Сойер Мерил. Поцелуй в темноте

   Ройс склонилась над Дженни рядом с Митчем. Собака скулила, голова ее моталась из стороны в сторону, золотистая шерсть была перепачкана кровью.
   – Держись, подружка! – твердил ей Митч испуганным голосом.
   – Пожалуйста, вызовите ветеринарную «скорую»! – крикнула Ройс, не сомневаясь, что у кого-то в созданной ими автомобильной пробке есть телефон.
   Митч положил голову Дженни себе на колени и гладил ее по голове. Сейчас он не заботился о том, как выглядит со стороны. Ройс увидела на его лице острую боль, которую ему в иные моменты удавалось ловко скрывать, отражающую глубокую душевную рану, неспособную зарубцеваться. У нее защипало глаза от слез, ей захотелось обнять его, облегчить страдания. Однако она чувствовала, что постороннее вмешательство будет сейчас неуместным.
   – Прошу тебя, Дженни, – пробормотал он потерянным, горестным голосом, – не покидай меня!
   Но Дженни закатила глаза. По собачьему телу пробежала судорога, из груди вырвался хрип.
   – Дженни! – По тону Митча было ясно, что это для него последняя возможность докричаться до любимого существа. – Нет! Ты не можешь умереть.
   Ройс, полуслепая от слез, оглядывалась в надежде на появление «скорой». Только бы Дженни не умерла! Она – моя подруга.
   Сколько ночей Дженни была ее единственной компанией? Слишком много, чтобы вспомнить каждую. Дженни всегда была рядом, всегда преданно помахивала хвостом. Ройс знала, что Митчу без любимой собаки будет так же одиноко. Впрочем, он привык к одиночеству.
   Митч смотрел на Дженни, покачивая ее на руках и не обращая внимания на стекающую на него кровь.
   – Такая ласковая, такая преданная… – приговаривал он, но собака уже не слышала его слов.
 
   В ветеринарной клинике Митч понес Дженни в смотровой кабинет, а Ройс подала регистраторше свою карточку «виза». Молодая регистраторша пристально взглянула на Ройс, и та поняла, что ее узнали. Она не сомневалась, что ее узнали и автомобилисты на злополучном перекрестке.
   Что она могла поделать? Ровным счетом ничего. Судьба глумилась над ней, вознамерившись лишить надежды на жизнь. Пусть так, только бы выжило ни в чем не повинное существо, молилась Ройс. Она все еще шептала слова молитвы, когда возвратился Митч.
   – Она в операционной. – Он тяжело опустился на диван рядом с Ройс.
   Он выглядел таким понурым, что на него было трудно смотреть без сердечной боли. Обычно он был суров и циничен, не позволял слабости ни себе, ни другим. Он не выжил бы, если бы был другим. Жизнь заставила его расстаться с комфортом человеческого взаимопонимания. Хорошо еще, что он сохранил взаимопонимание с собакой.
   Она вспомнила его осторожное признание, что у него прежде была другая собака. Среди ужасов современного общества животные остаются близкими душами, существами, которым можно доверять. Ройс еще раз подумала о том, какое большое место занимают в наших сердцах животные. Кролик Рэббит Е. Ли остался в ее сердце навсегда. В отличие от людей животные способны на безоговорочную любовь.
   – Дженни страдает точно так же, как страдала моя прежняя собака.
   Голос Митча был тих, зато его обычно едва заметный южный акцент сейчас было очень легко распознать; так бывало всегда, когда Митчем владел гнев или горе. Он смотрел прямо перед собой, словно забыл о присутствии Ройс, и говорил тихим, но каким-то грозным тоном, насторожившим ее. Еще не зная, что ей предстоит услышать, она испытала прилив острой жалости.
   – Я купил Дженни в качестве подарка себе на день рождения. Это случилось через двадцать пять лет после смерти Харли. – Митч по-прежнему смотрел прямо перед собой на пустую комнату, сумрачную в этот вечерний час. – Я до сих пор помню момент, когда впервые увидел Харли. Мне в тот день исполнилось восемь лет, но я не рассчитывал на подарок. До шести лет я вообще не знал даты своего рождения. Я никогда не получал подарков и не мечтал их когда-либо получить.
