Страница:
— Моя гора, — прошептала она и снова отчетливо увидела его, стоящего перед ней во весь рост, когда кругом бушевал ураган. — Буря, молния, — прошептала она, сжав руками плоский упругий живот. — Буря, молния, — прошептала она и почувствовала тепло внутри. Оно «шло от лона и разливалось обжигающим желанием, с которым она больше не могла бороться.
Она побежала к коню, юбки летели за ней, руки дрожали, когда она взялась за ремень подпруги.
— Еще один раз, — пообещала она себе. — Пусть это будет последний раз. — Не колеблясь, она вскочила в седло. — Только раз, клянусь! — произнесла она и добавила, улыбаясь: — Ничем не могу себе помочь. Я старалась, о Боже, как я старалась.
Удивленный гул голосов встретил ее появление, когда она шла по веранде госпиталя. Она весьма грациозно приподнимала юбки одной рукой, четкое, стаккато ее шагов звучало по цементному полу. Страстное желание горело в глазах, грудь под жакетом цвета вишни высоко вздымалась. Щеки раскраснелись от быстрой езды, а блестящие черные волосы выбились на висках и лбу.
Больные реагировали на нее, как на богиню, восхищаясь ее недоступной красотой. Но она не замечала их, она не чувствовала, как все пожирают ее глазами, и не слышала восхищенного шепота — она увидела Сина.
Он медленно шел к веранде, неуклюже пользуясь палкой, чтобы не так сильно хромать. Син опустил глаза и задумчиво хмурился. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, как он изменился. Он казался еще выше от сильной худобы. Никогда раньше она не видела таких впалых щек и такой бледной гладкой кожи с голубым отливом в том месте, где когда-то росла борода. Но она помнила глаза; густые сросшиеся брови, большой нос с горбинкой над чувственным ртом.
У края газона он остановился, широко расставив ноги, сжимая двумя руками палку и опираясь на нее. Потом поднял глаза и увидел Рут. Они стояли не шевелясь. Син, ссутулившись, смотрел на нее. Она стояла в тени веранды, все еще приподняв одной рукой юбки, прижав другую к груди.
Постепенно его плечи распрямились, он встал в полный рост, отбросил палку и открыл объятия.
И она побежала по гладкой зеленой лужайке. В его руки, дрожащие от сильного напряжения.
Обхватив его за талию, прижав лицо к груди, она вдыхала этот мужской запах и чувствовала стальные мускулы. Она знала, что находится в безопасности, и, пока будет так стоять, никто на свете не посмеет обидеть ее.
Глава 24
Глава 25
Глава 26
Она побежала к коню, юбки летели за ней, руки дрожали, когда она взялась за ремень подпруги.
— Еще один раз, — пообещала она себе. — Пусть это будет последний раз. — Не колеблясь, она вскочила в седло. — Только раз, клянусь! — произнесла она и добавила, улыбаясь: — Ничем не могу себе помочь. Я старалась, о Боже, как я старалась.
Удивленный гул голосов встретил ее появление, когда она шла по веранде госпиталя. Она весьма грациозно приподнимала юбки одной рукой, четкое, стаккато ее шагов звучало по цементному полу. Страстное желание горело в глазах, грудь под жакетом цвета вишни высоко вздымалась. Щеки раскраснелись от быстрой езды, а блестящие черные волосы выбились на висках и лбу.
Больные реагировали на нее, как на богиню, восхищаясь ее недоступной красотой. Но она не замечала их, она не чувствовала, как все пожирают ее глазами, и не слышала восхищенного шепота — она увидела Сина.
Он медленно шел к веранде, неуклюже пользуясь палкой, чтобы не так сильно хромать. Син опустил глаза и задумчиво хмурился. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, как он изменился. Он казался еще выше от сильной худобы. Никогда раньше она не видела таких впалых щек и такой бледной гладкой кожи с голубым отливом в том месте, где когда-то росла борода. Но она помнила глаза; густые сросшиеся брови, большой нос с горбинкой над чувственным ртом.
У края газона он остановился, широко расставив ноги, сжимая двумя руками палку и опираясь на нее. Потом поднял глаза и увидел Рут. Они стояли не шевелясь. Син, ссутулившись, смотрел на нее. Она стояла в тени веранды, все еще приподняв одной рукой юбки, прижав другую к груди.
Постепенно его плечи распрямились, он встал в полный рост, отбросил палку и открыл объятия.
И она побежала по гладкой зеленой лужайке. В его руки, дрожащие от сильного напряжения.
Обхватив его за талию, прижав лицо к груди, она вдыхала этот мужской запах и чувствовала стальные мускулы. Она знала, что находится в безопасности, и, пока будет так стоять, никто на свете не посмеет обидеть ее.
Глава 24
На склоне плоского холма, возвышавшегося над Питермарицбургом, есть просека среди зарослей австралийской акации. В этом укромном месте даже маленькие робкие голубые козлы пасутся только при дневном свете. В звенящей тишине отчетливо слышны лишь отрывистые звуки проносящихся по дороге внизу вагонов и свистки паровозов.
Бабочка маленьким пятнышком вылетела на просеку, словно нехотя махая крылышками.
— Это к удаче, — тихо сказал Син.
Рут подняла голову с шотландского пледа, на котором они лежали. Бабочка затрепетала крылышками, как веером, радужные пятна солнечного света пронизали крышу из листьев над ними.
— Ой, щекотно, — засмеялась Рут, когда насекомое, похожее на живой цветок, ползало по гладкой и ровной поверхности ее живота. Бабочка доползла до пупка и замерла. Потом крохотный усик уткнулся в блестящие капли влаги, оставшиеся на коже Рут после их любви.
— Она пришла благословить ребенка.
Бабочка обогнула глубокое, изящно выточенное углубление и поспешила вниз.
— Тебе не кажется, что она слегка торопится, и вообще, не благословить ли ей еще и это? — поинтересовалась Рут.
— Кажется, она знает дорогу, — заметил Син. Бабочка решила, что ей надо повернуть на юг, но дорога была заблокирована темными завитками, и, измучившись, она повернула по своим следам на север. Снова окольным путем обошла живот девушки и неуверенно направилась к ложбинке на груди.
— Держи вправо, подружка, — посоветовал Син, но неожиданно насекомое стало карабкаться по округлому склону и наконец с триумфом уселось на остроконечной вершине.
Син наблюдал, как затрепетали крылышки, засияли восточным великолепием на соске, и снова почувствовал возбуждение.
— Рут. — Его голос был снова хриплым. Он повернул девушку к себе, чтобы посмотреть ей в глаза.
— Улетай, маленькая бабочка. — И Рут смахнула ее с груди.
Позже, после недолго освежающего сна, они сидели на пледе, глядя друг на друга, положив между собой открытую корзинку с едой.
