Я подхожу к столу, беру яблоко, надкусываю. На яблоке остается еле заметный бледно-розовый кровяной след. Что это – простое кровотечение из десен или уже начали тикать запущенные после вынесения приговора часы? Я жую яблоко, скулы сводит, но я откусываю новый кусочек. Крови вроде бы становится больше.
Оставив яблоко на столе, я иду к зеркалу, открываю рот, пальцем трогаю зубы. Они не шатаются, десны вроде бы в порядке, никакого воспаления, никаких язв. Придвинувшись к зеркалу, я оттягиваю нижние веки, далеко высовываю язык. Ну и рожа!
Нет, со мной пока все в порядке. Никаких тревожных симптомов.
У меня ничего не болит. Несмотря на бессонную ночь, я не чувствую никакой тяжести в затылке, не ломит виски, сердце – я кладу на него руку – работает ровно. Чуть-чуть покалывает печень, но это давнее дело. Это следствие пития в одиночестве. Пития, усугубленного бессмысленными рассуждениями и самокопанием. Нет, я действительно в полном порядке!
Я закуриваю. Мне больше, чем прежде, нравится вкус табака.
Я открываю створки шкафа на кухне, достаю бутылку коньяка, наливаю немного в рюмку. Пью. Это вкусно. Мне нравится вкус коньяка. Правда, немного щиплет десны. Что ж, дезинфекция не помешает.
Возвратившись к столу в мастерской, я беру недоеденное яблоко, откусываю кусок. Никакой крови, никаких болезненных ощущений! Возможно ли, что мой дар может быть обращен только против других? Конечно! Как я раньше не догадался!
Эта мысль заставляет меня рассмеяться: значит, я занимался переливанием из пустого в порожнее; значит, я выдумывал черт знает что. И только ради того, чтобы самому себя пожалеть!
Я гашу сигарету в пепельнице и смотрю на часы. Неужели она не придет? Не может быть! Ну, тогда я сам приду к ней. Я найду ее, я достану ее из-под земли, ее и ее друзей, тех, кому она предоставила себя в наем. Я не позволю с собой шутить!
За моей спиной раздается легкий щелчок, я резко оборачиваюсь. В мастерскую по очереди входят трое. Первым – какой-то парень, вторым – мой дорогой агент Кулагин. Парень быстро проходит от дверей, цепко, профессионально оглядывается по сторонам, выпрастывает из-под куртки правую руку, удовлетворенно вздыхает, встает рядом со мной. Кулагин задерживается у дверей и дает войти Тане.
Она очень бледна.
Зато у Кулагина гордый вид. Словно он сделал выдающееся открытие и ждет крупной международной премии.
– Вот и мы! – говорит Кулагин. – Не ждал? Решили заехать втроем. Доставай еще фужеры. Еще четыре. У тебя будет аж пятеро гостей! Нас трое и кое-кто еще! Это будет для тебя сюрприз!
Я почти не слышу, что он говорит, делаю шаг вперед.
– Таня! – говорю я.
Мне в грудь упирается стальная рука плечистого.
– Стой где стоишь, блин! Дергается, блин! Тоже мне!
– Таня! – повторяю я.
Сейчас мне достаточно один раз взглянуть на ее лицо, чтобы понять: она никому ничего не предоставляла.
Ее просто обманули. На ее чувствах просто сыграли. Ее, как и меня, облапошили.
– Стоять, блин! – Плечистый толкает меня, я отлетаю к стене, ударяюсь о стену затылком.
Вот это больно. Я смотрю на плечистого, пытаясь вспомнить, не видел ли я его через объектив.
– Нет, нет! – словно прочитав мои мысли, с издевкой говорит Кулагин. – Ты его не снимал. А мои негативы у тебя изъяты. Так что тебе, геноссе, придется начинать с нуля! У тебя впереди огромное поле работы. Просто завидно!
Как бы в восторге он поднимает руки кверху, Танина рука тоже взмывает вверх, и я замечаю, что Кулагин с Таней скованы наручниками.
– Да-да, – говорит Кулагин. – Предосторожности. Витюнчик! Усади нашего дорогого геноссе, а то он еще грохнется в обморок. Шеф нас за такое не пожалует…
Плечистый берет меня за руку и сажает на стул.
– Так-то лучше, – говорит Кулагин. – В ногах правды нет…
Уже почти за полночь она захотела есть. В свете ночника ее тело казалось прозрачным, голубоватым. Сваливший меня сон был глубок, я с трудом выбрался из него, с трудом понял, где я, кто рядом со мной.
Мы наспех оделись, сели в машину, отправились.
Я подозревал, куда приведут нас ночные улицы: вялые потуги выбраться из затягивающей воронки и попасть в какое угодно другое место остались попытками ради попыток. Единственная надежда была на то, что после бойни столь любимый мною раньше ресторан все еще закрыт. Даже подходя к его дверям, я тешил себя мыслью, что автомобили на стоянке – машины не оттягивающихся и сорящих деньгами посетителей, а жителей окрестных домов, скинувшихся и нанявших по случаю парочку здоровенных охранников с псом-волкодавом, которого на коротком поводке держал один из них.
Я нажал кнопку звонка, и в ресторанной двери открылось маленькое окошко.
– У вас заказан столик? – спросили меня чьи-то капризно надутые губы.
– Нет, не заказан, – обреченно ответил я. – Мы просто хотели поужинать. Если вы открылись.
– Сколько вас? – вытолкнули губы.
– Двое.
Вместо губ в окошке появился большой мутный глаз. Глаз моргнул:
– Подождите минутку! – Окошко захлопнулось.
Таня стояла рядом со мной. От нее исходил густой, какой-то осенний аромат. Я достал сигареты, прикурил. Мои руки слегка дрожали, и это не укрылось от нее.
– Все будет хорошо! – сказала она. Тут дверь распахнулась.
– Пожалуйста! – Обладатель пухлых губ был стрижен почти под ноль. – Будете заходить? – Его близко посаженные глаза перебегали с меня на Таню.
– Да-да, конечно! – Она взяла меня под локоть. И мы зашли.
Ресторан был полон посетителей, сновали официанты. Вызванный метрдотель был рыж, рыхл и суетлив. Забегая то слева, то справа, он провел нас через весь зал, усадил за маленький столик в самом дальнем углу у стены, снял со столика и спрятал в карман мятого шелкового пиджака табличку «Заказано», спросил с надеждой:
– Шампанского?
– Да! – кивнула Таня.
Обрадованный метрдотель щелкнул пальцами, но никто не откликнулся, не бросился к нашему столику. Улыбка метрдотеля погасла, он с извиняющимся поклоном шмыгнул от столика в сторону и занялся отловом официантов.
