Страница:
— Надеюсь, вы не хотите сказать, что моя компания занимается чем-то противозаконным?
Роберт пожал плечами:
— Есть четкая граница между предложением и принуждением. Ваши люди не всегда играют по правилам.
Тони откинулся на стуле и долго молчал с непроницаемым выражением лица.
— Надеюсь, вы не имели в виду то, что мне послышалось, сенатор, — сказал он наконец после неловкой паузы.
Раскрасневшийся Роберт вытер рот салфеткой и отбросил ее в сторону.
— Да будет вам, Де Коста! Прекрасно вы понимаете, о чем я говорю. Вы, иностранцы, силой втираетесь туда, где вы вовсе не нужны. Эта страна принадлежит добропорядочным американцам, а не банде мошенников!
Гасси вздрогнула, как будто ее ударили. Она хотела что-то сказать, но тут вмешалась Элизабет, пытаясь смягчить обстановку:
— Здесь определенно не место спорить о политике. Огаста, почему бы тебе не показать мистеру Де Коста наши теплицы? А я пока позабочусь о кофе?
Тони встал, поклонился и протянул руку Элизабет:
— В этом нет необходимости, миссис Тремейн. Я уже ухожу. Как ясно дал мне понять ваш супруг, я здесь нежеланный гость.
Его сдержанность окончательно выбила Элизабет из колеи. Она схватила его руку, в глазах ее металась паника.
— Вам совсем не обязательно уходить!
— Боюсь, что обязательно. Я тебе позвоню, Гасси. Он улыбнулся и с достоинством вышел из комнаты. Гасси провела остаток дня в своей комнате. Стоило ей закрыть глаза, как она ощущала внутри огромную пустоту, как будто в ее жизни не стало чего-то самого главного. Всего за несколько минут все ее мечты превратились в пепел. Она одновременно потеряла и Тони, и детскую иллюзию, что ее родители никогда намеренно не сделают ей больно.
Сейчас она могла думать только о Тони; эта мысль терзала и жгла ее, пока не превратилась в непреодолимое стремление. В конце концов она поспешно оделась и тихонько выскользнула из дома.
Пока Гасси гнала машину по темным улицам Джорджтауна, ее руки, лежащие на руле, тряслись.
Ночь выдалась холодной и темной, и она испытывала жуткое одиночество. Глядя на огни в окнах домов, мимо которых она проезжала, Гасси представляла себе семьи, собравшиеся у горящих каминов в этот воскресный вечер, радуясь возможности побыть вместе. Она же могла лишь прижать нос к стеклу и позавидовать…
Когда она подъехала к дому Тони, тупая боль в груди усилилась. Гасси нетерпеливо дождалась лифта и, поднявшись на верхний этаж, принялась стучать в дверь. Он открыл почти сразу, как будто ждал ее, и она упала в его объятия.
— Я люблю тебя. Я не могла остаться дома. Обними меня, Тони!
Он ласково держал ее в объятиях, гладил по голове, убирая упавшие налицо волосы.
— Все хорошо, сага, я здесь, с тобой.
Гасси знала, что хорошо не будет никогда, но сейчас ей достаточно было чувствовать его сильные руки, его крепкое тело. Завтра она подсчитает свои потери; а сегодня позволит себе обо всем забыть.
Тони провел ее в гостиную, усадил на диван и сам сел рядом. Она подняла на него заплаканные глаза.
— Мне так стыдно за то, что произошло у нас…
— Не расстраивайся. Мы вместе, а все остальное не имеет значения.
— Они не имели права тебя оскорблять! Он нежно поцеловал ее в лоб.
— Послушай меня, сага. Я тебя люблю. Твои родители просто не могут меня прогнать.
Гасси прижалась к нему, обвила руками его шею и губами нашла его губы. Внезапно все у нее в голове пошло кругом. Она хотела его, хотела ощутить его длинные тонкие пальцы на своей коже, хотела узнать, что почувствует, когда он окажется глубоко внутри ее. Она хотела отдаться ему целиком.
Когда Тони осторожно положил ей руку на грудь, она застонала, прижалась к нему и прошептала:
— Люби меня, Тони…
— Ты уверена?
— Пожалуйста!
Гасси не помнила, как они разделись и легли; она наслаждалась каждым его прикосновением, каждой лаской, каждым вздохом. Она полностью отдалась на милость его рук, губ, языка и, наконец, экстазу его проникновения в нее.
Потом Гасси долго отдыхала в его объятиях. Кожа ее горела, мысли путались.
— Тебе хорошо, сага ?
— Замечательно! — Она щекой почувствовала его улыбку и прижалась к нему еще плотнее. — Просто чудно. Я знала, что с тобой будет все великолепно.
Он потерся носом о ее подбородок.
— Откуда ты могла это знать?
— Потому что я тебя люблю.
— Не жалеешь?
— Ничуть!
Но стоило ей произнести это слово, как реальность глыбой навалилась на нее. Она только что занималась любовью с человеком, за которого никогда не сможет выйти замуж! Гасси замерла, пытаясь представить себе, что же теперь будет.
— Что случилось, дорогая?
— Господи, я сама пришла сюда… Я никогда не… Тони приподнял ее голову за подбородок, чтобы она смотрела на него.
— Ты пришла сюда потому, что мы должны быть вместе, Гасси. Ты выйдешь за меня замуж?
Гасси почувствовала, что ей сейчас станет дурно. Она любила его, глубоко и безнадежно, но перспектива отказаться от жизни, к которой она привыкла, приводила ее в ужас.
— Но мои родители… Нет, я не могу! Я не могу выйти за тебя замуж…
Тони слегка отодвинулся и заглянул ей в глаза.
— О чем ты?
— Я, наверное, слишком слаба. Я никогда… — Она опустила глаза. — У меня нет выбора, Тони.
— Неправда, есть. Вот увидишь: стоит нам пожениться, они смирятся с тем, чего не могут изменить.
Гасси покачала головой:
— Ты не знаешь моего отца. Я стану парией. Они никогда не простят меня.
В глазах Тони сверкнула ярость.
— Тогда что ты здесь делаешь? Какого черта ты мне отдалась?!
Гасси стало страшно: он никогда раньше не говорил с ней так.
— Потому что мне нужно было что-то, о чем я могла бы вспоминать, — прошептала она.
Он с горечью рассмеялся:
— Ты хочешь сказать, тебе нужен был жеребец? Только это тебе и надо было от меня?
Гасси показалось, что жизнь вытекает из ее тела, как кровь из открытых ран, оставив, за собой пустую скорлупу.
— Ты ошибаешься, — тихо сказала она. — Я тебя люблю. Я всегда буду тебя любить.
