Спенсер Уэн. Тинкер

   Сначала Натан, теперь Ветроволк. Ну и мужчин она выбирает!
   — А ты когда-нибудь играла в «девять кеглей»? — спросил Ветроволк, прерывая молчание.
   — В боулинг? Ага. Но только с людьми.
   — В кеглях я гораздо сильнее!
   — Тулу говорит, что люди никогда не должны играть в кегли с эльфами. Потому что для людей это всегда плохо кончается.
   — Эта Тулу — настоящий источник дезинформации. Она абсолютно неверно истолковала значение долга жизни.
   — Как так?
   — Этот долг не твой, а мой, — сказал Ветроволк.
   — Твой?
   — А как могло быть иначе?
   — Во время битвы с завром…
   — Ты спасла мне жизнь. Я на миг потерял сознание, а ты, с огромным риском, отвлекла завра, выбив ему глаз.
   Она моргала, уставившись на него, а события в ее памяти тем временем менялись местами.
   — Но заклятие, которое ты наложил на меня?
   — Подстраховка на случай внезапной смерти: я хотел сообщить остальным, как храбро ты сражалась. Тебя бы приняли в мою семью и позаботились бы о тебе.
   — О! — Она не знала, что и сказать.
   — После того боя мы искали тебя. Но мы думали, что ты мальчик, и расспрашивали всех о «мальчике». Вот никто и не понимал, о ком идет речь.
   Как могла Тулу столь неправильно все это понять? А может, она просто лгала все это время? Но зачем? Тинкер не хотела совсем разувериться в сумасшедшей старухе-полукровке. Да ведь и Ветроволк мог сейчас солгать. Но зачем это ему? Его видение событий гораздо больше совпадало с ее воспоминаниями и очень многое объясняло.
   — Сейчас я должен идти. Бывают такие дни, когда даже у эльфов не хватает времени. — Он подозвал того телохранителя, что держал «подарок». Взяв его, отослал обоих телохранителей за пределы игровой площадки. — Когда я в последний раз видел тебя, ты была ребенком, но теперь ты уже взрослая. Я хочу остановить мгновение, пока оно не ускользнуло.
   Он протянул подарок.
   Кэва-бобы оказались вполне безобидными, а этот подарок размером не больше предыдущего.
   — Это мне?
   — Если ты пожелаешь принять его.
   Ну почему эльфы заставляют все вещи казаться такими опасными? Это просто маленький пакет, завернутый в очень красивую ткань.
   — Что это?
   — Я подумал, что к этому случаю лучше всего подошел бы традиционный подарок.
   Доверяйте эльфам, приносящим традиционные подарки за спасение жизни. Она развернула сверток, чтобы все-таки проверить его содержимое. Хорошо, что он пояснил с самого начала: это традиционный подарок. Конечно, Тинкер ожидала увидеть нечто совсем иное, а это… Она даже не знала, что это такое. Больше всего оно напоминало искусно сделанную — как и следовало ожидать от предмета эльфийской работы — металлическую чашу. Покоилась она на трех ножках, прикованных к мраморному диску. Посудина оказалась довольно тяжелой, и поэтому больше всего Тинкер удивило, как это Ветроволку удалось представить ее такой легкой. Сравнивать чашу с садом, который Ветроволк подарил Лейн, Тинкер не хотелось. Однако ребенок в ней готов был расплакаться. «И это все?»
   — Ты принимаешь?
   — Да.
   Он улыбнулся. Так, словно солнышко выглянуло. Произнес какое-то слово на высоком эльфийском и поцеловал ее в лоб. Прикосновение его губ отозвалось на ее коже легким жжением.
 
   Тинкер позвонила Лейн со свалки.
   — Он принес мне чашу.
   — Чашу?
   — Ну, я думаю, что это чаша. — Она подробно описала Дар.
