Страница:
Она с удовольствием передушила бы этих людей. Но было уже поздно. Дело было сделано, зло причинено. Что бы Ройс ни предприняла, изменить что-либо было не в ее силах.
«Потом приехал судья. Мисс Реймонд наняла старого Бастера Тейтума, единственного адвоката в наших краях, который представлял на процессе интересы Бобби. У Бастера оказалась мертвая хватка. Он убедил судью отпустить Бобби, но судья постановил, что паренька надо забрать из Фэр-Акрз. Он сказал, что это неподходящее место для ребенка. Бобби сидел рядом с Бастером с боевым видом, но стоило ему услышать, что его отбирают у мамы, он расплакался. Вернее, развопился. До сих пор слышу его крик: „Хочу к маме! Пожалуйста, не забирайте меня у мамы!“ Шерифу и его помощнику стоило больших трудов запихнуть Бобби в полицейскую машину. Как сейчас вижу его носик, прижатый к стеклу, кулачок, колотящий по дверце. „Мама, мама, мама!“ – так он кричал. У меня сердце готово было разорваться. Но этим дело не кончилось. Пришлось рассказать обо всем Лолли. „Мое дитя! – разрыдалась она, когда обо всем узнала. – Не позволяйте им забирать его! Как я буду здесь одна, без моего ребенка? Не могу! Помогите хоть кто-нибудь!“ Потом Лолли перестала есть. Она даже бросила работать в огороде, хотя раньше очень любила это занятие. Знай себе твердила: „Не оставляйте меня здесь одну. Без ребенка я умру. Умру!“
Ройс было так невыносимо грустно слушать этот горестный рассказ, что у нее по-настоящему заболело сердце. Внутри у нее распрямилась пружина, прежде сдерживавшая проявление чувств, и она громко всхлипнула. Она любила детей, всегда хотела иметь своего ребенка. Каково это – лишиться ребенка, когда ты чувствуешь себя в западне, совершенно беспомощной?
Уолли выключил магнитофон и потрепал ее по руке. Глаза его были полны сострадания.
– Это далеко не все. Но давай сперва послушаем сестру Марию Агнес. Тогда ты ознакомишься с историей Митча в хронологическом порядке.
Ройс через силу кивнула. Митчу действительно нельзя было оставаться в Фэр-Акрз, иначе он совершил бы преступление, но она не могла не думать о несчастном одиноком мальчугане, утратившем одним махом любимого четвероногого друга и мать.
Уолли внимательно посмотрел на нее и вынул из кармана фотографию.
– Эмма сняла Лолли и Митча. Тогда ему было пять лет.
Ройс дрожащими пальцами взяла у него выцветшую фотографию.
– Какой милый! Взгляни на эти веснушки! А Лолли – просто красотка!
У матери Митча были такие же, как у него, темные волосы и пронзительные голубые глаза. Фотография была очень трогательной: мама с сынишкой. Именно такие сюжеты выбирают для слащавой рекламы специалисты с Мэдисон-авеню. Глядя на них, невозможно было догадаться, какие терзания им предстоят.
ХОЧУ К МАМЕ!
КАК Я БУДУ ЗДЕСЬ ОДНА, БЕЗ МОЕГО РЕБЕНКА?
Ройс смахнула слезы. В ней мощно забурлили материнские инстинкты. О, как она любила Митча! Как ей хотелось обнимать его, дарить ему любовь, которой он был лишен столько лет!
– Ты готова слушать разговор с монахиней? – спросил ее Уолли.
Она задавала себе вопрос, догадывается ли дядя о чувствах, которые она испытывает к Митчу. Впрочем, это не имело никакого значения. Уолли придется смириться с тем, что она любит Митча.
– Готова.
Сестра Мария Агнес говорила голосом культурной женщины.
«Конечно, я помню Митча. Я преподавала в академии Святого Игнатия как раз в тот год, когда его прислали к нам по предписанию судьи. Тогда главной у нас была сестра Элизабет. Она сказала нам, что дело предстоит иметь с неуравновешенным ребенком, которого придется направлять на путь истинный.
Но на самом деле перед нами предстал очаровательный мальчуган, который молил об одном – позволить ему видеться с матерью. Видит Бог, сестре Элизабет надлежало проявить к нему сострадание, но чувство долга – так она это объясняла – заставляло ее следить за тем, чтобы мальчик не совершал ошибок. Она записала его под новым именем, чтобы на нем не стояла печать «сына свихнутой мамаши». Она назвала его именем перекрестка, на котором стояла школа. По ее словам, так он навсегда запомнит, чему его там научили. Лично я считала это садизмом. Она вообще проявляла по отношению к этому ребенку жестокость. В его комнате должно было быть чище, чем в остальных, молиться он должен был дольше, чем остальные. Стоило ему раз ослушаться, как его на неделю сажали на томатный суп. Можете мне поверить, она умела найти повод для наказания».
Сколько же невзгод может выпасть на долю одного ребенка! Ройс опять была близка к слезам.
«Я уверена, что сестра Элизабет ненавидела всех мужчин без разбору. К несчастью, ребенок был в ее полном распоряжении, на ее полномочия никто не мог покуситься. Сначала это был веселый ребенок, потом он превратился в угрюмого, ершистого подростка. Впрочем, я не знала с ним хлопот. Он любил заниматься английским, и я уделяла ему как можно больше внимания. Конечно, этого было недостаточно. Он неоднократно признавался мне, что очень скучает по матери. Он находился у нас шесть лет. За это время он сильно вытянулся, но сестра Элизабет не соглашалась поселить его вместе с воспитанниками его возраста. Сперва он здорово отставал по части успеваемости, но потом нагнал, и ему нечего было делать в младшей группе. Неудивительно, что у него не было друзей».
Расти без друзей! У Ройс всегда были близкие подруги – Талиа и Вал, а также уйма приятельниц. Естественно, что Митч привык к одиночеству. Он всю юность провел один, тогда как»она наслаждалась обществом друзей и семьи.
«В конце концов Митч сам потребовал, чтобы его поместили со сверстниками, но сестра в который раз ответила отказом. На следующее утро Митч сбежал. Мы подали заявление о розыске, но его так и не нашли. Два года спустя мне позвонили с вербовочного пункта. Не сомневаюсь, что Господь понял и простил мою ложь. Я знала, что Митчу еще нет восемнадцати, но подтвердила сведения из свидетельства о рождении. Не знаю, где он провел эти два года, как жил, но я подумала, что во флоте ему будет лучше. Меня до сих пор преследуют воспоминания о несчастном мальчугане, оплакивающем свою собаку и ночь за ночью зовущем мать».
