– Кто же такой этот феерический кретин? – фыркнул Фауст.
Они покинули площадь, двигаясь дальше.
Фауст приостановил свой обход, чтобы переговорить со сторожем. Тот был сварливым и несговорчивым стариком с лицом без малейшего проблеска ума. С его пояса свисало тяжелое кольцо с ключами от домов, жители которых оставили свое имущество на его попечение. Он собрал плату за такую свою службу, и еще получал деньги за присмотр за домами, находящимися в карантине и заколоченными, и несмотря на это выманивал еще хлеб, сыр, масло и пиво у тех, кто торопился покинуть город до лучших времен, когда болезнь перестанет свирепствовать. И это вдобавок к тому, что город платил ему регулярное жалованье за поддержание огня. Чума для него оказалась благословением.
– Добрый день, мой славный дружище Харон! – любезно поздоровался с ним Фауст, протягивая грош. – Сколько пассажиров ты собрал сегодня?
Старик в замешательстве сдвинул брови – Вагнер уже несколько раз объяснял ему эту шутку, но он по-прежнему не мог ее понять – и по обязанности рассмеялся. Грош исчез в кармане его новенького пальто военного покроя. Это было тяжелое длинное одеяние из английской шерсти, настолько ему не по росту, что снизу выглядывали только носки башмаков. Украшали это пальто два ряда блестящих медных пуговиц.
– Пятерых, сударь, четверых из во-он того дома с кривой трубой, где жила семья с двумя маленькими девчушками… ей-богу, такая жалость, хоть плачь. Вчера я слыхал, как их мать голосила, прознав, что детки занедужили. Отец сперва послал меня за лекарствами, а потом за водой. Сам не свой был, а потом сказал жене, мол, тоже приболел.
– Куда ты ходил за водой? За город?
– Нет, сударь, во-он туда за угол, рядышком.
– Продолжай.
– Хвороба сгубила их в два счета – вернулся я с ведрами, стучался-стучался, ан никто мне дверь-то не открыл. Я так понял, что отец ихний тоже занемог. Ну что тут сделаешь? Только послать за сборщиком тел да известить человека с колокольчиком[15], когда ночью будет проезжать повозка для трупов.
– Абсолютно согласен, – сухо заметил Фауст. – А прочие?
– А еще господин, что живет в красивом доме на углу. Ихняя экономка нынче утром вышла, дак он через дверь ее предупредил. Она мне прямо сказала – мол, хозяин заболел, заколоти нижние окна и закрой двери на висячие замки. Желаете зайти?
– Да, будьте добры, отоприте.
На двери они увидели свежую прокламацию:
...
ЭФФЕКТИВНОЕ ИЗЛЕЧЕНИЕ
ОТ ВСЕХ БОЛЕЗНЕЙ
Потливость, инфлюэнцу, Черную Смерть, пляску святого Витта, бубонную чуму, сифилис, оспу, сыпь на коже, корь, одержимость дьяволом и падучую – все это излечит прославленный Шорлото, недавно прибывший из Неаполя. Сверх того, свечи от мужского бессилия. Также отыскиваем клады.
Старик Харон отпер замок. Когда дверь отворилась, листовка, наклеенная поперек косяка, оторвалась.
Фауст возвратился на угол, где его дожидался Вагнер с повозкой, запряженной ослом.
– Четверо в доме с трубой и еще один в угловом.
Вагнер перекинул бутылки с одного плеча на другое, прислонил связанные носилки к ближайшей стене, снял с пояса записную книжку и маленьким свинцовым пером сделал две аккуратные записи.
– Это – дом английского шпиона, – заметил он.
Не обратив на это внимания, Фауст тихо произнес:
– Пять случаев на улице, где не должно быть ни одного. Непонятно.
(Мефистофель зловредно усмехнулся и промолчал.)
Они вошли в дом. Цокольный этаж являл собой хаос разрушения. Шкафы были вскрыты, все дверцы нараспашку, ящики вынуты, повсюду как попало валялась одежда.
