Свержин Владимир. Трехглавый орел

   – Далеко?
   – Да верст шесть еще.
   Я вздохнул и посмотрел на него. Если скорость барки решительно не изменится, к берегу мы пристанем не ранее чем через час, то есть совсем в сумерках. Ну да делать нечего, в сумерках так в сумерках.
   – Хорошо, Никита. Иди скажи кормщикам, если дойдем до места за полчаса, получат по целковому. А нет, сами по темноте будут лагерь ставить.
   – Ладно, – пожал плечами толмач, давая понять, что целковые не имеют отношения к скорости тихоходного агрегата. Конечно, он был прав, но, как говорят в России, попытка не пытка. Я устремил взгляд в сторону заката, стараясь не думать ни о чем, дожидаясь, когда наконец наше прогулочное судно догуляет до места стоянки.
   Как и предсказывал лоцман, дойти посветлу нам все же не удалось. Разложенные костры, конечно, были хорошим подспорьем в ночной тьме, но все же лагерь пришлось ставить почти наугад, стараясь по возможности не скособочить колья солдатских шатров да покрепче поставить походные коновязи.
   Пока гусары возились с устройством ночлега, я стоял на берегу, глядя, как в бледном свете луны катит свои мелкие волны широченная река. Отчего-то вспомнился давешний сказ ветерана вахмистра о славном витязя Вольге Святославовиче. Быть может, вот так же он или какой другой былинный богатырь стоял на этом высоком берегу, высматривая в ночи, не идут ли набегом на землю Русскую злые татары.
   Мне показалось, что неподалеку на берегу, возле разлапистой ольхи с торчащими из земли корнями, свисающими над обрывистой бездной, я разглядел могучую фигуру в длинном плаще, также наблюдающую за рекой. "Да нет, – я потряс головой, чтобы отогнать марево, – пустые фантазии. Хватит с меня русалок. Черт его знает, что взбредет в голову здешним былинным ратоборцам, встреть они на своей территории этакую партию иноземцев. Помню я их нравы, чуть что, хвать булаву шестипудовую и давай по сторонам крушить. Как там налево махнул – улочка, направо – переулочек. Уж спасибо, обойдемся пока без подобного градостроительства". Я еще раз посмотрел в сторону старой ольхи: мираж исчез. Однако чувство чужого присутствия все же не оставляло меня. У костра над котелком уже колдовал Питер, готовя наш ужин. В самом начале пути мне как-то пришла в голову мысль заставить куховарить псевдожену камердинера, но эта попытка натолкнулась на такое стойкое сопротивление со стороны Редферна, что я вынужден был отступить. А потому Питер старательно пекся о наших желудках, его же жена-кухарка, не обращая особого внимания ни на супруга, ни на хозяина, о чем-то оживленно беседовала со штаб-ротмистром Ислентьевым.
   – О Господи, не было печали, – процедил я. – Похоже, графиня решила подыскать себе еще одну жертву. Ох, не нравится мне это.
   Выстрел грянул со стороны выпаса, за ним еще один, и отчаянный вопль "Тревога!" окончательно покончил с сонным покоем летней ночи. Гусары, кто в чем, хватали оружие, спеша прийти на помощь своим боевым товарищам. Впереди всех, с обнаженной саблей и пистолетом в руке, бежал поручик Ржевский в полузастегнутых чапчирах и полоскавшей по ветру белой рубахе.
   – Черт, прекрасная мишень, – процедил я сквозь зубы. Похоже, поручика это не волновало, он был храбрецом из тех, о ком слагают легенды, правда, по большей части посмертно.
   – За мной, гусары! – орал он во все горло. – Круши басурманов!
   Со стороны выпаса послышались еще два выстрела и приглушенный сабельный звон. Судя по звукам, долетавшим оттуда, дело уже дошло до рукопашной, и, стало быть, попытка увести наших коней не удалась.
