Страница:
— Ну-у-у… так.
— Таким образом, вы подтвердили, что архи могут удержаться в воздухе только при быстром полете, что они просто не в состоянии летать медленно. Блестяще! Мне понадобилось десять секунд наблюдений за ними, чтобы сказать вам то же самое. Птицы, за исключением колибри, которые имеют свой собственный, только им присущий стиль, летают всего-навсего двумя способами: либо медленно, либо невероятно быстро. При медленном способе крылья оставляют за собой в воздухе пару завихрений в виде петель, в то время как завихрения, вызванные быстрым способом, обычно продольные.
— Это был эксперимент доктора Джоргенсена, я только помогал ему. Если вы пишете книгу, — обратился Раймонд к Монку, — значит, вы живете позже нас там, в нашем времени? Откройте секрет, когда нам разрешат публикации?
— Я в самом деле не имею права об этом говорить.
— Эта идиотская секретность убивает все удовольствие от работы, — проворчал Раймонд. — Нельзя нормально проводить исследования, если не имеешь возможности публиковаться. Теряется смысл. На прошлой неделе тут побывала группа ученых, так они даже не слышали о наших открытиях. Чего, спрашивается, приезжать? Бред какой-то.
Монк усмехнулся.
— Прекрасно вас понимаю. Если бы это зависело от меня…
— Не то чтобы мне не нравилось вас слушать, мальчики, — сказала Сэлли, — но Лидия Пелл ждет меня в хижине. Поймать тебе еще одного архи, Раймонд?
— Ну-у-у… Да… Спасибо. Нам они всегда нужны. Джоргенсон продолжает отпускать их на волю после экспериментов.
— Считай, что он у тебя в кармане.
Сэлли взяла переносную клетку и направилась к выходу.
— Пойдемте, Монк. Посмотрите на дикую природу.
День был прекрасный, как раз для того, чтобы бродить среди дюн. Небо голубело, и легкий бриз дул со стороны моря Тетис. То там, то тут из-под кустов и деревьев выпархивали архи и с пронзительным криком уносились прочь, держась низко, над самым песком. Археоптериксы редко взлетали выше древесных верхушек, небесные сферы по-прежнему принадлежали птеранодонам.
Время от времени Сэлли и Монк спугивали мелких животных. На берегу два миниатюрных существа — не больше вороны — дрались из-за куска тухлого мяса.
Сэлли показала на них:
— Динозавры. Маленькие. Без перьев. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Но существуют и пернатые динозавры. Даже вы не можете этого отрицать.
— Все птицы имеют перья. А динозавры — только иногда. Я считаю, что пернатыми были общие предки динозавров и птиц. Птицы сохранили оперение, динозавры утратили его.
— Вторично облысевшие? — Монк хохотнул. — Это что-то типа вашего вторичного наземного апатозавра?
— Сравнили! Мне было всего-навсего пятнадцать, когда я предположила, что динозавры произошли от летающих рептилий.
— Но ученые уже посетили триас и не нашли и следа этого гипотетического летающего предка.
— Скажите мне, Монк, как много хороших ученых — я подчеркиваю, хороших, — могли бы выдвинуть такую теорию в столь юном возрасте?
— Могу ответить за себя — я, честно говоря, ни о чем подобном даже не думал.
— Так же, как и все остальные. Я обратила внимание, что самые популярные ученики никогда не достигают больших успехов, когда вырастут. Они находятся на пике своей славы в старших классах школы. Зато неудачники, недотепы, затюканные одиночки впоследствии становятся Элвисами Пресли, Ричардами Фейнманами [20] и так далее. Точно так же новые формы жизни не происходят от самых успешных организмов. Успешные организмы остаются на своем месте и все лучше и лучше приспосабливаются к занятой ими экологической нише, пока эту нишу что-нибудь не разрушит. Тогда они умирают. И тут-то на сцену выходят загнанные в угол отщепенцы и наполняют мир стадами трицератопсов.
— Это всего-навсего точка зрения…
— Первое пернатое животное, как бы оно ни выглядело, было маленьким и незаметным. Оно занимало свое скромное место в какой-нибудь дальней нише и долгое время пребывало в тени. Пока Бог в очередной раз не перемешал все на свете. Кстати, в триасовый период динозавры составляли довольно небольшую и далеко не самую успешную группу архозавров среди множества других. Так же как и мой пернатый текодонт. Ребята, которые катались в триас, искали в легкодоступных местах, а вот я, если бы эти чертовы бюрократы разрешили мне поехать, обшарила бы там все. От пола до потолка.
Монк одобрительно кивнул.
— Вы никогда не сдаетесь?
— Прошу прощения?
— Все против вас. Все говорит о том, что вы жестоко ошибаетесь.
— Поживем — увидим, Монк. Поживем — увидим.
Неподалеку, там, где дюны переходили в соленые болота, раздался звук, похожий на птичье пение. Такой звук издавали камптозавры, когда их что-то пугало.
Монк вздрогнул и нервно поглядел в сторону леса, где кусты сменялись соснами.
— Я надеюсь, здесь безопасно?
Камптозавры были весьма робкими животными, способными прийти в ужас от одной мысли, что где-то рядом находится хищник. Но Сэлли не хотелось просвещать Монка в этом вопросе.
— Вы не очень-то привыкли к практической работе, а? — жизнерадостно поинтересовалась она.
Какое-то время спутники шли в молчании. Тропа, пересекающая дюны, различалась плохо. В здешнем мире только человек пролагал подобные тропы, идущие параллельно берегу моря. Сэлли размышляла о многочисленных следах, оставленных любопытными исследователями, направлявшимися в разные стороны от станции Богемия. Это натолкнуло ее на мысль о тропах динозавров, сотнями терявшихся в кустах. Если б только было можно занести их на карту и выяснить, кому принадлежит каждая, какой ни с чем не сравнимый объем информации о поведении животных они бы получили! Слишком огромная и кропотливая работа, чтобы сделать ее одной. Вот если взять в помощь пару практикантов…
— В двадцать три года вы едва не прославились.
— А? Что? Ах да.
— Почему вы не рассказали мне об этом?
— Ради бога. У меня был ископаемый образец, на который никто даже не пожелал взглянуть. Тогда я решила взять дело в свои руки. Я потратила день, чтобы обзвонить все мало-мальски популярные издания и сказать: «Это доктор Г. К. Сэлли из Йельского университета. Я звоню вам, чтобы сообщить о необыкновенной находке». Потом я объясняла им, что, начиная с последней четверти двадцатого века, среди ученых широко распространена точка зрения о том, что птицы напрямую произошли от динозавров и, следовательно, динозавры не вымерли окончательно. Прессе все всегда приходится разжевывать. Они не знают даже самых простейших вещей.
