Страница:
– О чем ты баешь, сокол ясный, язык у меня один – Баба-яга радостно высунула то, что обычно рекомендуется держать за зубами.
– Так как же тогда вам удается понять, что говорит Элен?
Хозяйка уставилась на меня, как на внезапно приболевшего.
– Дык как, понятное дело – головой.
Мне оставалось лишь вздохнуть. Как объяснить суть языковых барьеров фольклорному элементу, отсиживавшемуся в лесных чащобах во время сокрушения Вавилонской башни и смешения языцев.
– Ладно, бабуленька родимая, пора нам ехать, – вздохнул, Лис. – У тебя хорошо, а дорога еще предстоит дальняя.
– Ну да, ну да, – засуетилась бабуля. – А вот, Аленушка, дам я тебе клубочек заветный,
– Он нам короткую дорогу укажет? – оживился Лис.
– Да нет, – как-то удивленно протянула Баба-яга. – Чего это мотку шерсти вам тропу торить? А вот на зиму носки связать – сносу им не будет. А для дороги я гостинцев собрала. – Она протянула нам березовый туесок, наполненный разнообразной снедью. – Присядем на дорожку, – грустно вздохнула она. – Ну, в добрый путь, детоньки. – Кончиком цветастого платка бабуля смахнула непрошеную слезу. – Ступайте с миром. Отгоню от вас зверя дикого, гада ползучего, тучу черную, весть недобрую. Когда еще свидимся.
Лис подвел Элен свою заводную лошадь.
– Кстати, атаман, – подъехал я к своему напарнику, – как ты себе представляешь езду на лошади в сарафане?
– М-да. – Лис покосился на Элен, на седло стоявшей рядом с ним кобылы и вновь на девушку. – Фасончик не для конных прогулок, – он что-то прикинул в уме, – хотя ща мы тут такое учудим, парижские кутюрье от зависти удавятся. – Мой напарник соскочил наземь и обнажил саблю. – Сударыня, простите мне мою вольность... но не могли бы вы раздвинуть ноги?
Мисс Фиц-Урс начала стремительно краснеть, чего я никак не мог ожидать от прежней Бетси Чедлэй.
– Уверяю вас, никакой похабщины, сплошная высокая мода.
Девушка обреченно закрыла глаза и повиновалась, а спустя минуту подол сарафана уже свисал четырьмя отдельными лоскутами, которые Лис любовно связывал между собой по два.
– Жаль, конечно, бабулину обновку, да что поделаешь, не пехом же телепать из-за этого сарафана. Вот, прошу вас, мисс, прекрасная юбка-брюки.
– Еще один вопрос, Лис, как мы будем объяснять появление Элен в лагере?
– Вальдар, ты меня утомил. Ты шо, Британская энциклопедия, кому-то что-то объяснять? Где взял, где взял? Нашел. Посадим в обозе в мой возок и посмотрим, какая падла сунется спрашивать.
– Пожалуй, ты прав, – усмехнулся я. – Что ж, в диких нравах тоже есть свой резон.
– Милорд Вальдар, – негромко позвала меня Элен. – Я бы хотела поговорить с вами.
Я посмотрел на Лиса, тот понятливо кивнул и дал шпоры своему коню, вырываясь вперед. Некоторое время мы скакали молча, видимо, моя спутница подбирала слова для начала разговора, не решаясь высказать что-то сокровенное. Мне не хотелось торопить ее. Подобное молчание не может быть вызвано обычным кокетством.
– Я хотела сказать вам, – начала она и вновь замолчала. – Я хотела сказать, что очень благодарна за все. Вы так много сделали для меня.
– Что-то не так? – произнес я, давая возможность герцогине начать говорить о том, что ее действительно тревожило.
– Понимаете, – вздохнула она. – Вы очень любезный, очень достойный кавалер, и Элизабет Чедлэй, та Элизабет Чедлэй, которой я была полтора месяца назад, действительно искренне полюбила вас. И я, поверьте, я тоже испытываю к вам самые нежные чувства. Но дело в том, что теперь я обрела не только свое прежнее имя, но и прежнюю жизнь. А здесь, в этой жизни, у меня есть определенные обязательства.
Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Скорее всего обязательства были каким-нибудь юным студиозом, бедным как церковная мышь и пылким, словно мифическая саламандра. Не может быть, чтобы у такой красивой юной особы не оказалось подобного ухажера. Они есть всегда, большеглазые придурки с манной кашей в голове, взывающие к Луне и грозящие продать душу дьяволу за один благосклонный взгляд. Впрочем, что это я, это может быть вполне достойный джентльмен, способный составить счастье прекрасной девушки, особенно с таким капиталом. Да черт возьми, что ж такое, к чему вся эта дурацкая ревность? Я сам-то что могу ей дать? Не сегодня-завтра, подобно джинну из бутылки, на дороге возникнет Джозеф Рассел и прикажет нам с Лисом сворачивать свои дела и убираться вон из этого мира. У меня, знаете ли, тоже в той жизни есть некоторые обязательства – одних счетов, поди, полный ящик. Но все же, все же, все же... Мне крайне редко нравились воздыхатели любимых женщин. Такая, знаете ли, беда.
– Я прошу вас, дайте мне время разобраться в своих чувствах, время оглядеться в этой жизни.
– О чем речь, – усмехнулся я. – Сколько вам будет угодно,
– Конечно, после того, что было, между нами на русалочьей поляне мне было бы странно просить вас стать мне братом. Хотя бы пока. Но...
– Как скажете, сударыня, – перебил я Элен. – Все будет так, как вы пожелаете.
– О, благодарю вас, милорд. Я не сомневалась в вашем благородстве.
– Пустое, – отмахнулся я. – Мы с Лисом довезем вас до Казани, там находятся ваши слуги и карета. А пока мы постараемся вас устроить как можно удобнее в повозке пугачевского обоза, и, я надеюсь, вы не выдадите своего инкогнито.
– Пугачевского обоза? – недоуменно переспросила Элен Фиц-Урс.
– Да. Моя миссия прошла успешно. Пугачев согласился на переговоры с Екатериной...
– Я не сомневалась в вас. Вы всегда добиваетесь своего.
Я грустно улыбнулся – знать бы, что здесь свое.
Мы приближались все ближе и ближе к Волге. Уже носились над нашими головами прожорливые чайки, готовые отвлечься от рыбной ловли ради охоты за объедками, и кое-где в ложбинах, там, где во время разливов река стояла особо долго, вокруг невзрачных, а порой и вовсе высохших луж высились целые поля засушенного камыша.
– Сегодня до вечера в Казани будем; – произнес Пугачев, обращаясь к "енералу" Закревскому.