Но Тони смотрел на нее с отвращением. Когда Гасси заглянула в его глаза, она поняла, что пожертвовала чем-то очень ценным — чем-то таким, чего ей никогда уже не найти. Верность семье обойдется ей слишком дорого…
В маленьком офисе было сыро и прохладно. Ральф Эдварде собирал свои личные вещи и аккуратно укладывал их в картонную коробку. Он все еще не мог смириться с мыслью, что уходит на пенсию, что уже стар и больше никому не нужен. Но городской совет не оставил ему выбора.
Им был нужен начальник полиции помоложе, с высшим образованием и хорошо воспитанный, чтобы иметь дело с туристами. Эдварде расхохотался и покачал головой. По сути, им нужен был хороший пиарщик, а не коп.
Последние несколько недель он старался не думать о будущем, но теперь, когда ему пришлось собирать свои вещи, отставка впервые стала реальностью. Через пару дней из Бостона приедет новый начальник, а Ральф Эдварде превратится еще в одного старика, отброшенного на обочину жизни.
Глаза жгли горячие слезы; он поспешно достал из кармана платок и вытер лицо. Не хватало еще, чтобы его застали плачущим в собственном офисе! Такое унижение лишит его последних остатков гордости.
Несколько секунд Эдварде постоял неподвижно. Затем, собрав волю в кулак, потянулся за последней папкой, лежащей в ящике стола. Обстоятельства вынудили его прекратить дело Конти полгода назад, но он так и не признал своего поражения. Он все еще думал о Рике Конти — чаще всего по утрам, когда просыпался.
По инструкции Эдварде был обязан оставить все папки своему преемнику, но вместо этого он, воровато оглянувшись через плечо, сунул папку в одну из коробок на полу. «Даже старик имеет право на мечту», — подумал он. И, возможно, благодаря делу Конти он когда-нибудь снова сможет гордиться собой…
11
Роберт пожал плечами:
— Есть четкая граница между предложением и принуждением. Ваши люди не всегда играют по правилам.
Тони откинулся на стуле и долго молчал с непроницаемым выражением лица.
— Надеюсь, вы не имели в виду то, что мне послышалось, сенатор, — сказал он наконец после неловкой паузы.
Раскрасневшийся Роберт вытер рот салфеткой и отбросил ее в сторону.
— Да будет вам, Де Коста! Прекрасно вы понимаете, о чем я говорю. Вы, иностранцы, силой втираетесь туда, где вы вовсе не нужны. Эта страна принадлежит добропорядочным американцам, а не банде мошенников!
Гасси вздрогнула, как будто ее ударили. Она хотела что-то сказать, но тут вмешалась Элизабет, пытаясь смягчить обстановку:
— Здесь определенно не место спорить о политике. Огаста, почему бы тебе не показать мистеру Де Коста наши теплицы? А я пока позабочусь о кофе?
Тони встал, поклонился и протянул руку Элизабет:
— В этом нет необходимости, миссис Тремейн. Я уже ухожу. Как ясно дал мне понять ваш супруг, я здесь нежеланный гость.
Его сдержанность окончательно выбила Элизабет из колеи. Она схватила его руку, в глазах ее металась паника.
— Вам совсем не обязательно уходить!
— Боюсь, что обязательно. Я тебе позвоню, Гасси. Он улыбнулся и с достоинством вышел из комнаты. Гасси провела остаток дня в своей комнате. Стоило ей закрыть глаза, как она ощущала внутри огромную пустоту, как будто в ее жизни не стало чего-то самого главного. Всего за несколько минут все ее мечты превратились в пепел. Она одновременно потеряла и Тони, и детскую иллюзию, что ее родители никогда намеренно не сделают ей больно.
Сейчас она могла думать только о Тони; эта мысль терзала и жгла ее, пока не превратилась в непреодолимое стремление. В конце концов она поспешно оделась и тихонько выскользнула из дома.
Пока Гасси гнала машину по темным улицам Джорджтауна, ее руки, лежащие на руле, тряслись.
Ночь выдалась холодной и темной, и она испытывала жуткое одиночество. Глядя на огни в окнах домов, мимо которых она проезжала, Гасси представляла себе семьи, собравшиеся у горящих каминов в этот воскресный вечер, радуясь возможности побыть вместе. Она же могла лишь прижать нос к стеклу и позавидовать…
Когда она подъехала к дому Тони, тупая боль в груди усилилась. Гасси нетерпеливо дождалась лифта и, поднявшись на верхний этаж, принялась стучать в дверь. Он открыл почти сразу, как будто ждал ее, и она упала в его объятия.
— Я люблю тебя. Я не могла остаться дома. Обними меня, Тони!
Он ласково держал ее в объятиях, гладил по голове, убирая упавшие налицо волосы.
— Все хорошо, сага, я здесь, с тобой.
Гасси знала, что хорошо не будет никогда, но сейчас ей достаточно было чувствовать его сильные руки, его крепкое тело. Завтра она подсчитает свои потери; а сегодня позволит себе обо всем забыть.
Тони провел ее в гостиную, усадил на диван и сам сел рядом. Она подняла на него заплаканные глаза.
— Мне так стыдно за то, что произошло у нас…
— Не расстраивайся. Мы вместе, а все остальное не имеет значения.
— Они не имели права тебя оскорблять! Он нежно поцеловал ее в лоб.
— Послушай меня, сага. Я тебя люблю. Твои родители просто не могут меня прогнать.
Гасси прижалась к нему, обвила руками его шею и губами нашла его губы. Внезапно все у нее в голове пошло кругом. Она хотела его, хотела ощутить его длинные тонкие пальцы на своей коже, хотела узнать, что почувствует, когда он окажется глубоко внутри ее. Она хотела отдаться ему целиком.
Когда Тони осторожно положил ей руку на грудь, она застонала, прижалась к нему и прошептала:
— Люби меня, Тони…
— Ты уверена?
— Пожалуйста!
Гасси не помнила, как они разделись и легли; она наслаждалась каждым его прикосновением, каждой лаской, каждым вздохом. Она полностью отдалась на милость его рук, губ, языка и, наконец, экстазу его проникновения в нее.
Потом Гасси долго отдыхала в его объятиях. Кожа ее горела, мысли путались.
— Тебе хорошо, сага ?
— Замечательно! — Она щекой почувствовала его улыбку и прижалась к нему еще плотнее. — Просто чудно. Я знала, что с тобой будет все великолепно.
Он потерся носом о ее подбородок.
— Откуда ты могла это знать?
— Потому что я тебя люблю.
— Не жалеешь?
— Ничуть!
Но стоило ей произнести это слово, как реальность глыбой навалилась на нее. Она только что занималась любовью с человеком, за которого никогда не сможет выйти замуж! Гасси замерла, пытаясь представить себе, что же теперь будет.
— Что случилось, дорогая?
— Господи, я сама пришла сюда… Я никогда не… Тони приподнял ее голову за подбородок, чтобы она смотрела на него.
