Сташеф Кристофер. Чародей поневоле (пер. В.М.Федоров)

   — Человек. Просто человек.
   Том долгий миг глядел ему в глаза.
   — Да. Это так, — произнес он. — Я получил ответ.
   Он повернулся к двери караульной и распахнул ее.
   — Мастер Гэллоуглас, — сказал паж. — Тебя зовет королева.
   Одно из величайших и наименее дорогих сокровищ жизни — это заря. Мир лежит, дожидаясь солнца, освещенный пылающим небом, холодный и свежий, заполненный переливами птичьего пения.
   Большой Том сделал один долгий, глубокий вздох утреннего воздуха, наполнив свои легкие невинностью, которой никогда не знал.
   — Эх, мастер! — крикнул он через плечо. — Вот этот мир — для человека!
   Род ответил слабой улыбкой, когда Большой Том отвернулся и поскакал впереди Рода, торжествующе и со смаком напевая, хотя и несколько не в тон.
   К несчастью, Род не был в состоянии оценить эстетическое качество рассвета, имея около трех часов сна за последние сорок восемь часов.
   И потом, также, была еще и Катарина.
   Беседа была краткой и кислой. Она приняла его в палате аудиенций, но не отводила глаз от огня, ни разу не взглянула на него. Лицо ее было холодным, губы плотно сжаты.
   — Я страшусь за моего дядю Логайра, — сказала она. — Вокруг него есть люди, которые возрадуются, узнав, что герцогом стал его старший сын.
   Род ответил в том же жестком официальном тоне.
   — Если он умрет, вы потеряете своего сильнейшего друга среди лордов.
   — Я потеряю того, кто мне дорог, — отрезала она. — Меня не волнует дружба среди лордов, но я очень волнуюсь за своего дядю.
   И это, размышлял Род, вероятно, было правдой — к ее чести, как женщины, и в ущерб, как правительнице.
   — Вы, — резюмировала она, — сей же час поскачете на юг во владения Логайра и присмотрите за тем, чтобы никто не причинил ему вреда.
   И это крайне официальное расставание — было все. Самая глупая фурия в аду — ничто в сравнении с брошенной женщиной, подумал Род. Она отсылала как можно дальше своего самого компетентного телохранителя.
   — Векс?
   — Да, Род? — Конь повернул голову посмотреть на своего всадника.
   — Векс, я, несомненно, величайший олух из всех рожденных.
   — Ты — великий человек, Род, из рода великих людей.
   — О, да, я такой великий! Вот я, предположительно превращающий это королевство в конституционную монархию, и пока я весело скачу на юг, советники рвут на части любую возможность конституции, в то время как Дом Хлодвига на грани убийства монарха!
   И вот я скачу на юг, со слугой, который, вероятно, с радостью воткнет мне нож меж ребер, когда его чувство долга хоть на полминуты возьмет верх над его совестью.
   И чего я достиг? Я установил, что в этих местах полно призраков, эльфов, ведьм, колдунов и множество других чудищ, которые не могут существовать; я вызвал у тебя пять-шесть припадков, и чтобы увенчать все это, прекрасная женщина сделала мне предложение, а я отказал! О, я такой великий, что просто невероятно! Если бы я был всего лишь чуточку поэффективней, я бы уже сумел обстряпать это дело. Векс, а не лучше ли бы я поступил, если бы просто сдался?
   Робот начал тихо напевать:
   — Я человек постоянной печали. Видел беду я все свои дни…
   — А, заткнись.

Ведьма низшего сословия

   Рассвет застал их среди укосов, наполовину скошенных и тяжелых от росы. Род огляделся вокруг с вершины пригорка, рассматривая раскинувшиеся угодья и аккуратно подстриженные живые изгороди с теснящимися то тут, то там на фоне восходящего солнца деревьями.
   — Большой Том!
   Том повернулся в седле и оглянулся, затем натянул поводья своего коня, когда увидел, что Род остановился.
   — Завтрак! — крикнул, спешившись, Род.