   Неподалеку от бегущего в сторону боя поручика я заметил Ислентьева, также рвущегося вступить в схватку с врагом, как, впрочем, и подобает истинному гусару.
   – Ко мне, штаб-ротмистр! – рявкнул я, заставляя Никиту остановиться. Он повиновался с явной неохотой. – Я сказал, ко мне! – Ислентьев в отчаянии опустил саблю и побрел в мою сторону, сшибая ею на ходу закрытые головки одуванчиков. – Вы забываете, что у вас здесь совсем иная роль. Возьмите денщиков, пусть зарядят все оставшееся в наличии огнестрельное оружие, и организуйте оборону лагеря.
   – Слушаюсь, господин премьер-майор, – вяло ответил толмач, глядя на меня с нескрываемой досадой.
   – Никита, я все понимаю, но твое место здесь.
   Со стороны выпаса донеслась беспорядочная стрельба, крики и отдаляющийся конский топот.
   – Они их преследуют, – с отчаянием в голосе произнес мой толмач.
   – Господин штаб-ротмистр, извольте выполнять приказание!
   Ислентьев козырнул и направился вооружать оставшихся в лагере денщиков. Отдавать какие-либо команды Редферну было излишне. Привыкший в своей жизни стрелять не менее, чем заваривать чай, он уже облюбовал себе позицию возле нашего возка, снарядившись, как минимум, четырьмя пистолетами и широкой абордажной саблей, с которой, как мне было известно по рассказам Баренса, он управлялся весьма ловко.
   Шум схватки все более отдалялся. Глядя на денщиков, собирающих в солдатских шатрах оставленные впопыхах пистолеты, я начинал уж было подумывать, что моя предосторожность чрезмерна, но тут молоденький первогодок денщик Ислентьева, шуровавший шомполом в стволе, внезапно выронил оружие и стал неловко заваливаться набок. Из груди его торчала короткая оперенная стрела. "Господи, этак они могут перебить нас на выбор, даже не высовываясь!" – ужаснулся я.
   – Ислентьев и ты, как там тебя, подальше от костров! Немедленно!
   Ислентьев, рванувшийся было на помощь своему денщику, остановился, и в тот же миг еще две стрелы, пущенные из темноты, вонзились в ствол дерева, возле которого он находился. Еще шаг, и обе они попали бы в голову моего друга. Он выстрелил наугад, в ночную тьму, откуда прилетели стрелы, и я услышал вскрик боли. В ту же секунду Никита отпрыгнул за дерево, спеша укрыться от новых пернатых сюрпризов. Но это было неудачное укрытие: за стволом послышалась какая-то возня, из-за дерева, сцепившись, выкатились две неясные фигуры. Я возблагодарил небеса, на одном из них, в свете догорающего костра, отливало золотом шитье гусарского доломана, четко обрисовывая фигуру штаб-ротмистра.
   Я вскинул свой богемский пистоль, выцеливая контуры неведомого врага, и начал медленно вдавливать спусковой крючок. В этот миг неизвестный окончательно оседлал Ислентьева и приподнялся с ножом в руке, чтобы нанести завершающий удар. Я чуть довел ствол вверх и увидел словно в замедленной съемке, как опускается кремень, как бежит искра по пороховой полке и из пробитого лба негодяя вылетают брызги буро-красной крови.
   Следующий пистолет я разрядил тотчас же в упор. Новая мишень появилась откуда-то из-за шатра и бросилась ко мне, что-то яростно крича и размахивая кривой саблей. Несчастный не добежал, но это был первый, кто бросился в атаку. За ним последовали и другие. Мы стреляли, стараясь превзойти самое себя в скорости заряжания, отчаянно рубились, теснимые явно превосходящими силами, на каждом шагу оставляя лежать на земле новых убитых и раненых. Пал изрубленный вражескими саблями денщик Ржевского, отбивавшийся, словно дубиной от трех наседавших врагов прикладом пустого карабина. Раненый Ислентьев сидел, привалясь спиной к стволу дерева, полузакрыв глаза и с каждой минутой теряя все больше и больше крови. В руках он сжимал по пистолету, но то ли они уже были разряжены, то ли у Никиты не хватало сил выстрелить. Он сидел не шевелясь, и ночные гости, сочтя его мертвым, продолжали с остервенением нападать на нас с Питером, словно последнюю цитадель удерживающих возок с Елизаветой Орловой.
