Сташеф Кристофер. Напарник чародея

   Магнус нахмурился:
   — Но как они могут быть так похожи? Неужели кто-то создал новое животное из ведьмина мха?
   — Зачем? — спросил Джефри.
   — Не думаю, чтобы это был мох, — медленно проговорил Род. — Мне очень интересно. Не кажется ли вам этот двойник осла несколько... странным?
   — Теперь, когда ты сказал об этом, — задумчиво произнес Фесс, — я вижу, что поведение осла слишком жалкое.
   — Так я и думал, — кивнул Род. — Он переигрывает.
   — Кто, папа?
   — Подожди и увидишь, — негромко сказала Гвен, но начала улыбаться.
   Осел напрягся, стронул тяжелую телегу с места, вытащил со двора гостиницы на дорогу — и потащил в сторону от колеи. Возчик выругался и сильно дернул за вожжи, но осел как будто не заметил этого. Возчик свирепо хлестнул его бичом, так что рубец заполнился кровью, но осел только пошел быстрее, держа направление в сторону поля. Человек вышел из себя. Он колотил осла рукоятью хлыста, бранился, как сумасшедший, и так сильно натягивал вожжи, что одна из них не выдержала и порвалась.
   — Что это за осел? — удивился Джефри. — Никогда не видел, чтобы бедняги выдерживали такой рывок вожжей.
   — Может, он их закусил, — предположил Магнус.
   — Или пасть у него твердая, как из камня, — Род не переставал улыбаться.
   Осел высвободился из порванных вожжей и принялся бегать по кругу. Возчик ревел в гневе, колотил и колотил хлыстом, но осел только бежал быстрее, все кругом и кругом, и возчик вскоре ощутил воздействие центробежной силы и почувствовал первый укол страха. Он выронил хлыст, попытался соскочить с телеги — и уселся назад.
   — Он прилип к скамье, — восторженно закричал Джефри.
   — Муж мой, — сказала Гвен, — тут не просто создание из ведьмина мха.
   — О, я согласен с тобой — мы оба поняли это.
   Хлыст подпрыгнул из травы, развернулся со щелчком и обрушился на голову возчика. Тот посмотрел в ужасе и испустил низкий вопль. Хлыст, как змея, обернулся вокруг него, разрывая камзол.
   Род сердито повернулся к Корделии:
   — Я велел тебе подождать!
   — Я и жду, папа! Это не я!
   Род окинул дочь испытующим взглядом, потом повернулся, чтобы увидеть продолжение.
   Осел скакал теперь галопом, гораздо быстрее, чем когда-либо видел Род, телега раскачивалась, колеса подпрыгнули, опустились, снова подпрыгнули. Возчик вцепился изо всех сил в дощатые борта, он вопил от страха, хлыст с треском обвивался вокруг него, а телега под ним ходила ходуном.
   — Она опрокидывается, — отметил Род. — Вот...
   С грохотом телега опрокинулась набок, бочки покатились по земле. Две самые большие разбились, и красное вино залило луг. Возчик приземлился на спину в десяти ярдах от лужи. Небольшой бочонок придавил ему живот.
   — Бедняга! — воскликнула Корделия. — Папа, не нужно ли ему помочь?
   — Зачем, сестра? — спросил Магнус. — Разве его осел не страдал раньше так же, как он сейчас?
   — Ты сама назвала его негодяем, — напомнил Джефри.
   — Ну, тогда ему не нужна была помощь, а сейчас нужна. Ох!
   — Спокойней, дочь, — Гвен положила руку дочери на плечо. — Пусть почувствует на собственной шкуре облагораживающее действие хлыста. Чтобы никогда больше не обращался так с животными, пока жив.
   — Но он выживет?
   — Конечно, — заверил ее Фесс, изгибая шею, чтобы лучше видеть. — Я могу увеличивать зрительное изображение, Корделия, и повторить происшедшее в замедленном виде. Насколько я могу судить, вероятность получения серьезных ран очень мала.
