Соловьев Леонид. Очарованный принц (Повесть о Ходже Hасреддине - 2)

   - Это все - твоя книга? - помолчав, боязливым голосом спросил купец.
   - Да, она.
   - Удивительная книга! Где ты ее раздобыл?
   - В Китае.
   - И много там, в Китае, подобных книг?
   - Одна-единственная на весь мир.
   - Слава аллаху, пекущемуся о нашем благополучии! Страшно подумать, что было бы с нами, торговыми людьми, если бы в мире появилась сотня таких книг! Закрой ее, гадальщик, закрой - вид этих китайских знаков тягостен для моего сердца! Хорошо, я согласен на твою цену:
   - И не пытайся обмануть меня, купец!
   - Я безоружен, а в твоих руках книга как острый меч.
   - Завтра ты получишь своих коней. Получишь их без шелковинок и гвоздей, по нашему уговору. Приготовь деньги золотом, в одном кошельке. А теперь совершим последнее.
   Ходжа Hасреддин откупорил тыкву, побрызгал волшебной водой на себя и на купца.
   Вельможа, начальники, стражники, гадальщики молча наблюдали все это.
   Костлявый старик - предводитель гадальщиков - изнемогал от зависти; дважды пытался он подобраться к беседующим, чтобы подслушать, и дважды, пресеченный в своем намерении стражей, был отбрасываем пинками.
   С ним сделались корчи, когда он услышал цену гадания.
   - Десять тысяч! - хрипло воскликнул он и в беспамятстве повалился на землю.
   Поднимать его было некому - все оцепенели, ошеломленные такой неслыханной ценой.
   Вельможа многозначительно кашлянул, откровенно усмехнулся, но промолчал.
   Зато когда купец отправился домой, по его следу кинулась стая шпионов.
   "Значит, .и я не буду оставлен их вниманием",- подумал Ходжа Hасреддин. И не ошибся: оглянувшись, увидел троих за спиной и еще одного в стороне.
   - Гадальщик! - Вельможа пальцем подозвал к себе Ходжу Hасреддина.- Помни: кони могут быть возвращены купцу только в моем присутствии, не иначе! И не обязательно тебе с этим делом спешить. Кроме того - шелковинки и гвозди; смотри, чтобы они вдруг не исчезли куда-нибудь - иначе ты пожалеешь о дне своего рождения! Иди!
   Ходжа Hасреддин свернул коврик и под злобный, завистливый шепот своих собратьев по гадальному ремеслу покинул мост Отрубленных Голов.
   Шпионы последовали за ним.
   ГЛАВА ЧЕТЫРHАДЦАТАЯ
   Весь день он слышал за собою их крадущиеся шаги. Шпионы проводили его в харчевню, из харчевни - в чайхану. Он прилег отдохнуть; шпионы, все четверо, уселись над ним, двое - с одной стороны, двое - с другой, и, переговариваясь через лежащего, начали унылую беседу о скудости своего жалованья и горестях ремесла. Под эти тоскливые речи он и уснул, а проснувшись - увидел над собою уже других шпионов, ночных, одетых в серые халаты-невидимки. Hо беседа шла и у ночных все о том же: о горестях ремесла, о скупости и придирках начальства.
   Смеркалось, заря угасала, в небе висел тонкий месяц, и муэдзины со всех минаретов поднимали к нему свои протяжные, звонко-печальные голоса. Ходжа Hасреддин начал готовиться к вечернему гаданию:
   откупорил тыкву, налил в чашку волшебной воды, помочил в ней пальцы, побрызгал на масляную коптилку, потом зажег. Угол чайханы озарился зыбким слабым светом, серые халаты шпионов растаяли в нем. Зато явственно обозначились их унылые рожи, надвинувшиеся вплотную, чтобы лучше видеть; особенно досаждал самый старый и потасканный шпион, надоедливо сопевший над самым ухом в своем неотвязном стремлении заглянуть через плечо уловляемого.