Ройс не ожидала подобного рассказа. Возможно, судья верно решил, что мальчику не место в психиатрической лечебнице, но, с другой стороны, он прожил все восемь лет своей юной жизни с матерью. Как ни ужасны были события, в результате которых он появился на свет, между матерью и сыном появилась тесная связь. Лолли хватило рассудка, чтобы понять, что у нее отбирают сына.
Раньше они были вместе, потом их разлучили. Ройс представила себе, как они мучились в одиночестве по ночам, как заливались слезами. Они оплакивали друг друга, свое прошлое и загубленное будущее.
Почему Митчу пришлось столкнуться с такой бессердечной монахиней? Еще чудо, что он вопреки всему выжил, стал такой сильной личностью. Однако психические травмы остались – они были надежно укрыты, но давали о себе знать.
Он потянулся к Марии, ожидая от нее любви, но и она предала его, избрав Брента. Ройс все больше понимала, какое значение имеет ее верность Митчу. Слишком часто, да еще в решающие моменты жизни, ему приходилось убеждаться в человеческой ненадежности.
– Ройс, – прервал ее размышления Уолли, – ответь, готова ли ты выслушать окончание всей этой истории.
Она обреченно кивнула. Уолли снова поставил в магнитофон первую кассету.
«Я глазам своим не поверила, когда воскресным днем спустя шесть лет Бобби снова появился в Фэр-Акрз – высокий, без веснушек. Но стоило ему назвать мое имя, как я его узнала. Он сказал, что ему позволили приехать из монастыря на автобусе, чтобы навестить мать. Я сразу сообразила, что это ложь. Одежда его выглядела так, словно он ночевал в стогу. Но я подумала, что не будет большого вреда, если они увидятся. Когда Бобби отослали, Лолли страшно горевала. Встреча с сыном залечит ее душевные раны».
Смельчак Митч! Он пересек половину штата, не имея, наверное, ни гроша в кармане, чтобы увидеть мать! Черствая сестра Элизабет ни за что не выделила бы ему карманных денег.
«Я повела его за корпус, в огород, где работала его мать. Я знала, что их лучше оставить одних. Я увидела из дверей, как он подошел к ней со спины и позвал: „Мама, это я. Я вернулся домой“.
Домой? Ройс представила себе особняк в викторианском стиле, в котором она провела всю жизнь. Вот что такое дом! Митчу же было суждено всю жизнь считать родиной дурдом.
«У Лолли было такое выражение лица, что я поневоле прослезилась. С того дня, как у нее отняли Бобби, она так не улыбалась. Она медленно выпрямилась, зажав в руке садовую лопатку, но видно было, что она боится оборачиваться, считая, что этот голос ей почудился. Бобби дотронулся до ее плеча. „Мам, я тебя люблю. Я вернулся“.
Лолли обернулась. Боже правый, можно было подумать, что перед ней сам дьявол во плоти. «Только не ты! – взвизгнула она. – Я убью тебя! Клянусь, убью!» Прежде чем я успела вмешаться, она накинулась на него, замахнувшись лопаткой с острыми зубьями. Если бы он не протянул руки, чтобы ее обнять, она бы выбила ему глаз.
«Беги, Бобби! – крикнула я. – Оставь ее!»
Он отскочил. У него было окровавленное лицо, из глаз катились слезы. Не знаю, как выдержало эту сцену мое сердце! А Лолли все надрывалась: «Ненавижу! Еще раз до меня дотронешься – удавлю!»
28
«Потом приехал судья. Мисс Реймонд наняла старого Бастера Тейтума, единственного адвоката в наших краях, который представлял на процессе интересы Бобби. У Бастера оказалась мертвая хватка. Он убедил судью отпустить Бобби, но судья постановил, что паренька надо забрать из Фэр-Акрз. Он сказал, что это неподходящее место для ребенка. Бобби сидел рядом с Бастером с боевым видом, но стоило ему услышать, что его отбирают у мамы, он расплакался. Вернее, развопился. До сих пор слышу его крик: „Хочу к маме! Пожалуйста, не забирайте меня у мамы!“ Шерифу и его помощнику стоило больших трудов запихнуть Бобби в полицейскую машину. Как сейчас вижу его носик, прижатый к стеклу, кулачок, колотящий по дверце. „Мама, мама, мама!“ – так он кричал. У меня сердце готово было разорваться. Но этим дело не кончилось. Пришлось рассказать обо всем Лолли. „Мое дитя! – разрыдалась она, когда обо всем узнала. – Не позволяйте им забирать его! Как я буду здесь одна, без моего ребенка? Не могу! Помогите хоть кто-нибудь!“ Потом Лолли перестала есть. Она даже бросила работать в огороде, хотя раньше очень любила это занятие. Знай себе твердила: „Не оставляйте меня здесь одну. Без ребенка я умру. Умру!“
Ройс было так невыносимо грустно слушать этот горестный рассказ, что у нее по-настоящему заболело сердце. Внутри у нее распрямилась пружина, прежде сдерживавшая проявление чувств, и она громко всхлипнула. Она любила детей, всегда хотела иметь своего ребенка. Каково это – лишиться ребенка, когда ты чувствуешь себя в западне, совершенно беспомощной?
Уолли выключил магнитофон и потрепал ее по руке. Глаза его были полны сострадания.
– Это далеко не все. Но давай сперва послушаем сестру Марию Агнес. Тогда ты ознакомишься с историей Митча в хронологическом порядке.
Ройс через силу кивнула. Митчу действительно нельзя было оставаться в Фэр-Акрз, иначе он совершил бы преступление, но она не могла не думать о несчастном одиноком мальчугане, утратившем одним махом любимого четвероногого друга и мать.
Уолли внимательно посмотрел на нее и вынул из кармана фотографию.
– Эмма сняла Лолли и Митча. Тогда ему было пять лет.
Ройс дрожащими пальцами взяла у него выцветшую фотографию.
– Какой милый! Взгляни на эти веснушки! А Лолли – просто красотка!
У матери Митча были такие же, как у него, темные волосы и пронзительные голубые глаза. Фотография была очень трогательной: мама с сынишкой. Именно такие сюжеты выбирают для слащавой рекламы специалисты с Мэдисон-авеню. Глядя на них, невозможно было догадаться, какие терзания им предстоят.
ХОЧУ К МАМЕ!
КАК Я БУДУ ЗДЕСЬ ОДНА, БЕЗ МОЕГО РЕБЕНКА?
Ройс смахнула слезы. В ней мощно забурлили материнские инстинкты. О, как она любила Митча! Как ей хотелось обнимать его, дарить ему любовь, которой он был лишен столько лет!
– Ты готова слушать разговор с монахиней? – спросил ее Уолли.
Она задавала себе вопрос, догадывается ли дядя о чувствах, которые она испытывает к Митчу. Впрочем, это не имело никакого значения. Уолли придется смириться с тем, что она любит Митча.