Пока Син открывал вино, она трудилась над приготовлением трапезы, будто священнодействовала в ризнице. Он смотрел, как она режет хлеб, солит его, мажет маслом, потом отвинчивает крышки банок с соевыми бобами, маринованным луком и свеклой. Сердцевина салата-латука хрустела, когда она отрывала листы, укладывала их в миску и украшала.
Лента развязалась, и волосы мягкими черными волнами спадали на мраморные плечи, переливаясь от малейшего движения головы. Тыльной частью руки она откинула их со лба, потом посмотрела на него и улыбнулась.
— Не смотри. У тебя плохие манеры. — Она взяла стакан, который он протянул ей, и пригубила желтого вина. Вернув стакан, продолжала руками разрывать на части жирную куриную грудку.
Демонстративно игнорируя его взгляд, не отрывающийся от ее тела, она запела нежную любовную песню, ту самую, что пела в ночь бури. Потом робко повернулась и нежно посмотрела на него сквозь черную завесу волос.
Рут аккуратно вытерла пальцы о льняную салфетку, подняла стакан с вином и, уткнувшись локтями в колени, слегка наклонясь вперед, не таясь, пристально посмотрела на него.
— Ешь, — попросила она.
— А ты?
— Чуть позже. Я хочу смотреть на тебя. Син почувствовал голод.
— Ты ешь так же, как занимаешься любовью, будто завтра умрешь!
— Просто стараюсь использовать любой шанс.
— Ты покрыт шрамами, как старый бродячий кот, который слишком много дрался. — Она наклонилась вперед и дотронулась пальцем до его груди. — Этот отчего?
— Леопард.
— А это?
— Нож.
— А это?
— Дробь взорвалась.
Она нежно погладила свежий алый рубец, обвивающий ногу, как толстая виноградная лоза.
— А откуда этот, я знаю, — прошептала она, и ее глаза стали грустными.
Он постарался изменить ее настроение:
— А теперь моя очередь задавать вопросы. — Син нагнулся и положил ладонь на начинающий округляться живот. — А это отчего? — потребовал он ответа. Она усмехнулась. — Заряд дроби или пушки?
Упаковав корзину с едой, она стала рядом с ним на колени. Он лежал на спине, зажав в зубах короткую сигару.
— Тебе было хорошо? — спросила Рут.
— О Боже, да, очень, — произнес он, счастливо вздохнув.
— А мне не очень. — Она наклонилась над ним, вынула изо рта сигару и швырнула ее в заросли ежевики.
Наступил вечер, с гор задул легкий бриз, зашелестели листья. Она покрылась гусиной кожей, а соски стали темными и затвердели.
— Ты не должен опаздывать в госпиталь в первый день, когда тебя отпустили. — Она отодвинулась от него. — Настоятельница повесит, выпотрошит и четвертует меня.
Они быстро оделись, Рут словно отдалилась от него. Веселье исчезло из ее голоса, лицо стало холодным и безразличным.
Стоя сзади нее, он застегивал корсет на китовом усе. Ему очень не нравилось сковывать любимое тело, и он хотел сказать ей об этом.
— Соул приезжает завтра. На месяц. — Ее голос дрожал. Руки Сина замерли. Впервые с тех пор, как она месяц назад пришла к нему в госпиталь, прозвучало имя Соула.
— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — Его севший голос тоже дрожал.
— Не хотела портить сегодняшний день. — Рут пришлось повернуться к Сину, но смотрела она на далекие горы за горизонтом.
— Мы должны решить, что скажем ему.
— Ничего, — безжизненным голосом произнесла она.
— Но что мы будем делать? — К испугу примешивалось чувство вины.
— Делать, Син? — Она медленно повернулась, но ее лицо оставалось безразличным. — Мы ничего не будем делать. Совсем ничего.
— Но ты принадлежишь мне!
— Нет, — ответила она.
— Но ребенок мой!
Неожиданно ее глаза сузились, а губы побелели от гнева.
— Нет, черт тебя побери! Не твой, хотя ты и был производителем. — Она гневно смотрела на него, впервые продемонстрировав ему свой характер. Это задело Сина. — Ребенок принадлежит Соулу — и я тоже. Мы ничем не обязаны тебе. Он пристально посмотрел на нее:
— Но ведь ты не это хотела сказать.
Ее ярость угасла… И он попытался этим воспользоваться:
— Мы уедем вместе.
— Ты хочешь сказать, убежим, удерем, как воры. Что мы с собой возьмем, Син? Счастье человека, который любит нас обоих, а еще нашу вину? Ты никогда не простишь меня, а я — тебя. Даже сейчас, когда мы говорим об этом, ты не можешь встретиться со мной глазами. Ты начинаешь ненавидеть меня.
— Нет! Нет!
— И я возненавижу тебя, — прошептала она. — Позови, пожалуйста, мою лошадь.
— Ты не любишь его. — Его крик был страшен. Она продолжала одеваться.
— Он хочет видеть тебя. Ровно половину каждого письма он посвящает тебе. Я писала ему, что навещаю тебя в госпитале.
— Я буду говорить с ним! — орал Син. — И скажу ему все.
— Нет, — спокойно заметила она. — Ты не для того спас его в Коленсо, чтобы уничтожить сейчас. Если ты уничтожишь его, то уничтожишь и нас. Пожалуйста, позови лошадь.
Син свистнул.
Они стояли рядом, не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Наконец Мбеджан появился из-за зарослей просеки, ведя лошадей.
Син поднял девушку и посадил в седло.
— Когда? — тихо спросил он.
— Возможно, никогда. — Она ударила лошадь. Рут не оглядывалась, и поэтому Сину не суждено было видеть ее слез, текущих по лицу. Цокот копыт заглушал рыдания, но Рут гордо держалась в седле.
Бабочка маленьким пятнышком вылетела на просеку, словно нехотя махая крылышками.
— Это к удаче, — тихо сказал Син.
Рут подняла голову с шотландского пледа, на котором они лежали. Бабочка затрепетала крылышками, как веером, радужные пятна солнечного света пронизали крышу из листьев над ними.
— Ой, щекотно, — засмеялась Рут, когда насекомое, похожее на живой цветок, ползало по гладкой и ровной поверхности ее живота. Бабочка доползла до пупка и замерла. Потом крохотный усик уткнулся в блестящие капли влаги, оставшиеся на коже Рут после их любви.
— Она пришла благословить ребенка.
Бабочка обогнула глубокое, изящно выточенное углубление и поспешила вниз.
— Тебе не кажется, что она слегка торопится, и вообще, не благословить ли ей еще и это? — поинтересовалась Рут.
— Кажется, она знает дорогу, — заметил Син. Бабочка решила, что ей надо повернуть на юг, но дорога была заблокирована темными завитками, и, измучившись, она повернула по своим следам на север. Снова окольным путем обошла живот девушки и неуверенно направилась к ложбинке на груди.