   Он отвел Векса с дороги к скальному выступу под густой порослью дрока. Том пожал плечами и завернул коня.
   К тому времени, когда Большой Том остановил своего конька и пустил его пастись, Род уже разложил и разжег костер. Великан в изумлении уставился на Рода, достающего сковородку и кофейник, затем, повернувшись, удивленно покачал головой и вытер место для сидения на уровне ниже по склону. Он принюхался к запаху жарившейся ветчины, вздохнул и достал пачку сухарей.
   Род, нахмурившись, поднял взгляд и увидел, что Том сидит на мокрой траве с сухарем и бурдюком эля.
   Он свел брови и крикнул:
   — Эй!
   Крик застал Большого Тома посреди глотка, он поперхнулся, закашлялся и поднял голову.
   — А, мастер?
   — Моя пища недостаточно хороша для тебя?
   Большой Том уставился на него, разинув рот.
   — Брось, иди сюда. — Род нетерпеливо помахал рукой. — И принеси сюда эти сухари, они хорошо пойдут, зажаренные в ветчинном жире.
   Большой Том несколько раз открыл и закрыл рот, затем неопределенно кивнул и встал.
   Вода закипела, Род приподнял крышку кофейника и бросил туда горсть молотого кофе. Он поднял взгляд на подошедшего Большого Тома, нахмурившего лоб и выпучившего глаза.
   Уголок рта у Рода опустился.
   — Ну, чего глядишь? Никогда раньше не видел костра на привале?
   — Ты предлагаешь мне есть вместе с моим мастером?
   — Это какое-то крупное чудо? — удивился Род. — Вот, дай-ка хлебнуть из этого бурдюка, ладно? Дорога-то становится пыльной.
   Том кивнул, все еще не сводя глаз с Рода, и протянул бурдюк. Род отхлебнул, поднял взгляд и нахмурил брови.
   — Что случилось? Никогда не видел, как человек пьет? Я что, какое-то чудовище?
   Рот Тома закрылся. Глаза его стали темными и задумчивыми.
   Затем он ухмыльнулся, рассмеялся и присел на камень.
   — Нет, мастер, нет. Ты на редкость хороший человек и только, да, и только!
   — Вот так так! — нахмурился Род. — Чего во мне такого редкого?
   Том бросил два сухаря на сковородку и усмехнулся, подняв взгляд.
   — В этой стране, мастер, дворянин не принимает пищу вместе со своим слугой.
   — Ах это! — отмахнулся Род. — Здесь, на дороге, только ты да я. Мне незачем заниматься этой чепухой.
   — Да, — засмеялся Большой Том. — Как я сказал, чудесно редкий человек.
   — И дурак, да? — Род положил два ломтя ветчины на деревянные блюда. — Полагаю, что будем есть ножами, Том. Начинай.
   Они ели в молчании. Род хмуро смотрел в свою тарелку. Том откинулся назад и разглядывал местность.
   Они находились в начале маленькой долины, наполненной сейчас утренним туманом — ловушкой для солнечных лучей. Солнце таилось за живыми изгородями и золотило туман.
   Том усмехнулся, дожевал и ткнул большим пальцем в сторону долины.
   — Это конец радуги, мастер.
   — Хм? — вскинул голову Род. Он кисло улыбнулся — это был, в конце концов, куда больший кувшин с золотом, чем он имел право ожидать. ^[19]
   Том издал рокочущее рыгание и поковырял в зубах кинжалом.
   — Золотистый туман, мастер, и в нем, возможно, золотистые девушки.
   Род быстро сглотнул и возразил:
   — О нет! В этом путешествии никаких похождений на стороне, Большой Том! Мы должны попасть на юг и попасть туда быстро.
   — Эх, мастер, — завыл Том в потрясенном протесте. — Какой вред от еще одного часа или четырех? Кроме того, — он выпрямился и, усмехнувшись, ткнул Рода пальцем в ребро, — голову дам на отсечение, что ты превзойдешь меня. Каких девушек не может взять чародей? Э, что случилось?
