Страница:
Лейстер открыл рот, собираясь что-то сказать. Но сидевшая сзади Тамара, дотронувшись до его руки, сказала голосом таким тихим, что больше никто не услышал:
— Пожалуйста. Не надо все портить.
На мгновение Лейстер застыл, не зная, что ответить. А потом нерешительно расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Когда он освободился от нее, кто-то уже стянул с него брюки. Лейстер поцеловал Джиллиан — поцелуй был долгим и страстным, — и она положила его руку себе между ног. Там было очень влажно. Он глубоко засунул в нее палец.
Это было странно. Странно и забавно — внезапно оказаться так близко с кем-то, на кого ты никогда не обращал особого внимания. Сбоку вынырнул Патрик, пробормотал что-то вроде: «Извиняюсь», и Джиллиан направила его голову туда, где только что находилась рука Лейстера. А тот вдруг почувствовал, как рот Тамары обхватил его член, и, не в силах сдержаться, тихо застонал. Откуда-то появилась Кати и прижала свою грудь к губам Лейстера. Он начал ласкать ее сладкий сосок.
А потом все смешалось. Было очень стыдно и очень приятно.
На следующее утро за завтраком Лейстер заметил, как вокруг обеденного стола гуляют кокетливые, чуть стеснительные улыбки и легкие, почти незаметные прикосновения. Это удивило его. Сам он проснулся смущенным, виноватым из-за того, что вытворял вчера. Лейстер никогда не был особо религиозен, но такие вещи все равно казались ему неправильными, несовместимыми с нормальным положением вещей.
Остальные вроде бы не испытывали ничего подобного. Ну что же: они молоды, только что из института. Собственная сексуальность оставалась для них чем-то непознанным, неизведанным, манящим. Они экспериментировали с открытостью, на которую он, практически их ровесник, никогда бы не осмелился.
Но Лейстер постарался не показать своего смущения. Наконец-то в группе наступил мир, а мир был важнее всего на свете. Он должен притворятся таким же довольным, как и все остальные. Ложь во спасение.
Поэтому, когда Далджит погладила его по плечу, Лейстер прижался к ней в ответ, а увидев, что Нильс и Кати взялись за руки, положил сверху и свою ладонь. Палеонтолог старался казаться спокойным и улыбаться окружающим, не отводя глаз. Он выжидал, пока не решил, что пришел нужный момент.
Мысленно глубоко вздохнув, Лейстер произнес:
— Я тут думал по поводу руководства группой…
Некоторые заметно напряглись, а Джамал сказал:
— Да я в общем-то не хотел… — Голос его увял.
— Нет, нет, вы не поняли. Я не о том, кто будет главным. Я предлагаю обойтись без руководства вообще.
Все внимательно, не моргая, смотрели на Лейстера.
— Когда мы были экспедицией, нам, несомненно, был нужен кто-то, кто распределял бы обязанности и давал задания. Но теперь все по-другому. Нас всего одиннадцать. Почему мы не можем собираться вместе — вот как сейчас — и решать проблемы по мере их поступления?
— Голосованием, что ли? — уточнила Лай-Цзу.
— Нет. Я считаю, мы должны делать только то, с чем будут согласны все до единого. Никаких недовольных, никаких воздержавшихся.
— А получится? — спросил кто-то.
— Моя подруга писала как-то работу по лингвистике, — сказала Далджит. — Изучала язык индейцев сиу. Так вот она рассказывала, что сиу просто свихнулись на консенсусах. Собираются, например, чтобы написать какое-то сообщение для прессы, и пока каждый из присутствующих не выразит свое согласие с формой конверта и цветом бумаги, ни слова не будет сказано по поводу содержания документа. Подруга говорила, что чужаков это может довести до безумия. Но при этом у сиу почти не происходит серьезных конфликтов.
— Это вызовет сплошные разговоры, — с сомнением сказал Патрик.
— А нам и некуда спешить, — парировала Далджит.
— Если нужно, я готов поменьше смотреть телевизор, — подал голос Чак.
Вокруг стола пробежал смешок.
В конце концов все согласились с идеей Лейстера. Затем стали обсуждать расписание работ. Обиды развеялись, компромиссы оказались достигнуты, договоренности установлены. Наконец Джамал, хлопнув в ладоши, заявил:
— Я не знаю, как остальные, а у меня полно работы. Поэтому если на повестке дня больше ничего не стоит…
— Еще один вопрос, — перебил его Лейстер. — Я думаю, нам нельзя забывать о науке. Мы так увлеклись проблемами выживания, что совсем забыли, зачем приехали. Мы здесь, чтобы проводить исследования, и мне кажется, пора их начать.
На секунду воцарилась тишина. Затем:
— Я все ждал, когда же кто-нибудь скажет это, но…
— И я!
— Я уже готова была предложить это сама!
— Итак, — сказала Тамара, — все согласны. Прекрасно. И что мы будем делать? Что мы будем искать?
Все повернулись к Лейстеру.
Он смущенно закашлялся. Авторитет самого опытного был приятней, чем авторитет главы экспедиции, однако палеонтолог все же смутился, принимая его.
— Вопрос поставлен немного некорректно, — ответил он. Конрад Лоренц не говорил себе: «Я хочу открыть импринтинг у новорожденных утят» и не начинал искать конкретные доказательства. Он просто очень тщательно собирал данные и изучал их, пока не получил результат. Нам нужно сделать то же самое. Наблюдать, записывать, обсуждать, анализировать. Рано или поздно мы что-нибудь да выясним.
Патрик чуть улыбнулся.
— Да, но ведь должно быть что-то, на что мы надеемся. Чтобы впереди маячила какая-то идея.
— Да ради Бога! Самая простая идея — от чего вымерли динозавры.
— Большой метеорит. Приливные волны, ураганы, ядерная зима, пищи нет. Конец.
— А крокодилы выжили. Некоторые из них стали огромными. Птицы выжили. А ведь, строго говоря, они тоже динозавры. Что сделало наземных ящеров такими чувствительными к последствиям падения метеорита? Я, например, не могу отделаться от мысли, что это связано с утерей ими разнообразия на протяжении последних миллионов лет мезозоя.
— Но здесь же полно динозавров! — запротестовала Кати.
— Полно отдельных особей. Но по сравнению с предыдущими эпохами совсем немного видов. И те, что остались, очень чувствительны к изменениям окружающей среды.
— Я этого не замечаю, — сказал Патрик. — Они кажутся такими здоровыми, выносливыми. По-моему, они прекрасно адаптированы к окружающей среде.
