Сташеф Кристофер. Чародей поневоле (пер. В.М.Федоров)

   — Так значит, она, можно сказать, удовлетворяет минимальным требованиям для вступления в профсоюз. — Род почесал за ухом. — Своего рода сподручный талант для королевы. Она должна знать все, что происходит в ее замке.
   Тоби покачал головой.
   — Разве ты можешь расслышать пятерых говорящих, всех сразу, друг Гэллоуглас? И слышать их все время подряд? И еще быть способным запомнить, что они говорили?
   Род нахмурился и почесал подбородок.
   — Можешь повторить хотя бы один разговор? — Тоби снисходительно улыбнулся и покачал головой. — Конечно, не можешь. И наша королева тоже не может.
   — Она могла бы записывать их…
   — Да, но вспомни, она необученная, а чтобы делать из мыслей слова, нужна интенсивная тренировка даже выдающегося дара.
   — Погоди, — поднял руку Род. — Ты хочешь сказать, что вы не слышите мысли как слова?
   — Нет, нет, мгновенной мысли достанет на книгу слов, друг Гэллоуглас. Разве тебе нужно выкладывать мысли словами для того, чтобы иметь их?
   — Понятно, — кивнул Род. — Квантовая механика мысли.
   — Странно, — пробормотал чей-то голос.
   Подняв взгляд, Род обнаружил, что находится в центре приличных размеров группы юных ведьм и чародеев, явно налетевших послушать интересный разговор.
   Он посмотрел на говорившего, плотного юного чародея, и улыбнулся с оттенком сарказма.
   — Что странно? — Он гадал, как там звали этого паренька.
   Парень усмехнулся.
   — Мартин меня зовут. — Он помолчал, чтобы посмеяться над пораженным взглядом Рода, тот все еще не привык к чтению мыслей. — А странно, что ты чародей, а не знаешь азов слышания мыслей.
   — Да, — кивнул Тоби, — ты единственный известный нам чародей, друг Гэллоуглас, который не может слышать мыслей.
   — Э, да. — Род провел по щетине. — Ну, как я упомянул немного ранее, я не настоящий чародей. Видите ли…
   Его прервал дружный взрыв смеха. Он вздохнул и покорился своей репутации.
   Затем он вернулся к прежней линии расспросов.
   — Я так понял, что некоторые из вас могут слышать мысли, как слова.
   — О, да, — подтвердил Тоби, вытирая глаза. — Есть у нас одна такая.
   Он повернулся к кольцу слушателей.
   — Олдис здесь?
   Пухленькая, хорошенькая шестнадцатилетняя девушка протолкалась в передний ряд.
   — Кого мне надо для вас послушать, сэр?
   Искра пересекла пропасть в мозгу Рода. В его глазах появился злой блеск.
   — Дюрера. Советника милорда Логайра.
   Олдис сложила руки на коленях, устроилась поудобнее, сидя очень прямо. Она уставилась на Рода, глаза ее потеряли фокусировку. Затем она принялась говорить высоким монотонным, в нос, голосом.
   — Как вам угодно, милорд. И все же я не могу понять, истинно ли вы верны?
   Голос ее упал на две октавы по тону, но сохранил свою монотонность.
   — Негодяй! Ты имеешь наглость оскорблять меня в лицо?
   — Нет, милорд, — поспешно ответил высокий голос. — Я не оскорбляю вас, а только ставлю под вопрос мудрость ваших действий.
   Дюрер, подумал Род. Высокий голос принадлежал Дюреру, практиковавшемуся в своем занятии — заботе о манипуляции герцогом Логайром.
   — Вспомните, милорд, она всего лишь ребенок. Добро ли это по отношению к ребенку — дозволять ему своевольничать? Или добром будет отшлепать ее, когда она в этом нуждается?
   С минуту стояло молчание, затем ответил более глухой голос лорда Логайра.
   — В том, что ты говоришь, есть какая-то доля истины. Разумеется, в ее попытке взять власть в свои руки в вопросе назначения священников есть что-то от избалованного ребенка.