— Держи вправо, подружка, — посоветовал Син, но неожиданно насекомое стало карабкаться по округлому склону и наконец с триумфом уселось на остроконечной вершине.
Син наблюдал, как затрепетали крылышки, засияли восточным великолепием на соске, и снова почувствовал возбуждение.
— Рут. — Его голос был снова хриплым. Он повернул девушку к себе, чтобы посмотреть ей в глаза.
— Улетай, маленькая бабочка. — И Рут смахнула ее с груди.
Позже, после недолго освежающего сна, они сидели на пледе, глядя друг на друга, положив между собой открытую корзинку с едой.
Пока Син открывал вино, она трудилась над приготовлением трапезы, будто священнодействовала в ризнице. Он смотрел, как она режет хлеб, солит его, мажет маслом, потом отвинчивает крышки банок с соевыми бобами, маринованным луком и свеклой. Сердцевина салата-латука хрустела, когда она отрывала листы, укладывала их в миску и украшала.
Лента развязалась, и волосы мягкими черными волнами спадали на мраморные плечи, переливаясь от малейшего движения головы. Тыльной частью руки она откинула их со лба, потом посмотрела на него и улыбнулась.
— Не смотри. У тебя плохие манеры. — Она взяла стакан, который он протянул ей, и пригубила желтого вина. Вернув стакан, продолжала руками разрывать на части жирную куриную грудку.
Демонстративно игнорируя его взгляд, не отрывающийся от ее тела, она запела нежную любовную песню, ту самую, что пела в ночь бури. Потом робко повернулась и нежно посмотрела на него сквозь черную завесу волос.
Рут аккуратно вытерла пальцы о льняную салфетку, подняла стакан с вином и, уткнувшись локтями в колени, слегка наклонясь вперед, не таясь, пристально посмотрела на него.
— Ешь, — попросила она.
— А ты?
— Чуть позже. Я хочу смотреть на тебя. Син почувствовал голод.
— Ты ешь так же, как занимаешься любовью, будто завтра умрешь!
— Просто стараюсь использовать любой шанс.
— Ты покрыт шрамами, как старый бродячий кот, который слишком много дрался. — Она наклонилась вперед и дотронулась пальцем до его груди. — Этот отчего?
— Леопард.
— А это?
— Нож.
— А это?
— Дробь взорвалась.
Она нежно погладила свежий алый рубец, обвивающий ногу, как толстая виноградная лоза.
— А откуда этот, я знаю, — прошептала она, и ее глаза стали грустными.
Он постарался изменить ее настроение:
— А теперь моя очередь задавать вопросы. — Син нагнулся и положил ладонь на начинающий округляться живот. — А это отчего? — потребовал он ответа. Она усмехнулась. — Заряд дроби или пушки?
Упаковав корзину с едой, она стала рядом с ним на колени. Он лежал на спине, зажав в зубах короткую сигару.
— Тебе было хорошо? — спросила Рут.
— О Боже, да, очень, — произнес он, счастливо вздохнув.
— А мне не очень. — Она наклонилась над ним, вынула изо рта сигару и швырнула ее в заросли ежевики.
Наступил вечер, с гор задул легкий бриз, зашелестели листья. Она покрылась гусиной кожей, а соски стали темными и затвердели.
— Ты не должен опаздывать в госпиталь в первый день, когда тебя отпустили. — Она отодвинулась от него. — Настоятельница повесит, выпотрошит и четвертует меня.
Они быстро оделись, Рут словно отдалилась от него. Веселье исчезло из ее голоса, лицо стало холодным и безразличным.
Стоя сзади нее, он застегивал корсет на китовом усе. Ему очень не нравилось сковывать любимое тело, и он хотел сказать ей об этом.
— Соул приезжает завтра. На месяц. — Ее голос дрожал. Руки Сина замерли. Впервые с тех пор, как она месяц назад пришла к нему в госпиталь, прозвучало имя Соула.
— Почему ты не сказала мне об этом раньше? — Его севший голос тоже дрожал.
— Не хотела портить сегодняшний день. — Рут пришлось повернуться к Сину, но смотрела она на далекие горы за горизонтом.
— Мы должны решить, что скажем ему.
— Ничего, — безжизненным голосом произнесла она.
— Но что мы будем делать? — К испугу примешивалось чувство вины.
— Делать, Син? — Она медленно повернулась, но ее лицо оставалось безразличным. — Мы ничего не будем делать. Совсем ничего.
— Но ты принадлежишь мне!
— Нет, — ответила она.
— Но ребенок мой!
Неожиданно ее глаза сузились, а губы побелели от гнева.
— Нет, черт тебя побери! Не твой, хотя ты и был производителем. — Она гневно смотрела на него, впервые продемонстрировав ему свой характер. Это задело Сина. — Ребенок принадлежит Соулу — и я тоже. Мы ничем не обязаны тебе. Он пристально посмотрел на нее:
— Но ведь ты не это хотела сказать.
Ее ярость угасла… И он попытался этим воспользоваться:
— Мы уедем вместе.
— Ты хочешь сказать, убежим, удерем, как воры. Что мы с собой возьмем, Син? Счастье человека, который любит нас обоих, а еще нашу вину? Ты никогда не простишь меня, а я — тебя. Даже сейчас, когда мы говорим об этом, ты не можешь встретиться со мной глазами. Ты начинаешь ненавидеть меня.
— Нет! Нет!
— И я возненавижу тебя, — прошептала она. — Позови, пожалуйста, мою лошадь.
— Ты не любишь его. — Его крик был страшен. Она продолжала одеваться.
— Он хочет видеть тебя. Ровно половину каждого письма он посвящает тебе. Я писала ему, что навещаю тебя в госпитале.
— Я буду говорить с ним! — орал Син. — И скажу ему все.
— Нет, — спокойно заметила она. — Ты не для того спас его в Коленсо, чтобы уничтожить сейчас. Если ты уничтожишь его, то уничтожишь и нас. Пожалуйста, позови лошадь.
Син свистнул.
Они стояли рядом, не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Наконец Мбеджан появился из-за зарослей просеки, ведя лошадей.
Син поднял девушку и посадил в седло.
— Когда? — тихо спросил он.
— Возможно, никогда. — Она ударила лошадь. Рут не оглядывалась, и поэтому Сину не суждено было видеть ее слез, текущих по лицу. Цокот копыт заглушал рыдания, но Рут гордо держалась в седле.
Глава 25
Военный совет окончился сильно за полночь, и когда командиры разъехались по лагерям, притаившимся среди гор, Жан-Поль в одиночестве остался сидеть у огня.
Он устал, смертельно устал, даже мозг, казалось, отупел от этой усталости. Один на один с одиночеством. Имея в подчинении пять тысяч человек, он ощущал одиночество острее, чем когда был один на огромной поверхности вельда.