— Может быть, даже слишком адаптированы. Чаще всего вымирают как раз те виды, которые занимают четко определенную нишу. Они не в состоянии выжить, если эта ниша внезапно меняется или пропадает вообще. Именно поэтому столько видов исчезло в двадцатом веке, несмотря на то, что поголовное истребление животных, практиковавшееся в веке девятнадцатом, свелось практически к нулю. Когда люди уничтожают среду обитания, животному становится некуда идти.
Они проговорили до полудня, потому что могли себе это позволить. Хижина построена, еды хватит на неделю, можно даже не залезать в привезенные из дома запасы. А главное — так хотелось вновь почувствовать себя студентами, пусть и вдали от университета. Учеба придавала уверенности в себе, лекции и обсуждения — забытое чувство сотрудничества. Все становилось на свои места.
Тут кто-то сообразил, что время к обеду, а посуда не мыта. И все бросились убирать и готовить, согласно утвержденному только что расписанию.
Тамара задержалась, чтобы перемолвиться словечком с Лейстером.
— Снимаю шляпу. Ты собрал всех воедино. Я уж и не думала, что это возможно.
Лейстер взял ее руку, легонько поцеловал один из пальцев и не отпустил. Он чувствовал себя мошенником. Лейстер и в палеонтологи-то подался частью из-за того, что общаться с динозаврами легче, чем с людьми. Притворяться было очень неприятно.
— Я думаю, мне помогла прошлая ночь.
— Прошлая ночь прошла чудесно, — улыбнулась она, — но она просто случилась, вот и все. А это утро ты явно продумал.
— Ну, может быть, немножко, — согласился палеонтолог. — Проблема в том, что, когда ты начинаешь просто выживать, мир вокруг становится ледяным и враждебным. Нам необходима цель, чтобы перестать чувствовать себя горсткой человеческого тепла среди первобытной дикости. Тоненькой свечкой посреди ночи.
— Ты действительно считаешь, что научные исследования могут стать такой целью?
— Да. Во всяком случае, для меня. Может быть, потому, что в детстве я был очень одинок, и учеба являлась единственным, что держало меня на плаву. Поиск истины — прекрасный повод жить.
— Не слишком ли напыщенно?
— Возможно. Но я настаиваю на том, что знание лучше неизвестности.
Лейстср помолчал.
— Однажды я побывал в Уппсале, в Швеции. В кафедральном соборе я нашел надгробный камень Линнея.
— Ты имеешь в виду Карла Линнея? Создателя биологической классификации?
— Точно. Это был очень красивый надгробный камень: с ископаемыми белемнитами, перечеркнувшими его поверхность подобно двум кометам. Сам Линней даже не знал, что такое ископаемые. В его время Вольтер совершенно серьезно предполагал, что это — окаменевшие остатки еды пилигримов. И все же они находятся там, как два стража, поставленных самой Природой в благодарность за то, что Линней сделал для нее.
Он отпустил руку девушки.
— Почему меня это успокаивает? Не знаю. И все же это так.
После обеда Лейстер остался, чтобы поработать в коптильне, а Кати возглавила группу, отправившуюся делать первые наблюдения. Уходя, они смеялись и болтали, как дети. Беспечные и бесшабашные. Глядя им вслед, Лейстер почувствовал щемящую тоску, какую, наверное, чувствуют родители, впервые отправляя ребенка в самостоятельную поездку.
Он так хотел защитить их и не мог. Всех взбодрила вчерашняя ночь, но ни веселье, ни близость друг к другу не спасут от окружающих опасностей. Нужно постоянно быть настороже. В этом мире ночь принадлежит млекопитающим, но днем по-прежнему правят динозавры.
11
— Пожалуйста. Не надо все портить.
На мгновение Лейстер застыл, не зная, что ответить. А потом нерешительно расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Когда он освободился от нее, кто-то уже стянул с него брюки. Лейстер поцеловал Джиллиан — поцелуй был долгим и страстным, — и она положила его руку себе между ног. Там было очень влажно. Он глубоко засунул в нее палец.
Это было странно. Странно и забавно — внезапно оказаться так близко с кем-то, на кого ты никогда не обращал особого внимания. Сбоку вынырнул Патрик, пробормотал что-то вроде: «Извиняюсь», и Джиллиан направила его голову туда, где только что находилась рука Лейстера. А тот вдруг почувствовал, как рот Тамары обхватил его член, и, не в силах сдержаться, тихо застонал. Откуда-то появилась Кати и прижала свою грудь к губам Лейстера. Он начал ласкать ее сладкий сосок.
А потом все смешалось. Было очень стыдно и очень приятно.
На следующее утро за завтраком Лейстер заметил, как вокруг обеденного стола гуляют кокетливые, чуть стеснительные улыбки и легкие, почти незаметные прикосновения. Это удивило его. Сам он проснулся смущенным, виноватым из-за того, что вытворял вчера. Лейстер никогда не был особо религиозен, но такие вещи все равно казались ему неправильными, несовместимыми с нормальным положением вещей.
Остальные вроде бы не испытывали ничего подобного. Ну что же: они молоды, только что из института. Собственная сексуальность оставалась для них чем-то непознанным, неизведанным, манящим. Они экспериментировали с открытостью, на которую он, практически их ровесник, никогда бы не осмелился.
Но Лейстер постарался не показать своего смущения. Наконец-то в группе наступил мир, а мир был важнее всего на свете. Он должен притворятся таким же довольным, как и все остальные. Ложь во спасение.
Поэтому, когда Далджит погладила его по плечу, Лейстер прижался к ней в ответ, а увидев, что Нильс и Кати взялись за руки, положил сверху и свою ладонь. Палеонтолог старался казаться спокойным и улыбаться окружающим, не отводя глаз. Он выжидал, пока не решил, что пришел нужный момент.
Мысленно глубоко вздохнув, Лейстер произнес:
— Я тут думал по поводу руководства группой…
Некоторые заметно напряглись, а Джамал сказал:
— Да я в общем-то не хотел… — Голос его увял.
— Нет, нет, вы не поняли. Я не о том, кто будет главным. Я предлагаю обойтись без руководства вообще.
Все внимательно, не моргая, смотрели на Лейстера.
— Когда мы были экспедицией, нам, несомненно, был нужен кто-то, кто распределял бы обязанности и давал задания. Но теперь все по-другому. Нас всего одиннадцать. Почему мы не можем собираться вместе — вот как сейчас — и решать проблемы по мере их поступления?
— Голосованием, что ли? — уточнила Лай-Цзу.