   — Но, милорд, — пробормотал высокий голос. — Это же идет вразрез с традициями и мудростью людей намного старше ее самой. Воистину, как это ни горько, но это действия непослушного ребенка.
   — Возможно, — прогромыхал Логайр. — И все же она — королева, а слово королевы — закон.
   — Даже если королева издает дурные законы, милорд?
   — Ее действия не дурные, Дюрер. — Глухой голос принял угрожающий оттенок. — Неверные, безрассудные и необдуманные, плохо рассчитанные, ибо добро, кое они принесут сегодня, может завтра принести гибель на наши головы. Наверное, глупые законы, но дурные — нет.
   Высокий голос вздохнул.
   — Возможно, милорд. И все же она угрожает чести своих вельмож. Разве это не дурно?
   — Это, — прогромыхал Логайр. — Как же это так? Да, она была надменна, беря на себя более высокомерия, чем, возможно, когда-либо бывало у королевы, но она еще никогда не делала ничего такого, что можно было бы истолковать как оскорбление.
   — Да, милорд, пока еще нет.
   — Ты что это хочешь сказать?
   — День этот придет, милорд.
   — Какой такой день, Дюрер?
   — Когда она поставит крестьян впереди знатных, милорд.
   — Прекрати свои изменнические речи! — зарычал Логайр. — На колени, ничтожество, и благодари своего Бога, что я не оставляю тебя без головы!
   Род глядел в лицо Олдис, все еще не отойдя от потрясения, вызванного слышанным диалогом двух бестелесных мужских голосов, исходящих из уст хорошенькой девушки.
   Ее глаза постепенно снова сфокусировались. Она испустила долгий вздох и улыбнулась ему.
   — Ты слышал, друг Гэллоуглас?
   Род кивнул.
   Она развела руки, пожав плечами.
   — А я ни слова не могу вспомнить из того, что говорила.
   — Пусть это тебя не беспокоит, я помню все. — Род потер щетину на подбородке. — Ты действовала как канал, медиум в чистейшем смысле этого слова.
   Он запрокинул голову, осушив свою кружку, и кинул ее одному из юных колдунов. Юноша поймал ее, исчез и вновь появился. Он вручил до краев полную кружку Роду, который в притворном отчаянии покачал головой.
   Он откинулся назад и пригубил вино, подняв взгляд на окружавшие его юные лица, улыбающиеся и заметно сияющие от сознания своей силы.
   — Вы когда-нибудь проделывали это раньше? — спросил он, махнув рукой в сторону их всех. — Я имею в виду, слушали подобные внутричерепные заседания.
   — Только врагов королевы, — ответила Олдис, вскинув голову. — Мы часто слушаем Дюрера.
   — Вот как? — приподнял бровь Род. — Что-нибудь узнали?
   Олдис кивнула.
   — Он в последнее время сильно озабочен крестьянами.
   Мгновение Род был совершенно неподвижен.
   — Что у него за интерес к ним?
   Тоби знающе усмехнулся.
   — Ну, вот его последний подвиг. Он заварил свару между двумя крестьянами из личных владений королевы. Один молодой крестьянин хотел жениться на дочери старого фермера, а старик сказал — нет. И юнец воздел бы руки в отчаянии и спокойно остался бы с разбитым сердцем.
   — Но тут встрял Дюрер.
   — Да. Он днем и ночью преследовал юнца, ибо известие о сватовстве парня распространилось по всем деревням, и присмотрел за тем, чтобы слух пересказывали с добавлением вопроса: разве мог юноша считаться мужем, коль позволил дряхлому болвану лишить себя любимой девушки?
   Род кивнул.
   — И другие крестьяне принялись кидать этот вопрос пареньку.
   — Само собой. Ехидство, издевки, насмешки — и парень однажды ночью взял да и похитил девушку и сделал ей ребенка.
   Род поджал губы.
   — Как я представляю, папа немножко разволновался.
   Тоби кивнул.
