Остались детали. Правда, в них и кроется вся каверза, задуманная Екатериной. Но подписывать договор с императрицей будет посол. Я же тем временем повезу победные реляции в Лондон, Ну а когда все вскроется, у меня будет готовый виновник провала. Это по его недосмотру государю Георгу поставили некондиционных казаков. Что я мог сделать, находясь в это время в Лондоне?
   – А если он вдруг досмотрит?
   – Ну что ты, – ласково обнадежил меня мой наставник в вопросах дипломатии и придворной интриги. – Это настолько маловероятно, что почти невозможно. Посол Англии слишком высокого мнения о своем статусе в России, чтобы проверять анкетные данные каких-то там казаков. Тем более что под победной реляцией стоит и его подпись. Стало быть, он не пожелает останавливаться на полпути, доказывая тем самым, что все время до этого попросту бездельничал, забыв о возложенных на него обязанностях. Господину послу остается только надеяться, что где-нибудь посреди Атлантики Пугачева одолеет британский патриотизм, или же весь флот уничтожит внезапный ураган, или же казаки, прибыв в другое полушарие, чудом переменятся и станут агнцами в душе и львами на поле боя. Какой из вариантов тебе кажется наиболее вероятным?
   – Увольнение посла без выходного пособия.
   – Увы, мне тоже. Но, с одной стороны, может, все еще будет не так фатально, а с другой, – как говорят французы, такова жизнь.
   Я вздохнул. Мне было искренне жаль посла. Он был весьма обаятельным вельможей, не слишком подходящим для дипломатических баталий, однако вполне достойно представляющим своего монарха при дворе императрицы Екатерины II. Оставалось надеяться на наличие у бедолаги богатого родового поместья, где бы в тиши аллей «дикого» английского парка он мог, вздыхая, вспоминать, как коварно провел его лорд Джордж Митчел Уэлли барон Баренс. Полагаю, к тому времени он уже поймет, что дядя Джордж его попросту подставил.
   И все же мне было грустно. С одной стороны, я уже потихоньку начал осваиваться на новой работе. Думаю, теперь, прежде чем освободить несчастную девушку, сопровождаемую драгунами, я бы непременно проверил документы, причем не только у нее, у драгун, у кучера, но даже у лошадей. Но я чувствовал, что мне будет не хватать энциклопедических познаний дядюшки во всем, что касалось хитросплетений высокой политики, интриг и прочих аксессуаров подковерной борьбы. Словно почувствовав мое настроение, лорд Джордж произнес:
   – Не грусти. Если хочешь, я расскажу тебе одну маленькую восточную притчу. Где-то далеко в пустыне был крошечный оазис: колодец, немного кустарников и огромная пальма, буквально закрывавшая весь оазис своими листьями. Рядом с этой пальмой рос маленький побег нового дерева. Каждое утро он смотрел на пальму и понимал, что это самое большое, самое прекрасное, что суждено увидеть ему в жизни. День за днем продолжалось так, пока однажды к оазису не подошел караван, идущий неведомо откуда и неведомо куда. Вообще караваны редко посещали этот оазис. Он был настолько мал, что не мог предоставить ни воды, ни крова десяткам верблюдов и людям, их сопровождающим. Но этот караван пришел. Быть может, он сбился с пути в песчаную бурю, а может быть, так был проложен его путь, но люди и животные на ночь расположились здесь, чтобы отдохнуть и запастись водой. Ночи в пустыне холодные, людям нужно было согреться и отведать горячей пищи, которой они не ели уже много дней, а потому они срубили красавицу пальму и сожгли ее в кострах. Утром караван ушел, и маленькая пальма едва не почернела от горя, увидав, что сталось с ее великолепной соседкой. Она бы наверняка заплакала, если бы умела плакать. Но пальмы не плачут, хотя и страдают не меньше людей. Маленькая пальма понимала, что теперь неумолимый зной высушит колодец, убьет кустарники, да и самой ей, лишенной влаги, не долго осталось. И она сказала, ведь известно, что и звери, и растения общаются между собой, она сказала: «Не бойтесь, я смогу защитить вас», И потянулась вверх, навстречу солнцу, стараясь как можно шире раскинуть свои листья. Так она и стояла, закрывая своей тенью и колодец, и кустарники вокруг. А путники, изредка проходившие мимо, восклицали: «О аллах! Как быстро выросла эта пальма. Видать, соседка не давала ей расти». А через некоторое время караван возвращался обратно. И когда караван-баши узрел, что оазис прикрывает пальма еще выше, еще краше прежней, он ахнул: «Это чудо!» И только пальма не могла понять, о каком чуде идет речь. Как может она, такая чахлая и невзрачная, сравниться с той красавицей, что когда-то погибла в кострах. Потому что в памяти она все равно оставалась больше и прекрасней ее, хотя все видевшие в один голос утверждали, что в мире больше нет такой высокой, стройной и прекрасной пальмы...