   Клубы сладковатого порохового дыма заволокли поляну, мешая ориентироваться в суетливой неразберихе схватки. Какие-то тени, мечущиеся по поляне среди догорающих костров, то и дело выныривали из дымной пелены, оказываясь живыми, причем весьма недружелюбно настроенными людьми.
   – Слева, милорд! – услышал я голос Питера и тут же, опускаясь, ушел в скрутку, рубя наотмашь туда, откуда, по словам Редферна, грозила опасность. Раздался чавкающий звук, клинок вошел во что-то мягкое, и бегущие под завесой ноги начали подламываться в коленях. Но уже новый враг бежал навстречу мне. Я протянул руку, хватая падающего противника, и направил тело навстречу его, пока что еще живому, собрату. Рядом послышался звон клинков. Судя по всему, у Редферна больше не было возможности заряжать свои пистолеты. Но можно было не сомневаться, что одолеть Редферна в эти минуты было невозможно: за его спиной в повозке находилась Елизавета Кирилловна, а стало быть, прежде чем добраться до нее, Питера надо было убить трижды.
   ...Четыре выстрела ударили залпом из лесу со стороны реки, потом еще четыре. Пули были посланы на редкость метко и, что самое главное, в наших врагов. Я повернул голову, чтобы лучше разглядеть, откуда пришла неведомая подмога... В этот момент прозвучал новый залп. Три пули явно предназначались нападающим, и, к немалому огорчению последних, они их нашли, а вот четвертая... Четвертая пробила мою треуголку. Не вздумайся мне повернуть голову, на месте височной впадины, похоже, уже красовалась бы височная скважина. "Хорошие у нас союзники, – прошептал я себе под нос, – душевные".
   Со стороны выпаса вновь раздался до боли знакомый голос Ржевского: "За мной, гусары! Круши их в потрох!" Стук копыт и молодецкий посвист, сопровождавший гусарскую атаку, приближался. Остатки разбойной братии врассыпную бросились в лес, оставляя на наше попечение своих убитых и раненых. Мы победили, но я даже представить боялся, какой ценой.
   Ржевский осадил своего скакуна прямо посреди поляны. Вслед за ним из темноты вылетели еще три кавалериста. Пожалуй, знай нападавшие, какой "могучий" отряд идет нам на выручку, они бы умерили прыть своего отступления.
   – Три тысячи чертей! – Поручик соскочил с коня. – Я гляжу, вы тут без нас изрядно повеселились. – Он обвел взглядом место побоища. – Ничего себе!
   – Спасибо, поручик, вы как нельзя вовремя. – Я крепко пожал руку Ржевскому и посмотрел на гусар, все еще гарцующих на своих явно возбужденных схваткой жеребцах. – А где остальные?
   – Те, кто цел, собирают раненых и убитых. – Ржевский досадливо махнул рукой. – Басурманы затащили нас в засаду. Их было в полтора раза больше, чем нас!
   – И вы что?
   – Я бросил гусар в сабли. Мы их рассеяли. Но, видит бог, они соберутся опять, и тогда жди беды.
   – Какие потери у нас?
   – Восемь человек ранено, шестеро убито. Еще одна такая стычка, и нас некому будет хоронить. Да и у вас, я вижу, обстановка не лучше.
   Я кивнул:
   – Денщики убиты. Ислентьев, похоже, все же ранен. Питер его сейчас перевяжет. У нас с ним ерунда, царапины. Вас я вижу, тоже зацепило. – На боку белой рубахи поручика расплывалось кровавое пятно.
   – Пустое, – поморщился он. – Пулей обожгло.