   Ройс стало трудно дышать. Она совершенно не надеялась, что он станет делиться с ней воспоминаниями о своем прошлом. Начало его излияний не только застало ее врасплох, но и рассердило. Кто посмел так бессердечно относиться к ребенку?
   Свое собственное детство она вспоминала как череду радостных празднований дней рождения. Их было так много, что все они слились у нее в памяти. Осталось только ощущение счастья и любви, окружавшей ее.
   Однако она ухватилась за многозначительную информацию. Дженни было всего два года от роду. Значит, с тех пор, как Митч увидел Харли, прошло двадцать семь лет. Выходит, Митчу тридцать пять лет, а не тридцать семь, как явствует из свидетельства о рождении. Зачем ему понадобилось лгать о своем имени и возрасте?
   – Харли не был щенком, – продолжал Митч, не заметив, что проговорился. – Это был старый пес-ищейка, с седой мордой и длинными обвислыми ушами. Он трусил по Грязной улочке, и я подумал: сам Бог послал мне его в подарок. На нем не было ошейника, и все подумали, что он удрал из грузовика, проезжавшего по шоссе. Я много дней упрашивал, чтобы мне разрешили оставить его себе, и в конце концов добился своего.
   «Смотри на меня, – беззвучно молила его Ройс. – Обращайся ко мне, а не к пустоте». Митч настолько привык не доверять людям, что недоверчивость превратилась в неотъемлемую часть его личности. Потребовался шок от несчастного случая с Дженни, чтобы у него развязался язык. Ройс боялась до него дотронуться, чтобы он ненароком не пришел в себя.
   – Следующие три месяца мы с Харли были неразлучны. Наконец-то у меня появился товарищ для игр. Я расставался с ним только перед сном, когда выпускал из дома, прежде чем идти умываться. На рассвете он всегда возвращался. Но в один прекрасный день он не явился даже к завтраку.
   Ему не нужно было смотреть на нее, хотя ей по-прежнему хотелось, чтобы он о ней вспомнил, – она и так догадывалась, что творится у него в душе. Как ей хотелось прикоснуться к нему, уничтожить разделявшую их трещину, преодолеть расстояние, отделявшее его от всех остальных людей, которое он так заботливо сохранял! Она хотела, чтобы, несмотря на ее молчание, он знал, что на нее можно опереться.
   – Наступил полдень, а Харли все не было. Я стал прочесывать рощу, овраги, дошел до омута, где ловили рыбу, но его и след простыл. Все говорили, что он как появился, так и исчез. Но я-то знал, что он меня любит и ни за что не ушел бы по своей воле. Я искал его всю ночь. Я так громко выкрикивал его имя, что меня, должно быть, было слышно в соседнем графстве. – Теперь Митч говорил ровным тоном, но его боль была слышна в каждом слове. – Я знал, что с Харли приключилась беда и он ждет моей помощи.
   Ройс вовсю таращила глаза, чтобы не залиться слезами. Где были при всем этом его родители? У нее переворачивалось сердце от неведомого прежде волнения, так она сочувствовала одинокому мальчишке, в слезах продирающемуся сквозь ночные заросли в поисках обожаемого пса.
   – На второй день я начал обход окрестных ферм. Последней стала птицеферма Слокума. Мне навстречу вышел хозяин – здоровенный детина с длиннющей бородой, как у ветхозаветного персонажа. «Так это твоя собака, парень? Старая длинноухая ищейка?» – «Да, сэр, – с гордостью ответил я, – Харли – мой пес». «Что ж, – проревел он, хватая меня за руку, – сейчас ты увидишь, как поступают с собаками, таскающими яйца». Он затащил меня за сарай…
   Митч помедлил, и Ройс закрыла глаза, зная, что за сараем маленького Митча ждало какое-то страшное зрелище, что-то, чего не полагалось видеть ребенку. А ведь Харли был не просто псом – он любил Митча; возможно, это была единственная любовь, которую Митчу довелось познать в детстве.
