Страница:
— Не будете ли так вы любезны заткнуться? — прошипела Тамара. — Или хотите их спугнуть?
И тут зазвонил телефон.
Динозавры все как один испуганно подняли головы. Потянулись бесконечные, леденящие душу секунды. Животные не двигались. Телефон продолжал звонить: чужой непонятный звук, не похожий ни на один, слышанный ими ранее.
Гейстозавры испугались.
Они сорвались с места разом, как стая голубей. В следующий миг животные оказались повсюду — ужасающе огромные и страшные. Сперва на четыре ноги упали детеныши и понеслись во все стороны, за ними последовали взрослые, гоня молодняк впереди себя.
Мечась в ужасе, один из гейстозавров пнул палатку, взлетевшую на добрых шесть футов в воздух. Когда она упала на землю, роща была пуста.
Телефон продолжал звонить.
Лейстер с трудом поднялся на трясущиеся ноги, все мышцы свело судорогой. Он открыл рюкзак и достал трубку. Ему понадобилась минута, чтобы ее развернуть.
— Да?
— Привет, это я, Далджит. Нам только что звонила Лай-Цзу, она соорудила аппарат для прослушивания инфразвука и… А вы, кстати, где?
— Мы прошли меньше, чем собирались. Попытаемся наверстать сегодня днем. Как Джамал?
— У меня всего-навсего сломана нога! — прокричал Джамал на заднем плане.
— Боюсь, началось воспаление, — сказала Далджит. — Вы не забыли антибиотики?
— Нет, конечно.
Лекарства заканчивались, о чем Лейстер предпочел умолчать.
— А тут у нас Чак выдвинул теорию.
— Неужели? И какую?
— Встретимся — он вам все уши прожужжит. Ты лучше расскажи поподробнее про инфразвук.
Пока Лейстер слушал, Чак и Тамара собирали разлетевшиеся вещи.
— Нам повезло, — сказала Тамара, — кроме подпорки от палатки, ничего не сломалось. Надо будет заменить ее подходящей палкой.
— Слава Богу, — отозвался Лейстер.
Медленно, но верно они расставались с вещами, привезенными из родного времени. Сначала вышел из строя душ, затем электронные игры и музыкальный центр — в них попросту сели батарейки. Вскоре потерялся нож, затем расческа и другие вещи, без которых изгнанники испытывали серьезные неудобства. Когда сломался один из фотоаппаратов, Патрик неделю ходил чернее тучи.
Шаг за шагом теряли они связь с веком машин и все глубже соскальзывали в век каменный. Это пугало не только своей неизбежностью, но и отсутствием у них, детей цивилизации, умения выживать в примитивных условиях. Ник потратил большую часть сезона дождей на то, чтобы сделать лук, и потерпел полное фиаско. Он не смог даже ровно обстругать палки для стрел.
— Пойдем, — сказал Лейстер, застегивая рюкзак. — По дороге расскажу вам про инфразвук.
Лай-Цзу, как и обещала, смонтировала из двух магнитофонов свое устройство. При первом же использовании исследователи обнаружили, что долина полна недоступных человеческому уху разговоров. Большинство записей были невероятно интересными.
— Они поют! — рассказывала Далджит Лейстеру. — Нет, не так, как киты. Намного ниже и глубже. Это что-то уникальное! Лай-Цзу включила нам запись по телефону. Джамал говорит, что ее надо размножить — фирмы звукозаписи наверняка заинтересуются.
— Это шутка! — донесся голос Джамала.
— А вот и нет, ты не шутил. И еще Лай-Цзу, к счастью, использовала два записывающих устройства. Если поставить одно около тираннозавра, а другое — около кого-нибудь из травоядных, можно записать обоих, прокрутить две записи одновременно и посмотреть, похоже ли это на межвидовое общение.
— И когда они это сделают?
— Ну, об этом, наверное, рано говорить…
— Не мучай его, Далджит, — сказал Джамал.
— Ладно, ладно, уже сделали. Очень похоже.
Когда Лейстер закончил пересказывать разговор с Далджит, Тамара воскликнула:
— Здорово!
— Да ладно! — кукольным голосом пропищал Чак. — Как вы можете так восхищаться тем, что мы и так подозревали, а не моей теорией? Признайте же наконец, она включает в себя все: вымирание динозавров, континентальный дрейф, инфразвук и так далее.
— Да, но это всего-навсего и-де-я! Не обижайся, Чак, но идею может предложить любой. То, что сделали дома ребята, гораздо ценнее. Они доказали факт! Понимаешь, открыт секрет, который природа хранила бы вечно, если бы не Лай-Цзу. Это как заглянуть в глаза Богу.
— Я согласен с Тамарой, — поддержал Лейстер. — Луи Агассис [43] как-то написал, что установленный факт так же свят, как и моральный принцип.
Чак пожал плечами.
— В любом случае они установили, что различные виды динозавров общаются между собой при помощи инфразвука. Я расцениваю это как первый шаг к доказательству моей идеи.
— Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Лейстер. — Так в науке не делается! Сначала ты собираешь данные, потом анализируешь их и лишь после этого выступаешь с гипотезой и планом ее доказательства.
— Ага, а потом другие ученые вылезают с идиотской критикой и заставляют тебя доказывать все снова и снова, — сказала Тамара. — Я даже имена могу назвать, если ты хочешь. Твоя система, Лейстер, хороша в теории. А в жизни все по-другому.
— Когда я вырасту, обязательно поеду в Теорию, — задумчиво произнес Чак. — Там все всегда хорошо.
— Иногда вы, ребята, заставляете меня сомневаться, могу ли я вообще чему-нибудь научить. Вы не можете доказать гипотезу, вы можете только проверять ее снова и снова. Если по прошествии времени она выдержит все попытки опровержения, вы можете утверждать, что данная гипотеза устойчива и требуется огромная масса данных, чтобы ее поколебать. Например, теория о том, что микробы разносят болезни. Казалось бы, она неоспорима. Миллионы людей каждый день подтверждают ее своими жизнями. Однако она не доказана; это лишь самое подходящее объяснение того, что мы знаем.
— Прекрасно! Учитывая то, что знаем мы, я утверждаю, что моя теория — самое подходящее объяснение гибели динозавров.
— Она слишком громоздка. Возможно, есть объяснение попроще.
Споря, но не забывая настороженно поглядывать по сторонам, они преодолели очередные пять миль пути через лес.