– Казань – город славный, – отозвался Лис. – Это ж сколько его царь Иван долбил, покуда не одолел.
– Твоя правда, атаман, – согласился Пугачев. – Сам ведь знаешь, татары – народ отважный. С "алла" на пики лезут.
– А вот тебе, государь, верные люди говорят, губернатор хотел Казань без боя сдать.
– Похвально. Надо будет отметить его верность, – кивнул "император".
– Золотые слова. Верность в наши дни вещь не частая. Ее, для примера другим, поощрять нужно, – проникновенно произнес мой напарник. – Да только, – он выдержал паузу, – и измену примерно карать надо, коли уж о верности печемся.
– Ты это о чем, Закревский?
– Как же ж о чем? Губернатор-то, чай, у Катьки на службе состоит, а она его не для того туда сажала, чтобы он губернские города без боя сдавал.
– Ты о чем говоришь, енерал! – возмутился Пугачев. – Он ведь не татарам каким, а мне, государю своему, ключи отдать собирался!
– Конечно, тебе, надежа. Ты бы вон послал Тимир-батыра с его отрядом к казанским стенам на разведку, а губернатор ему как раз и ключи на подушке в руки: "Нате, – мол, – пользуйтесь!" – вот бы и получилось как раз, что крепость русскую он татарам сдал. А то негоже.
– Да к чему ты ведешь-то, хитрые твои глаза?
– Какая уж тут хитрость. Губернатор-то город тебе собирался передать, еще не зная, что ты и в самом деле государь-надежа. Он же тебя разбойным атаманом почитает, а стало быть, то как раз не верность царю своему, а форменная, как есть, измена Отечеству. А за измену злую и тыщу батогов мало будет.
– Толково говоришь, енерал, толково. Ну, дак приедем в Казань, разберемся, батогами али крестом губернатора жаловать. – Пугачев замолчал, обдумывая сказанное советником, а тот отъехал чуть в сторону, чтобы не мешать "государю" в столь нелегком деле, и запел печально-распевно:
Ой, не вечер, да не вечер.
Мне малым-мало спалось.
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось.
Внезапно песня Лиса прервалась на полуслове. Он приложил ладонь к глазам, заслоняясь от солнца, и крикнул:
– Ну-ка, батька, глянь. Верховые скачут. Никак, то наша передовая сторожа. Уж не случилось ли чего?
Пугачев поднял вверх правую руку, и колонна остановилась. Затем, словно по команде, крылья ее начали разворачиваться вправо и влево, а шедшие за всадниками возы один за другим стали занимать заранее отведенное место в огромном круге вагенбурга. "Лихо это у них получается, – подумал я, глядя на перестроения обычно бесшабашного казачьего войска. – Без суеты, давки, все четко и естественно". Пугачевцы стояли в степи, полностью готовые к бою менее чем через пять минут после начала перестроения. Оставалось лишь отдать команду, и опустились бы в линию острые казацкие пики первой шеренги. Блеснули бы в воздухе отточенные сабли второй и понесся бы над мчащейся галопом удалой казацкой лавой многоголосый клич: "Сарынь на кичку!"
Всадники приближались наметом, явно не жалея ни себя, ни коней, спеша сообщить государю новости. Как видно, не самые приятные.
– Государь, – задыхаясь от быстрой скачки, выдавил из себя первый из всадников, приближаясь к Пугачеву, – Михельсон в степи, прямо перед нами. Вся армия.
Разбойный атаман глянул на меня недобро и поудобнее перехватил витую плеть.
– Ну что, флигель, в засаду завел?
– Вальдар, что бы это значило? – послышался в голове голос Лиса.
– Не имею представления, – честно признался я. – Видимо, губернатор таки вытолкал Михелъсона в степь. Если это так, то Иван Иванович, должно быть, искренне считает, что на него движется все пугачевское войско. И этот отряд для него лишь авангард.
– Ага, авангард с обозом. Это ты хорошо придумал.
– В любом случае он не знает, что Екатерина посылала меня склонить Пугачева к переговорам, и ему надо отвезти подписанный императрицей пропуск, иначе сечи не избежать. Михельсон готовится дорого продать свою голову.
– А ты не думаешь, что твой переводчик из тайной канцелярии привез Михельсону совсем другой приказ? Ежели Пугачев пойдет на переговоры, перехватить его в степи и провести, как это говорится, первый тур.
– Об этом мы сейчас узнаем, – заверил я. – Во всяком случае, попробовать стоит.
В руке у Пугачева блеснула кривая персидская сабля с витиеватыми золотыми арабесками на клинке.
– Государя своего предал! – Он начал наезжать на меня, явно собираясь получше рассмотреть мое внутреннее устройство.
– Погодь, отец родной! – Лис развернул своего коня на месте, вклинился между нами. – Дай флигелю слово молвить. Чай, Михельсон еще не в уши дышит. Если что, успеем его в куски порубать.
Я мысленно поблагодарил Лиса за заступничество.
– Ладно, говори, – смилостивился Пугачев, как-то враз теряя лютость. Похоже, он окончательно свыкся с мыслью о предательстве и теперь готов был спокойно и размеренно принимать решения: драться, отступать или же обманным маневром пытаться оставить за собой войска императрицы и устремиться к беззащитной Казани.
– Ну что, Вальдар, пан или пропал, – обратился ко мне Лис, вновь беря на себя роль толмача. – Где там твой пропуск?
Я начал расстегивать рубаху, под которой в заветном нагруднике хранился подписанный государыней документ.
– Лис, постарайся объяснить Пугачеву, что сегодняшняя встреча ему ничем не грозит. Что войска еще не знают о заключении перемирия. Скажи, что твой, с позволения сказать, государь мог не согласиться на переговоры, и тогда бы война продолжалась. И объясни, что это разумная предосторожность, но не более того.
– Попробую, – пожал плечами Лис. – Ладно, давай свой мандат. – Он протянул руку за пропуском. – Быть может, бройлер-мутант на печати его в чем-то убедит.
Пугачев принял из рук своего советника документ, недоверчиво осмотрел его со всех сторон, разве что не попробовал на вкус, затем вернул его и произнес задумчиво, обращаясь к Лису:
– Ну что ж, если то, что ты мне перевел, – правда, то сей листкрип до Михельсона довести надо. Ты, Лис, возьми с собой десяток всадников половчее да этого флигеля. Мы покамест вас тут подождем. А за вами сторожа проследит. Коли живы вернетесь, слава вам будет великая. Ну а уж коли в землю ляжете, будьте покойны, кровушка ваша сегодня же сторицей отомстится.
– Слушаюсь, государь, – склонил голову мой напарник. – Эй, Макар, – он обернулся к ближайшему казаку своего полка, – ну-ка мухой сгоняй в обоз, сыщи чистую нательную рубаху да привяжи на пику, парламентерами пойдем.
