На мгновение все ушло и казалось — нет никакой опасности, обо всем вокруг забылось, как и о том, зачем он приполз сюда, и он, силясь улыбнуться, вымучил неловко прокисшее выражение лица, но уже миролюбиво и покойно спросил:
— Есть хочешь? — И со значением полез за пазуху.
Новенький стал вдруг мягким, уютным и своим, как тот неизвестный мне котенок за пазухой у Фомы-животновода, и то, что он полез за пазуху... за... за пазуху.
Боже мой! Боже мой...
Тогда я сразу и радостно отвечал на его доброе предложение:
— Кто, я?.. нет... нам бы слинять сейчас побыстрей, а там и поедим, и попьем... и первый предмет необходимости — мыло... Хочешь понюхать меня? Вот от шеи здесь лучше пахнет.
— Нет-нет, зачем это? Не потопаш — не полопаш, — бурчал он, уставясь в меня.
Но сейчас, через сорок с лишним лет, продолжая выстукивать на машинке о том, кто, что и как происходило тогда — просто, легко, непроизвольно напечатал: Фома-животновод... Фомин! Фомин! Конечно же, никакой не Егоров. Я — ошибся, Фомин фамилия, Фомин, именно она, эта фамилия давала ту редкую возможность и желание сочетать, объединить эти два слова в единую кличку Фома-животновод. Да-да, вне всякого сомнения — именно Фомин.
Довольно долго сидел, добрыми чувствами провожая ту прекрасную минуту, подсказавшую так милостиво и просто, что могло навсегда затеряться в тайниках сознания. Там, выше, в черновике-рукописи, поправлять не стану — пусть останется ошибкой, которая так и осталась бы ошибкой, смело и уверенно выдаваемой мною за правду, за суть.
Очевидно, огонь на могиле Неизвестного солдата — это единственно возможная мудрая дань наших живых сердец памяти всем павшим ради справедливости, ради продолжения жизни на земле, ради нас живущих ныне.
В общем, мы должны были спешить, но уходить сейчас просто так, оказывается, уже было поздно. Во всяком случае так решило теперь наше двойное начальство: туман поднялся и все как на ладони, дать две внушительные, насыщенные автоматные очереди с четким перерывом между ними — просто так, по никому, с единственной лишь целью — заронить в сознание тех, за полотном, что мы будем и впредь резвиться, давать знать о себе, и что у нас полно патронов и всего чего хочешь, и поэтому мы не задумываясь тратим все налево и направо, лишь бы к нам не лезли, как когда-то по этому поводу сказывал наш светлейший князь Александр Невский. И после второй очереди, когда они уже привыкнут и будут ждать следующей демонстрации нашей мощи и бдительности, мы и намажем лыжи.
— Конечно, все это замечательно, однако мне-то сдается, мы только привлечем внимание к себе и наоборот поразбудим тех, кто все еще дремлет там пока, — не преминул я высказаться, на что мне ответили, что лошадь не Пушкин пристрелил и что все они давно попросыпались и теперь только и ждут, чтоб побыстрей в дома, в тепло.
— Там совсем не так тепло, как ты думаешь, я-то вчера там был и знаю.
— Может быть, им как-то дать знать, чтоб они не очень-то и обольщались насчет тепла, — предложил я, но все были какие-то злые, нервные и замахали на меня руками, сказав, что именно это им и пытались внушать сегодня ночью, но вот что из всего этого получилось. И вообще я заметил, что даже и сейчас-то со мной редко кто соглашается. Ну да что там. В общем, мы повели себя так, как решило большинство, и тем, за полотном, думаю, было над чем поломать свои арийские башкенции. Во всяком случае после первой очереди они совсем попритихли и таращили, должно быть, глаза в нашу сторону, соображая: «Что это с ними там такое, откуда вдруг такая резвость?» Уж не помню, как мы реагировали на эту тишину, но то, что в нас самих стучало не тише и не меньше, чем в наших автоматах, когда мы начали вторую часть нашего профилактическо-воспитательного мероприятия — это я не забуду, кажется, никогда! Все ходило ходуном, и, должно быть, лихорадка эта какими-то там биополями передалась автоматам, и все прозвучало мощно, внушительно и серьезно настолько, что даже подумалось: так, может быть, и уходить никуда не надо? Но этот миг бравады был лишь мигом настроения людей, которые знали, что они сейчас будут уходить, уйдут... приказ есть приказ! Не выполнить его мы не могли. Ничего нигде не обнаружив после второй очереди, мы из пробоины в стене большого амбара ринулись вниз на снег и битый кирпич. До железнодорожного полотна метров двести, поди. Автомат, гранаты, диски и длинная шинель не помогали быстрому передвижению на животе, и все равно мы запросто могли соревноваться с легко бегущим человеком. Вскоре мы были у насыпи. Никогда бы не поверил, чтоб в человеке было столько воды: мы словно выскочили из бани, пот душил нас, мешал смотреть, говорить, дышать, соображать. Все мотали головами, чтоб хоть как-то сбить с себя это половодье. Стало жарко, и мы, как аллигаторы, клацали зубами, заглатывая воздух и хватая снег. Без команды все остановились; лежим, ничего не слыша, вздуваемся испорченными кузнечными мехами. Глаза вот-вот выдавит наружу. Благо кто-то предложил: «Если нас до сих пор не расстреляли — значит мы не замечены и можем минуту-другую полежать, дух перевести, а то и на насыпь не вскарабкаемся — легкие разорвет на фиг!» Уговаривать не пришлось... распластались. Лежим в полосах снега, рвем его ртами, дыша в его спасительную свежесть. В глазах то темно, то бешено мятущиеся сполохи серой массы насыпи. Вот она, голуба, в пяти метрах... низенькая какая-то, как скамейка.
Такую, я думаю, и пережидать не стоит — враз перемахнем... а вот опять горой взметнулась ввысь!.. и только прохлада снега возвращала нас к себе.
«Ах, голубушка, ну и глупа же ты серая, длинная. Вот еще совсем немного подползем, и рукой достать можно... почти сутки ты была неверна, враждебна нам, помогала тем — скрывала их за собой... теперь-то уж что?»
Мы здесь, теперь только случай мог помочь нам — это понимали все! Старались прислушаться: есть кто за полотном, нет? Шум в нас самих забивал все, слух отказывался принимать что-нибудь извне. Вчера оттуда в этом месте насыпи никто не шел, и связной уверяет, что, когда он полз к нам, там, «за ней», было пусто, иначе он не пробрался бы к нам; правда, он все время оговаривал, что справа от него тогда, а от нас сейчас, значит, слева, двигалась какая-то колонна, но куда шла и где она сейчас — сказать невозможно, трудно.
