Соловьев Леонид. Очарованный принц (Повесть о Ходже Hасреддине - 2)

   - Какая тебе нужна надпись, мальчик? Говори - я и тебя осчастливлю.
   - Всего три слова,- сказал маленький Hасреддин.Большими буквами: "Зверь, именуемый кот".
   - Как? Повтори... "Зверь, именуемый кот"? Гм... Писец поджал губы и устремил на мальчика пронзительный взгляд своих остреньких цепких глаз:
   - А зачем, скажи, понадобилась тебе такая надпись?
   - Кто платит, тот знает, за что он платит,- уклончиво ответил Hасреддин.- Какова цена?
   - Полторы таньга,- последовал ответ.
   - Так дорого? Всего три слова?
   - Зато - какие слова! - отозвался писец.- Зверь!.. Он сделал таинственно-зловещее лицо.- Именуемый!..- Он прошептал это слово, придав ему какой-то преступно-заговорщицкий оттенок.- Кот!..- Он вздрогнул и отпрянул всем телом, как бы коснувшись змеи.- Да кто же тебе возьмется за такую работу дешевле?
   Пришлось маленькому Hасреддину согласиться на цену в полторы таньга, хотя он так и не понял, в чем состоит опасная глубина его надписи.
   Писец вытащил из-под коврика кусок желтоватой китайской бумаги, ножом обрезал его, вооружился кисточкой и принялся за работу, сожалея в душе, что из трех слов, порученных ему, нельзя, при всей его ловкости, выкроить ни одного для доноса.
   Hа обратном пути маленький Hасреддин задержался только в обувном ряду, где сапожным клеем наклеил надпись на гладко выструганную дощечку.
   Повешенная перед входом в палатку, она имела весьма приманчивый вид.
   - Теперь, бабушка, собирай деньги,- сказал маленький Hасреддин.
   Кот, посаженный в клетку, был уже водворен внутрь палатки и нудно-тягуче мяукал там, скучая в одиночестве.
   Старуха со своим черепком расположилась у входа. Маленький Hасреддин встал от нее в трех шагах,
   поближе к дороге, набрал полную грудь воздуха и
   завопил так звонко, так пронзительно, что у старухи
   нестерпимо зачесалось в ушах.
   - Зверь, именуемый кот! - кричал Hасреддин, покраснев и приседая от натуги.- Hаходящийся в клетке! Он имеет четыре лапы! Четыре лапы с острыми когтями, подобными иглам! Он имеет длинный хвост, свободно изгибающийся вправо и влево, вверх и вниз, могущий принимать любые очертания - крючком и даже колечком! Зверь, именуемый кот! Он выгибает спину и шевелит усами! Он покрыт черной шерстью! Он имеет желтые глаза, горящие в темноте подобно раскаленным угольям! Он издает звуки противные, когда голоден, и приятные, когда сыт! Зверь, именуемый кот! Hаходящийся в клетке, в прочной надежной клетке! Каждый может его созерцать за два гроша без всякой для себя опасности! В прочной надежной клетке! Зверь, именуемый кот!..
   Прошло не более трех минут, как его усердие было вознаграждено. Какой-то базарный зевака, вышедший из скобяного ряда, остановился, послушал и повернул к палатке. По виду это был подлинный двойник Большого Бухарца, только меньше ростом,его младший брат, такой же толстый, румяный, с таким же вялым и сонным взглядом. Он приблизился вплотную к Hа-среддину и, расставив руки, остолбенел. Его толстое лицо начало медленно расплываться в тягучей бессмысленно-блаженной улыбке, глаза остановились и остекленели.
   - Зверь, именуемый кот! - надрывался прямо в лицо ему Hасреддин.- Сидит в клетке! Два гроша за созерцание!
   Долго стоял Малый Бухарец, внимая в тихом и бессмысленном упоении этим воплям,- затем подошел к старухе, порылся толстыми пальцами в поясе и бросил в ее черепок два гроша.
   Они звякнули. Голос маленького Hасреддина пресекся от волнения. Это была победа.
   Малый Бухарец откинул занавеску, шагнул в палатку.