Казак развернул коня и помчался к сомкнутым в кольцо возам.
– Ну что, Вальдар, нам остается надеяться, что их величество императрица Екатерина не решила использовать одного знакомого нам заезжего англичанина в качестве червячка на крючке.
Полковые каре с развевающимися знаменами и полевыми орудиями в углах построений были выстроены посреди степи и прикрывались с флангов колоннами драгун и завесой туземной легкой конницы, которую даже святой Петр вряд ли смог бы отличить от пугачевской. Заметив несущихся к боевым порядкам всадников с импровизированным белым флагом, первые линии стрелков опустили поднятые было ружья к ноге, ожидая надлежащей команды. Навстречу нам из драгунской колонны вылетел отряд не больше нашего и помчался наперерез, стараясь, чтобы встреча произошла на дистанции ружейного выстрела от михельсоновских каре. Вот наконец мы встретились.
– С кем имею честь? – с подозрением глядя на нас, осведомился юноша в форме драгунского поручика.
– Флигель-адъютант императрицы, премьер-майор Камдил, – отрекомендовался я.
– Миргородского казачьего полка сотник Сергей Лис, – вслед за мной небрежно бросил Сережа.
– О, простите, господа, я принял вас за пугачевцев, – извинился офицер. – Разрешите представиться: адъютант полковника графа Меллина поручик Сеславин.
– Поручик, – уточнил я, – я действительно флигель-адъютант императрицы, но все мое сопровождение – пугачевцы.
– Как так? – недоуменно смерил меня взглядом поручик. – Вы пленены?
– Нет. – Я достал выданный мне Безбородко пропуск, предписывающий военным и гражданским начальникам не чинить препятствий в движении яицкого казачьего атамана Емельяна Ивановича Пугачева с войсковой старшиной, коий по велению ее величества государыни императрицы направляется к Москве.
– Этого не может быть, – не веря своим глазам, прошептал поручик. – Как же так?
– И тем не менее сие правда. – Я взял пропуск из рук ошеломленного драгуна. – Будьте любезны, проводите меня и мой эскорт к полковнику Михельсону.
Ровно через десять минут ситуация повторилась с разницей лишь в звании недоумевающего офицера.
– Вальдар Реймондович, возможно ли это? Что бы сие должно означать?
– Большой политик, – развел руками я. – Не нам его обсуждать. Наше дело – неукоснительно выполнять свой долг.
– Вы правы, друг мой, совершенно правы. Но все же это какое-то, какой-то... – Он не нашелся, что сказать, и, махнув рукой, отъехал, чтобы скрыть внезапно подступившие к глазам слезы.
Казань встречала войска. Они возвращались без победы, но в глазах провинциальных мадам и мамзелей окутанные военной славой с ног до головы, подобно танцовщице, исполняющей танец семи покрывал. "Ура!" – кричало местное население, встречая зелено-красные мундиры стрелков, марширующих по центральной улице с примкнутыми к ружьям штыками. "Ура!" – встречали они синие кафтаны драгун. "Ура! – неслось над флюгерками пугачевских пик. – Да здравствует государь император! Да здравствует императрица Екатерина!"
– Эк встречают. – Пугачев склонился к верному "енералу Закревскому", как обычно, скакавшему по леву руку от него. – Любит меня народ. Вишь, как любит!
– Так об чем речь, – ухмылялся Лис. – Этому народу только дай кого полюбить. Эт-то ты, ваш личество, еще с губернатором не беседовал. Тот просто аж на дерьмо изошел из любви к тебе.
– Эх, голова ты, Лис, а слова говоришь нехорошие. Все "дерьмо", "дерьмо". Вон народ-то как ликует. А о губернаторе не напоминай, я и сам помню. Н-но, поехали!
"Ура! Ура!" – не стихало вокруг.
– Ты что ж, сучий сын, – кулак Пугачева врезался в губернаторское ухо, – города сдаешь?! Царевых полковников в тычки выгоняешь?! – Могучая атаманская рука подхватила увесистую тушку сановника и приподняла ее над полом. – Я ж тебя, лиходея, в железа закую, своей собственной рукой кнутом запорю!
– Да я ведь... – пытался оправдываться истязаемый.
– Я что тебе, псу зазорному, велел слово молвить?! Молчи, боров смердящий! В Урал-камень с кайлом пойдешь, душа твоя каторжная!
– Пойдемте, Иван Иванович, пойдемте. – Я начал тихо подталкивать полковника Михельсона к двери. – Пугачев тут сам управится. А когда их превосходительство очухается, негоже им помнить, что вы неподалеку были, когда ему "Петр III" свое высочайшее неудовольствие выражал. Обязательно ведь в тайную канцелярию донос настрочит.
Мы вышли из кабинета.
– ...И вот тогда Наташа спрашивает: "Поручик, где вы пропадали?" – слышался из зала восхищенный голос Лиса. – А вы ей в ответ: "Мадемуазель, я спешил обнять своего старого друга, с которым сегодня же вечером надеюсь познакомить и вас".
– Да ну что вы, сотник, все было совершенно не так! Никакой Наташи Ростовой там и в помине не было. Как сейчас помню, девушку звали Татьяна Ларина. Ни по какой нужде я не выходил. А друг... Да, действительно, поутру с депешей прискакал мой старый друг князь Лобанов-Ростовский. Днем он должен был находиться в штабе, а ввечеру пожаловать ко мне в гости. Не пойму, что тут смешного? Вот лучше послушайте, что я вам расскажу...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Уж и не знаю, как себе представляла императрица секретную доставку Пугачева со старшиной к месту переговоров. Даже если не учитывать природных дарований Лиса, в котором талант шоумена бодрствовал двадцать четыре часа в сутки и который превращал однообразно унылые дорожные будни в весьма живописное времяпрепровождение, даже не учитывая этого, тяжело не заметить кортеж, растянувшийся вместе с обозом едва ли не на полторы версты.
Несшиеся перед нами фельдъегеря, доставлявшие эстафетой государыне мое донесение об успешном окончании миссии, упреждали градоначальников, что с Пугачевым заключен мир и что идущее на них войско вовсе не собирается брать города на копье. В честь чего те выкатывали на площадь бочки с вином и вырезали стада баранов и потчевали вчерашних извергов и супостатов по-русски до отвала. Не встречая помех, Пугачев двигался к Москве, и над колонной его развевалось золотое ораниенбаумское знамя Петра III, уж неведомо как попавшее в руки самозванца. Два тарча, расположенных в груди российского орла, склонившего головы под непропорционально большой короной, несли гербы российский и голштинский, причем их грамотность не оставляла сомнений, что в руках у "императорского" знаменщика не дешевая подделка, а безусловный оригинал. Мы двигались по России, повсеместно встречаемые возбужденными толпами, демонстрировавшими свою любовь, хотя скорее не к Пугачеву, а к зрелищам вообще. И с каждым днем заветная Москва становилась все ближе и ближе.
