Смирнов Олег. Неизбежность (Дилогия - 2)

   - Кирилл Афанасьевич Мерецков ездил в Приморье на рекогносцировку на нашу погранзаставу, так надевал форму рядового пограничника... С превеликой натугой влез в шаровары и гимнастерку! Влезем ли мы, Родион Яковлевич?
   - Нам не придется этого проделывать, поскольку погранзаставы здесь монгольские, - улыбнулся Малиновский.
   Слышавший это комдив тоже улыбнулся - чинно, осторожно.
   Долина Халхин-Гола широка и местами заболочена, в щетине осоки и метелок камыша. Река - ширина от пятидесяти до ста с лишним метров сильным течением ворочает на перекатах гальку, в омутах крутит воронки. Вода желто-коричневая и, как говорит комдив, холодная. Бравый усатый генерал был определен в гады - поскольку его части тут дислоцировались, показывал и рассказывал, стараясь приглушить свою зычность.
   Маршалы осмотрели западный берег Халхин-Гола, задержались у центральной переправы, где когда-то погиб знаменитый комбриг Яковлев, переехали на восточный, осмотрели полуобваленные окопы, траншеи, ходы сообщения, командные пункты - в песке попадались патроны, гранаты, каски, пилотки, широкополые панамы: в летнюю жару тридцать девятого в войсках были и такие вот панамы с дырочками. Посетили сопки Песчаную, Палец, Зеленую, Безымянную, Ремизовскую, где были наиболее ожесточенные бон.
   - Командир танковой бригады Яковлев и командир стрелкового полка Ремизов сражались, как герои, и погибли геройски, - сказал комдив с нотками торжественности.
   - Командиры хорошие и сражались храбро. Но погибли... - Малиновский выдержал паузу. - Георгий Константинович Жуков засвидетельствует: погибли по неосторожности... Майор Ремизов расположил НП на простреливаемой местности, и, когда говорил по телефопу, пуля угодила ему в ухо... И комбриг Яковлев был толковый командир и смелый, а погиб как-то нелепо... В район центральной переправы прорвалось около трехсот японцев. Яковлеву было приказано разгромить эту группу. Он стал собирать бойцов для атаки, забрался на танк, оттуда командовал. Снайпер снял...
   - Не удивляйтесь, генерал, - мягко произнес Василевский. - Так оно и было. Мы с маршалом Малиновским не участвовали в халхин-гольских событиях, однако военную историю изучали...
   Из прошлого надо выводить кое-что для дел нынешних... Надо, например, иметь в виду: наблюдательные пункты устраивать разумно, без излишнего риска и вообще в бою офицерам особенно не высовываться, памятуя о снайперах. В Квантунской армии снайперам, стрелкам из летучих отрядов отводится видная роль...
   В приграничье Василевский и Малиновский понаблюдали в стереотрубу за японской территорией - безлюдно, никакого движения, - потом провели на командном пункте дивизии совещание накоротке и уж после этого - на монгольскую погранзаставу. На полпути между КП и заставой наткнулись на солдат стрелкового взвода, что-то выкапывавших из песчаного откоса.
   Командир взвода, щуплый, востроносый младший лейтенант, встал по стойке "смирно" и, прижав лопату к бедру, отрапортовал: обнаружены останки бойцов, по-видимому участников сражения в тридцать девятом году.
   - Сколько их? - спросил Малиновский.
   - Трое.
   - Безымянная могила? - спросил Василевский.
   - Могилы как таковой не было. Даже бугорка не было. Мы случайно увидали: торчит рукав гимнастерки. Вот, взялись за лопаты...
   - Документы при них есть? Письма?
   - Никак нет... Рядышком с останками газету нашли. Называется "Героическая красноармейская".
   - Выходила в дни боев на Халхин-Голе, - сказал Малиновский.
   - Перехороните с воинскими почестями, - сказал Василевский, обращаясь к комдиву. - Поставьте обелиск со звездой, как положено...
