Страница:
Если в состоянии несчастного юноши не наступит улучшения, я хотел бы, чтобы вы осмотрели его, когда мы вернемся в Англию. Возможно, если вы сочтете желательным, мы обеспечим для него наблюдение Остена. Я, разумеется, не хочу передавать Шепарда в Хэнуэлл как нищего, но был бы рад, если бы Остен навещал его в моем доме в Лондоне или, если предпочтет, поместил пациентом в Чарнли. Между тем я далеко не прочь услышать мнение, какое потрясение могло вернуть его, как это представляется, к младенческой стадии умственного развития. В особенности я хотел бы знать, не известны ли какие-нибудь наркотики или яды, которые могли вызвать такое состояние. Тщательно рассмотрев дело в холодном свете разума, я не могу прийти к иному заключению, чем то, что причиной столь тревожной последовательности событий, послужил некий сильный наркотик. Сон, в котором я видел существо, похожее на Сфинкса, и напавшего на него волка, казался живым, как явь, и не мог прийти ко мне естественным путем. Я дважды разрядил свое охотничье ружье, и помнил об этом, когда проснулся, но то, во что я стрелял, могло быть только порождением моего воображения. Не знаю, какая теория может объяснить очевидный факт, что раны на теле человека, которого мы позднее нашли нагим, были нанесены близ места, где меня подобрал Лидиард, но я не на шутку надеюсь, что, когда к этому человеку вернется душевное здоровье, он нам расскажет.
Не могу объяснить, и как я отведал это зелье. Если мне его подсунули умышленно, то легко предположить, что это мог сделать Мэллорн или даже де Лэнси, но в вещах того и другого я не нашел ничего, что наводило бы на мысль, что они располагали таким снадобьем. Вызван был бред Дэвида самим укусом змеи или применением подобного средства, не могу сказать наверняка, но подозреваю второе. Возможно, странный уход де Лэнси ночью к гробницам, свершенный им, точно в сомнамбулическом состоянии, мы тоже можем отнести за счет влияния наркотика, вызвавшего галлюцинации, и возможно, что Мэллорн также может считаться жертвой. Напрашивается предположение, что внезапный сердечный приступ у священника был вызван ярким видением, похожим на мое. Как вписывается в эту картину молодой человек, сказать не могу. Но уверен, что каким-то образом вписывается. Он оказался жертвой некоего несчастья. И вы поймете, почему для меня важно ваше мнение профессионала о возможных причинах его состояния.
Я немало размышлял о мотивах, руководствуясь которыми Мэллорн мог предложить нам сопровождать его в это глухое место. Откровенная злонамеренность маловероятна. Я склоняюсь к мнению, что он боялся. Это весьма похоже на правду. И поэтому искал надежных спутников, которые не подвели бы в миг опасности. Вряд ли он в точности знал, что случится, но у него были причины чего-то бояться. Наша защита, увы, оказалась ненадежной.
Думаю, что Дэвид втайне не согласен со мной почти по всем пунктам. Но мальчик стал, к моей досаде, остерегаться споров. Он слишком хорошо знает меня, чтобы представить моему суду объяснение с откровенной ссылкой на сверхъестественное. Но я почти убежден, что предполагает, будто на нас напали злые духи, меняющие облик. Он по-прежнему не желает обнаруживать свою веру в существование Бога и дьявола (последний, кажется, начал изрядно занимать его мысли), и, хотя отказывается говорить об этом, я не сомневаюсь, верит, что мы пали жертвой некоего послушного дьяволу обитателя гробниц.
Правду сказать, не могу полностью осуждать его, потому что в тот миг и сам был почти убежден в подлинности того, что со мной происходило, но он тревожит меня, и я не знаю, как лучше продолжить работу по вербовке его в лагерь сторонников разума. Что бы ни говорил нам разум, и неважно, насколько мы удовлетворены его доводами, есть в нас всех нечто, что служит обильным источником суеверных страхов. Такие страхи возбуждаются после каждого захода солнца, и нет среди нас ни одного, в ком империя разума была бы абсолютно неуязвима. Дэвид поймет в должное время, что все призраки живут внутри нас, а не вовне, но пока что я склонен позволять ему утешаться верой, будто то, что пыталось нанести нам ущерб, осталось позади в пустыне и больше до нас не дотянется. Физически он вполне оправился от этого испытания, но не полностью избавился от последствий отравления, нервы его не в порядке, особенно мучается он по ночам. Я решил обращаться с ним как можно добрее, а не то, как бы ему в скором времени не понадобились услуги психиатра.
Хотя нам удалось получить разрешение вернуться в Англию, и скоро у меня будет возможность взять дела в свои руки, буду очень благодарен, если вы поможете мне и разрешите некоторые предварительные расспросы, если только согласитесь. Если вы можете найти что-то, связанное с историей жизни или подлинной личностью Мэллорна, буду рад это услышать. Но пока в этом направлении усердствуют другие, и было бы куда полезней, сосредоточиться на некоторых других вещах, к которым власти не проявляют подозрительного любопытства.
Во-первых, я был бы вам благодарен, если бы вы могли поместить в «Таймс» объявление, что мы просим откликнуться родственников Пола Шепарда, недавно путешествовавшего по Египту, чтобы сообщить им о том, что с ним случилось. Если пожелаете, можете сообщить о происшедшем с нами издателю газеты, чтобы он поместил в ней эти сведения. Слухи уже настолько распространились, что я боюсь, как бы в каком-нибудь воскресном бульварном листке не появилась бойкая сенсационная статейка, щедро приправленная домыслами.
Во-вторых, мне любопытно узнать, кто посещал нашу заброшенную долинку, примерно, десять лет назад. Вероятно, в 1861 г. или 1862 г. И что они там нашли. Мэллорн сказал нам, когда вызвался доставить в то место, где мы сможем узнать кое-что об «истинной истории мира», что слышал какие-то сообщения об открытиях других. Их сообщения могли возбудить его любопытство, а, возможно, и тревогу, и интересно было бы узнать, в чем тут суть.