– Готова.
Сестра Мария Агнес говорила голосом культурной женщины.
«Конечно, я помню Митча. Я преподавала в академии Святого Игнатия как раз в тот год, когда его прислали к нам по предписанию судьи. Тогда главной у нас была сестра Элизабет. Она сказала нам, что дело предстоит иметь с неуравновешенным ребенком, которого придется направлять на путь истинный.
Но на самом деле перед нами предстал очаровательный мальчуган, который молил об одном – позволить ему видеться с матерью. Видит Бог, сестре Элизабет надлежало проявить к нему сострадание, но чувство долга – так она это объясняла – заставляло ее следить за тем, чтобы мальчик не совершал ошибок. Она записала его под новым именем, чтобы на нем не стояла печать «сына свихнутой мамаши». Она назвала его именем перекрестка, на котором стояла школа. По ее словам, так он навсегда запомнит, чему его там научили. Лично я считала это садизмом. Она вообще проявляла по отношению к этому ребенку жестокость. В его комнате должно было быть чище, чем в остальных, молиться он должен был дольше, чем остальные. Стоило ему раз ослушаться, как его на неделю сажали на томатный суп. Можете мне поверить, она умела найти повод для наказания».
Сколько же невзгод может выпасть на долю одного ребенка! Ройс опять была близка к слезам.
«Я уверена, что сестра Элизабет ненавидела всех мужчин без разбору. К несчастью, ребенок был в ее полном распоряжении, на ее полномочия никто не мог покуситься. Сначала это был веселый ребенок, потом он превратился в угрюмого, ершистого подростка. Впрочем, я не знала с ним хлопот. Он любил заниматься английским, и я уделяла ему как можно больше внимания. Конечно, этого было недостаточно. Он неоднократно признавался мне, что очень скучает по матери. Он находился у нас шесть лет. За это время он сильно вытянулся, но сестра Элизабет не соглашалась поселить его вместе с воспитанниками его возраста. Сперва он здорово отставал по части успеваемости, но потом нагнал, и ему нечего было делать в младшей группе. Неудивительно, что у него не было друзей».
Расти без друзей! У Ройс всегда были близкие подруги – Талиа и Вал, а также уйма приятельниц. Естественно, что Митч привык к одиночеству. Он всю юность провел один, тогда как»она наслаждалась обществом друзей и семьи.
«В конце концов Митч сам потребовал, чтобы его поместили со сверстниками, но сестра в который раз ответила отказом. На следующее утро Митч сбежал. Мы подали заявление о розыске, но его так и не нашли. Два года спустя мне позвонили с вербовочного пункта. Не сомневаюсь, что Господь понял и простил мою ложь. Я знала, что Митчу еще нет восемнадцати, но подтвердила сведения из свидетельства о рождении. Не знаю, где он провел эти два года, как жил, но я подумала, что во флоте ему будет лучше. Меня до сих пор преследуют воспоминания о несчастном мальчугане, оплакивающем свою собаку и ночь за ночью зовущем мать».
Ройс не ожидала подобного рассказа. Возможно, судья верно решил, что мальчику не место в психиатрической лечебнице, но, с другой стороны, он прожил все восемь лет своей юной жизни с матерью. Как ни ужасны были события, в результате которых он появился на свет, между матерью и сыном появилась тесная связь. Лолли хватило рассудка, чтобы понять, что у нее отбирают сына.
Раньше они были вместе, потом их разлучили. Ройс представила себе, как они мучились в одиночестве по ночам, как заливались слезами. Они оплакивали друг друга, свое прошлое и загубленное будущее.
Почему Митчу пришлось столкнуться с такой бессердечной монахиней? Еще чудо, что он вопреки всему выжил, стал такой сильной личностью. Однако психические травмы остались – они были надежно укрыты, но давали о себе знать.
Он потянулся к Марии, ожидая от нее любви, но и она предала его, избрав Брента. Ройс все больше понимала, какое значение имеет ее верность Митчу. Слишком часто, да еще в решающие моменты жизни, ему приходилось убеждаться в человеческой ненадежности.
– Ройс, – прервал ее размышления Уолли, – ответь, готова ли ты выслушать окончание всей этой истории.
Она обреченно кивнула. Уолли снова поставил в магнитофон первую кассету.
«Я глазам своим не поверила, когда воскресным днем спустя шесть лет Бобби снова появился в Фэр-Акрз – высокий, без веснушек. Но стоило ему назвать мое имя, как я его узнала. Он сказал, что ему позволили приехать из монастыря на автобусе, чтобы навестить мать. Я сразу сообразила, что это ложь. Одежда его выглядела так, словно он ночевал в стогу. Но я подумала, что не будет большого вреда, если они увидятся. Когда Бобби отослали, Лолли страшно горевала. Встреча с сыном залечит ее душевные раны».
Смельчак Митч! Он пересек половину штата, не имея, наверное, ни гроша в кармане, чтобы увидеть мать! Черствая сестра Элизабет ни за что не выделила бы ему карманных денег.
«Я повела его за корпус, в огород, где работала его мать. Я знала, что их лучше оставить одних. Я увидела из дверей, как он подошел к ней со спины и позвал: „Мама, это я. Я вернулся домой“.
Домой? Ройс представила себе особняк в викторианском стиле, в котором она провела всю жизнь. Вот что такое дом! Митчу же было суждено всю жизнь считать родиной дурдом.
«У Лолли было такое выражение лица, что я поневоле прослезилась. С того дня, как у нее отняли Бобби, она так не улыбалась. Она медленно выпрямилась, зажав в руке садовую лопатку, но видно было, что она боится оборачиваться, считая, что этот голос ей почудился. Бобби дотронулся до ее плеча. „Мам, я тебя люблю. Я вернулся“.
Лолли обернулась. Боже правый, можно было подумать, что перед ней сам дьявол во плоти. «Только не ты! – взвизгнула она. – Я убью тебя! Клянусь, убью!» Прежде чем я успела вмешаться, она накинулась на него, замахнувшись лопаткой с острыми зубьями. Если бы он не протянул руки, чтобы ее обнять, она бы выбила ему глаз.
«Беги, Бобби! – крикнула я. – Оставь ее!»
Он отскочил. У него было окровавленное лицо, из глаз катились слезы. Не знаю, как выдержало эту сцену мое сердце! А Лолли все надрывалась: «Ненавижу! Еще раз до меня дотронешься – удавлю!»
28
– Боже всемогущий! – вскричала Ройс. – Лолли не узнала Митча! Она приняла его за человека, который зверски изнасиловал ее, – отца Митча, они, наверное, очень похожи.
– Именно. – Уолли выключил магнитофон. – Эмма пыталась втолковать это Лолли, но та была так безутешна, что ее пришлось накачать успокоительными. Эмма дала Митчу двадцать долларов и заставила уехать, не дожидаясь, пока Лолли станет еще хуже.