   – И что же, караван-баши не срубил ее на дрова для уставшего каравана? – усмехнулся я.
   – Об этом притча умалчивает, но резон в твоем вопросе есть. Не стоит быть одиноко стоящим поленом, когда кому-то из сильных мира сего необходимо срочно развести костер. Но притча все же о другом. А потому, дорогой племянничек, расти и помни обо мне. Не думаю, чтобы мы расставались надолго. Быть может, тебе еще суждено поработать под моим началом, но сейчас сосредоточься на выполнении своей миссии. Колесо запущено, императрица, в предчувствии грязного пасквиля, который через несколько лет, очевидно, напишет ее бывший паж господин Радищев, совершает инспекционную поездку из Петербурга в Москву. Все идет именно так, как должно идти. Будь готов действовать активно.
   Ну и мой тебе, так сказать, прощальный совет: всегда будь в гуще событий, влезай в проблемы с головой, даже если для этого кое-какие из них тебе придется организовывать самому. Умение добывать и манипулировать информацией в сочетании с умением уходить из-под удара – первейшие добродетели нашей профессии. А пока же прости, если что не так. Возникнут трудности – связывайся. Ну и, конечно, удачи тебе, дорогой племянник.
 
   Связь отключилась. Ехавший рядом штаб-ротмистр Ислентьев пытался растолковать мне, что "делай дело" и "делать дело" это не одно и то же и что глаголы след изменять по определенным правилам. Я согласно кивал, делая вид, будто слушаю его объяснения.
   – Капитан, ты там не заснул? – услышал я в голове голос Лиса.
   – Нет, а что?
   – Посмотри на обочину дороги.
   Я поглядел туда, куда сказал мой напарник. Резная стрелка, красовавшаяся на воткнутом в землю шесте, неумолимо свидетельствовала: "До Москвы 50 верст". Стало быть, согласно высочайшему предписанию, нам надлежало размещаться лагерем в ближайшем селении и ждать фельдъегеря, который и должен был сообщить, где и когда состоится встреча высоких сторон.
   Вот уже четвертый час Емельян Пугачев, ходил из утла в угол барской хоромины, в которой разместился его. штаб, нервно постукивая витой нагайкой по голенищу сапога. Фельдъегеря не было. Посланные вперед лазутчики обнаружили в нескольких верстах полки императрицы, но видно было, что и они не собираются пока что двигаться с места. Во всяком случае, в ближайшее время. Над кострами кипели котлы с солдатской кашей, расседланные кони как ни в чем не бывало паслись на лесных лужайках. Словом, ничего не говорило о какой-либо боевой активности.
   Хозяин имения, после долгих моих уверений наконец сообразивший, что его не будут вешать над воротами усадьбы, был в меру радушен, однако тщательно фиксировала особой книжечке каждую съеденную пугачевцами курицу, каждый литр пива, каждую кадку квашеной капусты, надеясь впоследствии получить из казны компенсацию по такому тарифу, будто все зарезанные куры залпом несли ему золотые яйца. Солнце уже клонилось к закату, а фельдъегеря все не было. Время от времени Пугачев бросал на меня гневные взгляды, словно подозревая в сокрытии посланца императрицы от его грозных глаз. Долгожданные всадники появились много позже, когда люди, привыкшие сверять свои часы с восходом и закатом, уже дремали, примостившись кто где в самых диковинных позах. Ночь – лучшее время для светских увеселений. Переговоры, по всей видимости, числились в их ряду где-то между плац-парадом и карнавалом. Наш путь лежал в Царицыно, московскую резиденцию государыни.
   – А хитра Катька, – хмыкнул Лис, когда мы выезжали со двора. Сопровождавший Пугачева, так сказать, от лица союзников ротмистр Михал Доманский покосился на пугачевского советника, стараясь понять, в чем тот увидел хитрость императрицы. – Ведь нарочно государя здесь томиться заставила, чтобы тот хладность рассудка потерял, сомнениями истерзался да чтоб его с устатку в сон клонило. Видать, не шуточный разговор пойдет, коль на такие уловки пускается.
