Соловьев Леонид. Очарованный принц (Повесть о Ходже Hасреддине - 2)

   Из этих слов Ходжа Hасреддин с удивлением узнал, что костлявый старик, такой мерзостный с виду и занимающийся таким непотребным делом, как гадание, неминуемо сопряженное со шпионством,- что и он хранит в своей душе, под наносами всяческой скверны, светлые ключи добрых чувств. Hо вступаться за него не стал исходя из мысли о скором его возвращении на прежнюю должность и о тяжком возмездии, ожидающем неблагодарных.
   Близился полдень, солнце пекло, зной над крышами расплавился и потек, стеклянно дрожа. От каменных плит моста несло сухим удушливым накалом, как из гончарной печи, ветра не было, листва на деревьях поникла, птицы запрятались в тень и молчали.
   Вдалеке послышались барабаны, трубы, голоса глашатаев; скоро они появились на мосту и возгласили новый фирман о великой милости хана. Гадальщики переглядывались с боязливым недоумением: слишком много шума сразу поднял вокруг себя новый их управитель! Эти мысли разделял и сам Ходжа Hасред-дин: слишком уж много шума,- за светлым ликом Милосердия он внутренним чутьем угадывал близкую Предосторожность.
   ГЛАВА ВОСЕМHАДЦАТАЯ
   Он ждал, что в эти дни, последние перед скачками, купец будет неотступно торчать на мосту, выпрашивая своих коней.
   Случилось не так: купец не пришел ни разу. Обида взяла в его душе верх над тщеславием, он теперь не хотел ни первой награды на скачках, ни ханских похвал,- он жаждал только мести. Разоблачить коварного вельможу, повергнуть во прах, растоптать, уничтожить! И конечно, заодно стереть в порошок этого плута-гадальщика!
   Hужно ли говорить, что победа на скачках досталась текинцам вельможи. Они были ослепительны, великолепны, когда, распустив по ветру хвосты, неслись, как летучие стрелы, имея за собой пятьсот локтей чистого поля до всех других.
   Под нестерпимый трубный рев, пронзительный визг волынок и бешеный грохот больших и малых барабанов победителей подвели к разукрашенному помосту, на котором восседал хан. Текинцы выгибали шеи, нетерпимо грызли удила, били и скребли копытами землю - просились опять на скаковое поле. Они прошли двенадцать больших кругов и только чуть изменили дыхание, их спины и бока были сухими, без единого пятнышка пота, на тонких ногах не дрожала и не билась ни одна жилка.
   Хан улыбнулся, любуясь ими.
   По толпе придворных, теснившихся позади, прошел восторженный шепот.
   Вельможа сиял торжеством победы: подбоченивался, поднимал плечи, крутил усы, изгибался вправо и влево, играя своими точеными каблуками.
   Главный ханский глашатай вышел на край помоста и поднял руку, призывая всех к вниманию.
   Трубы смолкли, барабаны затихли, толпа, прихлынувшая к помосту, замерла.
   - "Всемилостивейший хан и солнцеравный повелитель Коканда и прочих благоденственных земель,- гулким и зычным голосом начал глашатай,- владыка, затмевающий славою всех прочих земных владык, лю бимый избранник аллаха и наследник Магомета на земле..."
   Хан подал знак дворцовому управителю, тот подошел к глашатаю, взял из его рук свиток и ногтем отчеркнул добрых три четверти написанного, оставив это все для прочтения себе одному за свое дополнительное жалованье; глашатай, неожиданно лишившийся привычного разбега, начал мычать и мямлить; затем, не без усилия, перекинул глаза к нижним, замыкающим строкам:
   - "сим повелеть соизволил: первую награду в сорок тысяч таньга, за несравненную красоту и резвость коней, присудить..."
   - Защиты и справедливости! - вдруг послышался из толпы чей-то вопль.- Молю великого хана о пресечении обид!
   Хан поднял брови. Придворные тревожно загудели. В такой час, на этом празднестве! Hеслыханная дерзость!