Каково это – жить с сознанием того, что твоя собственная мать пыталась тебя убить? Хуже того – знать, какой подлец твой отец. Неподъемная ноша для ребенка!
После того как на него набросилась родная мать, Митч остался один в целом свете. Ройс устыдилась своего малодушия в тюрьме. Она ни за что не оставит Митча. У него никогда не было близкого человека. Ройс убеждала себя, что теперь все переменится. Она покажет ему, как сильно его любит, как спокойно он может на нее положиться.
– Неизвестно, как он провел следующие два года, – сказал Уолли. – Наверное, жил на улице, пока не сумел состряпать свидетельство о рождении и поступить во флот.
– Таким юным, в шестнадцать с чем-то лет!
– Для своего возраста он был рослым парнем, к тому же по смекалке наверняка вдвое превосходил своих одногодков.
– Теперь понятно, почему он так суров и независим. – Ей отчаянно хотелось защитить Митча. – Я не хочу, чтобы кто-либо узнал об этих пленках. Наверное, Митч переводит деньги через Каймановы острова для того, чтобы никто не беспокоил его мать.
– Я тоже так думаю. Митч перевел Лолли, как только закончил образование и собрал денег. Он тогда работал в прокуратуре и горел честолюбием. Он понимал, что видный юрист – приманка для журналистов. Какой-нибудь репортер обязательно докопался бы до его матери.
– Это как раз такой сенсационный сюжет, по которым сходят с ума таблоиды. – Ройс вздохнула. – Как же его не любить? Он способен на что угодно, лишь бы защитить мать, пускай та способна его убить. – Она покачала головой, негодуя на себя. – Что такого я нашла в Бренте Фаренхолте? Да, он тоже любит мать, но разве это сопряжено для него с трудностями? Живи и пользуйся любовью ближнего. Вернее, обожанием.
– Могу представить, что ты испытываешь. – Уолли потянулся через стол и сжал обе ее руки. – Мне тоже жаль Митча, но я все равно не хочу, чтобы ты имела с ним дело.
– Ты сказал то же самое по телефону. Но почему? Я знаю, ты вспоминаешь отца, но разве ты не понимаешь, что объяснение его неуемного честолюбия – эти нечеловеческие испытания? Ведь успех часто выступает как замена любви. – Она заглянула в дядины глаза, так похожие на ее собственные. – Возможно, отец в любом случае наложил бы на себя руки. После смерти матери он был страшно подавлен. В записке, которую он мне оставил, говорилось, что без матери он не способен вынести ни суд, ни жизнь вообще.
– Я давным-давно простил Митча, но все равно не хочу вашей связи. Помнишь, что случилось в детстве с Шоном?
Только не Шон, мелькнуло в голове у Ройс. Выходит, Уолли так и не избавился от этого наваждения. В детстве Шон стал жертвой изнасилования. Она пыталась войти в его положение, но, положа руку на сердце, считала его эгоистичным и ограниченным.
– Люди, получившие в детстве психическую травму и не знавшие любви, неспособны поддерживать стабильные отношения. Они хотят этого, но не знают, как это делается. Помяни мое слово, Митчелл Дюран причинит тебе только боль.
Ройс понимала, что под этим прогнозом подписались бы многие психиатры, но стояла на своем. Митч пережил эмоциональное потрясение, но это еще не означает, что он неспособен любить.
– Я его не предам. Ни теперь, ни потом. Я люблю его.
– Ты – вылитая мать. – Уолли вздохнул. – Любящая, но упрямая. Не думал, что ты сможешь простить Митча. Даже прочитав в газете про твое алиби, я испытал сильное удивление.
– Наверное, я действительно пошла в мать. Папа – тот не страдал упрямством. Он был готов всех понять и простить. Если бы он остался в живых, то и Митча простил бы.
Уолли немного поколебался, а потом молвил:
– Нет, не простил бы. Потому что прощать было нечего. Митч был прав. За рулем машины сидел не друг твоего отца.
Ройс поежилась. Час от часу не легче! Она обеими руками вцепилась в табурет.
– Ты хочешь сказать, что отец сам…
– Не это. В ту ночь за рулем сидел я. Я слишком много выпил. Учитывая обязательное назначение наказания за повторные правонарушения, я бы угодил за решетку. Твой отец сам настоял на том, чтобы принять вину на себя. Мы надеялись выкрутиться. Брюса выбросило из машины, которую объяло пламя, уничтожившее улики. Получилось по-нашему. Полиции почти не за что было зацепиться, но Дюрану хватило даже мелочей.
Ройс не могла оторвать руки от табурета. Она совершенно обессилела. Почему Уолли до сих пор скрывал от нее правду?
– Я бы никогда не позволил, чтобы Терри засудили вместо меня, – продолжал Уолли с затуманенным взором. – Для меня твой отец был не просто родным братом, а еще и другом. После объявления обвинения мы решили, что на следующий день я явлюсь в полицию – вместе с Терри. Но он предпочел застрелиться. Я бы все равно признался, но Терри оставил мне записку, в которой умолял не являться с повинной – ради тебя. Он не хотел, чтобы ты осталась одна в целом свете.
Ройс подумала, что это было вполне в духе отца. Он всегда делал все, чтобы защитить тех, кого любил, особенно Уолли. Он выступал его ангелом-хранителем, зная, как жесток к Уолли этот мир.
Для гомосексуалиста тюрьма была бы хуже ада. Несомненно, отец поступил так с мыслью и о ней. Без Уолли она осталась бы одна-одинешенька. До ее итальянской родни было слишком далеко.
– С той ночи я не брал в рот ни капли спиртного, – признался Уолли. – Я дал себе слово, что буду заботиться о тебе не хуже отца. Вот почему мне так хотелось узнать всю правду о Митче, вот почему я так боюсь, что он причинит тебе боль.
Он прерывисто вздохнул.
– Я всего лишь сделал то, что было завещано твоим отцом. Я бы ничего тебе не сказал, но твоя любовь к Митчу видна невооруженным глазом. Он был высокомерен и тщеславен, но правильно обо всем догадался. Прости меня за то, что я столько времени молчал.
Прежде Ройс стала бы горько корить Уолли и Митча за смерть отца, но теперь она изменилась. Слишком много всего произошло, слишком многие люди испытывали страдания, чтобы усугублять их своими упреками. Она обняла дядю.
– Конечно, прощаю! Ты знаешь, как я тебя люблю. Я понимаю, что тобой руководило. Наша семья всегда знала, как важна любовь. Прошу тебя, помоги мне доказать Митчу, что значит иметь любящую семью.