   После некоторого размышления Лейн идентифицировала подарок как жаровню — в ней воскуряют фимиам или возжигают древесный уголь, а ножки, впаянные в мрамор, удерживают чашу в равновесии и защищают от жара тех, кто сидит рядом с огнем.
   Жаровня?
   — Это, конечно, совсем не то, чего я ожидала! — Тинкер рассматривала подарок. — Пытаюсь понять смысл.
   Она услышала, что Лейн звякнула ключами.
   — «Жаровни являются символическим подарком, — прочитала Лейн откуда-то. — Большое значение придается акту дарения: ткань, в которую заворачивают жаровню, должна быть экстравагантной, но сам ритуал преподношения — скромным». Очень мило, но что же это означает?
   — Не знаю. Он говорил только о традиционном подарке по такому случаю.
   — Вопрос не к тебе, а к Баррону. Этой весной он сделал антропологический доклад об эльфах, но нигде его не повторял. Эльфы не изучают себя сами и не хотят, чтобы их изучали мы.
   — Кстати, я никогда не понимала, зачем нам обязательно надо изучать себя.
   — А как еще можно узнавать и расти?
   — Если эльфы себя не изучают, значит ли это, что они не меняются?
   — Вполне вероятно. У нас не было возможности получить хоть какую-то информацию, которая свидетельствовала бы об обратном. — Последовала пауза, во время которой Лейн мягко пробормотала, проглядывая лежащую перед ней статью: — Тинк, о чем ты говорила с Ветроволком?
   — Да ни о чем особенном. Ты же знаешь, как с ними говорить. Еще хуже, чем с тобой. А что?
   — А то, что жаровня является, по определению Баррона, подарком для «деликатных мероприятий». Не знаю, какое значение он вкладывает в эти слова. Очевидно, принятие подарка означает согласие на эти «мероприятия».
   Тинкер завопила, потому что единственным «деликатным мероприятием», которое она могла себе вообразить, был секс.
   — М-м-мы не говорили ни о каких мероприятиях. По крайней мере, я ничего такого не припомню. Баррон перечисляет хоть какие-нибудь?
   — Он говорит, что эти сведения были сообщены ему мимоходом. А когда он стал настаивать на более подробной информации, эльфы сказали, что этот ритуал вряд ли может произойти между эльфом и человеком.
   Тинкер выразила шумный протест:
   — Наверно, Баррон понял все совершенно неправильно.
   — Так о чем вы все-таки говорили?
   — О подковах. О Масленке. О его семье. — Тут она глянула на себя в зеркало и ойкнула от удивления, увидев свое отражение.
   — Тинкер?
   — Что за…
   На том месте на лбу, где Ветроволк коснулся ее губами, виднелся голубой треугольник. Она потерла его слюной, но он не стирался.
   — Он как-то пометил меня — после того как я приняла подарок.
   Лейн долго молчала, а потом сказала:
   — Думаю, тебе следует приехать.
 
   Несколько лет назад кузены предъявили права и получили в свое распоряжение старый гараж, расположенный между жилищем Тинкер и свалкой, что делало его одновременно и удобным, и неудобным. В гараже легко помещался и аварийный тягач, и ее ховерцикл, и самые разные машины, которые они подобрали на улице и возвратили в рабочее состояние.
   Тинкер обошла вдоль стены первый отсек и открыла дверь с кодовым замком. Ее «Малышка», сверкая багровым и алым, ждала внутри. Тинкер обменяла собственноручно собранный ею ховерцикл модели «Дельта» на заказные краску, детали и хромированную часть ховербайка Чернеды. Масленка ворчал, считая, что при сделке ее надули, поскольку детали выглядели слишком просто — золотые полоски по красному фону, — но, черт побери, это было само совершенство. Тинкер подозревала, что причин ворчания братца было две: во-первых, «Дельты», которые она сама делала на заказ, оставались ее единственными серьезными соперниками на гонках, и, во-вторых, значение любой заказной работы меркло на фоне ее стремления побеждать. Преданность не позволяла Масленке ставить на кого-нибудь другого, кроме нее, но он любил выигрывать.