   – Фермер приколотил все его четыре лапы к стене, а уши прибил над головой одним гвоздем. Он его распял! Харли был едва жив. Я позвал его, и он с трудом приоткрыл один глаз. Он смотрел на меня одним глазом, моля о помощи и скуля… совсем как Дженни. Он умолял меня спасти его, но я не мог до него дотянуться.
   Ройс корчилась от спазм в желудке. Ей никогда не приходилось слышать о подобном варварстве. Она отчетливо слышала учащенное сердцебиение восьмилетнего мальчугана, желающего спасти любимую собаку, но неспособного это сделать.
   – «Куда же ты глядел, парень? – заорал на меня фермер. – Разве ты не знаешь, как поступают в наших краях с жадными до яиц собаками? Он будет висеть, пока не подохнет. – Старая сволочь запихнула руки в карманы комбинезона. – Если хочешь ему помочь, то лучше пристрели». Я не мог допустить, чтобы Харли медленно подыхал на стене сарая, под безжалостными лучами солнца. Вокруг его кровоточащих ран уже роились мухи, язык распух и почернел от жажды. «Давайте ружье», – сказал я.
   По щекам Ройс уже катились слезы. Господи, как старый человек мог так поступить с несчастным мальчишкой?
   – Он принес дробовик. Я никогда в жизни не стрелял, не знал, что стою слишком близко и что от отдачи шлепнусь на задницу. «Прощай, Харли, – сказал я. – Я тебя никогда не забуду». Харли заскулил. Это был самый жалобный звук, какой мне когда-либо доводилось слышать. Даже теперь, после стольких лет, он стоит у меня в ушах. Я вижу его, беспомощно висящего на гвоздях. Нельзя, чтобы кому-нибудь еще пришлось страдать так же, как ему. «Я люблю тебя, Харли, и всегда буду любить». Я зажмурился и выстрелил. Когда я открыл глаза, оказалось, что я валяюсь на земле, весь в крови Харли, в клочках его шерсти. От него ничего не осталось, кроме четырех лап, прибитых к стене. – С каждым новым словом голос Митча становился все тише. – И еще длинных окровавленных ушей, висящих на одном гвозде.
   В комнате ожидания раздался надрывный всхлип. Ройс не сразу поняла, что этот звук издала она. Она словно очутилась в прошлом и вместе с невинным ребенком терзалась от боли, свалившей его наземь, и от невыносимой жалости к собаке, которую он беззаветно любил, но был вынужден собственноручно прикончить.
   Это был единственный в его детской жизни подарок на день рождения. Дар свыше.

23

   – О Митч, – вскричала Ройс, обнимая его, что давно мечтала сделать. – Я бы на твоем месте убила этого фермера!
   Неожиданно перед ними предстал ветеринар в зеленом халате, испачканном кровью бедняжки Дженни. Ройс затаила дыхание, не выпуская Митча из объятий. Дженни была ему гораздо более дорога, чем она прежде считала. Собака представляла собой его связь с прошлым, с моментом в его жизни, когда появилось существо, которое он мог любить и которого он вскоре так трагически лишился.
   – Как Дженни? – осведомился Митч бесстрастным тоном. Ройс догадывалась, что творится у него на душе: он старался приготовить себя к неутешительному ответу, ибо был совершенно убежден, что потеряет свою Дженни, как прежде Харли.
   – Она выкарабкается, – ответил ветеринар с довольной улыбкой.
   – Какое чудо! – воскликнула Ройс и сжала Митча в объятиях. Он ответил ей тем же, и она едва не лишилась чувств,
   – Наконец-то, – он улыбнулся редкой для него, непосредственной улыбкой, – рок сжалился над нами.