   – Закревский, – гневно прикрикнул на Лиса Пугачев, – государыню тебе повелеваю именовать не охальным прозвищем, но именем почтительным – Екатерина Алексеевна.
   – Слушаюсь, государь! – выпалил Лис, и у меня в мозгу прорезалось: – Запомните, к его святейшеству обращаться не «батя», не «отец» и даже не «пахан», а только «папа».
   – Ржевскому расскажешь, – огрызнулся я, удивляясь, как умудряется Лис веселиться в такие моменты.
   – Обязательно, – парировал Лис. – Если, конечно, по окончании переговоров нас не пригласят на экскурсию к лобному месту.
   – Полагаю, не пригласят, – вздохнул я. – Но кто знает, как оно пойдет.
 
   В Царицынском дворце нас уже ждали. Многочисленная стража безмолвно пропустила конвой во двор, накрепко закрыв ворота, как только последний всадник нашего отряда въехал на территорию дворца. Не знаю, собиралась ли Екатерина напугать Пугачева количеством приведенных с собой войск и слаженностью их движения, или же она всерьез готовилась к возможному штурму, но у меня создалось такое впечатление, что во дворце было расквартировано не менее гвардейской бригады. Прибавить сюда тех, кто ожидал приказов в окрестных лесах, что и говорить, неплохая подготовка к дипломатической встрече на высшем уровне.
   У входа в залу дорогу нам преградил Преображенский караул во главе с самим Потемкиным, сменившим мундир Преображенского подполковника на роскошный, шитый золотом генерал-аншефский.
   – Господа, прошу вас сдать оружие. Пугачев и Доманский гневно схватились за сабли, Лис вопросительно поглядел на меня.
   – Мы пришли сюда говорить, а не сражаться. – Потемкин сделал останавливающий жест солдатам, начавшим было склонять свои ружья с примкнутыми штыками. – Отставить! – Он вытащил свою шпагу вместе с ножнами и передал ее ближайшему преображенцу. – Надеюсь, все здесь смогут разговаривать, не прибегая к саблям и пистолетам? – Он толкнул дверь в залу, словно приглашая входить.
   Пугачев с соратниками нехотя начали расставаться с оружием, что-то недовольно бурча себе под нос.
   – Господин премьер-майор, вы назначены в наряд при императрице. Прошу вас также следовать в залу. Отдайте свою шпагу преображенцам.
   Я исполнил приказ и, вновь напуская на себя отсутствующий вид Железного Дровосека, прошествовал на отведенное мне место по праву руку за креслом государыни. Мне оставалось только желчно завидовать всем остальным, собравшимся в этой зале. Для них возле широкого письменного стола, по разные стороны оного, были выставлены удобные мягкие кресла. Мне же надлежало простоять на своих двоих всю беседу, хлопая глазами, как механическая кукла.
   По ту сторону дверей щелкнули слитно поднимаемые "на караул" ружья, и вошедший церемониймейстер заученно провозгласил малый титул императрицы, намекая тем самым на неофициальный статус переговоров. Впрочем, кроме меня и Потемкина, этот намек, думаю, не понял никто. Государыня в бриллиантовой короне, в робе и юбке, усыпанных драгоценными камнями, сверкала и переливалась, словно елка в нью-йоркском Рокфеллер-Центре. Я увидел, как восхищенно расширились глаза Михаила Доманского, как напряженно сжались в щелочку грозные очи Пугачева и как прищурился Лис, прикидывая, как бы половчее срезать один-другой камешек с платья императрицы. Следовавший за Екатериной Безбородко занял свое место за столом слева от государыни. Я поспешил отодвинуть ее высокое кресло, помогая сесть. Опустились на свои места вставшие при появлении императрицы всея Руси Пугачев с советниками, и переговоры начались.
   – Доброй ночи, господа. Приступим сразу к делу.
   – И тебе доброй ночи, Катерина Алексеевна. Зачем позвала?
   – Господин атаман, не хочу попусту тратить ни мое, ни ваше время, а потому буду говорить кратко. Не знаю, насколько полно вы представляете себе то положение, в котором находились, сидя в волжских степях, однако же можете мне поверить, оно безрадостно.
   – Так ведь и ты, государыня, досель там не слишком радовалась, – скривив небрежную ухмылку, произнес Пугачев.