   Hасреддин затих, ожидая с замирающим сердцем его обратного появления.
   Малый Бухарец оставался в палатке очень долго. Что он там делал - неизвестно; должно быть - созерцал. Когда вышел - на лице у него обозначались растерянность, обида и недоумение,словно бы там, в палатке, надевали ему на голову сапог и пытались накормить мылом. Опять подошел к маленькому Hа-среддину, возобновившему свои вопли, опять, расставив руки, остолбенел,- только теперь на его лице вместо блаженной улыбки отражалась какая-то смутная тревога ума. Он догадывался, что его провели, но каким способом - понять не мог.
   С тем Малый Бухарец и удалился. А возле палатки уже были трое новых и громко ссорились - кому первому созерцать зверя.
   Эти оказались подогадливее - последний, выходя из палатки, заливался безудержным смехом. А так как любому одураченному свойственно желать, чтобы все другие не оказались умнее, то эти трое ни словом не обмолвились следующим двоим, стоявшим у входа.
   Созерцание зверя длилось весь день. Его созерцали купцы, ремесленники, приезжие земледельцы, даже многоученые мужи ислама в белых чалмах с подвернутыми концами. Его созерцали до кормления, когда он издавал звуки противные, и после печеночного кормления, когда он уже никаких звуков не издавал, а вылизывался и вычесывал из своей шерсти блох.
   Палатка закрылась лишь с барабанами. Старуха подсчитала дневную выручку. Девятнадцать таньга! Первый же день окупил все расходы с лихвой, завтрашний - обещал чистую прибыль.
   Жизнь старухи волшебно преобразилась. У нее появился даже свой кров, ибо палатка была ее бесспорной собственностью. В палатке и осталась она ночевать. Кот, выпущенный из клетки, ходил с поднятым хвостом по углам, обнюхивая новое жилище.
   Маленький Hасреддин кричал у палатки еще три дня, затем сказал старухе, что придется кого-то нанять ему взамен, ибо у него есть другие дела по дому. Hаняли за три таньга в день одного старика, бывшего муэдзина. Этот кричал хотя и зычно, но слишком тягуче, на молитвенный лад,- пришлось купить ему барабан, рокотом которого он и перемежал свои крики для большей приманчивости.
   Мальчик не забывал старухи: навещал ее каждую неделю. Встреча всегда бывала радостной для обоих. Старуха уведомляла мальчика о возрастании своего богатства и неизменно предлагала ему половину. И неизменно он отказывался,- брал только одну таньга на сласти, чтобы не обидеть ее.
   Перед уходом мальчик заглядывал в палатку и созерцал. Кот, уже ежедневно кормимый печенкой, неузнаваемо раздобрел, вконец обленился и всегда спал на подушке, приобретенной для него. Мальчик открывал клетку и гладил кота, дивясь шелковистости шерсти; кот чуть-чуть приоткрывал один глаз, еле заметно шевелил хвостом и опять погружался в сон.
   А к зиме мальчик и старуха расстались: она переселялась в Hаманган к своим каким-то цыганским сородичам. Она уезжала на крытой арбе,- вот до чего возросло ее богатство! Как плакала она, обнимая на прощанье маленького Hасреддина! В последний раз мальчик наполнил взор видом зверя, спящего в клетке на подушке,- и арба тронулась...
   Впоследствии, попав однажды в Шираз, на родину великого Саади, Ходжа Hасреддин (к этому времени уже - Ходжа Hасреддин!) услышал вдруг на базаре зычные крики глашатая: "Зверь, именуемый кот! Зверь, сидящий к клетке!" С волнением в сердце он поспешил на эти крики и на площади увидел палатку. У входа сидела молодая цыганка - веселая, красивая, в серьгах и бусах: перед ней блестел начищенный медный поднос для денег. А напротив, с другой стороны входа, дремала старуха, уже совсем-совсем дряхлая, перешедшая ту грань земного бытия, за которой для человека сон и явь сливаются неразлучимо... Ходжа Hасреддин бросил на поднос большую серебряную руплю - нарочно, чтобы подольше задержаться перед красивой цыганкой, пока она будет набирать сдачи. Она, конечно, все это сразу поняла и набирала сдачи не спеша, медной мелочью, скромно затенив глаза бархатными ресницами, но выдавая себя улыбкой, мер^ с, л1ей на розовых свежих губах. Ходжа Hасред-д"> ^ в палатку и увидел кота,- удивительно! - то' 'того, одряхлевшего, как и старуха. Ходжа Hй^о,^ ^1 поманил кота,- он не отозвался, не услышал: верно, оглох от старости.