   «Мы»! Он сказал «над нами», словно они с ним были настоящей парой. Сейчас было не время говорить ему, что ее узнали. Если везение продолжится, то среди узнавших ее людей не найдется проныры, который вызвал бы Тобиаса Ингеблатта. Собственно, разве выйти прогуляться со своим адвокатом солнечным деньком – такое уж преступление?
   – Дженни придется пробыть здесь несколько дней. У нее перелом нескольких ребер и одной лапы в двух местах.
   – Но она сможет полностью поправиться? – спросил Митч.
   – Да, только для этого потребуется окружить ее заботой после того, как я ее выпишу.
   – В этом недостатка не будет, – заверила Ройс, давая Митчу понять, что она позаботится о собаке в его отсутствие.
   По дороге домой Митч помалкивал. Ройс тоже не могла говорить. Ее преследовал образ мальчишки, опрокинутого в грязь и в ужасе смотрящего на два окровавленных собачьих уха. Этот мальчишка только что убил самое свое дорогое существо.
   Дома они в молчании приняли душ. Ройс запихала их запятнанную кровью одежду в стиральную машину, а Митч расположился на диване, не удосужившись включить свет. Она недоумевала, почему он так мрачен. Эйфория, охватившая его в тот момент, когда он услышал, что жизнь Дженни вне опасности, прошла. Уж не сожалеет ли он о том, что приоткрыл для Ройс завесу над своим прошлым?
   Не исключено. Но больше походило на то, что он мучается картинами из своего прошлого. Рассказ повлек за собой вереницу тягостных воспоминаний. Возможно, он вспоминает не только беднягу Харли, но и своих родителей.
   Ройс не знала, что сказать. Решив, что Митч предпочитает одиночество, она удалилась на кухню и открыла холодильник.
   – Негусто, – сказала она вслух и поймала себя на том, что по привычке обращается к Дженни, оставшейся в ветлечебнице.
   Она остановила выбор на помидорах и сельдерее. В этот вечер ее возможности были ограничены томатным супом. Зазвонил телефон. Звонила Талиа; у Ройс не хватило энергии на разговор.
   Ей следовало испытывать благодарность к Вал и Талии за ежевечерние звонки, преследовавшие цель морально поддержать ее, но в последнее время невозможность обсуждать с ними детали дела стала сказываться на их отношениях. Сколько можно трепаться ни о чем?
   Подруги тоже, судя по всему, почувствовали происшедшую с ней перемену. Обе замкнулись: былая откровенность ушла в прошлое.
   Пришло время звать Митча ужинать. Он уставился на тарелку с томатным супом с таким отвращением, словно в ней плавали муравьи.
   – Тебе надо поесть. – Господи, она ли это говорит? Чего ради она хлопочет над ним, как родная мать?
   – Ненавижу томатный суп, – тихо, даже слишком тихо, что было ему совершенно несвойственно, ответил Митч.
   – В таком случае понятно, почему ты всегда вынимаешь помидоры из салата, – сказала она нарочито бодро. – Ты не голоден?
   – Давай закажем пиццу. – Он набрал номер, продиктовал обычный заказ и убрался с кухни.
   Телефонный звонок помешал Ройс последовать за ним, что было только кстати, ибо она не знала, как его утешить. На сей раз звонила Вал. Ее Ройс тоже нечем было утешить. Ройс знала от Талии, что Дэвид при смерти. Что тут скажешь? Выдавив несколько банальностей, она повесила трубку, чувствуя стыд из-за того, что ни на что не годна.
   Третий телефонный звонок привел ее в бешенство. Ей ни с кем больше не хотелось разговаривать, но она сняла трубку, надеясь, что это Уолли. Она не знала, как с ним связаться, и уже собиралась обратиться за его, номером в редакцию; оставалось дождаться отъезда Митча. Однако звонил Брент.
   – Я весь день пытался тебе дозвониться. Ройс очень хотелось бросить трубку.
   – Я весь день была у себя, паковала вещи. – Боже, она превращается в законченную лгунью! – Придется продать дом, иначе мне не расплатиться с юристами.