Путники шли полузаросшей тропой, протоптанной когда-то гадрозаврами. Внезапно лес расступился, они оказались на краю освещенной солнцем поляны. Судя по всему, здесь недавно паслись стада, съевшие подчистую всю растительность. Теперь поляну покрывала свежая, едва проклюнувшаяся поросль, на нежно-зеленых молодых побегах распустились белые цветы. Невдалеке бежал ручеек. На противоположном его берегу стояло несколько цветущих магнолий, наполняя воздух благоуханием.
Неожиданно послышалось птичье стрекотание. Они переждали несколько секунд, затем сделали осторожный шаг вперед. За ним другой.
Все было спокойно.
Лейстер устало стянул рюкзак и, бросив его на землю, предложил:
— Давайте устроим привал.
— Предложение принимается, — отозвалась Тамара.
— Все «за», воздержавшихся нет, — подытожил Чак и плюхнулся на траву.
Они составили рюкзаки вместе и сели, привалившись к ним и разбросав ноги. Лейстер закатал брюки и проверил — нет ли на ногах клещей. Чак стянул ботинок.
— Ну-ка дай посмотреть! — скомандовала Тамара. — Да у тебя подметка практически отлетела! Что же ты молчишь?
— Не хотел терять времени на починку. Идти ведь совсем немного осталось.
Лейстер уже доставал из своего рюкзака моток изоленты.
— А это на что?
Ботинок был уже чиненный, но старая лента отклеилась. Лейстер намотал новый слой там, где подошва соединялась с верхом.
— Вот. Какое-то время продержится. Чак покачал головой.
— Нам придется заняться изготовлением обуви.
— Легко сказать, — ответил Лейстер. — Мы не можем дубить кожу, потому что не нашли ничего хотя бы отдаленно похожего на дуб. Или другое растение, содержащее танин.
Некоторое время стояла тишина, потом Тамара лениво сказала:
— Эй, Чак!
— А?
— Ты всерьез веришь, что от метеорита Земля загудела, как гонг?
— А что тут такого? Земля продолжает вибрировать от двух до трех недель после каждого крупного землетрясения, а тут сила удара превосходила землетрясение во много раз. Конечно, большая часть этой силы преобразовалась в тепло и другие формы энергии, но даже если десятая доля процента перешла в вибрацию, этого достаточно, чтобы заставить Землю звенеть на протяжении сотен лет.
— О!
— Единственный вопрос — как повышение температуры повлияло на состояние земной коры? Если она стала более вязкой, то могла несколько погасить волны вибрации. Но я так не думаю. Хотя готов выслушать любые предположения, если они подтверждаются данными.
Лейстер улыбнулся. Чак — неглупый паренек и станет хорошим ученым, как только перестанет делать скоропалительные выводы.
Вздохнув, он поднялся на ноги.
— Дети мои, нам пора.
Лейстер уточнил направление по компасу и направился в сторону магнолий. Тамара и Чак последовали за ним. Они перешли ручей вброд и вошли в лес.
— Будьте начеку, — сказал Чак. — Что-то больно мирно все выглядит.
Он едва успел договорить.
Дромеозавры кинулись на них со всех сторон. Небольшие, ростом с собаку, они, как и собаки, атаковали стаей. Хищников покрывали желто-зеленые перья, очень короткие, за исключением оперения на ногах самок, согревавшего яйца при насиживании. Перья, мелкие зубы на острых, как у гончих, мордах и огромные когти на задних лапах делали их похожими на каких-то сатанинских волнистых попугайчиков.
Дроми предпочитали охотиться из засады.
Как по сигналу, одни выскочили из придорожных кустов, а другие свалились путникам на головы с верхушек деревьев. Воздух наполнился телами зверей и лепестками магнолий.
Чак коротко вскрикнул.
Лейстер рванулся к нему и увидел, как друг падает, накрытый шевелящейся грудой дромеозавров.
Уронив компас, Лейстер схватился за топор и с криком ринулся в жуткую кучу малу.
За ним неслась Тамара, в руке копье, в глазах — смерть, оглашая воздух боевым кличем. В отличие от Лейстера она сообразила скинуть рюкзак.
Дромеозавры дрогнули.
Их хватало, чтобы загрызть и Лейстера, и Тамару. Но ящеры не умели отбиваться, они привыкли лишь атаковать. Ситуация явно превосходила все виденное ими ранее, и хищники бросились наутек, чтобы вернуться под защиту деревьев.
Пока дромеозавры скрывали Чака, Тамара не решалась метнуть копье. Она метнула его теперь, вслед убегающим животным, за ним второе. Первое в цель не попало, зато запасное поразило свою жертву прямо в грудь. На краю поданы один из дромеозавров обернулся, прострекотав что-то добывающее, и был тут же сшиблен ловко пущенным Тамарой камнем. Лес наполнился неясными, удирающими в смятении тенями. В запале Тамара влетела вслед за ними под деревья, но уже никого не обнаружила. Она вернулась на поляну..
— Чак?
Чак лежал лицом вниз под сенью магнолий. Лейстер опустился рядом на колени и попытался прощупать пульс, уже понимая, что не ощутит ничего. Нападавших было семь или восемь, и каждый успел нанести несколько укусов, прежде чем хищников удалось спугнуть. У Чака оказались изранены ноги, руки и лицо, порвано горло.
— Он умер, — тихо проговорил Лейстер.
— О черт! — Тамара отвернулась и зарыдала. — Черт, черт, черт!
Лейстер попытался перевернуть Чака, но что-то начало медленно вываливаться из его живота. Палеонтолог вспомнил, как дроми вцепляются в свою жертву передними конечностями, а задними полосуют ее, используя невероятного размера когти. Чаку вскрыли брюшную полость от паха до грудной клетки.
Он вернул тело в первоначальное положение и поднялся на ноги.
Тамара была в шоке. Лейстер обнял ее, она уткнулась лицом в его плечо, сотрясаясь от рыданий. У палеонтолога не нашлось слез. Только жгучая, безжалостная боль. Жизнь среди дикой природы, где смерть таится за каждым кустом, закалила его. Прежний Лейстер почувствовал бы вину за то, что выжил, за то, что Чак погиб, а он стоит тут — цел и невредим. Теперешний понимал, что это пустая трата времени и эмоций. Дромеозавры выбрали Чака, потому что он шел последним. Будь Лейстер помедлительней или случись у Тамары месячные, все сложилось бы по-другому.
На тренировках по выживанию это называлось «принцип попутчика». Ты не должен быть быстрее хищника, ты должен лишь обогнать того, кто рядом. Этот принцип действует среди зебр и антилоп. Теперь к нему должны привыкнуть и люди.
Лейстер открыл рюкзак Чака, чтобы разделить его вещи. Преодолевая скованность, обыскал его карманы в поисках вещей, которые бы им пригодились. Затем снял с тела ремень и ботинки. Пока они не научатся выделывать кожу, нужно дорожить даже разбитой обувью.