В-третьих, хотел бы я знать, не можете ли вы что-то выяснить о загадочном кольце, которое нашел Дэвид среди имущества Мэллорна вместе с четками и прочими привычными принадлежностями служителя религии. Здешние власти расценили его как безделушку, а один иезуит заявил, что оно не имеет никакого значения для их ордена, так что мне остается только ломать голову, почему оно оказалось у Мэллорна. Оно серебряное с прямоугольником на лицевой стороне. На нем выгравирована хитрая монограмма, похоже, состоящая из букв A, O и S. Не могут ли они быть его подлинными инициалами? Или это инициалы некоего общества, к которому он принадлежал?
Прошу вас, не устраняйтесь без необходимости, предоставляя все мне одному; если у вас слишком много работы, и все три просьбы вас затрудняют, отложите вторую и третью до моего возвращения. Так как мы предпочли добираться домой без спешки, вы вполне сможете ответить нам, пока мы еще в пути; наверное, вы могли бы послать письмо, которое дождалось бы нас в Гибралтаре.
А между тем остаюсь, как всегда
Вашим преданным другом.
Эдвард.
4
Часть вторая
(Перевод Ю. Асдэ)
1
Не могу объяснить, и как я отведал это зелье. Если мне его подсунули умышленно, то легко предположить, что это мог сделать Мэллорн или даже де Лэнси, но в вещах того и другого я не нашел ничего, что наводило бы на мысль, что они располагали таким снадобьем. Вызван был бред Дэвида самим укусом змеи или применением подобного средства, не могу сказать наверняка, но подозреваю второе. Возможно, странный уход де Лэнси ночью к гробницам, свершенный им, точно в сомнамбулическом состоянии, мы тоже можем отнести за счет влияния наркотика, вызвавшего галлюцинации, и возможно, что Мэллорн также может считаться жертвой. Напрашивается предположение, что внезапный сердечный приступ у священника был вызван ярким видением, похожим на мое. Как вписывается в эту картину молодой человек, сказать не могу. Но уверен, что каким-то образом вписывается. Он оказался жертвой некоего несчастья. И вы поймете, почему для меня важно ваше мнение профессионала о возможных причинах его состояния.
Я немало размышлял о мотивах, руководствуясь которыми Мэллорн мог предложить нам сопровождать его в это глухое место. Откровенная злонамеренность маловероятна. Я склоняюсь к мнению, что он боялся. Это весьма похоже на правду. И поэтому искал надежных спутников, которые не подвели бы в миг опасности. Вряд ли он в точности знал, что случится, но у него были причины чего-то бояться. Наша защита, увы, оказалась ненадежной.
Думаю, что Дэвид втайне не согласен со мной почти по всем пунктам. Но мальчик стал, к моей досаде, остерегаться споров. Он слишком хорошо знает меня, чтобы представить моему суду объяснение с откровенной ссылкой на сверхъестественное. Но я почти убежден, что предполагает, будто на нас напали злые духи, меняющие облик. Он по-прежнему не желает обнаруживать свою веру в существование Бога и дьявола (последний, кажется, начал изрядно занимать его мысли), и, хотя отказывается говорить об этом, я не сомневаюсь, верит, что мы пали жертвой некоего послушного дьяволу обитателя гробниц.
Правду сказать, не могу полностью осуждать его, потому что в тот миг и сам был почти убежден в подлинности того, что со мной происходило, но он тревожит меня, и я не знаю, как лучше продолжить работу по вербовке его в лагерь сторонников разума. Что бы ни говорил нам разум, и неважно, насколько мы удовлетворены его доводами, есть в нас всех нечто, что служит обильным источником суеверных страхов. Такие страхи возбуждаются после каждого захода солнца, и нет среди нас ни одного, в ком империя разума была бы абсолютно неуязвима. Дэвид поймет в должное время, что все призраки живут внутри нас, а не вовне, но пока что я склонен позволять ему утешаться верой, будто то, что пыталось нанести нам ущерб, осталось позади в пустыне и больше до нас не дотянется. Физически он вполне оправился от этого испытания, но не полностью избавился от последствий отравления, нервы его не в порядке, особенно мучается он по ночам. Я решил обращаться с ним как можно добрее, а не то, как бы ему в скором времени не понадобились услуги психиатра.
Хотя нам удалось получить разрешение вернуться в Англию, и скоро у меня будет возможность взять дела в свои руки, буду очень благодарен, если вы поможете мне и разрешите некоторые предварительные расспросы, если только согласитесь. Если вы можете найти что-то, связанное с историей жизни или подлинной личностью Мэллорна, буду рад это услышать. Но пока в этом направлении усердствуют другие, и было бы куда полезней, сосредоточиться на некоторых других вещах, к которым власти не проявляют подозрительного любопытства.
Во-первых, я был бы вам благодарен, если бы вы могли поместить в «Таймс» объявление, что мы просим откликнуться родственников Пола Шепарда, недавно путешествовавшего по Египту, чтобы сообщить им о том, что с ним случилось. Если пожелаете, можете сообщить о происшедшем с нами издателю газеты, чтобы он поместил в ней эти сведения. Слухи уже настолько распространились, что я боюсь, как бы в каком-нибудь воскресном бульварном листке не появилась бойкая сенсационная статейка, щедро приправленная домыслами.
Во-вторых, мне любопытно узнать, кто посещал нашу заброшенную долинку, примерно, десять лет назад. Вероятно, в 1861 г. или 1862 г. И что они там нашли. Мэллорн сказал нам, когда вызвался доставить в то место, где мы сможем узнать кое-что об «истинной истории мира», что слышал какие-то сообщения об открытиях других. Их сообщения могли возбудить его любопытство, а, возможно, и тревогу, и интересно было бы узнать, в чем тут суть.
В-третьих, хотел бы я знать, не можете ли вы что-то выяснить о загадочном кольце, которое нашел Дэвид среди имущества Мэллорна вместе с четками и прочими привычными принадлежностями служителя религии. Здешние власти расценили его как безделушку, а один иезуит заявил, что оно не имеет никакого значения для их ордена, так что мне остается только ломать голову, почему оно оказалось у Мэллорна. Оно серебряное с прямоугольником на лицевой стороне. На нем выгравирована хитрая монограмма, похоже, состоящая из букв A, O и S. Не могут ли они быть его подлинными инициалами? Или это инициалы некоего общества, к которому он принадлежал?