— Ты пришла сюда потому, что мы должны быть вместе, Гасси. Ты выйдешь за меня замуж?
Гасси почувствовала, что ей сейчас станет дурно. Она любила его, глубоко и безнадежно, но перспектива отказаться от жизни, к которой она привыкла, приводила ее в ужас.
— Но мои родители… Нет, я не могу! Я не могу выйти за тебя замуж…
Тони слегка отодвинулся и заглянул ей в глаза.
— О чем ты?
— Я, наверное, слишком слаба. Я никогда… — Она опустила глаза. — У меня нет выбора, Тони.
— Неправда, есть. Вот увидишь: стоит нам пожениться, они смирятся с тем, чего не могут изменить.
Гасси покачала головой:
— Ты не знаешь моего отца. Я стану парией. Они никогда не простят меня.
В глазах Тони сверкнула ярость.
— Тогда что ты здесь делаешь? Какого черта ты мне отдалась?!
Гасси стало страшно: он никогда раньше не говорил с ней так.
— Потому что мне нужно было что-то, о чем я могла бы вспоминать, — прошептала она.
Он с горечью рассмеялся:
— Ты хочешь сказать, тебе нужен был жеребец? Только это тебе и надо было от меня?
Гасси показалось, что жизнь вытекает из ее тела, как кровь из открытых ран, оставив, за собой пустую скорлупу.
— Ты ошибаешься, — тихо сказала она. — Я тебя люблю. Я всегда буду тебя любить.
Но Тони смотрел на нее с отвращением. Когда Гасси заглянула в его глаза, она поняла, что пожертвовала чем-то очень ценным — чем-то таким, чего ей никогда уже не найти. Верность семье обойдется ей слишком дорого…
В маленьком офисе было сыро и прохладно. Ральф Эдварде собирал свои личные вещи и аккуратно укладывал их в картонную коробку. Он все еще не мог смириться с мыслью, что уходит на пенсию, что уже стар и больше никому не нужен. Но городской совет не оставил ему выбора.
Им был нужен начальник полиции помоложе, с высшим образованием и хорошо воспитанный, чтобы иметь дело с туристами. Эдварде расхохотался и покачал головой. По сути, им нужен был хороший пиарщик, а не коп.
Последние несколько недель он старался не думать о будущем, но теперь, когда ему пришлось собирать свои вещи, отставка впервые стала реальностью. Через пару дней из Бостона приедет новый начальник, а Ральф Эдварде превратится еще в одного старика, отброшенного на обочину жизни.
Глаза жгли горячие слезы; он поспешно достал из кармана платок и вытер лицо. Не хватало еще, чтобы его застали плачущим в собственном офисе! Такое унижение лишит его последних остатков гордости.
Несколько секунд Эдварде постоял неподвижно. Затем, собрав волю в кулак, потянулся за последней папкой, лежащей в ящике стола. Обстоятельства вынудили его прекратить дело Конти полгода назад, но он так и не признал своего поражения. Он все еще думал о Рике Конти — чаще всего по утрам, когда просыпался.
По инструкции Эдварде был обязан оставить все папки своему преемнику, но вместо этого он, воровато оглянувшись через плечо, сунул папку в одну из коробок на полу. «Даже старик имеет право на мечту», — подумал он. И, возможно, благодаря делу Конти он когда-нибудь снова сможет гордиться собой…
11
Ретта Грин нетерпеливо постукивала пальцами по рулевому колесу, ожидая, когда на проходной студии «Империал» проверят ее документы. Она нервничала по поводу предстоящей встречи с Джеком Голденом и чувствовала, что вспотела. Не хватало еще, чтобы остались пятна на потрясающей шелковой блузке, которую она только что приобрела у «Сакса»! И блузка, и новый бежевый костюм были необходимыми тратами. В таком городе, как Голливуд, всех встречали по одежке. Если ты выглядел хоть чуть-чуть не так, тебя сразу списывали в неудачники, а сегодня Ретте требовалось обязательно выглядеть победительницей.
Охранник наконец пропустил ее через ворота, она поставила машину у высокого стеклянного административного здания и поспешила внутрь. В лифте она одернула юбку, жалея, что так и не сбросила лишние десять фунтов, которые так портили ее фигуру. Становилось все труднее втискиваться в костюмы модных дизайнеров и выглядеть преуспевающим агентом.
Лифт вознес ее на десятый этаж ровно в двенадцать, но, когда Ретта вошла в приемную и представилась великолепной блондинке-секретарше, она уже знала, что Голден заставит ее ждать не менее двадцати минут. Прием был старый, но всегда срабатывал. Когда ты наконец попадаешь в святилище, ты уже заметно унижен.
Ее предчувствие оправдалось полностью: улыбающийся Голден появился в дверях на восемнадцать минут позже назначенного срока.
— Ретта! Рад тебя видеть.
— Привет, Джек.
Она встала, пожала ему руку и прошла за ним в роскошный кабинет. Голден явно разбогател с тех пор, как они виделись в последний раз. Шикарная дорогая мебель из хрома и стекла, хорошие картины на стенах — сплошь оригиналы. «Интересно, — подумала она, — помнит ли Голден те далекие дни, когда он был голодным молодым режиссером и умолял Ретту Грин найти для него молодых талантливых актеров? Скорее всего, нет. Еще одна характерная черта Голливуда — избирательная память».
— Выпить хочешь? — спросил он, кивая в сторону переполненного бара.
— Бурбон со льдом, если есть.
Пить ей не хотелось, но это была часть привычного ритуала, прелюдия ко всякому деловому разговору.
После нескольких минут пустой болтовни Голден поставил локти на стол, показывая, что пора переходить к делу.
— Что я могу для тебя сделать, Ретта?
— Говорят, ты набираешь актеров для «Полуночного неба»?
Он кивнул:
— Я уже подписал контракт с Кеном Барнесом на главную мужскую роль.
— А что насчет женской?
— Раздумываю, не взять ли Анжелу Уэйд, но еще не решил.
— Прекрасно, потому что у меня кое-кто для тебя есть. Голден ничем не показал своего интереса, только слегка сдвинул брови.
— Кто?
До последней минуты Ретта сомневалась, говорить ли, кто такая Хелен, но теперь ей стало ясно, что Голден никогда не даст роль неизвестной актрисе.
— Хелен Гэллоуэй.
— Дочь Бренды?
Ретта кивнула и закурила сигарету.
— Она шесть месяцев занималась с Надей Ростофф. Ты поразишься, когда ее увидишь.
Голден пожал плечами:
— Ты, верно, плохо меня слушала. Я не гоняюсь за титьками. Мне нужна хрупкая актриса.
Ретта рассмеялась, сообразив, что он представил себе молодой вариант Бренды.