— Я нашла компас, — сказала Тамара. Лейстер озадаченно потряс головой, и она пояснила: — Ты уронил его. Я подобрала.
Она протянула ему компас и снова заплакала.
— В ручье полно камней. Нужно сложить над Чаком курган, — тихо сказал Лейстер. — Не обязательно красивый, главное — оградить тело от хищников.
Тамара вытерла глаза.
— Может, наоборот, оставить все как есть? Неплохое погребение для палеонтолога — стать пищей для динозавров.
— Это подошло бы нам с тобой. Но Чак — геолог. Он заслужил свои камни.
Лейстер не знал, сколько миль они с Тамарой отшагали до наступления ночи. Меньше, чем планировали утром. Больше, чем можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах. Шли молча, без эмоций, без устали. Позднее палеонтолог даже не мог вспомнить — остерегались ли они хищников.
Перед тем как остановиться на ночлег, Лейстер позвонил Далджит и Джамалу. Он не ощущал ни сил, ни желания с ними разговаривать, но делать было нечего.
— Послушай, — устало заговорил он с Далджит, — мы тут маленько подзадержались, будем чуть позже, чем планировали. Не волнуйтесь.
— Что случилось? — озабоченно спросила Далджит. — Надеюсь, вы не потеряли антибиотики?
— Антибиотики при нас. Я тебе потом все расскажу, хорошо? Сейчас просто будьте в курсе, что мы опоздаем, и не беспокойтесь.
— Понятно, но вы все-таки поторопитесь. У Джамала лихорадка, температура растет.
— Все, что мне нужно — это велосипед, — пробурчал в отдалении Джамал. — Неужели я прошу слишком многого?
— Да замолчи ты со своим велосипедом! Ну ладно, я прощаюсь. Поцелуй от меня Тамару и Чака, о'кей?
Лейстер вздрогнул.
— Обязательно.
Он спрятал телефон и вернулся к костру, от которого отходил подальше, чтобы случайно не выронить аппарат в огонь.
— Ты не сказал? — спросила Тамара.
— Не смог.
Лейстер сел рядом с ней.
— Успеем, когда придем. У нее и так достаточно поводов для волнения.
Они долго сидели молча, глядя, как пламя медленно пожирает дрова и превращается в угли. Потом Тамара произнесла:
— Я ложусь.
— Ложись, конечно, — ответил Лейстер. — А я посижу подумаю.
Он вслушивался в ночные звуки. Тихое попискивание летучих мышей и размеренный стрекот сверчков, тоскливый плач ночной птицы и завывание какого-то хищника. Звуки сплетались, смешивались, голоса динозавров и млекопитающих сливались в единый хор. Обычно эта ночная симфония успокаивала его.
Но не сегодня.
В скелете трицератопса более трех сотен костей. Брось их перед Лейстером бесформенной кучей, и за день он разберет их по порядку, от самой большой до самой мелкой. Лягут один за другим шестьдесят три позвонка, в одно целое превратится мозаика черепа. Разобраться с задними ногами будет, конечно, потруднее. Но он отсортирует кости стоп на две кучки по двадцать четыре в каждой, начав с первой по пятую костей плюсны, расположив фаланги по формуле 2—3—4—5—0 под ними, и накрыв все щиколоткой, состоящей из таранной, пяточной и трех предплюсневых костей. Передние ноги, напротив, очень просты: пять пястных костей, четырнадцать фаланг, расположенных по формуле 2—3—4—3—2 и три запястных. Умение расположить кости в нужном порядке с первого взгляда считалось среди палеонтологов довольно редким. Лейстер обладал им в полной мере.
Еще он имел полное представление о метаболизме трицератопса, хитростях его поведения, темперамента, питания, борьбы за место под солнцем, размножения и выращивания потомства, а также об истории эволюции и примерном ареале распространения. И это был только один из множества динозавров (не говоря уже об остальных представителях фауны), которого Лейстер изучил до мельчайших деталей. Он знал все, что было в человеческих силах, о жизни и смерти животных.
Кроме, пожалуй, главного: почему все его знания совершенно бесполезны здесь? Кости и без него спокойно стояли на своих местах при рождении каждого маленького трицератопса. Биохимические процессы регулировали сами себя. Животные вполне успешно жили, размножались и умирали без всякого вмешательства ученых.
Чак только что был здесь, и вот его нет.
Это невозможно.
Лейстер не мог этого осознать.
В лесу царила темнота. Лейстер почувствовал себя невероятно маленьким, крошечной частичкой жизни, непреодолимо двигающейся навстречу смерти.
При всех своих знаниях он ничего не знал. Несмотря на все, что Лейстер выучил, он ничего не понимал. Он торчал в центре вселенной без всякой цели и смысла. Ответов не было здесь, не было там, не было нигде.
Лейстер уставился в темноту. Ему хотелось уйти туда и никогда не возвращаться.
Горе оказалось так велико, что Лейстеру чудилось: сама ночь плачет вместе с ним. И черный лес, и беззвездное небо тряслись, подавляя беззвучные рыдания. И вдруг он осознал: плачет Тамара.
Она не смогла заснуть.
Да и кто бы смог после всего, что случилось? Даже если бы все стряслось не у нее на глазах, даже если бы они не были так близки, смерть Чака автоматически уменьшала их популяцию до десяти человек. Это было ни с чем не сравнимой катастрофой, причиной для глубочайшего горя. Лейстер почувствовал, что должен войти в палатку и утешить Тамару.
Его душа взбунтовалась от одной только мысли об этом. «Я не могу! — ожесточенно думал он. — Во мне самом нет ни капли утешения. Нет ничего, кроме тоски и жалости к себе». Лейстер решил, что он окончательно обессилел, что еще одна капля человеческого горя сокрушит его, раздавит, превратит в нечто бесформенное.
Тамара плакала.
Ну и пусть! Возможно, это эгоистично, но он не собирается снова брать самый тяжкий груз на себя. Он просто не в состоянии! Чего она хочет от него? Слезы катились по щекам Лейстера, и палеонтолог презирал себя за эти слезы.
Каким же слабаком он оказался! Из всех людей, когда-либо живших на Земле, он последний, к кому можно обратиться за помощью!
Тамара продолжала плакать.
«Ты должен войти», — говорил он себе. Но Лейстер не мог войти.
Наконец он поднялся и все же вошел в палатку.
17
И тут зазвонил телефон.
Динозавры все как один испуганно подняли головы. Потянулись бесконечные, леденящие душу секунды. Животные не двигались. Телефон продолжал звонить: чужой непонятный звук, не похожий ни на один, слышанный ими ранее.