   Да и что тут говорить, он привык к этому. Автомастерская в Саут-Сайде производила множество байков модели «Гамма», отстегивая Тинкер большие проценты за их дизайн. Пока только юная владелица свалки могла создавать новые модели, поскольку оставалась единственной, кто достаточно разбирался в физике. Но рано или поздно найдется кто-нибудь, способный ухватить идею целиком и побить Тинкер на ее собственном поле. Ведь так обычно и поступают люди.
   Она перекинула ногу через седло, нажала большим пальцем на замок и включила зажигание. О, блаженство — подрагивание большой машины между ног! Тинкер сбросила газ, чтобы активировать подъемный привод. Как только «Дельта» поднялась над парковочными распорками, она убрала их и вывела ховербайк из гаража. «Дельта» взмыла вверх и рванула вперед. Высоту ей обеспечивал подъемный привод, а магическая цепь создавала мощное вращательное движение вперед. Простая физика. Рано или поздно, но кто-нибудь сообразит, как она это делает.
 
   Тинкер поставила тарелочку со взбитыми сливками рядом с миской клубники. Лейн была единственным человеком, который понимал, что правильный рацион заключается в повышенном, в соотношении три к одному, потреблении фруктов.
   — Ну что, нашла что-нибудь новенькое о жаровне или об отметинах?
   — Да, сейчас покажу. — Лейн положила перед Тинкер номер какого-то журнала. — Здесь фотографии, сделанные во время подписания Договора. Посмотри внимательно на эльфов.
   Тинкер провела большим пальцем по журнальным снимкам, одновременно макая клубнику в сливки и слизывая их с ягод. Несмотря на колоссальный опыт участия в дипломатических приемах, президент и его окружение выглядели неряшливыми и безвкусно одетыми по сравнению с членами эльфийской делегации. Не помогло и то, что люди остались верны солидным цветам одежды — синему, черному и серому. Ведь наряды посланцев эльфийской королевы являли собой истинное буйство красок и к тому же сверкали драгоценными камнями и золотом. Эльфийская красота была такой яркой, что выходила за рамки достоверности и становилась сюрреалистической — казалось, образы эльфов, особенно на фоне тусклых людей, созданы с помощью компьютерной графики. Найденный Лейн журнал относился к дешевым, и поэтому большинство фотографий оставались традиционно двухмерными. Центральное фото, однако, было трехмерным, и Тинкер поворачивала его так и сяк, разглядывая лица тридцати эльфов.
   У четверых посередине лба обнаружились отметины того же типа, что и у нее. И все четверо были женского пола. Тинкер нахмурилась. Для серьезных заключений информации не хватало — слишком мелкими вышли отметины на снимке, — но «украшали» они только эльфиек. И видимо, были нанесены эльфами-мужчинами?
   Цвет отметин различался — красный, черный, синий и белый, как и форма. Разглядывая синюю отметину, Тинкер узнала в ее обладательнице высококастовую эльфийку из хосписа, ту самую, что обозвала их с Масленкой «лешими». Тогда, в темноте парковочной площадки, Тинкер не заметила на ее лбу этого знака. Как бишь ее звали: Птица, Воробьиха?..
   Тинкер во второй раз макнула в сливки ту же самую ягоду и принялась изучать голубую отметину на лбу Воробьихи. Интересно, ее знак точно такой же или они просто совпадают по цвету?
   — У тебя есть зеркало?
   Лейн спустилась вниз в ванную и принесла маленькое ручное зеркальце. Они тщательно сопоставили оба знака.
   — Нет, они не совсем одинаковые, — объявила Лейн спустя несколько минут.
   Тинкер заворчала:
   — Что ты имеешь в виду?