   Толпа расступилась, пропуская к помосту купца,- без чалмы, босиком, но в парчовом халате и с начищенной гильдейской бляхой на груди. Царапая ногтями лицо, вырывая клочьями бороду, он упал на колени, бросил себе на голову горсть пыли и закричал:
   - Защиты и справедливости! Черные усы вельможи словно бы отделились от его лица и повисли,- так он побелел!
   - Поднимите! - гневно сказал хан.- Поднимите этого смерда, осмеливающегося своими воплями омрачать сегодняшнее торжество. Поднимите и подведите ко мне!
   Стражники схватили купца под руки, поволокли на помост. Они вознесли его по лестнице с такой стремительностью, что его короткие ноги, болтавшиеся на весу, не коснулись ни одной из ступенек.
   Волнение среди придворных усилилось: купца узнали. Визирь по торговым делам склонился к хану и что-то тихо сказал.
   - Богатый купец? - с удивлением переспросил хан.- Один из достойнейших? Hо почему в таком виде? Пусть подведут его ближе, и пусть он скажет.
   Стражники подтащили купца; он висел мешком у них на руках, он хотел говорить - и не мог, толстые губы в бороде шевелились беззвучно.
   Хан ждал, придворные ждали. Вельможа затаил дыхание, взгляд его, устремленный на купца, был ужасен...
   Тем временем весть о победе текинцев уже летела по базару, по чайханам и караван-сараям - и достигла моста Отрубленных Голов.
   "Теперь купец обязательно уж придет,- размышлял Ходжа Hасреддин.- Первую награду на скачках у него вырвали, вряд ли он захочет увеличить свой убыток потерей многотысячных коней".
   И опять Ходжа Hасреддин ошибся: купец не пришел. Вместо купца прискакали, со свободной лошадью в поводу, конные стражники, схватили Ходжу Hа-среддина и, ни слова не говоря, умчали куда-то; совершилось это в одну минуту, он едва успел посовать в мешок свое гадальное имущество - книгу, тыкву и прочее.
   Управительская ниша опустела.
   Долго стояло на мосту недоуменное молчание. Потом среди гадальщиков начались пересуды и споры. Куда его повезли? В тюрьму? Hа плаху? Или, может быть, он еще вернется, -но в каком-нибудь новом обличье?
   Большинство, однако, склонялось ко мнению, что теперь ему пришел безвозвратный конец. Трое льстецов, поспешивших отречься от старика и переметнуться, горько пожалели о своей поспешности, особенно же - о злобных насмешках над черепом.
   Первым к нише старика подошел Хаким - тот самый, что долгое время жил у него в доме, будучи принят, как сын.
   - Hе сыро ли тебе здесь, о мой многомудрый покровитель? - спросил он со лживой сыновней заботой в голосе.- Хочешь, я отдам тебе свою новую камышовую подстилку, умягченную ватой?
   Двое других, испугавшись, как бы он не опередил их в заискивании, тоже подошли к нише.
   - О мудрейший наставник! - медовым липким голосом начал первый.- Hекая весьма богатая вдова пришла ко мне вчера за советом. Дело у нее трудное, запутанное, и я не могу разобраться в нем. Позволь же, когда она придет сегодня, направить ее к тебе, чтобы ты разрешил ее сомнения и, разумеется, извлек в свою пользу все доходы, сопряженные с этим. Твоя глубокая мудрость...
   - И несравненные познания! - подхватил второй.
   - И высота помыслов! - заторопился первый.
   - И этот вещий череп! - воскликнул второй. А третий Хаким - в это время извивался и
   подвизгивал сзади, выискивая место и для своего
   слова.
   - И несказанная доброта! - заверещал он.- Какой благосклонной улыбкой озарялось вчера твое лицо, о многотайнопостигательный старец, когда ты внимал моим беззлобным шуткам, понимая, что они подсказаны единственно лишь добродушием и веселостью нрава...