Его мысли невольно вернулись к Генриетте, он улыбнулся в темноте.
Господи, как хотелось побывать на ферме, всего неделю. Просто убедиться, что с ними все в порядке. Почитать им Библию, посмотреть на лица детей при свете лампы. Посидеть с сыновьями на ступеньках и послушать голоса Генриетты и девочек, что-то готовящих на кухне. Хотелось…
Он резко встал, глядя на огонь. «Ага, тебе хочется всего этого! Тогда иди! Позволь себе отпуск, в котором отказал многим и многим». Он стиснул зубы, зажав между ними чубук. Тоже мне, сидит здесь и мечтает, как старая баба, а двадцать пять тысяч англичан перебираются через реку.
Он вышел из лагеря и медленно пошел к горному кряжу. Завтра, думал он. Завтра.
«Бог должен быть рад, что они не разрушили кряж два дня назад, когда у меня было всего триста человек, чтобы сдержать их. Но теперь у меня пять тысяч против их двадцати пяти — пускай приходят!»
Не заметив как, он добрался до вершины. Долина Тугелы лежала под ним. Залитая мягким лунным светом, она напоминала глубокую черную рану земли. Он нахмурился, увидев бивачные огни, тянувшиеся от фермы Тричардс.
Они перешли. «Простит ли мне Бог, что я позволил это? В ужасе я ждал два дня, когда мои колонны пройдут двадцать миль до Коленсо. Два долгих дня, когда пушки увязали в трясине. Два страшных дня, когда их кавалерия, пехота и фургоны пересекали брод, а я ничего не мог сделать.
Но теперь они готовы. Завтра они подойдут к нам, пытаться перейти в другом месте — сумасшествие.
Они не могут зайти справа, так как для этого им придется перейти нашу линию фронта под слабым прикрытием, мешающей рекой, подставляя нам фланг на протяжении двухсот ярдов. Нет, вправо они не пойдут — даже генерал Буллер не согласится на это».
Он повернул голову и посмотрел налево, где отвесные пики возвышались над холмами. Рельеф земли напоминал спину гигантской рыбы. Жан-Поль стоял на ее голове, на относительно ровной поверхности Табаниамы, но слева находился спинной плавник. Там было несколько пиков: Валкран, Бракфонтейн, Твин-Пикс, Коническая гора и самая высокая и величавая — Шпионский холм.
И снова он почувствовал болезненные уколы сомнений. Конечно же ни один человек, даже Буллер, не бросит армию на эти природные укрепления. Это бессмысленно. Ночной прибой тоже пытается разрушить скалы… И все же нерешительность не покидала его.
Возможно, Буллер, этот скучный и абсолютно предсказуемый вояка, совершенно зациклившийся на теории фронтального нападения, даже он понимает всю очевидность того, что пробиться через склоны Табаниамы можно только в одном месте. Возможно, он знает, что там его будет ждать во всеоружии армия буров. Может, он знает и то, что только двадцать буров охраняют каждый пик на левом берегу. Но он не догадается, что линия охраны очень маломощна, а основная ставка сделана на Табаниаму.
Жан-Поль вздохнул. Время раздумий кончилось. Он сделал свой выбор, и завтра «все об этом узнают. Завтра.
Он медленно повернулся и начал спускаться к лагерю. Луна скрылась за Шпионским холмом, и черная тень легла на тропинку. Комья земли скатывались вниз. Жан-Поль споткнулся и чуть не упал.
— Кто идет? — окликнули его с гранитного выхода породы у тропинки.
— Друг, — Жан-Поль разглядел мужчину, прислонившегося к скале и держащего маузер у бедра.
— Скажи мне, из каких ты войск?
— Из винбергских под командованием Лероукса.
— Ты знаешь Лероукса?!
— Да.
— А какого цвета у него борода?
— Огненно-рыжая, как пламя в преисподней. Часовой рассмеялся:
— Передай Умнику Полю, что когда я увижу его в следующий раз, то завяжу ему бороду узлом.
— А не лучше ли тебе самому сначала побриться? Ведь он может ответить тебе тем же, — предупредил Жан-Поль.
— Ты его друг?
— И ближайший родственник.
— Тогда пусть дьявол возьмет и тебя. — Часовой снова рассмеялся. — Выпьешь с нами кофе?
Это была замечательная возможность пообщаться со своими людьми и узнать их настроение.
— Благодарю и принимаю приглашение. Часовой выпрямился, и Жан-Поль увидел мощного мужчину, казавшегося еще выше из-за, шляпы.
— Карл, у нас осталось что-нибудь в кофейнике? — крикнул он в темноту.
Ответ не заставил себя ждать:
— Ради Бога, нельзя ли потише? Ведь это поле боя, а не политический митинг.
— Англичане такие громкие. Я слышал их всю ночь!
— Англичане дураки. Может, и ты тоже?
— Для тебя, только для тебя. — Часовой перешел чуть ли не на шепот, но вдруг неожиданно заорал снова: — Так как там с этим чертовым кофе?
Этот явно не наложит в штаны. Жан-Поль усмехнулся, а мужчина, весело болтая, положил руку ему на плечо и повел к замаскированному среди скал костру. Трое бюргеров сидели вокруг на корточках, накинув на плечи одеяла. Когда часовой и Жан-Поль подошли к ним, они тихо беседовали.
— Луна зайдет через полчаса. Не скажу, что это меня радует. Если англичане начнут атаковать ночью,
то они ждут именно этого момента.
— Кто с тобой? — поинтересовался Карл, когда они подошли к костру.
— Друг.
— Из каких войск?
— Винбергских, — ответил Жан-Поль.
Карл кивнул и снял мятый эмалированный чайник с огня.
— Итак, вы заодно с Умником Полем. А что он думает о наших шансах на завтра?
— Что у его воина будет только одна пуля, когда он будет лежать в зарослях валерьяны, а у врага — полный боекомплект.
— И это беспокоит его?
— Только сумасшедший не знает страха. Умник Поль боится. Но он старается скрыть это: страх распространяется, как белая дифтерийная палочка, — ответил Жан-Поль, возвращая кружку и садясь в стороне от костра так, чтобы бюргеры не узнали его.
— Скрывай не скрывай, разницы нет, — проворчал часовой, наполняя кружку. — Но спорю, он бы отдал глаз, чтобы снова оказаться на ферме в Винберге и лежать рядом с женой на двуспальной кровати.
Жан-Поль почувствовал поднимающийся гнев, его голос охрип:
— Ты думаешь, он трус?
— Я думаю, намного проще стоять на горе в миле позади линии огня и посылать на смерть остальных. — В голосе часового звучали саркастические нотки.
— А я слышал, как он клялся, что завтра будет на переднем крае, — сказал Жан-Поль.