   — Не знаю, — сказала Лейн. — Но кажется, ты в хорошей компании. Это сама ее величество королева и ее двор. Они — властители всего Эльфдома.
   Хорошая компания или нет, но Тинкер не согласна стать ее частью. В ее книге судьбы эльфы были красочными соседями, но ее радовало, что она не принадлежит к их семье. Ей не раз приходилось сталкиваться с их упрямством и формализмом; вероятно, ее свела бы с ума бесконечная жестокость, царившая в отношениях между кастами.
   Она увидела еще одно знакомое лицо.
   — Это Ветроволк!
   Лейн наклонилась, рассматривая фотографию.
   — Да, это он.
   Тинкер совсем недавно начала осознавать, какое важное место занимает Ветроволк в местной политике. Сейчас же она поймала себя на том, что все еще не знает его точного титула, и поэтому спросила:
   — Может, это глупый вопрос, но кто он, Ветроволк?
   — Лорд Ветроволк — вице-король Западных Земель.
   Вице-король? Не успела Тинкер спросить о значении титула, как раздался дверной звонок.
   — Кажется, у меня будет компания, — сказала Лейн, берясь за костыль.
   — А я-то кто? Квашеная капуста и колбаса? — пробормотала Тинкер.
   — Цыц, мой маленький пирожок! — оглянулась Лейн, направляясь через холл к двери.
   Пока Лейн открывала дверь, Тинкер не отрывала глаз от фотографии Ветроволка. Она встречалась с эльфом несколько раз, и он постоянно производил на нее потрясающее впечатление, но теперь стало ясно: прежде ей не доводилось видеть его настолько великолепным. Создание на фото казалось непостижимым, как Господь Бог…
   У незваного гостя Лейн был низкий, скрипучий голос. Он представился сыном ее подруги по космическому экипажу; та погибла в ходе тренировочного испытания, которое сделало инвалидом Лейн.
   — Не знаю, помните ли вы меня на поминках? Мне тогда было пять лет.
   Услышав это, Тинкер вышла из кухни. Похоже, Лейн от нахлынувших воспоминаний утратила даже дар речи.
   Молодой человек выглядел лет на двадцать. Высокий, с густой копной черных волос и длинным острым носом. На нем были кожаные штаны мотогонщика и солнечные очки, а под мышкой он держал шлем.
   Тинкер сразу узнала его. Это был тот самый мотоциклист, которого они с Масленкой видели в День Выключения. Его тогда чуть-чуть не сбили.
   — Я думала, вы — наполовину эльф.
   Он посмотрел на нее, нахмурившись, и после хмурился все больше.
   — Нет. Я не эльф, леди. Вы ошиблись.
   — Тинкер! — Лейн остановила ее одним-единственным словом, а потом повернулась к гостю. — Я тебя помню. Боже, как ты вырос! Но с детьми это, кажется, случается. Ты был таким печальным маленьким мальчиком. И за весь день, кажется, не сказал ни слова.
   — Это было давно. Я с тех пор изменился, — сказал он.
   — Тебя ведь звали Рики, да?
   Он кивнул:
   — Да. Вы меня вспомнили. А я боялся, что нет.
   — Твоя мама много рассказывала о тебе перед катастрофой. — Она показала на Тинкер. — А это Тинкер. С нею стоит познакомиться.
   Рики обернулся и внимательно посмотрел на Тинкер. Она отражалась в его черных очках. Он кивнул и опять повернулся к Лейн.
   — Я надеялся, что вы сможете рассказать мне о моей маме.
   — Ты высадился на Эльфдом специально для этого?
   — Нет. С осеннего семестра я собираюсь посещать занятия в Питтсбургском университете. У меня грант от Калифорнийского технологического института. Это часть моей преддипломной практики. А приехал пораньше, чтобы получше почувствовать, какой он, Эльфдом. Это будет исследованием чужого мира, то есть почти то же, чем хотела заниматься моя мама.