   – Против нас, слава богу, огнестрельного оружия не было.
   – Там было, но не много. Это татары или башкиры, черт их разберет. Все одно, пугачевское отродье. Но скажите, господин премьер-майор...
   – По имени, – прервал я его. – Просто по имени.
   – Хорошо. Вальдар, на подъезде сюда я слышал оружейные залпы. Кто это стрелял?
   Я покачал головой:
   – Не имею ни малейшего понятия.
   – Странно все это. Какие-то неизвестные союзники? – Ржевский повел пистолетным стволом в сторону леса.
   – Быть может, и союзники. – Я поднял с земли пробитую треуголку и вставил палец в обожженное пулевое отверстие. – Вопрос, чьи? Одна из пуль явно была пущена в мою голову.
   – Возможно, случайность? – предположил поручик, разглядывая изуродованную шляпу.
   – Случайность то, что она в нее не попала.
   – Ваше высокоблагородие, – обратился ко мне тот самый вахмистр, повествовавший вчера на барже о схватке Вольги Святославовича с басурманами. – Что прикажете делать с ранеными и убитыми?
   – Раненых перевязать, – скомандовал я, – убитых в реку.
   – Быть может, схоронить? – неуверенно начал гусар.
   – Мне неизвестен татарский похоронный обряд. Вам, думаю, тоже, – отрезал я. – А подкармливать здешнее зверье человечиной я не намерен. В реку! Ржевский, наших похорони здесь. Везти их по такой жаре до ближайшего города – последнее дело. Сверху насыпьте побольше камней. Выставь посты да пошли кого-нибудь проверить барку.
   – Да что с ней станется! Вон они, красавцы, угребли на середину реки. Все как полагается.

* * *

   Полдня пути прошло без приключений. Потрепанные гусары зализывали раны, мадам Орлова принимала деятельное участие в перевязках, похоже, нисколько не смущаясь ни кровью, ни искаженными болью лицами солдат. Я был благодарен ей за помощь, и, надо сказать, присутствие на нашем плавучем лазарете женщины, а уж тем более столь красивой женщины, весьма дисциплинировало раненых бойцов. К великому сожалению, лишь трое из них могли продолжать путь дальше, раны же остальных требовали скорейшего медицинского вмешательства, невозможного в наших условиях.
   Ближе к полудню на высоких волжских кручах показались купола церквей уездного города с романтическим названием Туров. Лет сто тому назад, в годы разинской вольницы, Туров лишился своих деревянных крепостных стен, сожженных пожаром, и теперь, в предчувствии нашествия нового супостата, пытался наверстать упущенное время и вновь превратиться в крепость. Судя по тому, что я мог видеть с реки, это удавалось ему весьма условно. Стоило Пугачеву переправиться выше или ниже по течению, и обращенные к Волге наспех возведенные укрепления не представляли бы для него никакой опасности.
   Мы пришвартовались у пирса, на котором дежурили два воинственных старца с алебардами, и я, взяв с собой Ислентьева и велев Питеру заняться погрузкой провианта на баржу, отправился объясняться с городскими властями.
   – Помилосердствуйте! – взывал к моей совести седовласый капитан, командир местного гарнизона. – Ваше высокородие, господин городничий, хоть вы ему скажите, город-то с чем останется?! Я ж эту охотницкую команду с бору по сосенке набирал. У нас же сил, тьфу, три пушчонки, с которыми еще царь Петр на шведов ходил, инвалидная рота да полусотня конных калмыков! А те еще бог весть куда повернут, коли недобрая разбойников пугачевских принесет. Вы же сами видите, господа, в округе неспокойно. – Он указывал на моего толмача, наводившего оторопь на местную публику окровавленной повязкой на голове.
   Городничий только разводил руками, указ матушки-императрицы гласил однозначно четко: "Всемерно оказывать содействие безо всякого изъятия в средствах".
   – Авось пронесет. Авось и не придет супостат.