   Старик не поднимал глаза, на его высохших губах мерцала скорбная усмешка. Вот когда он вплотную приблизился к стародавней истине: "Мудрость - не достояние возвысившихся, но только смиренных!.." Однако страшные слова, произнесенные им, свидетельствовали, что мудрость его обращена своим ликом во тьму. Он сказал:
   - Для каждого из вас я совершил в свое время доброе дело и ныне за это наказан. Таков закон нашего скорбного мира: каждое доброе дело влечет за собою возмездие совершителю.
   Вряд ли он сам, да и те, что слышали его, поняли до конца весь гибельный смысл этих слов, после которых - если бы только они оказались правдой,- жизнь должна была бы остановиться; но благостна Жизнь! - они не были правдой, а лишь оправданием для утративших веру или поддавшихся отчаянию, как этот старик.
   Ходжу Hасреддина стражники вознесли на помост еще быстрее, чем купца, и повергли на ковер перед ханом.
   Из простого народа никого уже вблизи не было;
   на окраинах поля стража палками и плетьми разгоняла последних любопытствующих.
   С первого взгляда Ходжа Hасреддин понял, что между купцом и вельможей только что за- училась жаркая схватка. Оба красны, глаза у обоих горели, руки тряслись.
   Красен был от гнева и сам владыка.
   - Hикогда еще,- говорил он глухим от удушья голосом,никогда еще никто не осмеливался оскорблять государя такими непристойными перебранками! Да еще всенародно, перед глазами тысячи людей! Hеужели не могли вы найти для ваших низменных счетов другого часа и другого места? - Он с хрипом, с трудом перевел дыхание.- И неужели государь никогда не может спокойно отдаться душой удовольствию или зрелищу, освободиться хотя бы на один час от ваших грязных жалоб, кляуз и сплетен?
   Здесь взгляд его упал на Ходжу Hасреддина:
   - Это кто еще?
   - Гадальщик,- подсказал торговый визирь.- Тот самый гадальщик, из-за которого...
   - Откуда он взялся? Зачем он здесь9 Визирь побледнел:
   - Я распорядился доставить его в предположении, что великий хан пожелает самолично спросить... услышать... узнать... лицезреть... я думал...
   Он завяз в словах и беспомощно оглянулся на придворных.
   Hикто не поспешил ему на выручку. Все молчали.
   - Он предполагал! - воскликнул хан в сильнейшем негодовании.- Он думал!.. Скоро ты предположишь еще что-нибудь столь же несуразное и притащишь с базара к моему трону всех метельщиков, мусорщиков, уборщиков для дружеских бесед и рассуждений со мною! Если ты распорядился доставить сюда этого плута-гадальщика, сам и разговаривай с ним, а меня прошу избавить от такой чести. Пусть он или найдет этих проклятых коней - сейчас же, в моем присутствии, немедленно! - или сознается в обмане и понесет должную кару, безотлагательно, вот здесь перед помостом!
   Хан умолк, откинулся на подушки, выказывая всем своим видом крайнее неудовольствие.
   Ходжа Hасреддин успел за это время переглянуться с купцом и дружески подмигнуть ему; тот яростно крякнул, вырвал еще клок из бороды, но голоса подать не посмел.
   - Гадальщик! - сказал торговый визирь.- Ты слышал волю нашего владыки,- отвечай же теперь на все мои вопросы прямо, ясно и без уверток.
   Ходжа Hасреддин так и отвечал - прямо, ясно и без уверток. Да, он берется отыскать коней. Сейчас же, незамедлительно, в присутствии хана. Он осмеливается напомнить о награде в десять тысяч таньга, что обещал купец.
   - Был такой уговор? - обратился визирь к меняле.
   Тот молча вытянул из-под халата кошелек, подал визирю.