   – Господин атаман, не перебивайте меня, – отрезала Екатерина. – Оно безрадостно. И с тех пор как вы выехали к Москве, стало еще хуже. У меня, нет времени втолковывать вам все тонкости той военной ошибки, которую вы допустили. Если желаете, по окончании беседы граф Потемкин растолкует вам, что к чему. Но я хочу говорить о другом. Упорство, с которым вы сопротивляетесь царским войскам, конечно, не вызвало у меня к вам особой любви, но снискало уважение. А потому я хочу сделать предложение, которое послужит прекрасной возможностью вам сохранить свою голову и головы большей части вашего войска, мне – прекратить бессмысленное кровопролитие в пределах моей империи. На помощь извне рассчитывать вам более не приходится. Сидящий рядом с вами господин Доманский может это подтвердить. Так что тщательно подумайте, если вдруг решите дать отрицательный ответ.
   – Покудова, Екатерина Алексеевна, я еще никакого предложения не слышал. К чему об ответах-то судачить?
   – Хорошо, – кивнула Екатерина. – У моего кузена короля Англии возникли большие неприятности в заморских колониях. Он просил меня о помощи, понимая, что своими войсками мало чего сможет достичь. Король умоляет прислать ему казаков, зная, что лучше воинов ему не сыскать. Вы же, Емельян Иванович, на деле доказали свою воинскую доблесть и отвагу. Ваше имя поднимает в бой тысячи людей, потому я не вижу среди казаков никого, кто бы справился с этим делом лучше вас.
   – Быть может, и так, государыня-матушка. – Взгляд Пугачева блуждал по свечам на установленных у дверей канделябрах. – Да только к чему нам за море идти? Нам и за Волгой благодать.
   – Я вам уже сказала, ваша благодать за Волгой закончится, как только вы отступите на татарский берег реки. Я давала вам гарантию, что вы беспрепятственно доедете до Москвы и вернетесь обратно к Волге. Что же будет дальше – одному богу ведомо.
   Пугачев ухмыльнулся.
   – Ну что ж, смерти: я не ищу, но и страшиться ее казакам не пристало. А уж коли сложу голову в степных ковылях, то, чаю, граф Алексей Григорьевич Орлов с супругой своей за мою смерть достойно вашему величеству отплатят.
   К сожалению, я не мог в эту минуту видеть лица Екатерины, Потемкина и Безбородко, а Лис не догадался включить связь на изображение. Однако представляю, что сейчас делалось в душах этой троицы.
   – Без вас, – безразлично произнесла Екатерина. – Вы спрашивали, что вам за дело до плавания за море? Отвечу. Все, кто пойдет туда вместе с вами, получают полную амнистию, оформленную соответствующим законодательным актом. Все, кто пойдет туда вместе с вами, получают жалованье, как кадровые солдаты и офицеры английской армии, а это не мало. Вы же, являясь, так сказать, войсковым атаманом, будете получать деньги по чину полного кавалерийского генерала. Это целое состояние. Кроме того, мы позабудем вашу гнусную попытку выдать себя за моего покойного мужа и в документах вы будете значиться под именем князя Заволжского. Мы обеспечим вам вооружение, провиант, снаряжение для армии, опытных офицеров и полное право казнить и миловать в вашем корпусе. Скажу вам также, что земли, о которых идет речь, обширны и мало обжиты. У вас есть полная возможность осуществить свои мечтания и построить жизнь всех тех, кто пойдет за вами, так, как вы почитаете должным. Вот вам мои предложения. В противном случае вас ожидает разгром, смерть и забвение. Обдумайте услышанное. Завтра ввечеру пришлете свой ответ с уже знакомым вам моим флигель-адъютантом. Засим, господа, я считаю беседу оконченной. На дальнейшие вопросы вам ответит генерал-аншеф граф Потемкин. Прощайте. – Она встала и удалилась в сопровождении своего секретаря так же гордо и величественно, как и появилась. В самых дверях императрица остановилась и бросила через плечо: – Господин премьер-майор, следуйте за мной.
   Продолжая исполнять роль самодвижущегося истукана, я промаршировал вслед за государыней, стараясь не слушать мерзкое хихиканье Лиса на канале закрытой связи.
 
   – Выше ногу! – измывался мой напарник. – Носочек, носочек тяни! Нет в тебе надлежащей четкости. Не стоять тебе в почетном карауле у тела вождя. Совсем на пугачевских вольных хлебах выправку потерял.