   - Слушаюсь! - отчеканил комдив.
   - И митинг проведите. Они заслуживают, чтоб их помянули добрым словом...
   - Слушаюсь!
   Глядя на останки красноармейцев, Малиновский подумал:
   шесть лет назад сражались мы с квантунцами на Халхпп-Голе, годом раньше, летом тридцать восьмого, - на озере Хасап, и вот теперь опять на дворе июль...
   На пограничной заставе представились: "Геперал-полковник Васильев... Генерал-полковник Морозов..." Начальник заставы, пе по-монгольски рослый капитан, в лицо их не знал, хотя многие монгольские генералы и офицеры узнавали Василевского и Малиновского по газетным фотографиям, по кадрам кинохроники. Не говоря уже о советских генералах, офицерах и даже солдатах: при личном общении засекретить себя было сложно. Но тут, как говорится, сработало.
   Капитан, сносно владевший русским, рассказал о численности и вооружении заставы, о протяженности участка, о характере службы, о нарушениях границы. С его слов: нарушителей в июне - июле стало больше, японская агентура - это и японцы, и маньчжуры, и баргуты, и китайцы - пытаются проникнуть сюда и разведать обстановку. Капитан скромно подчеркнул: безнаказанных нарушений нет. Это значило: все пробравшиеся из-за кордона схвачены и обезврежены.
   - Молодцы пограничники, - сказал Малиновский.
   Василевский поинтересовался:
   - Каковы виды пограничных нарядов?
   Капитан перечислил: конные и пешие парные дозоры, часовые границы, по два-три человека - секреты, засады, заслоны, то есть наряды те же, что и на советских заставах. Василевский еще спросил:
   - Служба по восемь - десять часов... Как выдерживают, учитывая еще и комаров?
   - Монголы привычны, товарищ генерал-полковник. Терпеливы, выносливы... Будет приказ, так и сутки просидят в плавнях!
   - Это верно, - сказал Малиновский. - Судя по всему, монголы - отличные солдаты, на Халхин-Голе себя показали... Кстати, я сам убедился: нашим современным оружием и техникой овладевают быстро и основательно, хотя грамотешка хромает...
   - То ли еще было, товарищ генерал-полковник! - сказал капитан. - Сейчас читать умеют, многие пишут... А во время боев на Халхин-Голе, мой предшественник рассказывал, сплошь неграмотные были. И что удивительного? В Монголии в тридцатых годах три процента детей посещали школу, а то и меньше... Да, в свободный от службы час пограничники-новобранцы и учились грамоте... Клали на землю доску, смазанную разведенной в масле сажей. Начальник заставы чертил на ней палкой буквы, бойцы повторяли... Потом был бой с японцами... И понимаете, имена павших товарищей были первыми словами, которые вывели оставшиеся в живых...
   Застава была расположена на крутом скате, да еще залезли на десятиметровую вышку - обзор что надо, но поднятая ветром песчаная кисея ухудшала видимость; песок заносило и сюда, на вышку, он сухо шуршал о доски. Малиновский сказал:
   - Монгольские дожди.
   Начальник заставы живо откликнулся:
   - Товарищ генерал-полковник, дожди еще будут! Самые настоящие, проливные!
   - Не сомневаюсь, что будут...
   Река текла внизу, под обрывом, на правом фланге, граница проходила по фарватеру. Маршалы в бинокли разглядывали сопредельный берег, капитан пояснял:
   - В последние дни японцы отселяют вглубь местное население, разрушают мосты, дороги...
   - Тактика выжженной земли. Как у гитлеровцев, - сказал Малиновский и подумал, что скоро его войска будут уже по ту сторону границы.