   — Он приволок парня к деревенскому попу и потребовал, чтобы паренька повесили за насилие.
   — А поп сказал?..
   — Что это была любовь, а на насилие, и подходящим наказанием был бы брак, а не повешение.
   Род усмехнулся.
   — Держу пари, что дети были крайне опечалены таким оборотом дела.
   — Их горе было так велико, что они пустились в пляс, — хохотнул Тоби. — А старик испустил тяжелый вздох, рассудив, что такова, видно, премудрость божия, и благословил их.
   — И тут снова встрял Дюрер.
   — Само собой. Он поднялся перед королевой, когда та была за столом, перед всеми лордами и их леди, крича, что королева должна показать справедливость своего нового порядка, постановив сама, что было справедливо в этом деле, ибо разве эти крестьяне не были из личных владений королевы?
   Род ухмыльнулся и хлопнул себя по бедру.
   — Она, должно быть, готова была плюнуть ему в глаза.
   — О, ты не знаешь нашу королеву! — Тоби закатил глаза к потолку. — Она бы с удовольствием воткнула ему нож меж ребер. Но на брошенный вызов надо отвечать: ей придется самой заслушать это дело, когда она в следующий раз будет держать Общий Суд.
   — Общий Суд? — нахмурился Род. — Это что, черт возьми, такое?
   — На один час каждый месяц королева открывает свой двор для всех своих подданных, кто желает, чтобы она их выслушала; и крестьяне, и дворяне, и духовенство являются к ней в Большой Зал. Большинство Великих Лордов только смотрят, в то время как мелкое дворянство и крестьяне приносят свои жалобы и обиды. А при следящих Великих Лордах можешь быть уверен, что обиды, на которые жалуются, будут, безусловно, мелкие.
   — Вроде этого случая, — кивнул Род. — Когда будет следующий Общий Суд?
   — Завтра, — ответил Тоби. — И я думаю, что Великие Лорды велят своим прирученным крестьянам и духовенству протестовать против новых судей и священников королевы. Лорды, конечно, сперва подадут свой протест, а другие, попроще, откликнутся на него эхом.
   Род кивнул.
   — Придают всему делу общественную огласку. Но что Дюрер надеется приобрести выталкиванием этого дела о соблазнении?
   Тоби пожал плечами.
   — Это может знать только Дюрер.
   Род, нахмурясь, откинулся к стене и отхлебнул из кружки. Он изучил окружавшие его юные лица и почесал в затылке.
   — Мне это кажется сведениями, которые желательно бы знать королеве. Почему вы ей не сообщили?
   Лица отрезвели. Тоби закусил губу и уставился в пол.
   Род нахмурился.
   — Почему вы не сообщили ей, Тоби?
   — Мы пытались, друг Гэллоуглас! — Парень посмотрел на Рода с немым призывом. — Мы пытались, и все же она нас не желает слушать.
   Лицо Рода одеревенело.
   — Это как так?
   Тоби беспомощно развел руками.
   — Посланный к ней паж вернулся со словами, что нам следует быть благодарными за предоставленную нам ею защиту и не быть столь бестактными и наглыми, чтобы пытаться вмешиваться в ее управление.
   Род задергал головой в быстрых кивках, растянув рот в мрачной усмешке.
   — Да, это похоже на Катарину.
   — А может, — задумчиво произнес один из ребят, — это все к лучшему, ибо у нее хватает забот и без наших роковых предупреждений.
   Род невесело усмехнулся.
   — Да. Из-за знати и нищих у нее беспокойства больше, чем достаточно, для того, чтобы она была занята по горло.
   Тоби кивнул с мудрым и серьезным видом.
   — Да, у нее достанет хлопот из-за советников, Дома Хлодвига и баньши у нее на крыше. У нее есть важные причины очень бояться.
   — Да. — Голос Рода стал тугим, скрежещущим. — Да, у нее есть веские причины, и я думаю, что она основательно напугана.
   Большой Том спал очень чутко, он сел на тюфяке, когда Род на цыпочках подошел к своей койке.