— И затем?
— Затем я рассказывала им о моей находке и о том, что птицы произошли не от самих динозавров, а от животных, которые существовали до их появления. Таким образом, птицы и динозавры — не более чем двоюродные братья. Завершала я свою речь фразой: «Динозавры вымерли вновь!» Журналисты с восторгом проглотили все и облизали ложку.
Мускусный запах дюн с вплетающимся в него ароматом корицы сменился более тяжелым запахом серы и гниющей растительности. Монк и Сэлли подошли к соленым болотам. Здесь тропа разделялась на две чуть заметные дорожки: одна вела в сторону болот, другая — в чащу леса.
— Сейчас мы повернем.
Саговник и мелкие хвойные деревья рядами поднимались вокруг тропинки. Палеонтологи углубились в лес, следуя друг за другом и прислушиваясь, нет ли рядом хищников.
Сэлли гадала — во что обойдется установка специальной системы для регистрации звериных троп. Каждый раз при использовании тропы ее будут наносить на карту, а сведения отправлять для анализа в базу данных, в двадцать первый век. Единственная трудность, с которой могут столкнуться ученые, — как определить, какое животное какую тропу проложило. Но этим и следовало бы заставить заниматься практикантов.
— А как бы вы поступили сейчас?
— Сейчас?
— Ну, с вашим пернатым текодонтом. Если бы вам представился случай провернуть все это вновь?
Сэлли сделала вид, что размышляет, хотя в воображении она уже прокрутила предполагаемый сценарий тысячу раз. Иногда ей даже казалось, что это случилось на самом деле.
— Пользуясь остатками былой славы, я бы не стала висеть на телефоне, а созвала пресс-конференцию. Сделала бы все возможное, чтобы открытие получило широкую огласку в печати. И в этот раз я бы нашла действительно хороший образец. Такой, к которому никто бы не смог придраться. Тот, что был у меня тогда, состоял из фрагментов. Мне сказали, что это просто мозаика из сложенных вместе частей разных животных. А отпечаток, который я принимаю за перья, не что иное, как папоротник. Я бы поехала на раскопки и рыла до тех пор, пока не нашла бы абсолютно целый экземпляр. Самый что ни на есть достоверный. Существование которого невозможно отрицать.
— Загвоздка в этом?
— Да. Мне нужен потрясающий экземпляр. И такие есть. Но в прошлом.
Дорожка вильнула, и странники оказались перед хижиной, сложенной из связанных вместе тонких бревен, крышей служили листья саговника. Сооружение стояло на опушке посреди бурой проплешины, когда-то служившей пастбищем для зауроподов.
— Последнее человеческое жилье на восемь тысяч миль в округе, — заметила Сэлли. — Лидия сама ее смастерила с помощью топорика и мотка бечевки.
Лидия Пелл сидела в хижине, вязала и читала книгу, аккуратно установленную на полке у окна. Увидев входящих, она отложила вязанье. Сэлли представила ее Монку и сказала:
— Расскажи ему, что ты видела.
Лидия была женщиной средних лет, круглолицей и пухленькой. Она разложила два складных стула для гостей и начала рассказ:
— Ой, это целая история. Я тут регулярно обхожу все кругом и вот решила проведать одинокую самку рыболова, у нее здесь гнездо неподалеку…
— Рыболова? — переспросил Монк.
— Eogripeus hoffmannii. Назван так в честь Фила Хоффмана. Одна из его студенток идентифицировала это животное как первого из спинозавров. Может быть, даже родоначальника всего вида. — Лидия приложила палец к подбородку и улыбнулась так, что стало ясно: этой студенткой являлась она сама. — Здоровенное животное с длинным и узким носом, похожее на крокодила. Мы здесь именуем их рыболовами. Эта самка, можно сказать, овдовела: ее партнера несколько дней назад съел аллозавр.
— Теперь понятно. И что дальше?
— И вот я заметила аллозавра, который вел себя очень странно. Сначала я подумала, что он ранен, так как его движения были довольно неуклюжими. Вот такими.
Лидия поднялась со стула, наклонилась вперед — руки прижаты к телу, зад отклячен — и сделала несколько комичных шажков.
— Я быстро установила, что это самка, которая вскоре отложит яйца. Но не беременность заставляла ее вести себя столь непонятно. Она что-то высматривала.
Лидия покрутила головой, напряженно и воровато.
— Хотите — верьте, хотите — нет, она выглядела как самый настоящий шпион.
Сэлли засмеялась, Монк, поколебавшись, сделал то же самое.
— Точно-точно! Одиннадцатиметровое чудовище, которое старается не вызывать подозрений, — смешная картина. Но что толкнуло ее на это? Почему самка аллозавра шаталась там и что вынюхивала? Оказывается, она подбиралась к гнезду самки рыболова! Когда аллозавриха нашла его, я думала, она съест яйца. Но вместо этого самка присела над гнездом и очень аккуратно снесла собственное яйцо. А после испарилась.
— Паразитизм? — спросил Монк.
— Да. Как у кукушки. Я запомнила место, построила здесь хижину и наблюдаю изо всех сил.
— Покажи, ему гнездо, — предложила Сэлли. Лидия послушно протянула Монку бинокль.
— Вон там, — сказала она. — На небольшом бугорке. Видите эту рощицу? В самой ее середине темно-зеленое пятно, это и есть рыболов. Нашли?
— Нет.
— Присмотритесь, сейчас увидите.
— Не вижу… А! Она села!
Яркая серебристо-голубая полоска — брюхо самки динозавра — четко выделялась между деревьями. Она высоко вытягивала шею и нервно вглядывалась в лес. Затем неуклюже поднялась, ее узкая морда поворачивалась из стороны в сторону.
— Что она делает?
— По-видимому, высматривает своего дружка. Рыболовы не отличаются сообразительностью. Только взгляните на эти жирные бедра. Никаких мозгов — сплошная задница!
— Почему ее спина совпадает по цвету с кустами, а брюхо такое светлое? — Монк вернул бинокль.
— Рыболов проводит много времени в воде, — быстро объяснила Сэлли. — Светлый живот делает его менее заметным для рыб. Расскажи ему, чем все кончилось, — велела она Лидии.