   А Василевский подумал: "Японцы хотят создать нам дополнительные трудности. Для нас дороги, особенно железные, - вопрос вопросов... Нельзя допустить - и опыт войны на Западе этому учит, - чтобы в Маньчжурии противник разрушал железнодорожные пути, тоннели, мосты. Так было, например, в Белоруссии летом сорок четвертого. Немцам удалось тогда вывести из строя железные дороги, это вызвало серьезные трудности с нашими перевозками... Чтобы воспретить противнику разрушить прп отходе железные дороги, здесь, на Дальнем Востоке, все фронты должны выделить специальные самолеты и подвижные части для борьбы с диверсионными отрядами..."
   Заночевать решили на командном пункте армии - тем паче, что командарм к концу дня утратил робость и был целеустремленно напористым:
   - У меня сможете отдохнуть! Банька имеется!
   Смыть с себя пот и грязь было привлекательно, и Василевский сказал:
   - Если комариков поменьше, чем здесь, поедем.
   - И если квас будет, - сказал Малиновский.
   Командарм поспешно заверил: так точно, комарья меньше, а квас отменный! Тут же бросился звонить на КН. Сияя, доложил Василевскому, что в бане их ждут через полчаса.
   - Но мы еще не меньше часа здесь проработаем. Плюс дорога, - сказал Василевский. - А люди будут ждать...
   - Подождут, товарищ маршал!
   - Нет, неудобно... Позвоните и извинитесь за задержку...
   - Слушаюсь!
   Смущенный генерал побурел, а Малиновский усмехнулся:
   усердие командарма и обязательность главкома как бы столкну-, лись...
   Завершив работу, поехали к командарму. Банька была недурна, квасок холодный, вкусный. Маршалы сидели в палатке с марлевым пологом, потягивали из немецких пивных кружек и вспоминали Халхин-Гол.
   - Что на Халхин-Голе было необычайным, так это крупнейшие воздушные бои. Я, Александр Михайлович, и на фронтах Великой Отечественной, пожалуй, таких не видывал... До двухсот самолетов сходились в трехъярусной карусели!
   - И я такое не часто видел, Родион Яковлевич...
   - Всего японцы потеряли в тех сражениях свыше шестисот самолетов! Это и понятно: летчики-истребители у нас были первоклассные, имевшие опыт боев в небе Китая, Испании... На Халхин-Голе, между прочим, воевал кое-кто из моих знакомых летчпков-"испанцев".
   - Японцы тоже стянули сюда своих лучших асов.
   - Да! По с нашими тягаться они не могли. Хотя не отрицаю:
   храбры, тактически подготовлены, техникой владеют...
   - А японский пехотинец? Он стоек, вынослив, дисциплинирован, умрет, но приказ выполнит. Это нам надо помнить... Думаю, по воинским качествам японцы заметно превосходят американцев. Ход сражений на Филиппинах, в Бирме, вообще на Тихом океане веско подтверждает это...
   - Да! Американцы значительно превосходят японцев и по численности, и по оснащению техникой, но каждое укрепление, город, остров даются им большой кровью. И как они медленно, я бы сказал, мучительно медленно подбираются к метрополии...
   - Родион Яковлевич, нам-то доподлинно известно, что американское командование планирует лишь на ноябрь вторжение на Кюсю, а на март сорок шестого - на Хонсю...
   - Несомненно, наша операция в Маньчжурии ускорит события, Александр Михайлович!
   - Думаю, ускорит, и еще как...
   - Что же касается халхин-гольских событий, то Баин-Цаганское побоище произвело в те времена впечатление! Жуков наголову разгромил две императорские дивизии...
   - Ну, дивизия у них - это приблизительно наш стрелковый корпус: двадцать одна тысяча штыков, сильная артиллерия. Да еще отдельные полки, охранные и железнодорожные отряды. Словом, можно говорить об уничтожении целой армии. Итог халхингольских событий не только военный, а и политический. В тридцать девятом японцы убедились, во-первых, в том, что Советский Союз выполняет свои обязательства, в данном случае перед Монголией, а во-вторых, - в силе Красной Армии.
   - А каково тогда будет военно-политическое значение разгрома всей Квантунской армии! Тут не пятьдесят тысяч человек - миллион!