Я проводил свои дни, чередуя занятия языком с Ислентьевым с фехтовальными упражнениями, обреченно отгонял стаи мух и слепней, сожалея, что Господь не сподобился снабдить человека хвостом для этих целей, и мрачно принимал приветы от Элен Фиц-Урс, привозимые изредка Лисом.
– Что такой грустный, господин офицер? – Широкобедрая цыганка в пестром одеянии, расцветкой напоминающем клумбы персидского сераля, остановилась рядом со мной во время одного из привалов. Посмотрев пристально жгучими черными глазами, она усмехнулась одними губами: – Отчего голову повесил?
– Устал, – кратко кинул я первое, что пришло на ум.
– Веру обмануть хочешь? – продолжала улыбаться цыганка. – Скажи я тебе сейчас слово сокровенное, еще сто верст без устали проскачешь.
Я со вздохом полез в карман за монетой, очевидно, отделаться от орловской солистки пустыми фразами было невозможно. Годы, проведенные близ сановных особ, приучили эту веселую братию рассматривать всякого дворянина, а уж тем паче офицера, как свою законную добычу.
– Возьми. – Целковый на моей ладони был достаточной платой за молчание бесцеремонной вымогательницы.
– Ха, нужен мне твой рубль! – Цыганка смела монету с руки. – Вот видишь, он есть. А вот, – она накрыла монету краешком своего платка, – и нет его. Забудь про деньги. Захочешь отдать, сам отдашь, я у тебя просить не буду.
– Слушай лучше, что скажу. – Она вцепилась в мою руку и начала водить по ней отточенным ногтем. – Дорога тебе лежит дальняя, да интерес казенный. Но это ты, чай, и без меня знаешь. А вот на сердце у тебя девица-красавица. Любит она тебя шибко, да на душе у нее еще один молодец. Оттого и у самой покоя нет, и тебе не будет. А хочешь, скажу, чем все разрешится?
– Нет, – отрезал я, мрачнея. – Оставь меня, ступай своей дорогой.
– Как знаешь, как знаешь, – змеисто улыбаясь, произнесла гадалка, не спуская с меня пристального взгляда. – Ты сам судьбе своей хозяин.
Я вновь сунул руку в карман, надеясь очередным безвозмездным воздаянием оградить себя от дальнейших откровений. Карман был пуст. Когда я лез за первым целковым, там, по минимуму, был еще десяток. Каким образом исчезли монеты, так и осталось для меня загадкой.
– Запомни, бриллиантовый мой, – разворачиваясь на ходу, кинула цыганка, – девица твоя от тебя никуда не уйдет, а вот ты от нее...
И снова были походные будни, снова слепни, фехтование и цыганские песни на привалах.
– Здравствуй, дорогой племянничек. – На канале закрытой связи послышался голос лорда Баренса. – Как там у вас дела?
– Мы шествуем, – отозвался я, ответив на приветствие.
В последние дни мой дядюшка не баловал меня своими беседами, лишь изредка возникая на канале закрытой связи, чтобы уточнить то численность яицкого казачьего войска, то качество конного состава, то наличие артиллерийского парка и множество тому подобных нюансов, которые могли пригодиться ему для пояснительной записки о боеспособности армии вероятного союзника, предназначенной для его величества короля Георга III.
Особенно он напирал на необходимость уточнения количества стычек с "дикарями" с подробным изложением численности сторон, хода боев и их результатов. Спору нет, лорд Баренс должен был выглядеть в глазах своего мнительного сюзерена виртуозным дипломатом, доставляющим исчерпывающую информацию, но я в результате его скрупулезности мог уже спокойно читать лекции по истории яицкого казачьего войска начиная от 9 июля 1591 года, когда впервые упоминались в летописях яицкие казаки в количестве пятисот сабель, и вверх: о схватках с ногайцами и каракалпаками на реке Утве, об усмирении башкирских бунтов, о похождениях яицких казаков на Кавказе и в сибирской линии. Думаю, Георг III, проводивший большую часть времени среди своих садов, молочных ферм и огородов, был бы весьма удивлен, узнав, что, кроме мифических диких, казаков в России имеются еще более дикие и уж совсем мифические народы, с которыми казаки сражаются. Впрочем, для него это все обозначалось ничего не значащим словом "орда", которая представлялась, вероятно, чем-то стихийным, вроде градобития или урагана.
Привыкнув за последнее время к интересу моего дядюшки к нюансам истории, нравов и быта вольного казачества, я уже приготовился услышать от него что-либо вроде: сколько мяса и хлеба в среднем съедает один пугачевец, причем желательно с раскладкой по должностям, но вместо этого на канале раздалось:
– Я в общем-то собираюсь с тобой попрощаться.
– Как это, – не понял я, – попрощаться? А я? Вы что же, собираетесь оставить меня здесь?
– Несомненно, А что тебя, собственно, смущает?
– Но ведь у меня было задание. Я обязан был охранять вас, а по окончании вашей миссии в Петербурге я полагал, что должен вернуться в Институт, – недоуменно проговорил я.
– Так оно и было в самом начале. Но ты же сам приложил усилия, чтобы все изменилось. Теперь у тебя собственное задание. И, надо сказать, ты хорошо с ним справляешься. А мои дела в России завершены, как королевские, так и институтские. Резидентура спасена: вчера один, скажем так, преданный друг за умеренное вознаграждение доставил мне копию списка господ офицеров и чиновников, состоящих в масонских ложах и подлежащих отправке вместе с Пугачевым в Америку, если дело, конечно, сладится; либо увольнению, штрафованию и ссылке в дальние пределы России для прохождения дальнейшей службы, если все пойдет не так, как предполагает Екатерина. Наших там, слава богу, нет. А клуб потихоньку становится на ноги, он уже получил название аглицкого, и патронирует его сам Потемкин. По делам моего посольства тоже все хорошо. Но тут мне как раз самое время уезжать.
– Почему? – не понял я.
– Посуди сам, я добился принципиального согласия Екатерины на посылку казаков, чего прежде никому не удавалось. Я добился посылки российской военной флотилии для охраны транспортного конвоя. Это немаловажный факт, учитывая, сколько людей, лошадей и пушек, я уже не говорю о фураже, провианте, боеприпасах и всем остальном, надлежит перевезти. Подобная экспедиция по своим масштабам вещь неслыханная, а потому возможность, хотя бы частично, разгрузить Гренд Флит – немалая удача.