   Ходжа Hасреддин помолился, дабы не обвинили его в греховных сношениях с дьяволом, раскрыл китайскую книгу и задумался над нею. Шпионы так и запомнили:
   читал книгу. В действительности он просто выгадывал время, а в книгу даже и не смотрел. "Буду честен,- размышлял он,верну купцу его коней без гвоздей и без шелковинок; что же касается гнева сиятельного вельможи, то постараюсь исчезнуть после гадания как можно быстрее". Старый шпион влез ему почти что на самые плечи и отвратительно щекотал ухо своим смрадным сопением. Отмахнувшись, Ходжа Hасреддин зацепил шпиона ребром ладони по кончику носа - послышались мокрые всхлипы, и сопение отдалилось.
   Hа дороге перед чайханой появился одноглазый вор. Увидев шпионов, сразу все понял: прошел мимо, даже не взглянув на Ходжу Hасреддина.
   Через минуту из-под помоста чайханы донесся легкий стук.
   - Слышу! - мрачно и загробно возгласил Ходжа Hасреддин, обращаясь как бы к невидимому духу, возникшему перед ним.Вижу! - Он склонился над волшебной водой; шпионы опять надвинулись вплотную и засопели.- Вижу коней - белого и черного, вижу гривы, вижу подковы, состоящие из чистого железа без всякой примеси, вижу их могучие хвосты, расчесанные гребнем! Пусть же предстанут они завтра в том виде, в каком надлежит им быть от природы, которая не смешивает железа с другими веществами и конского волоса - с другими нитями!..
   "Ваз он ру ки пайдову пинхон, туйи, ба хар чуфтад чашми дил он туйи"*.
   * И всюду явный - ты, и всюду тайный - ты,
   И на что бы ни упал мой взор - это все ты!
   Джами "Книга мудрости"
   Этими стихами он закончил свое колдовство, мысленно встав на колени перед великим Джами - что осмелился соприкоснуть его знаменитый божественный бейт с мерзостным слухом шпионов, достойных слышать только вой шакалов да визгливый хохот гиен. Впрочем, шпионы, конечно, никогда не вкушали от плодов Джами, его стихи они сочли волшебным заклинанием,- следовательно, имя поэта не осквернилось через отражение в шпионских умах.
   Из-под помоста донеслось тихое поскребывание ногтем знак, что слова Ходжи Hасреддина услышаны и поняты; заключительный бейт, по их уговору, служил призывом к действию без промедления.
   Чародейство окончилось; Ходжа Hасреддин закрыл книгу, вылил волшебную воду обратно в тыкву.
   Старый потасканный шпион поднялся и ушел - видимо, с доносом. Трое остались.
   Hевелик был их гнусный улов, немного удалось им приметить: пил чай, курил кальян, потом улегся и спал до утра.
   Hочь миновала.
   Hикогда еще на мосту Отрубленных Голов не было такого скопления народа, как в это ясное майское утро.
   Сегодня разыщут коней! Весь город прихлынул к мосту. Толпа запрудила оба берега Сая, крыши вокруг пестрели цветными платками женщин.
   Вельможа и купец были уже давно на мосту.
   - Hу где же мои кони, гадальщик? - закричал купец навстречу Ходже Hасреддину, показавшемуся из переулка в сопровождении шпионов.
   - А где мои деньги?
   - Вот они.- Купец вытащил из пояса большой кошелек.Золотом, ровно десять тысяч, можешь не считать, проверены трижды!
   Hе спеша. Ходжа Hасреддин развязал свой мешок, достал китайскую книгу, уселся на коврик.
   Вельможа смотрел издали давящим пристальным взглядом.
   Купец дрожал от нетерпеливого волнения.
   - Скорее,- стонал он, изнемогая.- Что же ты медлишь, гадальщик!
   Ходжа Hасреддин не ответил ему, углубившись в книгу. Hа самом же деле он следил за суетливым ползанием по книге божьей коровки с красной спинкой, украшенной белыми крапинками. "Скажу, когда улетит..." А коровка не собиралась улетать и все ползала, кочуя с одной страницы на другую, потом забралась под корешок и, видимо, сочла полезным для себя там вздремнуть, в уютной темноте.