– Этот тот самый ресторан? – спросила Таня.
– Да, – ответил я.
– О котором ты рассказывал?
– Да.
Она оглянулась по сторонам, потянулась к облицованной деревянными панелями стене, провела по ней рукой.
– Как они быстро сделали ремонт!
Подскочил сначала один официант, потом второй. У каждого на подносе было по ведерку с бутылкой шампанского: метрдотель, видимо, задал им шороху. Минутную заминку разрешила Таня, милостиво позволившая оставить на столе обе бутылки.
– Просто очень хочется пить! – объяснила она и взяла меня за руку. – Все будет хорошо! – повторила она.
– Это я уже слышал, – сказал я.
– Ты будто бы мне не веришь. – Она отпила глоток из бокала, подумала и допила оставшееся.
Я налил ей, вытер руки салфеткой.
– Верю, – сказал я. – Я тебе верю.
– Я не о том!
Ей, судя по всему, действительно хотелось пить: она опустошила второй бокал, газы ударили ей в нос, она сморщилась.
Я тоже выпил, немного. Она кивнула на свой бокал, на бутылку, и мне пришлось налить вновь.
– Я о том, что ты не веришь мне насчет этого козла.
Я засмеялся: как раз насчет этого козла, насчет Байбикова, я ей верил.
– У меня с ним свои счеты, – сказал я.
– Тогда ты не веришь… – начала она.
– Не надо, – попросил я. – Пожалуйста, не надо. Наверное, я ошибся квартирой, подъездом. Может, неправильно записал твой телефон. Это все не имеет значения. Ты здесь, сейчас ты со мной – остальное не важно!
Она подняла свой бокал, я – свой, мы чокнулись.
– За тебя! – сказала Таня.
Подошел один из официантов и принял заказ. Мы поели, допили одну бутылку шампанского, прикончили вторую. Потом официант принес кофе. Когда он уже собрался отойти от нашего столика, я попросил его нагнуться ко мне.
– Что ты ему сказал? – спросила Таня, глядя вслед удаляющемуся официанту.
– Насчет сладкого, – ответил я.
Наверное, я был уже изрядно пьян. Официант вернулся с маленьким подносом. На подносе лежала плитка шоколада «Аленка».
Таня побледнела, сжала кулаки, выпрямилась, ее скулы обозначились четче.
– Спасибо! – Она поднялась, ее стул опрокинулся, немногие оставшиеся в ресторане посетители повернулись к нам.
– Подожди! – Я тоже поднялся. – Это… это случайно! Я просто просил его принести шоколад. Не импортный. Я не знал, что он принесет.
Она заплакала. У нее были удивительные слезы, маленькие и очень прозрачные. Они, искрясь, быстро сбегали по ее щекам. Посетители, ожидавшие пощечин, криков, ругани, один за другим разочарованно отвернулись.
– Отвези меня! – сказала она, шагнула в сторону, пошла меж столиков, пересекла пространство перед маленькой эстрадой, толкнула дверь в холл.
Она резко отмахивала левой рукой, поправляя правой спадающую на глаза прядь. Вот ее фигура исчезла. Была уже глубокая ночь, и до встречи с Баем оставались какие-то три-четыре часа.
Она ждала меня возле машины, зябко поводила плечами.
– Что ты так долго? – спросила она.
Я молча отпер машину, сел, открыл Татьяне дверцу.
– Что ты так долго? – повторила она. – Я замерзла. Холодная ночь!
– Расплачивался, – ответил я и завел двигатель.
Один из охранявших стоянку подошел к машине, наклонился к окошку.
– Спокойной ночи! – сказал он.
Я протянул ему купюру, и он так же благожелательно растаял в темноте.
Я отвез Таню, по дороге дважды заплатив мзду гаишникам. Дом казался огромным черным кораблем, выходящим из туманного пролива в открытое море.
– Если хочешь, пойдем ко мне, – сказала она, когда я остановил машину.
– Нет, – сказал я.
– Почему? – удивленно спросила она.
– Не могу. Сейчас не могу. Завтра. Приезжай ко мне завтра.
– Когда?
– Когда хочешь. Вечером.
– Вечером? – переспросила она. – Ладно. Я буду в половине одиннадцатого!
Хлопнула дверца. Таня застучала каблучками по асфальту, свернула в арку. Если бы тогда я видел ее в последний раз, было бы лучше.
Я немного посидел в машине, потом не спеша поехал к себе. Принял душ. Выпил кофе. От кофе голова начала болеть еще сильнее. Я выпил две таблетки седалгина, развел в стакане ложку соды. Под ногтями еще оставались следы эмульсии. Я заострил спичку, почистил ногти. Руки мои дрожали еще сильнее, и несколько раз я поранил кожу. Несмотря на мои усилия, под ногтями кое-где осталась траурная кайма. Потом медленно, как бы нехотя, из-за крыш домов появилось солнце и тут же ушло в облака.
Глава 14
Оставив яблоко на столе, я иду к зеркалу, открываю рот, пальцем трогаю зубы. Они не шатаются, десны вроде бы в порядке, никакого воспаления, никаких язв. Придвинувшись к зеркалу, я оттягиваю нижние веки, далеко высовываю язык. Ну и рожа!
Нет, со мной пока все в порядке. Никаких тревожных симптомов.
У меня ничего не болит. Несмотря на бессонную ночь, я не чувствую никакой тяжести в затылке, не ломит виски, сердце – я кладу на него руку – работает ровно. Чуть-чуть покалывает печень, но это давнее дело. Это следствие пития в одиночестве. Пития, усугубленного бессмысленными рассуждениями и самокопанием. Нет, я действительно в полном порядке!
Я закуриваю. Мне больше, чем прежде, нравится вкус табака.
Я открываю створки шкафа на кухне, достаю бутылку коньяка, наливаю немного в рюмку. Пью. Это вкусно. Мне нравится вкус коньяка. Правда, немного щиплет десны. Что ж, дезинфекция не помешает.
Возвратившись к столу в мастерской, я беру недоеденное яблоко, откусываю кусок. Никакой крови, никаких болезненных ощущений! Возможно ли, что мой дар может быть обращен только против других? Конечно! Как я раньше не догадался!
Эта мысль заставляет меня рассмеяться: значит, я занимался переливанием из пустого в порожнее; значит, я выдумывал черт знает что. И только ради того, чтобы самому себя пожалеть!
Я гашу сигарету в пепельнице и смотрю на часы. Неужели она не придет? Не может быть! Ну, тогда я сам приду к ней. Я найду ее, я достану ее из-под земли, ее и ее друзей, тех, кому она предоставила себя в наем. Я не позволю с собой шутить!