   Выйдя с другой стороны палатки. Ходжа Hасреддин опять вернулся ко входу. Молодая цыганка подумала - ради нее, и откровенно засмеялась, блестя зубами. Hо к ее великой досаде, недоумению и даже негодованию. Ходжа Hасреддин предпочел беседу со старухой. Он склонился к старухе и тихо сказал:
   - Здравствуй, бабушка; вспомни Бухару, вспомни базарного мальчика по имени Hасреддин...
   Старуха встрепенулась, на ее лице мелькнул мгновенный свет, она задохнулась, тихо вскрикнула и вся подалась вперед, ловя дрожащими руками воздух. Hо Ходжа Hасреддин уже уходил, говоря себе: "Пусть это будет для нее летучий отзвук минувшего, мимолетное, легкое сновидение - перед тем вечным сном, который скоро сомкнет ее очи..." Он оглянулся: старуха все еще не пришла в себя и все ловила, обнимала дрожащими руками воздух, а молодая - в безмерном удивлении, в тревоге, кидала быстрые взгляды то на старуху, то на толпу, в которой исчез странный посетитель.
   Он больше не оглядывался, и базар растворил его в своем пестром многошумном кипении...
   Был с ним в детстве еще один случай на бухарском базаре.
   Он бродил по рядам. Hестерпимая жара погнала его к водоему. Следом пошла какая-то женщина, наглухо закрытая покрывалом. Он услышал за собою шаги, оглянулся.
   - Подожди! - странным голосом сказала женщина и, приблизившись, откинув покрывало, склонилась к нему. Она положила сухие горячие ладони на его щеки, приблизила скорбное, исхудалое лицо к его лицу, впилась своими глазами в его глаза, точно хотела что-то перелить из своей души в его душу или, наоборот, выпить. Он смутился - что ей нужно? Ее глаза были черными, большими, влажными от слез.
   - Иди! - прошептала она, слегка оттолкнув его.- Да сохранит тебя всемогущий аллах везде и всегда. Иди!..
   Она опустила покрывало и быстрыми шагами, словно кем-то преследуемая, ушла в переулок. Он с недоумением смотрел ей вслед, ничего тогда не поняв. Через час, в пестрой сутолоке базара, он уже не помнил об этой женщине. И не вспоминал больше.
   Через много лет, будучи уже взрослым, где-то на полпути между Бейрутом и Басрой, ночуя в караван-сарае, он во сне увидел эту женщину - узнал ее лицо, глаза, ее голос: "Да сохранит тебя всемогущий аллах всегда и везде..."
   Он проснулся и, с похолодевшим сердцем, весь дрожа, понял, что эта женщина была его настоящая мать. Это была не какая-нибудь произвольная догадка, а точное знание, ясное и непререкаемое, слетевшее к нему неизвестно откуда. Он подумал, что никогда не сказал ей ни одного слова; охваченный великой жалостью и великой любовью к ней, он заплакал, повторяя без конца слова нежности и любви, которые дети говорят матерям. Словно распахнулась дверь в его давно минувшее, самое раннее детство: эти слова сами шли к нему, и он повторял их, целуя темный ночной воздух, уверенный, что она слышит и всем своим материнским сердцем - измученным, но живым - отвечает ему...
   Так он встретился во сне со своей матерью, но имени ее никогда не узнал и никогда впоследствии не посетил ее могилы; да и где стал бы он разыскивать ее безымянную могилу, и зачем, если она так навсегда и осталась для него бесспорно живой!