   – Если бы я знал, что ты там, то пришел бы помочь.
   Зачем ей понадобилось врать? Ведь домой она собиралась на следующий день. Брент был ей совершенно ни к чему.
   – Где ты? – спросила она, меняя тему. – Я слышу музыку.
   – Мать устроила ужин. Мне пришлось прийти. Я просто хотел спросить, не скучаешь ли ты. Ты одна?
   – Конечно. Я в новом безопасном месте. – Она сама удивлялась, как мастерски врет. – Это район Хейт-Эшбери.
   – Там вовсю идет реконструкция. Некоторые домики теперь просто загляденье, – сказал Брент. Его слова заглушил какой-то шум. – Мне пора, дорогая. Мать уже подает ужин. Позвонить тебе попозже?
   – Нет. – Не поторопилась ли она с ответом? – Я слишком утомилась. Скоро ложусь.
   Он пообещал перезвонить завтра, чем разговор и кончился. Решив не стеснять Митча, она осталась в кухне, чтобы прибраться. Вскоре все дела были сделаны, осталось только вынести на улицу мусор. Стоило ей приподнять тяжелую крышку бака и избавиться от пакета, как ей в глаза ударил свет автомобильных фар. Она поспешно отвернулась. Она запамятовала, что пиццу всегда доставляют к задней двери, так как на улице вечно негде поставить машину.
   У нее не осталось иного выбора, кроме как шествовать впереди молодого человека, доставившего пиццу, и надеяться, что он ее не узнает. Судя по его внешности, он не читал никаких газет, даже бульварных.
   – Митч! – позвала она, распахивая дверь. Ей навстречу бросился кот Оливер; она схватила его, чтобы он не сбежал, и оказалась нос к носу с парнем.
   – Я вас знаю! Вы…
   – Мы работаем, – сказала она как можно более веско, хотя вид у нее был совершенно не рабочий: босые ноги, шорты, на руках жирный кот, норовящий выцарапать ей глаза. Она обернулась и увидела спешащего на зов Митча.
   Каких еще гадостей ждать от этого дня, прежде чем он завершится? Митч расплатился с разносчиком. Он ни словом не обмолвился об инциденте, хотя наверняка слышал восклицание разносчика. У нее не хватило смелости предупредить Митча, что ее еще до того узнали несколько человек. Тобиас Ингеблатт наверняка обо всем пронюхает и постарается вытереть ноги о репутацию Митча.
   Митч проглотил половину пиццы по пути в гостиную. Убрав коробку, чтобы до нее не смог добраться Оливер, он подсел к Ройс на диван. Она прижалась к нему и положила его руку себе на спину.
   Ей больше всего на свете хотелось продолжения повествования о его прошлом. Ей требовались его доверие, желание делиться с ней сокровенным.
   – Митч, – сказала она. Он повернул голову. – Ты правильно поступил. Ты должен был застрелить Харли.
   Он долго молчал, а потом вымолвил:
   – Когда любишь, лучше поторопиться уничтожить предмет любви, не дав ему страдать.
   Ей хотелось сказать еще что-нибудь, но она не могла подыскать слов. Прижимаясь к нему, она пыталась передать ему свои чувства без слов, но Митч не обращал внимания на ее усилия. Он не сводил взгляд с мерцания огней на заливе. Ройс готова была отдать голову на отсечение, что он по-прежнему погружен в воспоминания молодости. Из головы у него не шел несчастный пес.
   Она любовалась в неярком свете его внушительным профилем. Никогда еще ей не встречались такие люди, как он. По характеру он был типичным одиноким волком, его личность представляла собой слоеный пирог, и ей предстояло открывать для себя один слой за другим. Для этого следовало запастись терпением. Как ей ни хотелось засыпать его вопросами о его прошлом, он расскажет ей все только тогда, когда сам сочтет нужным.
   Часы показывали почти час ночи, а они по-прежнему сидели в темной гостиной, любуясь заливом. Внезапно раздался стук в дверь. Полиция, в панике решила Ройс. Но с какой радости? Она не сделала ничего дурного.