— Обязательно. Теперь детеныши рыболова уже вылупились. Бедная вдова вынуждена оставлять их несколько раз в день, чтобы порыбачить и добыть корм для всей семьи. Жизнь матери-одиночки — невеселая штука. Но для меня это даже удобно, я могу проверять гнездо. Аллозавр вылупился двумя днями позже остальных. Он был чуть больше своих названных братцев и сестриц, и мне показалось, что он пожирал больше рыбы, чем остальные. На следующий день в гнезде уже недоставало одного из детенышей.
Монк присвистнул.
— Настоящий синдром Каина и Авеля. С тех пор в гнезде каждый день становилось на одного детеныша меньше. Один в день — как по часам. Сейчас маленький аллозавр остался один, но одураченная вдова продолжает таскать ему рыбу. Долго ли аллозаврик будет разыгрывать комедию? Прозреет ли в конце концов его мачеха? Согласитесь, похоже на «мыльную оперу»!
— И сколько это продлится?
— Не думаю, что долго: «птенчики» рыболова обычно покидают гнездо спустя три недели после рождения. Но, к сожалению, уже завтра я должна быть в Калифорнии, начинается учебный год. Поэтому я и прошу Сэлли присмотреть за гнездом в мое отсутствие.
Монк пристально поглядел на Сэлли. Та воскликнула:
— Они могли бы вернуть тебя ко времени начала занятий через две недели, а не сегодня!
— Совершенно верно, так я им и сказала! А они? Они послушали меня? Нет, конечно! Бюрократы! Один день времени дома за один день времени в прошлом. Никаких исключений.
— Ненавижу этот образ мышления. Ненавижу ложь и жульничество. И больше всего я ненавижу секретность. Будь я на твоем месте, я бы плюхнулась на землю, и пусть бы они тащили меня отсюда силком.
— Ну, это же ты, Сэлли! Не все такие бунтари. Мои вещи упакованы и ждут отправки во временной туннель. Завтра в это же время я буду учить юных, свежевыбритых бездельников. Я… Впрочем, хватит об этом. Мне пора.
Лидия хлопнула себя по коленям и встала.
— Я ничего не забыла? Шляпа, бутылка воды… Стулья я оставляю. Вижу, опять ловишь архи? Джоргенсен в долгу перед тобой, Сэлли.
— Что я должна делать?
— Динозавриха оставляет гнездо три-четыре раза в сутки, как минимум на двадцать минут. Тебе надо раз в день проверять его. Когда аллозавр покинет приемную мать, отправь мне в будущее свои записи. Ручаюсь, ты станешь соавтором моей работы.
— Надеюсь, — ответила Сэлли. Лидия Пелл легонько обняла подругу.
— Спасибо тебе. Эта работа столько значит для меня. Я не доверила бы ее никому другому.
В конце концов она ушла.
— Что ж, — вздохнула Сэлли, — теперь нам остается только ждать. Не будем тратить время зря, включайте свою машинку.
Работа над интервью шла гладко.
— Где вы обнаружили ваш необыкновенный образец?
— Я откопала его в лавке, торгующей минералами и ископаемыми останками. По дороге домой с летних раскопок я остановилась в… Не будем уточнять где. Остановилась и завела беседу с хозяйкой лавки. Наоми оказалась археологом-любителем и попросила меня идентифицировать несколько находок. Среди них была и эта. Я спросила, где она ее откопала, Наоми показала место на карте и обещала отвезти меня туда весной.
— Вы объяснили ей, насколько ценен этот экземпляр?
— Конечно.
— И, несмотря на это, она отдала его вам?
— Да.
— Вам крупно повезло.
Они разложили образцы в задней части дома — Наоми жила за магазином — и просматривали многочисленные обувные коробки и банки из-под кофе, наполненные ископаемыми. После двух часов работы, классифицировав почти все, Сэлли потянулась на стуле и поглядела в окно. Вид открывался невеселый: несколько тополей, машина без колес, поставленная на старые кирпичи, и пустая парковка за мотелем у дороги.
Наоми — худая, нервная женщина с резкими чертами лица и большими карими глазами — вернулась из кухни с чайником в руке и, перехватив взгляд Сэлли, подтвердила:
— Да, смотреть особо не на что. Иногда здесь бывает тоскливо.
— Не сомневаюсь.
Сэлли подняла обломок так, чтобы на него упал свет, и, покрутив, положила к другим.
— Как получилось, что вы застряли здесь?
Наоми была одета в топик без рукавов и длинную, до самых лодыжек, юбку.
— Знаете, я купила эту лавку пополам с подругой, но она…
Сэлли развернула последний образец, и у нее перехватило дыхание. Слова Наоми потеряли всякий смысл.
Кости, которые она держала в руках, застыли как попало и оказались повреждены неаккуратным обращением Наоми. Но кое-что определялось точно. Одна из локтевых костей сломана, так что было видно внутреннюю полость, как у птиц. Череп сохранился достаточно хорошо и тоже напоминал птичий. Однако неподалеку находился фрагмент челюсти с зубами.
И по всей окаменелости, подобно нимбу, окружающему разрозненные останки, виднелись четкие отпечатки перьев.
— Где вы это нашли? — спросила Сэлли, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.
— В районе Копперхэд-Грик. Там выход триасовых пород. Одно из моих любимых мест, могу вас отвезти.
Наклонившись над образцом, Сэлли пробормотала:
— Я бы очень хотела туда попасть.
— Правда? Вы пойдете?
Наоми поставила чашку с таким стуком, что Сэлли вздрогнула и невольно посмотрела на стол в полной уверенности, что увидит осколки. Затем перевела взор на Наоми. Их взгляды встретились.
Наоми покраснела и отвернулась в смущении.
«Господи, — подумала Сэлли, — она же флиртует! Со мной! Этим объясняется и ее нервозность, и расширенные глаза, и вся та ерунда, которую она нагородила».
Внезапная вспышка сочувствия заставила Сэлли представить, каково приходится Наоми. Несчастное одинокое создание. До сих пор скучает по исчезнувшей подружке, которая втянула ее в этот бизнес. И вот появляется молодая женщина-палеонтолог, с головой, набитой знаниями, приехавшая на ломящемся от находок «форде», переполненная жизнью, загорелая и обветренная. Как тут не взволноваться.
Такого рода переживания были не типичны для Сэлли, и новое ощущение оказалось на редкость неприятным. На секунду ей даже захотелось сделать что-нибудь для этой коровы. Например, исключительно из сострадания заняться с ней любовью.
Но нет, это не для нее. Да и не вышло бы ничего хорошего. После того случая с Тимми Сэлли не верила в любовные страсти и прочую чепуху. Она даже решила, что, если бы каждый руководствовался собственными интересами, жизнь была бы гораздо спокойней.