За моей спиной раздается легкий щелчок, я резко оборачиваюсь. В мастерскую по очереди входят трое. Первым – какой-то парень, вторым – мой дорогой агент Кулагин. Парень быстро проходит от дверей, цепко, профессионально оглядывается по сторонам, выпрастывает из-под куртки правую руку, удовлетворенно вздыхает, встает рядом со мной. Кулагин задерживается у дверей и дает войти Тане.
Она очень бледна.
Зато у Кулагина гордый вид. Словно он сделал выдающееся открытие и ждет крупной международной премии.
– Вот и мы! – говорит Кулагин. – Не ждал? Решили заехать втроем. Доставай еще фужеры. Еще четыре. У тебя будет аж пятеро гостей! Нас трое и кое-кто еще! Это будет для тебя сюрприз!
Я почти не слышу, что он говорит, делаю шаг вперед.
– Таня! – говорю я.
Мне в грудь упирается стальная рука плечистого.
– Стой где стоишь, блин! Дергается, блин! Тоже мне!
– Таня! – повторяю я.
Сейчас мне достаточно один раз взглянуть на ее лицо, чтобы понять: она никому ничего не предоставляла.
Ее просто обманули. На ее чувствах просто сыграли. Ее, как и меня, облапошили.
– Стоять, блин! – Плечистый толкает меня, я отлетаю к стене, ударяюсь о стену затылком.
Вот это больно. Я смотрю на плечистого, пытаясь вспомнить, не видел ли я его через объектив.
– Нет, нет! – словно прочитав мои мысли, с издевкой говорит Кулагин. – Ты его не снимал. А мои негативы у тебя изъяты. Так что тебе, геноссе, придется начинать с нуля! У тебя впереди огромное поле работы. Просто завидно!
Как бы в восторге он поднимает руки кверху, Танина рука тоже взмывает вверх, и я замечаю, что Кулагин с Таней скованы наручниками.
– Да-да, – говорит Кулагин. – Предосторожности. Витюнчик! Усади нашего дорогого геноссе, а то он еще грохнется в обморок. Шеф нас за такое не пожалует…
Плечистый берет меня за руку и сажает на стул.
– Так-то лучше, – говорит Кулагин. – В ногах правды нет…
Уже почти за полночь она захотела есть. В свете ночника ее тело казалось прозрачным, голубоватым. Сваливший меня сон был глубок, я с трудом выбрался из него, с трудом понял, где я, кто рядом со мной.
Мы наспех оделись, сели в машину, отправились.
Я подозревал, куда приведут нас ночные улицы: вялые потуги выбраться из затягивающей воронки и попасть в какое угодно другое место остались попытками ради попыток. Единственная надежда была на то, что после бойни столь любимый мною раньше ресторан все еще закрыт. Даже подходя к его дверям, я тешил себя мыслью, что автомобили на стоянке – машины не оттягивающихся и сорящих деньгами посетителей, а жителей окрестных домов, скинувшихся и нанявших по случаю парочку здоровенных охранников с псом-волкодавом, которого на коротком поводке держал один из них.
Я нажал кнопку звонка, и в ресторанной двери открылось маленькое окошко.
– У вас заказан столик? – спросили меня чьи-то капризно надутые губы.
– Нет, не заказан, – обреченно ответил я. – Мы просто хотели поужинать. Если вы открылись.
– Сколько вас? – вытолкнули губы.
– Двое.
Вместо губ в окошке появился большой мутный глаз. Глаз моргнул:
– Подождите минутку! – Окошко захлопнулось.
Таня стояла рядом со мной. От нее исходил густой, какой-то осенний аромат. Я достал сигареты, прикурил. Мои руки слегка дрожали, и это не укрылось от нее.
– Все будет хорошо! – сказала она. Тут дверь распахнулась.
– Пожалуйста! – Обладатель пухлых губ был стрижен почти под ноль. – Будете заходить? – Его близко посаженные глаза перебегали с меня на Таню.
– Да-да, конечно! – Она взяла меня под локоть. И мы зашли.
Ресторан был полон посетителей, сновали официанты. Вызванный метрдотель был рыж, рыхл и суетлив. Забегая то слева, то справа, он провел нас через весь зал, усадил за маленький столик в самом дальнем углу у стены, снял со столика и спрятал в карман мятого шелкового пиджака табличку «Заказано», спросил с надеждой:
– Шампанского?
– Да! – кивнула Таня.
Обрадованный метрдотель щелкнул пальцами, но никто не откликнулся, не бросился к нашему столику. Улыбка метрдотеля погасла, он с извиняющимся поклоном шмыгнул от столика в сторону и занялся отловом официантов.
– Этот тот самый ресторан? – спросила Таня.
– Да, – ответил я.
– О котором ты рассказывал?
– Да.
Она оглянулась по сторонам, потянулась к облицованной деревянными панелями стене, провела по ней рукой.
– Как они быстро сделали ремонт!
Подскочил сначала один официант, потом второй. У каждого на подносе было по ведерку с бутылкой шампанского: метрдотель, видимо, задал им шороху. Минутную заминку разрешила Таня, милостиво позволившая оставить на столе обе бутылки.
– Просто очень хочется пить! – объяснила она и взяла меня за руку. – Все будет хорошо! – повторила она.
– Это я уже слышал, – сказал я.
– Ты будто бы мне не веришь. – Она отпила глоток из бокала, подумала и допила оставшееся.
Я налил ей, вытер руки салфеткой.
– Верю, – сказал я. – Я тебе верю.
– Я не о том!
Ей, судя по всему, действительно хотелось пить: она опустошила второй бокал, газы ударили ей в нос, она сморщилась.
Я тоже выпил, немного. Она кивнула на свой бокал, на бутылку, и мне пришлось налить вновь.
– Я о том, что ты не веришь мне насчет этого козла.
Я засмеялся: как раз насчет этого козла, насчет Байбикова, я ей верил.
– У меня с ним свои счеты, – сказал я.
– Тогда ты не веришь… – начала она.
– Не надо, – попросил я. – Пожалуйста, не надо. Наверное, я ошибся квартирой, подъездом. Может, неправильно записал твой телефон. Это все не имеет значения. Ты здесь, сейчас ты со мной – остальное не важно!
Она подняла свой бокал, я – свой, мы чокнулись.
– За тебя! – сказала Таня.
Подошел один из официантов и принял заказ. Мы поели, допили одну бутылку шампанского, прикончили вторую. Потом официант принес кофе. Когда он уже собрался отойти от нашего столика, я попросил его нагнуться ко мне.
– Что ты ему сказал? – спросила Таня, глядя вслед удаляющемуся официанту.