   Лейн прищелкнула языком: о, это безрассудство юности! Тинкер слишком часто слышала этот звук, чтобы не понять скрывавшуюся за ним мысль.
   — Питт — лишь тень того, чем он был когда-то. Так, жалкий провинциальный колледж. Но сейчас об этом говорить поздно. Ты здесь. Важнее другое: что с тобой делать? Есть ли тебе где остановиться? Достаточно ли денег?
   — У меня есть деньги, полученные в качестве гранта. — Рики похлопал себя по нагрудному карману, отчего бумага внутри громко зашуршала. — Предполагалось, что мне должно хватить этого на шесть месяцев, но я хочу растянуть на девять. Надеюсь найти работу и дешевое жилье.
   — Снять жилье нетрудно. Сейчас лето: поищи местечко, которое выглядит пустым и незаметным, и договаривайся, — сказала ему Лейн и потащилась назад на кухню. — Идем сюда, поедим, выпьем чего-нибудь и подумаем насчет работы.
   Рики последовал за Лейн, оглядываясь по сторонам с живым интересом. У открытых дверей в гостиную остановился, посмотрел внутрь.
   — Чудесный у вас дом. Я ожидал чего-то более деревенского. Все говорят о том, как отстал Питтсбург после того, как был отрезан от Земли. Я ожидал увидеть жалкие хижины или что-то в этом роде.
   Послышался смех Лейн из кухни.
   Тинкер осталась в фойе. Взяла свой шлем и сказала:
   — Лейн! Я ухожу!
   Лейн подошла к дверям.
   — Стой! И марш в кухню!
   Тинкер отложила шлем и послушно отправилась в указанное место. Она не спорила с Лейн, когда та говорила таким тоном.
   — Что такое?
   — Все должности здесь на Холме оплачиваются из правительственных фондов. О найме на любую вакансию следует писать заявление в трех экземплярах, и оно должно заранее получить положительную резолюцию. А в городе у тебя больше связей, чем у меня.
   Тинкер поморщилась:
   — Лейн, я не бюро по найму.
   Кажется, Рики посмотрел на Тинкер с легким беспокойством. За стеклами очков не разберешь.
   — А я думал — ты студент. Выглядишь слишком молодо…
   Тинкер показала ему язык и получила подзатыльник от Лейн.
   — Веди себя хорошо. — Лейн наполнила чайник и поставила его на газовую плиту. — Тинкер — нечто большее, чем кажется. Вероятно, она самая интеллектуальная личность в Питтсбурге. И если бы она смогла немного подучиться здравому смыслу и получить более общее образование…
   — Лейн, — зарычала Тинкер, — не хочу сейчас гонять эту лошадку!
   — Тогда будь любезна с моим гостем. Предложи ему работу.
   — Сомневаюсь, что он захочет ковыряться в грязи на свалке, — поморщилась Тинкер. — Наверняка он знать ничего не знает о магии и ни на грош не разбирается в квантовой физике.
   — У меня степень магистра по квантовой физике, — возразил Рики.
   — Съела, девчонка! — воскликнула Лейн и рассмеялась при виде обескураженного лица Тинкер.
   Рики с удивлением смотрел на реакцию Лейн.
   — Ты шутишь, — сказала Тинкер.
   — Я собираюсь писать докторскую диссертацию о квантовой природе магии. Еще никто не исследовал магию в ее натуральном состоянии. Вот почему я приехал учиться в Питт.
   — Если хочешь узнать о магии, ты должен работать с Тинкер. Она эксперт в этом деле, — сообщила Лейн.
   — Не я, а эльфы.
   — Да, ты права, все их общество, кажется, построено на умении чародействовать и накладывать заклятия, — засмеялась Лейн, расставляя чашки. — Но это ему не поможет, ведь эльфы держат язык за зубами.
   — Что ты имеешь в виду? Накладывать заклятия может любой.
   Лейн посмотрела на нее с удивлением.