Гейстозавры испугались.
Они сорвались с места разом, как стая голубей. В следующий миг животные оказались повсюду — ужасающе огромные и страшные. Сперва на четыре ноги упали детеныши и понеслись во все стороны, за ними последовали взрослые, гоня молодняк впереди себя.
Мечась в ужасе, один из гейстозавров пнул палатку, взлетевшую на добрых шесть футов в воздух. Когда она упала на землю, роща была пуста.
Телефон продолжал звонить.
Лейстер с трудом поднялся на трясущиеся ноги, все мышцы свело судорогой. Он открыл рюкзак и достал трубку. Ему понадобилась минута, чтобы ее развернуть.
— Да?
— Привет, это я, Далджит. Нам только что звонила Лай-Цзу, она соорудила аппарат для прослушивания инфразвука и… А вы, кстати, где?
— Мы прошли меньше, чем собирались. Попытаемся наверстать сегодня днем. Как Джамал?
— У меня всего-навсего сломана нога! — прокричал Джамал на заднем плане.
— Боюсь, началось воспаление, — сказала Далджит. — Вы не забыли антибиотики?
— Нет, конечно.
Лекарства заканчивались, о чем Лейстер предпочел умолчать.
— А тут у нас Чак выдвинул теорию.
— Неужели? И какую?
— Встретимся — он вам все уши прожужжит. Ты лучше расскажи поподробнее про инфразвук.
Пока Лейстер слушал, Чак и Тамара собирали разлетевшиеся вещи.
— Нам повезло, — сказала Тамара, — кроме подпорки от палатки, ничего не сломалось. Надо будет заменить ее подходящей палкой.
— Слава Богу, — отозвался Лейстер.
Медленно, но верно они расставались с вещами, привезенными из родного времени. Сначала вышел из строя душ, затем электронные игры и музыкальный центр — в них попросту сели батарейки. Вскоре потерялся нож, затем расческа и другие вещи, без которых изгнанники испытывали серьезные неудобства. Когда сломался один из фотоаппаратов, Патрик неделю ходил чернее тучи.
Шаг за шагом теряли они связь с веком машин и все глубже соскальзывали в век каменный. Это пугало не только своей неизбежностью, но и отсутствием у них, детей цивилизации, умения выживать в примитивных условиях. Ник потратил большую часть сезона дождей на то, чтобы сделать лук, и потерпел полное фиаско. Он не смог даже ровно обстругать палки для стрел.
— Пойдем, — сказал Лейстер, застегивая рюкзак. — По дороге расскажу вам про инфразвук.
Лай-Цзу, как и обещала, смонтировала из двух магнитофонов свое устройство. При первом же использовании исследователи обнаружили, что долина полна недоступных человеческому уху разговоров. Большинство записей были невероятно интересными.
— Они поют! — рассказывала Далджит Лейстеру. — Нет, не так, как киты. Намного ниже и глубже. Это что-то уникальное! Лай-Цзу включила нам запись по телефону. Джамал говорит, что ее надо размножить — фирмы звукозаписи наверняка заинтересуются.
— Это шутка! — донесся голос Джамала.
— А вот и нет, ты не шутил. И еще Лай-Цзу, к счастью, использовала два записывающих устройства. Если поставить одно около тираннозавра, а другое — около кого-нибудь из травоядных, можно записать обоих, прокрутить две записи одновременно и посмотреть, похоже ли это на межвидовое общение.
— И когда они это сделают?
— Ну, об этом, наверное, рано говорить…
— Не мучай его, Далджит, — сказал Джамал.
— Ладно, ладно, уже сделали. Очень похоже.
Когда Лейстер закончил пересказывать разговор с Далджит, Тамара воскликнула:
— Здорово!
— Да ладно! — кукольным голосом пропищал Чак. — Как вы можете так восхищаться тем, что мы и так подозревали, а не моей теорией? Признайте же наконец, она включает в себя все: вымирание динозавров, континентальный дрейф, инфразвук и так далее.
— Да, но это всего-навсего и-де-я! Не обижайся, Чак, но идею может предложить любой. То, что сделали дома ребята, гораздо ценнее. Они доказали факт! Понимаешь, открыт секрет, который природа хранила бы вечно, если бы не Лай-Цзу. Это как заглянуть в глаза Богу.
— Я согласен с Тамарой, — поддержал Лейстер. — Луи Агассис [43] как-то написал, что установленный факт так же свят, как и моральный принцип.
Чак пожал плечами.
— В любом случае они установили, что различные виды динозавров общаются между собой при помощи инфразвука. Я расцениваю это как первый шаг к доказательству моей идеи.
— Стоп, стоп, стоп! — воскликнул Лейстер. — Так в науке не делается! Сначала ты собираешь данные, потом анализируешь их и лишь после этого выступаешь с гипотезой и планом ее доказательства.
— Ага, а потом другие ученые вылезают с идиотской критикой и заставляют тебя доказывать все снова и снова, — сказала Тамара. — Я даже имена могу назвать, если ты хочешь. Твоя система, Лейстер, хороша в теории. А в жизни все по-другому.
— Когда я вырасту, обязательно поеду в Теорию, — задумчиво произнес Чак. — Там все всегда хорошо.
— Иногда вы, ребята, заставляете меня сомневаться, могу ли я вообще чему-нибудь научить. Вы не можете доказать гипотезу, вы можете только проверять ее снова и снова. Если по прошествии времени она выдержит все попытки опровержения, вы можете утверждать, что данная гипотеза устойчива и требуется огромная масса данных, чтобы ее поколебать. Например, теория о том, что микробы разносят болезни. Казалось бы, она неоспорима. Миллионы людей каждый день подтверждают ее своими жизнями. Однако она не доказана; это лишь самое подходящее объяснение того, что мы знаем.
— Прекрасно! Учитывая то, что знаем мы, я утверждаю, что моя теория — самое подходящее объяснение гибели динозавров.
— Она слишком громоздка. Возможно, есть объяснение попроще.
Споря, но не забывая настороженно поглядывать по сторонам, они преодолели очередные пять миль пути через лес.
Путники шли полузаросшей тропой, протоптанной когда-то гадрозаврами. Внезапно лес расступился, они оказались на краю освещенной солнцем поляны. Судя по всему, здесь недавно паслись стада, съевшие подчистую всю растительность. Теперь поляну покрывала свежая, едва проклюнувшаяся поросль, на нежно-зеленых молодых побегах распустились белые цветы. Невдалеке бежал ручеек. На противоположном его берегу стояло несколько цветущих магнолий, наполняя воздух благоуханием.
