Страница:
– Вы правы, господин штаб-ротмистр. – Поручик встал из-за стола и подал знак безутешному вахмистру сворачивать увеселения. – Эх, оженить бы клопов со светляками. И на свечи тратиться не надо было б, и давить их куда как сподручнее. – Он почесал затылок, предчувствуя прелести ночевки на здешних тюфяках.
– Либо сейчас мы заставим их спать, либо завтра в путь не двинемся, – пояснил мой толмач. От таких разъяснений ситуация понятней мне не стала.
Право слово, я чувствовал себя полным идиотом, но, невзирая на все усилия, понять, что происходит вокруг, мне не удавалось.
От мрачных раздумий меня отвлекло появление нового лица, от вида которого они стали еще мрачнее. "Вот уж действительно, прошлое гонится за нами и никому не удается уйти от него", – пробормотал я. Человек, зашедший в светлицу, явно искал меня, да и кого еще было искать в этих местах кучеру герцогини Кингстон.
– Ваша милость, их светлость просит вас пожаловать к ней в карету. Она желает говорить с вами.
Ислентьев посмотрел на меня испытующе.
– Хорошо, иду, – кивнул я.
Признаться, не люблю я этих встреч-послесловий, когда уже все сказано и все точки расставлены. Но, видит бог, всякий раз что-то неведомое тянет вновь услышать звук любимого голоса, вновь заглянуть в любимые глаза в поисках иной правды. Как будто есть она, эта иная правда. Я накинул на себя камзол, снятый во время игры, и последовал за кучером, с каждым шагом все более и более желая вернуться и все же невольно ускоряя движения, чтобы опять увидеть Ее.
Дверца кареты была отворена.
– Ваша светлость. – Я поклонился, прижимая к груди треуголку. – Надеюсь, дорога была приятной? Признаться, не ожидал вас здесь увидеть.
– Милорд Вальдар, – произнесла леди Кингстон и замолчала, словно не зная, что говорить дальше.
Мы молчали, глядя друг на друга, понимая, что кто-то из нас должен первым прервать молчание, но чувствуя, почти зная, что каждое слово, произнесенное в эту минуту, будет звучать фальшиво, подобно оловянному шиллингу.
– Милорд Вальдар, – вновь повторила герцогиня, – вы уехали прочь, даже не поблагодарив меня за гостеприимство. Вы оскорбили меня своими нелепыми подозрениями, своим поведением, недостойным дворянского звания. – Она вновь замолчала. – И я... я хочу сказать вам... что не люблю вас и... и не желаю больше видеть.
Я стоял молча, стараясь не вслушиваться в слова, чтобы самому не сорваться на бессмысленные речи, стоял, жадно глядя в глубь кареты, где странным колдовским блеском горели глаза любимой женщины, как бы, черт возьми, ее ни звали! Я смотрел в эти глаза в поисках той самой иной правды и, кажется, видел ее.
– Пойдем. – Я требовательно протянул руку, помогая леди Чедлэй покинуть карету. – Пойдем, Бетси.
Она безропотно повиновалась, словно всю дорогу только и ждала, когда я протяну руку ей навстречу.
– Вдохни этот воздух, – тихо произнес я. – Он такой удивительно пьяный. Ты чувствуешь?
– Просто ты напился со своими друзьями офицерами, а теперь все валишь на воздух, – грустно глядя на меня, произнесла она. – Ты бежал из дома с этой...
– Прошу тебя, оставь. Я не хочу сейчас говорить ни о чем, что связано не с нами. Сегодня купальская ночь. Я не знаю, что это значит, но чувствую, что это важно. Пошли. Кроме нас с тобой, здесь нет никого. Все это тени из другого мира. Сейчас мы уйдем из него, и пусть там останутся наши имена и титулы. Все это мишура, всего этого нет, только мы с тобой реальны. Ты и я.
– Да, Вальдар, воздух действительно пьянит. Ты чувствуешь? Он пахнет вишней. – После моей сумбурной речи глаза Бетси волшебно сияли, отражая свет далеких звезд.
Я никогда не отличался сильным обонянием и с трудом бы мог отличить запах персика от запаха той же вишни. Но в этом воздухе действительно стоял какой-то дивный аромат, вобравший в себя, казалось, сам дух жизни и творения.
– Куда мы идем? – спросила она, вкладывая свою маленькую ручку в мою ладонь.
– Не знаю. Когда дойдем, мы узнаем об этом наверняка. Я чувствую, сегодня нельзя запираться в скорлупе стен. Эта ночь действительно дивная, и, куда бы ни пошли, мне кажется, она сама положит дорогу нам под ноги. Пошли за луной, милая.
Мы шли вдоль обочины дороги по колено в траве, словно жемчугом усыпанной росой, упорно не желая сворачивать на истерзанный копытами и колесами шрам тракта. Вокруг нас что-то чвикало, сверчало, где-то в лесу раздавалось уханье филина, но почему-то сегодня оно казалось не зловещим, как обычно, а каким-то разухабистым, словно крючконосый разбойник пустился вприсядку, словно гусары нынче на постоялом дворе. Ветви дерева преградили нам путь. От них веяло теплым сладковатым тягучим и нежным запахом. Я приподнял одну, освобождая дорогу любимой. Не знаю почему, но мне не хотелось расставаться с этим ароматом. Я отломил маленькую веточку, украшенную несколькими листиками и незамысловатым пахучим соцветием, и протянул ее своей спутнице.
– Представь себе, что это букет роз. Она улыбнулась немного печально и провела кончиком указательного пальца по клейким треугольным листочкам.
– Это липа.
Мы не заметили, как свернули на тропинку, и теперь шли, углубляясь все дальше и дальше в лес, и тропка, по которой мы ступали, казалась волшебным клубком, разматывающимся перед нами. Внезапно путеводная нить оборвалась. Речушка, да что там, просто широкий ручей, весело скакавший меж кустов подлеска куда-то вдаль, жизнерадостно журча и рассыпаясь брызгами о замшелые валуны, был непреодолимой преградой для одетой в длинное платье Бетси.
– Ну что, идем дальше или поищем другой путь?
Она отрицательно качнула головой:
– Другого пути нет, идем дальше.
– Тогда держись.
Я легко подхватил ее на руки и шагнул в воду. Поток был неглубоким, но скользкие камни на дне таили неприятные сюрпризы, заставляя то и дело балансировать, чтобы сохранить равновесие.
– Ты замерзла? – спросил я, едва мы с моей драгоценной ношей преодолели узкую полоску прибрежного ила. – Ты вся дрожишь.
– Нет, Вальдар. Мне страшно.