– Насчет сладкого, – ответил я.
Наверное, я был уже изрядно пьян. Официант вернулся с маленьким подносом. На подносе лежала плитка шоколада «Аленка».
Таня побледнела, сжала кулаки, выпрямилась, ее скулы обозначились четче.
– Спасибо! – Она поднялась, ее стул опрокинулся, немногие оставшиеся в ресторане посетители повернулись к нам.
– Подожди! – Я тоже поднялся. – Это… это случайно! Я просто просил его принести шоколад. Не импортный. Я не знал, что он принесет.
Она заплакала. У нее были удивительные слезы, маленькие и очень прозрачные. Они, искрясь, быстро сбегали по ее щекам. Посетители, ожидавшие пощечин, криков, ругани, один за другим разочарованно отвернулись.
– Отвези меня! – сказала она, шагнула в сторону, пошла меж столиков, пересекла пространство перед маленькой эстрадой, толкнула дверь в холл.
Она резко отмахивала левой рукой, поправляя правой спадающую на глаза прядь. Вот ее фигура исчезла. Была уже глубокая ночь, и до встречи с Баем оставались какие-то три-четыре часа.
Она ждала меня возле машины, зябко поводила плечами.
– Что ты так долго? – спросила она.
Я молча отпер машину, сел, открыл Татьяне дверцу.
– Что ты так долго? – повторила она. – Я замерзла. Холодная ночь!
– Расплачивался, – ответил я и завел двигатель.
Один из охранявших стоянку подошел к машине, наклонился к окошку.
– Спокойной ночи! – сказал он.
Я протянул ему купюру, и он так же благожелательно растаял в темноте.
Я отвез Таню, по дороге дважды заплатив мзду гаишникам. Дом казался огромным черным кораблем, выходящим из туманного пролива в открытое море.
– Если хочешь, пойдем ко мне, – сказала она, когда я остановил машину.
– Нет, – сказал я.
– Почему? – удивленно спросила она.
– Не могу. Сейчас не могу. Завтра. Приезжай ко мне завтра.
– Когда?
– Когда хочешь. Вечером.
– Вечером? – переспросила она. – Ладно. Я буду в половине одиннадцатого!
Хлопнула дверца. Таня застучала каблучками по асфальту, свернула в арку. Если бы тогда я видел ее в последний раз, было бы лучше.
Я немного посидел в машине, потом не спеша поехал к себе. Принял душ. Выпил кофе. От кофе голова начала болеть еще сильнее. Я выпил две таблетки седалгина, развел в стакане ложку соды. Под ногтями еще оставались следы эмульсии. Я заострил спичку, почистил ногти. Руки мои дрожали еще сильнее, и несколько раз я поранил кожу. Несмотря на мои усилия, под ногтями кое-где осталась траурная кайма. Потом медленно, как бы нехотя, из-за крыш домов появилось солнце и тут же ушло в облака.
Глава 14
Когда же я въехал в байбиковский двор, солнце светило ярко, облаков не было и в помине. Двор был чисто выметен, полит водой. Стояла полнейшая тишина, но тишина тревожная – казалось, с минуты на минуту все будильники этого дома включатся, оглушат, заставят вздрогнуть. На всем в этом дворе лежал отпечаток завершенности, конечности, композиция была построена, выверена. Даже машины на стоянке напротив подъездов стояли, распределившись не только по размеру и классу, но и по цветам – от красного до фиолетового, – словно расстановкой кто-то руководил. Мне пришлось нарушить композицию, поставив машину на свободное место между голубым «Вольво» и синим «БМВ».
Но не успел я выйти из машины, как из байбиковского подъезда выскочили три человека, внесших еще больший диссонанс.
Во-первых, синий «БМВ» тут же рванул с места – водитель, будучи невидимым за полузеркальными стеклами, оказывается, находился внутри – и поехал к ним навстречу. Во-вторых, эти трое очень спешили. А самое главное – один из них, тот, что был посередине, кулем висел на своих спутниках, ноги практически не переставляя. Его блестевшее от пота, искаженное гримасой лицо было обращено кверху, словно он собирался завыть или пропеть первые строки гимна, который вот-вот прозвучит по радио. Кроме того, за ним на чистом асфальте оставалась темная влажная дорожка.
«БМВ» тормознул возле них, крышка багажника, повинуясь водителю, приоткрылась. Левый толкнул крышку кверху, правый схватил того, что был посередине, за ремень брюк и, направляя его головой вперед, забросил в багажник. Ноги потного дернулись, он попытался их подобрать, но это удалось ему только с помощью друзей: левый одной рукой прижал конвульсивно дергающиеся конечности и быстро отдернул руку, когда правый с силой начал захлопывать крышку багажника. В мгновение ока левый оказался рядом с водителем. Правый шагнул к задней дверце. «БМВ» начал движение, и ему пришлось перейти на трусцу, потом на бег, на бегу открыть дверцу и рыбкой нырнуть в нутро машины. Водитель выполнил вираж, задняя дверца захлопнулась сама собой, и, на прощание мигнув стоп-сигналом, «БМВ» исчез за дальним крылом байбиковского дома.
Это были они! Я был в этом уверен! Те, кто завершил начатое мною. Исполнители.
Теперь, кроме меня, во дворе не было никого. Ну разве что торопливая кошка легко бежала по направлению к еще полным мусорным бакам. Вот она оказалась перед оставшейся от потного влажной дорожкой, замешкалась, сжалась в комок, перепрыгнула через дорожку и побежала дальше.
Вытекшая из потного кровь была почти черной.
Я вошел в подъезд, спокойно поднялся на нужный мне этаж. Дверь в байбиковскую квартиру была распахнута. В прихожей, скрючившись, обратив ко мне изрешеченную пулями спину, лежал охранник. Я перешагнул через него, заглянул на кухню, в маленькую комнату. Байбикова не было.
Я вошел в большую комнату. Посередине комнаты стояли две сумки, кейс с кодовыми замками. На столе все так же сохли остатки закусок, к полку пустых бутылок прибавилось еще несколько, к запаху затянувшегося застолья – душноватый, знакомый мне по ресторанному расстрелу запах пороха и крови. Запах уходящей жизни.
Я заглянул под стол. Там лежал второй охранник, его рука с пистолетом была направлена в сторону двери в прихожую, изуродованное пулями лицо еще хранило выражение сосредоточенности стрелка, готовящегося сделать важный, быть может, самый важный в жизни выстрел. Я вспомнил того потного, заброшенного в багажник: второй байбиковский охранник выстрелить все-таки успел.
За моей спиной кто-то кашлянул. Я вернулся в прихожую, потянул на себя дверь ванной, но она уперлась в бедро лежавшего на полу охранника, и мне пришлось сначала отодвинуть его большое влажное тело.