Прошу вас, не устраняйтесь без необходимости, предоставляя все мне одному; если у вас слишком много работы, и все три просьбы вас затрудняют, отложите вторую и третью до моего возвращения. Так как мы предпочли добираться домой без спешки, вы вполне сможете ответить нам, пока мы еще в пути; наверное, вы могли бы послать письмо, которое дождалось бы нас в Гибралтаре.
А между тем остаюсь, как всегда
Вашим преданным другом.
Эдвард.
4
Лондон, 21 марта 1872
Мой дорогой Эдвард.
Могу сообщить вам о некотором успехе расспросов, которые предпринял по вашему желанию, и счел за лучшее написать немедленно, пока вы не покинули Гибралтар, прежде чем мои новости до вас дойдут.
Хотелось бы иметь возможность сказать, что мне удалось открыть нечто проясняющее дело, но не могу. Мало того, боюсь, дополнительные сведения, на которые я натолкнулся, только вносят смятение и сильней запутывают паутину тайны, его оплетающую. Надеюсь, что узнаю больше за ближайшие два дня, если представится возможность посетить человека, имя которого поразительнейшим образом всплыло в ходе расследований. Но, впрочем, я забегаю вперед, и лучше изложить все по порядку.
Поместив, по вашей просьбе, объявление в «Таймс», я поспешил показать ваше письмо Джеймсу Остену в Чарнли Холле, на случай, не предложит ли он какой-нибудь совет насчет вашего злополучного молодого человека. К моему изумлению, он немедленно сказал мне, что имя Пола Шепарда ему известно. Но, ознакомившись с письмом до конца, он признался, что заинтригован и крайне ошеломлен тем, что вы сообщаете.
Сперва о чисто клинической стороне дела: Остен говорит, что никогда не встречал случая, похожего на описанный вами, хотя, подробности не полностью ему незнакомы. Он не знает снадобий, которые могли бы вызвать такое состояние и считает невозможным, чтобы какой-либо наркотик мог иметь столь обширный диапазон воздействия, как то, которое испытали на себе вы и ваши спутники. Он, однако, достаточно осведомлен о стремительном прогрессе, который происходит в разработке и распространении новых медицинских средств, чтобы остерегаться утверждения, будто нет опиата или иного галлюциногена, способного на такое действие.
Что до Пола Шепарда, Остен говорит, что несколько раз встречал молодого человека с таким именем в начале 1860-х. И человек этот в точности подходил под описание, которое вы даете в письме. Просто поразительно подходил, как подчеркивает Остен. Человек, которого знал Остен, должен был тогда быть двадцати с чем-нибудь лет, и если ваш Пол Шепард действительно то же лицо, то ему бы следовало выглядеть на десять лет старше. Но здесь дело в большем, чем простое совпадение имен. Внимание Остена привлекло также то место в вашем письме, где вы упоминаете о предложении загадочного отца Мэллорна показать вам кое-что из «истинной истории мира». Остен признал, это довольно расхожие слова, и вполне можно решить, что они относятся к поразительным открытиям Лепсиуса и других по части истинной древности цивилизации Египта, но оговорился, для него эти слова не могут не иметь совсем иного скрытого смысла, особенно, в связи с именем Пола Шепарда.
Остен порой допускает пациентов в Чарнли Холл как своих «гостей»; обычно, хотя и не всегда, это люди из хорошего общества, родные которых желают, чтобы о них позаботились опытные специалисты, но не могут вынести и мысли о том, чтобы отдать их в общественную лечебницу. Лет десять тому назад Остен принял в свое заведение мужчину, страдавшего от весьма примечательного душевного расстройства, и называвшего себя Адам Глинн, хотя Остен понял, что это псевдоним, рассчитанный на определенный эффект. Пациент утверждал, что известен и под другим именем, под которым некогда выпустил книгу. А именно: Люсьен де Терр. Книга же, которую, как предполагалось, он написал, называлась: «Истинная история мира». Этот Адам Глинн заявлял, что жил во Франции во время революции 1789 г. и за много лет до того. Конечно, учитывая, что он был среднего возраста, а не старше, это заявление кажется несообразным. Остен сначала счел, что книга, которую приписывал себе его пациент, всего лишь часть его фантазий о жизни в дореволюционной Франции, но в конце концов, ему удалось удостовериться, что такая книга существует, и он потрудился просмотреть первый из четырех томов в Британском музее. Содержание его оказалось более чем странным, но не без известной увлекательности. Уже то, что «Истинная история мира» была опубликована в 1789 г., казалось, исключает возможность, чтобы человек в Чарнли Холле был ее настоящим автором. Когда в 1863 г. Глинн умер, ему было не более 50 лет, а, безусловно, не 90 с чем-нибудь. Тем не менее, как говорит Остин, пациент был уверен в том, что он автор книги, и много старше, чем выглядит. В сущности, он не раз утверждал, что бессмертен, хотя смерть все-таки пришла к нему и опровергла эту иллюзию. Остен сделал вывод, что экземпляр издания попал в руки его пациента, когда у того еще только начиналось умственное расстройство, и Глинн выстроил все свои прихотливые фантазии вокруг прочитанного, отождествив себя с личностью рассказчика странной истории. Этот примечательный человек ни коим образом не казался неразумным в делах, не связанных с его заблуждением. И уже его согласие вверить себя заботам Остена, наводит на мысль, что он втайне мог признавать свои заблуждения, но доктору так и не удалось убедить его в неверности такого отождествления. Остен сказал мне, что получал удовольствие от долгих дискуссий, которые вел с пациентом, и которые становились родом дружеской схватки всякий раз, когда он пытался убедить Адама Глинна отбросить свои нелепые претензии. Глинн же пытался, и не без известной искренности, убедить доктора, что дикие небылицы, изложенные в книге, и есть подлинная история нашего мира. А знает он это потому, что всю ее прожил с начала и до конца.