   — Тулу никогда не объясняла тебе, почему аристократы правят другими кастами?
   — Я никогда не знаю, правду говорит мне Тулу или нет, — ответила Тинкер. — Она рассказывала, что аристократы умеют определять, где проходят линии силы, и могут накладывать заклятия с помощью жестов и слов, а не только изображая письмена и глифы… Это похоже на правду. Разумеется, устный компонент заклятия — заклинание — является лишь запуском определенных, весьма слабых резонансных частот. Насчет жестов ничего сказать не могу. Письменные заклятия следуют логической системе, похожей на варианты и/или в компьютерной схеме, создающей для энергии пути, по которым она должна проследовать для достижения желаемого эффекта. Единственным способом увидеть его в действии было бы замещение схемы телом аристократа…
   Тинкер замолчала, размышляя о том, как энергия следует за кончиками пальцев, когда руки движутся по узору заклятия. Способность чувствовать линии силы могла появиться в результате простого биоинженерного изобретения органа, подобного внутреннему уху и чувствительного к присутствию магии. Интересно, а можно ли манипулировать магией с помощью рук? Тинкер взглянула на свои пальцы, измазанные машинным маслом, на левую руку, с новыми заплатками розовых шрамов… Ее познания анатомии не отличались глубиной, однако позволяли усомниться в возможности размещения на кончиках пальцев новых органов — разве только на кости или на ногтях… Тинкер согнула пальцы, словно печатала. Да, вероятно, ногти могли бы так действовать, хотя если бы кто-нибудь придумал, как сделать так, чтобы каждая фаланга имела собственную функцию, то у каждого пальца появилось бы три функции вместо одной…
   — Тинкер! Тинкер! — прервала Лейн ее мыслительный процесс.
   — Это могло бы работать примерно так, — объявила Тинкер наконец. — Тулу часто рассказывает мне сказки о том, как эльфы создают драгоценные камни или как по их желанию у людей изо рта выскакивают лягушки. Смысл в том, что, пока пространство между измерениями не заполнится лягушками, заклятие не действует. Но, кстати, чем бы тогда питались лягушки? Что бы вы делали с тем теплом, которое производили бы они, собравшись в таком количестве? Наверное, эльфы используют именно эту энергию, чтобы выпихнуть одну лягушку в наше измерение.
   Лицо Рики расплылось в улыбке:
   — Мне нравится твой способ мышления.
   Тинкер замолчала. Никто никогда не говорил ей ничего подобного.
   — Если ты наймешь его, — говорила Лейн, разливая чай по чашкам, — то каждую минуту, которую он тебе высвободит, ты сможешь уделять новым изобретениям.
   Тинкер открыла было рот и снова закрыла, в знак протеста. Но потом вспомнила печальное состояние офисов, залитую кровью мастерскую, все еще стоящую на платформе тягача. Неожиданно мысль о помощнике и о массе свободного времени показалась ей соблазнительной. И Лейн знала это.
   — Это нечестно.
   — Я не люблю терять время впустую.
   Тинкер нахмурилась. В игру вступали слова «легковерная дурочка, она же попечительница бездомных», написанные на ее лбу.
   — Ну ладно, я могла бы предложить тебе неполный рабочий день, при минимальной зарплате. И ничего больше. Часть работы могла бы взять на себя Тулу.
   С минуту Рики смотрел на нее и наконец сказал:
   — Может, я покажусь тебе бестактным — ведь я не знаю эльфийских обычаев, — но что это за знак у тебя на лбу?
   Говоря о наложении заклятий с помощью жестов, Тинкер терла лоб, удивляясь, как ловко и быстро отметил ее Ветроволк.
   — Не знаю. Мы только что пытались это выяснить.
   Лейн опять взволновалась.
   — Меня это очень беспокоит. Почему бы тебе не навестить Мейнарда и не спросить об этом? Ты должна узнать, зачем лорд Ветроволк оставил тебе этот знак.