   – Лис, прекрати зубоскалить. Лучше помоги своему вождю трудового народа принять мудрое решение. Потому, как мне кажется, что Екатерина Пугачеву правду говорит.
   – Да это не извольте сомневаться! Ты мне лучше вот что скажи: если Потемкину намекнуть, чтоб он нам взятку дал, он поведется? Или как? Ну, ты ему при случае намекни, что если мы с генерал-аншефом найдем общий язык, то по-быстрому Емельян Иваныча спровадим в Русь Заморскую родну землицу отвоевывать. А нет, так можем и здесь выездное заседание Золотой Орды организовать. Москва рядом, настоящий буйный налицо, а уж кого пограбить, всегда найдется...
   – Постой, Лис, как ты назвал?
   – Кого? – не понял мой напарник.
   – Америку как ты назвал?
   – Русь Заморская. А что?
   – Да нет, ничего. Славное название.
   – Ты думаешь? Ну что ж, тогда в этом ключе и будем окучивать батюшку. А с Потемкиным ты все же перетри вопрос об умеренном вознаграждении лояльным советникам. А то знаю я это государственное обеспечение: если с каждого отпущенного рубля на нас пятак истратят, и то слава богу. Деньги же на путевые издержки, полагаю, нам еще понадобятся. Не все ж институтскую бухгалтерию трусить.
 
   – Господин премьер-майор. – Екатерина, покинувшая залу переговоров, резко изменилась в лице, словно сбросила маску, и вся мраморная хладность ее исчезла вмиг. – Я желаю задать вам несколько вопросов.
   Дойдя до рабочего кабинета, ее величество, похоже, уже была готова взорваться от ярости. Она так резко сорвала с головы корону, что казалось, собиралась запустить ею в оробевшего Безбородко. – Скажите, господин премьер-майор, правда ли, что братья Орловы добрались до Пугачева?
   – Так точно, ваше величество! – выпалил я. – Все пятеро с изрядным отрядом и при пушках.
   – Так, понятно, – мрачнея еще более, проговорила императрица. – А была ли среди них женщина, которую Алексей Орлов именовал своей женой?
   – Никак нет, ваше величество! – гаркнул я.
   – Что? – переспросила Екатерина, боясь ослышаться.
   – Никак нет! Женщина, кою Алексей Орлов именовал своей супругой, прибыла полуднем раньше с отрядом польских улан, во главе которого стоял ротмистр Михал Доманский, сопровождавший нынче Пугачева на переговорах.
   – Ляхи, – чуть ли не прошипела императрица. – Ну, они у меня попляшут! Ступай-ка пока, майор, за дверь да жди моих приказаний.
   Я четко развернулся на каблуках и промаршировал в приемную. Преображенцы, несшие стражу императорских покоев, покосились на меня недоверчиво, но перечить дежурному флигель-адъютанту, застывшему у чуть приоткрытой двери в ожидании вызова, не стали. Раз стоит, значит, нужно. Я застыл в позе ожидания, подмеченной некогда у Колонтарева, и включил трансляцию.
 
   – Иди сюда, хохол! – послышалось из кабинета. – Ты что это, сучий сын, в портьеру спрятался?!
   – И никуда я не спрятался, ваше величество. Просто к окну отошел подышать. Душно у вас тут.
   – Я тебе устрою – душно! Ты у меня через раз дышать будешь! Кто докладывал, что самозванку изловили?
   – Так то, матушка-государыня, того... Шувалов в тайной канцелярии, видать, не ту словил.
   – Это как так «не ту словил»? Коли она одна-то всего и была?
   – Не могу знать, ваше величество.
   – А обязан. На то ты у меня здесь и посажен. Видать, тебя в другое место посадить надо.
   – Не губи, государыня-матушка! Нет в том моей вины. Шувалов на обман решился.
   – Без тебя знаю, что Шувалов. Посылай фельдъегеря в столицу, пусть встречает, каналья. Заместо кота теперь будет.
   – Ну а с изменниками-то что делать? – чувствуя, что гроза пронеслась мимо, уже по-деловому начал Безбородко.
   – Что делать? – Екатерина на минуту задумалась. Судя по голосу, к ней уже вернулось самообладание, а стало быть, и привычное ей холодное коварство. – Графа Алексея Григорьевича Бобринского ко мне пришли. К отцу поедет, переговоры вести.
   – Так ведь молод еще для переговоров-то.