— Во вторник мне надо быть в университете, — аккуратно сказала Сэлли.
— О! — Наоми пристально рассматривала свои пальцы, обхватившие чашку.
— Может быть, весной? — Презирая себя, Сэлли посмотрела женщине прямо в глаза и улыбнулась. — Мне кажется, весной здесь должно быть очень красиво.
Глаза Наоми наполнились надеждой. В следующий раз, говорили они, я буду смелее, настойчивей. И уже не упущу тебя!
— Конечно, — сказала Наоми. — У меня есть палатка, и мы сможем уехать на несколько дней.
— Замечательно. Я уверена, мне понравится.
Вставая со стула, Сэлли легонько погладила руку Наоми и почувствовала, что та задрожала. «О Господи, — подумала она, — ну нельзя же так». Взяв образец, Сэлли произнесла:
— Могу я позаимствовать это на некоторое время? Я отдам, когда приеду в следующий раз.
Конечно, Сэлли ничего подобного не рассказала Монку. А то он бы написал об этом в книге, тогда как в подобной истории точно нет никакой науки.
Внезапно что-то голубое блеснуло на краю бурой проплешины.
— Смотрите, она уходит! — Схватив переноску, Сэлли дождалась, пока самка рыболова не исчезла в лесу. — Пойдемте!
Они бегом пересекли полянку.
Гнездо оказалось небольшим углублением, вырытым прямо в грязи. Его окружала опавшая листва и лесной мусор, которым динозавриха укрывала яйца, пока не вылупились детеныши. На утоптанном пятачке рядом с гнездом она, видимо, отдыхала, закрывая «птенцов» от солнца собственной тенью и защищая их от хищников.
В центре ямы сидел аллозавр.
Детеныш был и симпатичным, и отталкивающим одновременно. Посмотрев на него, вы бы первым делом заметили огромные влажные глаза и мягкий белый пушок, покрывавший все тело. А затем раздался бы звук, который мог бы издать великан, проведя ногтем по огромной тарелке, исходивший из широко раскрытого рта малютки, наполненного белыми иглами зубов. Отвратительное маленькое чудовище выглядело обаятельным, как детская игрушка.
Сэлли наклонилась над гнездом, чтобы полюбоваться ужасным младенцем.
— Смотрите, — сказала она Монку, — как надо обращаться с детенышем аллозавра.
Сэлли помахала пальцами перед носом существа и когда оно, щелкая зубами, бросилось на них, тут же отдернула руку. Второй рукой она быстро схватила детеныша за загривок. Ловко забросив его в клетку, Сэлли захлопнула дверцу.
— Вы собираетесь взять его с собой? Я думал… Сэлли резко повернулась к Монку.
— Слушайте, Каванаг. Я перетряхнула перед вами все свое грязное белье. Я ответила на каждый из вопросов, который только пришел в вашу голову, вплоть до цвета волос у меня на лобке. Я не утаила ничего. Время платить по счетам. Как мы это сделаем?
Монк глубоко вздохнул.
— Я возьму с собой клетку, так как имею право проносить живых особей в любой год после 2034-го. В переходе мы обменяемся идентификационными картами — их не очень тщательно проверяют, когда вы уже возвращаетесь из прошлого, — и я отдам животное вам. Вы выйдете в 2034-м, а я — в вашем времени.
Внезапное сомнение овладело Сэлли.
— Слишком просто все выглядит. Вы уверены, что это сработает?
— Это уже сработало. В моем времени.
Яростный восторг наполнил Сэлли, и она, не в силах сдержаться, выкрикнула:
— Вы знали! Вы знали, что я собираюсь сделать!
Отвратительная ухмылка исказила лицо Монка.
— А вы что думали, деточка? Что я здесь, чтобы книжку писать?
5
— Таким образом, вы подтвердили, что архи могут удержаться в воздухе только при быстром полете, что они просто не в состоянии летать медленно. Блестяще! Мне понадобилось десять секунд наблюдений за ними, чтобы сказать вам то же самое. Птицы, за исключением колибри, которые имеют свой собственный, только им присущий стиль, летают всего-навсего двумя способами: либо медленно, либо невероятно быстро. При медленном способе крылья оставляют за собой в воздухе пару завихрений в виде петель, в то время как завихрения, вызванные быстрым способом, обычно продольные.
— Это был эксперимент доктора Джоргенсена, я только помогал ему. Если вы пишете книгу, — обратился Раймонд к Монку, — значит, вы живете позже нас там, в нашем времени? Откройте секрет, когда нам разрешат публикации?
— Я в самом деле не имею права об этом говорить.
— Эта идиотская секретность убивает все удовольствие от работы, — проворчал Раймонд. — Нельзя нормально проводить исследования, если не имеешь возможности публиковаться. Теряется смысл. На прошлой неделе тут побывала группа ученых, так они даже не слышали о наших открытиях. Чего, спрашивается, приезжать? Бред какой-то.
Монк усмехнулся.
— Прекрасно вас понимаю. Если бы это зависело от меня…
— Не то чтобы мне не нравилось вас слушать, мальчики, — сказала Сэлли, — но Лидия Пелл ждет меня в хижине. Поймать тебе еще одного архи, Раймонд?
— Ну-у-у… Да… Спасибо. Нам они всегда нужны. Джоргенсон продолжает отпускать их на волю после экспериментов.
— Считай, что он у тебя в кармане.
Сэлли взяла переносную клетку и направилась к выходу.
— Пойдемте, Монк. Посмотрите на дикую природу.
День был прекрасный, как раз для того, чтобы бродить среди дюн. Небо голубело, и легкий бриз дул со стороны моря Тетис. То там, то тут из-под кустов и деревьев выпархивали архи и с пронзительным криком уносились прочь, держась низко, над самым песком. Археоптериксы редко взлетали выше древесных верхушек, небесные сферы по-прежнему принадлежали птеранодонам.
Время от времени Сэлли и Монк спугивали мелких животных. На берегу два миниатюрных существа — не больше вороны — дрались из-за куска тухлого мяса.
Сэлли показала на них:
— Динозавры. Маленькие. Без перьев. Вам это о чем-нибудь говорит?
— Но существуют и пернатые динозавры. Даже вы не можете этого отрицать.
— Все птицы имеют перья. А динозавры — только иногда. Я считаю, что пернатыми были общие предки динозавров и птиц. Птицы сохранили оперение, динозавры утратили его.
— Вторично облысевшие? — Монк хохотнул. — Это что-то типа вашего вторичного наземного апатозавра?
— Сравнили! Мне было всего-навсего пятнадцать, когда я предположила, что динозавры произошли от летающих рептилий.