   В таких препирательствах прошло часа три, пока наконец провиант и фураж для нашей команды не был отпущен, пули и огненное зелье из арсенала выписаны, раненые гусары помещены в гошпиталию и два десятка местных "охотницких стрелков, егерскому бою обученных", готовы были поступить под начало командиру нашего конвоя. Удовлетворенные достигнутым результатом, мы откушали чем бог послал в дому городского головы и отправились к месту, отведенному нам для расквартирования.
   Ржевский встречал нас у порога квартиры.
   – Беда, господин премьер-майор, беда, – нервно начал он, теребя темляк своей сабли и явно не зная, куда девать руки.
   Сердце мое опустилось вниз, как подводная лодка при приближении самолетов противника.
   – Что случилось? – выпалил я.
   – Миссис Редферн похитили.
   – Как похитили?! – От волнения я чуть не стал заикаться. – Да ты понима...
   Что ему следовало понимать, Ржевский так и не узнал. Я осекся, сознавая, что по-прежнему не могу добавить колоритных штрихов к портрету сердечной зазнобы бравого гусарского поручика.
   – Господи, как Питеру-то сказать! – причитал он.
   – Рассказывай толком, что произошло?
   – Миссис Редферн попросила меня сопровождать ее в модную лавку, надеясь присмотреть себе новое платье... Сами понимаете, в пути...
   – Да-да, продолжай.
   Двух платьев, купленных по пути госпоже Орловой, для всякой женщины было действительно маловато.
   – В лавке госпожа Редферн начала подбирать себе обнову, а я остался в сенях ждать ее. Тут вламывается какой-то невежа улан и давай на меня орать, что, дескать, я любовник его жены, что он этого так не оставит и что жена его сейчас там, у модистки, и он туда непременно войдет.
   – Ну а ты?
   – Я его, понятное дело, не пустил. Слово за слово, он обещал прислать сюда своих секундантов.
   – Ну а дальше?
   – Я стучусь к модистке – тишина. Толкаю дверь – она заперта. Выбиваю, заскакиваю: окно настежь, модистка сидит привязанная к стулу, рот заткнут какой-то тряпкой, а миссис Редферн и след простыл! Я девушку развязал, она говорит: примеряли платье, когда двое неизвестных заскочили через окно, ее чем-то по голове огрели и уволокли миссис Редферн. Я вот думаю, как бы это не наши ночные гости.
   – Угу, – кивнул я, сжимая зубы и стараясь взять себя в руки. – Какого полка, говоришь, был улан?
   – Поручик Санкт-Петербургского уланского.
   – Ржевский, в гарнизоне этого захолустья нет никаких улан! А уж санкт-петербургских и подавно.
   – Так, выходит, она с каким-то уланом сговорилась, – бледнея и сжимая кулаки, начал гусар. Похоже, сейчас в нем бушевала ревность, причем ревность двухголовая – одна голова угрызала его по поводу того, что англицкая красавица вообще предпочла кого-то другого, другая же терзала душу тем, что зазноба предпочла ему улана.
   – Сговорилась, Ржевский, сговорилась, – отворачиваясь, чтобы не выдать своих чувств, бросил я. – И тебя и меня, как детей, провела. Но какова стерва!
   – А Питеру что скажем? – явно мучимый запоздалыми угрызениями совести, вздохнул поручик.
   – Оставь. Я сам с ним поговорю.
 
   – Капитан, – как обычно, резвым аллюром вломился в мое сознание Лис. – Вы до Турова уже добрались?
   – Добрались, – хмуро ответил я.
   – Это хорошо. Тогда, если твои окна выходят на реку, можешь в него платком помахать, а я из своих кущарей полюбуюсь.
   – Как-нибудь в другой раз. Поведай-ка мне, чьи это башибузуки здесь буянят?
   – Мои, – радостно отозвался Лис. – Но не волнуйся, раз ты в Турове, мы город брать не будем.
   – И на том спасибо. А скажи, вчера ночью на нас, часом, не твои люди наскочили?