Вагнер изумился.
– Кто же мог?…
– Да кто, кроме сторожа? На нем отличное пальто английского покроя. Сомневаюсь, что, уезжая, она отплатила ему таким подарком за то, что он заколотил внутри хозяина дома. А с чего бы, обкрадывая, останавливаться на одежде?
В спальне стояло зловоние, свойственное комнатам больных: запах экскрементов и безнадежности, рвоты и отчаяния. Здесь стояли несколько открытых комодов и узкая кровать. На ней лежал англичанин, Уилл Вайклиф, белый, как простыня. Его щеки ввалились, а лицо было цвета окаменелой слоновой кости. Только ярко-рыжие волосы привносили в эту картину хоть какой-то цветовой окрас. Простыни были очень грязными.
Вагнер поморщился, но промолчал. Он снял с плеча одну из бутылок и наполнил чашку.
Голова Вайклифа зашевелилась.
– Здесь кто-то есть? – слабым голосом осведомился он. – Прошу вас, скажите, что это всего лишь сон. Я видел, как рогатый враг рода человеческого склонился надо мною и смеялся, смеялся…
– Это доктор Фаустус, – ответил Вагнер. – Скоро он вас вылечит.
Подложив руку под голову больного, он поднес чашку к его губам.
– А-а, доктор Фостер, не так ли? – сказал Вайклиф, когда выпил воду. – Что ж, доктор, не буду задерживать вас. Спасибо, что пришли, и особенно за воду. Но завтра вам не стоит беспокоиться насчет меня. К тому времени я умру.
– Чепуха! – возразил Фауст. – Вы выздоровеете, подниметесь на ноги и уже через неделю снова займетесь фабриками. – Вагнер еще раз наполнил чашку, из другой бутыли. – Пейте. Это вино содержит в себе антибиотик. Только это и побольше воды – вот все, что вам требуется для выздоровления.
Вайклиф повиновался и недовольно скривился.
– Фу! Вкус омерзительнее «чумной воды» герра Шорлото.
– А-а, опять этот Шарлатан! Я нахожу этого мошенника все менее и менее забавным!
Улыбка тронула губы англичанина. Он спросил:
– Могу я вас звать просто по имени, Фостер?
– Фаустус, – строго поправил его Вагнер. – Магистр Иоганн Вильгельм Фаустус! – Он расшнуровал носилки – самые обычные, из парусины и двух шестов, – и положил их на пол возле постели.
– Слишком много латыни для моей невежественной головы. Я буду называть вас Джек, если не возражаете.
– Не возражаю, – отозвался Фауст, забавляясь как самонадеянностью этого человека, так и возмущенным выражением лица Вагнера. – Нисколько не возражаю, – повторил он.
Вдвоем они подняли шпиона с постели и положили на носилки. Один раз он вскрикнул от боли, затем затих. К тому времени когда они на тряских носилках снесли его по лестнице вниз, он уже потерял сознание.
Открывая дверь, они услышали тихий шелест рвущейся бумаги. Кто-то уже приклеил поперек новый листок. «ВЕЧНОЕ ЗДОРОВЬЕ И НЕИЗБЕЖНО ДОЛГОЕ», – так начиналась эта прокламация. Когда они положили Вайклифа на солому, которой была устлана повозка, Фауст возвратился и порвал ее в клочья. Она завершались словами: «и новый метод обучения коров танцам».
Фауст с яростью помахал листком перед лицом сторожа.
– Это Шарлатан имел наглость приклеить свой вздор, пока я находился в доме?