— Но ученые уже посетили триас и не нашли и следа этого гипотетического летающего предка.
— Скажите мне, Монк, как много хороших ученых — я подчеркиваю, хороших, — могли бы выдвинуть такую теорию в столь юном возрасте?
— Могу ответить за себя — я, честно говоря, ни о чем подобном даже не думал.
— Так же, как и все остальные. Я обратила внимание, что самые популярные ученики никогда не достигают больших успехов, когда вырастут. Они находятся на пике своей славы в старших классах школы. Зато неудачники, недотепы, затюканные одиночки впоследствии становятся Элвисами Пресли, Ричардами Фейнманами [20] и так далее. Точно так же новые формы жизни не происходят от самых успешных организмов. Успешные организмы остаются на своем месте и все лучше и лучше приспосабливаются к занятой ими экологической нише, пока эту нишу что-нибудь не разрушит. Тогда они умирают. И тут-то на сцену выходят загнанные в угол отщепенцы и наполняют мир стадами трицератопсов.
— Это всего-навсего точка зрения…
— Первое пернатое животное, как бы оно ни выглядело, было маленьким и незаметным. Оно занимало свое скромное место в какой-нибудь дальней нише и долгое время пребывало в тени. Пока Бог в очередной раз не перемешал все на свете. Кстати, в триасовый период динозавры составляли довольно небольшую и далеко не самую успешную группу архозавров среди множества других. Так же как и мой пернатый текодонт. Ребята, которые катались в триас, искали в легкодоступных местах, а вот я, если бы эти чертовы бюрократы разрешили мне поехать, обшарила бы там все. От пола до потолка.
Монк одобрительно кивнул.
— Вы никогда не сдаетесь?
— Прошу прощения?
— Все против вас. Все говорит о том, что вы жестоко ошибаетесь.
— Поживем — увидим, Монк. Поживем — увидим.
Неподалеку, там, где дюны переходили в соленые болота, раздался звук, похожий на птичье пение. Такой звук издавали камптозавры, когда их что-то пугало.
Монк вздрогнул и нервно поглядел в сторону леса, где кусты сменялись соснами.
— Я надеюсь, здесь безопасно?
Камптозавры были весьма робкими животными, способными прийти в ужас от одной мысли, что где-то рядом находится хищник. Но Сэлли не хотелось просвещать Монка в этом вопросе.
— Вы не очень-то привыкли к практической работе, а? — жизнерадостно поинтересовалась она.
Какое-то время спутники шли в молчании. Тропа, пересекающая дюны, различалась плохо. В здешнем мире только человек пролагал подобные тропы, идущие параллельно берегу моря. Сэлли размышляла о многочисленных следах, оставленных любопытными исследователями, направлявшимися в разные стороны от станции Богемия. Это натолкнуло ее на мысль о тропах динозавров, сотнями терявшихся в кустах. Если б только было можно занести их на карту и выяснить, кому принадлежит каждая, какой ни с чем не сравнимый объем информации о поведении животных они бы получили! Слишком огромная и кропотливая работа, чтобы сделать ее одной. Вот если взять в помощь пару практикантов…
— В двадцать три года вы едва не прославились.
— А? Что? Ах да.
— Почему вы не рассказали мне об этом?
— Ради бога. У меня был ископаемый образец, на который никто даже не пожелал взглянуть. Тогда я решила взять дело в свои руки. Я потратила день, чтобы обзвонить все мало-мальски популярные издания и сказать: «Это доктор Г. К. Сэлли из Йельского университета. Я звоню вам, чтобы сообщить о необыкновенной находке». Потом я объясняла им, что, начиная с последней четверти двадцатого века, среди ученых широко распространена точка зрения о том, что птицы напрямую произошли от динозавров и, следовательно, динозавры не вымерли окончательно. Прессе все всегда приходится разжевывать. Они не знают даже самых простейших вещей.
— И затем?
— Затем я рассказывала им о моей находке и о том, что птицы произошли не от самих динозавров, а от животных, которые существовали до их появления. Таким образом, птицы и динозавры — не более чем двоюродные братья. Завершала я свою речь фразой: «Динозавры вымерли вновь!» Журналисты с восторгом проглотили все и облизали ложку.
Мускусный запах дюн с вплетающимся в него ароматом корицы сменился более тяжелым запахом серы и гниющей растительности. Монк и Сэлли подошли к соленым болотам. Здесь тропа разделялась на две чуть заметные дорожки: одна вела в сторону болот, другая — в чащу леса.
— Сейчас мы повернем.
Саговник и мелкие хвойные деревья рядами поднимались вокруг тропинки. Палеонтологи углубились в лес, следуя друг за другом и прислушиваясь, нет ли рядом хищников.
Сэлли гадала — во что обойдется установка специальной системы для регистрации звериных троп. Каждый раз при использовании тропы ее будут наносить на карту, а сведения отправлять для анализа в базу данных, в двадцать первый век. Единственная трудность, с которой могут столкнуться ученые, — как определить, какое животное какую тропу проложило. Но этим и следовало бы заставить заниматься практикантов.
— А как бы вы поступили сейчас?
— Сейчас?
— Ну, с вашим пернатым текодонтом. Если бы вам представился случай провернуть все это вновь?
Сэлли сделала вид, что размышляет, хотя в воображении она уже прокрутила предполагаемый сценарий тысячу раз. Иногда ей даже казалось, что это случилось на самом деле.
— Пользуясь остатками былой славы, я бы не стала висеть на телефоне, а созвала пресс-конференцию. Сделала бы все возможное, чтобы открытие получило широкую огласку в печати. И в этот раз я бы нашла действительно хороший образец. Такой, к которому никто бы не смог придраться. Тот, что был у меня тогда, состоял из фрагментов. Мне сказали, что это просто мозаика из сложенных вместе частей разных животных. А отпечаток, который я принимаю за перья, не что иное, как папоротник. Я бы поехала на раскопки и рыла до тех пор, пока не нашла бы абсолютно целый экземпляр. Самый что ни на есть достоверный. Существование которого невозможно отрицать.
— Загвоздка в этом?
— Да. Мне нужен потрясающий экземпляр. И такие есть. Но в прошлом.
Дорожка вильнула, и странники оказались перед хижиной, сложенной из связанных вместе тонких бревен, крышей служили листья саговника. Сооружение стояло на опушке посреди бурой проплешины, когда-то служившей пастбищем для зауроподов.
— Последнее человеческое жилье на восемь тысяч миль в округе, — заметила Сэлли. — Лидия сама ее смастерила с помощью топорика и мотка бечевки.