— Она совсем не похожа на мать. Вот, взгляни.
Она протянула ему глянцевую фотографию, с удовольствием наблюдая, как скучающее выражение его лица меняется на заинтересованное.
— А играть она умеет? — спросил Голден после долгой паузы.
— Стала бы Надя тратить время на бездарь?
Ладно. Я назначу пробу на завтрашнее утро Но не слишком раскатывай губы. Если она хочет получить роль, надо, чтобы Анжела Уэйд выглядела рядом с ней, как куриный помет.
— Так и будет, — улыбнулась Ретта. — Можешь быть в этом уверен.
Впервые оказавшись на съемочной площадке, Хелен испытала настоящий ужас. Она всю ночь учила два отрывка из роли, которые ей дала Ретта, но все еще боялась перепутать текст. Когда Джек Голден подошел к ней, она замерла.
— Хелен? Я Джек Голден.
— Я знаю. Я… Куда мне встать? Голден похлопал ее по плечу:
— Расслабься, девочка. Сейчас Бонни отведет тебя к гримерше. — Он щелкнул пальцами, и к ним тут же подбежала молодая женщина. — Покажи Хелен гримерную, и пусть Елена займется ее волосами.
— Обязательно. Пошли, Хелен.
Бонни быстро провела ее в маленькую комнатку, где энергичная испанка уложила ей волосы, нанесла грим и помогла надеть выцветшее хлопчатобумажное платье. Вернувшись на площадку, Хелен целиком сосредоточилась на превращении в Нелли Говард — бедную вдову, пытающуюся спасти свое ранчо от жадных скотоводов. В фильме ее насилуют, она почти замерзает в пургу, на нее нападают индейцы. Только в последних кадрах Нелли побеждает всех врагов и выходит замуж за своего возлюбленного.
Хотя сюжет был типичной голливудской попсой, Хелен отдавала себе отчет, что потребуется настоящая эмоциональная глубина, чтобы изобразить эту страдающую женщину. Если ей не удастся вызвать симпатию и сочувствие зрителей, фильм останется мелкой пародией на тысячи других вестернов.
Они сняли две отдельные пробы — одну с актером, который играл любовника Нелли, и вторую — со злодеем банкиром, который жаждал захватить ее ранчо. Хелен с головой ушла в роль, студия исчезла, и она превратилась в Нелли Говард — одинокую женщину, пытающуюся защитить свое наследство. Едва слыша указания Голдена, она руководствовалась внутренним голосом, своим пониманием характера героини. Когда погас свет, она осталась неподвижно стоять в темноте, совершенно опустошенная., и не сразу смогла вернуться к действительности.
Несколько часов спустя Джек Голден и его помощник Хай Шорр сидели в зале, в третий раз просматривая пробу. Когда экран погас, Голден спросил:
— Ну и что ты думаешь?
— По-моему, недурно. Она очень естественна на экране. Голден фыркнул:
— Недурно?! Да у этой девчонки настоящий талант, черт побери! Вот увидишь, она ворвется в этот город, как торнадо! — Он зажег свет, повернулся к Шорру и твердо сказал: — Я буду снимать ее в «Полуночном небе».
Шорр пожал плечами:
— Она выглядит хорошо, но…
— Что? Да что с тобой, черт возьми?! Она же — чистое золото!
Шорр затянулся трубкой, не обращая внимания на выпады Голдена.
— Проба — это половина дела. Мы ведь не знаем, выдержит ли она напряжение съемок.
Голден вскочил на ноги и ударил себя кулаком в грудь:
— Еще как выдержит, я нутром это чувствую! Я за милю звезду чую! Поэтому я режиссер, а ты все еще помощник.
Шорр снова пожал плечами:
— Мы говорим о главной роли в большой картине. Почему не подождать и не попробовать кого-то еще?
— Чушь собачья! Так мы можем ее потерять. Ты думаешь, Ретта Грин станет ждать, пока мы решимся? Как же!
Я хочу снимать эту девчонку, ясно? Немедленно звони юристам!
— А как насчет Анжелы Уэйд?
— Позвони ей. Скажи, что у меня скоро будет для нее кое-что получше.
— Ей это не понравится.
— А ты сделай так, чтобы понравилось. Хоть раз оправдай свою зарплату!
Шорр тяжело вздохнул, собрал бумаги и вышел из комнаты. Как только он закрыл за собой дверь, Джек Голден включил проектор и улыбнулся, когда на экране появилось лицо Хелен.
Хелен всю ночь не спала, ворочалась в постели и жалела, что рядом с ней нет ни подруги, ни любовника. Ей хотелось успокоить нервы хорошей порцией виски, она даже открыла бутылку, но ей удалось взять себя в руки. Так легко вернуться к своим старым привычкам. Она вела эту борьбу каждую ночь, когда просыпалась от очередного кошмара. До сих пор у нее хватало сил сдерживаться, но бутылка в доме присутствовала постоянно.
Заснула Хелен только под утро, и разбудил ее рев мотора «Фольксвагена» Ретты. Накинув халат, она выбежала во двор вне себя от волнения.
Сияющая Ретта высунула голову в окно.
— Ты ее получила! Голден берет тебя в свой фильм! Хелен чуть не заплакала от облегчения.
— Контракты будут готовы днем. — Ретта вылезла из машины и обняла Хелен. — Ну, вот. Мы в начале пути.
Хелен внезапно охватила паника. Вернулась присущая ей неуверенность, она вдруг усомнилась, что сумеет вдохнуть жизнь в Нелли Говард.
— Может, мы слишком торопимся? Что, если я… Ретта посмотрела ей прямо в глаза:
— Ты обещала доверять мне. Это часть нашего договора. Помнишь?
— Да, конечно…
— Тогда ни в чем не сомневайся. Ты вполне готова.
— Я постараюсь.
— Вот и прекрасно. А теперь как насчет чашки кофе? Нам надо кое-что обсудить.
Хелен редко заходила на кухню, но ей не хотелось принимать Ретту в официальной гостиной. Там было чересчур претенциозно и к тому же слишком напоминало о Бренде.
— Ты не возражаешь, если мы пойдем на кухню? Я ненавижу остальной дом. Моя мать… Я не чувствую себя в нем комфортно.
Ретта как-то странно посмотрела на нее — с участием и в то же время со сдержанным любопытством.
— Кухня годится.
Хелен слегка успокоилась, когда они уселись за круглый дубовый стол с кружками кофе в руках. Солнце било в окна, расписывая оранжевый кафельный пол геометрическими узорами. Легкий ветерок шевелил занавески, в воздухе витал запах свежего кофе. В кухне было что-то надежное, здесь Хелен чувствовала себя в безопасности.
Ретта отпила глоток и закурила сигарету, явно ощущая неловкость.