– Вы с ним чуточку разминулись, сударь. А он – весьма солидный человек с приятной улыбкой и в во-от такой шляпе… да ведь он вылечил тыщи народу в Париже и…
– К черту Париж! А где исцеленные им в Нюрнберге, если его методы действенны? Кто похвалит его и скажет: «Да, это благородный Шарлатан вернул меня с самого края могилы?», «Я стоял одной ногой в могиле, а он вернул меня на белый свет!», «Моя бренная плоть, трясшаяся от озноба, теперь полностью исцелилась». «По мне звонил колокол, а я все-таки стою здесь, перед вами!» Где эти мириады свидетелей? Их нет – ни здесь, ни где-нибудь в другом месте. Искать их нас отправляют в иные, далекие земли: в Амстердам, Неаполь, Париже… А может, лучше уж прямо в аду?
– Да вдруг это правда, сударь? Ведь это же наверняка правда!
Рука сторожа пошарила внутри нового военного пальто и ухватилась за что-то, висевшее у старика на шее.
– Что там у тебя, мерзавец?! – Фауст, приложив силу, разжал руку сторожа, чтобы увидеть, что в ней. Там был кусочек пергамента. Развернув его, он увидел треугольник из слов: в первой строке стояло слово ABRAXIS, а затем в каждой строке буквы убывали и сдвигались до тех пор, пока последовательность не доходила до одной только буквы А, на чем завершалась:
A B R A X I S
A B R A X I
A B R A X
A B R A
A B R
A B
A
– Сколько ты заплатил за это вздор?
– Ничего! Мне подарил это великий Шорлото, чтоб я нахваливал его укрепляющее средство людям, находящимся под моей опекой.
– Идиот! – Фауст швырнул смятую бумажку в костер и отряхнул руки. Затем он схватил старика за грудки и грозно произнес устрашающим голосом: – Сейчас я дам тебе заклинание ценнее сотни заклинаний Шарлатана. Сожги это пальто! И в следующий раз вымой руки после того, как ограбишь покойника.
Яростно крестясь, сторож отпрянул. Фауст же погасил свою вспышку гнева и двинулся прочь, но сбавил шаг, чтобы напоследок крикнуть через плечо:
– И как следует вычищай грязь из-под ногтей!
В повозке у Вайклифа внезапно начались конвульсии.
– Нет! – пронзительно кричал он. – О Господи, защити меня от его смеха, убереги от его зубов! – Он вскинул руки со скрюченными пальцами. Вагнер удерживал его, придавливая к соломе, а Фауст помогал, привязывая руки Вайклифа со своей стороны. – Меня лижут языки пламени ада, а черные псы бегают вокруг с ухмылками. О, как болит живот. О, его зубы!
Всю дорогу до монастыря Вайклиф жаловался на демонов.
Единственное место во всем городе, где не было уныния, – это чумная кухня монастыря Святой Екатерины.
Лица горели от возбуждения и жары; насельницы кипятили для своих пациентов воду для питья и варили в огромном котле кашу-размазню с яблочной подливкой. Запахи яблок, овса и дуба смешивались с ароматом поджаренного хлеба и свежевыстиранного белья, которое перед просушкой протаскивали через отжимные ролики. Здесь трудились не покладая рук двадцать с лишним монахинь, и все до единой прекрасно понимали серьезность своей работы, да к тому же они как-никак были женщинами. В воздухе витало веселье.
Вот доказательство, если, конечно, оно кому-нибудь нужно, – сказал Мефистофель, – что истинное счастье приходит лишь от удовлетворения, что ты виртуознее своих соперников, и уверенности, что эти ублюдки знают об этом.
– Магистр Фаустус. – Из отведенного для больных помещения выплыла Мать Святых Уз Христовых, грозная управительница, из тех, перечить которым – себе дороже. За ней по пятам шла пухленькая и отчего-то кажущаяся совсем домашней монахиня. – Можно ли попросить вас провести встречу с новыми членами нашего ордена?
– Новыми членами ордена? – удивленно переспросил Фауст. – Когда большинство приличных семейств сбежали, а те, кто остался, прячутся?
– В последние дни у нас появилось несколько переобращенных, – ответила мать Святых Уз с явным удовлетворением. – Все они из Святой Клары.