Лидия Пелл сидела в хижине, вязала и читала книгу, аккуратно установленную на полке у окна. Увидев входящих, она отложила вязанье. Сэлли представила ее Монку и сказала:
— Расскажи ему, что ты видела.
Лидия была женщиной средних лет, круглолицей и пухленькой. Она разложила два складных стула для гостей и начала рассказ:
— Ой, это целая история. Я тут регулярно обхожу все кругом и вот решила проведать одинокую самку рыболова, у нее здесь гнездо неподалеку…
— Рыболова? — переспросил Монк.
— Eogripeus hoffmannii. Назван так в честь Фила Хоффмана. Одна из его студенток идентифицировала это животное как первого из спинозавров. Может быть, даже родоначальника всего вида. — Лидия приложила палец к подбородку и улыбнулась так, что стало ясно: этой студенткой являлась она сама. — Здоровенное животное с длинным и узким носом, похожее на крокодила. Мы здесь именуем их рыболовами. Эта самка, можно сказать, овдовела: ее партнера несколько дней назад съел аллозавр.
— Теперь понятно. И что дальше?
— И вот я заметила аллозавра, который вел себя очень странно. Сначала я подумала, что он ранен, так как его движения были довольно неуклюжими. Вот такими.
Лидия поднялась со стула, наклонилась вперед — руки прижаты к телу, зад отклячен — и сделала несколько комичных шажков.
— Я быстро установила, что это самка, которая вскоре отложит яйца. Но не беременность заставляла ее вести себя столь непонятно. Она что-то высматривала.
Лидия покрутила головой, напряженно и воровато.
— Хотите — верьте, хотите — нет, она выглядела как самый настоящий шпион.
Сэлли засмеялась, Монк, поколебавшись, сделал то же самое.
— Точно-точно! Одиннадцатиметровое чудовище, которое старается не вызывать подозрений, — смешная картина. Но что толкнуло ее на это? Почему самка аллозавра шаталась там и что вынюхивала? Оказывается, она подбиралась к гнезду самки рыболова! Когда аллозавриха нашла его, я думала, она съест яйца. Но вместо этого самка присела над гнездом и очень аккуратно снесла собственное яйцо. А после испарилась.
— Паразитизм? — спросил Монк.
— Да. Как у кукушки. Я запомнила место, построила здесь хижину и наблюдаю изо всех сил.
— Покажи, ему гнездо, — предложила Сэлли. Лидия послушно протянула Монку бинокль.
— Вон там, — сказала она. — На небольшом бугорке. Видите эту рощицу? В самой ее середине темно-зеленое пятно, это и есть рыболов. Нашли?
— Нет.
— Присмотритесь, сейчас увидите.
— Не вижу… А! Она села!
Яркая серебристо-голубая полоска — брюхо самки динозавра — четко выделялась между деревьями. Она высоко вытягивала шею и нервно вглядывалась в лес. Затем неуклюже поднялась, ее узкая морда поворачивалась из стороны в сторону.
— Что она делает?
— По-видимому, высматривает своего дружка. Рыболовы не отличаются сообразительностью. Только взгляните на эти жирные бедра. Никаких мозгов — сплошная задница!
— Почему ее спина совпадает по цвету с кустами, а брюхо такое светлое? — Монк вернул бинокль.
— Рыболов проводит много времени в воде, — быстро объяснила Сэлли. — Светлый живот делает его менее заметным для рыб. Расскажи ему, чем все кончилось, — велела она Лидии.
— Обязательно. Теперь детеныши рыболова уже вылупились. Бедная вдова вынуждена оставлять их несколько раз в день, чтобы порыбачить и добыть корм для всей семьи. Жизнь матери-одиночки — невеселая штука. Но для меня это даже удобно, я могу проверять гнездо. Аллозавр вылупился двумя днями позже остальных. Он был чуть больше своих названных братцев и сестриц, и мне показалось, что он пожирал больше рыбы, чем остальные. На следующий день в гнезде уже недоставало одного из детенышей.
Монк присвистнул.
— Настоящий синдром Каина и Авеля. С тех пор в гнезде каждый день становилось на одного детеныша меньше. Один в день — как по часам. Сейчас маленький аллозавр остался один, но одураченная вдова продолжает таскать ему рыбу. Долго ли аллозаврик будет разыгрывать комедию? Прозреет ли в конце концов его мачеха? Согласитесь, похоже на «мыльную оперу»!
— И сколько это продлится?
— Не думаю, что долго: «птенчики» рыболова обычно покидают гнездо спустя три недели после рождения. Но, к сожалению, уже завтра я должна быть в Калифорнии, начинается учебный год. Поэтому я и прошу Сэлли присмотреть за гнездом в мое отсутствие.
Монк пристально поглядел на Сэлли. Та воскликнула:
— Они могли бы вернуть тебя ко времени начала занятий через две недели, а не сегодня!
— Совершенно верно, так я им и сказала! А они? Они послушали меня? Нет, конечно! Бюрократы! Один день времени дома за один день времени в прошлом. Никаких исключений.
— Ненавижу этот образ мышления. Ненавижу ложь и жульничество. И больше всего я ненавижу секретность. Будь я на твоем месте, я бы плюхнулась на землю, и пусть бы они тащили меня отсюда силком.
— Ну, это же ты, Сэлли! Не все такие бунтари. Мои вещи упакованы и ждут отправки во временной туннель. Завтра в это же время я буду учить юных, свежевыбритых бездельников. Я… Впрочем, хватит об этом. Мне пора.
Лидия хлопнула себя по коленям и встала.
— Я ничего не забыла? Шляпа, бутылка воды… Стулья я оставляю. Вижу, опять ловишь архи? Джоргенсен в долгу перед тобой, Сэлли.
— Что я должна делать?
— Динозавриха оставляет гнездо три-четыре раза в сутки, как минимум на двадцать минут. Тебе надо раз в день проверять его. Когда аллозавр покинет приемную мать, отправь мне в будущее свои записи. Ручаюсь, ты станешь соавтором моей работы.
— Надеюсь, — ответила Сэлли. Лидия Пелл легонько обняла подругу.
— Спасибо тебе. Эта работа столько значит для меня. Я не доверила бы ее никому другому.
В конце концов она ушла.
— Что ж, — вздохнула Сэлли, — теперь нам остается только ждать. Не будем тратить время зря, включайте свою машинку.
Работа над интервью шла гладко.
— Где вы обнаружили ваш необыкновенный образец?