   – Не-а! Шо я, враг самому себе?! То Айберген-хан со своими нукерами развлекается. У него стволов не хватает, вот и ломится, куда ни попадя. Много вы вчера народу положили?
   – В сумме человек тридцать, да десяток раненых, сюда сдали.
   – Понятно. Теперь он, наверно, в степь уйдет. У него так, навскидку, десятка два всадников осталось. Но я не по этому поводу звоню. Я так понимаю, ты сегодня в городе ночуешь?
   – Похоже на то.
   – Вот и славно. Пойдешь вниз по реке в сторону Казани, увидишь утес.
   – Здесь много утесов.
   – Этот примечательный. Это не утес, это мыс, и если приглядеться, то даже не мыс, а недополуостров. Песню слышал, есть на Волге утес, чем-то диким порос? Так вот, это о нем. Его еще Разинским величают. Правда, здесь Разинских утесов до хрена, такое ощущение, будто батька-атаман только тем и занимался, шо шастал по утесам и думал на них думу.
   – Чертовски интересное замечание, дальше что?
   – А шо дальше? Как увидишь утес, ломись туда, будем там вместе думу думать, как тебе лучше у императора Петра III уединенцию получить.
   – Хорошо. Да, вот еще, у меня есть к тебе просьба. Ты тут все равно без толку по округе носишься.
   – Я не ношусь. Я в разведке.
   – Бог с ней, с твоей разведкой! У меня Орлова сбежала с какими-то уланами. Возможно, поляками. Ты уж прихвати ее с собой, если вдруг встретишь.
   – Да, шеф, ну ты даешь! – послышалось на канале после некоторой паузы. – Ладно, не томись, душа, сыщем твою дважды беглянку. Бу-га-га, Орлова сдернула с уланами!! Все, отбой. Усем пить спирт!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

   Все страны, что утратили легенды,
   Обречены окоченеть навек.

Патрис де ла Тур дю Пен

   Я уже битый час сидел на утесе, ожидая появления Лиса. Однако, кроме белок, носившихся по стволам корабельных сосен, да меня, здесь не было ни одной живой души. Оставляю на откуп попам вопрос, есть ли душа у белок, мне же до этого не было ровным счетом никакого дела.
   Внизу, посреди раскинувшейся до горизонта реки, в ожидании моего сигнала стояла барка, и я почти чувствовал, как, напряженно глядя на Разинский утес, покусывает ус поручик Ржевский, как нервничает Редферн, вынужденный отпустить своего великовозрастного "дитятю" одного на встречу с непонятным "нашим человеком". Мне пришлось выдержать целую баталию, прежде чем отправиться сюда.
   – Да как же вы один, батюшка? – убеждал меня Питер.
   – Ничего, – отмахивался я, – справлюсь.
   – Это опасно, – утверждал поручик. – Возьмите хоть пяток стрелков.
   Я отрицательно мотал головой:
   – У меня высочайшие инструкции.
   – Я пойду с вами, господин премьер-майор, – стараясь подняться с лежанки под парусиновым навесом, настаивал Ислентьев. – Куда же вы без толмача.
   – Господин штаб-ротмистр, – командным тоном заявлял я, – вам след лежать. Сотрясение мозга не шутка, ваши головокружения недобрый знак. В ближайшую пару недель вам вообще лучше не подниматься. А без толмача я обойдусь, наш человек владеет французским.
   Нелегкая носила "нашего человека" бог весть где, и я уныло ходил по краю утеса, надеясь, что бродящий силуэт заметен с воды. Пейзаж был великолепен, но тосклив, и моя рука уже потянулась к символу веры, чтобы вызвать Лиса, когда экстренный выпуск новостей развеял скуку ожидания.
 
   – Прибыл по вашему зову, матушка-государыня, – раздался на канале связи властный мужской голос весьма приятного тембра.