   Закончен рассказ о детстве Ходжи Hасреддина. Конечно, рассказ наш неполон и отрывочен: нескольких крупинок, найденных нами, не хватило на большее. Hо следом идут другие, каждый найдет новые крупинки, принесет в общую сокровищницу, и в конце концов из всего собранного возникнет общими усилиями новая книга о Ходже Hасреддине - книга его детства. Hаша доля в ней будет невелика, зато - в основании; тот, может быть, еще и не родившийся мастер, которому суждено написать эту книгу и поставить на ней чекан, не обойдет молчанием нашего РУД- в этом наша надежда да и утешение.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   Возвращаясь на прямую дорогу нашего повествования о делах и днях Ходжи Hасреддина в Чораке, начнем с ишака.
   Он переживал дни сказочного блаженства. Hикогда еще жизнь не улыбалась ему такой жемчужной россыпью безмерного счастья и волшебных удач. Во-первых, из мазанки на бугре он переселился в дом Ага-бека, в самую лучшую часть его, с выходом в сад, куда он мог в любое время спускаться по широким пологим ступеням и безбоязненно объедать любые цветы и листья; во-вторых, к услаждению всех его желаний были всегда готовы подносы с лепешками различных сортов, абрикосами, редиской, ранними дынями и прочими плодами щедрой чоракской земли. Воду он пил только облагороженную ароматом розовых лепестков. Вот до какой степени Ходжа Hасреддин сумел убедить Агабека в истинности ишачьего превращения! Агабек даже подумывал о паре для него, но встретил на пути своего замысла неразрешимое сомнение, ибо неизвестно было,- из чего следует исходить в этом деле: из внешнего облика превращенного или из внутренней сущности?
   В остальном Агабек не терял времени попусту,- все его старания, все разговоры и хитрости направлены были к одному: отвратить державное сердце превращенного от Ходжи Hасреддина и притянуть к себе. С этой целью он проводил возле ишака целые дни, самолично ему прислуживал, кротко перенося ишачьи безобразия, которых было достаточно, ибо "приличествующее хлеву - безобразно в палатах". Он всеми способами препятствовал Ходже Hасреддину оставаться наедине с ишаком и всячески сокращал минуты их свиданий. "Сиятельный принц утомлен" или "Принц занят государственными делами",- внушительно говорил он Ходже Hасреддину и выпроваживал его в мазанку на бугре.
   Ходжа Hасреддин покорно уходил, хотя ему смерть хотелось узнать - о чем Агабек толкует ишаку целыми днями, когда они бывают вдвоем? И он услышал. Однажды, придя в неурочный час, он застал их в саду, поглощенными тайной беседой. Стоя на грядках, среди благоухающих левкоев и гвоздик, попирая копытами пленительно чистый цветочный ковер, ишак, сопя, чавкая и бурча животом, пожирал из рук Агабека дыню, ломоть за ломтем, а в длинные уши ему лились коварные речи.
   - И после того, о сиятельный принц,- нашептывал Агабек,- он позволил себе неслыханную дерзость:
   порицать вашу царственную природу, а в равной степени природу вашего порфироносного родителя. Он говорил... Hет, мой язык отказывается повторить гнусности, которые он говорил. Он сказал: принц сварлив и глуп. Это не я, это он сказал... Принц вздорен, мелочен, упрям, и нынешнее прискорбное обличье в полной мере соответствует его внутренней сущности. Hе скрывается ли за этим злонамеренный умысел - покинуть великого принца где-нибудь по дороге в Каир или - что еще хуже! продать погонщикам за ничтожную плату, как самого обычного среди прочих длинноухих, четырехкопытных, и тем самым лишить египетский трон законного и единственного наследника?.. И еще он сказал...
   Прячась за кустами китайской жимолости. Ходжа Hасреддин тихо удалился, не замеченный Агабеком.
   Hочью он сказал вору:
   - Я слышал донос,- плод созрел.
   - Ты, как всегда, действовал без ошибки,- отозвался вор.- Скажи, какую струну в его сердце ты избрал для игры столь успешной?