— Нет. Я считаю, мы должны делать только то, с чем будут согласны все до единого. Никаких недовольных, никаких воздержавшихся.
— А получится? — спросил кто-то.
— Моя подруга писала как-то работу по лингвистике, — сказала Далджит. — Изучала язык индейцев сиу. Так вот она рассказывала, что сиу просто свихнулись на консенсусах. Собираются, например, чтобы написать какое-то сообщение для прессы, и пока каждый из присутствующих не выразит свое согласие с формой конверта и цветом бумаги, ни слова не будет сказано по поводу содержания документа. Подруга говорила, что чужаков это может довести до безумия. Но при этом у сиу почти не происходит серьезных конфликтов.
— Это вызовет сплошные разговоры, — с сомнением сказал Патрик.
— А нам и некуда спешить, — парировала Далджит.
— Если нужно, я готов поменьше смотреть телевизор, — подал голос Чак.
Вокруг стола пробежал смешок.
В конце концов все согласились с идеей Лейстера. Затем стали обсуждать расписание работ. Обиды развеялись, компромиссы оказались достигнуты, договоренности установлены. Наконец Джамал, хлопнув в ладоши, заявил:
— Я не знаю, как остальные, а у меня полно работы. Поэтому если на повестке дня больше ничего не стоит…
— Еще один вопрос, — перебил его Лейстер. — Я думаю, нам нельзя забывать о науке. Мы так увлеклись проблемами выживания, что совсем забыли, зачем приехали. Мы здесь, чтобы проводить исследования, и мне кажется, пора их начать.
На секунду воцарилась тишина. Затем:
— Я все ждал, когда же кто-нибудь скажет это, но…
— И я!
— Я уже готова была предложить это сама!
— Итак, — сказала Тамара, — все согласны. Прекрасно. И что мы будем делать? Что мы будем искать?
Все повернулись к Лейстеру.
Он смущенно закашлялся. Авторитет самого опытного был приятней, чем авторитет главы экспедиции, однако палеонтолог все же смутился, принимая его.
— Вопрос поставлен немного некорректно, — ответил он. Конрад Лоренц не говорил себе: «Я хочу открыть импринтинг у новорожденных утят» и не начинал искать конкретные доказательства. Он просто очень тщательно собирал данные и изучал их, пока не получил результат. Нам нужно сделать то же самое. Наблюдать, записывать, обсуждать, анализировать. Рано или поздно мы что-нибудь да выясним.
Патрик чуть улыбнулся.
— Да, но ведь должно быть что-то, на что мы надеемся. Чтобы впереди маячила какая-то идея.
— Да ради Бога! Самая простая идея — от чего вымерли динозавры.
— Большой метеорит. Приливные волны, ураганы, ядерная зима, пищи нет. Конец.
— А крокодилы выжили. Некоторые из них стали огромными. Птицы выжили. А ведь, строго говоря, они тоже динозавры. Что сделало наземных ящеров такими чувствительными к последствиям падения метеорита? Я, например, не могу отделаться от мысли, что это связано с утерей ими разнообразия на протяжении последних миллионов лет мезозоя.
— Но здесь же полно динозавров! — запротестовала Кати.
— Полно отдельных особей. Но по сравнению с предыдущими эпохами совсем немного видов. И те, что остались, очень чувствительны к изменениям окружающей среды.
— Я этого не замечаю, — сказал Патрик. — Они кажутся такими здоровыми, выносливыми. По-моему, они прекрасно адаптированы к окружающей среде.
— Может быть, даже слишком адаптированы. Чаще всего вымирают как раз те виды, которые занимают четко определенную нишу. Они не в состоянии выжить, если эта ниша внезапно меняется или пропадает вообще. Именно поэтому столько видов исчезло в двадцатом веке, несмотря на то, что поголовное истребление животных, практиковавшееся в веке девятнадцатом, свелось практически к нулю. Когда люди уничтожают среду обитания, животному становится некуда идти.
Они проговорили до полудня, потому что могли себе это позволить. Хижина построена, еды хватит на неделю, можно даже не залезать в привезенные из дома запасы. А главное — так хотелось вновь почувствовать себя студентами, пусть и вдали от университета. Учеба придавала уверенности в себе, лекции и обсуждения — забытое чувство сотрудничества. Все становилось на свои места.
Тут кто-то сообразил, что время к обеду, а посуда не мыта. И все бросились убирать и готовить, согласно утвержденному только что расписанию.
Тамара задержалась, чтобы перемолвиться словечком с Лейстером.
— Снимаю шляпу. Ты собрал всех воедино. Я уж и не думала, что это возможно.
Лейстер взял ее руку, легонько поцеловал один из пальцев и не отпустил. Он чувствовал себя мошенником. Лейстер и в палеонтологи-то подался частью из-за того, что общаться с динозаврами легче, чем с людьми. Притворяться было очень неприятно.
— Я думаю, мне помогла прошлая ночь.
— Прошлая ночь прошла чудесно, — улыбнулась она, — но она просто случилась, вот и все. А это утро ты явно продумал.
— Ну, может быть, немножко, — согласился палеонтолог. — Проблема в том, что, когда ты начинаешь просто выживать, мир вокруг становится ледяным и враждебным. Нам необходима цель, чтобы перестать чувствовать себя горсткой человеческого тепла среди первобытной дикости. Тоненькой свечкой посреди ночи.
— Ты действительно считаешь, что научные исследования могут стать такой целью?
— Да. Во всяком случае, для меня. Может быть, потому, что в детстве я был очень одинок, и учеба являлась единственным, что держало меня на плаву. Поиск истины — прекрасный повод жить.
— Не слишком ли напыщенно?
— Возможно. Но я настаиваю на том, что знание лучше неизвестности.
Лейстср помолчал.
— Однажды я побывал в Уппсале, в Швеции. В кафедральном соборе я нашел надгробный камень Линнея.
— Ты имеешь в виду Карла Линнея? Создателя биологической классификации?
— Точно. Это был очень красивый надгробный камень: с ископаемыми белемнитами, перечеркнувшими его поверхность подобно двум кометам. Сам Линней даже не знал, что такое ископаемые. В его время Вольтер совершенно серьезно предполагал, что это — окаменевшие остатки еды пилигримов. И все же они находятся там, как два стража, поставленных самой Природой в благодарность за то, что Линней сделал для нее.
Он отпустил руку девушки.
— Почему меня это успокаивает? Не знаю. И все же это так.
После обеда Лейстер остался, чтобы поработать в коптильне, а Кати возглавила группу, отправившуюся делать первые наблюдения. Уходя, они смеялись и болтали, как дети. Беспечные и бесшабашные. Глядя им вслед, Лейстер почувствовал щемящую тоску, какую, наверное, чувствуют родители, впервые отправляя ребенка в самостоятельную поездку.