— На полотно не тянуть, не рассыпаться! Бросаемся все разом, если натыкаемся на небольшое скопление — будем проходить, в ход пускать все: гранаты, огонь, лопаты, зубы... и не останавливаться, а быстро, молнией, только внезапностью прорвемся... гранаты, понятно, бросать в стороны, и, если будут настигать, — назад. Теперь так: если их как вчера, что маловероятно, но вдруг — то скатываемся сюда, обратно, и, не останавливаясь ни на секунду, вдоль насыпи, как можно дальше, в тот край деревни... может, там послабже, другого выхода нет... в общем, по обстановке... и следить за мной. На полотно, повторяю, одним духом и беззвучно — тихо, уж очень открытое место... и туман ушел, ну а там будем смотреть... если будем смотреть... и не такое бывало... — Он замолчал и неприятно сник, зло уставясь в снег. Он соврал — то, что свалилось на нас ночью, можно перенести только раз, даже связной, который не был тогда с нами, почувствовал эту ложь и, взглянув в нашу сторону, где мы лежали с молчуном, что сидел в кювете у дороги, сделал выразительную мину, дескать: «он без злого умысла — подбодрить хочет». Притихли. Старшой вдруг жестом показывает: взвести автоматы, расстегнуть подсумки с гранатами. Вижу, ему что-то шепчет наш солдат, который был рядом с ним, на что тот резко схватился левой рукой за подсумок и зло, одними губами проговорил:
— Там поздно будет смотреть да расстегивать! — И в голос тихо добавил: — Сумеешь сразу, быстро — дело твое. Ну-у-у...
Мы замерли и уставились в него. Зачерпнув горсть снега, старшой, деловито протерев лицо, зло прошипел, словно мы ни в какую не хотели идти:
— Пошли!
Мы бросились на насыпь... короткий приглушенный стукоток по шпалам... с той стороны склон был круче и выше... внизу — два вконец перепуганных лица, развернувшись, обалдело застыли в растерянности и, казалось, летели на нас. Тот, что был ближе к нам на нашем пути, нелепо поднял руки над головой, тихонько прерывисто вопя:
— А-а-а-аз-з!!!
Совершенно багровый старшой, сопя, низвергался на него и должен был смести, раздавить его своей массой, но, извернувшись, он с ходу схватил лежащий на снегу черный автомат и резко мотнул им у самого носа немолодого краснолицего немца. Тот, чуть не завалившись, отпрянул в сторону еще, выше воздев руки; округленными, как у совы, глазами он, казалось, говорил: «Да я и сам не знаю, откуда он здесь взялся!» Однако, молниеносно сообразив, что все может и окончиться этой вот угрозой, с доброжелательной готовностью задергал головой, дескать: «Понял, повторять не надо!» Другой еще сидел со спущенными штанами и, диковато исказясь в подобии улыбки, подстать своему приятелю по утреннему туалету, как дятел, долбил башкой, разведенными в стороны руками показывая, что у него вообще ничего нет, кроме скомканного клочка бумаги. Смех и грех... К сожалению, эта смехотворная интермедия была недолгой и вскоре оборвалась.
Сегодня лес казался страшно далеким... Слева, за спиной, неприятно привлекло внимание скопище едва ли не черных шинелей. Чем была озабочена эта темная масса, что делала — осталось неясным. Впереди не видно было никого. Перед нами — открытое поле, полное свежего воздуха и простора. Пригнувшись, как огромный загнанный кабан, жадно поглощая расстояние, старшой быстро уходил вперед, моментами просто растворяясь в пожухлых кустах, росших вдоль межи. Как если бы почувствовав мой взгляд, он оглянулся и зло мотнул рукой в сторону: «За мной-то не увязывайся, идиот — бери шире!», во всяком случае я понял так... дальше все пошло не так складно, как началось. Не успел я еще «взять шире», как за спиной слева, вроде досадуя, что мы уходим, нагло, громко вдогонку заколотил пулемет. Нырнул в борозду перевести дыхание и попытаться сообразить что к чему, и... — невероятно!!! — кого-то разрывало от смеха. Высунувшись из укрытия, увидел, что весь огромный провал черных шинелей, развернувшись по фронту, был необыкновенно возбужден: кто-то нарочито прощально махал рукой, как на вокзале отъезжающим, кто-то откровенно аплодировал, заходясь в коликах смеха, кто указывал тому, кто не смог пока углядеть нас, в общем, суматохи мы наделали порядком, успех был полнейшим, вплоть до криков «браво». Меня вдруг поразила мысль: «Почему это мрачное скопище шинелей у насыпи выглядит в нормальную человеческую величину? Они же должны быть крошечными, причудливо лилипутскими, с трафаретно-четкими контурами, как те наивные коняги в хрустальной чистоте утреннего воздуха... или иллюзия, напомнившая игры детства, могла появляться лишь в минуту созерцания чьей-то чужой, посторонней опасности? Значит, сейчас кто-то неправильно ведет себя — они или я; они маленькими должны быть, необъемными и только казаться близко, а на самом-то деле должны быть далеко!»
...Свист, лязг, вой рикошета пуль оборвал ход этих размышлений. То место в насыпи, где перебегали — кипело: пыль, щепы, пар, камни фонтаном летели, расползаясь уродливым черным пятном. И опять все стихло, оборвалось... со стороны леса долетело поблекшее эхо пулеметной настойчивости и в малых паузах его опять четко донеслись... смех, восторженные крики, улюлюканье. Обалдев от непонимания — что же тут смешного? — вскочил и ринулся дальше, но тот же самый пулемет, развернувшись, должно быть, дал ясно понять, что веселье будет продолжено, правда, с одной лишь стороны. Нервная рябь разрывов разбросанно вспорола белизну снега, подтвердив серьезность намерений и высокий класс умельцев, решивших, должно быть, что по быстро уходящей мишени куда сподручней будет калибр покрупнее. Хохот и восторги трибун не унимались. Впереди темнел бурый бок борозды и, перемахнув глубину ее с ходу, прорванным мешком валюсь на ее гребень. Уже падая, остро хлестнула досада: «Нехорошо лечу... вывернуться бы». Но ни ловкости, ни времени справиться с собой и инерцией не хватило... Ожог в плече... истошный вопль (так в голод ночью волки воют). Едва не синхронно с моим воплем по трибуне полыхнул многоголосый восторженный стон отчаяния, преувеличенного сострадания, и хохот с подбадривающими выкриками завершил мое сольное выступление.