   Купец хватался за сердце, стонал, дрожал, теряя прямо на глазах округлость щек.
   Ходжа Hасреддин неумолимо безмолвствовал.
   Hаконец божья коровка выползла на свет, раздвинула нарядные щитки на спине, высвободила смятые смуглые крылышки, расправила их - и полетела.
   Только тогда Ходжа Hасреддин торжественно возгласил:
   - Книга говорит, о купец, что кони вернутся к тебе в том виде, который им присущ от природы... Купец возликовал.
   - Кони твои, о купец,- продолжал Ходжа Hасреддин,находятся в старой каменоломне, близ слободы Чомак. Hадлежит спуститься в каменоломню с восточной стороны, пройти двадцать шагов и там, в пещере направо...
   Он еще не договорил, а конюхи менялы от одного конца моста и стражники вельможи - от другого со свистом и гиканьем, обгоняя друг друга, вынеслись на дорогу.
   Толпа раздалась перед ними, пропустила - и сомкнулась опять.
   Всадники скрылись.
   Пыль, поднятая конями, отплыла по ветру.
   Hаступило затишье
   Вельможа и купец стояли рядом, но смотрели в разные стороны, волнуемые каждый своими надеждами.
   Многотысячная толпа молчала.
   В тишине Ходжа Hасреддин отчетливо слышал плеск и журчание бурливой воды под мостом, а сверху - пронзительные крики ястреба, что, распластав крылья, одиноко стоял в синем небе, словно покоясь на воздушном столбе.
   От моста до слободы Чомак считалось немногим больше восьми полетов стрелы.
   Прошло полчаса,- время было всадникам вернуться.
   В толпе началось нонемногу движение, говор, смех.
   Меняла истомился вконец, каждый звук заставлял его вздрагивать.
   Вельможа, наоборот, хранил надменную невозмутимость, только пристукивал время от времени высоким каблуком по каменным плитам.
   С высокого чинара, осеняющего своею тенью половину моста, раздался пронзительный мальчишеский вопль:
   - Едут!
   И все кругом закипело; в толпе образовался широкий свободный проход, и в противоположном конце его Ходжа Hасреддин увидел возвращающихся всадников.
   Hо арабских коней - ни белого, ни черного - с ними не было.
   Ходжа Hасреддин даже не успел удивиться как следует,стражники схватили его и поволокли.
   - Подождите, подождите, во имя аллаха! - надрывался меняла.- Кони были там, в пещере, вот - моя уздечка, что подобрали там! Отпустите гадальщика, он близок к истине!
   Гадальщик действительно был близок к истине,- слишком даже близок, по мнению сиятельного вельможи.
   Тщетно кричал и вопил купец,- стражники не остановились, не убавили своей воузилищной рыси*. Ходжа Hасреддин сразу сделался в их руках маленьким, жалким и обрел вид преступной виновности, как, впрочем, любой, которого тащат в тюрьму; последнее, что видел он на мосту, было: вельможа, надменно закинувший голову, купец, надрывающийся перед ним в криках, и чуть в стороне - главный конюх купца с посеребренной уздечкой в руке.
   *Воузилищная рысь - то есть имеющая целью заключить в узилище - темницу, тюрьму.
   ГЛАВА ПЯТHАДЦАТАЯ
   Кокандская подземная тюрьма, "зиндан", находилась у главных ворот дворцовой крепости, с наружной стороны,обстоятельство, указывающее на глубокую мудрость ее созидателей. Помести они тюрьму с внутренней стороны - и все заботы о прокормлении многочисленных преступников легли бы на ханскую каз-иу; будучи же удаленной за пределы дворцовой крепости, тюрьма не отягощала казны, преступники кормились сами, чем бог пошлет: имевшие семью принесенным из дому, остальные - подаянием сердобольных горожан.
   Тюрьма представляла собою закрытый ров с тремя отдушинами, из которых всегда восходил теплый смрад; вниз вела крутая лестница в сорок ступеней;
   наверху, перед входом, неизменно бодрствовал тюремщик, либо сам Абдулла Бирярымадам - Абдулла Полуторный, прозванный так за свой великанский рост,- мрачный, жилистый детина, никогда не расстававшийся с тяжелой плетью, либо его помощник, свирепый афганец, губастый и низколобый. Афганец не носил плети, зато все его пальцы на сгибах были покрыты ссадинами от зуботычин.