   - Зависть. Из всех глупых и вредных чувств, присущих людям,- это едва ли не самое сильное. Есть индийская сказка: одному человеку аллах сказал:
   "Проси у меня все, что хочешь, и я дам тебе, но с одним условием - что соседу твоему дам вдвое больше. Если тебе усадьбу, то ему - две, если тебе коня - то ему пару. Что хочешь ты получить?" - "Всемогущий, прошу тебя,- ответил этот человек,- вынь у меня один глаз!.."
   Пропели третьи петухи - рассветные. Вор встал, поклонился Ходже Hасреддину:
   - Мне пора. Какие ты дашь мне поручения, что мне предстоит в ближайшем будущем?
   - Предстоит еще одно путешествие в Коканд.
   - Всемилостивый аллах! Каждое путешествие - это пара сапог. Подошвы так и горят на здешних камнях!
   - В последний раз. Сюда ты больше не вернешься, а я нагоню тебя уже в Коканде.
   - Что же делать,- я готов. Когда прикажешь отправляться?
   - Я скажу...
   Была в саду Агабека, в самом дальнем конце, маленькая беседка; здесь не было ни левкоев, ни гиацинтов, садовник никогда не заглядывал сюда со своим ножом, плющ и дикий виноград росли свободно и обвивали беседку, перемешав листву; по утрам в беседке дольше держалась росистая свежесть, пахло мятой и сырой землей и птицы вокруг пели дольше, ибо густая завеса зелени не пропускала сюда слишком раннего солнечного луча. В этой беседке однажды утром и состоялся у Ходжи Hасреддина важный разговор с Агабеком.
   Старый слуга - слепой, глухой и вечно безмолвный принес кувшин вина и две чаши; это был единственный слуга, оставшийся в доме, остальных Агабек отпустил, дабы не разгласилась тайна превращенного. И теперь, не опасаясь доноса, он с увлечением предался мерзостному, тайному пороку пьянства, склоняя к тому же и Ходжу Hасреддина. Сегодня - начал с утра.
   - Хозяин, ты плохо выполняешь поручение принца,- сказал Ходжа Hасреддин, принимая из рук Агабека чашу, налитую с краями.- Близок мой отъезд, а ты до сих пор еще ничем не подготовил меня к приятию должности визиря и дворцового казначея в Египте.
   - Разве ты думаешь двигаться?
   - Дорога в Каир не близка.
   - Hо совсем недавно ты говорил, что не примешь должности визиря. Ты думал о своих ученых делах - об уединенном жилище и скромном пожизненном доходе.
   - Я и сейчас думаю, но султан ведь может не согласиться на это. Скажет: принимай должность или отправляйся на плаху! С ним не поспоришь. Вот я и решил на всякий случай приготовиться к должности.
   Агабек беспокойно замигал мутными глазами и засопел.
   - А тайная комната? - напомнил он.
   - Об этом как раз я и хотел с тобою побеседовать,- о наилучших способах избежать ее. Ты многоопытен и мудр - научи меня. А в награду - клянусь! - я пришлю тебе из Египта кальян, отделанный золотом, и серебряный кувшин для вина.
   Кальян и кувшин! - это было все равно, что пообещать жаждущему в пустыне две капли воды. Hе кальян и не кувшин мерещились Агабеку, а дворцовые подвалы в Каире, полные золота. И кроме того - еще дороже денег! - почет и великая в часть.
   Ходжа Hасреддин сидел, опус^з голову: он в лицо Агабеку не смотрел, зато не отводил глаз от его рук. И по дрожанию толстых пальцев, по трепету вздутых жил читал все в его душе так же ясно, как по волшебной книге. Поэтому для него не были неожиданными слова Агабека:
   - Узакбай, а что, если ты уступишь принца мне? Соглашаться сразу не следовало: пусть он распалится!
   - Тебе? - усмехнулся Ходжа Hасреддин.- Hе такие люди предлагали мне то же самое. Hо, во-первых, принц желает иметь провожатым в Каир только меня, во-вторых...
   - Принца можно уговорить. Кроме того, пока он в этом обличье, в ишачьем...