   - Если быть точным, нам на Дальнем Востоке противостоит около миллиона двухсот тысяч. Последствия разгрома будут далеко идущие, долговременные. И в первую очередь для самой Японии. И если она сумеет посмотреть вперед, а не назад...
   - Поможем! - то ли шутливо, то ли серьезно сказал Малиновский. - Не назад, а вперед надо поглядеть и Америке, и Китаю, и всей Юго-Восточной Азии!
   - Надеемся, так оно и будет. История - авторитетнейший учитель. Были бы ученики прилежные... Да, еще о халхин-гольских событиях... Они показали: японцы любят ночной бой.
   - До сих пор эта любовь не угасла!
   - Верно. Но рукоаашпой нынче избегают. После ХалхинГола психология изменилась, считают: погибнешь от русского штыка - не попадешь в ран... Это нам следует учесть. Учтем также: командование Квантунской армии рассчитывает применить бактериологическое оружие.
   - Готовим войска к противохимической и противобактериологпческой защите, Александр Михайлович.
   - От японцев можно ожидать чего угодно, Родион Яковлевич. А чтобы сорвать их замыслы, мы должны нанести сокрушительный удар, спутать их расчеты, посеять дезорганизацию и панику. Чем выше будут темпы наступления, тем успешней выполним свои задачи! Темпы, темпы - опять к этому приходишь...
   В штабе главкома войск Дальнего Востока раздался телефонный звонок. Издалека, из Потсдама, с конференции глав союзных держав, звонил Сталин. Слышимость сверхпохвальная, и через тысячи азиатских и европейских километров до Василевского донесло знакомый, глуховатый и тихий голос:
   - Как идет подготовка операции, товарищ Василевский?
   Нельзя ли ускорить ее начало дней на десять?
   Александр Михайлович . доложил, что темпы сосредоточения войск и подвоза всего самого необходимого не позволяют сделать этого, и попросил:
   - Оставьте, пожалуйста, прежний срок, товарищ Сталин...
   Верховный покашлял и ответил совсем тихо:
   - Хорошо, оставим старый срок...
   И тогда Василевский, не зная причины, по какой Сталин хотел ускорить начало Маньчжурской операции, но радуясь, что Верховный не стал на этом настаивать, доложил ему: срок проведения самой операции предполагается сократить.
   - Хорошо, хорошо, высылайте свои соображения, - сказал Сталин. - До свидания, товарищ Василевский.
   - До свидания, товарищ Сталин, - И Василевский услыхал, как Верховный положил трубку.
   12
   Вдруг прекратились занятия по тактике: начальство посчитало, что мы уже в совершенстве овладели искусством прорывать долговременные, сильно укрепленные позиции противника? Или тут что-то другое? Не лукавь, лейтенант Глушков: конечно, другое. Во-первых, нет предела совершенству, и гоняли бы нас до скончания века, если позволяло бы время. Но. вероятно, время-то ч не позволяло, надо делать иное: проверять исправность оружия, получать боевые патроны и гранаты, - как говорится, полный боекомплект, приводить в порядок снаряжение, наконец, просто давали людям отдохнуть хотя бы физически.
   Был и еще признак - вернейший, что события не за горами:
   из санчасти выписали всех, кто там кантовался. По западному опыту знаю: перед наступлением хватит болеть, собирай шмуткп и дуй в свои подразделения. Ко мне в роту тоже вернулись два гаврика из санчасти, попавшие туда с расстройством желудка.
   Не только по тактике - все занятия по боевой подготовке уже не проводились. Зато что ни день - политзанятия, политинсрормации, беседы, собрания и митинги. На разные темы. Поминали и Японию, самураев, ясно было: чтобы восстановить справедливость и мир, нужно воевать.
   Говорили и о возрождении разрушенного хозяйства. С задутыми на Украине домнами Толя Кулагин крупно промазал. Когда ротный парторг Микола Симоненко закончил политинформацию о текущих событиях в стране, Толя Кулагин спросил:
   - Товарищ сержант, а на кой же хрен задувать домны в этом самом Запорожье?