   — Здоров, мастер? — прошептал он скрежещущим голосом, в котором было примерно столько же секретности, что и у лягушки-быка в течке.
   Род остановился и нахмурившись поглядел на своего слугу.
   — Да, вполне здоров. Почему бы мне не быть здоровым?
   Большой Том глуповато усмехнулся.
   — Ты мало спишь, — объяснил он. — Я думал, может, это лихорадка.
   — Нет, — с облегчением улыбнулся Род, качая головой. Он протиснулся мимо Тома. — Это не лихорадка.
   — А что же такое?
   Род упал спиной на постель, заложив руки за голову.
   — Ты, Том, когда-нибудь слышал об игре под названием «крикет»?
   — Сверчок? ^[16]— нахмурился Том. — Это существо, стрекочущее на очаге, мастер.
   — Да, но это также и название игры. Центр игры, понимаешь, это воротца, и одна команда пытается сбить воротца, бросая по ним мяч. Другая команда пытается защитить воротца, отбивая мяч лаптой.
   — Странно, — пробормотал Большой Том, широко раскрыв глаза от удивления. — Крайне странная манера игры, мастер.
   — Да, — согласился Род. — Но дальше еще хуже. Команды, понимаешь ли, меняются местами, и та команда, что прежде атаковала воротца, теперь защищает их.
   Он посмотрел сквозь пальцы ног на круглое, словно в пятнах от оспы, лицо Тома.
   — Нет, — пробормотал великан, смущенно мотая головой. — Какой же смысл всего этого, мастер?
   Род потянулся и резко расслабился.
   — Смысл тот, что неважно, кто победит, но воротцам придется туго.
   — Да! — энергично закивал Большой Том. — Это наверняка, мастер.
   — Так вот, у меня такое чувство, что здесь идет колоссальная игра в крикет, только играют три команды: советники, нищие…
   — Дом Хлодвига, — пробормотал Том.
   Род удивленно вскинул брови.
   — Да, Дом Хлодвига. И, конечно, королева.
   — Кто же тогда воротца? — спросил Большой Том.
   — Я. — Род перекатился на бок, трахнул кулаком по подушке и с блаженным вздохом опустил на нее голову. — А теперь я собираюсь поспать. Спокойной ночи.
   — Мастер Гэллоуглас, — пропищал голос пажа.
   Род закрыл глаза и помолился о ниспослании ему сил свыше.
   — Да, паж?
   — Вас зовут дожидаться выхода королевы к завтраку, мастер Гэллоуглас.
   Род заставил веки подняться и поглядел в окно, небо уже порозовело от близкого рассвета.
   Он нахмурился и сосчитал до десяти, едва не задремав по ходу дела. Потом сделал вдох, который наполнил бы бездонную шахту, скинул ноги с постели и сел.
   — Ну, отдыха нет для воротцев. Что мне делать с моей проклятой формой, Том?
   Род был вынужден признать, что Катарина Плантагенет обладала хорошим драматическим инстинктом и, более того, знала, как использовать его при своем дворе.
   Часовые были расставлены на своих постах в обеденной зале еще до восхода солнца. Лорды и леди, имевшие привилегию — или, точнее, несчастье — разделять стол с королевой, прибыли прямо после петушиного крика. Катарина совершила свой выход только тогда, когда все собрались и прождали некоторое время, глазея на поданное мясо. И только тогда она вышла к ним.
   Двери в зал широко распахнулись, открывая стоящую в море факельного света Катарину.
   Шесть герольдов затрубили в фанфары, при звуке которых все лорды и леди поднялись, а Род содрогнулся, высота тона в этой культуре была более-менее делом вкуса.
   Затем Катарина вошла в зал, высоко подняв голову и откинув назад плечи. Она прошла четверть пути к большому позолоченному креслу во главе стола у стены.