– Так как же тогда вам удается понять, что говорит Элен?
Хозяйка уставилась на меня, как на внезапно приболевшего.
– Дык как, понятное дело – головой.
Мне оставалось лишь вздохнуть. Как объяснить суть языковых барьеров фольклорному элементу, отсиживавшемуся в лесных чащобах во время сокрушения Вавилонской башни и смешения языцев.
– Ладно, бабуленька родимая, пора нам ехать, – вздохнул, Лис. – У тебя хорошо, а дорога еще предстоит дальняя.
– Ну да, ну да, – засуетилась бабуля. – А вот, Аленушка, дам я тебе клубочек заветный,
– Он нам короткую дорогу укажет? – оживился Лис.
– Да нет, – как-то удивленно протянула Баба-яга. – Чего это мотку шерсти вам тропу торить? А вот на зиму носки связать – сносу им не будет. А для дороги я гостинцев собрала. – Она протянула нам березовый туесок, наполненный разнообразной снедью. – Присядем на дорожку, – грустно вздохнула она. – Ну, в добрый путь, детоньки. – Кончиком цветастого платка бабуля смахнула непрошеную слезу. – Ступайте с миром. Отгоню от вас зверя дикого, гада ползучего, тучу черную, весть недобрую. Когда еще свидимся.
Лис подвел Элен свою заводную лошадь.
– Кстати, атаман, – подъехал я к своему напарнику, – как ты себе представляешь езду на лошади в сарафане?
– М-да. – Лис покосился на Элен, на седло стоявшей рядом с ним кобылы и вновь на девушку. – Фасончик не для конных прогулок, – он что-то прикинул в уме, – хотя ща мы тут такое учудим, парижские кутюрье от зависти удавятся. – Мой напарник соскочил наземь и обнажил саблю. – Сударыня, простите мне мою вольность... но не могли бы вы раздвинуть ноги?
Мисс Фиц-Урс начала стремительно краснеть, чего я никак не мог ожидать от прежней Бетси Чедлэй.
– Уверяю вас, никакой похабщины, сплошная высокая мода.
Девушка обреченно закрыла глаза и повиновалась, а спустя минуту подол сарафана уже свисал четырьмя отдельными лоскутами, которые Лис любовно связывал между собой по два.
– Жаль, конечно, бабулину обновку, да что поделаешь, не пехом же телепать из-за этого сарафана. Вот, прошу вас, мисс, прекрасная юбка-брюки.
– Еще один вопрос, Лис, как мы будем объяснять появление Элен в лагере?
– Вальдар, ты меня утомил. Ты шо, Британская энциклопедия, кому-то что-то объяснять? Где взял, где взял? Нашел. Посадим в обозе в мой возок и посмотрим, какая падла сунется спрашивать.
– Пожалуй, ты прав, – усмехнулся я. – Что ж, в диких нравах тоже есть свой резон.
– Милорд Вальдар, – негромко позвала меня Элен. – Я бы хотела поговорить с вами.
Я посмотрел на Лиса, тот понятливо кивнул и дал шпоры своему коню, вырываясь вперед. Некоторое время мы скакали молча, видимо, моя спутница подбирала слова для начала разговора, не решаясь высказать что-то сокровенное. Мне не хотелось торопить ее. Подобное молчание не может быть вызвано обычным кокетством.
– Я хотела сказать вам, – начала она и вновь замолчала. – Я хотела сказать, что очень благодарна за все. Вы так много сделали для меня.
– Что-то не так? – произнес я, давая возможность герцогине начать говорить о том, что ее действительно тревожило.
– Понимаете, – вздохнула она. – Вы очень любезный, очень достойный кавалер, и Элизабет Чедлэй, та Элизабет Чедлэй, которой я была полтора месяца назад, действительно искренне полюбила вас. И я, поверьте, я тоже испытываю к вам самые нежные чувства. Но дело в том, что теперь я обрела не только свое прежнее имя, но и прежнюю жизнь. А здесь, в этой жизни, у меня есть определенные обязательства.
Я отвернулся, чтобы скрыть усмешку. Скорее всего обязательства были каким-нибудь юным студиозом, бедным как церковная мышь и пылким, словно мифическая саламандра. Не может быть, чтобы у такой красивой юной особы не оказалось подобного ухажера. Они есть всегда, большеглазые придурки с манной кашей в голове, взывающие к Луне и грозящие продать душу дьяволу за один благосклонный взгляд. Впрочем, что это я, это может быть вполне достойный джентльмен, способный составить счастье прекрасной девушки, особенно с таким капиталом. Да черт возьми, что ж такое, к чему вся эта дурацкая ревность? Я сам-то что могу ей дать? Не сегодня-завтра, подобно джинну из бутылки, на дороге возникнет Джозеф Рассел и прикажет нам с Лисом сворачивать свои дела и убираться вон из этого мира. У меня, знаете ли, тоже в той жизни есть некоторые обязательства – одних счетов, поди, полный ящик. Но все же, все же, все же... Мне крайне редко нравились воздыхатели любимых женщин. Такая, знаете ли, беда.
– Я прошу вас, дайте мне время разобраться в своих чувствах, время оглядеться в этой жизни.
– О чем речь, – усмехнулся я. – Сколько вам будет угодно,
– Конечно, после того, что было, между нами на русалочьей поляне мне было бы странно просить вас стать мне братом. Хотя бы пока. Но...
– Как скажете, сударыня, – перебил я Элен. – Все будет так, как вы пожелаете.
– О, благодарю вас, милорд. Я не сомневалась в вашем благородстве.
– Пустое, – отмахнулся я. – Мы с Лисом довезем вас до Казани, там находятся ваши слуги и карета. А пока мы постараемся вас устроить как можно удобнее в повозке пугачевского обоза, и, я надеюсь, вы не выдадите своего инкогнито.
– Пугачевского обоза? – недоуменно переспросила Элен Фиц-Урс.
– Да. Моя миссия прошла успешно. Пугачев согласился на переговоры с Екатериной...
– Я не сомневалась в вас. Вы всегда добиваетесь своего.
Я грустно улыбнулся – знать бы, что здесь свое.
Мы приближались все ближе и ближе к Волге. Уже носились над нашими головами прожорливые чайки, готовые отвлечься от рыбной ловли ради охоты за объедками, и кое-где в ложбинах, там, где во время разливов река стояла особо долго, вокруг невзрачных, а порой и вовсе высохших луж высились целые поля засушенного камыша.
– Сегодня до вечера в Казани будем; – произнес Пугачев, обращаясь к "енералу" Закревскому.
– Казань – город славный, – отозвался Лис. – Это ж сколько его царь Иван долбил, покуда не одолел.