Неожиданно послышалось птичье стрекотание. Они переждали несколько секунд, затем сделали осторожный шаг вперед. За ним другой.
Все было спокойно.
Лейстер устало стянул рюкзак и, бросив его на землю, предложил:
— Давайте устроим привал.
— Предложение принимается, — отозвалась Тамара.
— Все «за», воздержавшихся нет, — подытожил Чак и плюхнулся на траву.
Они составили рюкзаки вместе и сели, привалившись к ним и разбросав ноги. Лейстер закатал брюки и проверил — нет ли на ногах клещей. Чак стянул ботинок.
— Ну-ка дай посмотреть! — скомандовала Тамара. — Да у тебя подметка практически отлетела! Что же ты молчишь?
— Не хотел терять времени на починку. Идти ведь совсем немного осталось.
Лейстер уже доставал из своего рюкзака моток изоленты.
— А это на что?
Ботинок был уже чиненный, но старая лента отклеилась. Лейстер намотал новый слой там, где подошва соединялась с верхом.
— Вот. Какое-то время продержится. Чак покачал головой.
— Нам придется заняться изготовлением обуви.
— Легко сказать, — ответил Лейстер. — Мы не можем дубить кожу, потому что не нашли ничего хотя бы отдаленно похожего на дуб. Или другое растение, содержащее танин.
Некоторое время стояла тишина, потом Тамара лениво сказала:
— Эй, Чак!
— А?
— Ты всерьез веришь, что от метеорита Земля загудела, как гонг?
— А что тут такого? Земля продолжает вибрировать от двух до трех недель после каждого крупного землетрясения, а тут сила удара превосходила землетрясение во много раз. Конечно, большая часть этой силы преобразовалась в тепло и другие формы энергии, но даже если десятая доля процента перешла в вибрацию, этого достаточно, чтобы заставить Землю звенеть на протяжении сотен лет.
— О!
— Единственный вопрос — как повышение температуры повлияло на состояние земной коры? Если она стала более вязкой, то могла несколько погасить волны вибрации. Но я так не думаю. Хотя готов выслушать любые предположения, если они подтверждаются данными.
Лейстер улыбнулся. Чак — неглупый паренек и станет хорошим ученым, как только перестанет делать скоропалительные выводы.
Вздохнув, он поднялся на ноги.
— Дети мои, нам пора.
Лейстер уточнил направление по компасу и направился в сторону магнолий. Тамара и Чак последовали за ним. Они перешли ручей вброд и вошли в лес.
— Будьте начеку, — сказал Чак. — Что-то больно мирно все выглядит.
Он едва успел договорить.
Дромеозавры кинулись на них со всех сторон. Небольшие, ростом с собаку, они, как и собаки, атаковали стаей. Хищников покрывали желто-зеленые перья, очень короткие, за исключением оперения на ногах самок, согревавшего яйца при насиживании. Перья, мелкие зубы на острых, как у гончих, мордах и огромные когти на задних лапах делали их похожими на каких-то сатанинских волнистых попугайчиков.
Дроми предпочитали охотиться из засады.
Как по сигналу, одни выскочили из придорожных кустов, а другие свалились путникам на головы с верхушек деревьев. Воздух наполнился телами зверей и лепестками магнолий.
Чак коротко вскрикнул.
Лейстер рванулся к нему и увидел, как друг падает, накрытый шевелящейся грудой дромеозавров.
Уронив компас, Лейстер схватился за топор и с криком ринулся в жуткую кучу малу.
За ним неслась Тамара, в руке копье, в глазах — смерть, оглашая воздух боевым кличем. В отличие от Лейстера она сообразила скинуть рюкзак.
Дромеозавры дрогнули.
Их хватало, чтобы загрызть и Лейстера, и Тамару. Но ящеры не умели отбиваться, они привыкли лишь атаковать. Ситуация явно превосходила все виденное ими ранее, и хищники бросились наутек, чтобы вернуться под защиту деревьев.
Пока дромеозавры скрывали Чака, Тамара не решалась метнуть копье. Она метнула его теперь, вслед убегающим животным, за ним второе. Первое в цель не попало, зато запасное поразило свою жертву прямо в грудь. На краю поданы один из дромеозавров обернулся, прострекотав что-то добывающее, и был тут же сшиблен ловко пущенным Тамарой камнем. Лес наполнился неясными, удирающими в смятении тенями. В запале Тамара влетела вслед за ними под деревья, но уже никого не обнаружила. Она вернулась на поляну..
— Чак?
Чак лежал лицом вниз под сенью магнолий. Лейстер опустился рядом на колени и попытался прощупать пульс, уже понимая, что не ощутит ничего. Нападавших было семь или восемь, и каждый успел нанести несколько укусов, прежде чем хищников удалось спугнуть. У Чака оказались изранены ноги, руки и лицо, порвано горло.
— Он умер, — тихо проговорил Лейстер.
— О черт! — Тамара отвернулась и зарыдала. — Черт, черт, черт!
Лейстер попытался перевернуть Чака, но что-то начало медленно вываливаться из его живота. Палеонтолог вспомнил, как дроми вцепляются в свою жертву передними конечностями, а задними полосуют ее, используя невероятного размера когти. Чаку вскрыли брюшную полость от паха до грудной клетки.
Он вернул тело в первоначальное положение и поднялся на ноги.
Тамара была в шоке. Лейстер обнял ее, она уткнулась лицом в его плечо, сотрясаясь от рыданий. У палеонтолога не нашлось слез. Только жгучая, безжалостная боль. Жизнь среди дикой природы, где смерть таится за каждым кустом, закалила его. Прежний Лейстер почувствовал бы вину за то, что выжил, за то, что Чак погиб, а он стоит тут — цел и невредим. Теперешний понимал, что это пустая трата времени и эмоций. Дромеозавры выбрали Чака, потому что он шел последним. Будь Лейстер помедлительней или случись у Тамары месячные, все сложилось бы по-другому.
На тренировках по выживанию это называлось «принцип попутчика». Ты не должен быть быстрее хищника, ты должен лишь обогнать того, кто рядом. Этот принцип действует среди зебр и антилоп. Теперь к нему должны привыкнуть и люди.
Лейстер открыл рюкзак Чака, чтобы разделить его вещи. Преодолевая скованность, обыскал его карманы в поисках вещей, которые бы им пригодились. Затем снял с тела ремень и ботинки. Пока они не научатся выделывать кожу, нужно дорожить даже разбитой обувью.
— Я нашла компас, — сказала Тамара. Лейстер озадаченно потряс головой, и она пояснила: — Ты уронил его. Я подобрала.