В перехваченном от боли дыхании коряво, медленно сползаю вниз. Видя, должно быть, что меня корежит неспроста, и, приняв эти мои конвульсии за удачное попадание, пулеметный расчет перенес свое внимание по вперед ушедшим. Странно, но возмущало не то, что стреляли — это вроде так оно и должно было быть, а то, что смеялись, и хотелось кричать, ответить на эти их неуместные насмешки, но положение все еще оставалось «на грани», боль вывихнутого плеча заслонила собою те недавние и в общем-то скудные школьные знания немецкого и, кроме как «Анна унд Марта фарен нах Анапа», в воспаленную голову ничего не приходило. Кричать же «гутен морген» — фраза, которая все время почему-то услужливо напрашивалась — совсем уж было ни к чему. Мог, конечно, орать, тогда уже очень распространенное «Гитлер — капут!», но, честно говоря, боялся. Знал, что все они сами ждут этот «капут» не меньше моего и с досады, что его все нет и нет, а я своим кличем только растравляю их желание, они уж точно прикончат меня, чтоб был пока хотя бы этот «капут».
Долго полз к лесу какой-то канавой и снизу немного, но все же просматривал поле, изрытое бурой оспой кочек, однако — где наши, что с ними — ни узнать, ни увидеть не смог. Я, должно быть, пропустил где-то большой отрезок времени и теперь не в силах был догнать их, или они бежали быстрее меня... Да и тот азарт, та «развеселая» непринужденность, с которыми те шутники за пулеметом пытались настигнуть нас, с каждой минутой затухали. Да в общем-то смешного действительно было не так чтобы уж очень, и ребята довольно быстро это осознали. Не исключено также, что те двое, повстречавшиеся нам, поспешили убедить их, что ничего дурного, в общем-то, мы и не хотели. И из борозды в борозду, между кочек и опять в борозду, а теперь на дно этой глубокой канавы и опять на кочку... Почему?
Люди жестоки порой, почему нужно обязательно догнать, добить, уничтожить, что заставляет их быть такими?
Вскоре на опушке я нашел невредимыми своих четырех товарищей, ожидавших меня. И лес, доселе безразлично наблюдавший за нашим поединком, растворил наконец нас в своей серой, тихо шепчущей свою историю толще. За спиной над деревней все еще висел туман, но был так ослепительно ярко просвечиваем всходящим солнцем, что, казалось, вот-вот вспыхнет.
Над полотном виднелись две-три крыши, и черным обелиском устремившись в полыхающее над ним белое неистовство, четко вырисовывался шпиль костела, и ничто не говорило о страшной картине того двора. Они остались там.
РЕПЕРТУАРНЫЙ ЛИСТ НАРОДНОГО АРТИСТА СССР И. М. СМОКТУНОВСКОГО
СТУДИИ НАУЧНО-ПОПУЛЯРНОГО ФИЛЬМА И РЕСПУБЛИКАНСКОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ
— Есть хочешь? — И со значением полез за пазуху.
Новенький стал вдруг мягким, уютным и своим, как тот неизвестный мне котенок за пазухой у Фомы-животновода, и то, что он полез за пазуху... за... за пазуху.
Боже мой! Боже мой...
Тогда я сразу и радостно отвечал на его доброе предложение:
— Кто, я?.. нет... нам бы слинять сейчас побыстрей, а там и поедим, и попьем... и первый предмет необходимости — мыло... Хочешь понюхать меня? Вот от шеи здесь лучше пахнет.
— Нет-нет, зачем это? Не потопаш — не полопаш, — бурчал он, уставясь в меня.
Но сейчас, через сорок с лишним лет, продолжая выстукивать на машинке о том, кто, что и как происходило тогда — просто, легко, непроизвольно напечатал: Фома-животновод... Фомин! Фомин! Конечно же, никакой не Егоров. Я — ошибся, Фомин фамилия, Фомин, именно она, эта фамилия давала ту редкую возможность и желание сочетать, объединить эти два слова в единую кличку Фома-животновод. Да-да, вне всякого сомнения — именно Фомин.
Довольно долго сидел, добрыми чувствами провожая ту прекрасную минуту, подсказавшую так милостиво и просто, что могло навсегда затеряться в тайниках сознания. Там, выше, в черновике-рукописи, поправлять не стану — пусть останется ошибкой, которая так и осталась бы ошибкой, смело и уверенно выдаваемой мною за правду, за суть.
Очевидно, огонь на могиле Неизвестного солдата — это единственно возможная мудрая дань наших живых сердец памяти всем павшим ради справедливости, ради продолжения жизни на земле, ради нас живущих ныне.
В общем, мы должны были спешить, но уходить сейчас просто так, оказывается, уже было поздно. Во всяком случае так решило теперь наше двойное начальство: туман поднялся и все как на ладони, дать две внушительные, насыщенные автоматные очереди с четким перерывом между ними — просто так, по никому, с единственной лишь целью — заронить в сознание тех, за полотном, что мы будем и впредь резвиться, давать знать о себе, и что у нас полно патронов и всего чего хочешь, и поэтому мы не задумываясь тратим все налево и направо, лишь бы к нам не лезли, как когда-то по этому поводу сказывал наш светлейший князь Александр Невский. И после второй очереди, когда они уже привыкнут и будут ждать следующей демонстрации нашей мощи и бдительности, мы и намажем лыжи.
— Конечно, все это замечательно, однако мне-то сдается, мы только привлечем внимание к себе и наоборот поразбудим тех, кто все еще дремлет там пока, — не преминул я высказаться, на что мне ответили, что лошадь не Пушкин пристрелил и что все они давно попросыпались и теперь только и ждут, чтоб побыстрей в дома, в тепло.
— Там совсем не так тепло, как ты думаешь, я-то вчера там был и знаю.