– Твоя правда, атаман, – согласился Пугачев. – Сам ведь знаешь, татары – народ отважный. С "алла" на пики лезут.
– А вот тебе, государь, верные люди говорят, губернатор хотел Казань без боя сдать.
– Похвально. Надо будет отметить его верность, – кивнул "император".
– Золотые слова. Верность в наши дни вещь не частая. Ее, для примера другим, поощрять нужно, – проникновенно произнес мой напарник. – Да только, – он выдержал паузу, – и измену примерно карать надо, коли уж о верности печемся.
– Ты это о чем, Закревский?
– Как же ж о чем? Губернатор-то, чай, у Катьки на службе состоит, а она его не для того туда сажала, чтобы он губернские города без боя сдавал.
– Ты о чем говоришь, енерал! – возмутился Пугачев. – Он ведь не татарам каким, а мне, государю своему, ключи отдать собирался!
– Конечно, тебе, надежа. Ты бы вон послал Тимир-батыра с его отрядом к казанским стенам на разведку, а губернатор ему как раз и ключи на подушке в руки: "Нате, – мол, – пользуйтесь!" – вот бы и получилось как раз, что крепость русскую он татарам сдал. А то негоже.
– Да к чему ты ведешь-то, хитрые твои глаза?
– Какая уж тут хитрость. Губернатор-то город тебе собирался передать, еще не зная, что ты и в самом деле государь-надежа. Он же тебя разбойным атаманом почитает, а стало быть, то как раз не верность царю своему, а форменная, как есть, измена Отечеству. А за измену злую и тыщу батогов мало будет.
– Толково говоришь, енерал, толково. Ну, дак приедем в Казань, разберемся, батогами али крестом губернатора жаловать. – Пугачев замолчал, обдумывая сказанное советником, а тот отъехал чуть в сторону, чтобы не мешать "государю" в столь нелегком деле, и запел печально-распевно:
Ой, не вечер, да не вечер.
Мне малым-мало спалось.
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось.
Внезапно песня Лиса прервалась на полуслове. Он приложил ладонь к глазам, заслоняясь от солнца, и крикнул:
– Ну-ка, батька, глянь. Верховые скачут. Никак, то наша передовая сторожа. Уж не случилось ли чего?
Пугачев поднял вверх правую руку, и колонна остановилась. Затем, словно по команде, крылья ее начали разворачиваться вправо и влево, а шедшие за всадниками возы один за другим стали занимать заранее отведенное место в огромном круге вагенбурга. "Лихо это у них получается, – подумал я, глядя на перестроения обычно бесшабашного казачьего войска. – Без суеты, давки, все четко и естественно". Пугачевцы стояли в степи, полностью готовые к бою менее чем через пять минут после начала перестроения. Оставалось лишь отдать команду, и опустились бы в линию острые казацкие пики первой шеренги. Блеснули бы в воздухе отточенные сабли второй и понесся бы над мчащейся галопом удалой казацкой лавой многоголосый клич: "Сарынь на кичку!"
Всадники приближались наметом, явно не жалея ни себя, ни коней, спеша сообщить государю новости. Как видно, не самые приятные.
– Государь, – задыхаясь от быстрой скачки, выдавил из себя первый из всадников, приближаясь к Пугачеву, – Михельсон в степи, прямо перед нами. Вся армия.
Разбойный атаман глянул на меня недобро и поудобнее перехватил витую плеть.
– Ну что, флигель, в засаду завел?
– Вальдар, что бы это значило? – послышался в голове голос Лиса.
– Не имею представления, – честно признался я. – Видимо, губернатор таки вытолкал Михелъсона в степь. Если это так, то Иван Иванович, должно быть, искренне считает, что на него движется все пугачевское войско. И этот отряд для него лишь авангард.
– Ага, авангард с обозом. Это ты хорошо придумал.
– В любом случае он не знает, что Екатерина посылала меня склонить Пугачева к переговорам, и ему надо отвезти подписанный императрицей пропуск, иначе сечи не избежать. Михельсон готовится дорого продать свою голову.
– А ты не думаешь, что твой переводчик из тайной канцелярии привез Михельсону совсем другой приказ? Ежели Пугачев пойдет на переговоры, перехватить его в степи и провести, как это говорится, первый тур.
– Об этом мы сейчас узнаем, – заверил я. – Во всяком случае, попробовать стоит.
В руке у Пугачева блеснула кривая персидская сабля с витиеватыми золотыми арабесками на клинке.
– Государя своего предал! – Он начал наезжать на меня, явно собираясь получше рассмотреть мое внутреннее устройство.
– Погодь, отец родной! – Лис развернул своего коня на месте, вклинился между нами. – Дай флигелю слово молвить. Чай, Михельсон еще не в уши дышит. Если что, успеем его в куски порубать.
Я мысленно поблагодарил Лиса за заступничество.
– Ладно, говори, – смилостивился Пугачев, как-то враз теряя лютость. Похоже, он окончательно свыкся с мыслью о предательстве и теперь готов был спокойно и размеренно принимать решения: драться, отступать или же обманным маневром пытаться оставить за собой войска императрицы и устремиться к беззащитной Казани.
– Ну что, Вальдар, пан или пропал, – обратился ко мне Лис, вновь беря на себя роль толмача. – Где там твой пропуск?
Я начал расстегивать рубаху, под которой в заветном нагруднике хранился подписанный государыней документ.
– Лис, постарайся объяснить Пугачеву, что сегодняшняя встреча ему ничем не грозит. Что войска еще не знают о заключении перемирия. Скажи, что твой, с позволения сказать, государь мог не согласиться на переговоры, и тогда бы война продолжалась. И объясни, что это разумная предосторожность, но не более того.
– Попробую, – пожал плечами Лис. – Ладно, давай свой мандат. – Он протянул руку за пропуском. – Быть может, бройлер-мутант на печати его в чем-то убедит.
Пугачев принял из рук своего советника документ, недоверчиво осмотрел его со всех сторон, разве что не попробовал на вкус, затем вернул его и произнес задумчиво, обращаясь к Лису:
– Ну что ж, если то, что ты мне перевел, – правда, то сей листкрип до Михельсона довести надо. Ты, Лис, возьми с собой десяток всадников половчее да этого флигеля. Мы покамест вас тут подождем. А за вами сторожа проследит. Коли живы вернетесь, слава вам будет великая. Ну а уж коли в землю ляжете, будьте покойны, кровушка ваша сегодня же сторицей отомстится.
– Слушаюсь, государь, – склонил голову мой напарник. – Эй, Макар, – он обернулся к ближайшему казаку своего полка, – ну-ка мухой сгоняй в обоз, сыщи чистую нательную рубаху да привяжи на пику, парламентерами пойдем.