Она протянула ему компас и снова заплакала.
— В ручье полно камней. Нужно сложить над Чаком курган, — тихо сказал Лейстер. — Не обязательно красивый, главное — оградить тело от хищников.
Тамара вытерла глаза.
— Может, наоборот, оставить все как есть? Неплохое погребение для палеонтолога — стать пищей для динозавров.
— Это подошло бы нам с тобой. Но Чак — геолог. Он заслужил свои камни.
Лейстер не знал, сколько миль они с Тамарой отшагали до наступления ночи. Меньше, чем планировали утром. Больше, чем можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах. Шли молча, без эмоций, без устали. Позднее палеонтолог даже не мог вспомнить — остерегались ли они хищников.
Перед тем как остановиться на ночлег, Лейстер позвонил Далджит и Джамалу. Он не ощущал ни сил, ни желания с ними разговаривать, но делать было нечего.
— Послушай, — устало заговорил он с Далджит, — мы тут маленько подзадержались, будем чуть позже, чем планировали. Не волнуйтесь.
— Что случилось? — озабоченно спросила Далджит. — Надеюсь, вы не потеряли антибиотики?
— Антибиотики при нас. Я тебе потом все расскажу, хорошо? Сейчас просто будьте в курсе, что мы опоздаем, и не беспокойтесь.
— Понятно, но вы все-таки поторопитесь. У Джамала лихорадка, температура растет.
— Все, что мне нужно — это велосипед, — пробурчал в отдалении Джамал. — Неужели я прошу слишком многого?
— Да замолчи ты со своим велосипедом! Ну ладно, я прощаюсь. Поцелуй от меня Тамару и Чака, о'кей?
Лейстер вздрогнул.
— Обязательно.
Он спрятал телефон и вернулся к костру, от которого отходил подальше, чтобы случайно не выронить аппарат в огонь.
— Ты не сказал? — спросила Тамара.
— Не смог.
Лейстер сел рядом с ней.
— Успеем, когда придем. У нее и так достаточно поводов для волнения.
Они долго сидели молча, глядя, как пламя медленно пожирает дрова и превращается в угли. Потом Тамара произнесла:
— Я ложусь.
— Ложись, конечно, — ответил Лейстер. — А я посижу подумаю.
Он вслушивался в ночные звуки. Тихое попискивание летучих мышей и размеренный стрекот сверчков, тоскливый плач ночной птицы и завывание какого-то хищника. Звуки сплетались, смешивались, голоса динозавров и млекопитающих сливались в единый хор. Обычно эта ночная симфония успокаивала его.
Но не сегодня.
В скелете трицератопса более трех сотен костей. Брось их перед Лейстером бесформенной кучей, и за день он разберет их по порядку, от самой большой до самой мелкой. Лягут один за другим шестьдесят три позвонка, в одно целое превратится мозаика черепа. Разобраться с задними ногами будет, конечно, потруднее. Но он отсортирует кости стоп на две кучки по двадцать четыре в каждой, начав с первой по пятую костей плюсны, расположив фаланги по формуле 2—3—4—5—0 под ними, и накрыв все щиколоткой, состоящей из таранной, пяточной и трех предплюсневых костей. Передние ноги, напротив, очень просты: пять пястных костей, четырнадцать фаланг, расположенных по формуле 2—3—4—3—2 и три запястных. Умение расположить кости в нужном порядке с первого взгляда считалось среди палеонтологов довольно редким. Лейстер обладал им в полной мере.
Еще он имел полное представление о метаболизме трицератопса, хитростях его поведения, темперамента, питания, борьбы за место под солнцем, размножения и выращивания потомства, а также об истории эволюции и примерном ареале распространения. И это был только один из множества динозавров (не говоря уже об остальных представителях фауны), которого Лейстер изучил до мельчайших деталей. Он знал все, что было в человеческих силах, о жизни и смерти животных.
Кроме, пожалуй, главного: почему все его знания совершенно бесполезны здесь? Кости и без него спокойно стояли на своих местах при рождении каждого маленького трицератопса. Биохимические процессы регулировали сами себя. Животные вполне успешно жили, размножались и умирали без всякого вмешательства ученых.
Чак только что был здесь, и вот его нет.
Это невозможно.
Лейстер не мог этого осознать.
В лесу царила темнота. Лейстер почувствовал себя невероятно маленьким, крошечной частичкой жизни, непреодолимо двигающейся навстречу смерти.
При всех своих знаниях он ничего не знал. Несмотря на все, что Лейстер выучил, он ничего не понимал. Он торчал в центре вселенной без всякой цели и смысла. Ответов не было здесь, не было там, не было нигде.
Лейстер уставился в темноту. Ему хотелось уйти туда и никогда не возвращаться.
Горе оказалось так велико, что Лейстеру чудилось: сама ночь плачет вместе с ним. И черный лес, и беззвездное небо тряслись, подавляя беззвучные рыдания. И вдруг он осознал: плачет Тамара.
Она не смогла заснуть.
Да и кто бы смог после всего, что случилось? Даже если бы все стряслось не у нее на глазах, даже если бы они не были так близки, смерть Чака автоматически уменьшала их популяцию до десяти человек. Это было ни с чем не сравнимой катастрофой, причиной для глубочайшего горя. Лейстер почувствовал, что должен войти в палатку и утешить Тамару.
Его душа взбунтовалась от одной только мысли об этом. «Я не могу! — ожесточенно думал он. — Во мне самом нет ни капли утешения. Нет ничего, кроме тоски и жалости к себе». Лейстер решил, что он окончательно обессилел, что еще одна капля человеческого горя сокрушит его, раздавит, превратит в нечто бесформенное.
Тамара плакала.
Ну и пусть! Возможно, это эгоистично, но он не собирается снова брать самый тяжкий груз на себя. Он просто не в состоянии! Чего она хочет от него? Слезы катились по щекам Лейстера, и палеонтолог презирал себя за эти слезы.
Каким же слабаком он оказался! Из всех людей, когда-либо живших на Земле, он последний, к кому можно обратиться за помощью!
Тамара продолжала плакать.
«Ты должен войти», — говорил он себе. Но Лейстер не мог войти.
Наконец он поднялся и все же вошел в палатку.
17
ТИПОВОЙ ЭКЗЕМПЛЯР
Материк Пангея: телезоиская эра, мезогнойский период, хронианская эпоха, эпиметианский век. 250 млн. лет н. э.
Джимми первым вынырнул из временного туннеля, быстро огляделся и махнул рукой остальным. Они выскочили на траву вслед за ним.
Стояла ночь.