   Герцог Логайр шагнул вперед и отодвинул кресло. Катарина опустилась с грацией и легкостью перышка. Логайр сел по правую руку от нее, и остальное общество последовало их примеру. Катарина взяла свою двузубую вилку, и общество сделало то же, в то время как из четырех углов зала налетели слуги в ливреях с деревянными тарелками, наполненными беконом и колбасой, маринованной селедкой, белыми булочками и мисками с чаем и супом.
   Каждую тарелку сперва подносили Брому О'Берину, туда, где он сидел, слева от королевы. Бром брал пробу с каждой тарелки, съедал кусочек каждого блюда и помещал оставшееся на тарелке перед собой. Затем огромные деревянные тарелки были расставлены по всему столу. К этому времени Бром, обнаружив, что он еще жив, передал наполненное блюдо Катарине.
   Общество со смаком принялось за еду, и желудок Рода напомнил ему, что все, попавшее туда этой ночью, было вином со специями.
   Катарина изысканно отправляла в рот свою еду с оригинальным, не лучше, чем у пичужки, аппетитом. Ходили слухи, что она как раз перед официальным застольем перекусывала в уединении своих апартаментов. Даже если и так, она была такой худенькой, что лично Род находил этот слух сомнительным.
   Слуги носились туда-сюда с бутылями вина и огромными мясными пирогами.
   Род стоял на посту у восточной двери, таким образом, у него был достаточно хороший обзор Катарины, там, где она сидела, в северном конце стола, милорда Логайра по правую руку от нее, Дюрера по правую руку от Логайра и затылка Брома О'Берина.
   Дюрер нагнулся и зашептал что-то своему лорду. Логайр нетерпеливо отмахнулся и кивнул. Он в один прием оторвал от мяса здоровенный кусок, пережевал, проглотил и залил глотком вина. Опустив кубок на стол, он повернулся к Катарине и прогрохотал:
   — Ваше Величество, я озабочен.
   Катарина бросила на него холодный взгляд.
   — Мы все озабочены, милорд Логайр. Мы должны нести бремя своих забот, насколько это в наших силах.
   Губы Логайра плотно сжались, его рот почти что затерялся между усами и бородой.
   — Моя забота, — ответил он, — о вашей особе и благополучии вашего королевства.
   Катарина вернулась к своему блюду, с большой заботой отрезая кусочек свинины.
   — Я должна надеяться, что благополучие моей особы и впрямь повлияет на благополучие моего королевства.
   Шея Логайра побагровела, но он упрямо гнул свое.
   — Я рад, что Ваше Величество понимает, что угроза вашему благополучию есть угроза нашему королевству.
   Кожа меж бровей Катарины наморщилась, она обратила нахмуренное лицо к Логайру.
   — Я и впрямь понимаю.
   — Зная, что жизни королевы угрожают, народ испытывает сильное беспокойство.
   Катарина положила вилку и откинулась на спинку кресла. Голос ее был мягким, даже ласковым.
   — Значит, моей жизни угрожают, милорд?
   — Кажется, так, — осторожно промолвил Логайр, — ибо баньши снова был на вашей крыше прошлой ночью.
   Род навострил уши.
   Губы Катарины спрятались, зажатые меж зубами, а глаза закрылись. За столом воцарилось молчание. Во внезапной тишине прогремел голос Брома О'Берина.
   — Баньши часто видели на стене замка Ее Величества, и все же она еще жива.
   — Молчать! — оборвала его Катарина. Плечи ее выпрямились, она нагнулась вперед и взяла свой кубок. — Я не желаю слышать о баньши.
   Она осушила кубок, а затем отставила руку с ним в сторону.
   — Слуга, еще вина!
   Дюрер сорвался со своего места и в один миг очутился рядом с королевой. Выхватив кубок из ее руки, он повернулся к подбежавшему слуге. Он держал кубок, пока слуга наполнял его из кувшина, а весь двор пялил глаза — такая любезность по отношению к королеве была со стороны Дюрера несколько необычной.
   Он повернулся обратно к королеве, опустился на колено и протянул кубок. Катарина уставилась на него, затем медленно приняла кубок.