Причина, по которой я потрудился все это вам написать, в том, что за время пребывания в Чарнли Холле Адама Глинна навещал только молодой человек с белокурыми волосами и поразительными синими глазами по имени Пол Шепард. Остен рассказал, что юноша был приятен и учтив, но противился всем попыткам доктора получить от него какие-либо сведения об Адаме Глинне. Он не подтверждал, но и не отрицал, свою уверенность в сумасшествии Глинна, но говорил, что не имеет права давать доктору никакие сведения, которые пациент не дал бы сам. Точно так же и Глинн отказался сообщать Остену любые сведения о Шепарде.
Потом доктор добавил несколько загадочным тоном, что смог путем размышлений прийти к некоторым выводам, где и как Шапард смог попасть в бредовую картину представлений Глинна о мире. Я спросил Остина, не согласится ли он встретиться с вами, когда вы вернетесь в Англию, чтобы обсудить эти дела, и он ответил, что рад будет вам помочь.
В поисках других сведений, которые вам потребовались, я пошел на следующий день в Британский музей. Там я, как вы предлагали, нашел мистера Берча и спросил его, что он знает об экспедициях в места, где находится ваша потаенная долина. Вопрос крайне изумил Берча, но, когда я объяснил ему, что действую по вашему поручению, и рассказал о ваших злоключениях, он согласился поделиться со мной некоторыми сведениями. По его словам, место, которое вы посетили, не представляет собой большого интереса для широкой публики. Но ему известно об одной экспедиции в пустыню к востоку от Вади Халфа, которая была предпринята, примерно десять лет назад. Увы, как сказал он, затеяли ее не известные египтологи, но некий человек, идеи которого он может только поставить в один ряд с выдумками пирамидиотов и египтоманов , как он выразился, которые до хрипоты отстаивают бредовые истолкования египетского наследия. Эти люди представляют артефакты как мистические символы, а иероглифы как священные письмена, излагающие герметическую магию. Мне стало очевидно, у Берча настолько невысокое мнение о лице, о котором шла речь, что он стыдится даже говорить о нем. И, когда он назвал имя, я не был удивлен тем, что это оказался Джейкоб Харкендер.
Полагаю, вы слышали о Харкендере, или нет? Дам вам краткое объяснение, что это за натура. Он нахватался того да сего и, вероятно, относит себя к оккультистам. Полагаю, с ним знаком Бульвер-Литтон. [10] Он не из тех, кого можно назвать Светскими Оккультистами, главное занятие которых званые обеды и «сеансы», приправленные загадочными словечками. Но тем не менее, он изрядно претендует на эзотерические познания и магическую мощь. Имеются ли в действительности в Британии тайные общества, посвятившие себя сохранению и использованию оккультных знаний, сказать не могу. Но если да, уверен, Харкендер считает себя наследником, хранящим самые важные их тайны. Он живет недалеко от Медменхэма, и я не раз и не два слышал, как его имя в разговорах упоминают рядом с именем Дэшвуда. Того самого Дэшвуда, который некогда провозгласил себя председателем так называемого Клуба Адского Огня. Я знаю, что на ваш взгляд, Клуб Адского Огня и его современные подобия не более, чем вздорные забавы юных денди. А их предполагаемое приобщение к Сатане лишь добавляет пикантности обычному пьянству и разгулу. Мне известно о вашем законченном презрении к тем, кто балуется столоверчением, вызывает духов, напускает туману и морочит лондонское общество в течение последних десяти лет различными эзотерическими теориями. Вы прекрасно догадываетесь, что я разделяю ваши взгляды. Но должен сказать, если Харкендер и позер, то весьма решительный. Он немало путешествовал по Индии и Египту и, хотя человек, вроде Сэмюэла Берча, без колебаний назовет его шарлатаном, имеются кое-какие уважаемые ученые, которые признаются, что он вложил немало сил и средств на свои исследования в дальних краях, и посетил места, где кроме него, побывали лишь немногие белые.
Не стал бы этого писать, если бы не наткнулся совершенно случайно на одно любопытнейшее совпадение. Когда я покидал Музей, мне вдруг взбрело в голову посетить Библиотеку и спросить книгу, о которой упомянул Остен, видевший там несколько лет назад один из ее томов. Я заговорил с молодым Госсе, отец которого схлестнулся с вами из-за вашей упорной защиты теории Дарвина и, соответственно, нападок на сторонников религии (должен сказать, сын не больно-то похож на отца). Госсе постарался найти для меня эту книгу, но вскоре вынужден был вернуться и сообщить, что ее нет на месте. Это, как вы легко себе представите, вызвало некоторую тревогу у старших над ним, так как ничто не может понравиться Хранителям меньше, чем потеря книги (а в данном случае, исчезли все четыре тома). Старший библиотекарь велел Госсе обратиться к записям, и посмотреть, когда книгу спрашивали в последний раз. Тот установил, что ее наличие в последний раз отмечено пять лет назад, когда ее извлекли из-под хранилища по воле… Джейкоба Харкендера.
Что все это может означать, затрудняюсь предположить. Я очень склонен нанести визит мистеру Харкендеру, чтобы спросить его, не может ли он пролить свет на ваш странный опыт, но у меня есть сомнения насчет того, согласится ли этот человек сообщить мне нечто вразумительное, и если да, то способен ли. Не исключено, я полагаю, он ухватится за вашу историю, как за повод раздуть что-нибудь таинственное. И то, что в деле замешаны вы, может дать ему куда больше оснований позабавиться, чем вам хотелось бы. К несчастью, слухи о ваших приключениях уже начали просачиваться. Думаю, это итог расследования, предпринятого властями Египта. Полагаю, мне не стоит и пытаться держать ваши дела в тайне. Думаю, будет куда лучше прямо и честно обратиться к Харкендеру в надежде, что он ответит такой же честностью и открытостью и согласится рассказать мне начистоту, почему снарядил экспедицию в пустыню, и о своих находках.