— Во всем этом есть одна неприятная сторона, Хелен. Джек Голден хочет, чтобы в титрах стояла твоя настоящая фамилия.
Хелен прищурилась:
— И откуда же он узнал мою настоящую фамилию? Ретта посмотрела ей прямо в глаза:
— Пойми, только так я могла заставить его попробовать тебя.
Хелен отвернулась и молча уставилась в окно. В душе ее бушевала буря. Она никогда по собственной воле не вспоминала Бренду и ту ночь, которая навсегда разлучила их. Но сейчас двери в прошлое снова распахнулись, и странные видения начали мелькать перед ее глазами.
— Хелен, что случилось? — Ретта потянулась к ней и обняла, покачивая, как ребенка. — Хочешь поговорить?
Хелен покачала головой:
— Не могу. Только не о матери.
— Господи, неужели тебе так плохо жилось с Брендой?
— Не в том смысле, как ты думаешь… Пожалуйста, не расспрашивай меня!
Ретта вынула из сумки платок и протянула Хелен.
— Я хочу, чтобы ты знала: захочешь поговорить — я в твоем распоряжении.
Хелен кивнула и неохотно высвободилась из объятий Ретты.
— Может быть, когда-нибудь в другой раз. Прости, что я закатила такую истерику, Ретта.
— Все нормально. Я-то знаю, как плохо, когда болит душа.
Хелен взглянула на Ретту и увидела глубокую печаль в ее глазах — следствие когда-то пережитой, но не забытой боли. Неожиданно Хелен почувствовала, что они стали ближе, будто перешли невидимый барьер.
Они долго молчали. Потом Ретта откашлялась и спросила:
— Так что будем делать с Голденом?
— Подписывай контракт. Пусть будет мое настоящее имя.
— Знаешь, несмотря на наш уговор, я не хочу заставлять тебя. Ты можешь себе позволить подождать, наверняка будут еще предложения…
Хелен слабо улыбнулась:
— Я хочу сняться в этом фильме. Я чувствую: эта роль как раз для меня.
— Ладно, тогда днем встретимся на студии и подпишем контракт. Съемки начинаются через три недели.
Хелен согласилась, и разговор перешел на менее болезненные темы.
— Ты можешь сказать, что это не мое дело, но какого черта тебе надо торчать в этом доме? — спросила Ретта, уже собравшись уходить. — Почему не снять или не купить свой собственный?
Хелен безмерно удивилась и пожала плечами:
— Как-то никогда в голову не приходило…
— Но ты же ненавидишь это место.
— Верно. И всегда ненавидела. Но свой собственный дом… Не знаю.
— У меня есть приятельница, которая занимается недвижимостью. Я попрошу ее поискать что-нибудь для тебя.
Мысль о том, чтобы иметь дом, где ничего бы не напоминало о Бренде, внезапно показалась очень привлекательной.
— Да, попроси, пожалуйста. Только что-нибудь попроще.
Ретта поцеловала Хелен и заторопилась к машине. Хелен стояла у окна, смотрела, как она уезжает, и улыбалась. Ей казалось, что наконец-то она нашла мать, которая ее любит и заботится о ней.
Через три месяца «Полуночное небо» уже вовсю снималось, хотя проблем возникало немерено. Джек Голден стремился все довести до совершенства, но обладал совершенно невыносимым характером и регулярно поносил актеров за самые мельчайшие погрешности. Атмосфера на съемочной площадке была ужасной, и все — актеры и вспомогательный персонал — с содроганием думали о поездке на натуру в Монтану. Если Джек вел себя как маньяк в студии, где все было ему подвластно, как же он будет реагировать на капризы природы и сложности съемок на натуре? И если ветераны знали, что, несмотря на его безумие, Джек вполне способен создать фильм, который побьет все рекорды по сборам, Хелен постоянно волновалась, уверенная, что картина провалится.
Кроме всего прочего, ее беспокоил новый стиль жизни — бесконечная череда встреч и вечеринок, организованных студией. Умом она понимала, что все это делается ради рекламы, но ей было противно притворяться, что она без ума от всех этих незнакомых мужчин, которых интересовала только фотография рядом с восходящей звездой. Все ее раздражало. Она чувствовала себя одинокой и очень уставала.
Вот и сейчас, сидя напротив Ретты в модном кафетерии, Хелен ощущала на себе любопытные взгляды. Ей хотелось встретиться где-нибудь в неприметном месте: они в последнее время редко виделись, и Хелен хотелось поговорить по душам. Ретта была ее единственным другом в Голливуде, единственным человеком, который по-настоящему о ней заботился. И ей было досадно, что Ретта настояла именно на этом заведении.
— Так что же Джек выкинул на этот раз?
— Шарон Салливан убежала вся в слезах. Он обозвал ее бездарной подстилкой.
— Господи, похоже, он совсем сходит с ума! А как ты? У тебя тоже с ним трения?
Хелен пожала плечами:
— Да нет.
— Тогда почему ты в таком подавленном настроении?
— Меня выматывает ночная жизнь. Иногда мне хочется выпить, только чтобы пережить очередную вечеринку. — Хелен подняла на Ретту умоляющий взгляд. — Я так боюсь все испортить!
Ретта явно расстроилась и отодвинула свой салат на середину стола, глядя на него с отвращением.
— А как насчет ночных кошмаров? Ты все еще плохо спишь?
— Джек достал мне какие-то таблетки через студийного доктора.
Ретта нахмурилась:
— Что еще за таблетки?
— Не смотри на меня так. Это просто слабое снотворное.
Да ты что, ничего не понимаешь? Это же все наркотики! Голден травит тебя, ему бы только закончить свой гребаный фильм!
Она говорила очень громко, и люди начали оглядываться. Ретта спохватилась, натянуто улыбнулась тем, кто пялился на нее, и добавила потише:
— Хелен, обещай мне выбросить все таблетки. Если ты начнешь пить это дерьмо, не успеешь оглянуться, как превратишься в развалину.
Господи, неужели можно стать наркоманкой из-за этих маленьких черных таблеток? Напуганная гневом Ретты, Хелен послушно кивнула.
— Они все равно не очень помогают.
Ретта некоторое время молча смотрела на нее.
— Слушай, может, тебе стоит пойти к врачу, поговорить о том, что тебя беспокоит?
Хелен немедленно ощетинилась и энергично затрясла головой. Психиатр будет лезть ей в душу и в конце концов докопается до тех воспоминаний, которые она похоронила навечно.
— Я никогда этого не сделаю, никогда!
— Почему? Это же куда безопаснее, чем таблетки!
— Не надо, Ретта. Мне не нужен психиатр, и я обещаю, что выброшу таблетки…
Ретта вздохнула и беспомощно пожала плечами:
— Ладно. Я позвоню Джеку, попрошу быть поосторожнее с вечеринками. Куда он сегодня тебя посылает?