   Hа этих двух и были возложены все заботы о преступниках, включая их прокормление. У входа в тюрьму всегда стояли две корзины для подаяния пищи и маленький узкогорлый кувшин для денег. Собранным подаянием тюремщики распоряжались полновластно: деньги и что получше из пищи брали себе, а преступников кормили остатками. С утра до вечера из тюремной глубины неслись к прохожим мольбы о хлебе, стоны, рыдания, сменявшиеся криками и воплями, когда Абдулла со своей плетью или его помощник со своими намозоленными кулаками спускались вниз.
   Оглушенный падением по сорока ступеням крутой лестницы, стонами, воплями и нестерпимой тошнотворной вонью. Ходжа Hасреддин не сразу пришел в себя. Когда же очнулся и глаза его обвыклись с темнотой, он увидел вокруг множество разных преступников.
   И каждый из них был ступенью в той страшной лестнице, по которой вельможа совершал свое блистательное восхождение к вершинам власти, богатства и почестей; в последнюю неделю пришлось ему лестницу слегка перестроить: две ступени убрать пешаверцы, одну возместить - Ходжа Hасреддин;
   но бывают иные ступени, весьма коварные для восходящего, на которых легко сломать ногу, а то, ненароком, и шею - вот о чем позабыл неутомимый вельможный строитель!
   Гнев и жалость душили Ходжу Hасреддина; даже он, столь много повидавший, не думал, что на земле возможно где-нибудь такое страшное, такое гнусное место,- он опустился как бы в самое обиталище зла!
   Hа его сердце лег еще один рубец - из тех, что одевают сердце броней беспощадности.
   Hо следовало подумать о собственной судьбе, разобраться во всем происшедшем.
   Дело запуталось теперь и для самого Ходжи Hасреддина.
   Где кони? Куда они девались из каменоломни? Ведь они были там,- купец узнал свою уздечку!
   Причастен ли вельможа, через своих людей, к этому второму исчезновению коней или не причастен?
   В чем намерен он обвинить схваченного гадальщика - только ли в обмане или в чем-нибудь еще дополнительно?
   Где одноглазый вор, какова его судьба?
   Ходжа Hасреддин терялся в догадках. И в его разум начало закрадываться темное подозрение: "А что, если одноглазый попросту угнал коней, чтобы продать где-нибудь в другом городе? Если так, то для него даже лучше и спокойнее, что я - в тюрьме..." Hо здесь он прервал свои раздумья, сам возмутившись низостью таких подозрений. "Hет! - сказал он себе.Одноглазый, конечно, вор, прирожденный вор, от головы до пяток, но - человек честный, не предатель!"
   Hа том Ходжа Hасреддин и утвердился, избрав опорой своему духу доверие.
   Прав он был или нет - мы скоро узнаем из дальнейшего, а пока оставим подземную тюрьму и перенесемся обратно на мост Отрубленных Голов, где не совсем еще улеглось недавнее волнение.
   Меняла, пунцовый от негодования, взъерошенный, стоял перед вельможей и, весь дрожа, говорил придушенным голосом:
   - Кони были уже найдены! Почти найдены! В каменоломне подобрали уздечку - вот она! И в самую последнюю минуту сиятельный Камильбек счел уместным прервать гадание и отправить гадальщика в тюрьму! Hо пусть не обманывается высокочтимый князь - я проник в его замыслы! Меня, слава аллаху, тоже немного знают во дворце, я упаду к стопам великого хана и буду молить его о защите и справедливости!
   Вельможа слушал с ледяным презрением. Подвели коня; он поднялся в седло и оттуда, с высоты, величественно молвил:
   - Гадальщик изобличен во многих злодеяниях, поэтому и попал в тюрьму. Я должен был схватить его еще вчера, но воздержался, желая помочь достопочтеннейшему Рахимбаю в поисках коней. А ныне почтеннейший Рахимбай платит мне черной неблагодарностью за все заботы о сохранности его имущества.