Вокруг росли деревья с низкими, изогнутыми ветвями. В детстве Джимми называл такие лазильными. Где-то внизу плескалось озерцо, его черные воды отражали звездное небо.
Поляну окружал десяток неярко освещенных ворот. Туннель находился в центре.
Легкий ветерок морщил поверхность озера. Молли передернула плечами и спросила:
— Куда теперь?
Джимми показал на ворота, подле которых маячили в ожидании две неясные фигуры одинакового роста и сложения. Он не произнес ни слова, необходимость действовать всегда вселяла в него уверенность и спокойствие, и Бойли не хотел портить этот настрой разговорами.
Фигуры приблизились.
— Привет, Гриффин, — сказала Сэлли.
— Привет, Гриффин, — сказала Гертруда. Шрам-полумесяц иронически изогнулся в углу ее рта.
Они обменялись взглядами, в которых Джимми прочитал злость, вызов, высокомерие, уязвленное самолюбие и удивление.
Молли, знавшая историю шрама, обратилась к младшей из встречающих:
— Скажи мне, что это просто ты из твоего собственного будущего… — Сэлли начала отрицательно мотать головой, — … а не та женщина, которая втравила нас в эту историю.
— Она… — начала Сэлли.
— Я есть я и несу полную ответственность за все случившееся.
— Но это невозможно!
— Только для средних умов, — усмехнулась Гертруда.
— Мы объясним, — подтвердила Сэлли.
— Мне сказали, что две размежевавшиеся линии никогда не встретятся, — резко сказала Молли. — Как вы можете существовать вдвоем в одной реальности?
Наблюдая за Молли, Джимми не мог не отметить, как виртуозно она работает. Герхард не боялась казаться глупой и откровенно напрашивалась на объяснения. Она адресовала все вопросы старшей женщине — Гертруде, игнорируя младшую — Сэлли. Это рвало и без того тонкие нити симпатии между двумя вариантами и рождало трещину, которую Молли впоследствии надеялась расширить.
— В ваших временных рамках это правда, — согласилась Гертруда. — Но здесь, по эту сторону Терминал-Сити, все иначе. Вы же были там, внутри, и просто обязаны это понимать. Любой человек, имеющий хоть какие-то мозги, способен сообразить, что основная задача Терминал-Сити — примирять результаты отклоняющихся линий с объективной реальностью.
Сэлли кинула на Гертруду короткий взгляд и вновь отвела глаза.
— Для чего? — спросил Гриффин.
— Хотя бы для того, чтобы мы все здесь встретились, — ответила Гертруда. — Пойдемте ко мне, и я все вам объясню.
Она шагнула к ближайшим воротам и исчезла. Немного поколебавшись, Сэлли двинулась за ней.
Остальным пришлось последовать за странной парой.
Гертруда жила в башне, в центре покрытого лесом круглого острова, плавающего по Внутреннему морю. Теплый бриз проникал сквозь открытые окна, принося соленый запах невидимого моря. Серебряный месяц низко висел в небе. И море, и месяц не были видны из временного туннеля, поэтому Джимми Бойли понял, что ворота перенесли их на порядочное расстояние.
— Где конкретно мы находимся? — спросила Молли. Гертруда щелкнула пальцами, и в руке ее появилась карта.
— Это возрожденная Пангея. Континентальный дрейф опять соединил все земли в один огромный материк. Он омывается Мировым океаном и имеет свое собственное внутреннее море.
Она постучала пальцем по линии экватора, пересекающей синюю каплю.
— Мы вот тут. В серединке. Я живу в центре мира. «Разумеется, — подумал Джимми. — Где же еще?» Остальные бродили по комнате, разглядывая вещи, открывая ящики, в общем, демонстрируя любопытство, которое Гертруда полностью игнорировала. Джимми отметил, что он вряд ли бы допустил такую вольность у себя дома.
— У тебя здесь совсем мало книг, — заметил Гриффин.
— Все мои.
— Она имеет в виду, что сама их написала, — пояснила Сэлли.
— Конечно. Что еще я могу иметь в виду?
— Это кто такие? — спросила Молли.
Одна из стен была полностью стеклянной. Другая, напротив нее, представляла собой террариум с землей, сплошь изрытой норками и туннелями. По норам шныряли бледно-розовые лысые зверьки величиной с мышь.
— Голые кротовые птицы, — ответила Гертруда. — Они потеряли оперение, но приобрели общественную социальную структуру. Замечательный пример параллельной эволюции. Поведенчески они почти идентичны голым кротовым крысам, но их ближайший общий предок был скорее всего существом домезозойским и походил на ящерицу.
Молли Герхард с плохо скрытым отвращением глядела на бледных зверьков, карабкающихся друг на друга, копающихся в земле крохотными зубами и похожими на иголки когтями.
— Зачем ты их здесь держишь?
— Но они же необычайно интересны!
— Они — интересны?
Гертруда фыркнула.
— Кровеносная система всегда была терра инкогнита палеонтологии, — начала она. — Огромное количество ученых буквально сходило с ума, пытаясь установить, были ли динозавры холоднокровными или же теплокровными, путаясь в мешанине терминов. Впоследствии стало понятно, что кровеносная система совсем не так проста, как кажется. Температура тела может быть как постоянной, так и переменной, регулироваться изнутри или снаружи, уровень метаболизма может быть низким и высоким. Поддержание постоянной температуры тела называется гомеотермией. Вариативная температура, обычно сходная с температурой внешней среды — пойкилотермией. Температура, регулируемая изнутри, называется эндотермией, снаружи — эктотермией. Животное, уровень метаболизма которого в состоянии отдыха остается высоким, называется тахиметаболиком, низким — брадиметаболиком. Это понятно? Прекрасно. Итак, теплокровные животные в большинстве своем гомеотермики, эндотермики и тахиметаболики, в то время как хладнокровные — пойкилотермики, эктотермики и брадиметаболики. Но голые кротовые птицы оказываются гомеотермиками, эктотермиками и тахиметаболиками. Они что, холоднокровные? Существуют некоторые виды насекомых, температура тела которых в неподвижности равна температуре окружающей среды, но в полете поднимается гораздо выше. Они пойкилотермики, эндотермики и брадиметаболики. Теплокровные или холоднокровные? А звери, впадающие в спячку? Гомеотермики, эктотермики, брадиметаболики? И тепло— и холоднокровные одновременно? Если бы вы сами начали изучать механизм этой системы, вы бы поняли, что я невероятно упрощаю. На самом деле все еще запутанней. Вот я и решила навести здесь порядок.
Джимми первым вынырнул из временного туннеля, быстро огляделся и махнул рукой остальным. Они выскочили на траву вслед за ним.