Казак развернул коня и помчался к сомкнутым в кольцо возам.
– Ну что, Вальдар, нам остается надеяться, что их величество императрица Екатерина не решила использовать одного знакомого нам заезжего англичанина в качестве червячка на крючке.
Полковые каре с развевающимися знаменами и полевыми орудиями в углах построений были выстроены посреди степи и прикрывались с флангов колоннами драгун и завесой туземной легкой конницы, которую даже святой Петр вряд ли смог бы отличить от пугачевской. Заметив несущихся к боевым порядкам всадников с импровизированным белым флагом, первые линии стрелков опустили поднятые было ружья к ноге, ожидая надлежащей команды. Навстречу нам из драгунской колонны вылетел отряд не больше нашего и помчался наперерез, стараясь, чтобы встреча произошла на дистанции ружейного выстрела от михельсоновских каре. Вот наконец мы встретились.
– С кем имею честь? – с подозрением глядя на нас, осведомился юноша в форме драгунского поручика.
– Флигель-адъютант императрицы, премьер-майор Камдил, – отрекомендовался я.
– Миргородского казачьего полка сотник Сергей Лис, – вслед за мной небрежно бросил Сережа.
– О, простите, господа, я принял вас за пугачевцев, – извинился офицер. – Разрешите представиться: адъютант полковника графа Меллина поручик Сеславин.
– Поручик, – уточнил я, – я действительно флигель-адъютант императрицы, но все мое сопровождение – пугачевцы.
– Как так? – недоуменно смерил меня взглядом поручик. – Вы пленены?
– Нет. – Я достал выданный мне Безбородко пропуск, предписывающий военным и гражданским начальникам не чинить препятствий в движении яицкого казачьего атамана Емельяна Ивановича Пугачева с войсковой старшиной, коий по велению ее величества государыни императрицы направляется к Москве.
– Этого не может быть, – не веря своим глазам, прошептал поручик. – Как же так?
– И тем не менее сие правда. – Я взял пропуск из рук ошеломленного драгуна. – Будьте любезны, проводите меня и мой эскорт к полковнику Михельсону.
Ровно через десять минут ситуация повторилась с разницей лишь в звании недоумевающего офицера.
– Вальдар Реймондович, возможно ли это? Что бы сие должно означать?
– Большой политик, – развел руками я. – Не нам его обсуждать. Наше дело – неукоснительно выполнять свой долг.
– Вы правы, друг мой, совершенно правы. Но все же это какое-то, какой-то... – Он не нашелся, что сказать, и, махнув рукой, отъехал, чтобы скрыть внезапно подступившие к глазам слезы.
Казань встречала войска. Они возвращались без победы, но в глазах провинциальных мадам и мамзелей окутанные военной славой с ног до головы, подобно танцовщице, исполняющей танец семи покрывал. "Ура!" – кричало местное население, встречая зелено-красные мундиры стрелков, марширующих по центральной улице с примкнутыми к ружьям штыками. "Ура!" – встречали они синие кафтаны драгун. "Ура! – неслось над флюгерками пугачевских пик. – Да здравствует государь император! Да здравствует императрица Екатерина!"
– Эк встречают. – Пугачев склонился к верному "енералу Закревскому", как обычно, скакавшему по леву руку от него. – Любит меня народ. Вишь, как любит!
– Так об чем речь, – ухмылялся Лис. – Этому народу только дай кого полюбить. Эт-то ты, ваш личество, еще с губернатором не беседовал. Тот просто аж на дерьмо изошел из любви к тебе.
– Эх, голова ты, Лис, а слова говоришь нехорошие. Все "дерьмо", "дерьмо". Вон народ-то как ликует. А о губернаторе не напоминай, я и сам помню. Н-но, поехали!
"Ура! Ура!" – не стихало вокруг.
– Ты что ж, сучий сын, – кулак Пугачева врезался в губернаторское ухо, – города сдаешь?! Царевых полковников в тычки выгоняешь?! – Могучая атаманская рука подхватила увесистую тушку сановника и приподняла ее над полом. – Я ж тебя, лиходея, в железа закую, своей собственной рукой кнутом запорю!
– Да я ведь... – пытался оправдываться истязаемый.
– Я что тебе, псу зазорному, велел слово молвить?! Молчи, боров смердящий! В Урал-камень с кайлом пойдешь, душа твоя каторжная!
– Пойдемте, Иван Иванович, пойдемте. – Я начал тихо подталкивать полковника Михельсона к двери. – Пугачев тут сам управится. А когда их превосходительство очухается, негоже им помнить, что вы неподалеку были, когда ему "Петр III" свое высочайшее неудовольствие выражал. Обязательно ведь в тайную канцелярию донос настрочит.
Мы вышли из кабинета.
– ...И вот тогда Наташа спрашивает: "Поручик, где вы пропадали?" – слышался из зала восхищенный голос Лиса. – А вы ей в ответ: "Мадемуазель, я спешил обнять своего старого друга, с которым сегодня же вечером надеюсь познакомить и вас".
– Да ну что вы, сотник, все было совершенно не так! Никакой Наташи Ростовой там и в помине не было. Как сейчас помню, девушку звали Татьяна Ларина. Ни по какой нужде я не выходил. А друг... Да, действительно, поутру с депешей прискакал мой старый друг князь Лобанов-Ростовский. Днем он должен был находиться в штабе, а ввечеру пожаловать ко мне в гости. Не пойму, что тут смешного? Вот лучше послушайте, что я вам расскажу...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Дипломатия – искусство поглаживать пса, пока не нацепишь на него ошейник.
Флетчер Кнебель
Уж и не знаю, как себе представляла императрица секретную доставку Пугачева со старшиной к месту переговоров. Даже если не учитывать природных дарований Лиса, в котором талант шоумена бодрствовал двадцать четыре часа в сутки и который превращал однообразно унылые дорожные будни в весьма живописное времяпрепровождение, даже не учитывая этого, тяжело не заметить кортеж, растянувшийся вместе с обозом едва ли не на полторы версты.
Несшиеся перед нами фельдъегеря, доставлявшие эстафетой государыне мое донесение об успешном окончании миссии, упреждали градоначальников, что с Пугачевым заключен мир и что идущее на них войско вовсе не собирается брать города на копье. В честь чего те выкатывали на площадь бочки с вином и вырезали стада баранов и потчевали вчерашних извергов и супостатов по-русски до отвала. Не встречая помех, Пугачев двигался к Москве, и над колонной его развевалось золотое ораниенбаумское знамя Петра III, уж неведомо как попавшее в руки самозванца. Два тарча, расположенных в груди российского орла, склонившего головы под непропорционально большой короной, несли гербы российский и голштинский, причем их грамотность не оставляла сомнений, что в руках у "императорского" знаменщика не дешевая подделка, а безусловный оригинал. Мы двигались по России, повсеместно встречаемые возбужденными толпами, демонстрировавшими свою любовь, хотя скорее не к Пугачеву, а к зрелищам вообще. И с каждым днем заветная Москва становилась все ближе и ближе.