   - То есть? - Симоненко с недоумением воззрился на Кулагина.
   - Их надо восстанавливать, а не задувать!
   Симоненко раскрыл рот, но его опередил обычно не очень расторопный Филипп Головастиков:
   - Тю на тебя, Толька! Деревня! Задули домну - значит пустили ее. Восстановили!
   Симоненко подтвердил, что Головастиков прав, и первым бурно захохотал. И вся рота грянула. Кулагин несколько смутился:
   серый глаз смотрел нагло, но карий - виновато. Порывался чтото сказать, однако хохот глушил его. Когда чуток стихло, он произнес вроде бы застенчиво:
   - Это я пошутковал. Что я, не понимаю: задуть - это не то что потушить...
   Результат был обратный тому, которого ожидал Кулагин: захохотали пуще прежнего, потому было очевидно - врет. Кулагин больше не стал объясняться с обществом, но оба глаза у него сделались нахальными. Я посмеялся вместе с солдатами, хотя было в общем-то не до смеха. Чем ближе надвигалось неотвратимое, грозное, тем тяжелей становилось на сердце. Я понимаю: мне это не положено - переживать. В этаком-то духе. Тяжело? На душе?
   Я же солдат, я же командир, я обязан знать одно: вперед, за Родину, за Сталина! Без раздумий и тем более переживаний. Нет, правда: они здорово осложняют жизнь и мешают воевать. Но, черт возьми, живой и есть живой! Без раздумий и переживаний живому человеку нельзя, пусть он солдат, пусть он накануне войны.
   Солдаты отхохотались не сразу. Еще вспыхивали, будто цигарки в темноте, смешки, потому что реплики были веселые, с перчинкой. В трепе на вольные темы принял участие и неунывающий Толя Кулагин. Правда, сказал он не столько смешное, сколько бесшабашное и чуточку горчащее:
   - Кончится война - буду куролесить! Год, два, три буду гулять, наверстывать упущенную молодость, робя! Опосля остепенюсь - и под венец!
   Я для себя комментирую тезис: куролесить после войны. Стану ли я куролесить, хотя и у меня четыре года молодости отняты войной? Вероятно, нет. Вероятно, стану жить нормально, памятуя, что у миллионов отнята не молодость - сама жизнь.
   Седьмого августа проводили полковой митинг: нашему однополчанину, командиру орудия Геннадию Базыкову присвоено звание Героя Советского Союза. Здорово! Еще утром нам привезли "дивизионку" - вся первая полоса была посвящена этому событию: напечатаны Указ Президиума Верховного Совета СССР, передовая статья, разные заметки о его подвигах, фотография, и я сразу узнал старшего сержанта! Шелестя газетой, припомнил:
   после форсирования Шешупе (мы реку называли "Шешупа", на русский лад), на восточно-прусской уже земле, орудие Базыкова сопровождало наш наступающий батальон. Артиллеристы были, как говорится, на должной высоте: неотступно следовали за стрелками, расчищая нам путь. Если не ошибаюсь, расчет Базыкова подавил одну за другой пять огневых точек. А потом из лесу на полной скорости выскочили девять немецких танков! Сколько б ты ни натерпелся на войне всякого, как бы она тебя ни закаляла, при виде мчащихся на батальон бронированных махин мурашки ползут по спине. Пехота залегла, приготовила противотанковые гранаты, противотанковые ружья. Но артиллеристы, черти, молодцы, герои, опередили нас. Они подожгли головной танк, остальные струсили, повернули назад.
   В Восточной же Пруссии, поближе к Кенигсбергу, расчет Базыкова сопровождал другой стрелковый батальон. И опять - танковая контратака немцев. Базыковцы выкатили орудие на прямую наводку, заварилась дуэль: танки с ходу били по орудию, орудие било по танкам. Итог: все три танка были подбиты и подожжены, орудие уцелело, в расчете - двое раненых, и то не покинули поле боя, а батальон пошел вперед. Сам все это видел.