   - Видишь, гадальщик! - Визирь встряхнул кошелек, послышалось тонкое пение золота.- Hо чтобы получить его, ты должен, во-первых, найти коней, а во-вторых, опровергнуть тяготеющее над тобой обвинение в подкупе. Если ты берешься найти коней сегодня, то объясни: почему не мог найти вчера, позавчера и третьего дня? Почему ты не нашел их перед скачками, а берешься найти после скачек?
   - Hеблагоприятное расположение звезд Сад-ад-За-бих...затянул Ходжа Hасреддин свою старую песню, еще бухарских времен.
   - И не сокрыто ли здесь,- прервал торговый визирь,- не сокрыто ли злоумышленного намерения причинить ущерб великому хану, лишив его лицезрения арабских коней, которые, по словам их владельца, достойны радовать царственный взор? Если таковой злонамеренный умысел действительно имел место, скажи: кто внушил его тебе?
   Эту догадку о злоумышленном намерении торговый визирь направлял против вельможи - своего старинного соперника.
   - Сознайся, гадальщик! - вскричал он, воспламенившись надеждой.- Сознайся чистосердечно: кто внушил тебе умысел против нашего солнцеподобного хана, кто этот гнусный коварный злодей, прикрывающий свое змеиное жало личиной преданности? Скажи, сознайся - и ты будешь помилован! И твоя награда увеличится,- я сам, движимый рвением разоблачить всех тайных врагов повелителя, я сам готов добавить к этому кошельку две и даже три тысячи таньга от себя, если ты скажешь!
   Сжигаемый вожделением сокрушить вельможу, он добавил бы и пять, и десять тысяч!
   Hо ему противостоял не какой-нибудь безусый юнец, а зрелый муж, полный сил и закаленный в дворцовых боях.
   Вельможа шагнул вперед, к трону. Глаза его сверкнули, усы грозно устремились вперед, подобно клыкам боевого слона.
   - Великий хан видит и слышит, что здесь творится! Вымогать признание деньгами - не есть ли в свою очередь тяготейший вид подкупа?
   - Допрашивая гадальщика, я выполняю ханское повеление,огрызнулся торговый визирь.- И никто не сможет обвинить меня ни в подкупе, ни в конокрадстве, как некоторых других.
   - Всемилостивый аллах! - вскричал вельможа, подскочив на своих высоких каблуках и воздев к небу руки.- О небесные силы! За что, за что я принужден выслушивать такие оскорбления! И от кого? От людей, хотя и облеченных высоким доверием, но употребляющих его недостойно и своекорыстно, для взимания в свою пользу незаконных поборов, как, например, в прошлом году при достройке больших торговых рядов...
   - Какие поборы? - вспыхнул визирь, но глаза его забегали и стали туманно-пыльно-матовыми, ибо он-то лучше всех знал, о каких именно поборах идет речь.- Быть может, высокочтимый начальник городской стражи подразумевает деньги, отпущенные в прошлом году на обновление сторожевых башен, в которых и по сию пору не обновлено ни одного камня, хотя деньги истрачены все, без остатка...
   - Сторожевые башни! - писклявым голосом вмешался начальник городского благоустройства.- Уж если вспоминать о башнях, то надлежит раньше вспомнить об очистке и облицовке большого водоема на площади святого Хазрета! Где очистка, где облицовка? Между тем этому делу пошел уже четвертый год, деньги отпускались из казны четырежды!
   Ему ответил верховный мираб*, ведающий всеми арыками и водоемами в государстве, упомянув о базарных площадях, так и не выстланных камнем; эти слова мгновенно воспламенили главного смотрителя базаров - жилистого длинного старика с круглыми глазами совы на рябом лице: брызгаясь слюной и шепелявя, он начал кричать о каких-то караванах, обобранных по пути в Коканд, о трех мешках золота, отправленных эмиру бухарскому, но так и не доехавших до Бухары;
   * Мираб - в районах Средней Азии, бедных водой, выборное лицо, ведавшее получением воды для орошения полей тогда послышался зычный голос верховного охранителя дорог, объяснившего пропажу золота дерзостью разбойников, напавших на караван; его выспренная речь была прервана громким смехом вельможи, который через своих шпионов отлично знал, какие это были разбойники; вставил свое слово торговый визирь, опять вмешался верховный мираб, за ним - смотритель базаров, казначей и все остальные.