Боюсь, пока мне нечего к этому добавить. Я спрашивал нескольких людей о надписи на кольце, включая и Берча, но никто ничего не знает. Подозреваю, что это может быть просто личная вещь, и мы ничего из нее не извлечем. Я упомяну Харкендеру, когда с ним увижусь, что вас пригласил на место его прежних исследований священник-иезуит, но не известно, покажется ли ему такая новость значительной.
Жду, не дождусь вашего возвращения на родные берега. Тогда мы сможем объединить наши усилия, и я включаю в наш союз Остина, чтобы всем вместе предпринять решительную попытку докопаться до сути этого удивительного дела. Сумбура исключительно много, но я верю, что, в конечном счете, оно поддастся объяснению, если мы будем действовать заодно.
Я снова напишу после того, как увижусь с Харкендером, в надежде на удивительную силу пара, которая может поспособствовать тому, чтобы мое письмецо добралось до вас, прежде, чем вы отплывете домой.
Передайте мои лучшие пожелания Дэвиду и мои надежды на его скорое и полное выздоровление.
Всегда искренне ваш
Гилберт.
Мой дорогой Эдвард.
Могу сообщить вам о некотором успехе расспросов, которые предпринял по вашему желанию, и счел за лучшее написать немедленно, пока вы не покинули Гибралтар, прежде чем мои новости до вас дойдут.
Хотелось бы иметь возможность сказать, что мне удалось открыть нечто проясняющее дело, но не могу. Мало того, боюсь, дополнительные сведения, на которые я натолкнулся, только вносят смятение и сильней запутывают паутину тайны, его оплетающую. Надеюсь, что узнаю больше за ближайшие два дня, если представится возможность посетить человека, имя которого поразительнейшим образом всплыло в ходе расследований. Но, впрочем, я забегаю вперед, и лучше изложить все по порядку.
Поместив, по вашей просьбе, объявление в «Таймс», я поспешил показать ваше письмо Джеймсу Остену в Чарнли Холле, на случай, не предложит ли он какой-нибудь совет насчет вашего злополучного молодого человека. К моему изумлению, он немедленно сказал мне, что имя Пола Шепарда ему известно. Но, ознакомившись с письмом до конца, он признался, что заинтригован и крайне ошеломлен тем, что вы сообщаете.
Сперва о чисто клинической стороне дела: Остен говорит, что никогда не встречал случая, похожего на описанный вами, хотя, подробности не полностью ему незнакомы. Он не знает снадобий, которые могли бы вызвать такое состояние и считает невозможным, чтобы какой-либо наркотик мог иметь столь обширный диапазон воздействия, как то, которое испытали на себе вы и ваши спутники. Он, однако, достаточно осведомлен о стремительном прогрессе, который происходит в разработке и распространении новых медицинских средств, чтобы остерегаться утверждения, будто нет опиата или иного галлюциногена, способного на такое действие.
Что до Пола Шепарда, Остен говорит, что несколько раз встречал молодого человека с таким именем в начале 1860-х. И человек этот в точности подходил под описание, которое вы даете в письме. Просто поразительно подходил, как подчеркивает Остен. Человек, которого знал Остен, должен был тогда быть двадцати с чем-нибудь лет, и если ваш Пол Шепард действительно то же лицо, то ему бы следовало выглядеть на десять лет старше. Но здесь дело в большем, чем простое совпадение имен. Внимание Остена привлекло также то место в вашем письме, где вы упоминаете о предложении загадочного отца Мэллорна показать вам кое-что из «истинной истории мира». Остен признал, это довольно расхожие слова, и вполне можно решить, что они относятся к поразительным открытиям Лепсиуса и других по части истинной древности цивилизации Египта, но оговорился, для него эти слова не могут не иметь совсем иного скрытого смысла, особенно, в связи с именем Пола Шепарда.
Остен порой допускает пациентов в Чарнли Холл как своих «гостей»; обычно, хотя и не всегда, это люди из хорошего общества, родные которых желают, чтобы о них позаботились опытные специалисты, но не могут вынести и мысли о том, чтобы отдать их в общественную лечебницу. Лет десять тому назад Остен принял в свое заведение мужчину, страдавшего от весьма примечательного душевного расстройства, и называвшего себя Адам Глинн, хотя Остен понял, что это псевдоним, рассчитанный на определенный эффект. Пациент утверждал, что известен и под другим именем, под которым некогда выпустил книгу. А именно: Люсьен де Терр. Книга же, которую, как предполагалось, он написал, называлась: «Истинная история мира». Этот Адам Глинн заявлял, что жил во Франции во время революции 1789 г. и за много лет до того. Конечно, учитывая, что он был среднего возраста, а не старше, это заявление кажется несообразным. Остен сначала счел, что книга, которую приписывал себе его пациент, всего лишь часть его фантазий о жизни в дореволюционной Франции, но в конце концов, ему удалось удостовериться, что такая книга существует, и он потрудился просмотреть первый из четырех томов в Британском музее. Содержание его оказалось более чем странным, но не без известной увлекательности. Уже то, что «Истинная история мира» была опубликована в 1789 г., казалось, исключает возможность, чтобы человек в Чарнли Холле был ее настоящим автором. Когда в 1863 г. Глинн умер, ему было не более 50 лет, а, безусловно, не 90 с чем-нибудь. Тем не менее, как говорит Остин, пациент был уверен в том, что он автор книги, и много старше, чем выглядит. В сущности, он не раз утверждал, что бессмертен, хотя смерть все-таки пришла к нему и опровергла эту иллюзию. Остен сделал вывод, что экземпляр издания попал в руки его пациента, когда у того еще только начиналось умственное расстройство, и Глинн выстроил все свои прихотливые фантазии вокруг прочитанного, отождествив себя с личностью рассказчика странной истории. Этот примечательный человек ни коим образом не казался неразумным в делах, не связанных с его заблуждением. И уже его согласие вверить себя заботам Остена, наводит на мысль, что он втайне мог признавать свои заблуждения, но доктору так и не удалось убедить его в неверности такого отождествления. Остен сказал мне, что получал удовольствие от долгих дискуссий, которые вел с пациентом, и которые становились родом дружеской схватки всякий раз, когда он пытался убедить Адама Глинна отбросить свои нелепые претензии. Глинн же пытался, и не без известной искренности, убедить доктора, что дикие небылицы, изложенные в книге, и есть подлинная история нашего мира. А знает он это потому, что всю ее прожил с начала и до конца.