– Страшно? – В моем лексиконе это было ключевое слово. Оно действовало на меня так же, как команда "Фас!" на вышколенного пса. И в тот же миг мой мозг, отрешаясь от поэтичности сегодняшней ночи, начал анализировать все возможные источники опасности – от комаров до вероятных в этих местах разбойных ватаг. Никакой опасности, во всяком случае поблизости, не было, даже ночные кровососы, казалось, пребывали сегодня в на редкость благодушном настроении. – Но отчего?
– Я не знаю, не могу понять. Мое прошлое... Я вспоминаю, будто смотрю картинки. Я хорошо помню кормилицу, помню парк возле дома, где любила кататься на пони, я помню герб над воротами, но... это не герб Чедлэев. Я слышу голоса по ночам. Они зовут меня, родные и близкие, но... я не помню, кому они принадлежат, – Бетси плотнее прижалась ко мне, словно ища защиты.
– А герб, ты не помнишь, что там за герб? – спросил я, хватаясь за эту тоненькую ниточку.
– Я каждую ночь пытаюсь его разглядеть, и иногда мне кажется, что еще мгновение, и я узнаю его. Но нет, я не вижу этот герб... Я словно Робинзон Крузо на острове, полном людоедов. И тут появляешься ты, такой сильный и храбрый. Рядом с тобой я чувствовала себя спокойно, мне казалось, что ты можешь защитить меня, и вот... Сегодня ты врываешься и говоришь мне, что я – это не я. Быть может, ты прав. Но до этого дня я была герцогиней Кингстон, леди Чедлэй, а теперь кто? Ведь получается, что теперь у меня нет своего имени и все, что окружает меня, это обрывки чужой жизни, которую я доживаю, словно донашиваю чужие обноски.
Вековые дубы, между которых вилась наша тропка, расступились, выпуская нас на ярко освещенную поляну. Я посмотрел на небо. Призрачного света луны явно не хватало, чтобы устроить здесь подобное зарево.
– А это еще что? – Я начал озираться, пытаясь понять, откуда идет неведомое сияние.
Могучий дуб-исполин, выкорчеванный когда-то свирепой бурей, лежал с противоположной стороны поляны, воздев к небу одеревеневшие щупальца своих корней. Было что-то жуткое в этой поверженной мощи, но то, что освещало все окрест, находилось именно там, под бугристым комлем мертвого дерева. На душе было жутковато, но тропа вела именно туда. Мы не спеша осторожно приблизились к источнику света. Небольшой куст папоротника тянулся Из земли, и с каждой секундой между листьев его загорались все новые ярко-алые цветочки-огоньки.
– Какая красота! – прошептала Бетси.
– Это цветет папоротник. Хотя, насколько я знаю, такого быть не может.
– Это чудо.
– Редферн говорил, что тот, кто отыщет этот цветок, сможет загадать любое желание, даже самое сокровенное. А тот, кто удержит его в руках, откроет для себя любые клады, лежащие в земле.
– Не надо его рвать. Он так красив! – Бетси склонилась над цветком. – А желание, – она печально вздохнула, – мне бы узнать, кто я на самом деле.
– Я бы тоже этого очень хотел, – согласился я. В ту же секунду где-то рядом послышался сдавленный смешок, потом еще один с другой стороны.
– Клад, они не захотели клад!
Смех повторился, и я увидел, как из-за толстой ветки ближайшего дерева на меня глянуло улыбающееся девичье лицо. Оно тут же исчезло, но из-за другого дерева выглянуло еще одно, потом еще.
– Одно желание, вы слышали, у них одно желание! В коло их, в хоровод! Пусть покружатся с нами!
Девицы одна за другой начали возникать вокруг нас словно из ниоткуда. Я мог бы поклясться, что минуту назад здесь не было ни одной живой души. Я знаю толк в засадах и наверняка бы услышал, попытайся кто-нибудь приблизиться к поляне.
Девицы были абсолютно нагие, лишь поверх распущенных длинных зелено-желтых волос красовались венки из лесных цветов и листьев липы, украшенные драгоценными красными каплями вишневых ягод.
– Покружим их, сестрицы!
Лесные красавицы набросились на нас, тормоша, щекоча и срывая одежду. Обычно я слабо ощущаю щекотку, но, черт возьми, это было очень щекотно! Одна из девиц в суматохе схватила мой "символ веры" и тут же отдернула руку, словно обжегшись.
– Господи, капитан, ну шо тебе не спится. Не знаю, как у вас, но у нас тут глубокая ночь. Bay! – Крик лисовского восторга чуть не сорвал мою черепную коробку. – Что это у тебя там происходит? Где ты набрал столько бабья? Ничего себе пикничок! Это где ж сейчас так устраиваются?
– Лис, извини, я не хотел.
– Ба, капитан, я уже, кажется, не сплю, Это что, русалки?
– Русалки живут в воде, а эти какие-то лесные, дикие.
– Ага, сейчас. Вот бы я на тебя посмотрел, если бы ты попытался русалку-перуницу в воду затолкать. Кстати, ценная мысль, уху можно прямо в озере варить.
– А если серьезно, ты можешь сказать, что здесь творится?
– Да я же и говорю, обычные русалки. Сегодня же купальская ночь, вот они и веселятся. Я надеюсь, ты там не один по лесу шатаешься?
– Нет.
– А, ну тогда расслабься и получай удовольствие. Приятно отдохнуть. До связи. Утром расскажешь, чем все закончится.
Связь отключилась. Голова моя шла кругом, и в глазах мелькали красные огоньки папоротника, зеленоглазые русалки и милое лицо Бетси, заливисто смеющейся и абсолютно счастливой.
Мы пришли в себя только утром под радостное пение птиц, приветствующих восход солнца. Одежды на нас было не более чем на русалках, и головка Бет покоилась на моем плече. Очнувшись ото сна и оценив свое положение, она густо, до пунцовости, покраснела и, пытаясь как-то прикрыться, бросилась собирать разбросанную по поляне одежду. Передо мной была герцогиня Кингстон, волею чар занесенная на русалочью поляну. Казалось, в ней не осталось ровным счетом ничего от той девушки, с которой ночью мы нашли цветущий папоротник.
– Проводите меня к карете, милорд, – произнесла она ледяным тоном. – Невзирая ни на что, надеюсь, вы сохранили остатки благородства, – жестом, исполненным достоинства, она подала мне руку, – и не воспользуетесь моей минутной слабостью.
Карета леди Элизабет Чедлэй ожидала там же у постоялого двора, где мы ее и оставили. Но теперь рядом с ней стояла еще одна, на дверце ее красовался овальный итальянский щит, увенчанный графской короной. В гербовом поле из пламени выходил расправляющий крылья феникс. "Сгорая – рождаюсь" – гласил девиз на ленте вокруг щита.