   Митч прерывисто вздохнул и взъерошил волосы.
   – Это Джейсон.
   – Откуда ты знаешь?
   Он встал.
   – Парень только что вернулся домой. У его матери недавно родился ребенок. Отчим наверняка лезет на стену и тиранит его пуще прежнего.
   – Я пойду наверх.
   – Зачем? Джейсон все равно знает о тебе.
   Спустя минуту Митч привел расстроенного Джейсона в гостиную. Невзирая на собственные невзгоды, он внимательно выслушал жалобы позднего гостя. На объяснение причин, почему музыка стиля «хэви металл» не годится для слуха новорожденных, у него ушло около часа.
   Присутствуя при их дебатах, Ройс задавалась вопросом, хочет ли она детей. Смогла бы она проявить такое же терпение, общаясь с эгоистичным подростком? Она не была уверена в себе, но желала попытаться. В тюрьме она будет лишена шанса на попытку.
   – Ночуй здесь, – предложил Митч Джейсону. Судя по голосу, он сильно устал. – Я позвоню твоей матери и все ей объясню.
   – Нет! – крикнул паренек, видя, что Митч встает.
   – Ведь твоя мама будет волноваться? – вмешалась Ройс.
   – Будет, – промямлил Джейсон и обмяк.
   – Вот и успокоим ее, – сказала Ройс с подкупающей улыбкой.
   – Мужик не позволит мне ночевать в чужом доме.
   – Кто это? Твой отчим?
   – Угу. У него дерьмо вместо мозгов. – Страдальческий голос Джейсона был выразительнее его слов. – Вечно он всех охаивает.
   – Это как же? – Ройс наклонилась к нему.
   – Он ненавидит Митча, – пробурчал Джейсон, обращаясь к своим расшнурованным теннисным тапочкам.
   Ройс покосилась на Митча, но разобрать, как он отреагировал на это откровение, было сложно. Она хотела крикнуть, что Митч так много сделал для Джейсона, что отчиму следует испытывать к нему благодарность, и с трудом сохранила спокойствие.
   – За что?
   Она не ждала ответа, но он последовал, хотя и шепотом:
   – Он думает… Он называет Митча педиком. – Парень перешел на скороговорку: – Говорит, раз Митчу хочется проводить со мной время, значит, он педик.
   – Чепуха! – Ройс снова покосилась на Митча, но тот оставался по обыкновению невозмутим. – Он помогает тебе как раз потому, что сам в твоем возрасте был лишен помощи.
   – Знаю, – робко протянул Джейсон. – Вы это мужику втолкуйте. Ройс встала.
   – Придется разобраться с твоим отчимом. Я позвоню твоей матери и назовусь подружкой Митча. – Митч попытался ее остановить, но Ройс подняла руку, заставив его умолкнуть. – Я не назову своего имени, а просто скажу, что ночую здесь, а Джейсон будет спать на диване. Тогда им не о чем будет волноваться, а твоему отчиму придется проглотить язык.
   Пока Митч ходил наверх за бельем, Ройс позвонила матери Джейсона. Повесив трубку, она поздравила себя с исполненным долгом. Через минуту телефон ожил опять. Она потянулась к аппарату на стене, с которого только что говорила, но потом поняла, что звонит ее портативный телефон.
   Она взглянула на часы. В половине третьего ночи ее не станет беспокоить даже Брент.
   – Алло? – Она произнесла это слово хрипло, притворяясь, будто ее разбудили.
   Ответом ей был странный звук – то ли кашель, то ли смешок, погашенный прижатой ко рту ладонью.
   Кто-то проказничает или неверно набрал номер.

Часть третья
ПРАВОСУДИЕ В АМЕРИКЕ

24

   Ройс колебалась, наблюдая из дверей «Старлайт Бистро» за Вал и Талией, явившимися раньше ее и занявшими столик на террасе с видом на залив. Их любимое кафе, где они столько раз праздновали дни рождения или просто беззаботно проводили время, было защищено от летнего солнца козырьком густого плюща. По периметру террасы красовались вазы с пестрыми растениями, предпочитающими тень.