Причина, по которой я потрудился все это вам написать, в том, что за время пребывания в Чарнли Холле Адама Глинна навещал только молодой человек с белокурыми волосами и поразительными синими глазами по имени Пол Шепард. Остен рассказал, что юноша был приятен и учтив, но противился всем попыткам доктора получить от него какие-либо сведения об Адаме Глинне. Он не подтверждал, но и не отрицал, свою уверенность в сумасшествии Глинна, но говорил, что не имеет права давать доктору никакие сведения, которые пациент не дал бы сам. Точно так же и Глинн отказался сообщать Остену любые сведения о Шепарде.
Потом доктор добавил несколько загадочным тоном, что смог путем размышлений прийти к некоторым выводам, где и как Шапард смог попасть в бредовую картину представлений Глинна о мире. Я спросил Остина, не согласится ли он встретиться с вами, когда вы вернетесь в Англию, чтобы обсудить эти дела, и он ответил, что рад будет вам помочь.
В поисках других сведений, которые вам потребовались, я пошел на следующий день в Британский музей. Там я, как вы предлагали, нашел мистера Берча и спросил его, что он знает об экспедициях в места, где находится ваша потаенная долина. Вопрос крайне изумил Берча, но, когда я объяснил ему, что действую по вашему поручению, и рассказал о ваших злоключениях, он согласился поделиться со мной некоторыми сведениями. По его словам, место, которое вы посетили, не представляет собой большого интереса для широкой публики. Но ему известно об одной экспедиции в пустыню к востоку от Вади Халфа, которая была предпринята, примерно десять лет назад. Увы, как сказал он, затеяли ее не известные египтологи, но некий человек, идеи которого он может только поставить в один ряд с выдумками пирамидиотов и египтоманов , как он выразился, которые до хрипоты отстаивают бредовые истолкования египетского наследия. Эти люди представляют артефакты как мистические символы, а иероглифы как священные письмена, излагающие герметическую магию. Мне стало очевидно, у Берча настолько невысокое мнение о лице, о котором шла речь, что он стыдится даже говорить о нем. И, когда он назвал имя, я не был удивлен тем, что это оказался Джейкоб Харкендер.
Полагаю, вы слышали о Харкендере, или нет? Дам вам краткое объяснение, что это за натура. Он нахватался того да сего и, вероятно, относит себя к оккультистам. Полагаю, с ним знаком Бульвер-Литтон. [10] Он не из тех, кого можно назвать Светскими Оккультистами, главное занятие которых званые обеды и «сеансы», приправленные загадочными словечками. Но тем не менее, он изрядно претендует на эзотерические познания и магическую мощь. Имеются ли в действительности в Британии тайные общества, посвятившие себя сохранению и использованию оккультных знаний, сказать не могу. Но если да, уверен, Харкендер считает себя наследником, хранящим самые важные их тайны. Он живет недалеко от Медменхэма, и я не раз и не два слышал, как его имя в разговорах упоминают рядом с именем Дэшвуда. Того самого Дэшвуда, который некогда провозгласил себя председателем так называемого Клуба Адского Огня. Я знаю, что на ваш взгляд, Клуб Адского Огня и его современные подобия не более, чем вздорные забавы юных денди. А их предполагаемое приобщение к Сатане лишь добавляет пикантности обычному пьянству и разгулу. Мне известно о вашем законченном презрении к тем, кто балуется столоверчением, вызывает духов, напускает туману и морочит лондонское общество в течение последних десяти лет различными эзотерическими теориями. Вы прекрасно догадываетесь, что я разделяю ваши взгляды. Но должен сказать, если Харкендер и позер, то весьма решительный. Он немало путешествовал по Индии и Египту и, хотя человек, вроде Сэмюэла Берча, без колебаний назовет его шарлатаном, имеются кое-какие уважаемые ученые, которые признаются, что он вложил немало сил и средств на свои исследования в дальних краях, и посетил места, где кроме него, побывали лишь немногие белые.
Не стал бы этого писать, если бы не наткнулся совершенно случайно на одно любопытнейшее совпадение. Когда я покидал Музей, мне вдруг взбрело в голову посетить Библиотеку и спросить книгу, о которой упомянул Остен, видевший там несколько лет назад один из ее томов. Я заговорил с молодым Госсе, отец которого схлестнулся с вами из-за вашей упорной защиты теории Дарвина и, соответственно, нападок на сторонников религии (должен сказать, сын не больно-то похож на отца). Госсе постарался найти для меня эту книгу, но вскоре вынужден был вернуться и сообщить, что ее нет на месте. Это, как вы легко себе представите, вызвало некоторую тревогу у старших над ним, так как ничто не может понравиться Хранителям меньше, чем потеря книги (а в данном случае, исчезли все четыре тома). Старший библиотекарь велел Госсе обратиться к записям, и посмотреть, когда книгу спрашивали в последний раз. Тот установил, что ее наличие в последний раз отмечено пять лет назад, когда ее извлекли из-под хранилища по воле… Джейкоба Харкендера.
Что все это может означать, затрудняюсь предположить. Я очень склонен нанести визит мистеру Харкендеру, чтобы спросить его, не может ли он пролить свет на ваш странный опыт, но у меня есть сомнения насчет того, согласится ли этот человек сообщить мне нечто вразумительное, и если да, то способен ли. Не исключено, я полагаю, он ухватится за вашу историю, как за повод раздуть что-нибудь таинственное. И то, что в деле замешаны вы, может дать ему куда больше оснований позабавиться, чем вам хотелось бы. К несчастью, слухи о ваших приключениях уже начали просачиваться. Думаю, это итог расследования, предпринятого властями Египта. Полагаю, мне не стоит и пытаться держать ваши дела в тайне. Думаю, будет куда лучше прямо и честно обратиться к Харкендеру в надежде, что он ответит такой же честностью и открытостью и согласится рассказать мне начистоту, почему снарядил экспедицию в пустыню, и о своих находках.