Стояла ночь.
Вокруг росли деревья с низкими, изогнутыми ветвями. В детстве Джимми называл такие лазильными. Где-то внизу плескалось озерцо, его черные воды отражали звездное небо.
Поляну окружал десяток неярко освещенных ворот. Туннель находился в центре.
Легкий ветерок морщил поверхность озера. Молли передернула плечами и спросила:
— Куда теперь?
Джимми показал на ворота, подле которых маячили в ожидании две неясные фигуры одинакового роста и сложения. Он не произнес ни слова, необходимость действовать всегда вселяла в него уверенность и спокойствие, и Бойли не хотел портить этот настрой разговорами.
Фигуры приблизились.
— Привет, Гриффин, — сказала Сэлли.
— Привет, Гриффин, — сказала Гертруда. Шрам-полумесяц иронически изогнулся в углу ее рта.
Они обменялись взглядами, в которых Джимми прочитал злость, вызов, высокомерие, уязвленное самолюбие и удивление.
Молли, знавшая историю шрама, обратилась к младшей из встречающих:
— Скажи мне, что это просто ты из твоего собственного будущего… — Сэлли начала отрицательно мотать головой, — … а не та женщина, которая втравила нас в эту историю.
— Она… — начала Сэлли.
— Я есть я и несу полную ответственность за все случившееся.
— Но это невозможно!
— Только для средних умов, — усмехнулась Гертруда.
— Мы объясним, — подтвердила Сэлли.
— Мне сказали, что две размежевавшиеся линии никогда не встретятся, — резко сказала Молли. — Как вы можете существовать вдвоем в одной реальности?
Наблюдая за Молли, Джимми не мог не отметить, как виртуозно она работает. Герхард не боялась казаться глупой и откровенно напрашивалась на объяснения. Она адресовала все вопросы старшей женщине — Гертруде, игнорируя младшую — Сэлли. Это рвало и без того тонкие нити симпатии между двумя вариантами и рождало трещину, которую Молли впоследствии надеялась расширить.
— В ваших временных рамках это правда, — согласилась Гертруда. — Но здесь, по эту сторону Терминал-Сити, все иначе. Вы же были там, внутри, и просто обязаны это понимать. Любой человек, имеющий хоть какие-то мозги, способен сообразить, что основная задача Терминал-Сити — примирять результаты отклоняющихся линий с объективной реальностью.
Сэлли кинула на Гертруду короткий взгляд и вновь отвела глаза.
— Для чего? — спросил Гриффин.
— Хотя бы для того, чтобы мы все здесь встретились, — ответила Гертруда. — Пойдемте ко мне, и я все вам объясню.
Она шагнула к ближайшим воротам и исчезла. Немного поколебавшись, Сэлли двинулась за ней.
Остальным пришлось последовать за странной парой.
Гертруда жила в башне, в центре покрытого лесом круглого острова, плавающего по Внутреннему морю. Теплый бриз проникал сквозь открытые окна, принося соленый запах невидимого моря. Серебряный месяц низко висел в небе. И море, и месяц не были видны из временного туннеля, поэтому Джимми Бойли понял, что ворота перенесли их на порядочное расстояние.
— Где конкретно мы находимся? — спросила Молли. Гертруда щелкнула пальцами, и в руке ее появилась карта.
— Это возрожденная Пангея. Континентальный дрейф опять соединил все земли в один огромный материк. Он омывается Мировым океаном и имеет свое собственное внутреннее море.
Она постучала пальцем по линии экватора, пересекающей синюю каплю.
— Мы вот тут. В серединке. Я живу в центре мира. «Разумеется, — подумал Джимми. — Где же еще?» Остальные бродили по комнате, разглядывая вещи, открывая ящики, в общем, демонстрируя любопытство, которое Гертруда полностью игнорировала. Джимми отметил, что он вряд ли бы допустил такую вольность у себя дома.
— У тебя здесь совсем мало книг, — заметил Гриффин.
— Все мои.
— Она имеет в виду, что сама их написала, — пояснила Сэлли.
— Конечно. Что еще я могу иметь в виду?
— Это кто такие? — спросила Молли.
Одна из стен была полностью стеклянной. Другая, напротив нее, представляла собой террариум с землей, сплошь изрытой норками и туннелями. По норам шныряли бледно-розовые лысые зверьки величиной с мышь.
— Голые кротовые птицы, — ответила Гертруда. — Они потеряли оперение, но приобрели общественную социальную структуру. Замечательный пример параллельной эволюции. Поведенчески они почти идентичны голым кротовым крысам, но их ближайший общий предок был скорее всего существом домезозойским и походил на ящерицу.
Молли Герхард с плохо скрытым отвращением глядела на бледных зверьков, карабкающихся друг на друга, копающихся в земле крохотными зубами и похожими на иголки когтями.
— Зачем ты их здесь держишь?
— Но они же необычайно интересны!
— Они — интересны?
Гертруда фыркнула.
— Кровеносная система всегда была терра инкогнита палеонтологии, — начала она. — Огромное количество ученых буквально сходило с ума, пытаясь установить, были ли динозавры холоднокровными или же теплокровными, путаясь в мешанине терминов. Впоследствии стало понятно, что кровеносная система совсем не так проста, как кажется. Температура тела может быть как постоянной, так и переменной, регулироваться изнутри или снаружи, уровень метаболизма может быть низким и высоким. Поддержание постоянной температуры тела называется гомеотермией. Вариативная температура, обычно сходная с температурой внешней среды — пойкилотермией. Температура, регулируемая изнутри, называется эндотермией, снаружи — эктотермией. Животное, уровень метаболизма которого в состоянии отдыха остается высоким, называется тахиметаболиком, низким — брадиметаболиком. Это понятно? Прекрасно. Итак, теплокровные животные в большинстве своем гомеотермики, эндотермики и тахиметаболики, в то время как хладнокровные — пойкилотермики, эктотермики и брадиметаболики. Но голые кротовые птицы оказываются гомеотермиками, эктотермиками и тахиметаболиками. Они что, холоднокровные? Существуют некоторые виды насекомых, температура тела которых в неподвижности равна температуре окружающей среды, но в полете поднимается гораздо выше. Они пойкилотермики, эндотермики и брадиметаболики. Теплокровные или холоднокровные? А звери, впадающие в спячку? Гомеотермики, эктотермики, брадиметаболики? И тепло— и холоднокровные одновременно? Если бы вы сами начали изучать механизм этой системы, вы бы поняли, что я невероятно упрощаю. На самом деле все еще запутанней. Вот я и решила навести здесь порядок.