— Может быть, им как-то дать знать, чтоб они не очень-то и обольщались насчет тепла, — предложил я, но все были какие-то злые, нервные и замахали на меня руками, сказав, что именно это им и пытались внушать сегодня ночью, но вот что из всего этого получилось. И вообще я заметил, что даже и сейчас-то со мной редко кто соглашается. Ну да что там. В общем, мы повели себя так, как решило большинство, и тем, за полотном, думаю, было над чем поломать свои арийские башкенции. Во всяком случае после первой очереди они совсем попритихли и таращили, должно быть, глаза в нашу сторону, соображая: «Что это с ними там такое, откуда вдруг такая резвость?» Уж не помню, как мы реагировали на эту тишину, но то, что в нас самих стучало не тише и не меньше, чем в наших автоматах, когда мы начали вторую часть нашего профилактическо-воспитательного мероприятия — это я не забуду, кажется, никогда! Все ходило ходуном, и, должно быть, лихорадка эта какими-то там биополями передалась автоматам, и все прозвучало мощно, внушительно и серьезно настолько, что даже подумалось: так, может быть, и уходить никуда не надо? Но этот миг бравады был лишь мигом настроения людей, которые знали, что они сейчас будут уходить, уйдут... приказ есть приказ! Не выполнить его мы не могли. Ничего нигде не обнаружив после второй очереди, мы из пробоины в стене большого амбара ринулись вниз на снег и битый кирпич. До железнодорожного полотна метров двести, поди. Автомат, гранаты, диски и длинная шинель не помогали быстрому передвижению на животе, и все равно мы запросто могли соревноваться с легко бегущим человеком. Вскоре мы были у насыпи. Никогда бы не поверил, чтоб в человеке было столько воды: мы словно выскочили из бани, пот душил нас, мешал смотреть, говорить, дышать, соображать. Все мотали головами, чтоб хоть как-то сбить с себя это половодье. Стало жарко, и мы, как аллигаторы, клацали зубами, заглатывая воздух и хватая снег. Без команды все остановились; лежим, ничего не слыша, вздуваемся испорченными кузнечными мехами. Глаза вот-вот выдавит наружу. Благо кто-то предложил: «Если нас до сих пор не расстреляли — значит мы не замечены и можем минуту-другую полежать, дух перевести, а то и на насыпь не вскарабкаемся — легкие разорвет на фиг!» Уговаривать не пришлось... распластались. Лежим в полосах снега, рвем его ртами, дыша в его спасительную свежесть. В глазах то темно, то бешено мятущиеся сполохи серой массы насыпи. Вот она, голуба, в пяти метрах... низенькая какая-то, как скамейка.
Такую, я думаю, и пережидать не стоит — враз перемахнем... а вот опять горой взметнулась ввысь!.. и только прохлада снега возвращала нас к себе.
«Ах, голубушка, ну и глупа же ты серая, длинная. Вот еще совсем немного подползем, и рукой достать можно... почти сутки ты была неверна, враждебна нам, помогала тем — скрывала их за собой... теперь-то уж что?»
Мы здесь, теперь только случай мог помочь нам — это понимали все! Старались прислушаться: есть кто за полотном, нет? Шум в нас самих забивал все, слух отказывался принимать что-нибудь извне. Вчера оттуда в этом месте насыпи никто не шел, и связной уверяет, что, когда он полз к нам, там, «за ней», было пусто, иначе он не пробрался бы к нам; правда, он все время оговаривал, что справа от него тогда, а от нас сейчас, значит, слева, двигалась какая-то колонна, но куда шла и где она сейчас — сказать невозможно, трудно.
— На полотно не тянуть, не рассыпаться! Бросаемся все разом, если натыкаемся на небольшое скопление — будем проходить, в ход пускать все: гранаты, огонь, лопаты, зубы... и не останавливаться, а быстро, молнией, только внезапностью прорвемся... гранаты, понятно, бросать в стороны, и, если будут настигать, — назад. Теперь так: если их как вчера, что маловероятно, но вдруг — то скатываемся сюда, обратно, и, не останавливаясь ни на секунду, вдоль насыпи, как можно дальше, в тот край деревни... может, там послабже, другого выхода нет... в общем, по обстановке... и следить за мной. На полотно, повторяю, одним духом и беззвучно — тихо, уж очень открытое место... и туман ушел, ну а там будем смотреть... если будем смотреть... и не такое бывало... — Он замолчал и неприятно сник, зло уставясь в снег. Он соврал — то, что свалилось на нас ночью, можно перенести только раз, даже связной, который не был тогда с нами, почувствовал эту ложь и, взглянув в нашу сторону, где мы лежали с молчуном, что сидел в кювете у дороги, сделал выразительную мину, дескать: «он без злого умысла — подбодрить хочет». Притихли. Старшой вдруг жестом показывает: взвести автоматы, расстегнуть подсумки с гранатами. Вижу, ему что-то шепчет наш солдат, который был рядом с ним, на что тот резко схватился левой рукой за подсумок и зло, одними губами проговорил:
— Там поздно будет смотреть да расстегивать! — И в голос тихо добавил: — Сумеешь сразу, быстро — дело твое. Ну-у-у...
Мы замерли и уставились в него. Зачерпнув горсть снега, старшой, деловито протерев лицо, зло прошипел, словно мы ни в какую не хотели идти:
— Пошли!
Мы бросились на насыпь... короткий приглушенный стукоток по шпалам... с той стороны склон был круче и выше... внизу — два вконец перепуганных лица, развернувшись, обалдело застыли в растерянности и, казалось, летели на нас. Тот, что был ближе к нам на нашем пути, нелепо поднял руки над головой, тихонько прерывисто вопя:
— А-а-а-аз-з!!!
Совершенно багровый старшой, сопя, низвергался на него и должен был смести, раздавить его своей массой, но, извернувшись, он с ходу схватил лежащий на снегу черный автомат и резко мотнул им у самого носа немолодого краснолицего немца. Тот, чуть не завалившись, отпрянул в сторону еще, выше воздев руки; округленными, как у совы, глазами он, казалось, говорил: «Да я и сам не знаю, откуда он здесь взялся!» Однако, молниеносно сообразив, что все может и окончиться этой вот угрозой, с доброжелательной готовностью задергал головой, дескать: «Понял, повторять не надо!» Другой еще сидел со спущенными штанами и, диковато исказясь в подобии улыбки, подстать своему приятелю по утреннему туалету, как дятел, долбил башкой, разведенными в стороны руками показывая, что у него вообще ничего нет, кроме скомканного клочка бумаги. Смех и грех... К сожалению, эта смехотворная интермедия была недолгой и вскоре оборвалась.