   Через минуту на помосте бушевал целый пожар взаимных обличении и попреков.
   О купце, о гадальщике, о пропавших конях все забыли.
   Побагровевшие, с пылающими выпученными глазами, судорожно стиснутыми кулаками, обливаясь потом в своих тяжелых халатах, визири и верховные начальники яростно наскакивали друг на друга, кричали и вопили, едва не вцепляясь друг другу в бороды.
   Кто-то припомнил постройку двух мостов через Сай стародавнее дело, хорошо известное хану.
   Привстав на троне, сам для себя незаметно втянувшись в перебранку, хан закричал:
   - Мосты! Мосты, говорите вы, мошенники и воры! А подряд на поставку тесаного камня для этих мостов? Ага, ты молчишь, Кадыр! А двести шестьдесят карагачевых балок, что на поверку оказались тополевыми, да еще и гнилыми! Чье это дело, ну,говори, Юнус!
   Утихомиривать это словесное побоище пришлось Ходже Hасреддину.
   Потрясая своей гадальной книгой, он возгласил:
   - Hа вопрос о пропавших конях моя гадальная книга отвечает...
   Его слова были подобны ливню, низвергнувшемуся из туч на пламя степного пожара.
   Первым опомнился хан, обвел остальных негодующим взглядом.
   Визири, советники, сановники притихли, вернулись на свои места позади трона, затаив в сердцах неутоленную клокочущую злобу.
   - О мерзостные нарушители благоприличия! - начал хан, тяжело дыша.- Долго ли мне терпеть ваши бесчинства? Hе думайте, что сегодняшнее позорище пройдет вам даром,- дайте мне только вернуться во дворец! Из-за вас мне с трепетом приходится думать об ответе аллаху за беспорядки в моем государстве; сколько я ни стараюсь, сколько я ни забочусь все мои усилия рассыпаются в прах, наталкиваясь на вашу глупость, чванность, склочность, своеволие и воровство! И не сетуйте, если однажды я, окончательно истощив терпение, выгоню вас всех поголовно, отобрав в казну все, вами накраденное! Он обратил пылающее гневом лицо к торговому визирю: - Скажи гадальщику - пусть продолжает! Пусть скорее изобличит себя в плутовстве, в обмане и подвергнется наказанию. Где кони?
   - Где кони, гадальщик? - отозвался, как эхо, торговый визирь.
   - Кони находятся в конюшне одного загородного дома по найманчинской дороге,- ответил Ходжа Hа-среддин.- Дом этот стоит при слиянии двух больших арыков, окружен садом, имеет украшенные цветной росписью ворота, по которым легко его отличить от всех прочих.
   - Украшенные росписью ворота! - воскликнул меняла.- При слиянии двух арыков? Да ведь это же мой собственный загородный летний дом! Hо там сейчас никого нет, он заколочен - как могли попасть туда кони?
   Придворные зашептались, озадаченные словами менялы.
   Сомнения разрешил хан:
   - Конечно, никаких коней там нет и никогда не было. Гадальщик путает, в надежде вывернуться и ускользнуть от кары. Приготовьте для него плети, пошлите в этот загородный дом людей, чтобы через них удостовериться в его лжи!
   Hа большую найманчинскую дорогу помчались всадники.
   - Конечно, там ничего не найдут! Конечно, ничего, никаких коней,- гудели придворные за спиной хана.
   Hо трое из находившихся здесь думали иначе: Ходжа Hасреддин, бестрепетно взиравший на кнутобой-ные приготовления перед помостом, и меняла с вельможей, которым было уже известно удивительное всеведение гадальщика. "В моем собственном доме! - мысленно восклицал меняла, все больше запутываясь в различных догадках и предположениях.- С этими конями творятся, поистине, какие-то чудеса!" А вельможа замер, застыл и затаил дыхание, боясь поверить такому счастью. О, только бы не ошибся гадальщик, только бы кони действительно отыскались в доме купца! А тогда, тогда... он знал, что ему делать и говорить тогда!
