Пратт расхохотался.
– Вы отчаянный человек. Критикам, наступающим вам на пятки, придётся попортить себе немало крови. Никого не удивит, что ваши теории являются полусырыми, если это вы называете логикой.
Дарвин остановился и бросил взгляд на Пратта. Поскольку тот был его гостем, он придержал язык.
– Теперь вы знаете, сэр, почему я просил вас приехать сюда. Теперь, в свою очередь, скажите, почему вы согласились.
Сторонник божественного творения пристально посмотрел на натуралиста уничтожающим взглядом. Затем он поднял над головой Библию.
– Если ваша ересь одержит победу, Человек будет обречён на полную деградацию.
Без Священного Писания, направляющего его, деньги станут его божеством. Вскоре он уверует в то, что собственное благо является высшим смыслом жизни. Прежние древние этические и моральные законы не будут стоить и пенса. Жадность станет его новым повелителем, Дарвин, и всё это – по вашей вине. Я приехал, чтобы лично познакомиться с новым змеем в Раю!
Учёный кивнул.
– Вы не читали моих книг.
– Напротив, сэр, я прочёл их все.
– Тогда ответьте мне, почему Бог, создавая каждый вид, сделал некоторые из них такими похожими? Например, льва, тигра, леопарда, ягуара и обыкновенную домашнюю кошку? Конечно же, ответ может быть только один: потому, что они произошли от одного истока. Только естественный отбор объясняет, почему живые организмы имеют строение, полезное для них. Или вы полагаете, что Бог создал бессмысленные органы ради праздного удовольствия сделать это?
– Кто вы такой, чтобы спрашивать о побудительных мотивах Господа?
– Пратт, вы кажетесь мне здравомыслящим человеком. Разве вы не видите, что индивидуум с преимуществами перед другими имеет лучшие шансы на выживание и продление своего рода? Жираф с более длинной шеей достаёт больше плодов на деревьях. Грызун, имеющий окраску под цвет земли, скрывается от совы. Если «приноровившийся» передаст это преимущество следующим поколениям, то те, которые унаследуют эту характерную черту, явятся более вероятными представителями каждого вида, чем те, которые этого не сделают. Таким образом, естественный отбор сохранит тех, кто наиболее приспособлен к условиям своего существования, и со временем объединит характерные для выживания черты в новый вид. Рептилии превращаются в птиц. А обезьяны превращаются в людей.
Пратт схватил Дарвина за руку и тряхнул его.
– Перестань ходить вокруг да около, Антихрист.
– Уберите руки, сэр.
– Вы говорите, что человек сам по себе прошел путь от обезьяны до человека? Где, скажите тогда, все эти промежуточные формы сегодня?
– Вымерли, – сказал Дарвин, когда Пратт отпустил его руку.
– И каким же образом?
Ученый отступил назад, держа трость, словно шпагу.
– Жизнь – это борьба за пищу и пространство. Поскольку они питаются одной и той же пищей и обитают в одном и том же месте, то конкуренция сильна между представителями одних и тех же видов. Приспособившиеся, вероятно, убивают соперников, не обладающих новыми чертами. Так и человек поступил со своими промежуточными формами.
– Вы не поняли мой вопрос, – сказал Пратт. – Где их кости?
Англичанин оперся на свою трость, пораженный в свою ахиллесову пяту.
– Я признаю, что это слабое место моей теории.
– Слабое место! – Пратт выругался. – Да должны быть миллионы костей. Вы же написали "Происхождение человека" без единого останка этих обезьяно-людей.
Отстаивать подобную ересь без доказательств – более чем не научно. Это просто безрассудно и безответственно. Вы самый страшный человек на Земле, и вы будете гореть в Аду за то, что пытаетесь сделать.
– Но есть ведь неандерталец.
– Ах, да, – сказал Пратт. – Кости из долины Неандер. – Когда он знакомился с теориями, с которыми был не согласен, его высокомерие было нестерпимым. – Может, это был идиот, страдавший рахитом или водянкой мозга? Или казак, погибший при отступлении Наполеона из Москвы? Или старый датчанин с остаточными признаками кельтской расы? Курьезы, подобные этому, можно увидеть на любой ярмарке.
– Да, это можно оспаривать, – уступил Дарвин.
– Не думаю, что Паркер писал, чтобы сказать, что он нашёл ваше "недостающее звено"?
– Нет, он только сообщал о своих планах.
– Он переписывался с кем-нибудь ещё?
– Похоже, что нет.
– Следовательно, вы весьма надеетесь, что он обнаружил останки при своих раскопках и что на "Последней стоянке Кастера" образцы были при нём?
– Признаю, – сказал Дарвин, – подобное приходило мне в голову. Вы ведь не станете отрицать, что останки, которые мы находим, представляют только немногие из видов, когда-либо обитавших на Земле? Только случайно любое существо оставляет долговременное свидетельство своего существования. Подавляющее же большинство умирает, не оставив никакого следа. Но с каждым годом мы открываем их всё больше.
Самодовольное выражение удовлетворения пробежало по лицу Пратта.
– Человеческие мысли – ничто, сэр. А вот откровение Божье – это всё.