   Род засопел и стукнул себя в грудь.
   — Просто кусок сухаря вступил в спор с моим пищеводом. Том, в черт знает какой непечатный последний раз говорю — я не чародей!
   — О, да, мастер, само собой! — сказал Большой Том с широченной усмешкой. — И можешь быть уверен, что ты такой же скверный лжец, как и палач!
   Род нахмурился.
   — Я не убил ни одного человека за то время, что был здесь!
   — Да, именно это я и имел в виду.
   — А. — Род повернулся и посмотрел на поля. — Ну ты, Том, вполне можешь добавить любовника к перечню дел, в которых я не хорош.
   Великан выпрямился и, нахмурив брови, обыскал взглядом лицо Рода.
   — Воистину, по-моему, он это всерьез!
   — Уж будь уверен.
   Том посидел, изучая своего хозяина и подбрасывая кинжал, ловя его то за рукоять, то за лезвие.
   — Да, ты говоришь то, что думаешь. — Он выпрямился, глядя Роду в глаза. — И поэтому я осмелюсь дать тебе совет.
   Род усмехнулся и издал глухой смех.
   — Ладно, посоветуй мне. Расскажи мне, как это делается.
   — Нет, — поднял ладонь Том. — Это-то, я уверен, ты знаешь, но я должен тебя предостеречь насчет этих сельских девушек, мастер.
   — Вот как?
   — Да, они… — Лицо Тома расплылось в широкой улыбке. — О, они великолепны, мастер, хотя и простоваты. Но… — Он снова нахмурился. — Никогда не давай им надежды.
   Род тоже нахмурился.
   — Почему бы и нет?
   — Это будет твоей погибелью. Ты можешь спокойно любиться с ними, мастер, один раз — но только один. Потом ты должен их оставить, по-быстрому, и никогда не оглядывайся.
   — Почему? Превращусь в соляной столб?
   — Нет, хуже, ты превратишься в мужа. Ибо, коль скоро дашь им хоть малую тень надежды, мастер, эти деревенские девушки прицепятся к тебе крепче пиявок, и ты никогда от них не избавишься.
   — Был бы у меня шанс побеспокоиться об этом! — фыркнул Род. — Пошли, допивай свой кофе и по коням.
   Они погасили костер и упаковались, затем поскакали в красно-золотистый туман.
   Они проехали, наверное, ярдов триста, когда их приветствовал протяжный альтовый голос.
   Род поднял взгляд, напряженный и осторожный.
   На одном из полей стояли, смеясь и размахивая руками, две рослые крестьянские девушки с вилами в руках.
   Глаза Большого Тома зацепились за них с почти слышным щелчком.
   — Эх, мастер, хорошенькие телочки, правда?
   Они были хорошенькие, вынужден был признать Род, хотя никак не телочки, разве что телки. Обе они были с полными грудями и полными бедрами, одетые в свободные блузки с низким вырезом и простые юбки, с повязанными платком волосами. Юбки у них были подоткнуты, чтобы те не промокли от росы на сене.
   Они призывно махали им, в их смехе слышался насмешливый вызов. Одна из них положила руки на бедра и выполнила медленное вращательное движение тазом.
   Большой Том с шумом втянул в себя воздух, довольно-таки сильно выпучив глаза.
   — Э… мастер, ну, — взмолился он, — неужели мы так уж спешим?
   Род вздохнул, закатив глаза к небу, и покачал головой.
   — Ну, мне было бы крайне неприятно увидеть их страдающими от пренебрежения, Большой Том. Действуй.
   Том с радостным криком пришпорил коня, перемахнул через канаву и понесся галопом по полю. Он выскочил из седла прежде, чем конь замедлил бег и несся еще на рыси, поймал в каждую руку по девушке, поднял их и закружился с ними.
   Род медленно покачал головой, отсалютовал Тому и его подругам, затем повернул прочь, отыскивая соседний стог сена, где он мог спокойно вздремнуть.