Он так хотел защитить их и не мог. Всех взбодрила вчерашняя ночь, но ни веселье, ни близость друг к другу не спасут от окружающих опасностей. Нужно постоянно быть настороже. В этом мире ночь принадлежит млекопитающим, но днем по-прежнему правят динозавры.
11
ЧУДЕСНЫЙ МЕЛ
Станция Ксанаду: мезозойская эра, меловой период, галльская эпоха, туронский век. 95 млн. лет до н. э.
Зал заседаний выстроили внутри утеса на берегу моря Тетис. Обычно одного вида через стеклянную стену было достаточно, чтобы поднять настроение и успокоить душу. Поэтому, несмотря на солидные расценки на использование зала, его бронировали на каждый божий день, вплоть до запланированного демонтажа. Но сегодня здесь царила пасмурная погода. Тоскливый дождь стучал в стекло, океанская вода казалась серой.
Гриффин сидел в кожаном кресле, размышляя о меле.
Только свойственный млекопитающим шовинизм заставлял людей считать динозавров важнейшими существами древности. Начиная с середины мелового периода и до наших дней, в реальности самым значимым и разнообразным было семейство известковых водорослей. Несмотря на микроскопические размеры, эти шарообразные растения украшали себя искусно построенными защитными пластинками из кальция. Теплые моря наполняли миллиарды известковых водорослей, которые жили тихой размеренной жизнью и, умирая, оставляли после себя свои маленькие щиты. Осколки их вместе с растительным и животным планктоном постоянно опускались на дно: непрерывный снегопад, каждую тысячу лет образующий на океанском дне шестидюймовый слой превосходнейшего мела. Белые скалы Дувра возникли в результате прилежной работы миллиардов поколений маленьких существ, ведущих спокойный, даже буржуазный образ жизни. Расчерченные классики и наивные, выполненные мелом копии «Тайной вечери» на асфальте, грамматические конструкции и математические уравнения на школьной доске, уверенный удар бильярдного кия по шару и крепкая хватка гимнаста на брусьях — все зависело от анонимных и безвозмездных пожертвований безымянных малюток.
Гриффин часто думал о них. Мысль о том, что столь незаметные жизни служили на редкость разнообразным потребностям высших форм, забавляла его. Он задавался вопросом — будет ли людское наследие хоть вполовину столь же ценным. Обычно подобные размышления успокаивали.
Но не сегодня.
Сегодня все оказалось испорчено. Все, чему Гриффин посвятил жизнь, катилось в тартарары. Сказочный замок, построенный из игральных карт и пустых надежд, рушился на глазах. Все жертвы, которые он принес, все жесткие, а иногда и жестокие решения, которые принимал, оказались напрасны. Победы обернулись поражением.
Сзади тихонько открылась и закрылась дверь. Он не оглянулся, зная, что в комнату вошла Сэлли. Она остановилась у Гриффина за спиной, обвила руками его плечи и начала массировать закаменевшие мышцы.
— Итак, — осведомилась она. — В чем дело?
Гриффин мог бы дать ей множество ответов. Почти в ярости он проговорил:
— Я никогда не бил женщин.
В стеклянной стене маячило ее призрачное отражение, Сэлли была высока и стройна, как королева. Гриффин же, сгорбленный в своем кожаном кресле, казался поверженным королем, ожидающим, когда в замок ворвутся орды варваров. Их глаза встретились в стекле.
— Сегодня я чуть не ударил тебя.
— Объясни почему.
Гриффин пробыл вдали от Сэлли целую неделю, прежде чем вернулся в свой кабинет на Ксанаду. Для нее же прошло не более получаса. Он знал это точно, потому что, уходя, оставил себе записку.
Гриффин планировал всего лишь короткое прощание. На следующее утро Сэлли отправлялась в экспедицию Основного Проекта, и, зная о том, как трудно ей там придется и как не скоро прибудет спасение, Гриффин собирался сказать ей что-нибудь ободряющее. Возможно, сделать некий намек, подарить тайную надежду, которая не даст ей почувствовать себя потерянной навеки.
Но, как только он попытался выговорить тщательно заготовленные слова, Сэлли закрыла ему рот поцелуем, обвила ногой, одновременно подтолкнув в грудь, и повалила на кровать. Потом схватила его рубашку обеими руками и рванула так, что пуговицы фонтаном брызнули во все стороны. Случившееся после могло бы оказаться восхитительным, не хуже, чем в их первый раз.
Однако не оказалось.
Гриффина охватило чувство вины, которое он не мог подавить, как ни старался. Что он мог поделать? Отказать ей сейчас было бы еще хуже. Выходит, он ее использовал? Но, черт возьми, это Сэлли его соблазнила! Будь все наоборот, он бы стыдился, а так это целиком ее решение.
Гриффин женился дважды. И оба раза на женщинах, которые рано или поздно заставляли его защищаться и оправдываться. Эти женщины внесли хаос в его размеренное существование, но даже сейчас он вспоминал о них со смешанными чувствами.
Поэтому Гриффин не любил серьезных отношений.
При всем своем опыте он не умел отказывать Сэлли, уж очень темпераментной особой та оказалась. Она не просила, а требовала, полностью овладевая им; казалось, что в теле плавится каждая косточка. Когда она довела дело до конца, у него не было сил даже на то, чтобы сесть.
Сэлли, напротив, секс тонизировал, она просто светилась. Склонившись над Гриффином, Гертруда улыбнулась и покрыла его лицо легкими поцелуями.
— Не вздумай вставать, — сказала она. — Я уйду сама.
— Но я же должен проследить, чтобы ты вовремя вернулась на Тренировочную и успела как следует собраться.
— А я уже собралась, мне нужно только одежду сменить. Я попаду туда за полтора часа до отправления экспедиции.
— Нет, серьезно, я не могу…
— Ш-ш-ш, — прошептала она. — Ни слова больше. Перед уходом я хочу посмотреть, как ты засыпаешь.
Не испытывая ни малейших подозрений, он благодарно закрыл глаза.
И утром открыл их, чтобы увидеть Сэлли, одетую в одну из его рубашек и расхаживающую по кухне с кофейником в руке. Когда она тянулась за чем-то, рубашка поднималась, обнажая круглые ягодицы. Гриффин, немедленно проснувшись, взметнулся на постели.
— Сколько времени? Ты почему до сих пор здесь?