— О, он так сказал! Чтобы мы сражались веселей? Но когда пуля разворотит твой живот, как тебе удастся узнать, где же Умник Поль?
— Я говорил тебе, что я — его родственник. Оскорбляя его, ты оскорбляешь меня. — От гнева его голос совсем охрип.
— Хорошо! — Часовой быстро встал. — Давай теперь проверим это!
— Успокойтесь, — с раздражением произнес Карл. — Лучше поберегите свой гнев для англичан:— И добавил более мягким голосом: — Нам всем нужен отдых, сами знаете, что у нас завтра будет за денек. Перестаньте ссориться.
— Он прав, — согласился Жан-Поль, все еще дрожа от гнева. — Но когда я встречу тебя снова…
— А как ты, меня узнаешь? — спросил часовой.
— Вот так! — Жан-Поль сорвал с головы свою тирольскую шляпу. — Носи ее и в обмен дай мне свою.
— Зачем? — Часовой опешил.
— Для того, что если ко мне подойдет мужчина и скажет: «Ты носишь мою шляпу» — то в ответ услышит: «Жан-Поль Лероукс — трус».
Часовой ухмыльнулся, и его зубы блеснули при свете костра. Он протянул свою черную шляпу Жан-Полю и, нагнувшись, взял тирольскую. В это мгновение они отчетливо услышали тихие, как треск сухих веток, оружейные выстрелы.
— Маузеры! — заорал Карл и, вскочив на ноги, отбросил кофейник.
— Слева, — мучительно простонал Жан-Поль. — О Боже, помоги нам. Они пошли слева!
Звуки выстрелов становились все громче, они смешивались с мощной канонадой ружей.
— Шпионский холм! Они на Шпионском холме! — Жан-Поль помчался по тропинке к лагерю, черная шляпа сбилась на глаза.
Он устал, смертельно устал, даже мозг, казалось, отупел от этой усталости. Один на один с одиночеством. Имея в подчинении пять тысяч человек, он ощущал одиночество острее, чем когда был один на огромной поверхности вельда.
Его мысли невольно вернулись к Генриетте, он улыбнулся в темноте.
Господи, как хотелось побывать на ферме, всего неделю. Просто убедиться, что с ними все в порядке. Почитать им Библию, посмотреть на лица детей при свете лампы. Посидеть с сыновьями на ступеньках и послушать голоса Генриетты и девочек, что-то готовящих на кухне. Хотелось…
Он резко встал, глядя на огонь. «Ага, тебе хочется всего этого! Тогда иди! Позволь себе отпуск, в котором отказал многим и многим». Он стиснул зубы, зажав между ними чубук. Тоже мне, сидит здесь и мечтает, как старая баба, а двадцать пять тысяч англичан перебираются через реку.
Он вышел из лагеря и медленно пошел к горному кряжу. Завтра, думал он. Завтра.
«Бог должен быть рад, что они не разрушили кряж два дня назад, когда у меня было всего триста человек, чтобы сдержать их. Но теперь у меня пять тысяч против их двадцати пяти — пускай приходят!»
Не заметив как, он добрался до вершины. Долина Тугелы лежала под ним. Залитая мягким лунным светом, она напоминала глубокую черную рану земли. Он нахмурился, увидев бивачные огни, тянувшиеся от фермы Тричардс.
Они перешли. «Простит ли мне Бог, что я позволил это? В ужасе я ждал два дня, когда мои колонны пройдут двадцать миль до Коленсо. Два долгих дня, когда пушки увязали в трясине. Два страшных дня, когда их кавалерия, пехота и фургоны пересекали брод, а я ничего не мог сделать.
Но теперь они готовы. Завтра они подойдут к нам, пытаться перейти в другом месте — сумасшествие.
Они не могут зайти справа, так как для этого им придется перейти нашу линию фронта под слабым прикрытием, мешающей рекой, подставляя нам фланг на протяжении двухсот ярдов. Нет, вправо они не пойдут — даже генерал Буллер не согласится на это».
Он повернул голову и посмотрел налево, где отвесные пики возвышались над холмами. Рельеф земли напоминал спину гигантской рыбы. Жан-Поль стоял на ее голове, на относительно ровной поверхности Табаниамы, но слева находился спинной плавник. Там было несколько пиков: Валкран, Бракфонтейн, Твин-Пикс, Коническая гора и самая высокая и величавая — Шпионский холм.
И снова он почувствовал болезненные уколы сомнений. Конечно же ни один человек, даже Буллер, не бросит армию на эти природные укрепления. Это бессмысленно. Ночной прибой тоже пытается разрушить скалы… И все же нерешительность не покидала его.
Возможно, Буллер, этот скучный и абсолютно предсказуемый вояка, совершенно зациклившийся на теории фронтального нападения, даже он понимает всю очевидность того, что пробиться через склоны Табаниамы можно только в одном месте. Возможно, он знает, что там его будет ждать во всеоружии армия буров. Может, он знает и то, что только двадцать буров охраняют каждый пик на левом берегу. Но он не догадается, что линия охраны очень маломощна, а основная ставка сделана на Табаниаму.
Жан-Поль вздохнул. Время раздумий кончилось. Он сделал свой выбор, и завтра «все об этом узнают. Завтра.
Он медленно повернулся и начал спускаться к лагерю. Луна скрылась за Шпионским холмом, и черная тень легла на тропинку. Комья земли скатывались вниз. Жан-Поль споткнулся и чуть не упал.
— Кто идет? — окликнули его с гранитного выхода породы у тропинки.
— Друг, — Жан-Поль разглядел мужчину, прислонившегося к скале и держащего маузер у бедра.
— Скажи мне, из каких ты войск?
— Из винбергских под командованием Лероукса.
— Ты знаешь Лероукса?!
— Да.
— А какого цвета у него борода?
— Огненно-рыжая, как пламя в преисподней. Часовой рассмеялся:
— Передай Умнику Полю, что когда я увижу его в следующий раз, то завяжу ему бороду узлом.
— А не лучше ли тебе самому сначала побриться? Ведь он может ответить тебе тем же, — предупредил Жан-Поль.
— Ты его друг?
— И ближайший родственник.
— Тогда пусть дьявол возьмет и тебя. — Часовой снова рассмеялся. — Выпьешь с нами кофе?
Это была замечательная возможность пообщаться со своими людьми и узнать их настроение.
— Благодарю и принимаю приглашение. Часовой выпрямился, и Жан-Поль увидел мощного мужчину, казавшегося еще выше из-за, шляпы.
— Карл, у нас осталось что-нибудь в кофейнике? — крикнул он в темноту.
Ответ не заставил себя ждать:
— Ради Бога, нельзя ли потише? Ведь это поле боя, а не политический митинг.
— Англичане такие громкие. Я слышал их всю ночь!
— Англичане дураки. Может, и ты тоже?