   — Род, — произнес тихий голос у него за ухом.
   — Да, Векс?
   — Твое поведение беспокоит меня, Род. Оно неестественно для здорового молодого мужчины.
   — Это не первый раз, когда мне говорят это, Векс. Но я методичен, я не могу держать в голове сразу двух девушек.
   Он нашел еще один стог сена как раз за следующей изгородью. Род припарковался в тени, разнуздал Векса, который для поддержания вида принялся щипать сено. Род снова влез на коня, прыгнул на верхушку стога и с блаженным вздохом повалился в мягкое душистое сено. Острый запах недавно скошенного сена наполнил его голову, возвращая его в детство на поле у отцовского поместья, во время сенокоса — настоящий Эдем, без всяких там мягких половозрелых проблем, бегающих кругом и вносящих беспорядок, только роботы…
   Он наблюдал за проплывающими по бирюзовому небу облаками и не заметил, как задремал.
   Род резко проснулся и остался совершенно неподвижен, гадая, что же его разбудило. Он пробежал по каталогу ощущений, способных включить будильник, зазвонивший у него в голове.
   Поблизости кто-то был.
   Его глаза резко распахнулись, каждый мускул тела напрягся для схватки.
   Но оказалось, что глядит он в лиф с низким вырезом.
   Он оторвал взгляд от этого приятного пасторального зрелища — задача, требовавшая немалой силы воли — и увидел глядевшие на него два больших зеленых, как море, глаза.
   Они были влажные, с длинными ресницами, и выглядели обеспокоенными.
   Сфокусировалось и их окружение: изогнутые брови, усыпанный веснушками курносый нос, очень широкий рот с полными красными губами — все это на округлом лице, обрамленном развевающимися волосами.
   Полные губы были надуты, а глаза встревожены.
   Род улыбнулся, зевнул и потянулся.
   — Доброе утро.
   Надутые губы расслабились в полуулыбке.
   — Доброе утро, прекрасный джентльмен.
   Она сидела рядом с ним, оперевшись на одну руку и глядя ему в глаза.
   — Почему вы спите здесь один, сэр, когда рядом женщина только и ждет вашего слова?
   Ощущение было такое, словно кто-то только что влил горькую настойку в кровеносную систему Рода, дрожь, и не совсем приятная, затопила его.
   Он улыбнулся, пытаясь сделать улыбку теплой.
   — Спасибо, девушка, но я сегодня не чувствую себя игривым.
   Она улыбнулась, но между бровей у нее все еще заметна была суровость.
   — Благодарю вас за доброту, сэр, но я едва ли могу поверить вашим словам.
   — Почему? — нахмурился Род. — Неужели для мужчины так уж невозможно не желать порезвиться?
   Девушка издала одинокий смешок.
   — О, такое может быть, милорд, но вряд ли вероятно. Даже с крестьянином вряд ли, и еще меньше с лордом.
   — Я не лорд.
   — Тогда дворянин. Им уж ты наверняка являешься. И значит, наверняка не будешь страдать отсутствием интереса.
   — Вот как? — поднял бровь Род. — Почему?
   Она печально улыбнулась.
   — Но, милорд, крестьянин же может страшиться вынужденного брака, но лорд — никогда.
   Род снова нахмурился и изучил лицо девушки. Он думал так, что она была ненамного моложе его, около двадцати девяти или тридцати. А для крестьянской девушки в такого рода обществе быть до тридцати лет незамужем…
   Он выбросил руку.
   — Подойди сюда, девушка.
   На миг в глазах девушки зажглась надежда, но она быстро растаяла, сменившись смирением. Она со вздохом упала в сено рядом с ним, перекатилась на бок и положила голову ему на плечо.
   Надежда, думал Род, очень даже осознавая прижавшиеся к его боку груди и бедра. Надежда быть измятой и выброшенной прочь.
   Он содрогнулся, и девушка озабоченно подняла голову.
   — Замерз, милорд?