Он схватил часы и, не веря своим глазам, надел их на руку. 8:47 утра.
— Расслабься. — Сэлли вошла в комнату с двумя чашками кофе, протягивая одну ему. — В списках изменение. Вместо меня отправилась Лидия Пелл.
Она поставила свою чашку и порылась в сумочке.
— Вот. Я привезла тебе копию.
Гриффин развернул сложенный лист бумаги и уставился на него, не в силах поверить. Лист, несомненно, существовал. Но он не мог существовать! Гриффин видел его раньше на своем столе (тонкие синеватые листки не дублировались, каждый имел свой идентификационный номер), и имя «Сэлли Г. К.» красовалось во главе списка! Теперь же оно отсутствовало, уступив место Лидии Пелл.
— Ты должна была принять участие в той экспедиции. Черт побери, да ты была в той экспедиции! Это задокументировано! А значит — несомненно. Я сам подписывал все документы. Это уже случилось!
Он положил руку на запястье и сжал его так сильно, как только мог.
— Ты только что создала парадокс первого класса.
— Знаю, — улыбнулась Сэлли.
— Объясни почему, — повторила Сэлли.
Так он и сделал. Это заняло много времени, и Гриффину пришлось многое упрощать. Но он смог. Гриффин рассказал ей кое-что про Неизменных, и чуть больше про ранчо «Святой Спаситель», и в деталях про то, почему он, зная, кто виноват, все-таки не арестовал «крота», подложившего бомбу.
Гриффин был уверен: Сэлли разозлится, узнав, что он собирался послать ее в заведомо обреченную экспедицию. К его удивлению, этого не случилось. Она внимательно выслушала каждое слово.
Наконец он догадался, что, сам того не подозревая, открывает ей настоящую Страну Оз, где Волшебник, включая таинственную машину, управляет космосом. Гриффин давал ей туманные сведения о том, какие рычаги к каким механизмам относятся.
— Экспедиция потеряна навсегда, — подытожил он. — В первый раз Неизменные дали нам оборудование для вашего спасения. Но они никогда не сделают этого вновь.
Он не упомянул, что, согласно окончательным докладам, спасены было всего семь человек. Трое умерли от ран, полученных в результате взрыва бомбы, двое — позже, от несчастных случаев. Все эти события теперь не имели значения. В нынешних обстоятельствах они просто не случились.
— На худой конец, это доказывает, что наша мышиная возня не разрушит мир, — с горечью заключил Гриффин.
— Думаю, не стоит волноваться по этому поводу, — сказала Сэлли. — И еще мне кажется, что Неизменные едва ли закольцуют сами себя во временную петлю, чтобы не дать нам путешествий во времени. Судя по тому, что мне сказано, жизнь идет своим чередом, несмотря на парадоксы.
— Сказано! Кто это тебе сказал?
Он уже овладел собой настолько, что мог задавать подобные вопросы. И это после того, как, яростно натянув одежду, вылетел из комнаты и промчался в кабинет. Он даже был в состоянии выслушать ее ответы.
— Кто вбил эту чушь тебе в голову?
— Я.
— Что?
Она издала веселый, самоуверенный смешок.
— Забавная история. В тысячах кинофильмов герой видит самого себя входящим в комнату и тут же узнает. Но когда это случилось со мной, я просто удивилась. Я не поняла, что за женщина залезла в мою палатку. И не понимала, пока она не вынула зеркальце и не попросила меня сравнить наши лица. Только тут стало ясно, что это я, но много старше. Она рассказала мне…
Гриффин впервые посмотрел на Сэлли.
— И ты поверила ей?
Ну конечно, Сэлли поверила. Незнакомка все-таки была ею. Какой резон обманывать саму себя? Поэтому она тут же согласилась выйти из состава экспедиции, взяла измененный список и пообещала соблазнить Гриффина после благотворительного бала. Затем Сэлли должна была убедиться в том, что он слишком устал, чтобы проследить за ее возвращением в тренировочный лагерь, и утром вручить ему листок.
Никто из близких знакомых Гертруды Сэлли, зная ее как невероятную врунью, не сделал бы и половины из перечисленного. Только она сама не представляла, как опасно ей верить.
— Теперь не важно, как это получилось, — сказала Сэлли. — Важно, что мы будем делать. Я считаю, что мы должны слетать в будущее и заключить сделку. В конце концов, все заключают сделки.
Он помотал головой.
— Путешествия во времени даны нам на достаточно строгих условиях. Мы нарушили чуть ли не все правила.
— Ну, нарушили и нарушили! Значит, нет теперь никаких правил! Мы с твоими Неизменными договоримся. Всегда можно договориться. Не бывает, чтобы нельзя.
— Исходя из моего опыта — бывает.
Гриффин осознал, что они находятся с разных сторон великой границы, разделяющей тех, кто занимается научными фактами, и тех, кто имеет дело с последствиями человеческих поступков. Или, проще говоря, тех, кто верит в рациональное устройство мира, и тех, кто знает, что с появлением в этом мире человека ни о какой рациональности не может идти и речи.
— Мы принадлежим к абсолютно разным вселенным, ты знаешь об этом?
— Ну так иди ко мне, — мягко сказала она, — потому что твоя вселенная больше не существует.
И это была правда, Бог свидетель. Гриффин чувствовал, как что-то шевельнулось в его душе. Не надежда (он никогда не лелеял надежд), но какая-то цель.
— Скажи мне кое-что, — попросил он. — Чего ты добивалась? Я имею в виду, та, вторая ты? Что она тебе сказала, что ты тут же принялась выполнять ее условия?
Неожиданно Сэлли покраснела.
— Она сказала мне, что я тебя люблю.
Кто-то стукнул в приоткрытую дверь.
— Нас всего трое? — осведомился Джимми. Он кивнул Сэлли, она ответила ему фальшивой улыбкой.
— Ждем четвертого и последнего, — ответил Гриффин. — Он придет… прямо… сейчас.
Вошел Джимми. Увидев себя, он встал как вкопанный.
— Не нравится мне это, — сообщил он.
Его более пожилой вариант выглядел не на шутку встревоженным.
— Не помню я ничего подобного. А ведь такое я бы не забыл.
Он не сказал: «Я вижу, вы рискуете», но Гриффин понял его. Они работали вместе столько лет, что давно разучились говорить друг другу подобные вещи. Каждый так хорошо знал другого, что высказывал вслух только самое необходимое.
— Садитесь оба.