— Для тебя, только для тебя. — Часовой перешел чуть ли не на шепот, но вдруг неожиданно заорал снова: — Так как там с этим чертовым кофе?
Этот явно не наложит в штаны. Жан-Поль усмехнулся, а мужчина, весело болтая, положил руку ему на плечо и повел к замаскированному среди скал костру. Трое бюргеров сидели вокруг на корточках, накинув на плечи одеяла. Когда часовой и Жан-Поль подошли к ним, они тихо беседовали.
— Луна зайдет через полчаса. Не скажу, что это меня радует. Если англичане начнут атаковать ночью,
то они ждут именно этого момента.
— Кто с тобой? — поинтересовался Карл, когда они подошли к костру.
— Друг.
— Из каких войск?
— Винбергских, — ответил Жан-Поль.
Карл кивнул и снял мятый эмалированный чайник с огня.
— Итак, вы заодно с Умником Полем. А что он думает о наших шансах на завтра?
— Что у его воина будет только одна пуля, когда он будет лежать в зарослях валерьяны, а у врага — полный боекомплект.
— И это беспокоит его?
— Только сумасшедший не знает страха. Умник Поль боится. Но он старается скрыть это: страх распространяется, как белая дифтерийная палочка, — ответил Жан-Поль, возвращая кружку и садясь в стороне от костра так, чтобы бюргеры не узнали его.
— Скрывай не скрывай, разницы нет, — проворчал часовой, наполняя кружку. — Но спорю, он бы отдал глаз, чтобы снова оказаться на ферме в Винберге и лежать рядом с женой на двуспальной кровати.
Жан-Поль почувствовал поднимающийся гнев, его голос охрип:
— Ты думаешь, он трус?
— Я думаю, намного проще стоять на горе в миле позади линии огня и посылать на смерть остальных. — В голосе часового звучали саркастические нотки.
— А я слышал, как он клялся, что завтра будет на переднем крае, — сказал Жан-Поль.
— О, он так сказал! Чтобы мы сражались веселей? Но когда пуля разворотит твой живот, как тебе удастся узнать, где же Умник Поль?
— Я говорил тебе, что я — его родственник. Оскорбляя его, ты оскорбляешь меня. — От гнева его голос совсем охрип.
— Хорошо! — Часовой быстро встал. — Давай теперь проверим это!
— Успокойтесь, — с раздражением произнес Карл. — Лучше поберегите свой гнев для англичан:— И добавил более мягким голосом: — Нам всем нужен отдых, сами знаете, что у нас завтра будет за денек. Перестаньте ссориться.
— Он прав, — согласился Жан-Поль, все еще дрожа от гнева. — Но когда я встречу тебя снова…
— А как ты, меня узнаешь? — спросил часовой.
— Вот так! — Жан-Поль сорвал с головы свою тирольскую шляпу. — Носи ее и в обмен дай мне свою.
— Зачем? — Часовой опешил.
— Для того, что если ко мне подойдет мужчина и скажет: «Ты носишь мою шляпу» — то в ответ услышит: «Жан-Поль Лероукс — трус».
Часовой ухмыльнулся, и его зубы блеснули при свете костра. Он протянул свою черную шляпу Жан-Полю и, нагнувшись, взял тирольскую. В это мгновение они отчетливо услышали тихие, как треск сухих веток, оружейные выстрелы.
— Маузеры! — заорал Карл и, вскочив на ноги, отбросил кофейник.
— Слева, — мучительно простонал Жан-Поль. — О Боже, помоги нам. Они пошли слева!
Звуки выстрелов становились все громче, они смешивались с мощной канонадой ружей.
— Шпионский холм! Они на Шпионском холме! — Жан-Поль помчался по тропинке к лагерю, черная шляпа сбилась на глаза.
Глава 26
В то утро густой туман лежал на пике Шпионского холма, и заря отливала прозрачным, жемчужным светом. Крохотные капельки отливали серебром на штыках ружей.
Полковник Джон Ачесон завтракал бутербродами с ветчиной, обильно запивая их джентльменским напитком. Он сидел на валуне, форменный плащ ниспадал изящными складками.
— Никаких следов веселых стариков буров, — радостно заявил капитан, сидящий рядом с ним.
— Окопы недостаточно глубоки. — Ачесон сердито посмотрел в сторону мелкой траншеи, вырытой в каменистой почве. Она до предела была забита людьми, расположившимися на отдых.
— Я знаю, сэр. Но мы мало что можем сделать, так как добрались до коренной породы и нам понадобится вагон динамита, чтобы углубить ее хотя бы на фут. — Капитан выбрал бутерброд и прикончил под него бутылку. — В любом случае огонь будет вестись снизу и насыпи прикроют их.
Вдоль переднего края траншеи камни вперемешку с комьями земли были уложены на высоту полутора футов. Жалкое прикрытие для двух тысяч людей!
— Бывали вы в горах раньше? — вежливо поинтересовался Ачесон.
— Нет, сэр, не доводилось.
— Тогда почему вы так уверены, что пласты залегают именно так? Вы же ничего не можете разглядеть в тумане.
— Но, сэр, мы же на вершине. А это самое высокое место…
Но Ачесон решительно его перебил:
— Где эти чертовы разведчики? Разве они еще не пришли? — Он вскочил на ноги, его плащ развевался, пока он шел вдоль окопа. — Эй, ребята! Не могли бы вы сделать здесь прикрытие повыше?
Несколько человек поднялись и без особого энтузиазма начали складывать камни. Они утомились от длинного перехода и перестрелки с мелкими отрядами буров, и Ачесон, продолжив свой путь, услышал посланную ему вслед ругань.
— Ачесон! — В тумане появилась фигура генерала Вудгейта в сопровождении штабных.
— Сэр! — Ачесон поспешил ему навстречу.
— Ваши люди окопались?
— Как могли.
— Хорошо. Как враг? Вернулись ли ваши разведчики?
— Нет. Они все еще где-то в тумане.
— Мы должны продержаться, пока не придет подкрепление. Дайте мне знать, когда… — В тумане кто-то засуетился, и Вудгейт замолчал. — Что там?
— Мои разведчики, сэр.
Соул Фридман начал докладывать с расстояния в сорок футов. Его лицо горело от возбуждения, когда он приближался к ним.
— Это не вершина! Мы не на вершине. Настоящий пик на две сотни ярдов выше. У нас с правого фланга возвышенности, маленькие холмы, поросшие алоэ, откуда простреливается продольным огнем вся наша позиция. Везде буры. Эти проклятые горы усеяны ими.
— О Боже! Ты уверен?
— Полковник Ачесон, — резко заговорил Вудгейт, — разверните правый фланг лицом к холмам. — Когда Ачесон скрылся, он добавил, затаив дыхание: — Если еще есть время.
Ветер, разгоняющий туман, принес с собой странное, необъяснимое возбуждение.