Боюсь, пока мне нечего к этому добавить. Я спрашивал нескольких людей о надписи на кольце, включая и Берча, но никто ничего не знает. Подозреваю, что это может быть просто личная вещь, и мы ничего из нее не извлечем. Я упомяну Харкендеру, когда с ним увижусь, что вас пригласил на место его прежних исследований священник-иезуит, но не известно, покажется ли ему такая новость значительной.
Жду, не дождусь вашего возвращения на родные берега. Тогда мы сможем объединить наши усилия, и я включаю в наш союз Остина, чтобы всем вместе предпринять решительную попытку докопаться до сути этого удивительного дела. Сумбура исключительно много, но я верю, что, в конечном счете, оно поддастся объяснению, если мы будем действовать заодно.
Я снова напишу после того, как увижусь с Харкендером, в надежде на удивительную силу пара, которая может поспособствовать тому, чтобы мое письмецо добралось до вас, прежде, чем вы отплывете домой.
Передайте мои лучшие пожелания Дэвиду и мои надежды на его скорое и полное выздоровление.
Всегда искренне ваш
Гилберт.
Часть вторая
Явленное внутреннему оку
Остерегайся, парень, дня в году,
Когда луна в серебряной короне
И не сворачивай с пути к родному дому.
И бойся, бойся лондонских вервольфов
Остерегайся, девушка, соблазна
Постигнуть тайну логова волков,
В коричневых плащах прекрасных незнакомцев.
И бойся, бойся лондонских вервольфов
Народная песенка
Остерегайся, мальчик, звёздной ночи
И взгляда нежной девы в платье белом.
О волшебстве не думай, не смотри ей в очи,
И бойся, бойся лондонских вервольфов
(Перевод Ю. Асдэ)
1
Удобно усевшись верхом на гребень стены, и болтая тощими ногами, Габриэль Гилл с облегчением вздохнул. Теперь у него было время спокойно и неторопливо оглядеться, что он и сделал с подобающим такому случаю достоинством.
Он увидел дорогу, засеянные поля и фермерские дома. Эти окрестные места всегда были предметом его пристального интереса, но в последние недели интерес этот еще больше возрос, его притягивало то, что лежало дальше, за пределами видимого. Он больше не был обыкновенным мальчиком, как в прежние дни.
Он увидел, как по стене, сосредоточенно перебирая лапками, к нему движется большой паук, и тут же молча приказал ему повернуть и топать обратно. И ничуть не удивился, когда паук изменил направление. Это действие потребовало очень небольшого усилия, но и оно проявило себя. В положенный срок, вне сомнений, он усовершенствуется, распространив свою власть на пчел и нетопырей, мышей и крыс, птиц и кошек… и, в конце концов, на людей.
Когда-то он был просто человек, но не теперь.
Теперь он одержим дьяволом.
Это заключение, он сделал не сразу, но как только озарение пришло, все сомнения отпали. Возможно, конечно, в него вселился не сам Сатана, а демон поменьше, Габриэль не представлял, что, собственно, происходит при одержании, а сестра Клэр, несмотря на свой исключительный интерес к этой теме, часто возникающей в ее проповедях об опасности искушения, не очень-то старалась разъяснять подробности. Значит, в него вполне мог вселиться и мелкий бесенок, один из тех, что пали вместе с Сатаной, но не сам дьявол. Ему-то откуда знать?
Он почувствовал легкий укол, поглядел на руку и заметил на ней кровь. Он натер и расцарапал руку, когда взбирался по внутренней стороне высокой кирпичной стены, окружавшей Хадлстоун Мэнор и его дворы. Габриэль цепко хватался за плющ, который увивал старую кладку, судорожно вздыхая всякий раз, когда стебелек обрывался под его тяжестью. Цемент между кирпичами высох и осыпался, да и плющ не был надежной опорой, но все же карабкался, твердо решив забраться наверх.
Было немного больно, но боль от таких пустяковых царапин не казалась больше такой досадной, как когда-то в детстве. Она, скорее, вызывала приятное чувство легкости, и он задумался, вдруг он когда-нибудь испытает такую боль, что сможет взлететь. Он часто летал во сне и мечтал достичь этого наяву, уверенный — это возможно. Ведь парила же в воздухе сестра Тереза. Ей, конечно, помогал настоящий ангел, но Габриэль был твердо убежден, все, что сделали для нее ангелы, для него однажды сможет сделать его демон.
Его демону нравилось, что он карабкается по высоким опасным стенам и разгуливает во дворе по ночам, потому что и то, и другое строго запрещалось. Габриэль подумал, что, вероятно, его тяга к запретному и позволила демону овладеть его душой. Сестры честно предупреждали об этом, но он не слушал их. А теперь слишком поздно.
Сначала, осознав, что произошло, он не на шутку испугался. Но вскоре привык, и принял это как данность. Ему нравилось хранить тайны, а это была величайшая тайна из всех мыслимых тайн. И, в конце концов, демон, который мог добавить удовольствие к боли, мог оказаться ценным другом в мире, где так легко ушибиться и поцарапаться.
Впервые Габриэль вскарабкался на стену, подначиваемый своим приятелем Джессом Питом, шесть недель назад, незадолго до своего девятого дня рождения. Ему показалось тогда, что это величайшее в его жизни достижение. Не только потому, что лазать по стене было одним из способов самоутверждения, популярных у найденышей, живших в Хадлстоун Лодж, но и оттого, что это впервые позволило ему окинуть взглядом огромный мир, лежащий за стеной. Теперь, всего сорок дней спустя, он испытывал совсем иные чувства, хотя не мог четко определить миг, когда с ним совершилась перемена. Только и вспомнил более давний момент озарения, который мог иметь, а мог и не иметь отношения к его нынешнему состоянию.