   Он повернулся к ней и улыбнулся, неожиданная волна благодарности и нежности комом встала в горле. Он крепче прижал ее к себе, закрыв глаза, чтобы полнее ощутить прикосновения ее тела к своему. Голову его наполнил аромат, не розового масла или сирени, а просто солено-сладкий запах женщины.
   Из него вытекала внутренняя боль, понял он с легким удивлением, боль, о существовании которой он не знал, пока она не стала покидать его.
   Она прильнула к нему, стиснув в кулачках ткань его камзола и уткнувшись щекой ему в шею.
   Затем, постепенно, он стал расслабляться, высвободив свои объятия. Он лежал совершенно неподвижно, давая своему фокусу медленно расшириться, снова открыть его для окружающего мира, он смутно услышал вдали птичье пение и шепот ветра по кустам и деревьям. Где-то рядом с его головой стрекотал в сене кузнечик.
   Ее объятия освободились одновременно с его, ее руки и голова лежали теперь на нем свинцовой тяжестью.
   Он не открывал глаз, солнце давило ему на веки, он лежал в алом свете, «видя» мир ушами.
   Раздался шорох, и ее тело отодвинулось, поднявшись от него, теперь она сидела. Должно быть, она смотрит на него, в глазах боль, нижняя губа дрожит, по щеке крадется слеза.
   Его захлестнула жалость, жалость к ней, гнев на себя, не ее это вина, что ему хотелось сейчас всего лишь покоя, а не романа.
   Он открыл глаза, перекатившись на бок, и хмуро поглядел на нее. Но не было никакой боли в ее глазах — только серьезное глубокое приятие и озабоченность.
   Она поднесла кончики пальцев к его щеке, робко, едва касаясь его кожи. Он поймал ее руку, приложил ладонь к челюсти и был изумлен, какой маленькой оказалась ее рука в его собственной.
   Он закрыл глаза, еще крепче сжав ее руку.
   Голос ее был низким и очень нежным.
   — Милорд, используй меня, как тебе угодно. Большего я не прошу.
    Большего я не прошу…Любовь, она должна получить любовь хотя бы только на минутку, даже если следом за ней тут же придет расставание, даже если, оглядываясь назад, она должна будет понять, что это было вожделение, а не любовь. Даже если это принесет только печаль и боль, она должна получить любовь.
   Он посмотрел ей в глаза, в них стояли слезы.
   Он снова закрыл глаза и перед ним возникло лицо Катарины, а рядом с ним лицо Туана. Часть его оставалась в стороне, поодаль, и созерцала эти лица, она отмечала, как хорошо они выглядели вместе, прекрасная принцесса и доблестный юный рыцарь.
   Затем рядом с Туаном появилось его собственное лицо, и СРАВНИ прошептала отстраненная часть его. СРАВНИ.
   Руки Рода стиснулись, и он услышал, как крестьянская девушка издала легкий вскрик от внезапной боли.
   Он выпустил ее руку и посмотрел на нее, и лицо Катарины всплыло рядом с ее лицом.
   Он смотрел на них обеих, одну — склонную использовать его, другую — склонную быть использованной им, и неожиданно в его груди вспыхнул душный гнев, гнев на Катарину, и ее уверенность в своей правоте, и ее решимость согнуть весь мир перед своей волей, и на эту крестьянскую девушку за ее немое приятие и глубокое смирение, за глубину ее тепла и нежности.
   Душившая его петля гнева сжималась все туже и туже — гнева на себя за зверя в себе самом, когда его пальцы впились в ее плечи и он притянул ее на сено. Она охнула от боли, тихо плача, пока его губы не прильнули к ее, давя, кусая и сокрушая, его пальцы сжали концы ее челюстей, вынуждая ее рот открыться, и его язык с силой вонзился под ее язык. Его рука ощупывала ее тело, пальцы глубоко вонзились в плоть, все ниже и ниже, отмечая и пытая.
   Затем ее ногти впились в его спину, когда все ее тело сплелось узлом в едином спазме боли. Потом она высвободилась, и ее грудь тяжело поднималась и опускалась под ним в одном огромном рыдании.