Я проводил свои дни, чередуя занятия языком с Ислентьевым с фехтовальными упражнениями, обреченно отгонял стаи мух и слепней, сожалея, что Господь не сподобился снабдить человека хвостом для этих целей, и мрачно принимал приветы от Элен Фиц-Урс, привозимые изредка Лисом.
– Что такой грустный, господин офицер? – Широкобедрая цыганка в пестром одеянии, расцветкой напоминающем клумбы персидского сераля, остановилась рядом со мной во время одного из привалов. Посмотрев пристально жгучими черными глазами, она усмехнулась одними губами: – Отчего голову повесил?
– Устал, – кратко кинул я первое, что пришло на ум.
– Веру обмануть хочешь? – продолжала улыбаться цыганка. – Скажи я тебе сейчас слово сокровенное, еще сто верст без устали проскачешь.
Я со вздохом полез в карман за монетой, очевидно, отделаться от орловской солистки пустыми фразами было невозможно. Годы, проведенные близ сановных особ, приучили эту веселую братию рассматривать всякого дворянина, а уж тем паче офицера, как свою законную добычу.
– Возьми. – Целковый на моей ладони был достаточной платой за молчание бесцеремонной вымогательницы.
– Ха, нужен мне твой рубль! – Цыганка смела монету с руки. – Вот видишь, он есть. А вот, – она накрыла монету краешком своего платка, – и нет его. Забудь про деньги. Захочешь отдать, сам отдашь, я у тебя просить не буду.
– Слушай лучше, что скажу. – Она вцепилась в мою руку и начала водить по ней отточенным ногтем. – Дорога тебе лежит дальняя, да интерес казенный. Но это ты, чай, и без меня знаешь. А вот на сердце у тебя девица-красавица. Любит она тебя шибко, да на душе у нее еще один молодец. Оттого и у самой покоя нет, и тебе не будет. А хочешь, скажу, чем все разрешится?
– Нет, – отрезал я, мрачнея. – Оставь меня, ступай своей дорогой.
– Как знаешь, как знаешь, – змеисто улыбаясь, произнесла гадалка, не спуская с меня пристального взгляда. – Ты сам судьбе своей хозяин.
Я вновь сунул руку в карман, надеясь очередным безвозмездным воздаянием оградить себя от дальнейших откровений. Карман был пуст. Когда я лез за первым целковым, там, по минимуму, был еще десяток. Каким образом исчезли монеты, так и осталось для меня загадкой.
– Запомни, бриллиантовый мой, – разворачиваясь на ходу, кинула цыганка, – девица твоя от тебя никуда не уйдет, а вот ты от нее...
И снова были походные будни, снова слепни, фехтование и цыганские песни на привалах.
– Здравствуй, дорогой племянничек. – На канале закрытой связи послышался голос лорда Баренса. – Как там у вас дела?
– Мы шествуем, – отозвался я, ответив на приветствие.
В последние дни мой дядюшка не баловал меня своими беседами, лишь изредка возникая на канале закрытой связи, чтобы уточнить то численность яицкого казачьего войска, то качество конного состава, то наличие артиллерийского парка и множество тому подобных нюансов, которые могли пригодиться ему для пояснительной записки о боеспособности армии вероятного союзника, предназначенной для его величества короля Георга III.
Особенно он напирал на необходимость уточнения количества стычек с "дикарями" с подробным изложением численности сторон, хода боев и их результатов. Спору нет, лорд Баренс должен был выглядеть в глазах своего мнительного сюзерена виртуозным дипломатом, доставляющим исчерпывающую информацию, но я в результате его скрупулезности мог уже спокойно читать лекции по истории яицкого казачьего войска начиная от 9 июля 1591 года, когда впервые упоминались в летописях яицкие казаки в количестве пятисот сабель, и вверх: о схватках с ногайцами и каракалпаками на реке Утве, об усмирении башкирских бунтов, о похождениях яицких казаков на Кавказе и в сибирской линии. Думаю, Георг III, проводивший большую часть времени среди своих садов, молочных ферм и огородов, был бы весьма удивлен, узнав, что, кроме мифических диких, казаков в России имеются еще более дикие и уж совсем мифические народы, с которыми казаки сражаются. Впрочем, для него это все обозначалось ничего не значащим словом "орда", которая представлялась, вероятно, чем-то стихийным, вроде градобития или урагана.
Привыкнув за последнее время к интересу моего дядюшки к нюансам истории, нравов и быта вольного казачества, я уже приготовился услышать от него что-либо вроде: сколько мяса и хлеба в среднем съедает один пугачевец, причем желательно с раскладкой по должностям, но вместо этого на канале раздалось:
– Я в общем-то собираюсь с тобой попрощаться.
– Как это, – не понял я, – попрощаться? А я? Вы что же, собираетесь оставить меня здесь?
– Несомненно, А что тебя, собственно, смущает?
– Но ведь у меня было задание. Я обязан был охранять вас, а по окончании вашей миссии в Петербурге я полагал, что должен вернуться в Институт, – недоуменно проговорил я.
– Так оно и было в самом начале. Но ты же сам приложил усилия, чтобы все изменилось. Теперь у тебя собственное задание. И, надо сказать, ты хорошо с ним справляешься. А мои дела в России завершены, как королевские, так и институтские. Резидентура спасена: вчера один, скажем так, преданный друг за умеренное вознаграждение доставил мне копию списка господ офицеров и чиновников, состоящих в масонских ложах и подлежащих отправке вместе с Пугачевым в Америку, если дело, конечно, сладится; либо увольнению, штрафованию и ссылке в дальние пределы России для прохождения дальнейшей службы, если все пойдет не так, как предполагает Екатерина. Наших там, слава богу, нет. А клуб потихоньку становится на ноги, он уже получил название аглицкого, и патронирует его сам Потемкин. По делам моего посольства тоже все хорошо. Но тут мне как раз самое время уезжать.
– Почему? – не понял я.
– Посуди сам, я добился принципиального согласия Екатерины на посылку казаков, чего прежде никому не удавалось. Я добился посылки российской военной флотилии для охраны транспортного конвоя. Это немаловажный факт, учитывая, сколько людей, лошадей и пушек, я уже не говорю о фураже, провианте, боеприпасах и всем остальном, надлежит перевезти. Подобная экспедиция по своим масштабам вещь неслыханная, а потому возможность, хотя бы частично, разгрузить Гренд Флит – немалая удача.