– Граф Калиостро, – как-то испуганно произнесла Элизабет Чедлэй. – Я не думала, что он поедет за мной.
Завидев нас, идущих по дороге, великий магистр распахнул дверцу кареты и соскочил на землю с истинно неаполитанской живостью.
– Миледи, – раздраженно начал он, едва раскланявшись со мной, – с вашей стороны было весьма неосмотрительно отправляться в путь без охраны. Здешние дороги небезопасны. С вашего позволения, я буду счастлив сопроводить вас обратно в Петербург.
Не дожидаясь ответа, он бросился к нам, буквально оттесняя меня от леди Чедлэй, спеша помочь ей забраться в карету.
– Да, милорд Вальдар, – Калиостро повернулся ко мне, едва моя спутница оказалась в карете, одаривая меня улыбкой в тридцать два карата, – я еще не поблагодарил вас за ту неоценимую помощь, которую вы оказали в спасении моего имущества. Не окажись вы рядом... Кстати, что привело вас в мой флигель?
– Искал средство от головной боли, – буркнул я.
– Средство от головной боли? Ну конечно... А не знаете ли вы, что искали у меня грабители?
Роль простака пока что меня вполне устраивала. Конечно же, грабители искали во флигеле нечто ценное, вряд ли бы они пришли туда в поисках смысла жизни. А вот что для них было ценно – это другое дело. Я пожал плечами, словно пытаясь вспомнить список похищенных вещей.
– М-м... Золотая табакерка с изумрудами, пара бонбоньерок, серебряный ножичек для резки бумаг... Да, вот еще! Инкрустированный ларец из черного дерева.
Калиостро побледнел:
– Вы точно видели, что они брали ларец?
– Абсолютно точно.
– Вместе с бумагами?
Вернее было бы сказать, что коварные похитители собирались стащить бумаги без ларца, обратно в ларец я сложил их собственноручно, но это были детали, посвящать в которые столь занятого человека мне показалось неуместным. Великий магистр грязно выругался себе под нос на звучном неаполитанском диалекте. Похоже, грамотность жуликов его решительно не устраивала.
– Еще раз благодарю вас, – кивнул он и, заскочив в карету герцогини, сделал знак отправляться.
Я стоял на дороге и смотрел вслед удаляющимся экипажам. Ярдов через сто карета Бетси остановилась, она вышла и, подойдя к дереву, свешивающему свои ветви прямо на дорогу, отломала одну из них. Экипажи вновь тронулись и исчезли вдали, лишь ветер пробежался по листве, как пианист по клавишам, и стих, оставляя после себя дурманящий запах липы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Кареты исчезли вдали, а я стоял, глядя вслед, понимая, что теряю что-то очень важное, теряю, быть может, безвозвратно. Граф Калиостро, которого язык не поворачивался назвать злым гением, все еще был у меня перед глазами. Мне никак не удавалось понять, что в действительности представляет собой этот человек. Я был благодарен ему и за себя, и за Баренса и потому не мог держать на него зла, но в то же время чувствовал, да нет, знал, что их отношения с Бетси Чедлэй окутывает жуткая тайна, что он имеет какую то странную, загадочную власть над ней и в той игре, которую ведет великий магистр, жизнь девушки, да и любая другая жизнь, значит что-то лишь в том случае, если может быть использована для достижения ему одному ведомых целей. Я не сомневался, что Бетси Чедлэй не та, за кого себя выдает, я не сомневался, что стараниями графа она и сама не в силах вспомнить, кем была на самом деле. Я был уверен, что вся эта комбинация с ее омоложением и дальнейшим прибытием в Россию была только ходом для того, чтобы поближе подобраться к Екатерине. Псевдо-Фике, обнаруженная мной во флигеле Калиостро, не оставляла сомнений в том, какая участь ожидала государыню, доверься она россказням о возврате юности и подпусти к себе хитроумного итальянца на расстояние прямой слышимости. Но что нужно было этому человеку? Власть над Россией? богатство? Вряд ли. Ведь не стала же девушка, занявшая место герцогини Кингстон, холодной и расчетливой авантюристкой, какой мне описывал ее лорд Баренс. Смогла бы бедная горничная из Митавы убедительно подменить государыню? Ни за что бы не смогла. Значит, конечная цель была где-то глубже. Но где? Власть как таковая не слишком интересовала непоседливого маэстро тайных знаний, она была очень обременительна для него. Деньги? Тоже не похоже. После ряда удачных авантюр он ничуть не нуждался в средствах, к тому же авторитет, которым пользовался Калиостро в масонских кругах, предоставлял ему практически неограниченный кредит. Тогда что же? Ответа не было. Пыль уже улеглась, а я все смотрел на дорогу в ожидании чуда.
– Ваша милость, вы уже на ногах? – Редферн, чисто выбритый, как подобает образцовому слуге, стоял возле меня в ожидании распоряжений. Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как он подошел. – Прикажете нести умывание? – спросил он. – Вода уже нагрета.
– Да, – вздохнул я. – Гусары поднялись?
– Поднялись, ваша милость. Через час можем выступать. – Он чуть помедлил, собираясь возвращаться на постоялый двор. – Их светлость уехали?
Я молча кивнул.
– Больше не серчают?
Я невольно усмехнулся. Если бы все было так просто!
– Ну, вот и славно, – улыбнулся в ответ Редферн. – Знать, Лада все сладила.
– Пошли в дом, Питер. – Я похлопал по плечу верного камердинера. – Действительно, пора умываться, завтракать и отправляться в путь. Он у нас еще ой какой неблизкий.
Когда мы выехали с постоялого двора, солнце еще едва виднелось над верхушками деревьев. Голубое, без единого облачка небо обещало жаркий полдень, и нам следовало поспешить, чтобы пройти побольше до наступления полуденного зноя. Тем более что расстояния, казавшиеся вполне заурядными для коренного жителя Российской империи, мне, выросшему в стране, которую за неделю можно проехать из конца в конец, казались настолько нереально огромными, что невольно думалось о нескончаемости нашей экспедиции, о долгих месяцах, которые придется провести в дороге. Мы шли короткой рысью, чтобы не утомлять коней понапрасну, и я, отключившись от меланхоличного созерцания окрестных пейзажей, вновь и вновь возвращался к событиям последних дней, стараясь найти их внутреннюю логику.
– Вальдар, – произнес скакавший рядом штаб-ротмистр Ислентьев.
Я очнулся от своих мыслей и обернулся к нему:
– Да, слушаю тебя.
– Все не решаюсь у тебя попросить. – Никита замялся.
– О чем же?
– Ну, понимаешь, мы довольно долго будем в пути. – Он запнулся, явно все еще не решаясь изложить свою просьбу, и потому начиная издалека. – На привалах все равно нечего делать, мы бы могли... Если тебе, конечно, не трудно...