   — Хвала небу за это!
   — Не думаю, чтобы небо имело отношение к этому маленькому фарсу, — проворчал Род.
   Возчик тем временем успел перевернуться и начал вставать, но осел принял боевую стойку, поднял хвост, уперся задними ногами, а передними попал в зад хозяину, который только-только сумел оторваться от земли. Возчик снова растянулся лицом в грязи.
   — Прекрасный прицел и исполнение, — похвалил Джефри, пытаясь скрыть улыбку. — Можно посмеяться над положением этого недотепы, папа?
   — Думаю, можно, — удовлетворенно кивнул Род. — Ведь сейчас он испытывает то, что испытывало его бедное животное четверть часа назад. И, конечно, я подозреваю, что никакая реальная опасность человеку не угрожает. Один-два ушиба, только и всего.
   — Почему ты так уверен? — спросила Корделия.
   К этому времени возчик наконец-то сумел встать и в страхе бежал назад к гостинице. При этом он кричал:
   — Колдовство! Черная магия! Какой-то колдун заговорил моего осла!
   — Мама, — сказала Корделия, — разве для нас хорошо, что он принародно позорит колдунов?
   — Не тревожься, дочь моя. Я уверена: всякий, кто услышит его рассказ, поймет, что дело не в колдунах.
   Корделия нахмурилась.
   — Но кто...
   Осел презрительно фыркнул в сторону своего прежнего хозяина, двумя точными ударами копыта разломал оглоблю и с видом победителя направился к лесу.
   — Папа, останови его! — воскликнула Корделия. — Я должна узнать, кто это сделал, или умру от любопытства!
   — Не сомневаюсь, — с улыбкой сказал Род, — и признаю, что и сам бы хотел подтвердить свои подозрения.
   Он негромко, но пронзительно свистнул.
   Осел повернул голову в сторону Рода. Чародей улыбнулся и встал так, чтобы его лучше было видно. Осел изменил направление и направился к ним.
   — Нам лучше уйти с дороги, — добавил Род. — В любую минуту могут выйти из гостиницы.
   — И то правда, — согласилась Гвен и первой двинулась в сторону небольшой рощи.
   Осел пошел за ними, но постепенно обогнал. Остановившись, он махнул головой.
   — Ну, хорошо, ты поступил благородно, — Род улыбнулся. — Но скажи мне, ты действительно считаешь, что возчик все это заслужил.
   — Все это и гораздо больше, — проржал осел. У детей отвисли челюсти, а Фесс задрожал.
   — Спокойней, о Петля Логики, — Род положил руку на рычажок, отключающий робота. — Ты должен знать, что этот осел — совсем не то, чем кажется на первый взгляд.
   — Я... попытаюсь привыкнуть к этой мысли, — ответил Фесс.
   Гвен с трудом сдерживала улыбку.
   — Значит, ты считаешь себя хорошим парнем?
   — Конечно, — осел улыбнулся. Все вокруг этой улыбки заколебалось, превратилось в аморфную массу, заструилось — и перед ними оказался Пак. Собственной персоной. — Хотя парнем меня трудно назвать, скорее я — Робин Весельчак.
   Трое младших детей едва не упали в обморок от такой неожиданности, и даже у Магнуса глаза стали как монеты. Но Род и Гвен только улыбались.
   — Это было сделано в порыве? — спросил Род. — Или ты предварительно все продумал?
   — В порыве? — воскликнул эльф недоуменно. — Да будет тебе известно, что я семь месяцев слежу за этим негодяем, и если есть человек, заслуживающий подобного наказания, так это он! Подлец и трус, человека побить боится! Даже лошади боится! Говорит с тобой кротко, как голубь, а в душе жаждет разорвать собеседника на части. Жалкая и завистливая душонка! Я наконец устал от того, как он обращается с этим бедным животным, и дал ему попробовать его собственного зелья!