   – Коли уже офицер, так и не молод. Ум у него мой, а лицом и статью в отца пошел. Никто лучше него с Орловыми не договорится. Коли жизнь хотят сохранить, пусть с Пугачевым за море плывут, не желаю их на своих землях терпеть. И чтобы имени Орловых впредь более не слышно было. Узнай в герольдии, есть ли какой знатный род из пресекшихся, к которому их приписать можно. Пусть их именем отныне именуются. Буде же не согласятся, пусть расскажет, что ни сил, ни часу не пожалею, лишь бы покарать нового Мазепу. А коли поймаю, с иудиной медалью на шее в Маркизовой луже велю потопить. Да, и вот еще что... Это мимо Бобринского. Поразмысли, как сделать так, чтобы изменщики Орловы с Пугачевым из России ушли да до берегов колоний аглицких не добрались.
   – Слушаюсь, ваше величество. Ну а коли, поразмыслив, не пожелает ваш новоиспеченный князь за море идти?
   – А ты, хохол, должен сделать так, чтобы он пожелал.
   "Ну что ж, – усмехнулся я. – Похоже, лисовский вопрос о компенсации "путевых издержек" можно считать решенным".

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

   При плохой игре необходимо иметь хорошую мину. А лучше не одну.
Книга юных полевых командиров

   Возвращение "царя-батюшки" живым с семейной встречи пугачевцы уже считали немалой дипломатической победой. Поднявшись с петухами, они радостно приветствовали появление своего предводителя, демонстрируя любовь и преданность беспорядочной пальбой и размахиванием саблями. Лис, подобно CNN, транслировал возвращение "государя", довольно едко комментируя увиденное:
 
   – Вглядись в эти лица, капитан. Вот они, завтрашние конкистадоры и кондотьеры, покорители Скалистых гор и потоптатели бескрайних прерий, участники первого трансатлантического похода за зипунами. Отныне персы с турками могут спать спокойно. Я шо тот Пострадамус, буквально зрю в будущее насквозь. Я вижу басурманов, которые отбирают у моли свои вонючие халаты и от досады сжевывают их сами. Ты только представь себе наших молодцев в джинсах с лампасами и сомбреро с развевающимися шлыками, дожить бы до времени, когда столицу всевеликого Миссисипского казачьего войска назовут Лисовом, или лучше Закревским, или Лисово-Закревским. Капитан, ну шо ты молчишь, придумай, как назвать столицу Миссисипского казачьего войска.
   – Санкт-Петербургом.
   – Почему? – обескураженно поинтересовался мой друг?
   – Потому, что там суждено родиться будущему герою американского эпоса Тому Сойеру.
   – Да, – огорчился Лис, – нельзя оставлять угнетенный американский народ без национального героя. Нехай себе рождается. Сосредоточимся на Потомаке.
   Сбор казачьей старшины всегда дело неспешное. Пока выборные «енералы» и «полковники» доели свои щи с пампушками, пока вкусили казенного зелья для мысленного разогреву, пока добрели до барской усадьбы и расселись кругом, кто? на что успел, прошло не менее часа.
   – Ша! – рявкнул Лис, перекрывая голоса собравшихся «полевых командиров». – Ша, громада! Шо вы бубните, как бабки на привозе. Ша, царь речь толкать будет!
   По этой команде гомон стал в два раза громче. То ли старшина оскорбилась словечком «бубните», то ли обрадовалась, что батька атаман по возвращении от императрицы все еще сохранил способность разговаривать. Пугачев картинно вошел в «зал заседаний», стараясь манерой и движением походить на виденную ночью императрицу. Он занял свое место, обвел взглядом. собравшихся и, помолчав для солидности что-то около минуты и начал:
   – Добрый день, господа енералы. Не хочу тратить ни своего, ни вашего времени, а потому сразу к делу. А оно у нас жуть како серьезное.
   – Говори, государь! Давай, батька! – понеслось по «залу»;
   – Тихо, в бога, в душу! – прикрикнул Пугачев. – Ща буду речь держать. – Собравшиеся притихли, любуясь царственными манерами своего монарха. – Значить, стренулись мы с Катькой. Она, как есть, в ноги мне повалилась, умоляла все обиды, кои она чинила, заради Господа простить. И впредь богом клялась не творить зла и неправедности на Руси. Я от всех от вас по доброте душевной отпустил ей обиду злую. Женка все-таки. – Зал завороженно молчал, внимая пугачевским бредням. – Вон Закревский сбрехать не даст, – кивнул головой