— Я откопала его в лавке, торгующей минералами и ископаемыми останками. По дороге домой с летних раскопок я остановилась в… Не будем уточнять где. Остановилась и завела беседу с хозяйкой лавки. Наоми оказалась археологом-любителем и попросила меня идентифицировать несколько находок. Среди них была и эта. Я спросила, где она ее откопала, Наоми показала место на карте и обещала отвезти меня туда весной.
— Вы объяснили ей, насколько ценен этот экземпляр?
— Конечно.
— И, несмотря на это, она отдала его вам?
— Да.
— Вам крупно повезло.
Они разложили образцы в задней части дома — Наоми жила за магазином — и просматривали многочисленные обувные коробки и банки из-под кофе, наполненные ископаемыми. После двух часов работы, классифицировав почти все, Сэлли потянулась на стуле и поглядела в окно. Вид открывался невеселый: несколько тополей, машина без колес, поставленная на старые кирпичи, и пустая парковка за мотелем у дороги.
Наоми — худая, нервная женщина с резкими чертами лица и большими карими глазами — вернулась из кухни с чайником в руке и, перехватив взгляд Сэлли, подтвердила:
— Да, смотреть особо не на что. Иногда здесь бывает тоскливо.
— Не сомневаюсь.
Сэлли подняла обломок так, чтобы на него упал свет, и, покрутив, положила к другим.
— Как получилось, что вы застряли здесь?
Наоми была одета в топик без рукавов и длинную, до самых лодыжек, юбку.
— Знаете, я купила эту лавку пополам с подругой, но она…
Сэлли развернула последний образец, и у нее перехватило дыхание. Слова Наоми потеряли всякий смысл.
Кости, которые она держала в руках, застыли как попало и оказались повреждены неаккуратным обращением Наоми. Но кое-что определялось точно. Одна из локтевых костей сломана, так что было видно внутреннюю полость, как у птиц. Череп сохранился достаточно хорошо и тоже напоминал птичий. Однако неподалеку находился фрагмент челюсти с зубами.
И по всей окаменелости, подобно нимбу, окружающему разрозненные останки, виднелись четкие отпечатки перьев.
— Где вы это нашли? — спросила Сэлли, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.
— В районе Копперхэд-Грик. Там выход триасовых пород. Одно из моих любимых мест, могу вас отвезти.
Наклонившись над образцом, Сэлли пробормотала:
— Я бы очень хотела туда попасть.
— Правда? Вы пойдете?
Наоми поставила чашку с таким стуком, что Сэлли вздрогнула и невольно посмотрела на стол в полной уверенности, что увидит осколки. Затем перевела взор на Наоми. Их взгляды встретились.
Наоми покраснела и отвернулась в смущении.
«Господи, — подумала Сэлли, — она же флиртует! Со мной! Этим объясняется и ее нервозность, и расширенные глаза, и вся та ерунда, которую она нагородила».
Внезапная вспышка сочувствия заставила Сэлли представить, каково приходится Наоми. Несчастное одинокое создание. До сих пор скучает по исчезнувшей подружке, которая втянула ее в этот бизнес. И вот появляется молодая женщина-палеонтолог, с головой, набитой знаниями, приехавшая на ломящемся от находок «форде», переполненная жизнью, загорелая и обветренная. Как тут не взволноваться.
Такого рода переживания были не типичны для Сэлли, и новое ощущение оказалось на редкость неприятным. На секунду ей даже захотелось сделать что-нибудь для этой коровы. Например, исключительно из сострадания заняться с ней любовью.
Но нет, это не для нее. Да и не вышло бы ничего хорошего. После того случая с Тимми Сэлли не верила в любовные страсти и прочую чепуху. Она даже решила, что, если бы каждый руководствовался собственными интересами, жизнь была бы гораздо спокойней.
— Во вторник мне надо быть в университете, — аккуратно сказала Сэлли.
— О! — Наоми пристально рассматривала свои пальцы, обхватившие чашку.
— Может быть, весной? — Презирая себя, Сэлли посмотрела женщине прямо в глаза и улыбнулась. — Мне кажется, весной здесь должно быть очень красиво.
Глаза Наоми наполнились надеждой. В следующий раз, говорили они, я буду смелее, настойчивей. И уже не упущу тебя!
— Конечно, — сказала Наоми. — У меня есть палатка, и мы сможем уехать на несколько дней.
— Замечательно. Я уверена, мне понравится.
Вставая со стула, Сэлли легонько погладила руку Наоми и почувствовала, что та задрожала. «О Господи, — подумала она, — ну нельзя же так». Взяв образец, Сэлли произнесла:
— Могу я позаимствовать это на некоторое время? Я отдам, когда приеду в следующий раз.
Конечно, Сэлли ничего подобного не рассказала Монку. А то он бы написал об этом в книге, тогда как в подобной истории точно нет никакой науки.
Внезапно что-то голубое блеснуло на краю бурой проплешины.
— Смотрите, она уходит! — Схватив переноску, Сэлли дождалась, пока самка рыболова не исчезла в лесу. — Пойдемте!
Они бегом пересекли полянку.
Гнездо оказалось небольшим углублением, вырытым прямо в грязи. Его окружала опавшая листва и лесной мусор, которым динозавриха укрывала яйца, пока не вылупились детеныши. На утоптанном пятачке рядом с гнездом она, видимо, отдыхала, закрывая «птенцов» от солнца собственной тенью и защищая их от хищников.
В центре ямы сидел аллозавр.
Детеныш был и симпатичным, и отталкивающим одновременно. Посмотрев на него, вы бы первым делом заметили огромные влажные глаза и мягкий белый пушок, покрывавший все тело. А затем раздался бы звук, который мог бы издать великан, проведя ногтем по огромной тарелке, исходивший из широко раскрытого рта малютки, наполненного белыми иглами зубов. Отвратительное маленькое чудовище выглядело обаятельным, как детская игрушка.
Сэлли наклонилась над гнездом, чтобы полюбоваться ужасным младенцем.
— Смотрите, — сказала она Монку, — как надо обращаться с детенышем аллозавра.
Сэлли помахала пальцами перед носом существа и когда оно, щелкая зубами, бросилось на них, тут же отдернула руку. Второй рукой она быстро схватила детеныша за загривок. Ловко забросив его в клетку, Сэлли захлопнула дверцу.
— Вы собираетесь взять его с собой? Я думал… Сэлли резко повернулась к Монку.
— Слушайте, Каванаг. Я перетряхнула перед вами все свое грязное белье. Я ответила на каждый из вопросов, который только пришел в вашу голову, вплоть до цвета волос у меня на лобке. Я не утаила ничего. Время платить по счетам. Как мы это сделаем?