– Дженни! – негромко позвал Митч, и собака заколотила хвостом по стенкам бокса. Митч и Ройс пришли в отделение для выздоравливающих собак ветеринарной клиники. Ройс сжала Митчу руку. – Я знал, что ты поправишься.
– Скоро мы сможем забрать ее домой? – спросила Ройс, протягивая руку, чтобы погладить собаку, которая тут же благодарно лизнула ей ладонь. Атмосфера в клинике была холодная, стерильная. Ретриверу будет гораздо лучше дома, с заботливой Ройс.
– Ветеринар сказал, что уже через несколько дней. – Митч во все глаза смотрел на Ройс, ласкающую Дженни. «Мы», «забрать домой»? Существовали ли вообще такие волшебные слова? В кои-то веки ему повезло: Дженни и Ройс оставались с ним.
Теперь надо было взять последнее препятствие. Пока преступник не будет изобличен, Ройс находилась в опасности. Возможно, его целью не является она, но кто знает, что у него на уме?
Дело пугало своей непредсказуемостью, а Митч не собирался рисковать любимой.
Он признавал правило трех суток. Если по прошествии этого срока преступник не обнаруживается, шансы на его поимку начинают убывать с пугающей быстротой.
Услышав, что время свидания прошло, Митч повел Ройс к выходу. Дженни жалобно заскулила.
– Понятно, почему ветеринар не хотел разрешать нам навестить Дженни, – сказала Ройс. – Животные – не люди, им не объяснишь, что ты уходишь не навсегда. Дженни не понимает, почему мы не забираем ее домой.
– До скорого, Дженни, – окликнул Митч Дженни, не в силах смотреть ретриверу в глаза. Удивительно, как эта собака напоминала ему Харли. У нее были такие же душевные глаза – зеркало ее верного сердца.
Пока он вез ее в ресторан, Ройс хранила молчание. Официант проводил их к столику, отгороженному от зала сочным папоротником. Свеча освещала удобную банкетку и столик, сервированный серебряными приборами и хрустальными бокалами.
Митч заметил, что весь день Ройс была сама не своя. Ее грусть удивляла его – ведь ее дядя как ни в чем не бывало прибыл обещанным рейсом. Необычной была также ее нежность. Она не упускала ни одной возможности прикоснуться к нему, поцеловать. Он, конечно, отнюдь не жаловался, наоборот, не знал, за что ему такая благодать.
Последние пять лет он все время пытался представить, на что похожа любовь Ройс. Он думал, что она проявит замкнутость: раскованная ночью, она будет отчужденной при свете дня. Но он ошибся: Ройс оказалась нежной любовницей; выяснилось, что это именно то, что ему нужно.
Митч заказал шампанское. В тот момент, когда официант вытащил из бутылки пробку, раздался писк пейджера.
– Это Пол. Не пей без меня.
К столу он возвратился с идиотской улыбкой до ушей: он был так счастлив, что просто не мог этого скрыть. Ройс весело улыбнулась – впервые за весь день. Он поднял бокал.
– За победу.
– Ты хочешь сказать…
– Я звонил Полу. Он сказал, что Абигайль Карнивали выступила по телевидению – в самое популярное время, естественно, – с сообщением, что с тебя снимаются подозрения.
Ройс зажмурилась; золотые ресницы отбрасывали тени на ее щеки.
– Слава Богу! – Она открыла глаза. – Значит, все кончено?
Ему очень хотелось ответить утвердительно, но он не стал ее обманывать:
– Твои нелады с законом позади, но нельзя забывать, что убийца по-прежнему на свободе. Пол говорит, что полиция готовится к аресту.
– Кого они арестуют?
– Пол перезвонит, как только узнает. – Митч поднял бокал; Ройс последовала его примеру. – За победу!
Они молча отхлебнули шампанское. Митч ожидал от Ройс более бурной реакции на приятную новость, но она сидела, погруженная в свои мысли. При этом она напряженно смотрела на него. Он никак не мог расшифровать выражение ее лица.
– Митч, я хотела спросить о Харли. Ты…
– Черт, напрасно я тебе о нем рассказал. Сегодня мне не хотелось бы ворошить прошлое. – На самом деле его так и подмывало рассказать Ройс о себе все, чтобы она понимала его так, как не понимал никто, но только не сегодня. Прошлое было слишком мрачной темой, чтобы посвящать ему вечер, который он предназначил для планов на будущее. – Помнишь, я обещал тебе романтический вечер?
Она ответила теплой, любящей улыбкой и чмокнула его в щеку.
– Свечи и шампанское – это прогресс по сравнению с лифтом в полицейском участке.
– Я люблю тебя, Ройс, – хрипло проговорил он. – Со мной этого еще ни разу не было.
– Ты знаешь, что я тебя тоже люблю.
– Несмотря на отца? – Черт, напрасно он это сказал!
Она ответила, не колеблясь:
– Да. Сегодня утром Уолли признался, что ты был прав тогда. – Она глубоко вздохнула. – За рулем сидел не друг отца, а Уолли.
– Уолли? – Это стало для Митча полной неожиданностью. – Это ни разу не пришло мне в голову. Полиция считала, что он выбежал из дому, услыхав удар. – Он прищурился. – Взял и признался? Через столько лет?
– Да. Отец не хотел, чтобы Уолли говорил мне правду.
Митч выслушал ее объяснения, в сотый раз задаваясь вопросом, не мог ли Уолли быть замешан в неудачной попытке подставить Ройс.
Странно, что он ждал все эти годы и только сейчас раскололся. Впрочем, не исключено, что он просто боялся потерять любовь племянницы. Этот мотив был теперь Митчу вполне понятен.
– Независимо от того, кто вел тогда машину, я действовал из голого честолюбия. Я хотел сделать себе имя на этом процессе. Из всех уроков, которые я вынес из нелегкой школы жизни, – а некоторые из них были убийственными, – этот оказался самым жестоким. Он стоил мне пяти лет без любимой.
– Давай отправим прошлое туда, где ему самое место, – в прошлое. – Она подняла бокал. – За нас! За будущее – наше будущее.
– За нас! – Митч чокнулся с ней и отпил шампанское. – Завтра утром мне надо на минутку заглянуть на работу, а потом поедем покупать кольцо.
Она едва не ахнула – таким обыденным тоном было сделано предложение. А чего ты ожидала, упрекнула она себя. Ты же знаешь, что по части межличностных отношений у Митча не все гладко. При таком прошлом это вполне естественно.
– Не помню, предлагал ли ты мне стать твоей женой.
Он привлек ее к себе, заставив подвинуться на банкетке.
– Я люблю тебя, Ройс. Я хочу на тебе жениться.