Гриффин взял кусок мела. Канцелярское оборудование в двадцать первом веке менялось часто — от белых электронных досок до специальных экранов, от панелей, понимающих человеческую речь, до других, реагирующих на жесты. Поэтому никто не мог в совершенстве овладеть всеми вариантами. Но пользоваться мелом и обычной черной доской умели все. Гриффин нарисовал три параллельные линии.
— Итак, вот соответствующие периоды маастрихтского, туронского и карнийского веков.
Большинство публикаций Гриффина относилось к хронокибернетике. Они имели разную степень сложности. Гриффин подозревал даже, что некоторые никто, кроме него, и прочитать не в состоянии. Но его главным вкладом в науку было изобретение схемы, использовавшейся для разбора различных событий. Она помогала не перепутать причины и следствия.
Порывистыми движениями он нарисовал поверх линий несколько соединенных между собой окружностей, представляющих основные зоны действия. Затем перечеркнул их разветвляющимися линиями последствий. В законченном виде схема представляла собой огромную аномалию, вызванную действиями Сэлли. Молодой Джимми втянул воздух сквозь сжатые зубы, пожилой угрюмо откинулся на спинку стула.
— Вот наша проблема, — сказал Гриффин. — Комментарии?
Джимми смерил Сэлли ледяным взором.
— Как, черт возьми, она пролезла в свою собственную историю? У нас же везде охрана?
— Она… Так, давайте-ка назовем старший вариант Гертрудой, чтобы избежать путаницы. Вот ее вектор. И чтобы ты, — кивнул он сияющей Сэлли, — не смела считать ее собой. Теперь вы — разные люди. Так вот Гертруда должна была иметь специальный допуск, который можно получить только у Старикана. Как она смогла это сделать, остается для нас загадкой.
— А мы не можем…
— Нет. Не можем. Гертруда испарилась на дальнем конце аномалии. Любой вектор под названием «Сэлли» будет линейным отображением действий от этой сидящей среди нас особы, которая ни в чем не виновата.
Пожилой Джимми прочистил горло.
— Вы уверены?
— А вы что-то имеете против? — тут же отреагировала Сэлли.
Гриффин поднял руку, призывая к миру.
— Это справедливый вопрос. Да, я уверен. Гертруда приложила немало усилий, чтобы обмануть Сэлли. Зачем? Мы не знаем и даже не догадываемся о ее мотивах. Поэтому не будем тратить время на догадки.
— Короче, что мы делаем сейчас? — спросил пожилой Джимми. Молодой вариант нетерпеливо подался вперед.
— Что бы ни случилось, надо спасать экспедицию. Мы должны поговорить с нашими спонсорами.
— Невозможно. Общение с Неизменными находится под юрисдикцией военных. Даже Старикан вынужден испрашивать у них разрешение.
— Знаю. Поэтому мы должны совершить бросок. Встретиться с ними на их территории. — Гриффин многозначительно помолчал. — Все вместе.
— Будет легче, шеф, — сказал Джимми, — если она с нами не пойдет.
— Это не обсуждается.
Гриффин давно не делал ничего, выходящего за пределы разрешенного, предпочитая действовать в рамках системы. Теперь же, делая рывок за границы дозволенного, он хотел иметь рядом и Сэлли, и Джимми. Каждый был незаменим в чем-то своем, оба прекрасно дополняли друг друга. И Гриффин собирался использовать их на полную катушку.
— Откуда мы стартуем?
Молодой Джимми встал, подошел к доске и стер схему. Вместо нее он нарисовал ломаную зубчатую линию.
— Подземные ходы богов, — улыбнулся он своей акульей усмешкой. — Локальные станции. Согласно вашему распоряжению, я приволок список слабых мест.
Зал заседаний выстроили внутри утеса на берегу моря Тетис. Обычно одного вида через стеклянную стену было достаточно, чтобы поднять настроение и успокоить душу. Поэтому, несмотря на солидные расценки на использование зала, его бронировали на каждый божий день, вплоть до запланированного демонтажа. Но сегодня здесь царила пасмурная погода. Тоскливый дождь стучал в стекло, океанская вода казалась серой.
Гриффин сидел в кожаном кресле, размышляя о меле.
Только свойственный млекопитающим шовинизм заставлял людей считать динозавров важнейшими существами древности. Начиная с середины мелового периода и до наших дней, в реальности самым значимым и разнообразным было семейство известковых водорослей. Несмотря на микроскопические размеры, эти шарообразные растения украшали себя искусно построенными защитными пластинками из кальция. Теплые моря наполняли миллиарды известковых водорослей, которые жили тихой размеренной жизнью и, умирая, оставляли после себя свои маленькие щиты. Осколки их вместе с растительным и животным планктоном постоянно опускались на дно: непрерывный снегопад, каждую тысячу лет образующий на океанском дне шестидюймовый слой превосходнейшего мела. Белые скалы Дувра возникли в результате прилежной работы миллиардов поколений маленьких существ, ведущих спокойный, даже буржуазный образ жизни. Расчерченные классики и наивные, выполненные мелом копии «Тайной вечери» на асфальте, грамматические конструкции и математические уравнения на школьной доске, уверенный удар бильярдного кия по шару и крепкая хватка гимнаста на брусьях — все зависело от анонимных и безвозмездных пожертвований безымянных малюток.
Гриффин часто думал о них. Мысль о том, что столь незаметные жизни служили на редкость разнообразным потребностям высших форм, забавляла его. Он задавался вопросом — будет ли людское наследие хоть вполовину столь же ценным. Обычно подобные размышления успокаивали.
Но не сегодня.
Сегодня все оказалось испорчено. Все, чему Гриффин посвятил жизнь, катилось в тартарары. Сказочный замок, построенный из игральных карт и пустых надежд, рушился на глазах. Все жертвы, которые он принес, все жесткие, а иногда и жестокие решения, которые принимал, оказались напрасны. Победы обернулись поражением.
Сзади тихонько открылась и закрылась дверь. Он не оглянулся, зная, что в комнату вошла Сэлли. Она остановилась у Гриффина за спиной, обвила руками его плечи и начала массировать закаменевшие мышцы.
— Итак, — осведомилась она. — В чем дело?
Гриффин мог бы дать ей множество ответов. Почти в ярости он проговорил:
— Я никогда не бил женщин.
В стеклянной стене маячило ее призрачное отражение, Сэлли была высока и стройна, как королева. Гриффин же, сгорбленный в своем кожаном кресле, казался поверженным королем, ожидающим, когда в замок ворвутся орды варваров. Их глаза встретились в стекле.
— Сегодня я чуть не ударил тебя.
— Объясни почему.