   – Не называй меня матушкой, чай, люди не слышат. А наедине, душа моя, тебе это не приличествует. Скажи-ка мне лучше, готовы ли списки господ офицеров, кои в масонских ложах состоять имеют?
   – Готовы, Катенька.
   Ба, да это же сам князь Потемкин Таврический, человек и броненосец. Правда, еще не князь и не Таврический, но, судя по известной мне практике чинопроизводства, здесь это просто дело десяти минут.
   – Как характеризуются по службе?
   – Всяко. Масонская премудрость в бою таланта не прибавляет.
   – Подготовь мне дела их, лично просмотреть желаю. А что с ассамблеей вольных каменщиков слышно?
   – Так ведь, Катя, Калиостро, который на ассамблею председателем был зван, из столицы сквозанул, аж пятки засверкали. А Елагин с Рейхелем благодаря мудрым советам, коими мы их через верных людей потчевали, друг с другом так расплевались, что дело чуть до дуэли не дошло. Насилу разняли.
   – А все ли ложи на ассамблее присутствовали?
   – Да в том-то и дело, что не все. Пять лож от участия в сей постыдной комедии отказались, не желая в угоду чьим-то амбициям сворачивать с пути истинного знания. А вот еще прошение от мастера стула ложи «Клио», отставного полковника Нетишицкого.
   – Что пишет?
   – Пишет, что, разочаровавшись в масонских мистериях и поиске тайных знаний, желает он ложу распустить, а для пользы Отечества ищет открыть клоб, в коем бы достойные люди благородного звания могли бы благотворительностью, совместным увеселением и разумным исканием сообща приумножать свои деяния. Пишет, что куплен для устройства сего клоба у бывшего англицкого банкира Гарнера дом на Галерной улице и что за счастье он имел бы первым членом и покровителем вас, ваше величество, видеть, – иронично завершил Потемкин.
   – Ты зря, Гришаня, насмехаешься. Мысль здравая, и для других масонов, пожалуй, что месмеровский магнит будет. Быть ли мне шефом тому клобу, я еще поразмыслю, но по-свойски доведи, что сию идею приняла благосклонно. И вот что еще, разузнай, правда ли сей полковник с масонством решил порвать или же какую каверзу удумал.
   – Навряд, Кать. Преданный тебе секретарь его передал письмо, кое тот от аглицкого великого магистра получил. Там англичанин полковника по всей матери кроет за то, что он не желает в общую дуду дудеть и хочет искать свою тропку.
   Вот и выпалила та самая винтовка, которую в первом акте на стену вешают. Не зря меня, видать, Баренс к Нетишицкому с письмецом посылал. Знал, выходит, кому оно в самом деле предназначается. Лишь бы не выяснили, кто именно господину полковнику пакет доставил. Незачем мне свое честное имя «пачкать» связью с масонами.
   – Хорошо, свет мой, будем считать, что со здешними масонами на первых порах разобрались. Теперь курляндцы остались.
   – А с ними-то что?
   – Так ведь Калиостро с супругой... да-да, с супругой, и неча так глядеть, все про тебя, охальника, знаю... обратно в Митаву подались. Ему тамошнее масонское общество желает корону Курляндскую поднести. Чего, стервец, удумал! Я ему покажу корону! Жбан ему пивной на голову посадить велю вместо короны!.. Да, кстати, душа моя, все у тебя спросить собираюсь, да все как-то не с руки: это ты людишек посылал графские покои почистить?
   – Матушка-императрица!
   – Не величай меня матушкой! И рожу не криви, знаю, что ты. А искал чего?
   – По правде говоря, немало интересного там сыскалось.
   – Ну-ну, Гриша, давай говори, не томи.
   – Да чего там токмо не было! Письмо от герцога Браун-шведского господину фон Рейхелю; письмо от герцога Орлеанского действительному статскому советнику Елагину; от графа Сен-Жермен графу Григорию Орлову; от великого магистра Мальтийского рыцарского ордена цесаревичу Павлу... Ну, прям не человек, а какая-то почтмейстерская контора.