Байбиков располагался на полу между раковиной и стиральной машиной – той же марки, что и у моего отца. Он сидел с таким видом, словно изучал уведомление компании «Филипс» о высочайшем качестве производимой ею бытовой техники. Подняв на меня взгляд, Бай криво улыбнулся.
– В живот и в грудь, – сообщил он. – В голову – не успели.
Улыбка погасла, Бай кашлянул. Из его рта выкатился большой красный шарик, скатился вниз, разбился о кафельный пол, приобрел очертания раздавленной лягушки.
– Пиздец, – прошептал он, глядя на эту красную кляксу. – Подойди…
Я наклонился к нему.
– Не пристрелили! – Бай старался казаться совершенно спокойным. – Если выкарабкаюсь, опознаю… – Он отнял от низа живота руку: на его ладони лежал маленький цилиндр – коробочка для микрофильмов.
Это движение как бы отняло у Бая остаток сил: красные шарики начали выкатываться из его рта один за другим, лицо посерело, голова откинулась в сторону и гулко ударилась о стиральную машину.
Я подхватил коробочку, опустил ее в карман, повернулся к двери: вторая встреча с ОМОНом никак не входила в мои планы, а чтобы не дразнить гусей, я решил, пока не спадет ажиотаж с осмотром места убийства депутата Думы, погулять на своих двоих, без машины.
Конечно, я мог избрать другое, более подходящее место для соскребывания Байбикова. Не только потому, что Бай был человеком из большой политики – мне на нее всегда было плевать! – а потому хотя бы, что нас с ним связывали годы и годы знакомства, дружбы, прерванной, правда, после смерти Лизы, но старые друзья остаются друзьями всегда, даже если и переходят в разряд смертельных врагов. Даже если с ними не встречаешься, даже если об их существовании забываешь, они все равно где-то рядом, они – нечто вроде второго «я», от них никуда не деться.
Конечно, для старого друга следовало поискать более достойное место, но так уж получилось, что Бай был соскоблен мною в туалете ресторана, убран с использованием подручных средств – ногтей. Было бы у меня больше времени, я бы имел возможность поразмыслить, подготовиться более тщательно!
Нет, я действовал, подчиняясь импульсу.
Поначалу негатив сопротивлялся, не хотел поддаваться. Я стоял в кабинке и думал, что Таня может вот-вот потерять терпение, может сама поймать машину, может попросить охранявших стоянку поймать для нее тачку. Я торопился. Непонятно зачем, но я еще и расстегнулся, я для самого себя имитировал, будто собираюсь помочиться в низкий, какой-то разлапистый, к тому же голубой унитаз. Я старался на негатив не смотреть. А ногти все соскальзывали и соскальзывали. Я поплевал на кончики пальцев.
Словно шулер, готовящий коронный трюк, я подышал на них. Негатив упал на загаженный пол. Преодолевая отвращение, я его поднял. Он намок, и это тоже облегчило задачу. Я скребанул по нему, и эмульсия подалась.
За моей спиной, за закрытой дверью кабинки шла обычная сортирная жизнь. Кто-то мыл руки, кто-то, постанывая от удовольствия – в ресторане, как и в прежние времена, подавали хорошее пиво со всякими морскими деликатесами, – освобождал мочевой пузырь. Я снял всю байбиковскую фигуру. Застегнулся, положил негатив в карман, на ощупь, по-прежнему стоя к двери кабинки спиной, нашел шпингалет, отпер дверь, толкнул ее, вышел.
– Ну наш народ! – сказал тот, что блаженствовал у писсуара, тому, что стоял у раковины. – Воду спустить – западло!
– Не говори! – Стоявший у раковины смачно харкнул, посмотрел на меня в зеркало. – Новые русские, блин!
Эти двое наверняка подумали, что моя смущенная улыбка была ухмылкой неотесанного нувориша. Идиоты!
Что я делал, пока эксперты осматривали место преступления, пока велся опрос свидетелей, пока выносили трупы, пока сержанты осаживали любопытных, а журналисты пытались задать каверзный вопрос прибывшему на место главе столичной милиции?
Ощущая небывалый прилив сил, я гулял.
С аппетитом позавтракал в молочной закусочной, где перепробовал несколько сортов йогурта. Молочной кухни мне показалось мало, и, проехав несколько остановок на троллейбусе, я направился в только что открывшуюся пиццерию, где оказался единственным, но зато очень прожорливым посетителем.
Выйдя из пиццерии, я вновь погрузился в троллейбус, поехал в сторону от центра, вышел, прошелся вокруг стройплощадки на Поклонной горе. Рабочие только начинали трудовой день, и я отметил, что особого энтузиазма они не выказывали. Потом проголосовал, и меня отвезли на другой конец города, в большой универмаг, где я купил приглянувшуюся мне дорожную сумку. Сумка была кожаная, очень дорогая, мне абсолютно не нужная, но, расплачиваясь, я испытал большое удовлетворение.
Окружающее было несколько размытым. Таким, словно по краям навинченного на объектив простого фильтра был тонким слоем нанесен вазелин. Четко я видел только то, что было прямо передо мной. Боковое зрение отсутствовало начисто.
Там же, в универмаге, я купил солнцезащитные очки, тоже очень дорогие; с сумкой на плече, с очками на кончике носа зашел в парикмахерскую, где попросил меня побрить.
– Мы не бреем, – сказала мне мастерица с венозными ногами. – СПИД! Все боятся!
– Я не боюсь! – отпарировал я, но мастерица вместо бритья предложила подстричься.
Я немедленно согласился. Мне вымыли голову удивительно вонючим шампунем, потом долго-долго стригли, затем сделали массаж и высушили волосы феном. Меня даже нагелили, и я приобрел совершенно дурацкий вид.
– Смущаться не надо! – успокоила мастерица. – Современный стиль. Женщины таких любят.
– Вы уверены? – спросил я.
– Да. – Она сдернула с моих плеч простынку, подула мне за воротник, отчего я зябко поежился. – Вот и все! А побреетесь дома!
Подстриженный, я вернулся в универмаг, выбрал себе новую электрическую бритву, собрался уже за нее заплатить, но тут оказалось, что у меня кончились деньги. Я посмотрел на часы: и тела должны были увезти, и следственная бригада должна была уехать с места преступления, дабы начать обработку первых результатов расследования. Деньги лежали в бардачке машины, оставшихся у меня в кармане хватало только на дорогу к ней. Я проголосовал, отправился.