   — Не похоже на тебя, Пак, поступать так жестоко, — проворковала Корделия.
   Эльф хищно осклабился:
   — Ты знаешь только одно мое лицо, дитя, если так говоришь. В моем поступке нет подлинной жестокости, потому что я просто выставил этого человека дураком, да и то не перед его товарищами. Если он умен, то усвоит урок с первого раза и больше никого не будет мучить безнаказанно.
   Корделия как будто успокоилась, хотя и не совсем.
   — Но ведь он очень испугался и ранен...
   — Разве хуже того, как он обращался с животным?
   — Ну... нет...
   — Не могу сказать, что ты в этом случае поступил плохо, Робин, — по-прежнему улыбаясь, сказала Гвен.
   — Только в этом случае? Я часто озорничаю, но редко приношу настоящий вред!
   Род отметил про себя это «редко» и решил, что пора сменить тему.
   Очевидно, Пак тоже.
   — Но хватит об этом негодяе: он не стоит наших слов! Как вы оказались поблизости и смогли наблюдать за тем, как восстановлена была справедливость?
   — Мы направляемся в отпуск, — величественно проговорил Род.
   — Чего-чего? — с сомнением произнес Пак. — И небо у нас под ногами, а земля над головой! Тем не менее, отпуск — это достойная цель. И куда же вы путь держите?
   — В наш новый замок, Пак, — доверительно сообщила Корделия. Глаза ее снова загорелись. — Разве это не здорово?
   — Не могу решить, — ответил эльф, — пока ты мне не расскажешь, что это за замок.
   — Он называется замок Фокскорт* ^[3], — сообщил Род.
   Пак вздрогнул.
   — Я вижу, ты про это место кое-что знаешь, — медленно сказал Род.
   — Нет, не знаю, — увильнул эльф. — Только слышал какие-то слухи.
   — И слухи эти не очень приятные?
   — Можно сказать и так, — согласился Пак.
   — Так расскажи нам, — потребовала Гвен, нахмурившись. Пак вздохнул.
   — Я мало что слышал. Больше догадки. Но судя по всему, у этого замка дурная репутация.
   — Ты считаешь, что в нем проживают призраки? — спросил Джефри с горящими глазами.
   — Я этого не говорил, но раз уж ты спрашиваешь — да, что-то такое я слышал. Но есть призраки и призраки. Я бы не испугался призрака, который при жизни был хорошим человеком.
   Магнус склонил голову набок.
   — Судя по твоим словам, призраки в Фокскорте не были хорошими людьми, когда жили.
   — Вроде бы, — мрачно согласился эльф. — Но только не призраки, а один призрак. Хозяина замка. Правда, как я уже говорил, на самом деле ничего конкретного не знаю. Я не встречался с ним при его жизни, и у меня не было дел в его владениях. Но его имя пользуется дурной славой.
   — Но ты слышал о нем, когда он жил, — Магнус продолжал хмуриться. — Значит, он не такой уж древний призрак.
   — Нет, ему всего несколько сотен лет отроду.
   — Ты знал человека, который... — голос Грегори дрогнул, взгляд утратил сосредоточенность. — Но ведь ты один из древнейших среди Древних.
   Мальчик выглядел несколько ошеломленным.
   Пак тактично пропустил мимо ушей комплимент о собственном возрасте.
   — Я пойду с вами, добрые люди.
   — Мы всегда рады твоему обществу, — с улыбкой сказала Гвен. — Но если боишься за нас, я благодарю тебя. Занимайся своими делами. Не волнуйся. Ни один призрак не может смутить нашу дружную семью, каким бы злым он ни был при жизни.
   — Не будь так уверена, Гвендайлон, — предостерег ее Пак. Он по-прежнему выглядел встревоженным. — Однако должен признаться, что у меня есть поручение Его Величества, — все понимали, что под «Его Величеством» подразумевается не король Туан, но лишь один Род Гэллоуглас знал, что эльф имеет в виду деда его детей. — Но если я вам понадоблюсь, свистните, и я сразу появлюсь.