Гриффин пробыл вдали от Сэлли целую неделю, прежде чем вернулся в свой кабинет на Ксанаду. Для нее же прошло не более получаса. Он знал это точно, потому что, уходя, оставил себе записку.
Гриффин планировал всего лишь короткое прощание. На следующее утро Сэлли отправлялась в экспедицию Основного Проекта, и, зная о том, как трудно ей там придется и как не скоро прибудет спасение, Гриффин собирался сказать ей что-нибудь ободряющее. Возможно, сделать некий намек, подарить тайную надежду, которая не даст ей почувствовать себя потерянной навеки.
Но, как только он попытался выговорить тщательно заготовленные слова, Сэлли закрыла ему рот поцелуем, обвила ногой, одновременно подтолкнув в грудь, и повалила на кровать. Потом схватила его рубашку обеими руками и рванула так, что пуговицы фонтаном брызнули во все стороны. Случившееся после могло бы оказаться восхитительным, не хуже, чем в их первый раз.
Однако не оказалось.
Гриффина охватило чувство вины, которое он не мог подавить, как ни старался. Что он мог поделать? Отказать ей сейчас было бы еще хуже. Выходит, он ее использовал? Но, черт возьми, это Сэлли его соблазнила! Будь все наоборот, он бы стыдился, а так это целиком ее решение.
Гриффин женился дважды. И оба раза на женщинах, которые рано или поздно заставляли его защищаться и оправдываться. Эти женщины внесли хаос в его размеренное существование, но даже сейчас он вспоминал о них со смешанными чувствами.
Поэтому Гриффин не любил серьезных отношений.
При всем своем опыте он не умел отказывать Сэлли, уж очень темпераментной особой та оказалась. Она не просила, а требовала, полностью овладевая им; казалось, что в теле плавится каждая косточка. Когда она довела дело до конца, у него не было сил даже на то, чтобы сесть.
Сэлли, напротив, секс тонизировал, она просто светилась. Склонившись над Гриффином, Гертруда улыбнулась и покрыла его лицо легкими поцелуями.
— Не вздумай вставать, — сказала она. — Я уйду сама.
— Но я же должен проследить, чтобы ты вовремя вернулась на Тренировочную и успела как следует собраться.
— А я уже собралась, мне нужно только одежду сменить. Я попаду туда за полтора часа до отправления экспедиции.
— Нет, серьезно, я не могу…
— Ш-ш-ш, — прошептала она. — Ни слова больше. Перед уходом я хочу посмотреть, как ты засыпаешь.
Не испытывая ни малейших подозрений, он благодарно закрыл глаза.
И утром открыл их, чтобы увидеть Сэлли, одетую в одну из его рубашек и расхаживающую по кухне с кофейником в руке. Когда она тянулась за чем-то, рубашка поднималась, обнажая круглые ягодицы. Гриффин, немедленно проснувшись, взметнулся на постели.
— Сколько времени? Ты почему до сих пор здесь?
Он схватил часы и, не веря своим глазам, надел их на руку. 8:47 утра.
— Расслабься. — Сэлли вошла в комнату с двумя чашками кофе, протягивая одну ему. — В списках изменение. Вместо меня отправилась Лидия Пелл.
Она поставила свою чашку и порылась в сумочке.
— Вот. Я привезла тебе копию.
Гриффин развернул сложенный лист бумаги и уставился на него, не в силах поверить. Лист, несомненно, существовал. Но он не мог существовать! Гриффин видел его раньше на своем столе (тонкие синеватые листки не дублировались, каждый имел свой идентификационный номер), и имя «Сэлли Г. К.» красовалось во главе списка! Теперь же оно отсутствовало, уступив место Лидии Пелл.
— Ты должна была принять участие в той экспедиции. Черт побери, да ты была в той экспедиции! Это задокументировано! А значит — несомненно. Я сам подписывал все документы. Это уже случилось!
Он положил руку на запястье и сжал его так сильно, как только мог.
— Ты только что создала парадокс первого класса.
— Знаю, — улыбнулась Сэлли.
— Объясни почему, — повторила Сэлли.
Так он и сделал. Это заняло много времени, и Гриффину пришлось многое упрощать. Но он смог. Гриффин рассказал ей кое-что про Неизменных, и чуть больше про ранчо «Святой Спаситель», и в деталях про то, почему он, зная, кто виноват, все-таки не арестовал «крота», подложившего бомбу.
Гриффин был уверен: Сэлли разозлится, узнав, что он собирался послать ее в заведомо обреченную экспедицию. К его удивлению, этого не случилось. Она внимательно выслушала каждое слово.
Наконец он догадался, что, сам того не подозревая, открывает ей настоящую Страну Оз, где Волшебник, включая таинственную машину, управляет космосом. Гриффин давал ей туманные сведения о том, какие рычаги к каким механизмам относятся.
— Экспедиция потеряна навсегда, — подытожил он. — В первый раз Неизменные дали нам оборудование для вашего спасения. Но они никогда не сделают этого вновь.
Он не упомянул, что, согласно окончательным докладам, спасены было всего семь человек. Трое умерли от ран, полученных в результате взрыва бомбы, двое — позже, от несчастных случаев. Все эти события теперь не имели значения. В нынешних обстоятельствах они просто не случились.
— На худой конец, это доказывает, что наша мышиная возня не разрушит мир, — с горечью заключил Гриффин.
— Думаю, не стоит волноваться по этому поводу, — сказала Сэлли. — И еще мне кажется, что Неизменные едва ли закольцуют сами себя во временную петлю, чтобы не дать нам путешествий во времени. Судя по тому, что мне сказано, жизнь идет своим чередом, несмотря на парадоксы.
— Сказано! Кто это тебе сказал?
Он уже овладел собой настолько, что мог задавать подобные вопросы. И это после того, как, яростно натянув одежду, вылетел из комнаты и промчался в кабинет. Он даже был в состоянии выслушать ее ответы.
— Кто вбил эту чушь тебе в голову?
— Я.
— Что?
Она издала веселый, самоуверенный смешок.
— Забавная история. В тысячах кинофильмов герой видит самого себя входящим в комнату и тут же узнает. Но когда это случилось со мной, я просто удивилась. Я не поняла, что за женщина залезла в мою палатку. И не понимала, пока она не вынула зеркальце и не попросила меня сравнить наши лица. Только тут стало ясно, что это я, но много старше. Она рассказала мне…
Гриффин впервые посмотрел на Сэлли.
— И ты поверила ей?