   Половина его гнева испарилась в ничто, другая половина повернулась кругом и пронзила его, проткнув в нем что-то, высвободившее прилив раскаяния.
   Он перекатился на бок, сняв с нее свой груз. Губы его стали вдруг нежными и теплыми, руки его стали мягкими, медленно и утешающе ласкающими.
   Она втянула в себя воздух, тело ее снова напряглось. Дурак,насмешливо бросил голос внутри него. Дурак! Ты же только еще больше обижаешь ее!
   Готовый со стыдом отвернуться от нее, он посмотрел ей в глаза… и увидел горящую там обнаженную страсть, умолявшую и требовавшую, затягивавшую его в мощный водоворот, бушующий в нем. Губы ее раскрылись, влажные, нежные и теплые, притягивающие и податливые, увлекающие его вниз и вниз в слепые, залитые светом глубины, где не было ни зрения, ни слуха, а только осязание на осязании.
   Род приподнялся на локте и посмотрел на лежавшую рядом с ним обнаженную девушку с одним лишь его плащом в качестве довольно неадекватного покрывала. Он обрисовывал ее контуры, и глаза Рода блуждали по ним, упиваясь ее видом, фиксируя в уме каждую черту ее тела. Это была картина, которую он не хотел утратить.
   Он принялся мягко и очень нежно ласкать ее. Она улыбнулась, пробормотала что-то неразборчивое и позволила своей голове перекатиться набок.
   Затем ее глаза снова открылись, она искоса посмотрела на него, губы у нее были тяжелыми и томными.
   — У тебя изумрудные глаза, — прошептал Род.
   Она роскошно потянулась с чуть заметной улыбкой, обвила руками его шею и притянула к себе, целуя его медленно, почти сонно, и долго.
   Род посмотрел ей в глаза, чувствуя себя крайне удовлетворенным и очень даже в мире со всем миром. Черт, да мир мог хоть повеситься!
   Он снова приподнялся, глядя на нее, затем медленно отвел глаза и осмотрелся вокруг: на выгнувшуюся над головой голубизну неба… на горку одежды по обеим сторонам.
   Он снова опустил взгляд, теперь перед лицом у него не было ничего, кроме нее, и слегка удивленный, он обнаружил, что ему понравилось такое положение. Покой внутри него был огромным, он чувствовал, что был цельным, совершенно довольным всем миром, жизнью, в единстве с ними и с богом, и в особенности с ней.
   Он дал своей руке задержаться на прикрытой плащом поверхности ее груди. Она закрыла глаза, что-то бормоча, затем, когда его рука застыла, снова посмотрела на него. Ее улыбка растаяла, в глаза ее закралась озабоченность.
   Она начала было что-то говорить, но остановилась и сказала вместо этого почти тревожно:
   — Тебе хорошо, милорд?
   Он улыбнулся с очень серьезными глазами, затем закрыл их и медленно кивнул.
   — Да. Мне очень хорошо.
   Он нагнулся, снова поцеловал ее, медленно, почти осторожно, затем приподнялся.
   — Да, мне хорошо. Удивительно хорошо, куда лучше, чем когда-либо бывало.
   Лицо ее снова ненадолго осветилось улыбкой, затем она отвела взгляд, посмотрела на свое тело, потом снова на него взглядом, тронутым страхом.
   Он стиснул ее в объятиях и перекатился на спину. На миг ее тело напряглось, а потом расслабилось, она издала легкий вскрик — полурыданье-полувздох — и застыла, уткнувшись лицом в его плечо.
   Он оглядел разметавшиеся по его груди ее золотистые волосы, лениво улыбнулся и позволил своим глазам незаметно закрыться.
   — Род, — прошептал у него за ухом голос Векса, и мир нахлынул снова.
   Род напрягся и щелкнул зубами, давая понять, что слышал.
   — Большой Том снова одет и идет к твоему стогу.