– Никита, да о чем ты, в самом деле?
– Я хотел бы брать у тебя уроки фехтования, – собравшись с духом, выдохнул Ислентьев.
– Хорошо, – пожал плечами я. – И это все?
– Да, – обрадованно кивнул мой приятель. – Ты не представляешь, как меня обяжешь. Сам ведь наверняка знаешь, у полковых наставников многому не научишься, а там, куда мы едем, без этих умений можно сразу в гроб ложиться.
Я не стал расстраивать своего соратника известием о том, что там, куда мы едем, укладывают в гроб и с этим умением, тем более работа учителя фехтования была мне куда ближе, чем та роль, которую теперь приходилось исполнять. Да и форму надо поддерживать, и на привалах действительно чем-то заниматься – в общем, со всех сторон удачное предложение. Я повернулся к Ислентьеву:
– По рукам. Но у меня к тебе встречная просьба. Я тебе фехтование, а ты мне русский язык.
– По рукам, – улыбнулся тот.
– Кстати, – оглянулся я, уже окончательно выведенный из своих раздумий. – А куда подевался наш бравый поручик?
– Ржевский, что ли? Да вон он, сзади у повозки рассказывает жене твоего камердинера, как вместе с Румянцевым гнал турок аж до самого Константинополя.
Я недовольно поморщился. Черт возьми, гусарские заезды в сторону "наследницы престола" никак не входили в мои планы. Некухарское происхождение мадам Орловой было настолько явственно, что ставило под угрозу всю операцию по ликвидации последствий моей собственной благородной глупости.
– Тебе что-нибудь известно об этом поручике?
– О да! В легкой кавалерии его знает каждый. Смельчак, рубака, за Кагул был награжден, да креста не получил: дуэлировал с румянцевским адъютантом. Вместе с Суворовым ходил на Туртукай и опять наградой обойден, но тут уже из-за какой-то амурной истории.
– Понятно, – вздохнул я. Плакала моя легенда, рыдала Ниагарским водопадом. – Зови-ка сюда этого храбреца, нечего ему честной женщине кружить голову.
Ислентьев подал знак поручику приблизиться, и тот, явно извинившись, дал шпоры коню. Я тяжело вздохнул – это был недобрый знак. Даже если сам Ржевский еще не понял, что его собеседница не та, за кого себя выдает, в душе он уже сознает ее ровней себе.
– Господа, не правда ли, чудная погода! – – Поручик явно был в отменном настроении, отчего, казалось, усы у него топорщились с особым шиком и султан на кивере торчал навстречу небесам незыблемым символом мужественности. – Я вот помню, стояли мы в Бессарабии в одном селении, там у местного помещика была дочь... Точнее, у него было две дочери, но за второй волочился мой друг корнет Азаров.
– Поручик, я хочу поговорить с вами.
– Слушаю вас, господин премьер-майор.
– Вам не следует вести беседы с этой женщиной.
– Но дама скучает! – моментально понимая, о ком идет речь, возразил начальник конвоя. – Я всего лишь развеял ее скуку парой светских анекдотов. Вот, кстати, один препикантный...
– Ничего, даме полезно поскучать, – прервал я его. Поручик поглядел на меня подозрительно:
– Надеюсь, она не ваша аманта <Аманта – любовница, возлюбленная>?
– Нет, – покачал я головой. – Она жена моего камердинера, и я желаю, чтобы она таковой оставалась и впредь.
– Ну конечно, – радостно согласился офицер. – Я вовсе не собираюсь на ней жениться. Хотя хороша, видит бог, как хороша! Я так понял, она недавно замужем за вашим камердинером?
– Поручик, какое, собственно говоря, вам до этого дело?
– Да нет никакого. Так, знаете ли. Задумался о превратностях жизни. Тот, кому достаются в жены такие красавицы, должен иметь крепкие клыки, если не хочет иметь крепкие рога. – Он захохотал, радуясь своей шутке. – А ваш Питер уже не молод...
Я нахмурился. Похоже, мысли моего собеседника уже приобрели четкую направленность, и это была направленность в койку на ближайшем постоялом дворе.
– И все же, поручик, повторяю вам еще раз, я не желаю вас видеть рядом с этой женщиной. Я не желаю, чтобы вы разговаривали с ней, и уж тем более не желаю, чтобы вы пытались совратить ее. Можете воспринимать это как приказ. Если же вас что-то не удовлетворяет, я готов дать вам сатисфакцию в первый же день после выполнения данного мне поручения.
Признаться, я не надеялся, что поручик тут же примется неукоснительно выполнять приказ, как и не надеялся запугать его возможной дуэлью. Передо мной был человек явно не той породы, которую вообще можно было чем-то запугать, но что еще я мог сделать?
Оставив Ржевского под наблюдением толмача, я пересел из седла в походный возок, в котором ехала Елизавета Кирилловна.
– Сударыня, насколько я понимаю, вы собираетесь погубить и меня, и себя. Зачем вы флиртуете с поручиком? Вы хотите, чтобы он понял, что вы такая же кухарка, как я министр финансов? Не забывайте о своем положении.
– Вы странный человек, господин премьер-майор. Сначала я сочла вас своим другом, коль скоро вы помогли мне освободиться из рук палачей узурпаторши, но вышло иначе. Вы сами взяли меня в плен и теперь содержите как пленницу. Вы говорите, что мой супруг бежал, и тут же обещаете доставить меня к нему. Почему я должна вам верить? Быть может, это какая-то дьявольская уловка Екатерины? Она мастерица на всякие коварства. А вы, насколько я успела понять, ее величества флигель-адъютант, – произнесла она тоном, которым в лондонских кабаках окликают гулящих женщин. – Быть может, вам поручено было изобразить похищение, чтобы не дать истинным друзьям помочь мне.
– Каким еще друзьям? – досадливо бросил я.
– Неужели вы думаете, что у родной внучки императора Петра в этой стране не найдется верных людей, готовых рисковать своей жизнью ради ее свободы?
Я пожал плечами:
– Пока что всем этим рискую я.
– Я вам не верю, – надменно произнесла "пленница". – И потому оставляю за собой право выбирать себе друзей.
– О Господи! – вздохнул я. – Вот уж воистину, ни одно благодеяние не остается безнаказанным. Сударыня, что бы я ни сказал, вы все равно не желаете меня слушать. Если вы не верите, что я вам не враг, – воля ваша. Доказывать что-либо я не намерен. Скажу вам лишь одно: если замечу, что вы пытаетесь обольстить поручика или еще кого-нибудь из конвойной команды, – в ближайшем городе сменю весь конвой, и впредь буду делать то же самое в каждом гарнизоне, пока мы не доберемся до места. – Я собирался еще что-то сказать, но в этот момент включилась связь.