Водитель был то ли кокаиновым нюхачом, то ли аллергиком. Он пришмыгивал носом, беспрестанно вытирал его тыльной стороной руки. Расплывчато названный мною адрес постепенно, по мере приближения, начал вызывать у него страстное желание поделиться самым сокровенным. Наконец его прорвало.
– Слыхал? – Он с особенной силой потянул носом. – Кандидата-то грохнули.
– Какого кандидата? – Я и не предполагал, что у Бая были еще какие-то дальнейшие карьерные перспективы.
– В президенты! – Водитель сплюнул в окошко. – Сегодня, по утрянке. В говенные крошки!
– А разве он собирался выставляться? – понимая, что, пока не названа фамилия Байбикова, моя осведомленность может показаться подозрительной, все же спросил я.
– Ну конечно! – Водитель ни в какие нюансы не вникал. – Еще как! Один из основных кандидатов! Кто-то расчищает дорогу! Вот пидарасы!
Он посмотрел на меня. Он ждал, что я отвечу.
– Пидарасы! – согласился я.
Я высадился в нескольких кварталах от байбиковского дома, до места доехал в переполненном троллейбусе. Во дворе стояла милицейская машина, возле подъезда толпился народ. Я сел в свою машину, беспрепятственно выехал со стоянки. Никто не смотрел в мою сторону, никому до меня не было никакого дела. Черные очки плотно сидели у меня на носу. От сумки в салоне уютно пахло кожей.
Лысый оперативник Саша сидел с газетой на скамеечке в сквере. Я поставил машину, поднялся по ступеням крыльца и боковым зрением увидел, как Саша скручивает газету в трубку, как, похлопывая ею себя по ноге, не спеша идет от скамеечки к крыльцу. Он дал мне открыть дверь, кашлянул. Я обернулся, изобразил удивление:
– Привет! Ты откуда?
Он смотрел на меня снизу вверх и молчал.
– Зайдешь? – Я кивнул в сторону двери в мастерскую.
– Если позволишь.
– Заходи! – сказал я и, не дожидаясь его, вошел первым.
Он закрыл за собой дверь, все так же похлопывая себя газетой, прошел к рабочему столу, отодвинул кресло, уселся.
– Новые замки? – Он бросил газету на стол. – Это правильно. Только не поможет.
– Ну? – Сняв черные очки, я уселся напротив него. – Тебе чего-то надо? Давай выкладывай.
Он пожал плечами – мол, ну если такое отношение… – вытащил из кармана сигареты, подкинул пачку на ладони, спрятал обратно в карман.
– Тебе никогда не хотелось править миром? – спросил он так, словно спрашивал о какой-то мелочи. – Владеть, распоряжаться. Восседать на троне, а чтобы внизу копошились министры, генералы, банкиры. Мне вот хотелось. Я бы таких дров наломал, я бы такого учудил!
Он замолчал, наклонился вперед, осторожно дотронулся до лежавших на столе фотографий Байбикова.
– Хотелось, – ответил я, – конечно, хотелось! И сейчас хочется. Особенно когда мучает бессонница. А что?
– Чтобы править миром, надо предположить существование невозможного, – сказал он, словно не слыша меня. – Всего одно допущение, и ты уже на корпус впереди всех. Потом тебя спрашивают: как ты догадался? Ты умный, да? Нет, отвечаешь ты, я не умный, я последний дурак, да только люблю сказки, читаю их и перечитываю. Умный – тот, кто не предполагает, а действует. У кого все получается. Я же за что ни возьмусь, все идет наперекосяк.
Я внимательно посмотрел на Сашу. Он был в той же самой рубашке, в том же самом костюме. Обрамлявшие лысину волосы стояли торчком, под глазами синели темные круги.
– Что смотришь? – ощерился он. – Не понимаешь, к чему я клоню? Понимаешь! Только не хочешь признаться. Но бояться тебе нечего. Никто ведь мне не поверит. Прокурор вызовет санитаров, меня – в смирительную рубаху, и поминай как звали! – Быстрым движением он протер губы, снял скопившуюся в уголках пену. – К тому же я человек конченый. От работы отстранили, завтра-послезавтра и вовсе выгонят.
Нет, он не был пьян, но вид имел, словно после исчезновения из квартиры моего отца пил целый день.
– И ты, Миллер, между прочим, тоже человек конченый. Знаешь почему? Сказать? – Он вновь вытащил пачку, всунул сигарету в угол рта.
– Скажи.
Я щелкнул зажигалкой, он прикурил.
– Существуют кое-какие документы. – Саша сделал несколько быстрых затяжек, закашлялся и, вытирая выступившие слезы, продолжил: – Скучные, ну, страшно скучные документы. Но если они попадут к человеку понимающему…
– Что за документы?
– О! Напрягся! Скажу. Ты только не погоняй. Ведомости, приходно-расходные ордера, копии банковских счетов. Человек простой, незамысловатый ими подотрется, а человек посложнее, позабористее – прочтет. Прочтет и поймет: у него в руках оружие. Оружие страшное. Страшное в первую очередь тем, что может уделать его самого. Раньше, чем он им воспользуется. Понимаешь?
Саша поискал пепельницу, не нашел и загасил окурок о фотографию Байбикова.
Но не успел я выйти из машины, как из байбиковского подъезда выскочили три человека, внесших еще больший диссонанс.
Во-первых, синий «БМВ» тут же рванул с места – водитель, будучи невидимым за полузеркальными стеклами, оказывается, находился внутри – и поехал к ним навстречу. Во-вторых, эти трое очень спешили. А самое главное – один из них, тот, что был посередине, кулем висел на своих спутниках, ноги практически не переставляя. Его блестевшее от пота, искаженное гримасой лицо было обращено кверху, словно он собирался завыть или пропеть первые строки гимна, который вот-вот прозвучит по радио. Кроме того, за ним на чистом асфальте оставалась темная влажная дорожка.
«БМВ» тормознул возле них, крышка багажника, повинуясь водителю, приоткрылась. Левый толкнул крышку кверху, правый схватил того, что был посередине, за ремень брюк и, направляя его головой вперед, забросил в багажник. Ноги потного дернулись, он попытался их подобрать, но это удалось ему только с помощью друзей: левый одной рукой прижал конвульсивно дергающиеся конечности и быстро отдернул руку, когда правый с силой начал захлопывать крышку багажника. В мгновение ока левый оказался рядом с водителем. Правый шагнул к задней дверце. «БМВ» начал движение, и ему пришлось перейти на трусцу, потом на бег, на бегу открыть дверцу и рыбкой нырнуть в нутро машины. Водитель выполнил вираж, задняя дверца захлопнулась сама собой, и, на прощание мигнув стоп-сигналом, «БМВ» исчез за дальним крылом байбиковского дома.