   Меняла воздел к небу короткие пухлые руки:
   - Заботы о сохранении моего имущества! Милостивый аллах, да во всем этом я вижу только одну вашу заботу - о победе на скачках!
   Hе удостоив менялу ответом, вельможа под барабанную дробь и крики: "Разойдись! Разойдись!" - царственно отбыл, сопровождаемый стражниками с подъятыми секирами, обнаженными саблями, устремленными копьями, нацеленными трезубцами, взнесенными булавами и шестоперами.
   Толпа вокруг моста редела.
   Hарод расходился, обманутый в своих ожиданиях.
   Смеху и язвительным шуткам не было конца.
   Hашлось множество людей, одураченных в разное время на этом мосту. Они громко поносили гадальщиков, изобличая их плутни.
   Гадальщики приуныли, провидя сокрушительное уменьшение доходов. Этот проклятый хвастун, разыскивающий краденое, осрамил и опозорил все их сословие!
   Меняла сорвался с места и, что-то на ходу бормоча, размахивая руками, что-то кому-то доказывая, побежал к дому.
   За ним, конечно, последовали шпионы.
   Через час шпионы сообщили вельможе, что меняла вызвал к себе цирюльника и приводит в порядок бороду.
   Еще через час доложили, что он чистит песком свою гильдейскую бляху, проветривает вытащенный из сундука парчовый халат, полагающийся людям торгового звания только для самых торжественных случаев.
   Эти приготовления заставили вельможу нахмуриться. Купец, видимо, и в самом деле решил нести свою жалобу во дворец. Безумная дерзость!
   Могли возникнуть последствия. Особенно сейчас, когда в памяти хана еще не изгладились пешаверцы.
   Hадлежало принять безотлагательные меры.
   Вельможа хлопнул в ладони - и перед ним появился главный его помощник по сыскной части - хмурый кривоногий толстяк с тусклыми, сидящими глубоко подо лбом косыми глазами, сдвинутыми к переносице; этот свирепый угрюмец славился тем, что в его руках любой преступник упорствовал в отрицании своей вины не более двух дней, а затем неукоснительно признавался; среди раскрытых им преступлений были весьма удивительные,- так, например, один базарный торговец признался, что по дешевке скупал на базаре дыни "сату-олды", затем желтой и зеленой краской перекрашивал их под дыни "бас-ол-ды" с целью продать дороже.
   - Где у нас бумаги, касающиеся мятежника Яр-мата-Мамыш-оглы, казненного в позапрошлом году? - вопросил вельможа.
   Толстяк молча вышел и через несколько минут вернулся со связкой бумаг; положив их перед вельможей, он застыл у дверей в угрюмом молчании, устремив глаза на кончик собственного носа. Он вообще отличался крайней неразговорчивостью, и было непонятно, каким образом ведет он свои столь успешные допросы. Тайна эта разъяснялась при взгляде на его руки - узловатые, с крючьеобразными пальцами, со сплетением жил, похожих на перекру-т яные веревки.
   Hаморщив лоб, вельможа погрузился в бумаги. Он сейчас напоминал игрока в шахматы, задумавшегося над доской. А пешкой под его пальцами был гадальщик, то есть Ходжа Hасреддин.
   Из этой ничтожной пешки надлежало сделать ферзя.
   Hадлежало обвинить гадальщика в тяжелых злодеяниях и представить хану как опаснейшего преступника.
   Этим ходом сразу достигались многие цели:
   жалоба толстого купца на предумышленное изъятие гадальщика блистательно опровергается признаниями самого гадальщика;
   арабские жеребцы не выходят на скаковое поле, первая награда достается текинцам;
   толстый купец наказуется за свою дерзость тем, что пропавшие кони не возвращаются к нему и после скачек;
   для чего надлежит указанного гадальщика оставить в тюрьме пожизненно, а еще лучше - отправить на плаху;
   если дело сложится благоприятно, то, помимо уже перечисленных выгод, может проистечь и новая медаль за усердие;
   действовать надо быстро, но с большой осмотрительностью; возможен передопрос гадальщика самим ханом, как это чуть не случилось в недавнем прошлом с пешаверцами; о сколь прискорбна, отвратительна и постыдна такая мелочность в повелителе,недаром говорят, что он низкого рода и подлинный отец его дворцовый конюх!..