— К Марти Уолтману. Он только что женился в третий раз, и его жена хочет отпраздновать это событие.
— Прелестно! Почему бы не отказаться?
— Джек сам сказал, что я должна пойти. Тут не отвертишься.
— Тогда, похоже, у тебя нет выбора. — Ретта сжала ее руку. — Будь осторожнее, Хелен. Если уж очень будет противно, вызови такси и уезжай.
Хелен сразу почувствовала себя намного лучше и одарила ее ослепительной улыбкой.
— Все будет хорошо. Ты чересчур беспокоишься.
Сет Уайлдер выскользнул через стеклянную дверь на веранду, перешел через лужайку и плюхнулся на шезлонг около бассейна. Ему хотелось несколько минут побыть одному, но громкий шум вечеринки доносился до него через открытые окна, нарушая гармонию летнего вечера. А как было бы хорошо послушать стрекот цикад и мягкий плеск воды, бьющейся о борта бассейна…
Допив остатки своего виски. Сет откинулся на спинку, жалея, что согласился прийти на эту вечеринку. Он знал, что за ним закрепилась репутация одиночки, человека, которому наплевать на общественное мнение, но даже самые поганые голливудские газетенки никогда не связывали его имя ни с какими скандалами. Тогда, черт побери, что он делает здесь, в гостях у такой задницы, как Марти Уолтман?
Ответ был до безобразия прост: Сету Уайлдеру требовалось чудо, притом немедленно. После пяти фильмов, высоко оцененных критиками, но не давших никаких сборов, он лишился всякой финансовой поддержки. Или он сделает что-то на продажу, или поставит крест на своей карьере режиссера. Художественные достоинства — это для голодающих мечтателей и богатых стариков. В реальном мире успех оценивался только деньгами.
Задумавшись, он не заметил стоящую в тени женщину, пока она не вздохнула. Этот грустный вздох затронул какие-то потаенные струны в его душе. Сет повернул голову и всмотрелся в темноту, с трудом различив худенькую фигурку.
Охранник наконец пропустил ее через ворота, она поставила машину у высокого стеклянного административного здания и поспешила внутрь. В лифте она одернула юбку, жалея, что так и не сбросила лишние десять фунтов, которые так портили ее фигуру. Становилось все труднее втискиваться в костюмы модных дизайнеров и выглядеть преуспевающим агентом.
Лифт вознес ее на десятый этаж ровно в двенадцать, но, когда Ретта вошла в приемную и представилась великолепной блондинке-секретарше, она уже знала, что Голден заставит ее ждать не менее двадцати минут. Прием был старый, но всегда срабатывал. Когда ты наконец попадаешь в святилище, ты уже заметно унижен.
Ее предчувствие оправдалось полностью: улыбающийся Голден появился в дверях на восемнадцать минут позже назначенного срока.
— Ретта! Рад тебя видеть.
— Привет, Джек.
Она встала, пожала ему руку и прошла за ним в роскошный кабинет. Голден явно разбогател с тех пор, как они виделись в последний раз. Шикарная дорогая мебель из хрома и стекла, хорошие картины на стенах — сплошь оригиналы. «Интересно, — подумала она, — помнит ли Голден те далекие дни, когда он был голодным молодым режиссером и умолял Ретту Грин найти для него молодых талантливых актеров? Скорее всего, нет. Еще одна характерная черта Голливуда — избирательная память».
— Выпить хочешь? — спросил он, кивая в сторону переполненного бара.
— Бурбон со льдом, если есть.
Пить ей не хотелось, но это была часть привычного ритуала, прелюдия ко всякому деловому разговору.
После нескольких минут пустой болтовни Голден поставил локти на стол, показывая, что пора переходить к делу.
— Что я могу для тебя сделать, Ретта?
— Говорят, ты набираешь актеров для «Полуночного неба»?
Он кивнул:
— Я уже подписал контракт с Кеном Барнесом на главную мужскую роль.
— А что насчет женской?
— Раздумываю, не взять ли Анжелу Уэйд, но еще не решил.
— Прекрасно, потому что у меня кое-кто для тебя есть. Голден ничем не показал своего интереса, только слегка сдвинул брови.
— Кто?
До последней минуты Ретта сомневалась, говорить ли, кто такая Хелен, но теперь ей стало ясно, что Голден никогда не даст роль неизвестной актрисе.
— Хелен Гэллоуэй.
— Дочь Бренды?
Ретта кивнула и закурила сигарету.
— Она шесть месяцев занималась с Надей Ростофф. Ты поразишься, когда ее увидишь.
Голден пожал плечами:
— Ты, верно, плохо меня слушала. Я не гоняюсь за титьками. Мне нужна хрупкая актриса.
Ретта рассмеялась, сообразив, что он представил себе молодой вариант Бренды.
— Она совсем не похожа на мать. Вот, взгляни.
Она протянула ему глянцевую фотографию, с удовольствием наблюдая, как скучающее выражение его лица меняется на заинтересованное.
— А играть она умеет? — спросил Голден после долгой паузы.
— Стала бы Надя тратить время на бездарь?
Ладно. Я назначу пробу на завтрашнее утро Но не слишком раскатывай губы. Если она хочет получить роль, надо, чтобы Анжела Уэйд выглядела рядом с ней, как куриный помет.
— Так и будет, — улыбнулась Ретта. — Можешь быть в этом уверен.
Впервые оказавшись на съемочной площадке, Хелен испытала настоящий ужас. Она всю ночь учила два отрывка из роли, которые ей дала Ретта, но все еще боялась перепутать текст. Когда Джек Голден подошел к ней, она замерла.
— Хелен? Я Джек Голден.
— Я знаю. Я… Куда мне встать? Голден похлопал ее по плечу:
— Расслабься, девочка. Сейчас Бонни отведет тебя к гримерше. — Он щелкнул пальцами, и к ним тут же подбежала молодая женщина. — Покажи Хелен гримерную, и пусть Елена займется ее волосами.
— Обязательно. Пошли, Хелен.
Бонни быстро провела ее в маленькую комнатку, где энергичная испанка уложила ей волосы, нанесла грим и помогла надеть выцветшее хлопчатобумажное платье. Вернувшись на площадку, Хелен целиком сосредоточилась на превращении в Нелли Говард — бедную вдову, пытающуюся спасти свое ранчо от жадных скотоводов. В фильме ее насилуют, она почти замерзает в пургу, на нее нападают индейцы. Только в последних кадрах Нелли побеждает всех врагов и выходит замуж за своего возлюбленного.
Хотя сюжет был типичной голливудской попсой, Хелен отдавала себе отчет, что потребуется настоящая эмоциональная глубина, чтобы изобразить эту страдающую женщину. Если ей не удастся вызвать симпатию и сочувствие зрителей, фильм останется мелкой пародией на тысячи других вестернов.