– Либо сейчас мы заставим их спать, либо завтра в путь не двинемся, – пояснил мой толмач. От таких разъяснений ситуация понятней мне не стала.
Право слово, я чувствовал себя полным идиотом, но, невзирая на все усилия, понять, что происходит вокруг, мне не удавалось.
От мрачных раздумий меня отвлекло появление нового лица, от вида которого они стали еще мрачнее. "Вот уж действительно, прошлое гонится за нами и никому не удается уйти от него", – пробормотал я. Человек, зашедший в светлицу, явно искал меня, да и кого еще было искать в этих местах кучеру герцогини Кингстон.
– Ваша милость, их светлость просит вас пожаловать к ней в карету. Она желает говорить с вами.
Ислентьев посмотрел на меня испытующе.
– Хорошо, иду, – кивнул я.
Признаться, не люблю я этих встреч-послесловий, когда уже все сказано и все точки расставлены. Но, видит бог, всякий раз что-то неведомое тянет вновь услышать звук любимого голоса, вновь заглянуть в любимые глаза в поисках иной правды. Как будто есть она, эта иная правда. Я накинул на себя камзол, снятый во время игры, и последовал за кучером, с каждым шагом все более и более желая вернуться и все же невольно ускоряя движения, чтобы опять увидеть Ее.
Дверца кареты была отворена.
– Ваша светлость. – Я поклонился, прижимая к груди треуголку. – Надеюсь, дорога была приятной? Признаться, не ожидал вас здесь увидеть.
– Милорд Вальдар, – произнесла леди Кингстон и замолчала, словно не зная, что говорить дальше.
Мы молчали, глядя друг на друга, понимая, что кто-то из нас должен первым прервать молчание, но чувствуя, почти зная, что каждое слово, произнесенное в эту минуту, будет звучать фальшиво, подобно оловянному шиллингу.
– Милорд Вальдар, – вновь повторила герцогиня, – вы уехали прочь, даже не поблагодарив меня за гостеприимство. Вы оскорбили меня своими нелепыми подозрениями, своим поведением, недостойным дворянского звания. – Она вновь замолчала. – И я... я хочу сказать вам... что не люблю вас и... и не желаю больше видеть.
Я стоял молча, стараясь не вслушиваться в слова, чтобы самому не сорваться на бессмысленные речи, стоял, жадно глядя в глубь кареты, где странным колдовским блеском горели глаза любимой женщины, как бы, черт возьми, ее ни звали! Я смотрел в эти глаза в поисках той самой иной правды и, кажется, видел ее.
– Пойдем. – Я требовательно протянул руку, помогая леди Чедлэй покинуть карету. – Пойдем, Бетси.
Она безропотно повиновалась, словно всю дорогу только и ждала, когда я протяну руку ей навстречу.
– Вдохни этот воздух, – тихо произнес я. – Он такой удивительно пьяный. Ты чувствуешь?
– Просто ты напился со своими друзьями офицерами, а теперь все валишь на воздух, – грустно глядя на меня, произнесла она. – Ты бежал из дома с этой...
– Прошу тебя, оставь. Я не хочу сейчас говорить ни о чем, что связано не с нами. Сегодня купальская ночь. Я не знаю, что это значит, но чувствую, что это важно. Пошли. Кроме нас с тобой, здесь нет никого. Все это тени из другого мира. Сейчас мы уйдем из него, и пусть там останутся наши имена и титулы. Все это мишура, всего этого нет, только мы с тобой реальны. Ты и я.
– Да, Вальдар, воздух действительно пьянит. Ты чувствуешь? Он пахнет вишней. – После моей сумбурной речи глаза Бетси волшебно сияли, отражая свет далеких звезд.
Я никогда не отличался сильным обонянием и с трудом бы мог отличить запах персика от запаха той же вишни. Но в этом воздухе действительно стоял какой-то дивный аромат, вобравший в себя, казалось, сам дух жизни и творения.
– Куда мы идем? – спросила она, вкладывая свою маленькую ручку в мою ладонь.
– Не знаю. Когда дойдем, мы узнаем об этом наверняка. Я чувствую, сегодня нельзя запираться в скорлупе стен. Эта ночь действительно дивная, и, куда бы ни пошли, мне кажется, она сама положит дорогу нам под ноги. Пошли за луной, милая.
Мы шли вдоль обочины дороги по колено в траве, словно жемчугом усыпанной росой, упорно не желая сворачивать на истерзанный копытами и колесами шрам тракта. Вокруг нас что-то чвикало, сверчало, где-то в лесу раздавалось уханье филина, но почему-то сегодня оно казалось не зловещим, как обычно, а каким-то разухабистым, словно крючконосый разбойник пустился вприсядку, словно гусары нынче на постоялом дворе. Ветви дерева преградили нам путь. От них веяло теплым сладковатым тягучим и нежным запахом. Я приподнял одну, освобождая дорогу любимой. Не знаю почему, но мне не хотелось расставаться с этим ароматом. Я отломил маленькую веточку, украшенную несколькими листиками и незамысловатым пахучим соцветием, и протянул ее своей спутнице.
– Представь себе, что это букет роз. Она улыбнулась немного печально и провела кончиком указательного пальца по клейким треугольным листочкам.
– Это липа.
Мы не заметили, как свернули на тропинку, и теперь шли, углубляясь все дальше и дальше в лес, и тропка, по которой мы ступали, казалась волшебным клубком, разматывающимся перед нами. Внезапно путеводная нить оборвалась. Речушка, да что там, просто широкий ручей, весело скакавший меж кустов подлеска куда-то вдаль, жизнерадостно журча и рассыпаясь брызгами о замшелые валуны, был непреодолимой преградой для одетой в длинное платье Бетси.
– Ну что, идем дальше или поищем другой путь?
Она отрицательно качнула головой:
– Другого пути нет, идем дальше.
– Тогда держись.
Я легко подхватил ее на руки и шагнул в воду. Поток был неглубоким, но скользкие камни на дне таили неприятные сюрпризы, заставляя то и дело балансировать, чтобы сохранить равновесие.
– Ты замерзла? – спросил я, едва мы с моей драгоценной ношей преодолели узкую полоску прибрежного ила. – Ты вся дрожишь.
– Нет, Вальдар. Мне страшно.
– Страшно? – В моем лексиконе это было ключевое слово. Оно действовало на меня так же, как команда "Фас!" на вышколенного пса. И в тот же миг мой мозг, отрешаясь от поэтичности сегодняшней ночи, начал анализировать все возможные источники опасности – от комаров до вероятных в этих местах разбойных ватаг. Никакой опасности, во всяком случае поблизости, не было, даже ночные кровососы, казалось, пребывали сегодня в на редкость благодушном настроении. – Но отчего?