Ну конечно, Сэлли поверила. Незнакомка все-таки была ею. Какой резон обманывать саму себя? Поэтому она тут же согласилась выйти из состава экспедиции, взяла измененный список и пообещала соблазнить Гриффина после благотворительного бала. Затем Сэлли должна была убедиться в том, что он слишком устал, чтобы проследить за ее возвращением в тренировочный лагерь, и утром вручить ему листок.
Никто из близких знакомых Гертруды Сэлли, зная ее как невероятную врунью, не сделал бы и половины из перечисленного. Только она сама не представляла, как опасно ей верить.
— Теперь не важно, как это получилось, — сказала Сэлли. — Важно, что мы будем делать. Я считаю, что мы должны слетать в будущее и заключить сделку. В конце концов, все заключают сделки.
Он помотал головой.
— Путешествия во времени даны нам на достаточно строгих условиях. Мы нарушили чуть ли не все правила.
— Ну, нарушили и нарушили! Значит, нет теперь никаких правил! Мы с твоими Неизменными договоримся. Всегда можно договориться. Не бывает, чтобы нельзя.
— Исходя из моего опыта — бывает.
Гриффин осознал, что они находятся с разных сторон великой границы, разделяющей тех, кто занимается научными фактами, и тех, кто имеет дело с последствиями человеческих поступков. Или, проще говоря, тех, кто верит в рациональное устройство мира, и тех, кто знает, что с появлением в этом мире человека ни о какой рациональности не может идти и речи.
— Мы принадлежим к абсолютно разным вселенным, ты знаешь об этом?
— Ну так иди ко мне, — мягко сказала она, — потому что твоя вселенная больше не существует.
И это была правда, Бог свидетель. Гриффин чувствовал, как что-то шевельнулось в его душе. Не надежда (он никогда не лелеял надежд), но какая-то цель.
— Скажи мне кое-что, — попросил он. — Чего ты добивалась? Я имею в виду, та, вторая ты? Что она тебе сказала, что ты тут же принялась выполнять ее условия?
Неожиданно Сэлли покраснела.
— Она сказала мне, что я тебя люблю.
* * *
Закончив составлять приглашения, Гриффин взглянул на часы. До совещания осталось две минуты. Он заполнил пустые места и положил бумаги в «дипломат», чтобы позже отдать их курьеру.Кто-то стукнул в приоткрытую дверь.
— Нас всего трое? — осведомился Джимми. Он кивнул Сэлли, она ответила ему фальшивой улыбкой.
— Ждем четвертого и последнего, — ответил Гриффин. — Он придет… прямо… сейчас.
Вошел Джимми. Увидев себя, он встал как вкопанный.
— Не нравится мне это, — сообщил он.
Его более пожилой вариант выглядел не на шутку встревоженным.
— Не помню я ничего подобного. А ведь такое я бы не забыл.
Он не сказал: «Я вижу, вы рискуете», но Гриффин понял его. Они работали вместе столько лет, что давно разучились говорить друг другу подобные вещи. Каждый так хорошо знал другого, что высказывал вслух только самое необходимое.
— Садитесь оба.
Гриффин взял кусок мела. Канцелярское оборудование в двадцать первом веке менялось часто — от белых электронных досок до специальных экранов, от панелей, понимающих человеческую речь, до других, реагирующих на жесты. Поэтому никто не мог в совершенстве овладеть всеми вариантами. Но пользоваться мелом и обычной черной доской умели все. Гриффин нарисовал три параллельные линии.
— Итак, вот соответствующие периоды маастрихтского, туронского и карнийского веков.
Большинство публикаций Гриффина относилось к хронокибернетике. Они имели разную степень сложности. Гриффин подозревал даже, что некоторые никто, кроме него, и прочитать не в состоянии. Но его главным вкладом в науку было изобретение схемы, использовавшейся для разбора различных событий. Она помогала не перепутать причины и следствия.
Порывистыми движениями он нарисовал поверх линий несколько соединенных между собой окружностей, представляющих основные зоны действия. Затем перечеркнул их разветвляющимися линиями последствий. В законченном виде схема представляла собой огромную аномалию, вызванную действиями Сэлли. Молодой Джимми втянул воздух сквозь сжатые зубы, пожилой угрюмо откинулся на спинку стула.
— Вот наша проблема, — сказал Гриффин. — Комментарии?
Джимми смерил Сэлли ледяным взором.
— Как, черт возьми, она пролезла в свою собственную историю? У нас же везде охрана?
— Она… Так, давайте-ка назовем старший вариант Гертрудой, чтобы избежать путаницы. Вот ее вектор. И чтобы ты, — кивнул он сияющей Сэлли, — не смела считать ее собой. Теперь вы — разные люди. Так вот Гертруда должна была иметь специальный допуск, который можно получить только у Старикана. Как она смогла это сделать, остается для нас загадкой.
— А мы не можем…
— Нет. Не можем. Гертруда испарилась на дальнем конце аномалии. Любой вектор под названием «Сэлли» будет линейным отображением действий от этой сидящей среди нас особы, которая ни в чем не виновата.
Пожилой Джимми прочистил горло.
— Вы уверены?
— А вы что-то имеете против? — тут же отреагировала Сэлли.
Гриффин поднял руку, призывая к миру.
— Это справедливый вопрос. Да, я уверен. Гертруда приложила немало усилий, чтобы обмануть Сэлли. Зачем? Мы не знаем и даже не догадываемся о ее мотивах. Поэтому не будем тратить время на догадки.
— Короче, что мы делаем сейчас? — спросил пожилой Джимми. Молодой вариант нетерпеливо подался вперед.
— Что бы ни случилось, надо спасать экспедицию. Мы должны поговорить с нашими спонсорами.
— Невозможно. Общение с Неизменными находится под юрисдикцией военных. Даже Старикан вынужден испрашивать у них разрешение.
— Знаю. Поэтому мы должны совершить бросок. Встретиться с ними на их территории. — Гриффин многозначительно помолчал. — Все вместе.
— Будет легче, шеф, — сказал Джимми, — если она с нами не пойдет.
— Это не обсуждается.
Гриффин давно не делал ничего, выходящего за пределы разрешенного, предпочитая действовать в рамках системы. Теперь же, делая рывок за границы дозволенного, он хотел иметь рядом и Сэлли, и Джимми. Каждый был незаменим в чем-то своем, оба прекрасно дополняли друг друга. И Гриффин собирался использовать их на полную катушку.
— Откуда мы стартуем?
Молодой Джимми встал, подошел к доске и стер схему. Вместо нее он нарисовал ломаную зубчатую линию.
— Подземные ходы богов, — улыбнулся он своей акульей усмешкой. — Локальные станции. Согласно вашему распоряжению, я приволок список слабых мест.