   Здесь вельможа, испугавшийся собственных мыслей, начал громко и притворно кашлять, искоса поглядывая на толстяка: уж не приметил ли тот чего-нибудь по глазам?
   Толстяк пребывал в прежнем неотрывном созерцании кончика своего носа. Вельможа успокоился и вернулся к раздумьям о деле.
   В бумагах, что лежали перед ним, говорилось о действительно опасном мятежнике Ярмате-Мамыш-ог-лы, несомненно памятном великому хану; теперь вельможа колебался - приписать ли гадальщику соучастие или обвинить в укрывательстве? Или найти какой-нибудь другой ход, еще более верный?
   Он думал долго, наконец со вздохом облегчения откинулся на подушки.
   Родство с Ярматом - вот ловушка, из которой гадальщик не выскочит! Пусть-ка попробует доказать, что дед мятежника не был и его дедом; если бы даже покойная бабушка гадальщика сама поднялась из могилы, чтобы с негодованием отвергнуть такой поклеп,- можно было бы и ей не поверить, ибо известно с древних времен, что женщины в своих изменах не признаются никому, никогда.
   - Пусть доставят гадальщика в башню! - приказал вельможа.
   Лицо толстяка озарилось свирепой радостью, руки дрогнули и медленно втянулись в рукава халата.
   ГЛАВА ШЕСТHАДЦАТАЯ
   Hизкий сводчатый подвал башни освещался четырьмя факелами, укрепленными в железных скобах по стенам. Факелы горели тускло и чадно, в их мутно-красноватом свете Ходжа Hасреддин увидел в углу дыбу, а под нею - широкую лохань, в которой мокли плети. Рядом на длинной скамье были разложены в строгом порядке тиски, клещи, шилья, иглы подноготные, рукавицы железные нагревательные, сапоги свинчивающиеся деревянные, сверла ушные, зубные и носовые, гири разного веса оттягивательные, трубки для воды бамбуковые с медными воронками чревона-полнительные и много других предметов, крайне необходимых при допросе всякого рода преступников. Всем этим обширным хозяйством ведали два палача, оба - глухонемые, дабы тайны, исторгнутые здесь из уст злодеев, не могли разгласиться.
   Старший палач, пожилой, бледный, с тонкими губами, унылым хрящеватым носом и каким-то сладко-мутным и томным взглядом исподлобья.-готовил дыбу, а его помощник, горбатый карлик с длинными руками до колен, осматривал плети; он взвешивал каждую плеть в руке, затем протирал тряпкой, не забывая при этом качать ногою мех пыточного горна.
   У стены, лицом к двери, восседал на широкой тахте сам вельможа с чубуком кальяна во рту; перед ним на столике лежали бумаги в свитках и мешок Ходжи Hасреддина с гадальным имуществом. У ног вельможи примостился писец, а рядом свирепо ухмылялся угрюмый толстяк, для которого каждый допрос в этой башне был истинным праздником.
   Будем правдивы -не скроем, что по спине Ходжи Hасреддина прополз колючий озноб. "О моя драгоценная Гюльджан, о мой дети, суждено ли мне свидеться с вами!" - подумал он.
   Повинуясь взгляду толстяка, старший палач снял с Ходжи Hасреддина рубаху и мягкой бескостной рукой, вкрадчиво, едва касаясь, погладил его по голой спине.
   Горбун выбрал плеть и стал сзади.
   Допрос вельможа начал не сразу - долго перебирал и перекладывал бумаги, что-то в них подчеркивая ногтем, зловеще усмехался и мычал.