– Я не знаю, не могу понять. Мое прошлое... Я вспоминаю, будто смотрю картинки. Я хорошо помню кормилицу, помню парк возле дома, где любила кататься на пони, я помню герб над воротами, но... это не герб Чедлэев. Я слышу голоса по ночам. Они зовут меня, родные и близкие, но... я не помню, кому они принадлежат, – Бетси плотнее прижалась ко мне, словно ища защиты.
– А герб, ты не помнишь, что там за герб? – спросил я, хватаясь за эту тоненькую ниточку.
– Я каждую ночь пытаюсь его разглядеть, и иногда мне кажется, что еще мгновение, и я узнаю его. Но нет, я не вижу этот герб... Я словно Робинзон Крузо на острове, полном людоедов. И тут появляешься ты, такой сильный и храбрый. Рядом с тобой я чувствовала себя спокойно, мне казалось, что ты можешь защитить меня, и вот... Сегодня ты врываешься и говоришь мне, что я – это не я. Быть может, ты прав. Но до этого дня я была герцогиней Кингстон, леди Чедлэй, а теперь кто? Ведь получается, что теперь у меня нет своего имени и все, что окружает меня, это обрывки чужой жизни, которую я доживаю, словно донашиваю чужие обноски.
Вековые дубы, между которых вилась наша тропка, расступились, выпуская нас на ярко освещенную поляну. Я посмотрел на небо. Призрачного света луны явно не хватало, чтобы устроить здесь подобное зарево.
– А это еще что? – Я начал озираться, пытаясь понять, откуда идет неведомое сияние.
Могучий дуб-исполин, выкорчеванный когда-то свирепой бурей, лежал с противоположной стороны поляны, воздев к небу одеревеневшие щупальца своих корней. Было что-то жуткое в этой поверженной мощи, но то, что освещало все окрест, находилось именно там, под бугристым комлем мертвого дерева. На душе было жутковато, но тропа вела именно туда. Мы не спеша осторожно приблизились к источнику света. Небольшой куст папоротника тянулся Из земли, и с каждой секундой между листьев его загорались все новые ярко-алые цветочки-огоньки.
– Какая красота! – прошептала Бетси.
– Это цветет папоротник. Хотя, насколько я знаю, такого быть не может.
– Это чудо.
– Редферн говорил, что тот, кто отыщет этот цветок, сможет загадать любое желание, даже самое сокровенное. А тот, кто удержит его в руках, откроет для себя любые клады, лежащие в земле.
– Не надо его рвать. Он так красив! – Бетси склонилась над цветком. – А желание, – она печально вздохнула, – мне бы узнать, кто я на самом деле.
– Я бы тоже этого очень хотел, – согласился я. В ту же секунду где-то рядом послышался сдавленный смешок, потом еще один с другой стороны.
– Клад, они не захотели клад!
Смех повторился, и я увидел, как из-за толстой ветки ближайшего дерева на меня глянуло улыбающееся девичье лицо. Оно тут же исчезло, но из-за другого дерева выглянуло еще одно, потом еще.
– Одно желание, вы слышали, у них одно желание! В коло их, в хоровод! Пусть покружатся с нами!
Девицы одна за другой начали возникать вокруг нас словно из ниоткуда. Я мог бы поклясться, что минуту назад здесь не было ни одной живой души. Я знаю толк в засадах и наверняка бы услышал, попытайся кто-нибудь приблизиться к поляне.
Девицы были абсолютно нагие, лишь поверх распущенных длинных зелено-желтых волос красовались венки из лесных цветов и листьев липы, украшенные драгоценными красными каплями вишневых ягод.
– Покружим их, сестрицы!
Лесные красавицы набросились на нас, тормоша, щекоча и срывая одежду. Обычно я слабо ощущаю щекотку, но, черт возьми, это было очень щекотно! Одна из девиц в суматохе схватила мой "символ веры" и тут же отдернула руку, словно обжегшись.
– Господи, капитан, ну шо тебе не спится. Не знаю, как у вас, но у нас тут глубокая ночь. Bay! – Крик лисовского восторга чуть не сорвал мою черепную коробку. – Что это у тебя там происходит? Где ты набрал столько бабья? Ничего себе пикничок! Это где ж сейчас так устраиваются?
– Лис, извини, я не хотел.
– Ба, капитан, я уже, кажется, не сплю, Это что, русалки?
– Русалки живут в воде, а эти какие-то лесные, дикие.
– Ага, сейчас. Вот бы я на тебя посмотрел, если бы ты попытался русалку-перуницу в воду затолкать. Кстати, ценная мысль, уху можно прямо в озере варить.
– А если серьезно, ты можешь сказать, что здесь творится?
– Да я же и говорю, обычные русалки. Сегодня же купальская ночь, вот они и веселятся. Я надеюсь, ты там не один по лесу шатаешься?
– Нет.
– А, ну тогда расслабься и получай удовольствие. Приятно отдохнуть. До связи. Утром расскажешь, чем все закончится.
Связь отключилась. Голова моя шла кругом, и в глазах мелькали красные огоньки папоротника, зеленоглазые русалки и милое лицо Бетси, заливисто смеющейся и абсолютно счастливой.
Мы пришли в себя только утром под радостное пение птиц, приветствующих восход солнца. Одежды на нас было не более чем на русалках, и головка Бет покоилась на моем плече. Очнувшись ото сна и оценив свое положение, она густо, до пунцовости, покраснела и, пытаясь как-то прикрыться, бросилась собирать разбросанную по поляне одежду. Передо мной была герцогиня Кингстон, волею чар занесенная на русалочью поляну. Казалось, в ней не осталось ровным счетом ничего от той девушки, с которой ночью мы нашли цветущий папоротник.
– Проводите меня к карете, милорд, – произнесла она ледяным тоном. – Невзирая ни на что, надеюсь, вы сохранили остатки благородства, – жестом, исполненным достоинства, она подала мне руку, – и не воспользуетесь моей минутной слабостью.
Карета леди Элизабет Чедлэй ожидала там же у постоялого двора, где мы ее и оставили. Но теперь рядом с ней стояла еще одна, на дверце ее красовался овальный итальянский щит, увенчанный графской короной. В гербовом поле из пламени выходил расправляющий крылья феникс. "Сгорая – рождаюсь" – гласил девиз на ленте вокруг щита.
– Граф Калиостро, – как-то испуганно произнесла Элизабет Чедлэй. – Я не думала, что он поедет за мной.
Завидев нас, идущих по дороге, великий магистр распахнул дверцу кареты и соскочил на землю с истинно неаполитанской живостью.