Тот первый яркий миг настал для него нынче осенью, когда он вышел из приюта вместе со своими товарищами, чтобы идти в Дом для утренней молитвы. В это утро выпала необычайно тяжелая роса, и повисла на тысячах тысяч нитей паутины. Он пристально рассматривал эту паутину, в изобилии покрывавшую кусты и траву, и внезапно понял, что она была здесь все время, но тонкость и легкость делали ее невидимой. Вот тут-то ему впервые и стало ясно, хотя он вряд ли смог бы выразить это словами, что мир представляется людскому глазу совсем не таким, каков на самом деле. Пауки, которые прежде казались незаметными и бесполезными насекомыми, понял он, образуют вокруг него невидимое воинство.
Возможно, подумал он, сидя сегодня на стене, демон был в нем уже тогда и сидел, затаившись, точно паук, посылая ему озарения, которые он простодушно принимал за собственные. Возможно, более ранние проявления присутствия демона и чуждого разума вообще не были началом, а лишь последним шагом в одержании, которое началось еще до того, как Габриэль осознал, что существует. До того, как понял — он сирота-подкидыш, заточенный в Хадлстоун Мэноре.
Он увидел дорогу, засеянные поля и фермерские дома. Эти окрестные места всегда были предметом его пристального интереса, но в последние недели интерес этот еще больше возрос, его притягивало то, что лежало дальше, за пределами видимого. Он больше не был обыкновенным мальчиком, как в прежние дни.
Он увидел, как по стене, сосредоточенно перебирая лапками, к нему движется большой паук, и тут же молча приказал ему повернуть и топать обратно. И ничуть не удивился, когда паук изменил направление. Это действие потребовало очень небольшого усилия, но и оно проявило себя. В положенный срок, вне сомнений, он усовершенствуется, распространив свою власть на пчел и нетопырей, мышей и крыс, птиц и кошек… и, в конце концов, на людей.
Когда-то он был просто человек, но не теперь.
Теперь он одержим дьяволом.
Это заключение, он сделал не сразу, но как только озарение пришло, все сомнения отпали. Возможно, конечно, в него вселился не сам Сатана, а демон поменьше, Габриэль не представлял, что, собственно, происходит при одержании, а сестра Клэр, несмотря на свой исключительный интерес к этой теме, часто возникающей в ее проповедях об опасности искушения, не очень-то старалась разъяснять подробности. Значит, в него вполне мог вселиться и мелкий бесенок, один из тех, что пали вместе с Сатаной, но не сам дьявол. Ему-то откуда знать?
Он почувствовал легкий укол, поглядел на руку и заметил на ней кровь. Он натер и расцарапал руку, когда взбирался по внутренней стороне высокой кирпичной стены, окружавшей Хадлстоун Мэнор и его дворы. Габриэль цепко хватался за плющ, который увивал старую кладку, судорожно вздыхая всякий раз, когда стебелек обрывался под его тяжестью. Цемент между кирпичами высох и осыпался, да и плющ не был надежной опорой, но все же карабкался, твердо решив забраться наверх.
Было немного больно, но боль от таких пустяковых царапин не казалась больше такой досадной, как когда-то в детстве. Она, скорее, вызывала приятное чувство легкости, и он задумался, вдруг он когда-нибудь испытает такую боль, что сможет взлететь. Он часто летал во сне и мечтал достичь этого наяву, уверенный — это возможно. Ведь парила же в воздухе сестра Тереза. Ей, конечно, помогал настоящий ангел, но Габриэль был твердо убежден, все, что сделали для нее ангелы, для него однажды сможет сделать его демон.
Его демону нравилось, что он карабкается по высоким опасным стенам и разгуливает во дворе по ночам, потому что и то, и другое строго запрещалось. Габриэль подумал, что, вероятно, его тяга к запретному и позволила демону овладеть его душой. Сестры честно предупреждали об этом, но он не слушал их. А теперь слишком поздно.
Сначала, осознав, что произошло, он не на шутку испугался. Но вскоре привык, и принял это как данность. Ему нравилось хранить тайны, а это была величайшая тайна из всех мыслимых тайн. И, в конце концов, демон, который мог добавить удовольствие к боли, мог оказаться ценным другом в мире, где так легко ушибиться и поцарапаться.
Впервые Габриэль вскарабкался на стену, подначиваемый своим приятелем Джессом Питом, шесть недель назад, незадолго до своего девятого дня рождения. Ему показалось тогда, что это величайшее в его жизни достижение. Не только потому, что лазать по стене было одним из способов самоутверждения, популярных у найденышей, живших в Хадлстоун Лодж, но и оттого, что это впервые позволило ему окинуть взглядом огромный мир, лежащий за стеной. Теперь, всего сорок дней спустя, он испытывал совсем иные чувства, хотя не мог четко определить миг, когда с ним совершилась перемена. Только и вспомнил более давний момент озарения, который мог иметь, а мог и не иметь отношения к его нынешнему состоянию.
Тот первый яркий миг настал для него нынче осенью, когда он вышел из приюта вместе со своими товарищами, чтобы идти в Дом для утренней молитвы. В это утро выпала необычайно тяжелая роса, и повисла на тысячах тысяч нитей паутины. Он пристально рассматривал эту паутину, в изобилии покрывавшую кусты и траву, и внезапно понял, что она была здесь все время, но тонкость и легкость делали ее невидимой. Вот тут-то ему впервые и стало ясно, хотя он вряд ли смог бы выразить это словами, что мир представляется людскому глазу совсем не таким, каков на самом деле. Пауки, которые прежде казались незаметными и бесполезными насекомыми, понял он, образуют вокруг него невидимое воинство.
Возможно, подумал он, сидя сегодня на стене, демон был в нем уже тогда и сидел, затаившись, точно паук, посылая ему озарения, которые он простодушно принимал за собственные. Возможно, более ранние проявления присутствия демона и чуждого разума вообще не были началом, а лишь последним шагом в одержании, которое началось еще до того, как Габриэль осознал, что существует. До того, как понял — он сирота-подкидыш, заточенный в Хадлстоун Мэноре.