Он сказал это с самым серьезным выражением, какое ей когда-либо приходилось видеть на его лице. Однако она услышала в его тоне нежность и растерянность – последнее стало для нее открытием. В нем проснулся мальчик, жаждущий любви, подумала она, вспоминая его трагическое детство. Она прибегла к спасительной шутке, боясь, что иначе расплачется:
– Так-то лучше.
Они дружно рассмеялись – не смущенно, как раньше, а весело, как подобает влюбленным. Потом они застыли, скрепляя любовь безмолвным объятием.
– Кажется, в этом доме только одна спальня, – сообщила ему Ройс, когда они, отужинав, возвратились домой.
Митч швырнул рубашку в шкаф, больше интересуясь зрелищем раздевающейся Ройс, чем порядком, однако ее укоризненный взгляд напомнил ему, что грязную одежду следует класть в бельевую корзину, а не забивать ею шкаф, как он поступал раньше. Что ж, брак потребует перемены привычек. Ему нравилось выслушивать придирки Ройс к его дурным привычкам и позволять ей его воспитывать.
– Ты права: здесь тесно. Возможно, нам следует перебраться в предместье Марин, где нашим детям будет где резвиться.
Ройс подняла руки, даря ему вдохновляющее зрелище всего ее сексуального тела, и надела черную шелковую ночную рубашку, которой он еще ни разу не видел.
– Марин? – Ройс пренебрежительно поджала губы, словно увидела противного жука. – Там тебе захочется иметь «БМВ» – в Марин ездят только на них. Нет, я девушка городская.
Он поневоле улыбнулся – не только глядя на нее в соблазнительной рубашечке, но и слыша ее резкие суждения. Теперь это была настоящая Ройс. С ней не соскучишься. Ему нравилось дразнить ее, вызывая на откровенность.
Ройс медленно развернулась, демонстрируя свои формы, которые тонкий шелк делал еще более откровенными.
– Нравится?
– Очень сексуально. – Он провел руками по ее бедрам, потом прикоснулся к груди; кружевной лиф скрывал соски. – Но долго тебе в этом не пробыть.
Он сбросила с себя его руки.
– Мне потребовалось несколько часов, чтобы обмануть бдительность этой нацистки Герт и выбрать себе эту вещицу. – В ее глазах горел недвусмысленный призыв. – К тому же сегодня главная – я.
– Опять? – усмехнулся он, но ее руки уже завладели его членом. Она ласкала его, припав головой к его груди.
– Мне нравится, когда ты берешь инициативу на себя, – признался он.
Она подняла глаза. Выражение ее лица было серьезным.
– Помнишь, ты говорил, будто мне хочется, чтобы ты брал меня силой? Ты сказал, что для меня это оправдание, способ не испытывать вины перед памятью отца.
– Я ошибся?
– Да. Просто мне нравилось гадать, как далеко ты зайдешь.
По ее тону он понял, что это не прелюдия перед любовным актом, а серьезный разговор.
– Ты – единственная женщина, которую я когда-либо пытался принудить к любви. Я не сделал бы этого, если бы твое тело не сигнализировало, что ты хочешь меня. Изнасилование – непростительное преступление. Ты представить себе не можешь, как я ненавидел себя в ту ночь, когда ты позвала на помощь Дженни.
– Ты меня испугал, – созналась она.
– Я хотел, чтобы ты целовала меня, говорила, что любишь меня, а не Брента, но я был так разозлен, что переусердствовал.
– Понимаю, – прошептала она и поцеловала его в шею.
– Именно. – Уолли выключил магнитофон. – Эмма пыталась втолковать это Лолли, но та была так безутешна, что ее пришлось накачать успокоительными. Эмма дала Митчу двадцать долларов и заставила уехать, не дожидаясь, пока Лолли станет еще хуже.
Каково это – жить с сознанием того, что твоя собственная мать пыталась тебя убить? Хуже того – знать, какой подлец твой отец. Неподъемная ноша для ребенка!
После того как на него набросилась родная мать, Митч остался один в целом свете. Ройс устыдилась своего малодушия в тюрьме. Она ни за что не оставит Митча. У него никогда не было близкого человека. Ройс убеждала себя, что теперь все переменится. Она покажет ему, как сильно его любит, как спокойно он может на нее положиться.
– Неизвестно, как он провел следующие два года, – сказал Уолли. – Наверное, жил на улице, пока не сумел состряпать свидетельство о рождении и поступить во флот.
– Таким юным, в шестнадцать с чем-то лет!
– Для своего возраста он был рослым парнем, к тому же по смекалке наверняка вдвое превосходил своих одногодков.
– Теперь понятно, почему он так суров и независим. – Ей отчаянно хотелось защитить Митча. – Я не хочу, чтобы кто-либо узнал об этих пленках. Наверное, Митч переводит деньги через Каймановы острова для того, чтобы никто не беспокоил его мать.
– Я тоже так думаю. Митч перевел Лолли, как только закончил образование и собрал денег. Он тогда работал в прокуратуре и горел честолюбием. Он понимал, что видный юрист – приманка для журналистов. Какой-нибудь репортер обязательно докопался бы до его матери.
– Это как раз такой сенсационный сюжет, по которым сходят с ума таблоиды. – Ройс вздохнула. – Как же его не любить? Он способен на что угодно, лишь бы защитить мать, пускай та способна его убить. – Она покачала головой, негодуя на себя. – Что такого я нашла в Бренте Фаренхолте? Да, он тоже любит мать, но разве это сопряжено для него с трудностями? Живи и пользуйся любовью ближнего. Вернее, обожанием.
– Могу представить, что ты испытываешь. – Уолли потянулся через стол и сжал обе ее руки. – Мне тоже жаль Митча, но я все равно не хочу, чтобы ты имела с ним дело.
– Ты сказал то же самое по телефону. Но почему? Я знаю, ты вспоминаешь отца, но разве ты не понимаешь, что объяснение его неуемного честолюбия – эти нечеловеческие испытания? Ведь успех часто выступает как замена любви. – Она заглянула в дядины глаза, так похожие на ее собственные. – Возможно, отец в любом случае наложил бы на себя руки. После смерти матери он был страшно подавлен. В записке, которую он мне оставил, говорилось, что без матери он не способен вынести ни суд, ни жизнь вообще.
– Я давным-давно простил Митча, но все равно не хочу вашей связи. Помнишь, что случилось в детстве с Шоном?
Только не Шон, мелькнуло в голове у Ройс. Выходит, Уолли так и не избавился от этого наваждения. В детстве Шон стал жертвой изнасилования. Она пыталась войти в его положение, но, положа руку на сердце, считала его эгоистичным и ограниченным.
– Люди, получившие в детстве психическую травму и не знавшие любви, неспособны поддерживать стабильные отношения. Они хотят этого, но не знают, как это делается. Помяни мое слово, Митчелл Дюран причинит тебе только боль.