Это были они! Я был в этом уверен! Те, кто завершил начатое мною. Исполнители.
Теперь, кроме меня, во дворе не было никого. Ну разве что торопливая кошка легко бежала по направлению к еще полным мусорным бакам. Вот она оказалась перед оставшейся от потного влажной дорожкой, замешкалась, сжалась в комок, перепрыгнула через дорожку и побежала дальше.
Вытекшая из потного кровь была почти черной.
Я вошел в подъезд, спокойно поднялся на нужный мне этаж. Дверь в байбиковскую квартиру была распахнута. В прихожей, скрючившись, обратив ко мне изрешеченную пулями спину, лежал охранник. Я перешагнул через него, заглянул на кухню, в маленькую комнату. Байбикова не было.
Я вошел в большую комнату. Посередине комнаты стояли две сумки, кейс с кодовыми замками. На столе все так же сохли остатки закусок, к полку пустых бутылок прибавилось еще несколько, к запаху затянувшегося застолья – душноватый, знакомый мне по ресторанному расстрелу запах пороха и крови. Запах уходящей жизни.
Я заглянул под стол. Там лежал второй охранник, его рука с пистолетом была направлена в сторону двери в прихожую, изуродованное пулями лицо еще хранило выражение сосредоточенности стрелка, готовящегося сделать важный, быть может, самый важный в жизни выстрел. Я вспомнил того потного, заброшенного в багажник: второй байбиковский охранник выстрелить все-таки успел.
За моей спиной кто-то кашлянул. Я вернулся в прихожую, потянул на себя дверь ванной, но она уперлась в бедро лежавшего на полу охранника, и мне пришлось сначала отодвинуть его большое влажное тело.
Байбиков располагался на полу между раковиной и стиральной машиной – той же марки, что и у моего отца. Он сидел с таким видом, словно изучал уведомление компании «Филипс» о высочайшем качестве производимой ею бытовой техники. Подняв на меня взгляд, Бай криво улыбнулся.
– В живот и в грудь, – сообщил он. – В голову – не успели.
Улыбка погасла, Бай кашлянул. Из его рта выкатился большой красный шарик, скатился вниз, разбился о кафельный пол, приобрел очертания раздавленной лягушки.
– Пиздец, – прошептал он, глядя на эту красную кляксу. – Подойди…
Я наклонился к нему.
– Не пристрелили! – Бай старался казаться совершенно спокойным. – Если выкарабкаюсь, опознаю… – Он отнял от низа живота руку: на его ладони лежал маленький цилиндр – коробочка для микрофильмов.
Это движение как бы отняло у Бая остаток сил: красные шарики начали выкатываться из его рта один за другим, лицо посерело, голова откинулась в сторону и гулко ударилась о стиральную машину.
Я подхватил коробочку, опустил ее в карман, повернулся к двери: вторая встреча с ОМОНом никак не входила в мои планы, а чтобы не дразнить гусей, я решил, пока не спадет ажиотаж с осмотром места убийства депутата Думы, погулять на своих двоих, без машины.
Конечно, я мог избрать другое, более подходящее место для соскребывания Байбикова. Не только потому, что Бай был человеком из большой политики – мне на нее всегда было плевать! – а потому хотя бы, что нас с ним связывали годы и годы знакомства, дружбы, прерванной, правда, после смерти Лизы, но старые друзья остаются друзьями всегда, даже если и переходят в разряд смертельных врагов. Даже если с ними не встречаешься, даже если об их существовании забываешь, они все равно где-то рядом, они – нечто вроде второго «я», от них никуда не деться.
Конечно, для старого друга следовало поискать более достойное место, но так уж получилось, что Бай был соскоблен мною в туалете ресторана, убран с использованием подручных средств – ногтей. Было бы у меня больше времени, я бы имел возможность поразмыслить, подготовиться более тщательно!
Нет, я действовал, подчиняясь импульсу.
Поначалу негатив сопротивлялся, не хотел поддаваться. Я стоял в кабинке и думал, что Таня может вот-вот потерять терпение, может сама поймать машину, может попросить охранявших стоянку поймать для нее тачку. Я торопился. Непонятно зачем, но я еще и расстегнулся, я для самого себя имитировал, будто собираюсь помочиться в низкий, какой-то разлапистый, к тому же голубой унитаз. Я старался на негатив не смотреть. А ногти все соскальзывали и соскальзывали. Я поплевал на кончики пальцев.
Словно шулер, готовящий коронный трюк, я подышал на них. Негатив упал на загаженный пол. Преодолевая отвращение, я его поднял. Он намок, и это тоже облегчило задачу. Я скребанул по нему, и эмульсия подалась.
За моей спиной, за закрытой дверью кабинки шла обычная сортирная жизнь. Кто-то мыл руки, кто-то, постанывая от удовольствия – в ресторане, как и в прежние времена, подавали хорошее пиво со всякими морскими деликатесами, – освобождал мочевой пузырь. Я снял всю байбиковскую фигуру. Застегнулся, положил негатив в карман, на ощупь, по-прежнему стоя к двери кабинки спиной, нашел шпингалет, отпер дверь, толкнул ее, вышел.
– Ну наш народ! – сказал тот, что блаженствовал у писсуара, тому, что стоял у раковины. – Воду спустить – западло!
– Не говори! – Стоявший у раковины смачно харкнул, посмотрел на меня в зеркало. – Новые русские, блин!
Эти двое наверняка подумали, что моя смущенная улыбка была ухмылкой неотесанного нувориша. Идиоты!
Что я делал, пока эксперты осматривали место преступления, пока велся опрос свидетелей, пока выносили трупы, пока сержанты осаживали любопытных, а журналисты пытались задать каверзный вопрос прибывшему на место главе столичной милиции?
Ощущая небывалый прилив сил, я гулял.
С аппетитом позавтракал в молочной закусочной, где перепробовал несколько сортов йогурта. Молочной кухни мне показалось мало, и, проехав несколько остановок на троллейбусе, я направился в только что открывшуюся пиццерию, где оказался единственным, но зато очень прожорливым посетителем.
Выйдя из пиццерии, я вновь погрузился в троллейбус, поехал в сторону от центра, вышел, прошелся вокруг стройплощадки на Поклонной горе. Рабочие только начинали трудовой день, и я отметил, что особого энтузиазма они не выказывали. Потом проголосовал, и меня отвезли на другой конец города, в большой универмаг, где я купил приглянувшуюся мне дорожную сумку. Сумка была кожаная, очень дорогая, мне абсолютно не нужная, но, расплачиваясь, я испытал большое удовлетворение.