   — Спасибо, — проговорил Род. — Надеюсь, нам это не понадобится.
   — Я тоже! Но если вам потребуется больше знаний, чем те, которыми владею я, тогда спроси эльфов, живущих поблизости от замка. Не сомневаюсь, что они знают правду.
   Род кивнул.
   — Спасибо за совет. Мы обязательно им воспользуемся.
   — Конечно, мы обратимся к твоим сородичам, если понадобится их помощь, — согласилась Гвен.
   — Их осталось немного, — сказал Пак, поморщившись. — Говорят, все, кто мог, сбежали оттуда.
   Пришлось подождать, пока в гостинице стихли смех и шутки, а побагровевший возчик, прихрамывая, вышел из дверей. Только тогда удалось сделать заказ. Но еда оказалась на редкость вкусной и сытной. Наевшись, Род объявил, что раз уж он в отпуске, то намерен вздремнуть, и всякий из детей, посмевший потревожить отца, на собственном опыте убедится, из чего состоит луна.
   Хороший предлог для того, чтобы уйти подальше, футов на пятьдесят, лечь в тени деревьев и положить голову на мягкие колени жены. Слыша негромкие голоса родителей, дети засомневались в том, что отец действительно вознамерился выспаться или даже просто подремать после сытного обеда, но стоически терпели.
   — Разве он не слишком взрослый, чтобы играть роль Корина, а мама — пастушки? — спросил Джефри.
   — Оставь предков в покое, — проворковала Корделия с сентиментальной улыбкой. — В конечном счете, пока они любят друг друга, у нас все будет в порядке. Пусть же их любовь крепнет год от года.
   — Корделия говорит мудро, — согласился Фесс. — Они поженились не только для того, чтобы говорить о домашнем хозяйстве и детях.
   — Да, это не самые возвышенные темы, — заверил его Джефри.
   Корделия сердито взглянула на него.
   — Это неподобающие слова, брат.
   — Может быть, я один говорю то, что думаю.
   — Сомневаюсь, — мрачно проворчала Корделия.
   — Тебя все еще беспокоит жестокость Пака по отношению к возчику? — мягко спросил Фесс, чтобы перевести разговор в другую колею.
   — Нет, я не сомневаюсь в справедливости наказания и в том, что с наказанным человеком ничего не случится, — ответила Корделия. — Меня беспокоит его внешность, Фесс.
   — Почему? — удивленно спросил Джефри. — Неплохо выглядит, насколько я мог заметить.
   — Да, таких людей можно постоянно встретить на дорогах, — подтвердил Магнус.
   — Но разве вы не понимаете, что именно это меня и тревожит, — воскликнула Корделия. — Джефри правильно сказал: он не толстый, не медлительный, он не выглядит разбойником и грубияном. Но он таков — скрыт под своей обычной внешностью.
   — Не все хотят открыто выглядеть злодеями, сестра, — напомнил ей Грегори.
   — Замолчи, малыш! Именно это меня тревожит!
   — Ага, — сказал Фесс. — Ты начала опасаться, что в глубине души все люди негодяи, правда?
   Корделия кивнула, опустив глаза.
   — Успокойся, — посоветовал робот. — Хотя в глубине души они действительно могут быть зверями, большинство людей вполне способны контролировать свои звериные инстинкты или, во всяком случае, направлять их так, чтобы те не причинили вреда другим людям.
   — Но разве они от этого становятся лучше? — выпалила она. — Все равно звери внутри!
   — Но в глубине души у вас не только зло, но и добро, — принялся успокаивать девочку Фесс. — На самом деле у многих людей такой сильный инстинкт прийти на помощь другим, что он побеждает стремление запугивать других.
   — Как ты можешь так говорить, — возмущенно бросил Джефри, — если твой первый опыт общения с людьми был таким печальным?