– Миледи, – раздраженно начал он, едва раскланявшись со мной, – с вашей стороны было весьма неосмотрительно отправляться в путь без охраны. Здешние дороги небезопасны. С вашего позволения, я буду счастлив сопроводить вас обратно в Петербург.
Не дожидаясь ответа, он бросился к нам, буквально оттесняя меня от леди Чедлэй, спеша помочь ей забраться в карету.
– Да, милорд Вальдар, – Калиостро повернулся ко мне, едва моя спутница оказалась в карете, одаривая меня улыбкой в тридцать два карата, – я еще не поблагодарил вас за ту неоценимую помощь, которую вы оказали в спасении моего имущества. Не окажись вы рядом... Кстати, что привело вас в мой флигель?
– Искал средство от головной боли, – буркнул я.
– Средство от головной боли? Ну конечно... А не знаете ли вы, что искали у меня грабители?
Роль простака пока что меня вполне устраивала. Конечно же, грабители искали во флигеле нечто ценное, вряд ли бы они пришли туда в поисках смысла жизни. А вот что для них было ценно – это другое дело. Я пожал плечами, словно пытаясь вспомнить список похищенных вещей.
– М-м... Золотая табакерка с изумрудами, пара бонбоньерок, серебряный ножичек для резки бумаг... Да, вот еще! Инкрустированный ларец из черного дерева.
Калиостро побледнел:
– Вы точно видели, что они брали ларец?
– Абсолютно точно.
– Вместе с бумагами?
Вернее было бы сказать, что коварные похитители собирались стащить бумаги без ларца, обратно в ларец я сложил их собственноручно, но это были детали, посвящать в которые столь занятого человека мне показалось неуместным. Великий магистр грязно выругался себе под нос на звучном неаполитанском диалекте. Похоже, грамотность жуликов его решительно не устраивала.
– Еще раз благодарю вас, – кивнул он и, заскочив в карету герцогини, сделал знак отправляться.
Я стоял на дороге и смотрел вслед удаляющимся экипажам. Ярдов через сто карета Бетси остановилась, она вышла и, подойдя к дереву, свешивающему свои ветви прямо на дорогу, отломала одну из них. Экипажи вновь тронулись и исчезли вдали, лишь ветер пробежался по листве, как пианист по клавишам, и стих, оставляя после себя дурманящий запах липы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Если женщина не сдается, она побеждает, если сдается, диктует условия победителю.
Карел Чапек
Кареты исчезли вдали, а я стоял, глядя вслед, понимая, что теряю что-то очень важное, теряю, быть может, безвозвратно. Граф Калиостро, которого язык не поворачивался назвать злым гением, все еще был у меня перед глазами. Мне никак не удавалось понять, что в действительности представляет собой этот человек. Я был благодарен ему и за себя, и за Баренса и потому не мог держать на него зла, но в то же время чувствовал, да нет, знал, что их отношения с Бетси Чедлэй окутывает жуткая тайна, что он имеет какую то странную, загадочную власть над ней и в той игре, которую ведет великий магистр, жизнь девушки, да и любая другая жизнь, значит что-то лишь в том случае, если может быть использована для достижения ему одному ведомых целей. Я не сомневался, что Бетси Чедлэй не та, за кого себя выдает, я не сомневался, что стараниями графа она и сама не в силах вспомнить, кем была на самом деле. Я был уверен, что вся эта комбинация с ее омоложением и дальнейшим прибытием в Россию была только ходом для того, чтобы поближе подобраться к Екатерине. Псевдо-Фике, обнаруженная мной во флигеле Калиостро, не оставляла сомнений в том, какая участь ожидала государыню, доверься она россказням о возврате юности и подпусти к себе хитроумного итальянца на расстояние прямой слышимости. Но что нужно было этому человеку? Власть над Россией? богатство? Вряд ли. Ведь не стала же девушка, занявшая место герцогини Кингстон, холодной и расчетливой авантюристкой, какой мне описывал ее лорд Баренс. Смогла бы бедная горничная из Митавы убедительно подменить государыню? Ни за что бы не смогла. Значит, конечная цель была где-то глубже. Но где? Власть как таковая не слишком интересовала непоседливого маэстро тайных знаний, она была очень обременительна для него. Деньги? Тоже не похоже. После ряда удачных авантюр он ничуть не нуждался в средствах, к тому же авторитет, которым пользовался Калиостро в масонских кругах, предоставлял ему практически неограниченный кредит. Тогда что же? Ответа не было. Пыль уже улеглась, а я все смотрел на дорогу в ожидании чуда.
– Ваша милость, вы уже на ногах? – Редферн, чисто выбритый, как подобает образцовому слуге, стоял возле меня в ожидании распоряжений. Увлеченный своими мыслями, я не заметил, как он подошел. – Прикажете нести умывание? – спросил он. – Вода уже нагрета.
– Да, – вздохнул я. – Гусары поднялись?
– Поднялись, ваша милость. Через час можем выступать. – Он чуть помедлил, собираясь возвращаться на постоялый двор. – Их светлость уехали?
Я молча кивнул.
– Больше не серчают?
Я невольно усмехнулся. Если бы все было так просто!
– Ну, вот и славно, – улыбнулся в ответ Редферн. – Знать, Лада все сладила.
– Пошли в дом, Питер. – Я похлопал по плечу верного камердинера. – Действительно, пора умываться, завтракать и отправляться в путь. Он у нас еще ой какой неблизкий.
Когда мы выехали с постоялого двора, солнце еще едва виднелось над верхушками деревьев. Голубое, без единого облачка небо обещало жаркий полдень, и нам следовало поспешить, чтобы пройти побольше до наступления полуденного зноя. Тем более что расстояния, казавшиеся вполне заурядными для коренного жителя Российской империи, мне, выросшему в стране, которую за неделю можно проехать из конца в конец, казались настолько нереально огромными, что невольно думалось о нескончаемости нашей экспедиции, о долгих месяцах, которые придется провести в дороге. Мы шли короткой рысью, чтобы не утомлять коней понапрасну, и я, отключившись от меланхоличного созерцания окрестных пейзажей, вновь и вновь возвращался к событиям последних дней, стараясь найти их внутреннюю логику.
– Вальдар, – произнес скакавший рядом штаб-ротмистр Ислентьев.
Я очнулся от своих мыслей и обернулся к нему:
– Да, слушаю тебя.
– Все не решаюсь у тебя попросить. – Никита замялся.
– О чем же?
– Ну, понимаешь, мы довольно долго будем в пути. – Он запнулся, явно все еще не решаясь изложить свою просьбу, и потому начиная издалека. – На привалах все равно нечего делать, мы бы могли... Если тебе, конечно, не трудно...
– Никита, да о чем ты, в самом деле?