– Одна кость, генерал, и ваша теория будет сокрушена.
– Не моя теория, Дарвин. Божья теория, вы имеете в виду.
Пратт отклонил приглашение Эммы остаться на ленч. Когда карета отправилась из Даун-Хауза обратно на станцию в Кройдоне, он сидел на заднем сиденье и сам себе улыбался. Итак, письмо Паркера к Дарвину осталось в черновике. Оно не было отправлено ни с одним из торговцев в Блэк-Хиллс.
Единственными людьми, которые знали о "Путевых заметках" Паркера, были капитан Джерико Шарп и он сам. Они оба посетили воскресную службу в собрании баптистов Теннесси, когда армейский проповедник проклял ересь Дарвина. Оба они знали, как подействовало бы подобное «свидетельство» на умы не-христиан.
О, как бы обрадовались неверующие "Жёлтому черепу", прижимая к груди плод фантазии Паркера как доказательство эволюции.
Не вызывает сомнения, что его смерть возвела бы его в ранг святого в их глазах, превратила бы утраченное "недостающее звено" в их новый нечестивый грааль.
"Записать в журнал/25 июня", написанное Паркером в его "Заметках", приведёт слуг Сатаны на Проклятую Землю.
– Найти "Журнал", – завопили бы они.
– Найти "Жёлтый череп".
Нечестивый хор настаивает на том, чтобы забыть слово Господа.
За стенками экипажа протекало чудо божественного создания.
Дивясь ему, Пратт подумал: "Чтоб тебе гореть в Аду, Паркер".
Дарвин вошёл в столовую, куря сигарету. Это была привычка, которую он приобрёл среди гаучо Южной Америки во время плавания на "Бигле".
Одетая в строгое чёрное платье, со своими широко расставленными глазами и с локонами, падающими на шарф, повязанный вокруг шеи, Эмма Дарвин готовила мясо и фасолевый пирог.
– Чарльз, я слышала спор. О чём он был?
– Ни о чём, Эмма. Просто генерал оправдывает свой образ жизни. Людям, которые сделали войну своей профессией, требуется верить, что Бог на их стороне.
[5] потому, что его лай был более грозным, чем у Байта. Собаки сопровождали его от самых ворот, от нанятой им машины, затем по лестнице переднего крыльца и до дверей фермы. После того, как он постучал, его матери потребовалось долгое время, чтобы отворить.
Больше минуты он стоял снаружи на пронизывающем до костей холоде. Было заметно его дыхание на морозном воздухе. Ноги отбивали чечётку, чтобы стряхнуть снег с ботинок и отогреть пальцы. Ты не мог подумать о том, чтобы взять машину с обогревателем? Оглядывая виднеющиеся поля, он снова почувствовал себя резвящимся мальчишкой, подкарауливающим сову, жившую в амбаре, когда она слетит вниз с соломенной крыши; ощущение невинности, потерянной навсегда, комком стало у него в горле. То было время, когда эта ферма была для него всем миром.
– Привет, сынок, – сказала мама, отворяя наконец дверь.
– Привет, ма, – ответил он, стараясь скрыть свой шок.
Прошло меньше года после его последнего посещения, но за это время она состарилась на десяток лет. Её волосы теперь были совершенно белыми с полосками тускло-жёлтого, узкие плечи ссутулились, превратившись в горб. Когда он взял её руку в свою и поцеловал в щёку, запах перлового супа вновь напомнил ему детство.
Он содрогнулся, ощутив в своих пальцах её слабую кисть и заметив жёсткие седые волоски на её верхней губе. За стёклами очков в проволочной оправе её глаза были затуманены катарактой.
"Старик высосал её всю", подумал он.
Затем он вспомнил обещание, которое однажды дал ей.
Чувство вины за то, что не виделся с ней чаще, заставило его отвести глаза.
– От холода у меня ломит кости, сын. Ты войдёшь, или мне обогревать весь Саскачеван?
Он шагнул в дверь и закрыл её за собой.
– Садись в кухне. Это всегда была твоя любимая комната.
Дом не изменился с тех пор, как он был ребёнком. Том построил свой собственный на другом конце поля, предоставив дому их матери коробиться от времени. Та же обшитая сосновыми досками кухня, та же дровяная печь. Те же медные миски и кастрюли, развешанные по стенам. Те же банки с домашними заготовками на полке рядом с коробками с чаем. Единственное, чего не доставало – это энергии его матери.
– "Эрл Грэй", Цинк? Ты, должно быть, продрог?
– Не отказался бы от чашки. Но позволь мне заварить его.
– Я всегда сама заваривала чай в этом доме, – сказала она.
Ему было мучительно наблюдать за тем, как она дрожащими руками разогрела чайник, затем мучилась, наливая кипяток. Она выглядела такой изнурённой. Такой хрупкой.
Такой обыденной. Придавленной тем, что день за днём вынуждена была бороться за то, чтобы доказать своему разуму, что её тело по-прежнему в состоянии позаботиться о себе. Что произойдёт, если, встав однажды утром, ты обнаружишь, что война проиграна? Не будет ли это днём, когда ты сведёшь счёты со своим желанием жить?