Сегодня лес казался страшно далеким... Слева, за спиной, неприятно привлекло внимание скопище едва ли не черных шинелей. Чем была озабочена эта темная масса, что делала — осталось неясным. Впереди не видно было никого. Перед нами — открытое поле, полное свежего воздуха и простора. Пригнувшись, как огромный загнанный кабан, жадно поглощая расстояние, старшой быстро уходил вперед, моментами просто растворяясь в пожухлых кустах, росших вдоль межи. Как если бы почувствовав мой взгляд, он оглянулся и зло мотнул рукой в сторону: «За мной-то не увязывайся, идиот — бери шире!», во всяком случае я понял так... дальше все пошло не так складно, как началось. Не успел я еще «взять шире», как за спиной слева, вроде досадуя, что мы уходим, нагло, громко вдогонку заколотил пулемет. Нырнул в борозду перевести дыхание и попытаться сообразить что к чему, и... — невероятно!!! — кого-то разрывало от смеха. Высунувшись из укрытия, увидел, что весь огромный провал черных шинелей, развернувшись по фронту, был необыкновенно возбужден: кто-то нарочито прощально махал рукой, как на вокзале отъезжающим, кто-то откровенно аплодировал, заходясь в коликах смеха, кто указывал тому, кто не смог пока углядеть нас, в общем, суматохи мы наделали порядком, успех был полнейшим, вплоть до криков «браво». Меня вдруг поразила мысль: «Почему это мрачное скопище шинелей у насыпи выглядит в нормальную человеческую величину? Они же должны быть крошечными, причудливо лилипутскими, с трафаретно-четкими контурами, как те наивные коняги в хрустальной чистоте утреннего воздуха... или иллюзия, напомнившая игры детства, могла появляться лишь в минуту созерцания чьей-то чужой, посторонней опасности? Значит, сейчас кто-то неправильно ведет себя — они или я; они маленькими должны быть, необъемными и только казаться близко, а на самом-то деле должны быть далеко!»
...Свист, лязг, вой рикошета пуль оборвал ход этих размышлений. То место в насыпи, где перебегали — кипело: пыль, щепы, пар, камни фонтаном летели, расползаясь уродливым черным пятном. И опять все стихло, оборвалось... со стороны леса долетело поблекшее эхо пулеметной настойчивости и в малых паузах его опять четко донеслись... смех, восторженные крики, улюлюканье. Обалдев от непонимания — что же тут смешного? — вскочил и ринулся дальше, но тот же самый пулемет, развернувшись, должно быть, дал ясно понять, что веселье будет продолжено, правда, с одной лишь стороны. Нервная рябь разрывов разбросанно вспорола белизну снега, подтвердив серьезность намерений и высокий класс умельцев, решивших, должно быть, что по быстро уходящей мишени куда сподручней будет калибр покрупнее. Хохот и восторги трибун не унимались. Впереди темнел бурый бок борозды и, перемахнув глубину ее с ходу, прорванным мешком валюсь на ее гребень. Уже падая, остро хлестнула досада: «Нехорошо лечу... вывернуться бы». Но ни ловкости, ни времени справиться с собой и инерцией не хватило... Ожог в плече... истошный вопль (так в голод ночью волки воют). Едва не синхронно с моим воплем по трибуне полыхнул многоголосый восторженный стон отчаяния, преувеличенного сострадания, и хохот с подбадривающими выкриками завершил мое сольное выступление.
В перехваченном от боли дыхании коряво, медленно сползаю вниз. Видя, должно быть, что меня корежит неспроста, и, приняв эти мои конвульсии за удачное попадание, пулеметный расчет перенес свое внимание по вперед ушедшим. Странно, но возмущало не то, что стреляли — это вроде так оно и должно было быть, а то, что смеялись, и хотелось кричать, ответить на эти их неуместные насмешки, но положение все еще оставалось «на грани», боль вывихнутого плеча заслонила собою те недавние и в общем-то скудные школьные знания немецкого и, кроме как «Анна унд Марта фарен нах Анапа», в воспаленную голову ничего не приходило. Кричать же «гутен морген» — фраза, которая все время почему-то услужливо напрашивалась — совсем уж было ни к чему. Мог, конечно, орать, тогда уже очень распространенное «Гитлер — капут!», но, честно говоря, боялся. Знал, что все они сами ждут этот «капут» не меньше моего и с досады, что его все нет и нет, а я своим кличем только растравляю их желание, они уж точно прикончат меня, чтоб был пока хотя бы этот «капут».
Долго полз к лесу какой-то канавой и снизу немного, но все же просматривал поле, изрытое бурой оспой кочек, однако — где наши, что с ними — ни узнать, ни увидеть не смог. Я, должно быть, пропустил где-то большой отрезок времени и теперь не в силах был догнать их, или они бежали быстрее меня... Да и тот азарт, та «развеселая» непринужденность, с которыми те шутники за пулеметом пытались настигнуть нас, с каждой минутой затухали. Да в общем-то смешного действительно было не так чтобы уж очень, и ребята довольно быстро это осознали. Не исключено также, что те двое, повстречавшиеся нам, поспешили убедить их, что ничего дурного, в общем-то, мы и не хотели. И из борозды в борозду, между кочек и опять в борозду, а теперь на дно этой глубокой канавы и опять на кочку... Почему?
Люди жестоки порой, почему нужно обязательно догнать, добить, уничтожить, что заставляет их быть такими?
Вскоре на опушке я нашел невредимыми своих четырех товарищей, ожидавших меня. И лес, доселе безразлично наблюдавший за нашим поединком, растворил наконец нас в своей серой, тихо шепчущей свою историю толще. За спиной над деревней все еще висел туман, но был так ослепительно ярко просвечиваем всходящим солнцем, что, казалось, вот-вот вспыхнет.
Над полотном виднелись две-три крыши, и черным обелиском устремившись в полыхающее над ним белое неистовство, четко вырисовывался шпиль костела, и ничто не говорило о страшной картине того двора. Они остались там.
РЕПЕРТУАРНЫЙ ЛИСТ НАРОДНОГО АРТИСТА СССР И. М. СМОКТУНОВСКОГО
ТЕАТРЫ
Красноярский драматический театр им. А. С. Пушкина
1946 г.
Связной
Гарри, слуга
Купчик
Иллюзионист
Солдат
Семен Горин
Стрелец-убийца
«Под каштанами Праги»
«Мисс Гопс»
«Гроза»
«Факир на час»
«Беспокойное хозяйство»
«Верные друзья»
«Иван Грозный»
Норильский Заполярный театр драмы им. Вл. Маяковского
1947 г.
1948 г.
1949 г.
1950 г.
1951 г.
Никола
Орка
Виктор Туманский
Недоносков
Колосов
Принц
Поручик Полевой
Алексей
Андрей
Дон Хуан
Немецкий офицер
Сын
Моцарт
Сауджен
Дормидонт
Рекалло
Офицер гестапо
Белогубов
Семен Горин
Петр
«Макар Дубрава»
«Твое личное дело»
«Машенька»
«Шутники»
«Любовь Яровая»
«Золушка»
«Разлом»
«Дети Ванюшина»
«За здоровье молодых»
«Мнимое равнодушие»
«Сын полка»
«Добрые люди»
«Моцарт и Сальери»
«Женихи»
«Поздняя любовь»
«За тех, кто в море»
«Прага остается моей»
«Доходное место»
«Верные друзья»
«Последние»
Русский драматический театр, г. Махачкала
1952 г.