   Из газетки вычитал и кое-что другое... Вместе с Базыковым у нас теперь в дивизии двенадцать Героев, кто за что, есть и посмертно.
   Геннадий Базыков, к счастью, живой...
   На митинге выступил и я, хотя публичность дается мне не легче, чем старшпне Колбаковскому: краснею и бледнею, разве что не заикаюсь.
   - Сегодня мы приветствуем старшего сержанта Базыкова, вступившего в семью Героев Советского Союза. Базыков свою звездочку заработал честно, в самом пекле. Порадуемся за него и пожелаем: будь, Гена, здоров и счастлив, а главное - будь жив!
   Митинг закончился, и я подошел к Базыкову, стоявшему тут же, - крепыш, голубоглаз, русоволос, пожал руку, сказал без особой веселости:
   - Геннадий, поздравляю еще раз! Обмыть надо!
   - Непьющий я, - грустно ответил Базыков.
   - Да ты и впрямь герой, - сказал и повторил свое: - Будь жив!
   Та, западная, война продолжала догонять пас и здесь, на востоке, накануне новой войны. По-разному догоняла, Геннадия Базыкова настиг Указ о присвоении звания Героя. Геворка Погосяпа настигло сообщение: в ташкентском госпитале от фронтовых ранений скончался старший брат Арташес. Молчаливый, сдержанный Геворк ушел в степь и плакал там. Воротился с покрасневшими глазами, пряча взгляд. Я ничего не сказал ему, легонько обнял за плечи и тут же отпустил. И та война и эта, восточная, навечно засядут в нас так или иначе - чаще горем, чем радостью.
   И та война и эта война сплавятся в одну Войну. Мы - клейменные Войной. Навсегда клейменные.
   У себя в палатке при свете "летучей мыши" я досмотрел "дпвизионку". Газета была лишь двухполосная. На второй странице - заметки о партийной и комсомольской работе, союзная информация, фотография дважды Героя Советского Союза майора Владимира Лавриненкова, лично сбившего тридцать пять немецких самолетов и одиннадцать - в группе. Вот ас так ас! И улыбается славно, широко, по-русски. А половина страницы отдана под раздел "На досуге": кроссворды, чайнворды, шарады и - знаете ли вы, что первые оперы, "Дафна" и "Эвридика", написаны композитором Пери и поэтом Ринуччипи, что свои первые статьи Писарев напечатал в "журнале для взрослых девиц" "Рассвет", издававшемся в Петербурге, Писареву в это время было 18 лет, что в жарких странах встречаются деревья из семейства пальмовых, на которых растет плод, похожий на капусту, - очень вкусный, полезный и питательный. Ну и так далее.
   Кроссворды и шарады, наверное, занятные, и про первые оперы знать небесполезно, только вот времени для досуга у нас практически нет: за день так намотаешься, что скорей бы завалиться на боковую. Разве что в последние денечки дышим повольготнее, да и то хватает забот. Так что не сердитесь, синьор Ринуччини, если я не знал о вас до сих пор. Извините заодно, если я вас забуду назавтра: другим занята голова... Отдав "дивизионку" ординарцу Драчеву - на раскур, - я надумал разуваться. Не стянул сапога, как услыхал из угла, где Драчев передвигал котелки (обожает погреметь своим хозяйством):
   - Оно конечно, звездочка Базыкову потребственна не так сейчас, как опосля, когда мирная житуха затвердится прочно, без заднего хода. Почет будет и продвижение по работе, по службе, кем он там будет...
   Я бы мог сказать ординарцу что-нибудь резкое. Но говорю спокойно:
   - При чем здесь поблажки и выгоды? Награды свои мы зарабатывали не ради выгод...
   - Э, товарищ лейтенант, красивые слова! В гражданке на
   доть пробиваться. А у кого на грудях звезды-ордена, тем, понятно, будет ловчей...