– А-а-а…
Обитель Святой Клары отвергла помощь Фауста. Он знал, что оно так наверняка и будет, но все же публично обратился к ним, чтобы нельзя было отрицать, что он пытался это сделать. В их распоряжении была больница, тогда как у монахинь Святой Екатерины ее не было, и это обстоятельство делало их – формально – его союзниками. Тем не менее они были слишком старомодными, чтобы допустить использование его указаний. Таким образом, заранее зная, что ему не удастся уговорить их мать-настоятельницу, Фауст, не стал прилагать максимум усилий для убедительности доводов, равно как и не слишком суетился в этом плане. Он рассказал ей вполне достаточно, чтобы она могла убедиться в действенности его методов, но все же она отвергла возможность их использовать.
– Они послужат нам великолепной контрольной группой, – заверил он Вагнера.
В отличие от них, Мать Святых Уз уделила Фаусту час, затем позволила ему занять все ее послеобеденное время. Он принес к ней в кабинет свой новый бинокулярный микроскоп и начал открывать ей сад неземного наслаждения: изящные ветвистые структуры и сочлененные сферы, пульсирующие полупрозрачные микроскопические организмы, резвящиеся в теплом океане капли воды. Она полюбовалась на вольвокс, похожий на мерцающее зеленое стекло; одноклеточное в форме туфельки и голубоватую парамецию; инфузории, плавающие в свежей воде, с трубочками, похожими на хоботки насекомых; прозрачных ротифер с ярко окрашенными органами и целыми кольцами ресничек, вихрящихся вокруг их порошиц в форме раструбов; изысканно кружевные диатомеи в форме окружностей, листьев, песочных часов и всего прочего, что подскажет игра воображения. Затем, убедившись, что она буквально зачарована увиденным, он показал ей вибрион в его стремительном, неустанном движении.
– Вот, – пояснил он, – это змей в вашем саду и причина нынешней чумы.
Толстые занавеси были закрыты так, что полоска света попадала лишь на микроскопа. Мать Святых Уз наклонилась к нему, еле слышно шурша накрахмаленной рясой. В круге света по-пчелиному суетились какие-то создания не больше пылинки; они, толкаясь, описывали кривые спирали, что напоминало множество пузырей. Хотя и не обладающие разумом, эти создания-меньше-головастика все-таки казались целеустремленными, ибо неустанно метались в своих произвольных передвижениях. Женщина с торжественным видом изучала Зверя, очевидно стараясь постичь присущее ему зло.
Затем Фауст предъявил последнее предметное стекло:
– А вот организм, который будет исцелять.
К этому моменту она понимала уже достаточно, чтобы удовлетворить его просьбу. Но он пока ее не высказал. «Это – соблазн, – подсказал Мефистофель. – Потерпи. Нельзя просить у нее ни о чем, пока она сама не решила тебе это предоставить».
Вместо этого Фауст заговорил с настоятельницей о систематике микроорганизмов и патогенезе заболевания. Он объяснил распространение эпидемий грязью на руках и переносом заразы животными. Изложил методы, посредством которых источники болезни можно определить и изолировать. Затем обсудил вопросы гигиены и основные принципы ухода за больными, бегло коснувшись вакцинации. Он выслушивал вопросы и отвечал на них, напрочь позабыв про снисходительный тон. День уже шел к концу, небо начало блекнуть.
Когда он завершил свои пояснения, Мать Святых Уз на мгновение закрыла глаза для молчаливой молитвы, а потом обещала свою полную и безграничную поддержку до последнего гроша и последней насельницы.
Вот так получилось, что монахини Святой Екатерины наливали воду и готовили кашу, тогда как монахини Святой Клары молились о заступничестве святых. Монахини Святой Екатерины меняли одеяла и простыни. Монахини Святой Клары занимались тем, что укрощали плоть. Монахини Святой Екатерины применяли антибиотики. Монахини Святой Клары выставляли перед всеми коленную чашечку своей святой покровительницы.