Монк глубоко вздохнул.
— Я возьму с собой клетку, так как имею право проносить живых особей в любой год после 2034-го. В переходе мы обменяемся идентификационными картами — их не очень тщательно проверяют, когда вы уже возвращаетесь из прошлого, — и я отдам животное вам. Вы выйдете в 2034-м, а я — в вашем времени.
Внезапное сомнение овладело Сэлли.
— Слишком просто все выглядит. Вы уверены, что это сработает?
— Это уже сработало. В моем времени.
Яростный восторг наполнил Сэлли, и она, не в силах сдержаться, выкрикнула:
— Вы знали! Вы знали, что я собираюсь сделать!
Отвратительная ухмылка исказила лицо Монка.
— А вы что думали, деточка? Что я здесь, чтобы книжку писать?
5
С ОСТРОВА НА ОСТРОВ
Здание университета, штат Мэриленд: кайнозойская эра, четвертичный период, эпоха голоцена, современный век. 2034 год н. э.
Ричард Лейстер вернулся из триаса загорелым, обветренным и ужасно расстроенным. По дороге в университет Мэриленда он бесстрастно смотрел на поток машин и, только когда водитель уже заруливал на территорию, спросил:
— Вы когда-нибудь замечали, сколько лимузинов с затененными стеклами ездит по округу Колумбия?
— Послы из Центральной Африки. Министры, спешащие на совещания. Журналисты с манией величия, — небрежно ответила Молли Герхард, предупреждая следующие вопросы: «Сколько путешественников во времени шатается кругом? Откуда они? Зачем приехали?» Спрашивать об этом не было смысла. Гриффин все равно бы не ответил, а если долго думать на подобные темы, начинается нечто, очень похожее на паранойю. Молли сама прошла через это.
Чтобы отвлечь своего спутника, она сказала:
— Вы смотрите из окна так, будто современный мир вас пугает. Тяжело привыкнуть?
— Я забыл, как грязно здесь бывает летом. И лужи. Они везде. Вода лежит на земле и не впитывается. Как-то неестественно.
— Только что прошла гроза.
— Континентальные пустыни Пангеи [21] — самые суровые, иссушенные земли, какие только можно себе представить. Саговники там адаптировались к подобным условиям, на них нет листьев. Черные, будто кожаные стволы, торчат то тут, то там, а вокруг только скалы да красный песок. Больше ничего. Однако время от времени грозовые тучи умудряются добраться и туда. Ливень обрушивается на песок и промывает в нем глубокие протоки. Он заканчивается так же внезапно, как и начался, и в тот же миг пустыня возрождается. Я чуть не сказал: «расцветает», но это, конечно, не так. Цветущие растения еще не появились. Саговники выпускают листья, появляются пустынные папоротники — эфемерные растения, не сравнимые ни с какими из современных. Воздух наполняется целурозаврами.
— Это кто же такие?
— Примитивные животные, ребра у них торчат так, чтобы сверху натягивались складки кожи. Они залезают на верхушки деревьев и прыгают оттуда — маленькие жесткокрылые планеры. Их тучи, как комаров или мошек! Из-под земли тоже выползают животные — твердоклювые, с ладонь величиной. Они весело резвятся в озерцах шириной в милю и глубиной в дюйм. Их так много, что они взбивают воду в пену. А есть создания с головой, похожей на деревянный обрубок, — еще не черепахи, но уже что-то похожее, с панцирем и своим, только им присущим, неуклюжим шармом. Это день карнавалов и ярких красок, музыки и веселья, кругом все растет, летает, бросает в землю семена и откладывает яйца. И вдруг все заканчивается. Так же внезапно, как и началось, и вы можете поклясться, что по эту сторону горизонта нет и не было никакой жизни. Вот такая ни с чем не сравнимая красота.
Ричард Лейстер вернулся из триаса загорелым, обветренным и ужасно расстроенным. По дороге в университет Мэриленда он бесстрастно смотрел на поток машин и, только когда водитель уже заруливал на территорию, спросил:
— Вы когда-нибудь замечали, сколько лимузинов с затененными стеклами ездит по округу Колумбия?
— Послы из Центральной Африки. Министры, спешащие на совещания. Журналисты с манией величия, — небрежно ответила Молли Герхард, предупреждая следующие вопросы: «Сколько путешественников во времени шатается кругом? Откуда они? Зачем приехали?» Спрашивать об этом не было смысла. Гриффин все равно бы не ответил, а если долго думать на подобные темы, начинается нечто, очень похожее на паранойю. Молли сама прошла через это.
Чтобы отвлечь своего спутника, она сказала:
— Вы смотрите из окна так, будто современный мир вас пугает. Тяжело привыкнуть?
— Я забыл, как грязно здесь бывает летом. И лужи. Они везде. Вода лежит на земле и не впитывается. Как-то неестественно.
— Только что прошла гроза.
— Континентальные пустыни Пангеи [21] — самые суровые, иссушенные земли, какие только можно себе представить. Саговники там адаптировались к подобным условиям, на них нет листьев. Черные, будто кожаные стволы, торчат то тут, то там, а вокруг только скалы да красный песок. Больше ничего. Однако время от времени грозовые тучи умудряются добраться и туда. Ливень обрушивается на песок и промывает в нем глубокие протоки. Он заканчивается так же внезапно, как и начался, и в тот же миг пустыня возрождается. Я чуть не сказал: «расцветает», но это, конечно, не так. Цветущие растения еще не появились. Саговники выпускают листья, появляются пустынные папоротники — эфемерные растения, не сравнимые ни с какими из современных. Воздух наполняется целурозаврами.
— Это кто же такие?
— Примитивные животные, ребра у них торчат так, чтобы сверху натягивались складки кожи. Они залезают на верхушки деревьев и прыгают оттуда — маленькие жесткокрылые планеры. Их тучи, как комаров или мошек! Из-под земли тоже выползают животные — твердоклювые, с ладонь величиной. Они весело резвятся в озерцах шириной в милю и глубиной в дюйм. Их так много, что они взбивают воду в пену. А есть создания с головой, похожей на деревянный обрубок, — еще не черепахи, но уже что-то похожее, с панцирем и своим, только им присущим, неуклюжим шармом. Это день карнавалов и ярких красок, музыки и веселья, кругом все растет, летает, бросает в землю семена и откладывает яйца. И вдруг все заканчивается. Так же внезапно, как и началось, и вы можете поклясться, что по эту сторону горизонта нет и не было никакой жизни. Вот такая ни с чем не сравнимая красота.