Жан-Поль стоял рядом с лошадью, от отсветов тумана его борода казалась красновато-золотистой. С плеч свисал тяжелый патронташ; ружье же казалось детской игрушкой в его огромных, волосатых руках. Он еще раз обдумывал свою диспозицию. Всю ночь он гонял лошадь из лагеря в лагерь, всю ночь кричал, запугивая и посылая людей на Шпионский холм. И теперь вокруг него горы заполнились шелестом и шепотом пяти тысяч готовых к бою бюргеров, и в радиусе ста двадцати градусов стояли их пушки. От зеленой горы на северо-западе до холма Твин-Пикс на востоке его артиллеристы толпились у гаубиц и пушек, готовые обрушить огонь на вершину Шпионского холма.
«Все готово, и теперь я должен заслужить право носить мою шляпу». Он ухмыльнулся, надвинув ее на уши.
— Хенни, отведи мою лошадь в лагерь! — крикнул он слуге.
Командующий направился к вершине последнего холма. Пока он взбирался, совсем прояснилось, и бюргеры узнавали его по горящему маяку бороды.
— Иди сюда, Умник Поль. Ох уж зададим мы этим ублюдкам! — кричали бюргеры.
Двое побежали вниз, чтобы встретить его.
— Умник Поль, мы только что с холма Алоэ. Там нет англичан.
— Вы уверены? — Это было огромным подарком судьбы.
— Так точно. Они все с другой стороны горы. Мы слышали, как они окапываются там и разговаривают.
— Из каких вы войск? — спросил он у столпившихся вокруг него в тумане.
— Мы — коммандос Каролины.
— Пошли, — приказал Жан-Поль. — Все. Мы направляемся на холм Алоэ.
Они последовали за ним, огибая вершину, яростно продираясь сквозь траву. Изо рта шел пар, клубясь в сыром воздухе. Прямо перед ними возвышалась темная громада холма Алоэ, они ползли к ней и пропадали среди утесов и расщелин, напоминая колонну муравьев, возвращающихся в родной муравейник.
Лежа на животе, Жан-Поль зажег трубку, придерживая раскаленный докрасна табак большим пальцем, затянулся и выпустил солидное облако белого дыма. В мрачной тиши, окутавшей горы, у него неожиданно громко заурчало в животе, и он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня, хотя в кармане лежал кусок вяленого мяса.
«Львы удачнее охотятся на голодный желудок», — подумал он и затянулся.
— Сейчас налетит ветер, — прошептал чей-то голос, и он тут же услышал его шум в зарослях алоэ. Огромные кактусы в человеческий рост напоминали многорожковые зеленые канделябры с темно-красными и золотистыми верхушками, слегка покачивающимися от утреннего ветра.
— Ага. — Жан-Поль почувствовал страх и возбуждение. — Они идут. — Он выбил трубку, еще горячей сунул ее в карман и взял ружье наперевес.
Словно перед торжественным открытием памятника, ветер разогнал туман. Под кобальтово-голубым небом нежно позолоченный ранним солнцем возвышался пик Шпионского холма. Красновато-бурые утесы окружали его на протяжении пяти тысяч ярдов.
— С Богом, — прошептал Жан-Поль. — Теперь мы добьемся своего.
Их плечи и головы были выше насыпи траншей, они чем-то напоминали птиц на изгороди. Можно было, даже разглядеть повязки на головах, их светлые шлемы цвета хаки, резко контрастирующие с темной землей и травой. Сотни английских солдат, облаченные в одинаковую униформу от шлемов до ботинок, выпрямившись или слегка покачиваясь под тяжестью амуниции и контейнеров с водой, стояли в траншеях.
Эти долгие секунды тишины, когда бюргеры, смотревшие на близкую цель поверх ружей, не могли нажать на спусковой крючок. Англичане были настолько уязвимы, что не хватало духу вот так просто превратить их в груду трупов.
— Пли! — заорал Жан-Поль. — Стреляйте, ублюдки, стреляйте же! — Его голос донесся до англичан через траншеи. Он видел, как их словно парализовало, они обратили взгляды в его сторону. Он пристально посмотрел в грудь одного из них. Жан-Поль был метким стрелком…
Одиночный выстрел взорвал тишину. Оружейный огонь не умолкал, и грубая ворсистая ткань цвета хаки была слишком плохой защитой от него. С такого расстояния большинство бюргеров Жан-Поля могли уложить четырех бегущих газелей пятью выстрелами. Через несколько секунд англичане уже спрятались в траншеи, и только человек пятьдесят, раненые или мертвые, распростерлись на красной земле. Теперь над траншеей изредка показывались только головы в шлемах. Буры тоже старались увернуться, когда по ним с грохотом стреляли воины армии Вудгейта и тысяча семьсот ружей добавляли свои голоса к канонаде.
Грянул первый пушечный выстрел с обратной стороны Конической горы, ядро с визгом пронеслось над головами бюргеров и разорвалось в сорока футах от траншеи англичан, подняв облака красной пыли. Во время затишья люди Жан-Поля по гелиографу координировали огонь артиллеристов, и в дело вступали пушки. От очередного выстрела высоко подбросило человеческое тело, оно завертелось, так что ноги и руки напоминали колесные спицы. Когда пыль улеглась, оказалось, что в траншее образовалась брешь и полдюжина людей бросились заделывать ее отвалившимися камнями.
Полковник Джон Ачесон завтракал бутербродами с ветчиной, обильно запивая их джентльменским напитком. Он сидел на валуне, форменный плащ ниспадал изящными складками.
— Никаких следов веселых стариков буров, — радостно заявил капитан, сидящий рядом с ним.
— Окопы недостаточно глубоки. — Ачесон сердито посмотрел в сторону мелкой траншеи, вырытой в каменистой почве. Она до предела была забита людьми, расположившимися на отдых.
— Я знаю, сэр. Но мы мало что можем сделать, так как добрались до коренной породы и нам понадобится вагон динамита, чтобы углубить ее хотя бы на фут. — Капитан выбрал бутерброд и прикончил под него бутылку. — В любом случае огонь будет вестись снизу и насыпи прикроют их.
Вдоль переднего края траншеи камни вперемешку с комьями земли были уложены на высоту полутора футов. Жалкое прикрытие для двух тысяч людей!
— Бывали вы в горах раньше? — вежливо поинтересовался Ачесон.
— Нет, сэр, не доводилось.
— Тогда почему вы так уверены, что пласты залегают именно так? Вы же ничего не можете разглядеть в тумане.
— Но, сэр, мы же на вершине. А это самое высокое место…
Но Ачесон решительно его перебил:
— Где эти чертовы разведчики? Разве они еще не пришли? — Он вскочил на ноги, его плащ развевался, пока он шел вдоль окопа. — Эй, ребята! Не могли бы вы сделать здесь прикрытие повыше?