Вскоре горожане уже хорошо знали, в какой больнице люди выздоравливают, а в какой – умирают.
– Сестра Пелагия от отца ордена кающихся грешников работала в аптеке, – сообщила Мать Святых Уз. – Думаю, ей не сложно будет взяться за приготовление антибиотиков.
С еще большей охотой она возьмется за распространение сплетен, – сказал Мефистофель. – Эта милая дама – самая поразительная болтушка в Германии. Доверь ей секрет – и в понедельник следующей недели его уже не признают за новость при дворе китайского императора.
– С удовольствием обучу ее.
Фауст провел молодую монахиню к печи, откуда доставали буханки свежевыпеченного хлеба, крошили и запихивали в стеклянные бутыли.
– Первый шаг, – пояснил он, – прокипятить бутылки. Они должны быть стерильными, потому что хлеб служит питательной средой для нашего грибка. После того как бутылки охлаждены, а хлеб помещен внутрь, их прививает сестра Мария Магдалина.
Возле стола сидела монахиня, похожая на осетра в очках. Иногда она поднимала глаза, чтобы поздороваться с кем-нибудь кислым кивком, потом снова возвращалась к работе. Перед ней стояло огромное блюдо с горой хлеба, поросшего сине-зеленым пушком. Проворными движениями монахиня нанизывала крупинки вещества на вязальную спицу, которую затем глубоко погружала в наполненную хлебом бутыль.
– Плесень, которую вы видите, это Streptomyces fausti, микроскопический плесневый грибок.
Сестра Ева закупоривала бутылки после привития грибка и клала их на полку, устроенную рядом с печами. Уже много полок были заполнены бутылками.
– Этот организм нуждается в тепле, чтобы размножаться и расти – а где же найдется место получше, чем здесь?
– Я… да, вижу. – Сестра Пелагия явно находила все эти действия нелепыми и бессмысленными; но точно так же было очевидно, что она разобралась и справится с ними. Фауст привлек ее внимание к следующему этапу.
Сестра Джульетта Илоиза проверяла те бутыли, где слой плесени уже стал толстым: вынося каждую на свет, тщательно изучала. Некоторые она убирала обратно, а некоторые – отставляла в сторону. Фауст взял одну из последних.
– Вот, посмотрите внимательно. Видите, на пушк? появляются золотистые капли, похожие на росу, видите, как они образуются? – Он поднял бутыль, ожидая кивка сестры Пелагии. – Это – наше лекарство.
– Что это?
– Это оружие, – ответил Фауст, – всеобщей войны – и эта молчаливая война в природе такова, что в действительности без нее жизнь была бы невозможна. Сомневаетесь? Что ж, уверяю вас, даже самые обычные грибы, что растут в лесу, ведут между собою войну. Они воюют за территорию, за господство, за то место, где будут произрастать. Эта древняя битва идет так давно, что некоторые грибы даже научились создавать оружие. Наша золотистая роса – из их числа, она производит яд, смертельный для противника. По счастью, этот яд весьма смертелен и для нашего врага.
Под руководством Фауста сестра Пелагия раскупорила бутыль с этой прелестной росой и наполнила ее по горлышко вином.
– Превосходно! – воскликнул Фауст. Монахиня зарделась от удовольствия. – А теперь опять закупорьте ее, и пусть теперь настоится. Мы будем давать зараженным настоявшееся вино отмеренными порциями. Обычно вполне достаточно пинты в день. Только это и побольше воды – будет довольно, чтобы поднять на ноги любого.
Глаза пухленькой молодой монахини загорелись.
– Это кажется так просто!
– И в самом деле просто. А все потому, что грибы уже проделали сложнейшую работу по очистке вещества от примесей. Вагнер!
Его помощник, не промолвив ни слова, протянул ему листок бумаги и графитовый карандаш. Фауст быстро написал вторым на первом.