Ройс понимала, что под этим прогнозом подписались бы многие психиатры, но стояла на своем. Митч пережил эмоциональное потрясение, но это еще не означает, что он неспособен любить.
– Я его не предам. Ни теперь, ни потом. Я люблю его.
– Ты – вылитая мать. – Уолли вздохнул. – Любящая, но упрямая. Не думал, что ты сможешь простить Митча. Даже прочитав в газете про твое алиби, я испытал сильное удивление.
– Наверное, я действительно пошла в мать. Папа – тот не страдал упрямством. Он был готов всех понять и простить. Если бы он остался в живых, то и Митча простил бы.
Уолли немного поколебался, а потом молвил:
– Нет, не простил бы. Потому что прощать было нечего. Митч был прав. За рулем машины сидел не друг твоего отца.
Ройс поежилась. Час от часу не легче! Она обеими руками вцепилась в табурет.
– Ты хочешь сказать, что отец сам…
– Не это. В ту ночь за рулем сидел я. Я слишком много выпил. Учитывая обязательное назначение наказания за повторные правонарушения, я бы угодил за решетку. Твой отец сам настоял на том, чтобы принять вину на себя. Мы надеялись выкрутиться. Брюса выбросило из машины, которую объяло пламя, уничтожившее улики. Получилось по-нашему. Полиции почти не за что было зацепиться, но Дюрану хватило даже мелочей.
Ройс не могла оторвать руки от табурета. Она совершенно обессилела. Почему Уолли до сих пор скрывал от нее правду?
– Я бы никогда не позволил, чтобы Терри засудили вместо меня, – продолжал Уолли с затуманенным взором. – Для меня твой отец был не просто родным братом, а еще и другом. После объявления обвинения мы решили, что на следующий день я явлюсь в полицию – вместе с Терри. Но он предпочел застрелиться. Я бы все равно признался, но Терри оставил мне записку, в которой умолял не являться с повинной – ради тебя. Он не хотел, чтобы ты осталась одна в целом свете.
Ройс подумала, что это было вполне в духе отца. Он всегда делал все, чтобы защитить тех, кого любил, особенно Уолли. Он выступал его ангелом-хранителем, зная, как жесток к Уолли этот мир.
Для гомосексуалиста тюрьма была бы хуже ада. Несомненно, отец поступил так с мыслью и о ней. Без Уолли она осталась бы одна-одинешенька. До ее итальянской родни было слишком далеко.
– С той ночи я не брал в рот ни капли спиртного, – признался Уолли. – Я дал себе слово, что буду заботиться о тебе не хуже отца. Вот почему мне так хотелось узнать всю правду о Митче, вот почему я так боюсь, что он причинит тебе боль.
Он прерывисто вздохнул.
– Я всего лишь сделал то, что было завещано твоим отцом. Я бы ничего тебе не сказал, но твоя любовь к Митчу видна невооруженным глазом. Он был высокомерен и тщеславен, но правильно обо всем догадался. Прости меня за то, что я столько времени молчал.
Прежде Ройс стала бы горько корить Уолли и Митча за смерть отца, но теперь она изменилась. Слишком много всего произошло, слишком многие люди испытывали страдания, чтобы усугублять их своими упреками. Она обняла дядю.
– Конечно, прощаю! Ты знаешь, как я тебя люблю. Я понимаю, что тобой руководило. Наша семья всегда знала, как важна любовь. Прошу тебя, помоги мне доказать Митчу, что значит иметь любящую семью.
– Дженни! – негромко позвал Митч, и собака заколотила хвостом по стенкам бокса. Митч и Ройс пришли в отделение для выздоравливающих собак ветеринарной клиники. Ройс сжала Митчу руку. – Я знал, что ты поправишься.
– Скоро мы сможем забрать ее домой? – спросила Ройс, протягивая руку, чтобы погладить собаку, которая тут же благодарно лизнула ей ладонь. Атмосфера в клинике была холодная, стерильная. Ретриверу будет гораздо лучше дома, с заботливой Ройс.
– Ветеринар сказал, что уже через несколько дней. – Митч во все глаза смотрел на Ройс, ласкающую Дженни. «Мы», «забрать домой»? Существовали ли вообще такие волшебные слова? В кои-то веки ему повезло: Дженни и Ройс оставались с ним.
Теперь надо было взять последнее препятствие. Пока преступник не будет изобличен, Ройс находилась в опасности. Возможно, его целью не является она, но кто знает, что у него на уме?
Дело пугало своей непредсказуемостью, а Митч не собирался рисковать любимой.
Он признавал правило трех суток. Если по прошествии этого срока преступник не обнаруживается, шансы на его поимку начинают убывать с пугающей быстротой.
Услышав, что время свидания прошло, Митч повел Ройс к выходу. Дженни жалобно заскулила.
– Понятно, почему ветеринар не хотел разрешать нам навестить Дженни, – сказала Ройс. – Животные – не люди, им не объяснишь, что ты уходишь не навсегда. Дженни не понимает, почему мы не забираем ее домой.
– До скорого, Дженни, – окликнул Митч Дженни, не в силах смотреть ретриверу в глаза. Удивительно, как эта собака напоминала ему Харли. У нее были такие же душевные глаза – зеркало ее верного сердца.
Пока он вез ее в ресторан, Ройс хранила молчание. Официант проводил их к столику, отгороженному от зала сочным папоротником. Свеча освещала удобную банкетку и столик, сервированный серебряными приборами и хрустальными бокалами.
Митч заметил, что весь день Ройс была сама не своя. Ее грусть удивляла его – ведь ее дядя как ни в чем не бывало прибыл обещанным рейсом. Необычной была также ее нежность. Она не упускала ни одной возможности прикоснуться к нему, поцеловать. Он, конечно, отнюдь не жаловался, наоборот, не знал, за что ему такая благодать.
Последние пять лет он все время пытался представить, на что похожа любовь Ройс. Он думал, что она проявит замкнутость: раскованная ночью, она будет отчужденной при свете дня. Но он ошибся: Ройс оказалась нежной любовницей; выяснилось, что это именно то, что ему нужно.
Митч заказал шампанское. В тот момент, когда официант вытащил из бутылки пробку, раздался писк пейджера.
– Это Пол. Не пей без меня.
К столу он возвратился с идиотской улыбкой до ушей: он был так счастлив, что просто не мог этого скрыть. Ройс весело улыбнулась – впервые за весь день. Он поднял бокал.
– За победу.
– Ты хочешь сказать…
– Я звонил Полу. Он сказал, что Абигайль Карнивали выступила по телевидению – в самое популярное время, естественно, – с сообщением, что с тебя снимаются подозрения.
Ройс зажмурилась; золотые ресницы отбрасывали тени на ее щеки.
– Слава Богу! – Она открыла глаза. – Значит, все кончено?