Несколько человек поднялись и без особого энтузиазма начали складывать камни. Они утомились от длинного перехода и перестрелки с мелкими отрядами буров, и Ачесон, продолжив свой путь, услышал посланную ему вслед ругань.
— Ачесон! — В тумане появилась фигура генерала Вудгейта в сопровождении штабных.
— Сэр! — Ачесон поспешил ему навстречу.
— Ваши люди окопались?
— Как могли.
— Хорошо. Как враг? Вернулись ли ваши разведчики?
— Нет. Они все еще где-то в тумане.
— Мы должны продержаться, пока не придет подкрепление. Дайте мне знать, когда… — В тумане кто-то засуетился, и Вудгейт замолчал. — Что там?
— Мои разведчики, сэр.
Соул Фридман начал докладывать с расстояния в сорок футов. Его лицо горело от возбуждения, когда он приближался к ним.
— Это не вершина! Мы не на вершине. Настоящий пик на две сотни ярдов выше. У нас с правого фланга возвышенности, маленькие холмы, поросшие алоэ, откуда простреливается продольным огнем вся наша позиция. Везде буры. Эти проклятые горы усеяны ими.
— О Боже! Ты уверен?
— Полковник Ачесон, — резко заговорил Вудгейт, — разверните правый фланг лицом к холмам. — Когда Ачесон скрылся, он добавил, затаив дыхание: — Если еще есть время.
Ветер, разгоняющий туман, принес с собой странное, необъяснимое возбуждение.
Жан-Поль стоял рядом с лошадью, от отсветов тумана его борода казалась красновато-золотистой. С плеч свисал тяжелый патронташ; ружье же казалось детской игрушкой в его огромных, волосатых руках. Он еще раз обдумывал свою диспозицию. Всю ночь он гонял лошадь из лагеря в лагерь, всю ночь кричал, запугивая и посылая людей на Шпионский холм. И теперь вокруг него горы заполнились шелестом и шепотом пяти тысяч готовых к бою бюргеров, и в радиусе ста двадцати градусов стояли их пушки. От зеленой горы на северо-западе до холма Твин-Пикс на востоке его артиллеристы толпились у гаубиц и пушек, готовые обрушить огонь на вершину Шпионского холма.
«Все готово, и теперь я должен заслужить право носить мою шляпу». Он ухмыльнулся, надвинув ее на уши.
— Хенни, отведи мою лошадь в лагерь! — крикнул он слуге.
Командующий направился к вершине последнего холма. Пока он взбирался, совсем прояснилось, и бюргеры узнавали его по горящему маяку бороды.
— Иди сюда, Умник Поль. Ох уж зададим мы этим ублюдкам! — кричали бюргеры.
Двое побежали вниз, чтобы встретить его.
— Умник Поль, мы только что с холма Алоэ. Там нет англичан.
— Вы уверены? — Это было огромным подарком судьбы.
— Так точно. Они все с другой стороны горы. Мы слышали, как они окапываются там и разговаривают.
— Из каких вы войск? — спросил он у столпившихся вокруг него в тумане.
— Мы — коммандос Каролины.
— Пошли, — приказал Жан-Поль. — Все. Мы направляемся на холм Алоэ.
Они последовали за ним, огибая вершину, яростно продираясь сквозь траву. Изо рта шел пар, клубясь в сыром воздухе. Прямо перед ними возвышалась темная громада холма Алоэ, они ползли к ней и пропадали среди утесов и расщелин, напоминая колонну муравьев, возвращающихся в родной муравейник.
Лежа на животе, Жан-Поль зажег трубку, придерживая раскаленный докрасна табак большим пальцем, затянулся и выпустил солидное облако белого дыма. В мрачной тиши, окутавшей горы, у него неожиданно громко заурчало в животе, и он вспомнил, что не ел со вчерашнего дня, хотя в кармане лежал кусок вяленого мяса.
«Львы удачнее охотятся на голодный желудок», — подумал он и затянулся.
— Сейчас налетит ветер, — прошептал чей-то голос, и он тут же услышал его шум в зарослях алоэ. Огромные кактусы в человеческий рост напоминали многорожковые зеленые канделябры с темно-красными и золотистыми верхушками, слегка покачивающимися от утреннего ветра.
— Ага. — Жан-Поль почувствовал страх и возбуждение. — Они идут. — Он выбил трубку, еще горячей сунул ее в карман и взял ружье наперевес.
Словно перед торжественным открытием памятника, ветер разогнал туман. Под кобальтово-голубым небом нежно позолоченный ранним солнцем возвышался пик Шпионского холма. Красновато-бурые утесы окружали его на протяжении пяти тысяч ярдов.
— С Богом, — прошептал Жан-Поль. — Теперь мы добьемся своего.
Их плечи и головы были выше насыпи траншей, они чем-то напоминали птиц на изгороди. Можно было, даже разглядеть повязки на головах, их светлые шлемы цвета хаки, резко контрастирующие с темной землей и травой. Сотни английских солдат, облаченные в одинаковую униформу от шлемов до ботинок, выпрямившись или слегка покачиваясь под тяжестью амуниции и контейнеров с водой, стояли в траншеях.
Эти долгие секунды тишины, когда бюргеры, смотревшие на близкую цель поверх ружей, не могли нажать на спусковой крючок. Англичане были настолько уязвимы, что не хватало духу вот так просто превратить их в груду трупов.
— Пли! — заорал Жан-Поль. — Стреляйте, ублюдки, стреляйте же! — Его голос донесся до англичан через траншеи. Он видел, как их словно парализовало, они обратили взгляды в его сторону. Он пристально посмотрел в грудь одного из них. Жан-Поль был метким стрелком…
Одиночный выстрел взорвал тишину. Оружейный огонь не умолкал, и грубая ворсистая ткань цвета хаки была слишком плохой защитой от него. С такого расстояния большинство бюргеров Жан-Поля могли уложить четырех бегущих газелей пятью выстрелами. Через несколько секунд англичане уже спрятались в траншеи, и только человек пятьдесят, раненые или мертвые, распростерлись на красной земле. Теперь над траншеей изредка показывались только головы в шлемах. Буры тоже старались увернуться, когда по ним с грохотом стреляли воины армии Вудгейта и тысяча семьсот ружей добавляли свои голоса к канонаде.
Грянул первый пушечный выстрел с обратной стороны Конической горы, ядро с визгом пронеслось над головами бюргеров и разорвалось в сорока футах от траншеи англичан, подняв облака красной пыли. Во время затишья люди Жан-Поля по гелиографу координировали огонь артиллеристов, и в дело вступали пушки. От очередного выстрела высоко подбросило человеческое тело, оно завертелось, так что ноги и руки напоминали колесные спицы. Когда пыль улеглась, оказалось, что в траншее образовалась брешь и полдюжина людей бросились заделывать ее отвалившимися камнями.