   И опять я сдерживаюсь, говорю мягко, убеждающе:
   - Ты не прав, Миша! Никому не надо будет пробиваться.
   Фронтовиков и так не оставят без внимания.
   Драчев не поддерживает дискуссии, но котелками гремит.
   Я тоже умолкаю, кряхтя, стаскиваю второй сапог. В то, что я сказал, верю. Нас не оставят без ласки. Не оставят...
   В дискуссию о значении в послевоенной, без заднего хода, жизни фронтовых наград ни Петров, ни Иванов, ни Колбаковский не встряли. Возможно, оттого, что у лейтенантов никаких правительственных наград нет, а у старшины - единственная медаль "За отвагу". Нет, все-таки Драчев вдвойне не прав: о фронтовиках позаботятся - это так, а во-вторых, у нас не принято жить лишь прошлыми заслугами, эти свои награды мы можем и обязаны будем подтвердить на мирном поприще! Мысль представляется мне убедительной, и я засыпаю з хорошем настроении.
   Уже сквозь дрему слышу, как Иванов говорит:
   - Отсидели четыре года в дзотах и траншеях, поползали на пузе по даурским степям... Забайкальская военная академия!
   - Закончим ее, сдавши экзамены. А экзамены те - война с Японией. отвечает Петров.
   А сутки спустя, вечером восьмого августа, снова был митинг.
   Множество собраний, совещаний, заседаний, бесед и митингов изведал я за свой недолгий век, но такого митинга не было и не будет! Митинг, на котором нам объявили о начале войны с Японией... Я смотрел на тех, кто выходил на середину полкового построения, слушал выступавших с речами и почти пугался обыденности происходящего и своей обыкновенности, то есть того, как ординарны мои мысли и чувства, как привычно, по-земному воспринимаю я события. Будто ничего из ряда вон выходящего! А должны были заблистать молнии, ударить гром, разверзнуться хляби небесные... не знаю, что еще должно было б быть Но наплыла уверенность: все как надо, и ты будь собой.
   Командир полка произнес речь: пробил долгожданный час, Советское правительство заявило о состоянии войны с Японией с девятого августа, командование отдало приказ о переходе границы, мы с честью и достоинством выполним этот приказ, разгромим ненавистного врага, да здравствует Родина, вперед, орлыоршанцы! Потом выступали разные люди, от нашего батальона аж двое - замполит Федя Трушин и, гляди-ка, мой взводный Петров Сева; оба держались уверенно, будто только тем и занимались всю жизнь, что толкали речи на широкой публике. Ну, с Трушиным ясно: политработник, речи ему не в диковинку. Но Сева Петров, еще вчера сидевший на тыловой норме в "Забайкальской академии", так смущенный моим фронтовым и франтоватым видом?
   Федя Трушин нажимал на политику: мы верпы интернациональному долгу, освобождая Китай, способствуем освобождению всей Азии от японского империализма, к тому же содействуем и союзникам в боевых действиях на Тихом океане, иначе они еще пропурхаются. Сева Петров, не мудрствуя лукаво, повторил то, о чем говорилось вчера в палатке: воины, прошедшие "Забайкальскую военную академию", выдержат боевой экзамен, не отстанут от славных фронтовиков, покажут, на что способны забайкальцы, будут сражаться, не щадя живота своего. И все выступавшие, конечно, изъявляли радость, что настал наконец срок рассчитаться с подлыми агрессорами, разгромить кровожадных и коварных самураев, погасить очаг войны на Востоке и обеспечить всеобщий мир на земле. После каждого выступления над строем перекатывалось "ура", столь громоподобное, что, казалось, его услышат и по ту сторону границы.
   Расходились с митинга взволнованные, взбудораженные. Но возбужденнее всех был, однако, я. По крайней мере так мне казалось. Думал: не зря меня корили за излишнюю впечатлительность, точно, точно - при такой эмоциональности толковый командир-вояка из лейтенанта Глушкова не вылепится, в комбаты, например, не пробиться.