До тех пор, пока старость, горе иль болезни Плоть мою не обвенчают с тленом – подумал он.
– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы переехать в Роузтаун, мама?
– Нет, – сказала она резко, положив конец обсуждению.
– Ты ведь знаешь, зимой? Когда Том уезжает?
– Что мне делать в городе, Цинк? Вся моя жизнь прошла здесь.
– Ты бы приезжала обратно весной, мама. Том мог бы захватывать тебя с собой, когда он…
– Ты помнишь снеговиков, которых ты лепил во дворе? Иногда я скучаю по их ледяным лицам так же, как и по твоему.
– По поводу Роузтауна, мама…
– Сын, я остаюсь здесь. Вы с Томом живёте своей жизнью. Я буду жить своей.
– Ты ведь не становишься моложе.
– Так же, как и ты. Скоро тебе исполнится сорок и ты вступишь в средний возраст.
Ты понимаешь, что если бы ты был женат и твоя жена ждала сейчас ребёнка, то тебе будет шестьдесят, когда твоему ребёнку исполнится двадцать?
– Ладно…
– Ты не хочешь детей, Цинк?
– Мама, на это есть ещё достаточно времени. Мы говорим о тебе.
– Нет, сынок. Суть состоит в том, что мы говорим о нас. В твоей жизни есть женщина?
– Сейчас нет. "Я всё испортил, – подумал он. – Я выбирал между Кэрол и Деборой и потерял их обеих".
Чувствуя себя неуютно от этой темы, он пересёк кухню и подошёл к окну.
– Что ты скажешь, если после чая мы слепим вместе одного? Ты будешь сидеть здесь и руководить мной во дворе?
– Снеговика, как в старые времена? Я любила это.
– А я люблю тебя, – сказал он обнимая её.
Его мама наполнила чайник и засунула "коричневую Бэтти" в стёганый чехол.
Подойдя к столу, он толкнул отцовское кресло-качалку. Слушая её скрип… скрип… скрип, он подумал о папе, курящем трубку, с "Альманахом фермера", лежащим у него на коленях. То было время, когда Цинк боялся садиться в это кресло.
Фотоальбом лежал открытым на столе рядом с качалкой. Может, мама пролистывала его, когда он приехал? Опустив взгляд, он наткнулся на мгновение, запечатлённое навсегда: его отец, высокий и представительный, с гордым блеском в глазах, его мать – не старше двадцатипяти лет – в своём свадебном платье.
Он посмотрел на старую женщину, разливающую чай.
Он глянул на красавицу на фотографии.
"Если бы только я мог отвести руку времени", – подумал он.
Звонок телефона прервал его воспоминания.
Сперва он подумал, что телефон звонит в кухне фермы; затем он понял, что это – в лыжном домике.
Оставляя уют сауны, он завернулся в простыню и зашлёпал через холодную кабину, чтобы ответить на вызов.
– Чандлер.
– Инспектор, меня зовут Роберт ДеКлерк. Я новый начальник спецотдела "Х".
– Да, сэр, – сказал Цинк. – Добро пожаловать обратно.
– Я хочу, чтобы вы вылетели в Сан-Франциско.
АКУПУНКТУРА
Ванкувер
8:50 пополудни
В квартале от лавки, где прошлой ночью исчез мясник, был склад человека, покупавшего и перепродававшего рога. Еще дальше по Пендер-стрит, на углу с Клином, между школой кунг-фу и рестораном "Счастливый случай" втиснулась китайская аптека. Дожидаясь момента, когда через десять минут лавка закроется, трое молодых панков с серьгами в ушах и татуировками на руках стояли снаружи, разглядывая лекарства, выставленные в окне. Одетые в чёрные джинсы, белые тенниски и чёрные кожаные куртки, они называли свою азиатскую уличную банду "Демонами переулков". Китайские иероглифы, нарисованные на стекле, перечисляли обычные даосские рецепты: рогаплодородие и общее здоровье костный мозг крокодилароды и мышечные боли медвежий желчный пузырьболезни сердца и рак питоний жирфурункулы печень ящерицдля выкидыша кожа кобры и гадюкиуспокоительное рог носорогастимуляция мужской сексуальности петушиные гребнизагустение крови и болезни живота клоп-вонючкаастма, болезни почек и селезёнки желчь карпаслепота и глухота пенис тиграобразование семени Китайский таэль составляет 1,3 унции. За окном виднелись ряды фаянсовых баночек.
Некоторые из них содержали засушенных ящериц, змей, жуков и лягушек. Другие вмещали в себя копыта, хвосты и половые органы копытных. Напоминающие по форме свеклу желтовато-зелёные мешочки, медвежьи желчные пузыри, оценивались в 650 долларов. Рога лосей и карибу, разрезанные на тонкие пластины, шли по цене 550 долларов за таэль. Для тех, кто мог себе позволить подвергнуть опасности целый вид, рог носорога был доступен по цене 2900 долларов за таэль, а пенисы тигров – по 1800 долларов.
Витрина рядом представляла западную фармакологию. Пространство впереди занимали полки от пола до потолка с образцами здоровой пищи и упаковками с лекарствами.