Окружающее было несколько размытым. Таким, словно по краям навинченного на объектив простого фильтра был тонким слоем нанесен вазелин. Четко я видел только то, что было прямо передо мной. Боковое зрение отсутствовало начисто.
Там же, в универмаге, я купил солнцезащитные очки, тоже очень дорогие; с сумкой на плече, с очками на кончике носа зашел в парикмахерскую, где попросил меня побрить.
– Мы не бреем, – сказала мне мастерица с венозными ногами. – СПИД! Все боятся!
– Я не боюсь! – отпарировал я, но мастерица вместо бритья предложила подстричься.
Я немедленно согласился. Мне вымыли голову удивительно вонючим шампунем, потом долго-долго стригли, затем сделали массаж и высушили волосы феном. Меня даже нагелили, и я приобрел совершенно дурацкий вид.
– Смущаться не надо! – успокоила мастерица. – Современный стиль. Женщины таких любят.
– Вы уверены? – спросил я.
– Да. – Она сдернула с моих плеч простынку, подула мне за воротник, отчего я зябко поежился. – Вот и все! А побреетесь дома!
Подстриженный, я вернулся в универмаг, выбрал себе новую электрическую бритву, собрался уже за нее заплатить, но тут оказалось, что у меня кончились деньги. Я посмотрел на часы: и тела должны были увезти, и следственная бригада должна была уехать с места преступления, дабы начать обработку первых результатов расследования. Деньги лежали в бардачке машины, оставшихся у меня в кармане хватало только на дорогу к ней. Я проголосовал, отправился.
Водитель был то ли кокаиновым нюхачом, то ли аллергиком. Он пришмыгивал носом, беспрестанно вытирал его тыльной стороной руки. Расплывчато названный мною адрес постепенно, по мере приближения, начал вызывать у него страстное желание поделиться самым сокровенным. Наконец его прорвало.
– Слыхал? – Он с особенной силой потянул носом. – Кандидата-то грохнули.
– Какого кандидата? – Я и не предполагал, что у Бая были еще какие-то дальнейшие карьерные перспективы.
– В президенты! – Водитель сплюнул в окошко. – Сегодня, по утрянке. В говенные крошки!
– А разве он собирался выставляться? – понимая, что, пока не названа фамилия Байбикова, моя осведомленность может показаться подозрительной, все же спросил я.
– Ну конечно! – Водитель ни в какие нюансы не вникал. – Еще как! Один из основных кандидатов! Кто-то расчищает дорогу! Вот пидарасы!
Он посмотрел на меня. Он ждал, что я отвечу.
– Пидарасы! – согласился я.
Я высадился в нескольких кварталах от байбиковского дома, до места доехал в переполненном троллейбусе. Во дворе стояла милицейская машина, возле подъезда толпился народ. Я сел в свою машину, беспрепятственно выехал со стоянки. Никто не смотрел в мою сторону, никому до меня не было никакого дела. Черные очки плотно сидели у меня на носу. От сумки в салоне уютно пахло кожей.
Лысый оперативник Саша сидел с газетой на скамеечке в сквере. Я поставил машину, поднялся по ступеням крыльца и боковым зрением увидел, как Саша скручивает газету в трубку, как, похлопывая ею себя по ноге, не спеша идет от скамеечки к крыльцу. Он дал мне открыть дверь, кашлянул. Я обернулся, изобразил удивление:
– Привет! Ты откуда?
Он смотрел на меня снизу вверх и молчал.
– Зайдешь? – Я кивнул в сторону двери в мастерскую.
– Если позволишь.
– Заходи! – сказал я и, не дожидаясь его, вошел первым.
Он закрыл за собой дверь, все так же похлопывая себя газетой, прошел к рабочему столу, отодвинул кресло, уселся.
– Новые замки? – Он бросил газету на стол. – Это правильно. Только не поможет.
– Ну? – Сняв черные очки, я уселся напротив него. – Тебе чего-то надо? Давай выкладывай.
Он пожал плечами – мол, ну если такое отношение… – вытащил из кармана сигареты, подкинул пачку на ладони, спрятал обратно в карман.
– Тебе никогда не хотелось править миром? – спросил он так, словно спрашивал о какой-то мелочи. – Владеть, распоряжаться. Восседать на троне, а чтобы внизу копошились министры, генералы, банкиры. Мне вот хотелось. Я бы таких дров наломал, я бы такого учудил!
Он замолчал, наклонился вперед, осторожно дотронулся до лежавших на столе фотографий Байбикова.
– Хотелось, – ответил я, – конечно, хотелось! И сейчас хочется. Особенно когда мучает бессонница. А что?
– Чтобы править миром, надо предположить существование невозможного, – сказал он, словно не слыша меня. – Всего одно допущение, и ты уже на корпус впереди всех. Потом тебя спрашивают: как ты догадался? Ты умный, да? Нет, отвечаешь ты, я не умный, я последний дурак, да только люблю сказки, читаю их и перечитываю. Умный – тот, кто не предполагает, а действует. У кого все получается. Я же за что ни возьмусь, все идет наперекосяк.
Я внимательно посмотрел на Сашу. Он был в той же самой рубашке, в том же самом костюме. Обрамлявшие лысину волосы стояли торчком, под глазами синели темные круги.
– Что смотришь? – ощерился он. – Не понимаешь, к чему я клоню? Понимаешь! Только не хочешь признаться. Но бояться тебе нечего. Никто ведь мне не поверит. Прокурор вызовет санитаров, меня – в смирительную рубаху, и поминай как звали! – Быстрым движением он протер губы, снял скопившуюся в уголках пену. – К тому же я человек конченый. От работы отстранили, завтра-послезавтра и вовсе выгонят.
Нет, он не был пьян, но вид имел, словно после исчезновения из квартиры моего отца пил целый день.
– И ты, Миллер, между прочим, тоже человек конченый. Знаешь почему? Сказать? – Он вновь вытащил пачку, всунул сигарету в угол рта.
– Скажи.
Я щелкнул зажигалкой, он прикурил.
– Существуют кое-какие документы. – Саша сделал несколько быстрых затяжек, закашлялся и, вытирая выступившие слезы, продолжил: – Скучные, ну, страшно скучные документы. Но если они попадут к человеку понимающему…
– Что за документы?
– О! Напрягся! Скажу. Ты только не погоняй. Ведомости, приходно-расходные ордера, копии банковских счетов. Человек простой, незамысловатый ими подотрется, а человек посложнее, позабористее – прочтет. Прочтет и поймет: у него в руках оружие. Оружие страшное. Страшное в первую очередь тем, что может уделать его самого. Раньше, чем он им воспользуется. Понимаешь?
Саша поискал пепельницу, не нашел и загасил окурок о фотографию Байбикова.