– Я хотел бы брать у тебя уроки фехтования, – собравшись с духом, выдохнул Ислентьев.
– Хорошо, – пожал плечами я. – И это все?
– Да, – обрадованно кивнул мой приятель. – Ты не представляешь, как меня обяжешь. Сам ведь наверняка знаешь, у полковых наставников многому не научишься, а там, куда мы едем, без этих умений можно сразу в гроб ложиться.
Я не стал расстраивать своего соратника известием о том, что там, куда мы едем, укладывают в гроб и с этим умением, тем более работа учителя фехтования была мне куда ближе, чем та роль, которую теперь приходилось исполнять. Да и форму надо поддерживать, и на привалах действительно чем-то заниматься – в общем, со всех сторон удачное предложение. Я повернулся к Ислентьеву:
– По рукам. Но у меня к тебе встречная просьба. Я тебе фехтование, а ты мне русский язык.
– По рукам, – улыбнулся тот.
– Кстати, – оглянулся я, уже окончательно выведенный из своих раздумий. – А куда подевался наш бравый поручик?
– Ржевский, что ли? Да вон он, сзади у повозки рассказывает жене твоего камердинера, как вместе с Румянцевым гнал турок аж до самого Константинополя.
Я недовольно поморщился. Черт возьми, гусарские заезды в сторону "наследницы престола" никак не входили в мои планы. Некухарское происхождение мадам Орловой было настолько явственно, что ставило под угрозу всю операцию по ликвидации последствий моей собственной благородной глупости.
– Тебе что-нибудь известно об этом поручике?
– О да! В легкой кавалерии его знает каждый. Смельчак, рубака, за Кагул был награжден, да креста не получил: дуэлировал с румянцевским адъютантом. Вместе с Суворовым ходил на Туртукай и опять наградой обойден, но тут уже из-за какой-то амурной истории.
– Понятно, – вздохнул я. Плакала моя легенда, рыдала Ниагарским водопадом. – Зови-ка сюда этого храбреца, нечего ему честной женщине кружить голову.
Ислентьев подал знак поручику приблизиться, и тот, явно извинившись, дал шпоры коню. Я тяжело вздохнул – это был недобрый знак. Даже если сам Ржевский еще не понял, что его собеседница не та, за кого себя выдает, в душе он уже сознает ее ровней себе.
– Господа, не правда ли, чудная погода! – – Поручик явно был в отменном настроении, отчего, казалось, усы у него топорщились с особым шиком и султан на кивере торчал навстречу небесам незыблемым символом мужественности. – Я вот помню, стояли мы в Бессарабии в одном селении, там у местного помещика была дочь... Точнее, у него было две дочери, но за второй волочился мой друг корнет Азаров.
– Поручик, я хочу поговорить с вами.
– Слушаю вас, господин премьер-майор.
– Вам не следует вести беседы с этой женщиной.
– Но дама скучает! – моментально понимая, о ком идет речь, возразил начальник конвоя. – Я всего лишь развеял ее скуку парой светских анекдотов. Вот, кстати, один препикантный...
– Ничего, даме полезно поскучать, – прервал я его. Поручик поглядел на меня подозрительно:
– Надеюсь, она не ваша аманта <Аманта – любовница, возлюбленная>?
– Нет, – покачал я головой. – Она жена моего камердинера, и я желаю, чтобы она таковой оставалась и впредь.
– Ну конечно, – радостно согласился офицер. – Я вовсе не собираюсь на ней жениться. Хотя хороша, видит бог, как хороша! Я так понял, она недавно замужем за вашим камердинером?
– Поручик, какое, собственно говоря, вам до этого дело?
– Да нет никакого. Так, знаете ли. Задумался о превратностях жизни. Тот, кому достаются в жены такие красавицы, должен иметь крепкие клыки, если не хочет иметь крепкие рога. – Он захохотал, радуясь своей шутке. – А ваш Питер уже не молод...
Я нахмурился. Похоже, мысли моего собеседника уже приобрели четкую направленность, и это была направленность в койку на ближайшем постоялом дворе.
– И все же, поручик, повторяю вам еще раз, я не желаю вас видеть рядом с этой женщиной. Я не желаю, чтобы вы разговаривали с ней, и уж тем более не желаю, чтобы вы пытались совратить ее. Можете воспринимать это как приказ. Если же вас что-то не удовлетворяет, я готов дать вам сатисфакцию в первый же день после выполнения данного мне поручения.
Признаться, я не надеялся, что поручик тут же примется неукоснительно выполнять приказ, как и не надеялся запугать его возможной дуэлью. Передо мной был человек явно не той породы, которую вообще можно было чем-то запугать, но что еще я мог сделать?
Оставив Ржевского под наблюдением толмача, я пересел из седла в походный возок, в котором ехала Елизавета Кирилловна.
– Сударыня, насколько я понимаю, вы собираетесь погубить и меня, и себя. Зачем вы флиртуете с поручиком? Вы хотите, чтобы он понял, что вы такая же кухарка, как я министр финансов? Не забывайте о своем положении.
– Вы странный человек, господин премьер-майор. Сначала я сочла вас своим другом, коль скоро вы помогли мне освободиться из рук палачей узурпаторши, но вышло иначе. Вы сами взяли меня в плен и теперь содержите как пленницу. Вы говорите, что мой супруг бежал, и тут же обещаете доставить меня к нему. Почему я должна вам верить? Быть может, это какая-то дьявольская уловка Екатерины? Она мастерица на всякие коварства. А вы, насколько я успела понять, ее величества флигель-адъютант, – произнесла она тоном, которым в лондонских кабаках окликают гулящих женщин. – Быть может, вам поручено было изобразить похищение, чтобы не дать истинным друзьям помочь мне.
– Каким еще друзьям? – досадливо бросил я.
– Неужели вы думаете, что у родной внучки императора Петра в этой стране не найдется верных людей, готовых рисковать своей жизнью ради ее свободы?
Я пожал плечами:
– Пока что всем этим рискую я.
– Я вам не верю, – надменно произнесла "пленница". – И потому оставляю за собой право выбирать себе друзей.
– О Господи! – вздохнул я. – Вот уж воистину, ни одно благодеяние не остается безнаказанным. Сударыня, что бы я ни сказал, вы все равно не желаете меня слушать. Если вы не верите, что я вам не враг, – воля ваша. Доказывать что-либо я не намерен. Скажу вам лишь одно: если замечу, что вы пытаетесь обольстить поручика или еще кого-нибудь из конвойной команды, – в ближайшем городе сменю весь конвой, и впредь буду делать то же самое в каждом гарнизоне, пока мы не доберемся до места. – Я собирался еще что-то сказать, но в этот момент включилась связь.