   — Это верно, — согласился Фесс, — но мой первый хозяин постоянно встречался со многими людьми, и я находил хорошие качества у каждого из них.
   Корделия нахмурилась.
   — А у твоего второго владельца ты нашел хорошие черты?
   Они услышали жужжание тактовой частоты — эквивалент презрительного фырканья у Фесса.
   — Он подтвердил мое впечатление о людях, которое я получил от Регги, дети, и продемонстрировал такие низины человеческого характера, о которых я и не подозревал. И худшая из них — предательство. Регги, по крайней мере, не был двурушником, и будучи эгоистом, все-таки слегка интересовался другими. Мой второй хозяин был злобен и алчен, и я полагаю, эти качества были присущи ему вполне органично.
   Джефри непонимающе посмотрел на робота:
   — Как это?
   — Всякий, кто покупает поврежденный компонент только потому, что он дешев, должен быть жаден и жалок, а он купил меня в качестве компьютера для своей лодки-ослика.
   Джефри нахмурился.
   — А что такое лодка-ослик?
   — Их больше не делают, Джефри, и это очень хорошо. Это маленькие прочные машины, предназначенные для раскопок и перевозки грузов, но не для красоты.
   Магнус улыбнулся:
   — Значит, твой второй владелец пекся не о красоте, а о выгоде?
   — Да, хотя такое отношение естественно для его профессии. Он был старателем в поясе астероидов Солнечной системы и постоянно жил в ожидании опасности. Больше ничего у него не было. Только прирожденный одиночка может выбрать такую жизнь, и характер от этого не улучшается. Его интересовало только собственное возвышение, вернее, попытки его добиться: многого достичь не удалось.
   — Значит, он был беден?
   — Он как мог зарабатывал на жизнь, — ответил Фесс. — Оттаскивал богатые металлом астероиды на станцию, расположенную на Церере, и покупал все необходимое. Там все очень дорого — слишком далеко от планеты, на которой эволюционировал от амебы до примата ваш вид. Другие люди интересовали его только как источник собственного удовлетворения — и если они этого ему не предлагали, он предпочитал не иметь с ними дела.
   — Ты хочешь сказать, он ненавидел других людей?
   — Ну, может, слишком сильно сказано, — заметил Фесс, — но не очень далеко от истины.
   — Но люди не могут жить без общества других людей.
   — Напротив, могут. Конечно, со временем у них развивается эмоциональный голод. Но надо сказать, что такие люди обычно в эмоциональном смысле, вообще говоря, калеки.
   Корделия вздрогнула.
   — Как ты можешь хорошо думать о людях, если твое мнение основано на встречах с подобными типами?
   — Потому что я постоянно встречался не только с «подобными типами», но и с хорошими людьми, Корделия, или, по крайней мере, слышал о них.
   Магнус нахмурился:
   — Как это возможно?
   — В астероидном поясе народ одинок и обычно стремится к общению с себе подобными. Но оно возможно только по радио или видеосвязи. И в силу специфики мне приходилось всегда бодрствовать, а следовательно, выслушивать постоянный поток разговоров, чтобы не пропустить важные для моего владельца события. В результате я узнал множество самых разных людей. Среди них были плохие и хорошие, некоторые очень плохие, некоторые — очень хорошие. Я узнавал о всех происшедших в Солнечной системе событиях, важных и не очень. Мне кажется, самое большое на меня произвел впечатление случай, когда отказал купол одного астероида — ослабло силовое поле, удерживающее атмосферу, которой дышали люди.
   Корделия пораженно смотрела на робота:
   — Но как они смогли выжить?
   — Они не выжили. Задохнулись все, за исключением техника и туриста, которые успели влезть в космические скафандры, а также маленькой девочки, которая выжила в удивительных обстоятельствах.
   — О, это должно было разбить тебе сердце!
   — У меня нет сердца, Корделия, но я тогда многое понял о способности людей жертвовать собой ради других. Мне пришлось немало времени провести с этой девочкой.