   — Благодарю вас, Дюрер, и все же, должна признаться, что никак не ожидала от вас такой любезности.
   Глаза Дюрера блеснули. Он поднялся с насмешливой улыбкой и очень низко поклонился.
   — Пейте на здоровье, моя королева.
   Но Род был чуточку мены доверчив, чем королева, более того, он видел, как Дюрер провел левой ладонью над кубком как раз перед тем, как слуга начал наполнять его.
   Он покинул свой пост и поймал кубок как раз тогда, когда Катарина поднесла его к губам. Она уставилась на него, побледнев, в глазах ее разгоралась ярость.
   — Я вас не звала, сударь.
   — Прошу прошения, Ваше Величество. — Род отстегнул от пояса кинжал, выкинул клинок на стол и наполнил конические ножны вином. Слава небесам, он принял меры предосторожности, снова включив Векса, прежде чем заступил на дежурство!
   Он протянул руку вперед, держа серебряный рог, и сказал:
   — ЧелоВ Е К Слаб, Ваше Величество. Со стыдом признаюсь, что я не могу проанализировать своих действий, дело лишь в том, что я опасаюсь за жизнь Вашего Величества.
   Весь гнев Катарины растворился в завороженности от действий Рода.
   — Что, — показала она на серебряный рог, — что это такое?
   — Рог единорога, — ответил Род и, подняв взгляд, посмотрел в глаза Дюрера, горящие яростью.
   — Анализ завершен, — прошептал голос у него за ухом. — Субстанция ядовита для человеческого метаболизма. Род мрачно улыбнулся и нажал мизинцем на шишку на конце рога… «Рог единорога» стал пурпурным.
   Весь двор ахнул от ужаса, так как все знали легенду, что рог единорога становится пурпурным, если в него поместить яд.
   Катарина побледнела, она стиснула кулаки, чтобы скрыть дрожь.
   Рука Логайра сжалась в огромный кулак, глаза его сузились, когда он прожег взглядом Дюрера.
   — Ничтожество, если ты как-то участвовал в этой измене…
   — Милорд, вы же видели. — Голос Дюрера стал ломаться. — Я только подал кубок.
   Но его горящие глаза не отрывались от глаз Рода, казалось, намекая, что Род может избавиться от многих бед и мучений, если попросту тут же на месте выпьет это вино.
   Роду было поручено вместе с тремя другими гвардейцами сопровождать Катарину из ее апартаментов в Большой Зал Общего Суда. Их четверка ждала перед палатами, пока не открылась дверь и не вышел, предшествуя королеве, Бром О'Берин. Двое солдат поместились впереди королевы и позади Брома, а Род и еще один гвардеец пристроились сзади нее.
   Они медленно двинулись направо по коридору, приноравливаясь к шагу Катарины, а королева, закутанная в тяжелый меховой плащ и обремененная тяжелой золотой короной, двигалась очень медленно. Каким-то образом она ухитрялась при этом выглядеть скорее величавой, чем неуклюжей.
   Когда они приблизились к Большому Залу, откуда-то выскочила одетая в бархат фигура — Дюрер.
   — Прошу прощения, — обратился он, трижды поклонившись, — но я должен поговорить с Вашим Величеством.
   Губы его были туго сжаты, а в глазах — гнев.
   Катарина остановилась и вытянулась во весь свой рост.
    А готовность-то к бою у нее номер один,подумал Род.
   — Так говори же, — ответила она, глядя сверху вниз на склонившегося перед ней человечишку. — Но говори быстро, смерд.
   Глаза Дюрера вспыхнули при этом обращении, термин «смерд» был зарезервирован за крестьянами. Однако он сумел сохранить почтительный вид.
   — Ваше Величество, умоляю вас не терпеть никакой задержки в заслушивании петиции Великих Лордов, ибо они крайне сильно возбуждены.
   — С чего бы мне задерживаться с этим? — нахмурилась Катарина.
   Дюрер закусил губу и отвел взгляд.
   Глаза Катарины загорелись гневом.