Они сняли две отдельные пробы — одну с актером, который играл любовника Нелли, и вторую — со злодеем банкиром, который жаждал захватить ее ранчо. Хелен с головой ушла в роль, студия исчезла, и она превратилась в Нелли Говард — одинокую женщину, пытающуюся защитить свое наследство. Едва слыша указания Голдена, она руководствовалась внутренним голосом, своим пониманием характера героини. Когда погас свет, она осталась неподвижно стоять в темноте, совершенно опустошенная., и не сразу смогла вернуться к действительности.
Несколько часов спустя Джек Голден и его помощник Хай Шорр сидели в зале, в третий раз просматривая пробу. Когда экран погас, Голден спросил:
— Ну и что ты думаешь?
— По-моему, недурно. Она очень естественна на экране. Голден фыркнул:
— Недурно?! Да у этой девчонки настоящий талант, черт побери! Вот увидишь, она ворвется в этот город, как торнадо! — Он зажег свет, повернулся к Шорру и твердо сказал: — Я буду снимать ее в «Полуночном небе».
Шорр пожал плечами:
— Она выглядит хорошо, но…
— Что? Да что с тобой, черт возьми?! Она же — чистое золото!
Шорр затянулся трубкой, не обращая внимания на выпады Голдена.
— Проба — это половина дела. Мы ведь не знаем, выдержит ли она напряжение съемок.
Голден вскочил на ноги и ударил себя кулаком в грудь:
— Еще как выдержит, я нутром это чувствую! Я за милю звезду чую! Поэтому я режиссер, а ты все еще помощник.
Шорр снова пожал плечами:
— Мы говорим о главной роли в большой картине. Почему не подождать и не попробовать кого-то еще?
— Чушь собачья! Так мы можем ее потерять. Ты думаешь, Ретта Грин станет ждать, пока мы решимся? Как же!
Я хочу снимать эту девчонку, ясно? Немедленно звони юристам!
— А как насчет Анжелы Уэйд?
— Позвони ей. Скажи, что у меня скоро будет для нее кое-что получше.
— Ей это не понравится.
— А ты сделай так, чтобы понравилось. Хоть раз оправдай свою зарплату!
Шорр тяжело вздохнул, собрал бумаги и вышел из комнаты. Как только он закрыл за собой дверь, Джек Голден включил проектор и улыбнулся, когда на экране появилось лицо Хелен.
Хелен всю ночь не спала, ворочалась в постели и жалела, что рядом с ней нет ни подруги, ни любовника. Ей хотелось успокоить нервы хорошей порцией виски, она даже открыла бутылку, но ей удалось взять себя в руки. Так легко вернуться к своим старым привычкам. Она вела эту борьбу каждую ночь, когда просыпалась от очередного кошмара. До сих пор у нее хватало сил сдерживаться, но бутылка в доме присутствовала постоянно.
Заснула Хелен только под утро, и разбудил ее рев мотора «Фольксвагена» Ретты. Накинув халат, она выбежала во двор вне себя от волнения.
Сияющая Ретта высунула голову в окно.
— Ты ее получила! Голден берет тебя в свой фильм! Хелен чуть не заплакала от облегчения.
— Контракты будут готовы днем. — Ретта вылезла из машины и обняла Хелен. — Ну, вот. Мы в начале пути.
Хелен внезапно охватила паника. Вернулась присущая ей неуверенность, она вдруг усомнилась, что сумеет вдохнуть жизнь в Нелли Говард.
— Может, мы слишком торопимся? Что, если я… Ретта посмотрела ей прямо в глаза:
— Ты обещала доверять мне. Это часть нашего договора. Помнишь?
— Да, конечно…
— Тогда ни в чем не сомневайся. Ты вполне готова.
— Я постараюсь.
— Вот и прекрасно. А теперь как насчет чашки кофе? Нам надо кое-что обсудить.
Хелен редко заходила на кухню, но ей не хотелось принимать Ретту в официальной гостиной. Там было чересчур претенциозно и к тому же слишком напоминало о Бренде.
— Ты не возражаешь, если мы пойдем на кухню? Я ненавижу остальной дом. Моя мать… Я не чувствую себя в нем комфортно.
Ретта как-то странно посмотрела на нее — с участием и в то же время со сдержанным любопытством.
— Кухня годится.
Хелен слегка успокоилась, когда они уселись за круглый дубовый стол с кружками кофе в руках. Солнце било в окна, расписывая оранжевый кафельный пол геометрическими узорами. Легкий ветерок шевелил занавески, в воздухе витал запах свежего кофе. В кухне было что-то надежное, здесь Хелен чувствовала себя в безопасности.
Ретта отпила глоток и закурила сигарету, явно ощущая неловкость.
— Во всем этом есть одна неприятная сторона, Хелен. Джек Голден хочет, чтобы в титрах стояла твоя настоящая фамилия.
Хелен прищурилась:
— И откуда же он узнал мою настоящую фамилию? Ретта посмотрела ей прямо в глаза:
— Пойми, только так я могла заставить его попробовать тебя.
Хелен отвернулась и молча уставилась в окно. В душе ее бушевала буря. Она никогда по собственной воле не вспоминала Бренду и ту ночь, которая навсегда разлучила их. Но сейчас двери в прошлое снова распахнулись, и странные видения начали мелькать перед ее глазами.
— Хелен, что случилось? — Ретта потянулась к ней и обняла, покачивая, как ребенка. — Хочешь поговорить?
Хелен покачала головой:
— Не могу. Только не о матери.
— Господи, неужели тебе так плохо жилось с Брендой?
— Не в том смысле, как ты думаешь… Пожалуйста, не расспрашивай меня!
Ретта вынула из сумки платок и протянула Хелен.
— Я хочу, чтобы ты знала: захочешь поговорить — я в твоем распоряжении.
Хелен кивнула и неохотно высвободилась из объятий Ретты.
— Может быть, когда-нибудь в другой раз. Прости, что я закатила такую истерику, Ретта.
— Все нормально. Я-то знаю, как плохо, когда болит душа.
Хелен взглянула на Ретту и увидела глубокую печаль в ее глазах — следствие когда-то пережитой, но не забытой боли. Неожиданно Хелен почувствовала, что они стали ближе, будто перешли невидимый барьер.
Они долго молчали. Потом Ретта откашлялась и спросила:
— Так что будем делать с Голденом?
— Подписывай контракт. Пусть будет мое настоящее имя.
— Знаешь, несмотря на наш уговор, я не хочу заставлять тебя. Ты можешь себе позволить подождать, наверняка будут еще предложения…
Хелен слабо улыбнулась:
— Я хочу сняться в этом фильме. Я чувствую: эта роль как раз для меня.