   — Расскажи нам о ней! — воскликнул Грегори.
   — Ну, это слезливые девчоночьи истории, — возразил Джефри.
   — Вовсе нет, Джефри. В моей истории присутствует злодей, с которым пришлось серьезно побороться.
   Глаза мальчика заблестели.
   — Тогда другое дело, рассказывай!
   — С удовольствием, потому что это часть вашего наследия. Герой этого рассказа — удивительный персонаж, уникальный экземпляр, исправившийся преступник.
   — Правда? Кто же он такой?
   — После исправления его называли Уайти-Вино, и он зарабатывал на жизнь тем, что сочинял песни и исполнял их в тавернах.

* * *

   Уайти извлек последний аккорд из своей клавиатуры, высоко поднял руки и улыбнулся под гром аплодисментов и благодарные возгласы посетителей.
   — Спасибо, спасибо! — его усиленный динамиками голос прогремел в кабаре. Так, по крайней мере, в те годы называли подобные заведения. — Рад, что вам понравилось, — он, продолжая улыбаться, подождал, пока стихнут аплодисменты, и объявил: — Сейчас я немного отдохну, но очень скоро вернусь. А вы пока выпейте, ладно? — он помахал рукой и повернулся, оставив за собой смех и аплодисменты. — Да, выпейте порцию. Или две. Или три. После третьей порции вы будете считать меня великим музыкантом.
   Конечно, ему не следовало испытывать горечь — ведь именно эти слушатели в конце концов позволяют ему зарабатывать на жизнь. Но музыканту стукнуло уже пятьдесят три года, а он все еще продолжает петь в тавернах захолустных спутников.
   Терпение, сказал он себе. И в самом деле, был ведь тот симпатичный продюсер в отпуске, который услышал его баллады и подписал контракт на звукозапись, даже не протрезвев. На следующий день у него уже была заказана студия, и Уайти записал свой диск, и тот неплохо продавался — конечно, продавался дешево, но если пластинка распространяется на более чем пятидесяти планетах с населением в сто миллиардов человек, то она принесла доход в двадцать миллионов, и Уайти худо-бедно получил свои шесть процентов. Это позволило выжить даже в бедной кислородом атмосфере купола какого-то астероида и на малопригодном для жизни спутнике, а также оплатить проезд на следующую планету. Барду всегда удастся найти кабаре, где заплатят за представление, главное — чтобы посетители полюбили его песни. Уайти не страдал от безвестности. Потом какой-то толковый критик объявил, что его тексты написаны в традициях народного творчества, а один или два профессора с ним согласились (все, что угодно, лишь бы напечататься, думал Уайти), и записи снова начали успешно продаваться, так что ему удалось вернуться в родную систему, пусть всего лишь на Тритон, и заработать еще немного. Он надеялся, что профессора, поднявшие его на щит, не слишком огорчатся, узнав, что у Уайти есть диплом колледжа и он неплохо разбирается в филологии.
   Итак, пусть существует несколько миллионов человек, которые согласны заплатить за то, чтобы послушать твои песни. Значит ли это, что ты так уж хорош?
   Уайти попытался отмахнуться от подобной мысли — стоит ли заниматься рефлексиями? Нет, побольше уверенности в своих силах и все будет в порядке, подумал бард, входя в шкаф, который в кабаре со смехом называли «зеленой комнатой». По крайней мере, у артиста есть место, где можно передохнуть между номерами. Не в каждом клубе бывает так.
   Он осмотрелся и нахмурился. Где же вино, которое пообещала Хильда? Ведь обещала подождать его.
   А, вот и наша лебедушка вплывает, запыхавшись в слабом тяготении Тритона.
   — Прости, Уайти. Еле донесла, на меня совершили самый настоящий налет.
   — Молодец, что не отдала негодяям ничего — уверен, что вместо «пушки» у них был обычный водяной пистолет, — Уайти взял стакан у Хильды, затормозившей у противоположной стены. — И откуда они выползли?