4-dimethylamino-1,4,4?,5,5?,6,11,12?-octahydro-3, 6, 10, 12,12?-pentahydroxy-6-methyl-1,11, – dioxo-2-napthacencarboxamid.
– Это самый простой способ описать химическую структуру получившегося вещества. Великолепная штучка!
Сестра Пелагия молча кивнула.
Сестра Анна украла этой ночью расческу, – сказал Мефистофель, – от нервного возбуждения. Воистину мелочь, и о пропаже почти сразу забыли. И все же монастырь – рассадник злобы и зависти, и если об этом прознают, ей конец. Отведи ее к сушилке белья и сообщи, что тебе все известно. Она закричит. Можешь закатить ей парочку пощечин. Однако она даст тебе обследовать все отверстия, какие ты только пожелаешь.
Фауст не обратил на него внимания.
Тень беспокойно переметнулась с одного края его поля зрения на другой.
Не заблуждайся. Эти монахини – все распутницы. Сестра Геенна по ночам берет толстую освященную свечу и…
– Ты когда-нибудь слышала, – спросил Фауст, – о якобы целителе по имени Шарлатан?
– О Шорлото? О да. Шорлото знают все. У него еще такая чудн?я шляпа… К тому же он очень богат. Купил у моего отца несколько самых сильных ароматических веществ и заплатил за них золотом из кошелька, тугого, как попка младенца. Еще он неугомонный, как муха; он то там, то здесь – и люди на улицах кланяются ему, памятуя о загадочных исцелениях в Польше и Московии. Говорят, он – современный Асклепий. Но что меня удивляет – он постоянно улыбается, а ведь это неестественно. Он живет с вульгарной бабой, которую зовут Брита Шпрингиндемрозен – у нее, поговаривают, мужей больше, чем пальцев, а пальцев у нее по шесть на каждой руке. Однако мне очень мало известно о ее происхождении.
Мисс Фкустенскок как-то обслужила пятерых одновременно. Чтобы удовлетворить столь изобретательную и крепкую…
Фауст быстро повернулся к сестре Марии Магдалине.
– Я внезапно почувствовал слабость, мне нужно укрепиться молитвой. Если в часовне сейчас никого нет…
Старая монахиня положила спицу.
– Обычно, – сказала она, – мужчины на второй этаж не допускаются. – Ее лицо словно треснуло пополам, что, видимо, следовало счесть за улыбку. – Но для вас, доктор, правил не существует.
Свет в часовне был от единственного розового окошка. Фауст встал на колени и сложил руки. Облака в небе разошлись, и он оказался залит чистым священным светом.
– Прекрати дразниться, – промолвил Фауст.
Тень переместилась от света и заплясала на краю его поля зрения.
– Фауст, почему ты следуешь далеко не всем моим советам? Я тут, понимаешь ли, стараюсь…
– Запрещаю тебе непрестанно бубнить о слабостях этих женщин. Я не хочу обладать никакой другой женщиной, кроме одной-единственной.
– Вряд ли они когда-нибудь кому-то об этом расскажут.
– Тебе не понять той чистой невинной любви, которую я испытываю к Маргарите.
– Да, не понять. Я не понимаю твою чистую невинную любовь, поскольку не верю в нее. Разве ты не говорил, что хотел бы трахнуть Маргариту? Разве не утверждал, что ее лоно настолько божественно, что твой член должен освятить этот невинный и непорочный орган? Если так, то разве твои предыдущие удовольствия не лишают благочестивости это священное совокупление?
– Помолчи, насмешник, – утомленно произнес Фауст.
Тень успокоилась.
– Как поживает Маргарита? – спросил он спустя некоторое время.