   — Вице-король? — спросил Рики.
   Тинкер встала, раздраженная тем, что приблудный землянин знает о Ветроволке больше, чем она.
   — Послушай, если тебе нужна работа, то появляйся завтра утром у меня на свалке. Лейн объяснит тебе, как туда добраться. И захвати свои бумаги. Я не хочу неприятностей с ЗМА из-за того, что нанимаю на работу незаконных иммигрантов.
   Лейн посмотрела на нее с неодобрением, но Тинкер уже выскочила из дома. Для одного дня слишком много материнских нотаций.

Глава 5
ПОДСТАНОВКА ПЕРЕМЕННЫХ

 
   Дедушка Тинкер часто говорил ей, что перенос Питтсбурга на Эльфдом повысил интеллектуальный уровень чиновников. Обычно в качестве доказательства он цитировал Жилищный кодекс. Покидающие Эльфдом люди регистрировали свою собственность в ЗМА и получали взамен ваучеры на перемещение. На основании этих ваучеров ООН выделяла их обладателям равноценные дома (в ценах, существовавших «до ворот», разумеется) в любой точке Земли. ЗМА перепродавала оставшуюся в Питтсбурге недвижимость за доллар любому, кто брал на себя обязательство считать здание по адресу такому-то постоянным и основным местожительством. Эта система побуждала скваттеров^[1] поддерживать свою собственность в весьма приличном состоянии. В Питтсбурге и до «ворот» не было проблем с обретением вполне доступного жилья, но теперь оно стало практически свободным.
   Они с дедушкой и Масленкой жили когда-то на Невилл-Айленде, в старом отеле с видом на реку. Это был четырехэтажный деревянный дворец, купленный за один доллар.
   Шлюзы и дамбы, управлявшие течением рек Аллегени, Мононгаэла и Огайо, остались по большей части на Земле. Каждую весну мутная речная вода поднималась по пологому берегу и бурным потоком устремлялась к ступеням отеля. Подвал медленно наполнился речным илом, потому что они лишь откачивали воду насосом. Первый этаж ежегодно расчищали лопатами и поливали из пожарных шлангов; содранные со стен обои обнажали потрескавшуюся штукатурку. Летом, чтобы дерево просохло, приходилось все время оставлять открытыми окна. Тинкер и Масленка гоняли на великах по огромным пустым комнатам первого этажа или играли в уличный хоккей, используя в качестве ворот старинные камины и поднимая тучи пыли. Когда же наступала осень, они закрывали пустые проемы оконными стеклами и заштукатуривали все дыры, в которые мог бы пролезть ветер.
   Второй этаж дедушка превратил в кухню, мастерскую и классную комнату. На третьем этаже, недоступном как для наводнений, так и для протечек с крыши, разместилась библиотека. Спали они на четвертом этаже, под протекающей крышей, поскольку при потопе это было бы самое безопасное место.
   Зимой, когда Масленке исполнилось шестнадцать, он переехал на гору Вашингтона, заявив, что не собирается провести еще одну весну в тревоге о том, как бы вода не залила спальни. На следующий год дедушка умер, и Масленка предложил Тинкер переехать к нему. Сам он ни за что не хотел возвращаться на берег реки. Но Тинкер категорически отказалась перебираться к братцу. Тогда он решил, что оставаться ей одной в отеле тоже нельзя. Проявив удивительную силу характера, Масленка настоял, чтобы она подыскала себе подходящее жилье в каком-нибудь месте, которое во время весеннего разлива не страдает от наводнения. Она прочесала вдоль и поперек большой холм у свалки. Увы, после высоких потолков, длинных коридоров и обширного вестибюля отеля все здесь казалось маленьким и приземистым. Наконец она нашла большой чердак из двух помещений. Гостиная в нем была тридцать на шестьдесят футов, а спальня — всего четырнадцать на двадцать. Небольшая уютная комната.