   — С земного почтового экспресса, — Хильда достала из-за корсета конверт и протянула ему. — Вот. Потребовали передать мистеру Тоду Тамбурину.
   Уайти поморщился, услышав свое настоящее имя.
   — Это что, официальное послание?
   — Пожалуй. Интересно, кто знает, что ты здесь?
   — Мой продюсер, — Уайти часто задышал, поглаживая письмо и похотливо поглядывая на Хильду.
   — Не трать свой запал, Уайти, впустую! Насколько мне не изменяет осязание, ты гладишь не меня, а письмо. Что в нем?
   — Наверное, деньги, — Уайти вскрыл конверт и у него мгновенно упал голос. — Черт побери!
   Безразличие к делам знакомых не было сильной стороной характера Хильды.
   — Значит, это не продюсер... Кто же написал тебе? — в голосе женщины явственно прозвучала ревность.
   — Законники, — успокоил ее Уайти. — Известие о моем сыне.
   Устраиваясь поудобнее в защитной сетке пассажирского лайнера, Уайти подумал: дело заключается вовсе не в том, знал ли он или нет своего сына. Трудно знать собственного ребенка, если почти не бываешь дома. А Генриетта, осознав свою ошибку, не хотела, чтобы он бывал дома, во всяком случае, так она сказала ему, когда поняла, что он не собирается остепениться и стать благополучным астероидным старателем, как всякий разумный человек. Она не одобряла присущий ему образ жизни — продажу экзотических медикаментов с некоторой скидкой на планетах, где те обложены высоким налогом. Это незаконно, твердила Генриетта. Впрочем, деньги за подобные незаконные дела она соглашалась принимать, пока муженек не совершил серьезную ошибку, высадившись на планете со свободными тарифами и еще более свободными нравами. Там ему не хватило выручки даже на то, чтобы вовремя унести ноги, и поэтому он своими глазами увидел, что делает его снадобье с клиентами.
   Отныне больше никаких наркотиков — ни для себя, ни для клиентов. Только вино и пиво. Контрабандой заниматься больше его не заставят даже под страхом смерти, он нажил достаточно неприятностей и теперь заживет почти припеваючи на доходы от иной деятельности. Вернее, заживут жена и сын, пока он будет переходить из бара в бар и драть глотку, чтобы заработать еще немного. Его доход от продажи диска не очень велик, но в то же время не так уж мал. Пусть он будет потрачен на сына. А на себя Уайти как-нибудь заработает: ноги есть, руки — на месте, и в придачу не лишенный приятности голос вкупе с быстро соображающей головой. Однако в первые годы он скучал по сыну и уже начинал подумывать о возвращении на Цереру. В конце концов, если держаться на достаточном расстоянии, Генриетта не так уж плоха.
   Но потом пришло письмо от адвоката, и Уайти решил, что все-таки его жена — приличная стерва. Отныне ему пришлось жить исключительно за счет своих песен, потому что суд отдал Генриетте все его сбережения и опеку над сыном. У Уайти не было возможности оспорить приговор, и поэтому он не встречался с сыном ни в детстве, ни в отрочестве: Генриетта на всякий случай переселилась на Фальстаф. А у Уайти не было денег, чтобы купить туда билет.
   Впрочем, он и не собирался. Теперь ему было стыдно, но тогда он даже не думал об этом.
   Конечно, парень мог сам захотеть увидеть родного отца, когда вырастет. И вот, узнав, что его сын вернулся на Цереру, Уайти написал ему письмо. Парень ответил единственным — и весьма недвусмысленным письмом. Он написал буквально следующее: «Не суйся в мою жизнь». С этим не поспоришь. Впрочем, тон послания неудивителен, учитывая, что наплела Генриетта про своего мужа их общему сыну. Кое-что из рассказанного, возможно, даже правда. Поэтому Уайти пришлось пережить неласковый ответ чада и продолжать зарабатывать пением.