– Недурно. Она часто думает о тебе, и душа ее в смятении: порой Маргарита верит, что любит тебя, порой – что не вполне, но способна этому научиться, а порой – что все же любит, но всякий раз неверно истолковывает твои намерения. Как-то она читала родителям вслух твои письма, но так, что никто даже не заподозрил, каковы ее чувства, а потом не раз размышляла в одиночестве, ибо скрытое выражение страсти смогли прочесть только ее глаза. Каждый день ведет ее в твои объятья.
– Но это же превосходные новости! Удивляюсь, что ты с такой готовность рассказал мне об этом.
– Почему бы не так?
– Обычно ты стараешься уязвить меня не в такой утонченной манере.
– Моя ненависть слишком сильна и всеобъемлюща, чтобы сосредотачиваться на тебе лично. Представь крошечную молекулу в огромном потоке рвоты размером с Амазонку. Едва ли важно, куда ты устремишься, против течения или по нему, – река все равно вынесет тебя к пункту твоего назначения. Изливая ненависть на реку, должен ли я беспокоиться о судьбе какой-то молекулы? Будь счастлив, если пожелаешь! Лечи болезни, если хочешь. Если тебе угодно, делай много добра.
Вагнер дожидался, когда Фауст возвратится из часовни. Вдвоем они совершили обход комнат с больными, наблюдая и записывая, как протекает болезнь у пациентов.
Монахини Святой Екатерины за отсутствием своей больницы приспособили для ухода за больными монастырский подвал. Ради приличия они разделили больных мужчин и женщин. На большее их организационных способностей уже не хватило. В больнице было очень тесно, люди были уложены в палаты как сельди в бочку, а кровати поставили весьма необдуманно, поэтому местами пройти от одной к другой представляло некоторую трудность.
Для Фауста вдвойне.
Проход через больницу представлял для него нечто более сложное, чем просто прогулку. Мужчины лихорадочно хватали его за руку и громко призывали на помощь святых. Женщины целовали тыльную сторону ладони. Со слезами на глазах обещали мессу в его честь, зажечь свечи, назвать его именем детей. И просьбы их бывали поистине странными.
Фауст всегда считал это самой отрадной частью дня.
Как обычно, он воображал больничное отделение таким, каким оно могло бы стать: капельницы с физиологическим раствором, мониторы электронных устройств, отделение рентгеноскопии и компьютерно-аксиальной томографии, запас жизненно важных органов, готовых к трансплантации, и искусственной крови, в достаточном количестве, чтобы восполнить любую естественную потерю. Он мысленно уже видел те времена, когда, введя в человеческое тело катетеры и используя массаж, можно будет, несмотря на тяжелейшие повреждения, поддерживать жизнь, если в нем остается хоть толика воли к выживанию.
Уилл Вайклиф лежал в отдельной палате, одна стена которой была из простыни, а остальные ранее служили тупиком коридора. Фауст с Вагнером протиснулись к больному.
Рыжеволосый англичанин чувствовал себя значительно лучше. Он слабо улыбнулся, когда они вошли.
– Рад вас видеть, Джек. Смышленый малый, не так ли?
Вагнер фыркнул.
– Кое-кто зовет меня так, – отозвался Фауст, отвечая улыбкой на улыбку.
– Отлично, Джек. Слышал, вы беспокоились насчет того парня, Шорлото. Мне рассказала об этом одна из монахинь. Знаю, что по мне не скажешь, но я умею ответить добром своим друзьям. – Он понизил голос: – Уж не знаю, как вы к нему относитесь. Но если возникнет какая-нибудь серьезная неприятность, что ж, у меня на службе состоят определенные молодцы, которые могли бы…
– Успокойтесь, – произнес Фауст. – Успокойтесь и выздоравливайте. Это все, чего я от вас требую.
Фауст для удобства снял комнату в харчевне близ монастыря. Иногда он спал там, иногда – в мастерской. Это зависело от того, где и когда он валился с ног от усталости. Сегодня они с Вагнером заглянули в харчевню, чтобы разложить свои карты и добавить свежие данные к совокупному итогу недели, отмечая черными чернильными точками местоположения новых заболевших.