1952 г.
Сергей
Председатель
Хлестаков
Александр Ульянов
Виктор
«Непокоренная полтавчанка»
«Свадьба с приданым»
«Ревизор»
«Семья»
«Ее друзья»
Сталинградский театр им. Горького
1953 г.
1954 г.
Месье Леду
Королевич Магнус
Бионделло
Хлестаков
«Наследники Рабурдена»
«Иван Грозный»
«Укрощение строптивой»
«Ревизор»
Московский театр-студия киноактера
1960 г.
Неуспевающий
Лепорелло
Генри
Виктор
Петр
«У опасной черты»
«Анжело»
«Как он лгал ее мужу»
«Сашенька»
«Последние»
Большой драматический театр им. Горького, г. Ленинград
1957 г.
1959 г.
1960 г.
Дзержинский
Сергей
Князь Мышкин
«Кремлевские куранты»
«Иркутская история»
«Идиот»
Академический Малый театр СССР, г. Москва
1970 г.
Федор
«Царь Федор Иоаннович»
МХАТ СССР им. М. Горького
1976 г.
1978 г.
1979 г.
1981 г.
1982 г.
1983 г.
1984 г.
1985 г.
1986 г.
1988 г.
1989 г.
1990 г.
1991 г.
1992 г.
Иванов
Сакулин
Часовщик
Мастер
Дорн
Соратник Ленина
Порфирий
Серебряков
Реваз
Профессор
Войницкий
Людовик Великий,
король Франции
Борис Годунов
Гаев и Фирс
Д-р Мартин Дайзерт
Ганс Христиан
Андерсен
Иоганн-Себастьян Бах
«Иванов»
«Обратная связь»
«Кремлевские куранты»
«Мастер и Маргарита»
«Чайка»
«Так победим!»
«Господа Головлевы»
«Дядя Ваня»
«Тамада»
«Так победим!»
«Дядя Ваня»
«Кабала святош»
«Борис Годунов» (репетиция)
«Вишневый сад»
«Эквус»
«Из жизни дождевых червей»
«Возможная встреча»
КИНЕМАТОГРАФ
1950 г.
1956 г.
1957 г.
1958 г.
1960 г.
1962 г.
1963-
1964 гг.
1964 г.
1965 г.
1966 г.
1969 г.
1970 г.
1972 г.
1973 г.
1974 г.
1975 г.
1975 г.
1980 г.
1982 г.
1983 г.
1985 г.
1986 г.
1987 г.
1987 г.
1989 г.
1990 г.
1990 г.
1991 г.
1992 г.
1993 г.
1994 г.
Фашиствующий молодчик
Генри
Лейтенант Фарбер
Корреспондент Андрей
Композитор Муромцев
Антонов-Овсеенко
Пал Палыч
Сабинин
Учитель
Физик-теоретик Куликов
Геннадий Куприянов
Гамлет
В. И. Ленин
В. И. Ленин
Деточкин
Саша
Отец
Чайковский
Гений
Порфирий
Дядя Ваня
Моисей Моисеевич
Дмитрий Бауэр
Генерал Цандлер
Отец
Композитор Манев
Яков Бардин
Модест Петрович
Комиссар полиции
Пассажир
ИОО (Исполняющий
особые обязанности)
ИОО
Вадим
Циолковский
Президент Рузвельт
Журналист
Король
Трубач
Губернатор Финляндии
Хирург
Смоктуновский
Начальник лаборатории
Режиссер цирка Тиль
Генерал Гиппиус
Психиатр
Император Юстиниан
Премьер-министр Англии
Д-р Джекил
Начальник контрразведки
Кардинал Франции Флерн
Барон Геккерн
Барон
Брихонов-эмигрант
Крупп
Ведущий
Колонцев
Городской голова
Учитель
Мерлуш
Исаак
Инквизитор
Д-р Бардов
Принц
Мафиози
Дон-Диего
Следователь
Полковник Фрилей
Профессор Валентин Грак
«Убийство на улице Данте»
«Как он лгал ее мужу»
«Солдаты»
«Рядом с нами»
«Шторм»
«День первый»
«Ночной гость»
«Неотправленное письмо»
«До будущей весны»
«Девять дней одного года»
«Високосный год»
«Гамлет»
«На одной планете»
«Первый посетитель»
«Берегись автомобиля»
«Степень риска»
«Первая любовь»
«Чайковский»
«Живой труп»
«Преступление и наказание»
«Войницкий»
«Степь»
«Исполнение желаний»
«Звезда пленительного счастья»
«Рожденные бурей»
«Барьер»
«Враги»
«В четверг и больше никогда»
«Бархатный сезон»
«Ехали в трамвае...»
«Москва — Кассиопея»
«Отроки во Вселенной»
«Дочки-матери»
«Укрощение огня»
«Выбор цели»
«Анна и командор»
«Принцесса на горошине»
«Романс о влюбленных»
«Доверие»
«Они сражались за Родину»
«Москва слезам не верит»
«Шутка»
«Двое под одним зонтом»
«Пробуждение»
«Уникум»
«Русь изначальная»
«ХХ век начинается»
«Странная история доктора
Джекила и мистера Хайда»
«Первая встреча —
последняя встреча»
«Гардемарины, вперед!»
«Последняя дорога»
«Без солнца»
(по пьесе «На дне»)
«Загадочный наследник»
«На встречном рейсе»
«Формула предостережения»
«Запретная зона»
«Очи черные»
«Черный коридор»
«Ловушка для одинокого
мужчины»
«Дамский портной»
«Осада Венеции»
«Дина»
«Гений»
«Линия смерти»
«Золото»
«Убийца»
«Притяжение солнца»
«Белый праздник»
ЦЕНТРАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ
1957 г.
1959 г.
1961 г.
1963
1970 г.
1974 г.
1976 г.
1979 г.
1980 г.
1979-
1980 гг.
1979-
1980 гг.
1980 г.
1981 г.
1982 г.
1983 г.
1984 г.
1987 г.
1990 г.
1990 г.
1993 г.