— Ладно, тогда днем встретимся на студии и подпишем контракт. Съемки начинаются через три недели.
Хелен согласилась, и разговор перешел на менее болезненные темы.
— Ты можешь сказать, что это не мое дело, но какого черта тебе надо торчать в этом доме? — спросила Ретта, уже собравшись уходить. — Почему не снять или не купить свой собственный?
Хелен безмерно удивилась и пожала плечами:
— Как-то никогда в голову не приходило…
— Но ты же ненавидишь это место.
— Верно. И всегда ненавидела. Но свой собственный дом… Не знаю.
— У меня есть приятельница, которая занимается недвижимостью. Я попрошу ее поискать что-нибудь для тебя.
Мысль о том, чтобы иметь дом, где ничего бы не напоминало о Бренде, внезапно показалась очень привлекательной.
— Да, попроси, пожалуйста. Только что-нибудь попроще.
Ретта поцеловала Хелен и заторопилась к машине. Хелен стояла у окна, смотрела, как она уезжает, и улыбалась. Ей казалось, что наконец-то она нашла мать, которая ее любит и заботится о ней.
Через три месяца «Полуночное небо» уже вовсю снималось, хотя проблем возникало немерено. Джек Голден стремился все довести до совершенства, но обладал совершенно невыносимым характером и регулярно поносил актеров за самые мельчайшие погрешности. Атмосфера на съемочной площадке была ужасной, и все — актеры и вспомогательный персонал — с содроганием думали о поездке на натуру в Монтану. Если Джек вел себя как маньяк в студии, где все было ему подвластно, как же он будет реагировать на капризы природы и сложности съемок на натуре? И если ветераны знали, что, несмотря на его безумие, Джек вполне способен создать фильм, который побьет все рекорды по сборам, Хелен постоянно волновалась, уверенная, что картина провалится.
Кроме всего прочего, ее беспокоил новый стиль жизни — бесконечная череда встреч и вечеринок, организованных студией. Умом она понимала, что все это делается ради рекламы, но ей было противно притворяться, что она без ума от всех этих незнакомых мужчин, которых интересовала только фотография рядом с восходящей звездой. Все ее раздражало. Она чувствовала себя одинокой и очень уставала.
Вот и сейчас, сидя напротив Ретты в модном кафетерии, Хелен ощущала на себе любопытные взгляды. Ей хотелось встретиться где-нибудь в неприметном месте: они в последнее время редко виделись, и Хелен хотелось поговорить по душам. Ретта была ее единственным другом в Голливуде, единственным человеком, который по-настоящему о ней заботился. И ей было досадно, что Ретта настояла именно на этом заведении.
— Так что же Джек выкинул на этот раз?
— Шарон Салливан убежала вся в слезах. Он обозвал ее бездарной подстилкой.
— Господи, похоже, он совсем сходит с ума! А как ты? У тебя тоже с ним трения?
Хелен пожала плечами:
— Да нет.
— Тогда почему ты в таком подавленном настроении?
— Меня выматывает ночная жизнь. Иногда мне хочется выпить, только чтобы пережить очередную вечеринку. — Хелен подняла на Ретту умоляющий взгляд. — Я так боюсь все испортить!
Ретта явно расстроилась и отодвинула свой салат на середину стола, глядя на него с отвращением.
— А как насчет ночных кошмаров? Ты все еще плохо спишь?
— Джек достал мне какие-то таблетки через студийного доктора.
Ретта нахмурилась:
— Что еще за таблетки?
— Не смотри на меня так. Это просто слабое снотворное.
Да ты что, ничего не понимаешь? Это же все наркотики! Голден травит тебя, ему бы только закончить свой гребаный фильм!
Она говорила очень громко, и люди начали оглядываться. Ретта спохватилась, натянуто улыбнулась тем, кто пялился на нее, и добавила потише:
— Хелен, обещай мне выбросить все таблетки. Если ты начнешь пить это дерьмо, не успеешь оглянуться, как превратишься в развалину.
Господи, неужели можно стать наркоманкой из-за этих маленьких черных таблеток? Напуганная гневом Ретты, Хелен послушно кивнула.
— Они все равно не очень помогают.
Ретта некоторое время молча смотрела на нее.
— Слушай, может, тебе стоит пойти к врачу, поговорить о том, что тебя беспокоит?
Хелен немедленно ощетинилась и энергично затрясла головой. Психиатр будет лезть ей в душу и в конце концов докопается до тех воспоминаний, которые она похоронила навечно.
— Я никогда этого не сделаю, никогда!
— Почему? Это же куда безопаснее, чем таблетки!
— Не надо, Ретта. Мне не нужен психиатр, и я обещаю, что выброшу таблетки…
Ретта вздохнула и беспомощно пожала плечами:
— Ладно. Я позвоню Джеку, попрошу быть поосторожнее с вечеринками. Куда он сегодня тебя посылает?
— К Марти Уолтману. Он только что женился в третий раз, и его жена хочет отпраздновать это событие.
— Прелестно! Почему бы не отказаться?
— Джек сам сказал, что я должна пойти. Тут не отвертишься.
— Тогда, похоже, у тебя нет выбора. — Ретта сжала ее руку. — Будь осторожнее, Хелен. Если уж очень будет противно, вызови такси и уезжай.
Хелен сразу почувствовала себя намного лучше и одарила ее ослепительной улыбкой.
— Все будет хорошо. Ты чересчур беспокоишься.
Сет Уайлдер выскользнул через стеклянную дверь на веранду, перешел через лужайку и плюхнулся на шезлонг около бассейна. Ему хотелось несколько минут побыть одному, но громкий шум вечеринки доносился до него через открытые окна, нарушая гармонию летнего вечера. А как было бы хорошо послушать стрекот цикад и мягкий плеск воды, бьющейся о борта бассейна…
Допив остатки своего виски. Сет откинулся на спинку, жалея, что согласился прийти на эту вечеринку. Он знал, что за ним закрепилась репутация одиночки, человека, которому наплевать на общественное мнение, но даже самые поганые голливудские газетенки никогда не связывали его имя ни с какими скандалами. Тогда, черт побери, что он делает здесь, в гостях у такой задницы, как Марти Уолтман?
Ответ был до безобразия прост: Сету Уайлдеру требовалось чудо, притом немедленно. После пяти фильмов, высоко оцененных критиками, но не давших никаких сборов, он лишился всякой финансовой поддержки. Или он сделает что-то на продажу, или поставит крест на своей карьере режиссера. Художественные достоинства — это для голодающих мечтателей и богатых стариков. В реальном мире успех оценивался только деньгами.
Задумавшись, он не заметил стоящую в тени женщину, пока она не вздохнула. Этот грустный вздох затронул какие-то потаенные струны в его душе. Сет повернул голову и всмотрелся в темноту, с трудом различив худенькую фигурку.