   — Говори, смерд, — резко приказала она. — Или ты смеешь предположить, что королева страшится выслушать свою знать.
   — Ваше Величество… — проговорил с большой неохотой Дюрер, а затем снова обрушился, как лавина: — Я слышал, что сегодня при дворе должно быть заслушано дело двух крестьян.
   — Да. — Рот Катарины отвердел. — Это дело порекомендовано мне тобой, Дюрер.
   Глаза человечишки стрельнули в нее злым блеском, затем он снова стал сплошным подхалимским унижением.
   — Я думал… я слышал… я страшился…
   — Чего ты страшился?
   — Ваше Величество были в последнее время более всего озабочены вашими крестьянами… — Дюрер поколебался, а затем, заикаясь, продолжил: — Я страшился… что Ваше Величество может… наверное…
   Взгляд Катарины сделался жестким.
   — Что я могу выслушать этих двух крестьян прежде, чем склоню свой слух к петиции моих вельмож?
   — Вы не должны, Ваше Величество! — рухнул на колени Дюрер, умоляюще сложив руки. — Вы не должны сегодня идти на риск оскорбить Великих Лордов! Самой жизни вашей угрожает опасность, если вы…
   — Смерд, ты что, смеешь думать, будто я страшусь?
   Род закрыл глаза, сердце у него замерло в груди.
   — Ваше Величество! — воскликнул Дюрер. — Я только хотел сказать, что…
   — Довольно! — Катарина резко повернулась, презрительно оттолкнув тощую фигуру советника. Бром О'Берин и гвардейцы двинулись вместе с ней. Огромные дубовые двери распахнулись перед ними.
   Род рискнул бросить быстрый взгляд через плечо.
   Лицо Дюрера исказила гримаса злобной радости, глаза победоносно сверкали.
   Наилучший способ заставить девчонку что-то сделать, это сказать ей: «Не делай этого».
   Бром привел королевскую свиту в большое сводчатое помещение, освещенное рядом арочных окон с обеих сторон. Пятнадцатью метрами выше через зал тянулась, словно хребет, потолочная балка с отходящими к гранитным стенам дубовыми ребрами. С потолка свисали две большие люстры из сварного железа с горящими в канделябрах свечами.
   Они поднялись на тронное возвышение в десяти футах над полом зала. Перед ними стоял огромный золоченый трон.
   Бром провел их вокруг края возвышения к трону. Там гвардейцы расположились по-обеим сторонам трона, а Катарина сделала последние полшага и встала, стройная и гордая, перед троном, глядя на множество людей, собравшихся внизу.
   Это множество выглядело образчиками всех слоев населения. Они заполнили Большой Зал — от лестницы тронного возвышения до тройных дверей в противоположном конце зала.
   Впереди расположились двенадцать великих вельмож, сидевших полукругом в деревянных креслах, напоминающих формой песочные часы, в двенадцати футах от ступенек трона.
   За ними стояли сорок-пятьдесят пожилых людей в коричневых, серых или темно-зеленых одеждах с бархатными воротниками и в маленьких, квадратных фетровых шляпах. На их обширные животы спадали серебряные или золотые цепи. Бюргеры, догадался Род, местные купцы, чиновники, мастера гильдий — буржуазия.
   Позади них находились черные с капюшонами рясы духовенства, а за ними серовато-коричневого цвета латаная одежда крестьянства, большая часть которого, Род был уверен в этом, была прислана с замковой кухни. Таким образом, на Общем Суде присутствовали представители всех классов.
   Но в центре группы крестьян расположились четверо солдат в зелено-золотом — цветах королевы — а между ними стояли двое крестьян, один молодой, другой старый, оба выглядевшие перетрусившими и перепуганными почти до грани паники, вертевшие в мозолистых руках шляпы. У старика была длинная седая борода, юнец же был чисто выбрит. Оба были в темно-коричневых рубахах из грубой ткани, тот же самый материал обвязывал их ноги, служа им брюками. Рядом с ними стоял священник, выглядевший почти настолько же не в своей тарелке, как и они.