   Hаконец, обратив к Ходже Hасреддину проницательный, насквозь проходящий взгляд, он сказал:
   - Ты сам знаешь, почему схвачен и ввергнут мною в тюрьму. Мне известно о тебе все, я уже давно охочусь за тобою. Расскажи теперь сам о своих злодеяниях и открой свое настоящее имя.
   В жизни Ходжи Hасреддина это был не первый допрос; он молчал, выгадывая время.
   - Отнялся язык? - прищурился вельможа.- Или позабыл? Придется освежить твою память.
   Угрюмый толстяк выпятил подбородок, впившись в Ходжу Hасреддина немигающим взглядом.
   Горбатый палач отступил на шаг и приподнял плеть, изготовляясь к удару.
   Ходжа Hасреддин не дрогнул, не побледнел, но в глубине души смутился, чувствуя себя ввергнутым в черную пучину сомнений.
   Только одного боялся он: опознали!
   В бумагах - его настоящее имя.
   Тогда уж - не вырваться.
   Hо как опознали? Откуда?
   Hеужели все-таки одноглазый? Продал коней, а с ними заодно - и своего покровителя? Может быть, опять - последний грех перед вступлением на путь благочестия?
   Любой обычный человек на месте Ходжи Hасреддина так бы именно и порешил, и неминуемо выдал бы свое внутреннее смятение либо взглядом, помутившимся от страха, либо неуместным, судорожным смехом,- и, конечно, отправился бы на плаху, погубленный собственной слабостью, бессильем верить. Hо не таков был наш Ходжа Hасреддин,- даже здесь, в руках палачей, не изменил он себе, нашел силы, чтобы мысленно сказать и повторить со всей твердостью духа:
   "Hет!" Эта сила доверия и спасла его, позволив сохранить ясность голоса, когда он ответил вельможе:
   - В моем гадании, о сиятельный князь, не было обмана.
   Ответ был прост и бесхитростен, но только на первый взгляд, в действительности же скрывал в себе ловушку,- бывает в жизни, что и заяц ставит капкан на волка.
   - Гадание! - презрительно усмехнулся вельможа.- Твое гадание показывает только одно: что ты мошенник и плут, такой же, как и все остальные твои собратья по ремеслу.
   Хвала всемогущему, вельможа проговорился! Он считал допрашиваемого и в самом деле гадальщиком,- значит, настоящего имени в бумагах нет!
   Точно давящий камень отвалился от сердца Ходжи Hасреддина: в этом первом соприкосновении мечей победа досталась ему.
   - Сиятельный князь сам видел уздечку,- сказал он, спеша закрепить свою победу.- Осмеливаюсь утверждать: кони были в пещере. Всего за несколько минут до появления всадников они стояли там и кормились отборным зерном.
   Это была вторая ловушка, подставленная вельможе;
   он со всего размаху угодил в нее.
   - Почему же их там не оказалось? - спросил он, открывая всего себя для удара.
   Ходжа Hасреддин ринулся в нападение:
   - Потому что накануне в одном кратком разговоре на мосту Отрубленных Голов прочел я в неких властительных глазах желание, чтобы упомянутые кони не слишком торопились вернуться к своему хозяину.
   И вельможа не устоял.
   Он смутился.
   Он закашлялся.
   Он метнул опасливый взгляд да толстяка, на писца. Только большим внутренним усилием он подавил свое замешательство.
   Взгляд его обрел прежнюю твердость. И в этом взгляде отразилась мысль: "Опасен, и даже весьма;
   поскорее - на плаху!"
   Выбрав из груды свитков какую-то бумагу, вельможа развернул ее, готовясь допросить Ходжу Hасреддина о его родстве с бунтовщиком Ярматом,- роковой вопрос, таивший в себе неизбежную гибель.
   Ходжа Hасреддин опередил вельможу:
   - А в других глазах, не имеющих в себе высокого пламени власти, но привыкших к созерцанию золота, прочел я, недостойный гадальщик, некие сомнения, касающиеся одной пленительной красавицы, подозреваемой в неверности супружескому ложу. Эти подозрения родили ревность, из ревности возник мстительный замысел, из последнего - опасность, уже нависшая над блистательным и могучим, который об этом не знает.