Юлиус Фучик
Моряк
Моцарт
Итен Ален Хоули
Моцарт
Гаев
Санин
Карл Великий
Федя Протасов
Чокалинский
Барон
Сальери
Цезарь
От автора
Старкуэтер
Отец и сын
Кирсановы
Иванов
От автора
Маргаритов
Все мужские роли
Моно-фильм
Плюшкин
Павел Протасов
Купец Каркунов
Иван Грозный
Муромский
Карл Федорович
Мейер
«Дорогой бессмертия»
«Если позовет товарищ»
«Моцарт и Сальери» (опера)
«Зима тревоги нашей»
«Моцарт и Сальери»
«Вишневый сад»
«Фантазия» (балет-драма)
«Легенда о Тиле Уленшпигеле»
«Песни цыган»
«Пиковая дама»
«Маленькие трагедии»
«Маленькие трагедии»
«Цезарь и Клеопатра»
«Медный всадник»
«Кража»
«Отцы и дети»
«Иванов»
«Вновь я посетил»
«Поздняя любовь»
«Три карты» (драма-балет)
«Болдинская бессонница»
«Мертвые души»
«Дети солнца»
«Сердце не камень»
«Иван Федоров»
«Дело Сухово-Кобылина»
«Мечтательница»
Красноярский драматический театр им. А. С. Пушкина
1946 г.
Связной
Гарри, слуга
Купчик
Иллюзионист
Солдат
Семен Горин
Стрелец-убийца
«Под каштанами Праги»
«Мисс Гопс»
«Гроза»
«Факир на час»
«Беспокойное хозяйство»
«Верные друзья»
«Иван Грозный»
Норильский Заполярный театр драмы им. Вл. Маяковского
1947 г.
1948 г.
1949 г.
1950 г.
1951 г.
Никола
Орка
Виктор Туманский
Недоносков
Колосов
Принц
Поручик Полевой
Алексей
Андрей
Дон Хуан
Немецкий офицер
Сын
Моцарт
Сауджен
Дормидонт
Рекалло
Офицер гестапо
Белогубов
Семен Горин
Петр
«Макар Дубрава»
«Твое личное дело»
«Машенька»
«Шутники»
«Любовь Яровая»
«Золушка»
«Разлом»
«Дети Ванюшина»
«За здоровье молодых»
«Мнимое равнодушие»
«Сын полка»
«Добрые люди»
«Моцарт и Сальери»
«Женихи»
«Поздняя любовь»
«За тех, кто в море»
«Прага остается моей»
«Доходное место»
«Верные друзья»
«Последние»
Русский драматический театр, г. Махачкала
1952 г.
1952 г.
Сергей
Председатель
Хлестаков
Александр Ульянов
Виктор
«Непокоренная полтавчанка»
«Свадьба с приданым»
«Ревизор»
«Семья»
«Ее друзья»
Сталинградский театр им. Горького
1953 г.
1954 г.
Месье Леду
Королевич Магнус
Бионделло
Хлестаков
«Наследники Рабурдена»
«Иван Грозный»
«Укрощение строптивой»
«Ревизор»
Московский театр-студия киноактера
1960 г.
Неуспевающий
Лепорелло
Генри
Виктор
Петр
«У опасной черты»
«Анжело»
«Как он лгал ее мужу»
«Сашенька»
«Последние»
Большой драматический театр им. Горького, г. Ленинград
1957 г.
1959 г.
1960 г.
Дзержинский
Сергей
Князь Мышкин
«Кремлевские куранты»
«Иркутская история»
«Идиот»
Академический Малый театр СССР, г. Москва
1970 г.
Федор
«Царь Федор Иоаннович»
МХАТ СССР им. М. Горького
1976 г.
1978 г.
1979 г.
1981 г.
1982 г.
1983 г.
1984 г.
1985 г.
1986 г.
1988 г.
1989 г.
1990 г.
1991 г.
1992 г.
Иванов
Сакулин
Часовщик
Мастер
Дорн
Соратник Ленина
Порфирий
Серебряков
Реваз
Профессор
Войницкий
Людовик Великий,
король Франции
Борис Годунов
Гаев и Фирс
Д-р Мартин Дайзерт
Ганс Христиан
Андерсен
Иоганн-Себастьян Бах
«Иванов»
«Обратная связь»
«Кремлевские куранты»
«Мастер и Маргарита»
«Чайка»
«Так победим!»
«Господа Головлевы»
«Дядя Ваня»
«Тамада»
«Так победим!»
«Дядя Ваня»
«Кабала святош»
«Борис Годунов» (репетиция)
«Вишневый сад»
«Эквус»
«Из жизни дождевых червей»
«Возможная встреча»
КИНЕМАТОГРАФ
1950 г.
1956 г.
1957 г.
1958 г.
1960 г.
1962 г.
1963-
1964 гг.
1964 г.
1965 г.
1966 г.
1969 г.
1970 г.
1972 г.
1973 г.
1974 г.
1975 г.
1975 г.
1980 г.
1982 г.
1983 г.
1985 г.
1986 г.
1987 г.
1987 г.
1989 г.
1990 г.
1990 г.
1991 г.
1992 г.
1993 г.
1994 г.
Фашиствующий молодчик
Генри
Лейтенант Фарбер
Корреспондент Андрей
Композитор Муромцев
Антонов-Овсеенко
Пал Палыч
Сабинин
Учитель
Физик-теоретик Куликов
Геннадий Куприянов
Гамлет
В. И. Ленин
В. И. Ленин
Деточкин
Саша
Отец
Чайковский
Гений
Порфирий
Дядя Ваня
Моисей Моисеевич
Дмитрий Бауэр
Генерал Цандлер
Отец
Композитор Манев
Яков Бардин
Модест Петрович
Комиссар полиции
Пассажир
ИОО (Исполняющий
особые обязанности)
ИОО
Вадим
Циолковский
Президент Рузвельт
Журналист
Король
Трубач
Губернатор Финляндии
Хирург
Смоктуновский
Начальник лаборатории
Режиссер цирка Тиль
Генерал Гиппиус
Психиатр
Император Юстиниан
Премьер-министр Англии
Д-р Джекил
Начальник контрразведки
Кардинал Франции Флерн
Барон Геккерн
Барон
Брихонов-эмигрант
Крупп
Ведущий
Колонцев
Городской голова
Учитель
Мерлуш
Исаак
Инквизитор
Д-р Бардов
Принц
Мафиози
Дон-Диего
Следователь
Полковник Фрилей
Профессор Валентин Грак
«Убийство на улице Данте»
«Как он лгал ее мужу»
«Солдаты»
«Рядом с нами»
«Шторм»
«День первый»
«Ночной гость»
«Неотправленное письмо»
«До будущей весны»
«Девять дней одного года»
«Високосный год»
«Гамлет»
«На одной планете»
«Первый посетитель»
«Берегись автомобиля»
«Степень риска»
«Первая любовь»
«Чайковский»
«Живой труп»
«Преступление и наказание»
«Войницкий»
«Степь»
«Исполнение желаний»
«Звезда пленительного счастья»
«Рожденные бурей»
«Барьер»
«Враги»
«В четверг и больше никогда»
«Бархатный сезон»
«Ехали в трамвае...»