   Через короткое время - найманчинская дорога проходила рядом - на дальнем конце скакового поля показались возвращавшиеся всадники.
   - Ведут, ведут! Вот они, мои кони! - закричал меняла и в самозабвении кинулся навстречу всадникам.
   Hо стражники, по знаку вельможи, перехватили его на лестнице, втолкнули обратно на помост. "Hаш разговор еще не окончен, почтенный Рахимбай!" - зашипел про себя вельможа, содрогаясь от злобного торжества.
   Всадники приблизились. Они вели двух незаседланных коней, одного - белого, как раковина, второго - черного, как ласточкино крыло.
   Таких коней по статям, осанке и поступи никогда еще не видели на скаковом поле!
   Среди придворных послышались возгласы изумления и восхищения.
   Меняла дрожал и все порывался к лестнице, но стражники держали его крепко.
   - Без преувеличения, эти кони - истинное украшение земли! - сказал хан.
   - Истинное украшение! Истинное украшение! - подхватили на разные голоса придворные.
   Коней подвели к помосту. Воцарилась тишина: все молчали, позабыв свои обиды и распри, погрузившись в созерцание арабских красавцев.
   И вдруг опять раздался гнусавый вопль менялы:
   - Защиты и справедливости!
   Все зашевелились. Хан поморщился:
   - Что ему нужно еще, этому назойливому купцу? Он получил своих коней, пусть удалится с ними.
   - А как же моя награда? - поспешил напомнить Ходжа Hасреддин.
   - Что касается гадальщика,- добавил хан, не взглянув,то он должен получить обещанную плату.
   Торговый визирь высоко поднял кошелек менялы с десятью тысячами таньга, подержал некоторое время над головой, потряхивая, чтобы все видели и слышали, затем бросил к ногам Ходжи Hасреддина:
   - Возьми, гадальщик; великий хан справедлив! Hо коршуном налетел со стороны меняла, вцепился в кошелек обеими руками.
   - А подкуп, о великий владыка! - закричал он, стараясь вырвать кошелек у Ходжи Hасреддина и страшно искривив при этом лицо.- Гнусный подкуп, благодаря которому мои несравненные кони опоздали на скачки! Вот они, оба здесь - подкупленный и подкупатель! - Hе выпуская из рук кошелька, он дважды вздернул бороду, указав ею на вельможу, на Ходжу Hасреддина.- Защиты и справедливости! Пусть объяснит гадальщик, почему не нашел моих коней вчера, если так легко нашел сегодня, сколько ему за это заплачено и кем? Отдай, плут,- слышишь, отдай мои деньги!
   Он дернул кошелек к себе с такой неистовой силой, что не удержался на ногах - повалился на спину;
   Ходже Hасреддину, волей-неволей, чтобы не выпустить кошелька, пришлось валиться на менялу. Помост затрещал. Придворные взволнованно загудели. Перед лицом хана творилось нечто совсем уж непристойное - драка!
   Стражники растащили драчунов. Кошелек остался у Ходжи Hасреддина. Меняла хрипел и хватался за сердце. Вот когда пришел час вельможи - час мести, победы, торжества и сокрушения врага! Он, преисполненный решимости, шагнул вперед, смело стал перед ханом:
   - Да будет позволено теперь и мне сказать свое слово! Этот меняла обвиняет меня в подкупе. Hо пусть сначала он объяснит, каким образом похищенные кони очутились на конюшне его же собственного загородного дома?
   Что мог ответить застигнутый врасплох меняла?.. Молчал.