   Род резко выпрямился, прищурился на солнце, оно было почти в зените. Время и расстояние снова принялись донимать его.
   — Ну, вернемся в мир живых, — проворчал он и потянулся за одеждой.
   — Милорд?
   Она печально улыбнулась, но глаза ее были напряжены от боли — боли, растаявшей в покорности и смирении прямо у него на глазах.
   — Память об этих мгновениях будет дорога для меня, милорд, — прошептала она, прижимая палец к груди и расширяя глаза.
   Это была обреченная мольба о разуверении, которого он по-честному не мог дать, потому что никогда больше не увидит ее.
   Тут до него дошло, что она ожидала отказа от всякого разуверения, ожидала, что ее выбранят за дерзость предполагать, что она чего-то стоит, что она стоила благодарности.
   Она знала, что мольба принесет ей боль, и все же молила, потому что женщина живет любовью, а это была женщина тридцати лет в стране, где девушки выходили замуж в пятнадцать.
   Она уже смирилась, что в ее жизни не будет никакой продолжительной любви. Она должна была существовать на те немногие крохи, которые могла собрать.
   Сердце его потянулось к ней, подтолкнутое в какой-то степени уколом самоупрека.
   Поэтому, конечно, он сказал ей ложь такого сорта, какую мужчины говорят женщинам только для того, чтобы утешить их, а позже понять, что это была правда.
   Он поцеловал ее и сказал:
   — Это была не жизнь, девушка, это было то, для чего живут.
   А потом, когда он сел на коня и обернулся посмотреть на нее, в то время как Большой Том весело махал своей девахе, Род снова заглянул ей в глаза и увидел отчаяние, оттенок страха перед его отъездом, безмолвную неистовую мольбу о клочке надежды.
   Клочка, говорил Том, будет слишком много, но Род, вероятно, никогда больше не увидит этой девушки. Даже не искру надежды, только отблеск, какой от этого может быть вред?
   — Скажи мне, как твое имя, девушка?
   Только искорка, но она вспыхнула в ее глазах пожаром.
   — Меня зовут Гвендайлон, милорд.
   И когда они свернули за поворот дороги и девушка скрылась из вида за холмом позади них, Том вздохнул:
   — Ты сделал слишком много, мастер. Теперь тебе никогда от нее не избавиться.
   Одно можно было сказать в пользу любовных игр в сене: они достаточно истощили жизненные силы Большого Тома, чтобы он больше не пел. Разумеется, он все еще насвистывал под нос, но он скакал достаточно далеко впереди, чтобы Род не мог его слышать.
   Род ехал молча, неспособный выкинуть из памяти пламенные волосы и изумрудные глаза. Поэтому он тихонько клял это неотвязное видение, но его отстраненному «я» казалось, что в его проклятиях чего-то недоставало: убежденности, наверное. И конечно, искренности. Эта попытка браниться была неубедительна, обвиняло его отстраненное «я».
   Род был вынужден признать это. Он все еще очень сильно ощущал свое единство с мирозданием. В тот момент он не смог бы рассердиться и на своего палача… И это его беспокоило…
   — Векс.
   — Да, Род? — Голос, казалось, исходил изнутри его головы немного громче, чем обычно.
   — Векс, я чувствую себя как-то не так.
   Робот помолчал, затем спросил:
   — А как ты себя чувствуешь?
   Было что-то в том, как Векс это сказал… Род остро поглядел на голову псевдоконя.
   — Векс, ты смеешься надо мной?
   — Смеюсь?
   — Да, смеешься. Ты слышал меня. Посмеиваешься себе в бороду.
   — Это тело не снаряжено бородой.
   — Кончай комедию и отвечай на вопрос.
   С чем-то, похожим на вздох, робот сказал:
   — Род, я должен тебе напомнить, что я только машина. Я не способен на эмоции… Я лишь замечаю противоречия.
   — Ах вот как! — прорычал Род. — Могу я спросить, какие?
   — В данный момент — противоречия между тем, чем человек является в действительности, и тем, чем он желает себя считать.