   Как пройдет встреча? Ройс впервые виделась с подругами после слушаний, когда они пришли в зал суда. Несмотря на многолетний стаж их дружбы, Ройс мучилась смутными подозрениями.
   Вдруг эта дружба – всего лишь иллюзия? Вдруг одна из подруг ненавидит ее, да так люто, что готова загубить всю ее жизнь?
   Если на то пошло, то по поводу Митча, которому она доверяла больше, чем всем остальным, у нее тоже имелись сомнения. Нет ли в его загадочном прошлом чего-то такого, что ей навредит? Чем меньше дней оставалось до суда, тем больше ее охватывала паника. Она походила на пловчиху, отчетливо различающую берег, но знающую, что не доплывет и утонет.
   – Ройс! – Талиа бросилась к ней навстречу и заключила в объятия.
   Несколько посетителей обернулись на ее крик, и Ройс поняла, что узнана. В этом не было большой беды. Митч позволил ей пообедать с подругами, после чего ей предстояло явиться к нему в контору и продолжить подготовку к процессу.
   На Ройс был бежевый костюм и черная шелковая блузка, она выглядела стройной, собранной, профессиональной. Сам Ингеблатт не нашел бы в ее облике ничего сексуального.
   – Талиа! – вскричала Ройс, пораженная слезами, появившимися у подруги на глазах. – Как я рада тебя видеть!
   Она сильно скучала по ней. Пускай они соперничали из-за одного и того же мужчины, но за долгие годы у них набралось так много общего—и хорошего, и плохого, – что Ройс отказывалась верить, будто Талиа способна причинить ей хотя бы малейший вред. Собственная подозрительность угнетала ее. Неужели ей суждено существовать в мире, где нельзя доверять ни родне, ни близким друзьям?
   Талиа знакомым жестом убрала за ухо длинную прядь черных волос.
   – Я по тебе соскучилась.
   Голос ее выдавал такое сильное волнение, что Ройс тоже еле удержалась от слез. Подозрения не мешали радости встречи.
   – И я.
   Они рука об руку вернулись к столику, где их дожидалась Вал.
   На взгляд Ройс, Вал выглядела уставшей, но в то же время более счастливой и умиротворенной, чем когда-либо прежде. Она встала и со свойственной ей сдержанностью слегка приобняла Ройс. Это совершенно не походило на всплеск чувств, продемонстрированный Талией.
   В былые времена Ройс объясняла скованность Вал ее натянутыми отношениями с родителями, которым не было свойственно проявлять чувства, но сейчас она задумалась, не могут ли оказаться правдой слова Уолли. Вдруг Вал втайне ненавидит ее?
   – Шикарно выглядишь, – сообщила ей Вал, когда вся троица уселась. – Сильно похудела.
   – Почти на двадцать фунтов, – сказала Ройс. Она отказалась от диеты уже несколько недель назад, но продолжала терять в весе, хотя поглощала калорийное печенье, за что ее без устали дразнил Митч.
   – И хватит, – предостерегла ее Вал. – А то станешь скелетом.
   Воцарилось молчание; никто не знал, как его прервать. Положение спас официант, назвавшийся Тоби и поведший себя так, словно набивался к клиенткам в закадычные друзья: он подал им меню и подробнейшим образом описал предлагаемые в этот день блюда.
   – Ну, как дела? – спросила Вал. В отблеске летнего солнца, проникающего сквозь листву, ее волосы отливали янтарем.
   Ройс пожала плечами. Митч позволил ей встретиться с подругами, но наказал ни в коем случае не болтать о деле. Никто не знал о том, что у осведомительницы были ключи Ройс, и о том, кто такой на самом деле итальянский граф. Намерение Митча разыскать любовницу Уорда тоже оставалось в тайне.