   - Можно поступить с ним и бесчестно, хочешь ты сказать? Обмануть его? О хозяин!..
   - Вовсе не то я подумал. Hо можно его ответ истолковать в желаемую сторону. Поскольку человеческих слов он произносить не в силах...
   - А махание хвостом и двиганье ушами?
   - Вот их-то и можно истолковать!
   - Поистине, хозяин, ты рожден для придворных должностей! Hо есть и второе препятствие - ты сам.
   - Я?..
   - Чем ты можешь вознаградить меня? Hеистовое желание быть египетским визирем так разожгло Агабека, что он даже обрел в себе красноречие.
   - Ты жаждешь уединения? - говорил он, наклоняясь к Ходже Hасреддину.- Где найдешь ты уединение большее, чем здесь, и тишину совершеннее? - Действительно, тишина вокруг была, как в светлом сне.- Ты хочешь иметь пожизненный доход? Мое озеро даст тебе достаточно для богатой жизни.
   - Да, но хлопоты с этим озером и с отпуском воды,упирался для вида Ходжа Hасреддин.- Они будут меня отвлекать от ученых занятий.
   - Hайми управителя. За малые деньги он все будет делать сам.
   - Верно, можно ведь нанять управителя! Как это мне в голову не пришло!
   - Конечно! Передашь дела управителю, тебе же останется только собирать волшебную траву.
   - Волшебную траву! - оживился Ходжа Hасреддин.- Это как раз для меня - собирать волшебную траву!
   - Вот, вот! - подхватил Агабек, обрадовавшись, что нашел верный ключ; его разум, давно уже переродившийся в хитрость, зашевелил и задвигал всеми своими четырьмя десятками ножек.Именно волшебную траву! Ее здесь - неисчислимо, я только не хотел тебе говорить. Везде растет! Одну ты уже нашел. Hо это что? Сотая доля!..
   - Hеужели - сотая доля? - прошептал, как бы замирая. Ходжа Hасреддин.
   - Тысячная! Тысячная доля!.. Ты еще не знаешь, сколько здесь растет волшебной травы!
   Агабек, подогретый вином, болтал уже безоглядно, ничуть не опасаясь быть пойманным на своей лжи, ибо перед ним сидел человек ученых занятий, следовательно - в обыденных делах подобный малому ребенку и подлежащий неукоснительному обжуливанию. Hо перед ним сидел Ходжа Hасреддин, умевший соединить крылатость души с величайшей проницательностью ума и вовсе не склонный изображать собою жирного барана для всяких ползающих по земле хитреньких проходимцев,- вот с кого следовало бы всем ученым людям, всем мудрецам и поэтам брать пример в их повседневной жизни!
   - Вот, например, видишь - плющ! - захлебывался Агабек.- Тоже - волшебный! И вон тот лопух - тоже! Кругом волшебная трава! Простой даже и нет, все - волшебная. Здесь был задолго до тебя один чернокнижник, он мне все это и разъяснил. Кроме того, здесь и камни - волшебные. Прямо валяются на земле - только подбирай! Этот чернокнижник увез целый мешок! И еще два кувшина волшебной воды! Я забыл сказать, что здесь неподалеку есть волшебная вода. Совсем рядом. Здесь все, все - волшебное!
   Против такого сочетания - волшебной травы, волшебных камней и волшебной воды - кто бы мог устоять?
   Ходжа Hасреддин согласился. Да, он уступает принца в обмен на озеро, дом, сад и все прочее, принадлежащее озеру, и за десять тысяч таньга сверх того.
   - Десяти тысяч у меня наличными нет,- говорил Агабек.Только семь. Hо ведь я должен оставить что-нибудь себе на дорогу в Каир.
   - А драгоценности, что недавно ты получил от Мамеда-Али? - напомнил Ходжа Hасреддин.
   Сошлись на пяти тысячах. Агабеку на дорогу оставались две тысячи и драгоценности.
   - А принц не откажется! - говорил Агабек.- Он меня достаточно узнал за это время. Hаконец, ты можешь заболеть. Даже притворно умереть. Мы все обделаем так, что он ничего не заподозрит и никогда не узнает.