«Москва — Кассиопея»
«Отроки во Вселенной»
«Дочки-матери»
«Укрощение огня»
«Выбор цели»
«Анна и командор»
«Принцесса на горошине»
«Романс о влюбленных»
«Доверие»
«Они сражались за Родину»
«Москва слезам не верит»
«Шутка»
«Двое под одним зонтом»
«Пробуждение»
«Уникум»
«Русь изначальная»
«ХХ век начинается»
«Странная история доктора
Джекила и мистера Хайда»
«Первая встреча —
последняя встреча»
«Гардемарины, вперед!»
«Последняя дорога»
«Без солнца»
(по пьесе «На дне»)
«Загадочный наследник»
«На встречном рейсе»
«Формула предостережения»
«Запретная зона»
«Очи черные»
«Черный коридор»
«Ловушка для одинокого
мужчины»
«Дамский портной»
«Осада Венеции»
«Дина»
«Гений»
«Линия смерти»
«Золото»
«Убийца»
«Притяжение солнца»
«Белый праздник»
ЦЕНТРАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ
1957 г.
1959 г.
1961 г.
1963
1970 г.
1974 г.
1976 г.
1979 г.
1980 г.
1979-
1980 гг.
1979-
1980 гг.
1980 г.
1981 г.
1982 г.
1983 г.
1984 г.
1987 г.
1990 г.
1990 г.
1993 г.
Юлиус Фучик
Моряк
Моцарт
Итен Ален Хоули
Моцарт
Гаев
Санин
Карл Великий
Федя Протасов
Чокалинский
Барон
Сальери
Цезарь
От автора
Старкуэтер
Отец и сын
Кирсановы
Иванов
От автора
Маргаритов
Все мужские роли
Моно-фильм
Плюшкин
Павел Протасов
Купец Каркунов
Иван Грозный
Муромский
Карл Федорович
Мейер
«Дорогой бессмертия»
«Если позовет товарищ»
«Моцарт и Сальери» (опера)
«Зима тревоги нашей»
«Моцарт и Сальери»
«Вишневый сад»
«Фантазия» (балет-драма)
«Легенда о Тиле Уленшпигеле»
«Песни цыган»
«Пиковая дама»
«Маленькие трагедии»
«Маленькие трагедии»
«Цезарь и Клеопатра»
«Медный всадник»
«Кража»
«Отцы и дети»
«Иванов»
«Вновь я посетил»
«Поздняя любовь»
«Три карты» (драма-балет)
«Болдинская бессонница»
«Мертвые души»
«Дети солнца»
«Сердце не камень»
«Иван Федоров»
«Дело Сухово-Кобылина»
«Мечтательница»
СТУДИИ НАУЧНО-ПОПУЛЯРНОГО ФИЛЬМА И РЕСПУБЛИКАНСКОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ
Он и отражение
Хозяин лавки
Психолог-телепат
От автора
От автора
От автора
От автора
От автора
От автора
«Ночь на размышление»
«В горах мое сердце»
«В кривом зеркале»
«Болдинское притяжение»
«Седой Урал»
«Стрела времени»
«Время Мираба»
«Монстр. портрет Сталина кровью»
«Стакан воды и кусок хлеба»
ОСНОВНЫЕ РОЛИ, ОЗВУЧЕННЫЕ В КИНО
Моцарт
В. И. Ленин
Фильм о Л. И. Брежневе
Чарли Чаплин
Чарли Чаплин
От автора
Крепыш
«Дай руку, жизнь моя»
«Алгебра революции»
«Повесть о коммунисте»
«Огни рампы»
«Король в Нью-Йорке»
«Зеркало»
«Крепыш»
РАБОТЫ НА ФИРМЕ ГРАМЗАПИСИ «МЕЛОДИЯ»
Иннокентий Смоктуновский
Александр Пушкин
Райнер Мария Рильке
Библия для самых маленьких
Творческий портрет
«Моцарт и Сальери»
«Пир во время чумы»
Новые стихотворения
Сонеты к Орфею
Поздняя лирика
ОСНОВНЫЕ РАБОТЫ НА ЦЕНТРАЛЬНОМ
РАДИОВЕЩАНИИ
Пушкин
Друцэ
Достоевский
Гарин-Михайловский
«Капитанская дочка»
«Метель»
«Медный всадник»
«Евгений Онегин»
«Борис Годунов»
«Время нашей доброты»
«Идиот» и «Бедные люди»
(главы из романов)
«Детство Темы»
Также многочисленные произведения Фета, Тютчева, Блока, Горького, Брюсова, Бальмонта, Маяковского, Паустовского и других поэтов и писателей.
Хозяин лавки
Психолог-телепат
От автора
От автора
От автора
От автора
От автора
От автора
«Ночь на размышление»
«В горах мое сердце»
«В кривом зеркале»
«Болдинское притяжение»
«Седой Урал»
«Стрела времени»
«Время Мираба»
«Монстр. портрет Сталина кровью»
«Стакан воды и кусок хлеба»
ОСНОВНЫЕ РОЛИ, ОЗВУЧЕННЫЕ В КИНО
Моцарт
В. И. Ленин
Фильм о Л. И. Брежневе
Чарли Чаплин
Чарли Чаплин
От автора
Крепыш
«Дай руку, жизнь моя»
«Алгебра революции»
«Повесть о коммунисте»
«Огни рампы»
«Король в Нью-Йорке»
«Зеркало»
«Крепыш»
РАБОТЫ НА ФИРМЕ ГРАМЗАПИСИ «МЕЛОДИЯ»
Иннокентий Смоктуновский
Александр Пушкин
Райнер Мария Рильке
Библия для самых маленьких
Творческий портрет
«Моцарт и Сальери»
«Пир во время чумы»
Новые стихотворения
Сонеты к Орфею
Поздняя лирика
ОСНОВНЫЕ РАБОТЫ НА ЦЕНТРАЛЬНОМ
РАДИОВЕЩАНИИ
Пушкин
Друцэ
Достоевский
Гарин-Михайловский
«Капитанская дочка»
«Метель»
«Медный всадник»
«Евгений Онегин»
«Борис Годунов»
«Время нашей доброты»
«Идиот» и «Бедные люди»
(главы из романов)
«Детство Темы»
Также многочисленные произведения Фета, Тютчева, Блока, Горького, Брюсова, Бальмонта, Маяковского, Паустовского и других поэтов и писателей.