Ему очень хотелось ответить утвердительно, но он не стал ее обманывать:
– Твои нелады с законом позади, но нельзя забывать, что убийца по-прежнему на свободе. Пол говорит, что полиция готовится к аресту.
– Кого они арестуют?
– Пол перезвонит, как только узнает. – Митч поднял бокал; Ройс последовала его примеру. – За победу!
Они молча отхлебнули шампанское. Митч ожидал от Ройс более бурной реакции на приятную новость, но она сидела, погруженная в свои мысли. При этом она напряженно смотрела на него. Он никак не мог расшифровать выражение ее лица.
– Митч, я хотела спросить о Харли. Ты…
– Черт, напрасно я тебе о нем рассказал. Сегодня мне не хотелось бы ворошить прошлое. – На самом деле его так и подмывало рассказать Ройс о себе все, чтобы она понимала его так, как не понимал никто, но только не сегодня. Прошлое было слишком мрачной темой, чтобы посвящать ему вечер, который он предназначил для планов на будущее. – Помнишь, я обещал тебе романтический вечер?
Она ответила теплой, любящей улыбкой и чмокнула его в щеку.
– Свечи и шампанское – это прогресс по сравнению с лифтом в полицейском участке.
– Я люблю тебя, Ройс, – хрипло проговорил он. – Со мной этого еще ни разу не было.
– Ты знаешь, что я тебя тоже люблю.
– Несмотря на отца? – Черт, напрасно он это сказал!
Она ответила, не колеблясь:
– Да. Сегодня утром Уолли признался, что ты был прав тогда. – Она глубоко вздохнула. – За рулем сидел не друг отца, а Уолли.
– Уолли? – Это стало для Митча полной неожиданностью. – Это ни разу не пришло мне в голову. Полиция считала, что он выбежал из дому, услыхав удар. – Он прищурился. – Взял и признался? Через столько лет?
– Да. Отец не хотел, чтобы Уолли говорил мне правду.
Митч выслушал ее объяснения, в сотый раз задаваясь вопросом, не мог ли Уолли быть замешан в неудачной попытке подставить Ройс.
Странно, что он ждал все эти годы и только сейчас раскололся. Впрочем, не исключено, что он просто боялся потерять любовь племянницы. Этот мотив был теперь Митчу вполне понятен.
– Независимо от того, кто вел тогда машину, я действовал из голого честолюбия. Я хотел сделать себе имя на этом процессе. Из всех уроков, которые я вынес из нелегкой школы жизни, – а некоторые из них были убийственными, – этот оказался самым жестоким. Он стоил мне пяти лет без любимой.
– Давай отправим прошлое туда, где ему самое место, – в прошлое. – Она подняла бокал. – За нас! За будущее – наше будущее.
– За нас! – Митч чокнулся с ней и отпил шампанское. – Завтра утром мне надо на минутку заглянуть на работу, а потом поедем покупать кольцо.
Она едва не ахнула – таким обыденным тоном было сделано предложение. А чего ты ожидала, упрекнула она себя. Ты же знаешь, что по части межличностных отношений у Митча не все гладко. При таком прошлом это вполне естественно.
– Не помню, предлагал ли ты мне стать твоей женой.
Он привлек ее к себе, заставив подвинуться на банкетке.
– Я люблю тебя, Ройс. Я хочу на тебе жениться.
Он сказал это с самым серьезным выражением, какое ей когда-либо приходилось видеть на его лице. Однако она услышала в его тоне нежность и растерянность – последнее стало для нее открытием. В нем проснулся мальчик, жаждущий любви, подумала она, вспоминая его трагическое детство. Она прибегла к спасительной шутке, боясь, что иначе расплачется:
– Так-то лучше.
Они дружно рассмеялись – не смущенно, как раньше, а весело, как подобает влюбленным. Потом они застыли, скрепляя любовь безмолвным объятием.
– Кажется, в этом доме только одна спальня, – сообщила ему Ройс, когда они, отужинав, возвратились домой.
Митч швырнул рубашку в шкаф, больше интересуясь зрелищем раздевающейся Ройс, чем порядком, однако ее укоризненный взгляд напомнил ему, что грязную одежду следует класть в бельевую корзину, а не забивать ею шкаф, как он поступал раньше. Что ж, брак потребует перемены привычек. Ему нравилось выслушивать придирки Ройс к его дурным привычкам и позволять ей его воспитывать.
– Ты права: здесь тесно. Возможно, нам следует перебраться в предместье Марин, где нашим детям будет где резвиться.
Ройс подняла руки, даря ему вдохновляющее зрелище всего ее сексуального тела, и надела черную шелковую ночную рубашку, которой он еще ни разу не видел.
– Марин? – Ройс пренебрежительно поджала губы, словно увидела противного жука. – Там тебе захочется иметь «БМВ» – в Марин ездят только на них. Нет, я девушка городская.
Он поневоле улыбнулся – не только глядя на нее в соблазнительной рубашечке, но и слыша ее резкие суждения. Теперь это была настоящая Ройс. С ней не соскучишься. Ему нравилось дразнить ее, вызывая на откровенность.
Ройс медленно развернулась, демонстрируя свои формы, которые тонкий шелк делал еще более откровенными.
– Нравится?
– Очень сексуально. – Он провел руками по ее бедрам, потом прикоснулся к груди; кружевной лиф скрывал соски. – Но долго тебе в этом не пробыть.
Он сбросила с себя его руки.
– Мне потребовалось несколько часов, чтобы обмануть бдительность этой нацистки Герт и выбрать себе эту вещицу. – В ее глазах горел недвусмысленный призыв. – К тому же сегодня главная – я.
– Опять? – усмехнулся он, но ее руки уже завладели его членом. Она ласкала его, припав головой к его груди.
– Мне нравится, когда ты берешь инициативу на себя, – признался он.
Она подняла глаза. Выражение ее лица было серьезным.
– Помнишь, ты говорил, будто мне хочется, чтобы ты брал меня силой? Ты сказал, что для меня это оправдание, способ не испытывать вины перед памятью отца.
– Я ошибся?
– Да. Просто мне нравилось гадать, как далеко ты зайдешь.
По ее тону он понял, что это не прелюдия перед любовным актом, а серьезный разговор.
– Ты – единственная женщина, которую я когда-либо пытался принудить к любви. Я не сделал бы этого, если бы твое тело не сигнализировало, что ты хочешь меня. Изнасилование – непростительное преступление. Ты представить себе не можешь, как я ненавидел себя в ту ночь, когда ты позвала на помощь Дженни.
– Ты меня испугал, – созналась она.
– Я хотел, чтобы ты целовала меня, говорила, что любишь меня, а не Брента, но я был так разозлен, что переусердствовал.
– Понимаю, – прошептала она и поцеловала его в шею.