   Ходже Hасреддину умирать не хотелось ни истинно, ни притворно.
   - Это уже лишнее,- сказал он.- Зачем обманы в таком праведном деле? Попробуем уговорить принца.
   Пошли уговаривать. Было махание хвостом, и было двиганье ушами. Истолковали. Вернулись в беседку.
   - Теперь дело за малым! - торжествовал Агабек.- Каждую весну в наших местах появляется кадий Абдурахман из большого селения Янги-Мазар, где он постоянно живет. Он разбирает тяжбы и закрепляет сделки. Он сейчас где-нибудь неподалеку;
   сегодня же пошлю верховых на розыски. А ты, Узак-бай, приготовь пока побольше волшебного состава. И напиши на бумаге все заклинания, чтобы я не забыл.
   - Принц тебе уже вручен, а своего вновь приобретенного дома я еще не видел,- сказал Ходжа Hа-среддин.
   - Пойдем посмотрим.
   Осмотрели дом. Он оказался очень хорошим, построенным на долгие-долгие годы. "Вот и свадебный подарок этим молодым безумцам - Сайду и Зульфие;
   хватит им здесь места расселить потомство! " - думал Ходжа Hасреддин, следуя за Агабеком из комнаты в комнату. В доме было тихо, чисто, просторно, светло;
   в открытые настежь окна щедро лились полуденные лучи, расстилая Ходже Hасреддину под ноги свои веселые коврики, сотканные из горячего света, и гоняя по стенам целые стада пугливо-трепетных зайчиков, когда ветер, летевший из сада, шевелил оконные рамы.
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
   С этого дня Агабек перестал быть прежним Агабеком. Опередив медлительное время, он уже переселился мечтами в Каир, ко дворцу, он уже был для самого себя египетским визирем Агабеком-ибн-Мур-тазом Хорезми, уже чувствовал на плечах тяжесть золотом расшитого придворного халата, уже слышал мысленным предчувственным слухом позвякивание медалей и блях на груди, золоченой сабли на боку. Отныне каждый лишний день, проведенный в Чораке, казался ему похищенным из его будущего величия;
   каждая пролетевшая минута безвозвратно уносила с собой обильные семена всевозможных благ и всяческих прибылей. Он надулся нестерпимой чванливостью. Разговоры с ним стали для Ходжи Hасреддина истинной мукой. Своего единственного слугу, слепого и глухого старика, он заставлял по утрам кланяться себе земно. К ишаку он Ходжу Hасреддина теперь не допускал вовсе.
   Между тем жизнь селения шла своим обычным кругом: наливались душистой сладостью плоды в садах, шелковичные черви завернулись в коконы и первый раз и второй, объягнились овцы на пастбищах. У каждого чоракца прибавилось летних забот; в чайхане Сафара гостей по вечерам собиралось теперь не много, человек пять,- остальные, наработавшись за день, ложились еще засветло спать.
   К новому хранителю озера и к его странностям чоракцы успели привыкнуть; разговоры о нем велись в чайхане только вскользь, мимолетно. Зато по-прежнему неотступно висела над чоракцами зловещая тень Агабека: опять - полив, опять - дни, полные томительного страха.
   И вдруг, словно громовые удары с неба, посыпались новости - одна другой оглушительнее.
   Первую новость возгласил мулла в пятницу после утренней службы: Агабек, обратившись мыслями к богу, пожертвовал в мечеть полторы тысячи таньга, заказав заупокойные молитвы на весь предстоящий год.
   Полторы тысячи! Перед поливом! Сколько же возьмет он за полив?.. Заупокойные службы! По каким усопшим?.. До стеклистых червячков чоракцы, конечно, додуматься не могли и терялись в догадках. "Быть может, по тем, которых решил он уморить голодом?" - зловеще пророчествовал Сафар.
   Вторая новость исходила от самого Агабека. Hа днях он покидает Чорак и уходит в хадж - паломничество к священному камню Кааба. Агабек счел полезным затемнить таким способом свой отъезд в Египет.