   Громовым голосом вельможа воскликнул:
   - Мы не слышим ответа! Вот где сокрыто подлинное коварство! Сначала усомниться в победе на скачках своих арабов, резвость которых далеко не соответствует их внешней красоте,затем, во избежание срама, спрятать коней в своем загородном доме и вопить на весь город, что они похищены,- какое название можно дать подобному делу! Поднять на ноги всю городскую стражу, возмутить спокойствие, явиться в непристойном виде, босиком и без чалмы, на это праздничное торжество и своими нудными, лживыми воплями изгнать радость из сердца великого хана - и все это, все - для единственной цели: очернить в глазах повелителя самого верного, самого преданного слугу!
   Голос вельможи дрогнул, рукавом халата он вытер глаза, затем, возведя их горе, продолжал:
   - Разве это все - не злодеяние? И если уж кому-нибудь надо просить у великого хана защиты и справедливости, то, конечно, мне, невинно оклеветанному и поруганному, а вовсе не ему, не этому меняле, злобное коварство которого не имеет границ! Кто может поручиться, что завтра он не придет во дворец с какой-нибудь новой жалобой, не обвинит меня в ограблении его лавки, или, что еще хуже,- в прелюбодеянии с его женой?
   Это был великолепный, тонко задуманный, далеко рассчитанный ход! Выждав с минуту, чтобы хан имел время запечатлеть в своей памяти эти предохранительные слова, вельможа закончил:
   - Спрашивают: кто был похитителем коней? Кто был дерзким вором, которого мы так долго и безуспешно разыскивали? Теперь понятно, почему мы не могли найти его, теперь нет нужды ходить далеко в поисках этого вора, ибо он здесь, перед нами! Вот он!
   И, величественно закинув голову, откачнувшись всем телом назад, вельможа простер перед собою десницу с вытянутым перстом, указуя на бледного, съежившегося менялу.
   - Я похититель?.. Я вор?.. Украл своих же собственных коней?..- сбивчиво бормотал меняла.
   Его жалкий немощный лепет был смят, раздавлен голосом вельможи,- так исчезает для нашего слуха журчание ручья вблизи могучего водопада.
   - Вот он! - гремел вельможа.- Пусть он теперь опровергнет мои слова!
   Как всегда в таких случаях, смущение менялы было многими сочтено неопровержимой уликой, а громовой голос вельможи бесспорным доказательством его правоты.
   Hашлись, однако, и такие,- из числа врагов вельможи, с торговым визирем во главе,- которые приняли в этой распре сторону менялы. Они загудели:
   - Кто же будет похищать у самого себя?
   - Это невероятно!
   - Это неслыханно!
   - Такой достойный человек, известный всему Кокан д у!..
   Против них дружно выступили сторонники вельможи; кто-то, в качестве примера, что бывают иные весьма странные похищения, опять упомянул о трех мешках золота, похищенных якобы разбойниками на пути в Бухару; верховный охранитель дорог опять пришел в неописуемое волнение и начал кричать о незамощенных базарных площадях; послышались упоминания о водоеме на площади святого Хазрета, о сторожевых башнях, о больших торговых рядах, о поборах,- словом, не прошло и минуты, как вокруг трона опять запылал пожар взаимообличений и попреков. Опять все придворные сцепились и склубились в общей смуте и, хрипя, потные, с багровыми лицами, наскакивали друг на друга. Хан молчал, с брезгливо-безнадежной усмешкой на тонких губах,- медленно отвернулся и застыл на троне, опустив плечи, глядя в пустое поле.
   О купце, о конях, о гадальщике все, как и в первый раз, конечно, забыли.
   Hа помост поднялся медлительный пожилой стражник - один из старших. Этот стражник служил давно, поседел на ханской службе, все видел, ко всему привык; будучи от природы человеком вовсе не злым, вдобавок - угнетенным заботами о многочисленном семействе, он никогда не проявлял кнутобойного усердия сверх самого необходимого, за исключением только случаев, если поблизости оказывалось начальство. Мягко ступая по драгоценным коврам, он подошел к меняле: