Страница:
– И еще один вопрос...
– Надеюсь, последний? – перебила я бывшего мужа.
– Продай мне магазин.
– Ни за что! – Не раздумывая, отказалась я. – Это мой магазин, я сама его создала.
– Пойми, Рима, – начал уговаривать меня Антон. – Олега ждут тяжелые времена, он может лишиться всей своей собственности. Репрессии не затронут тебя, но наличие магазина может стать раздражающим фактором. Пойми, в таких ситуациях даже твой отец бессилен.
– Тогда зачем тебе такой опасный магазин? – недоумевала я.
– Мне он не нужен, но тебе будут нужны деньги, – ответил Антон.
– Какой ты щедрый, – поморщилась я. – С чего бы это? Или говори правду, или уходи.
– Есть человек, желающий его купить, – ответил Антон. – Вот и все.
– Твоя новая жена?
– Пока в мои планы женитьба не входит.
Лжет! Если было бы так, они нас не бросали бы.
– Кто же покупатель? В любом случае мне придется с ним познакомиться.
– Чтобы не возникало лишних подозрений, сначала необходимо отписать магазин на третье лицо, и лишь потом человек, о котором я говорю, приобретет его. В любом случае деньги ты получишь вперед, хорошие деньги.
– Я в единственном лице, у меня нет, в отличие от тебя, второго лица, как нет и третьего.
– Отпиши хотя бы на своего менеджера – Наталью, кажется. – Антон покраснел и побледнел одновременно. Хамелеон.
У меня возникла идея.
– Миллион долларов – и магазин твой, – предложила я; а почему бы и нет, если ему так хочется заполучить магазин.
– Рима, послушай, – он опять почувствовал себя уверенно, торг – его территория, – тебе он обошелся в триста тысяч. Это большая сумма.
Вообще-то магазин стоил меньше, но я не собиралась его разубеждать. Конечно, мне надо было на что-то жить... Но продавать магазин? Не хочу, это часть меня, часть моей жизни, мой второй или даже первый дом. Не хочу!
– Хорошо, я согласна, – скрепя сердце, ответила я. – При условии, что Наташа останется при магазине в прежней должности.
– Можешь не беспокоиться.
На этом моя семейная жизнь благополучно завершилась. Антон будет считать, что удачно откупился. Я осталась у разбитого корыта, правда заполненного американскими купюрами.
Если сравнить мою жизнь со зданием, то необходимо признать, что оно давно было в трещинах, покосилось и протекало. Теперь тихо, без шума и грохота отвалилась одна стена.
Буквально на следующий день приехал Олег.
Он выглядел изможденным, уставшим и даже жалким.
Он мне понравился. Не потому, что злорадничаю (не только мне одной достается), совсем не поэтому. А как раз наоборот. Он выглядел живым, реальным, нормальным человеком, который тоже, как и все мы, нуждается в поддержке, понимании, теплоте. А не той бездушной машиной, поблескивающей холодной сталью, монотонно жужжащей, не способной на эмоции, производящей точные вычисления, не допускающей ни малейших отклонений, «с точностью до третьей цифры после запятой».
Порадовал его сбившийся галстук, запыленные туфли, растрепанная прическа, вспомнился прежний Олег, молодой, наивный и глупый, гордый и смешной, в нелепых ботинках. Мой.
Я увидела седые пряди на его висках, воспаленные глаза, складки в уголках губ. Постарел? Скорее возмужал.
– Рима, я вынужден уехать, надолго, ты знаешь ситуацию в холдинге.
– Знаю...
– Не хочу и не буду оправдываться, я проиграл подчистую, глупо и безрассудно. Прости меня, – проговорил он.
– Чаю хочешь? – спокойно спросила я.
– Не хотел тебя беспокоить, – улыбнулся Олег. – Хочу.
Я гремела чайником на кухне и радовалась впервые за последние дни... Впервые за последние годы. Как девчонка, которую пригласил в кино одноклассник. Между нами не было пропасти в виде акций, капиталов, кредитов... Олег был от меня на расстоянии вытянутой руки, хотелось к нему прикоснуться.
– Беспокоит твоя ситуация, – деловито продолжал Олег. – Уверен, что они тебя не тронут, не посмеют. Но все-таки беспокоюсь.
Я молча смотрела на него и думала, как он красив, когда искренен.
– Как бы то ни было, Михалыч получил инструкции насчет тебя и сына. Позвонишь ему, если что-то будет не так, и он организует твой выезд в Европу. Я встречу вас.
Олег оживленно жестикулировал, а я наблюдала за его руками.
– Что касается дяди Жени, – он чуть удивился отсутствием реакции с моей стороны, – то мне еще предстоит с ним поговорить. Мы продумаем все моменты. Ты не должна беспокоиться.
Вдруг до меня дошло. Мужчины такие торопливые, говорят и говорят, не угонишься.
– Ты уезжаешь? Насовсем?
– Ну да, ты разве не слышала? – Олег развел руками. – Надеюсь, что ненадолго. Когда они растащат холдинг по частям, то успокоятся, и я смогу вернуться.
– А как же я? – против воли спросила я.
– Рима, – в голосе Олега послышался упрек. – Если ты почувствуешь малейший дискомфорт...
– Поняла, поняла, позвоню Михалычу.
– Кроме того, есть Антон, с его положением и влиянием тебе опасаться нечего. И еще... – Олег замялся. – Я считаю, что тебе надо избавиться от магазина. Если начнут проверять источники финансирования, выйдут на магазин, начнут придираться. Продай, пока есть время.
– Хорошо, – спокойно согласилась я, чем весьма удивила Олега.
Он глубоко вздохнул, допил чай, провел языком по губам и поднялся из-за стола.
– Ну вот и все, мне пора, – сказал он.
Уходит! Нельзя так просто его отпускать, он должен знать, как дорог мне!
– Удачи тебе, Олег.
Олег удивленно посмотрел на меня, подхватил пиджак, поправил галстук, взглянул на свои пыльные туфли и ушел.
А что вы от меня хотете? Чтобы я закричала ему вслед: «Олег, я свободна, Антон бросил меня, теперь можешь подобрать ты»? Увольте.
Как только Олег ушел, на кухню проскользнул Павлик.
– Мама, дядя Олег ушел?
– Ушел, – противное шепелявое слово.
– Сначала папа, теперь дядя Олег, – вздохнул сын. – Мы остались одни.
На что он намекает?
– О чем ты, сынок? Ты даже не вышел поздороваться с дядей Олегом.
– Не хотел тебе мешать, – пожал плечами сын. – Но он все равно ушел.
...Вздохнув, я посмотрела на папу. Застывший и неподвижный, он единственный, кто не успел со мной попрощаться. Он тоже покидает меня.
ОЛЕГ. Своя дорога
– Надеюсь, последний? – перебила я бывшего мужа.
– Продай мне магазин.
– Ни за что! – Не раздумывая, отказалась я. – Это мой магазин, я сама его создала.
– Пойми, Рима, – начал уговаривать меня Антон. – Олега ждут тяжелые времена, он может лишиться всей своей собственности. Репрессии не затронут тебя, но наличие магазина может стать раздражающим фактором. Пойми, в таких ситуациях даже твой отец бессилен.
– Тогда зачем тебе такой опасный магазин? – недоумевала я.
– Мне он не нужен, но тебе будут нужны деньги, – ответил Антон.
– Какой ты щедрый, – поморщилась я. – С чего бы это? Или говори правду, или уходи.
– Есть человек, желающий его купить, – ответил Антон. – Вот и все.
– Твоя новая жена?
– Пока в мои планы женитьба не входит.
Лжет! Если было бы так, они нас не бросали бы.
– Кто же покупатель? В любом случае мне придется с ним познакомиться.
– Чтобы не возникало лишних подозрений, сначала необходимо отписать магазин на третье лицо, и лишь потом человек, о котором я говорю, приобретет его. В любом случае деньги ты получишь вперед, хорошие деньги.
– Я в единственном лице, у меня нет, в отличие от тебя, второго лица, как нет и третьего.
– Отпиши хотя бы на своего менеджера – Наталью, кажется. – Антон покраснел и побледнел одновременно. Хамелеон.
У меня возникла идея.
– Миллион долларов – и магазин твой, – предложила я; а почему бы и нет, если ему так хочется заполучить магазин.
– Рима, послушай, – он опять почувствовал себя уверенно, торг – его территория, – тебе он обошелся в триста тысяч. Это большая сумма.
Вообще-то магазин стоил меньше, но я не собиралась его разубеждать. Конечно, мне надо было на что-то жить... Но продавать магазин? Не хочу, это часть меня, часть моей жизни, мой второй или даже первый дом. Не хочу!
– Хорошо, я согласна, – скрепя сердце, ответила я. – При условии, что Наташа останется при магазине в прежней должности.
– Можешь не беспокоиться.
На этом моя семейная жизнь благополучно завершилась. Антон будет считать, что удачно откупился. Я осталась у разбитого корыта, правда заполненного американскими купюрами.
Если сравнить мою жизнь со зданием, то необходимо признать, что оно давно было в трещинах, покосилось и протекало. Теперь тихо, без шума и грохота отвалилась одна стена.
Буквально на следующий день приехал Олег.
Он выглядел изможденным, уставшим и даже жалким.
Он мне понравился. Не потому, что злорадничаю (не только мне одной достается), совсем не поэтому. А как раз наоборот. Он выглядел живым, реальным, нормальным человеком, который тоже, как и все мы, нуждается в поддержке, понимании, теплоте. А не той бездушной машиной, поблескивающей холодной сталью, монотонно жужжащей, не способной на эмоции, производящей точные вычисления, не допускающей ни малейших отклонений, «с точностью до третьей цифры после запятой».
Порадовал его сбившийся галстук, запыленные туфли, растрепанная прическа, вспомнился прежний Олег, молодой, наивный и глупый, гордый и смешной, в нелепых ботинках. Мой.
Я увидела седые пряди на его висках, воспаленные глаза, складки в уголках губ. Постарел? Скорее возмужал.
– Рима, я вынужден уехать, надолго, ты знаешь ситуацию в холдинге.
– Знаю...
– Не хочу и не буду оправдываться, я проиграл подчистую, глупо и безрассудно. Прости меня, – проговорил он.
– Чаю хочешь? – спокойно спросила я.
– Не хотел тебя беспокоить, – улыбнулся Олег. – Хочу.
Я гремела чайником на кухне и радовалась впервые за последние дни... Впервые за последние годы. Как девчонка, которую пригласил в кино одноклассник. Между нами не было пропасти в виде акций, капиталов, кредитов... Олег был от меня на расстоянии вытянутой руки, хотелось к нему прикоснуться.
– Беспокоит твоя ситуация, – деловито продолжал Олег. – Уверен, что они тебя не тронут, не посмеют. Но все-таки беспокоюсь.
Я молча смотрела на него и думала, как он красив, когда искренен.
– Как бы то ни было, Михалыч получил инструкции насчет тебя и сына. Позвонишь ему, если что-то будет не так, и он организует твой выезд в Европу. Я встречу вас.
Олег оживленно жестикулировал, а я наблюдала за его руками.
– Что касается дяди Жени, – он чуть удивился отсутствием реакции с моей стороны, – то мне еще предстоит с ним поговорить. Мы продумаем все моменты. Ты не должна беспокоиться.
Вдруг до меня дошло. Мужчины такие торопливые, говорят и говорят, не угонишься.
– Ты уезжаешь? Насовсем?
– Ну да, ты разве не слышала? – Олег развел руками. – Надеюсь, что ненадолго. Когда они растащат холдинг по частям, то успокоятся, и я смогу вернуться.
– А как же я? – против воли спросила я.
– Рима, – в голосе Олега послышался упрек. – Если ты почувствуешь малейший дискомфорт...
– Поняла, поняла, позвоню Михалычу.
– Кроме того, есть Антон, с его положением и влиянием тебе опасаться нечего. И еще... – Олег замялся. – Я считаю, что тебе надо избавиться от магазина. Если начнут проверять источники финансирования, выйдут на магазин, начнут придираться. Продай, пока есть время.
– Хорошо, – спокойно согласилась я, чем весьма удивила Олега.
Он глубоко вздохнул, допил чай, провел языком по губам и поднялся из-за стола.
– Ну вот и все, мне пора, – сказал он.
Уходит! Нельзя так просто его отпускать, он должен знать, как дорог мне!
– Удачи тебе, Олег.
Олег удивленно посмотрел на меня, подхватил пиджак, поправил галстук, взглянул на свои пыльные туфли и ушел.
А что вы от меня хотете? Чтобы я закричала ему вслед: «Олег, я свободна, Антон бросил меня, теперь можешь подобрать ты»? Увольте.
Как только Олег ушел, на кухню проскользнул Павлик.
– Мама, дядя Олег ушел?
– Ушел, – противное шепелявое слово.
– Сначала папа, теперь дядя Олег, – вздохнул сын. – Мы остались одни.
На что он намекает?
– О чем ты, сынок? Ты даже не вышел поздороваться с дядей Олегом.
– Не хотел тебе мешать, – пожал плечами сын. – Но он все равно ушел.
...Вздохнув, я посмотрела на папу. Застывший и неподвижный, он единственный, кто не успел со мной попрощаться. Он тоже покидает меня.
ОЛЕГ. Своя дорога
Вы не видели Кельнский собор? Настоятельно рекомендую. Я много понастроил всякого: жилье, офисы, дороги. Но, увидев величайшее произведение древних зодчих, устыдился. Оказывается, все самое красивое построили до нас, мы можем отдыхать.
Перед собором красовался огромный плакат с фотографией времен Второй мировой войны: полностью разрушенный город, и только собор, единственный, что не тронула война. Гордые немцы заявили, что Бог не допустил разрушения храма.
– Может быть, город сознательно бомбили так, чтобы собор не пострадал? – наивно спросил я.
Немцы возмутились:
– Вы можете себе представить англичанина, задумавшегося о спасении памятника германской культуры? Исключено.
Не стану спорить, весь мир поделен на соседей. Французы явно недолюбливают немцев (французский официант, хоть убей его, никогда не сможет принять заказ на немецком, ему легче понять язык жестов, с помощью указательного пальца, которым я тычу в меню), бельгийцы дразнят голландцев, «москали» – «хохлов», узбеки – казахов. На Кавказе дело словами не кончается, хватаются за ножи и кинжалы, стреляют. Хотя есть и обратные примеры, например... сейчас не вспомню, но убежден, такие примеры есть. Пожалуйста, чукчи и эскимосы. Нет, они, пожалуй, из разных подъездов. И немцев нельзя называть соседями англичан, здесь нелюбовь зиждется на памяти о бомбежках, даже наши, как они говорят, так не бомбили.
А в пятидесяти метрах от собора на одной из самых оживленных улиц стоит памятник мужскому началу (у нас его называют «концом»), из которого брызжет водичка. Тоже памятник германской культуры?
Мне очень понравились небольшие города со скульптурами в парках, на торговых улицах и даже во дворах. Великолепно исполненные фигуры героев сказок, мифов и легенд стоят прямо на земле, без постамента, как люди, замершие на миг.
У немцев порядок, уют, чистота во всем, везде, повсеместно, об этом даже и говорить не нужно. С непривычки иногда даже противно становится – знаете поговорку «так чисто, что плюнуть некуда»? У них надо получать права на ловлю рыбы, и рыбачить только в строго отведенных прудах, где той же форели, как кильки в банке, лови – не хочу. А как поймаешь рыбу, тут же тюкни ее специальным молоточком по голове, чтобы не мучалась. Они называют это гуманизмом.
Немцы как марионетки: «Битте, данке, гуттен таг». Стандартная улыбка, стандартная вежливость, стандартная приветливость. У них это вымуштровано, как строевой шаг.
Однажды я пожелал приятного аппетита трем соседкам по столу в маленьком ресторанчике. Прежде, встречаясь за обедом, мы вежливо здоровались: «морген – морген», а тут меня угораздило: «Гуттен аппетитен!» А это не входит в правила их этикета, не запрограммировано в винчестерах, установленных в головах, в школе такому не учат. Нарушение стандарта. Они страшно переполошились, и что-то долго кудахтали (как я понял, с благодарностью) на языке великого Гете.
Через дорогу от фешенебельного, небоскребного, сверкающего центра Франкфурта находится настоящая клоака, я случайно туда забрел. Подзаборные бордели, с порога которых зазывают доисторические бабушки со вставными челюстями. Оказалось, что и они предлагают по сходной цене телесные услуги. Для любителей антиквариата, надо полагать. Шприцы, валяющиеся на дороге, и почему-то использованные презервативы. Странно, не на улице же они этим занимаются!? Потом мне пояснили, их выбрасывают из окон борделя. На моих глазах какой-то бородатый тип (не нравятся они мне) вкалывал в вену совсем молоденькой девчонке наркотик. Я ринулся было порвать его, но удержали мои спутники.
– Остановитесь, Олег, не забывайте, где вы находитесь. Это их право.
Будь на месте этой девочки моя сестренка, я бы прикончил этого козла. Несмотря ни направо, ни налево.
Вам, наверное, наскучил мой рассказ о Германии. Но что мне остается делать? Я впервые в жизни бездельничал, самым натуральным образом. Стояла задача – убить время, что я и делал, путешествуя и делясь впечатлениями с вами.
Только, пожалуйста, делайте скидку на мое состояние. Нельзя приезжать в чужую страну обозленным, нервным, отчаявшимся, да еще, как говорится, с «волчьим билетом» в кармане. Тогда вас точно будет все раздражать. Кроме Кельнского собора, это вечность! И маленьких немецких городов.
Мы сблизились с родственником Михалыча и зачастую до утра сидели на кухне, разговаривали и пили водку, бутылку за бутылкой. Я много рассказывал о нас, Яша – о наших в Германии, с тоской и грустью.
– Там мы были немцами, а приехав сюда, стали русскими, – резюмировал Яша, ставший в Германии Якобом.
Нашим немцам действительно приходилось нелегко без знания языка, местных порядков и законов. На работу их принимали в последнюю очередь, а сокращали в первую. Многие спивались...
– Еще югославы с хорватами понаехали, – тема соседей всегда болезненна.
Мой осторожный вопрос: «А не вернуться ли на Родину?», не вызывает эмоций.
– Понимаешь, Олег, тут есть свои сложности... – вздохнул Яша. – Все мы думали об этом. Кто-то действительно не выдерживает и возвращается, но многих удерживает... пособие.
Видя мое удивление, он поясняет:
– В Германии великолепно отлажена социальная система, тут все настолько продумано, что слов нет. Государство не позволит своим гражданам остаться без крыши над головой, умереть с голоду и от болезни. Ежемесячное социальное пособие позволяет сводить концы с концами. Но работы никто не обещает. Я обязан ежемесячно отмечаться на бирже, заполнять бланки и формы, получать пособие, а дальше... Дальше каждый сходит с ума по-своему.
Мы заканчивали вторую бутылку водки; наступал момент душевных откровений.
– Недавно сестра уехала, – рассказывал Яша. – Не выдержала местной жизни. Попросила в трамвае двух подонков, из местных, уступить место, ноги у нее болят. А тут, понимаешь, не принято такое, уступать женщинам, эмансипация. А эти еще оказались дебилами, серьги в ушах, волосы зеленые, татуировки, ну, ты видел таких. Они ей отказали, типа: «Понаехали тут всякие, посидеть спокойно не дадут». Сестре нет бы промолчать, стерпеть, по закону правда на их стороне. Но не сдержалась, фашистами назвала, недобитками. Про деда вспомнила, который воевал. Они на нее и настучали. Такое здесь в порядке вещей. Таскали полгода, она написала кучу всяких объяснительных. И стояла на своем: «Фашисты недобитые!» А потом уехала. Не могу, говорит.
Яша раскраснелся, распалился, разоткровенничался:
– Конечно, не все такие непутевые, как мы. Андреас, Андрей по-нашему, узнал, что многодетным семьям дают всякие разные льготы, в том числе кредиты на постройку дома. Он сюда с двумя детьми приехал, за четыре года еще троих настругал, теперь у него пятеро, и он кайфует на социале. И наших же обирает. Мы же тут всего боимся, не знаем, с какой стороны к банку подступиться; а он наловчился с кредитами, и помогает... за десять процентов отката. Кто-то соглашается.
В его глазах неожиданно загорелся азарт, он решил обучить меня местному бизнесу.
– Мы тоже не дураки, кое-чему научились. Недавно купил аквариум, мне он на фиг не нужен. Но я нашел такой же разбитый у дома одного местного немца, и подобрал. Ты не подумай чего, есть такие дни, когда немцы все ненужное выставляют на улицу. Шпермель называется. Любой желающий может подобрать что-нибудь нужное. Они даже гарнитуры мебельные выставляют, телевизоры, стиральные машины. А паспорта и инструкции к бытовой технике клейкой лентой приклеивают. В этом они молодцы. Вот мы и ходим, побираемся. Не только мы, поляки приезжают на грузовиках, берут все подряд, потом, видимо, у себя перепродают. На шпермеле я и заприметил аквариум. Теперь смотри, что получается. Несу я этот аквариум разбитый в магазин, предъявляю чек, мне его меняют на новый. Теперь у меня два аквариума, понял? Я их продам кому-нибудь по дешевке.
– А если не возьмут? – спросил я. – Не всем ведь нужны аквариумы.
– Ну, ты даешь, Олег! – расхохотался Яша. – Они как поймут, что аквариум этот намного дешевле, чем в магазине, то обязательно возьмут, это рефлекс такой. Надеются, что тоже его кому-нибудь перепродадут. Только этим и промышляем – купить, чтобы перепродать. Что еще остается? Черная работа, то есть нелегально, местные иногда берут нас, чтобы налоги не платить, и женщины в прислугах. Кто-то открывает магазин: соленые огурчики – местные уксусом отдают, вобла, фильмы на русском, книги, в общем, все наше, и покупатели тоже все наши.
– Ладно, хрен с ним, с бизнесом, – отмахнулся я. – Скажи, Яша, как тут у вас женский вопрос решается?
– Как и везде, мы только со своими шашни разводим, с местными бабами не получается, другие они, – печально проговорил Яша. – Да и не смотрят они на нас, нужны мы им без денег! Некоторым нашим бабам удается выйти замуж за местных, Лида, вон, аж за миллионера пошла. Только никто ей не завидует. Знаешь, почему они наших девок берут? Да потому, что местные ничего делать не хотят, умеют только права качать. А наши бабы и на кухне крутятся, и в постели хороши, и любят, и улыбаются, и красивые, и верные... Куда там местным немкам с их эмансипацией!
Вдруг Яша заулыбался:
– Слушай, Олег, а давай-ка завтра в баню сходим, а?
– А почему нет? – обрадовался я. – Давненько не парился.
– Вот и хорошо, насмотришься на местный женский вопрос.
Мы были уже изрядно навеселе, поэтому соображал я туговато.
– Тут же бани общие, – радостно пояснил Яшка, – наших там не увидишь, а на местных как раз и наглядишься.
Тут я вспомнил, как еще в детстве с друзьями расспрашивал сантехника из нашей микрорайоновской бани, приходилось ли ему бывать в женском отделении.
– А то как же, – гордо отвечал сантехник. – У них там то кран с горячей водой лопнет, то слив засорится, вот и приходится заходить.
– Ну и как они? – спросили мы и ждали ответа затаив дыхание.
В этом месте он выдерживает длинную паузу, как герой Шукшина, рассказывающий о покушении на Гитлера.
– Когда их много против меня одного, они, стервы, не стесняются даже. Хоть бы тазиком прикрылись или отвернулись для приличия!
Сантехник смачно сплюнул и неторопливо погасил сигарету в своем плевке.
– Ничего интересного, я вам скажу. Мокрые и намыленные. Это в кино они красивые, а в бане – бабы как бабы...
Поэтому я отказался, не думаю, что меня могут интересовать взмыленные и потные женщины. А если вдруг заинтересуют!? Вы представляете, я же живой человек. Ну их, от греха подальше.
– Хорошо, – согласился Яша, – пойдем с утра. У них тут до обеда только мужики ходят, а после обеда все вперемешку.
Вторая бутылка закончилась, я потянулся за третьей, но Яша остановил меня:
– Михалыч велел не задавать тебе вопросов, Олег, но смотрю я, много ты пьешь, опасно это. Знаешь, сколько народу тут себя погубило. У всех такая же тоска в глазах была, как у тебя.
Я силился что-то ответить, доказать, но мысли разбегались, как перепуганные тараканы.
– Ложись-ка ты спать, Олег, мне тебя беречь надо, а то Михалыч мне потом голову оторвет, – резюмировал Яша.
Яша предоставил в мое распоряжение свою маленькую, но уютную квартиру, а сам перебрался в дом к подруге. Я неплохо ему платил и за квартиру, и за услуги в качестве водителя и гида.
Наутро мы пошли в баню. В первый и в последний раз. Сначала понравилось – чисто, красиво, удобно. Я расположился в парной, расстелил простыню, разлегся с удовольствием на верхней полочке (веники у них не принято использовать) и прикрыл глаза. Через некоторое время кто-то зашел в парную; судя по звуку шагов, вошедших было двое. Они уселись на соседнюю полку и заговорили. Женскими голосами!
Периодически звонил Михалыч, всегда с нового номера мобильного.
– Ничем пока обрадовать не могу. Они наложили арест на дом. Удалось вывезти кое-какие ценности.
– Саныч, – не называть же его Михалычем по телефону, – там был...
– ...Портрет я спрятал в надежном месте.
– Спасибо, Саныч, – благодарил я своего единственного верного друга.
Через несколько дней он звонил снова:
– Еще новость, неприятная. Не знаю, совпадение это или нет, но вашу сестру и ее жениха сократили с хлебозавода. Уточняю причины.
В следующий раз он сообщил, что младшая сестренка не допущена к защите диплома.
– Правда, я развел с ректором, сговорчивый оказался.
Каждый его звонок приносил неприятные новости. Я жил предчувствием надвигающейся беды, и она не заставила себя ждать.
Даже спокойный Михалыч был взволнован.
– Ее отец, вы понимаете меня? – Показалось, что голос Михалыча дрожал. – Ее отец серьезно болен.
– Да, Михалыч, – ответил я, нарушив конспирацию.
– Инсульт, – сказал Михалыч.
Мы долго молчали, осмысливая случившееся. Наконец Михалыч прервал затянувшуюся паузу:
– Он был там, вы понимаете, у него. У Самого. Они беседовали. Но я не знаю результата. На следующее утро – инсульт. В сознание пока не приходил.
– А она, как она? – с тревогой спросил я.
– Плохо. Ее оставил муж, – Михалыч сказал это совершенно спокойно. – Но она держится, об отце беспокоится, все время рядом с ним. Видел со ее стороны. Пока не рискую приближаться, меня пасут. Но что-нибудь придумаю.
– Это важно, держи меня в курсе, в случае необходимости я немедленно прилечу, – пообещал я.
– От вас тут никакого толку не будет, возьмут прямо у трапа самолета, – предупредил меня Михалыч.
Дядя Женя был последней моей надеждой. Я надеялся на чудо, а он умел делать чудеса. Давно согласившись с разгромом холдинга, с потерей имущества, с общественным позором, свалившимся на мою голову, я не хотел терять свободу. Быть эмигрантом без права возвращения на родину – это все равно что быть в тюрьме. Или в ссылке. Почитайте классиков, все великие писатели из эмигрантов, если не все, то многие. И тогда вы меня поймете. Или хотя бы послушайте Яшу.
И еще. Дядя Женя не просто друг и учитель. Он часть моей жизни, он... Не буду больше рассуждать на эту тему, он жив, и очень надеюсь, будет жить.
Представил Риму, ей сейчас труднее всего, и никого нет рядом... Немного успокоили слова Михалыча о том, что она держится. Верю ему, Михалыч не из тех, кто любит преувеличивать.
В последнюю нашу встречу я был просто очарован Римой. Исчезли ее апломб и высокомерие, куда-то делась ее обычная неприступность. Она казалась совсем юной, нежной, беззащитной. Надо было тогда сказать ей что-нибудь ласковое, ободрить ее, но я, как всегда, думал только о себе. Помнится, огорчился из-за запыленных туфель, Рима усмехнулась, глядя на них, это у нее хорошо получается. И тем не менее, в тот день она была совсем другой. Как бы это сказать? Она была моя, из моей юности. Красивая и гордая, а волосы – настоящий вулкан!
Верующие люди в такие минуты молятся, прося у бога поддержки для своих близких и родных, находящихся в беде. Решил поискать Библию, наверняка она в тумбочке возле кровати. Яша верующий, однажды мы заезжали с ним в небольшую православную церквушку, недалеко от Мюнхена. Помнится, очень понравился батюшка, статный, интеллигентный, блестяще владеющий несколькими языками, в чистой рясе (у наших ряса либо в пятнах, либо в пыли, правда, в Германии надо сильно постараться, чтобы выпачкаться). Он обратил на меня внимание потому, что я ставил свечки всем святым, мысленно прося за родителей, сестер, дядю Женю, Риму (за нее три свечки и все Божьей Матери), и даже за Михалыча (узнает – засмеет). Батюшка наставлял, скорее, делился размышлениями.
– Все мы приходим к Богу, кто-то с помощью церкви, кто-то самостоятельно. Но дорогу к Богу находит каждый.
Меня привело бессилие. Пока только к Библии, может быть, найдя ответы на мучающие вопросы, сумею найти и свою дорогу.
Не ожидал, что Библия окажется такой мудреной книгой (бесконечное перечисление имен, Каин, Авель и прочая компания), это меня подрубило, без бутылки здесь не обойтись. Прошу прощения, каюсь за греховные поступки, но и вы поймите. Надеюсь, и Бог простит.
Представил Риму, такую же, как в последнюю нашу встречу, но образ получился неясным, как на портрете. Я старался увидеть ее глаза, но у меня ничего не получалось. Я сосредоточивался, напрягал память – но очертания становились еще более размытыми. Тогда я мысленно обратился к дяде Жене; но, взглянув на меня, он с презрением отвернулся. «Отец, где ты? Услышь меня!» – обратился я к родному человеку, но он не заметил меня, уплывая куда-то вдаль. Я слышал, как звала меня мама, откуда-то издалека, и пытался ее найти, но голос становился все тише и тише, пока не исчез совсем.
Неожиданно я увидел Шефа, а из-за его спины, ухмыляясь, выглядывал Сироп. Я бросился бежать, падал, вставал, опять падал, снова бежал... навстречу Мусе и Сашке. Приблизившись к ним, я заметил кровь на своих руках. Неужели это я их убил? Я снова побежал, было трудно, ноги увязали в песке и грязи. В моей голове звучал громкий, ехидный смех Антона. Я устал, обессилел и очень боялся упасть. Эх, мне бы крылья!
Неожиданно я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Я поднимался все выше и выше, а Земля постепенно превращалась в маленький шарик, пока не исчезла вовсе. Наступила тьма. И холод, страшный пронизывающий холод. Бесконечная тишина. Хотелось криком разорвать безмолвную пустыню, но из горла вырывался только хрип. Хрип умирающего человека. Я понял, что умираю.
В ту же секунду мое тело стало легким, невесомым, воздушным. И тогда я почувствовал Нечто, еще не свет, не ветер, не звук. Импульс. Ощущение. Потом над головой зажглись звезды, бесчисленное количество звезд! Я снова увидел Землю – маленькую беззащитную планету, услышал, как бурлит и грохочет вся ее поверхность. Чуть позже все успокоилось. Я летел над Землей и видел, как появляются океаны, трава, рассвет... Первые живые существа, одинокий орел, парящий над равниной, люди. Они копошились, суетились, бегали, никто из них не поднял головы, не взглянул на меня. И только чья-то рука помахала вслед. Стало теплее. Я видел войны и людей, много умирающих людей. И воин, единственный воин, умирая, взглянул на меня. Я рвался вперед, хотел увидеть Риму, протянуть ей руку, помочь – но тщетно: ее нигде не было. Зато нашел себя – алчного, жестокого, трусливого. С неприязнью и удивлением я наблюдал за бессмысленностью своего существования.
Вперед, надо посмотреть, что будет в будущем...
Передо мной предстал мир будущего: холодный, стремительный и светлый. И наконец я увидел себя мирно спящим в стоге сена, совсем как в детстве. И голос:
– Проснись, Олег, проснись!
Надо мной склонился Яша, почему-то в белом халате.
– Я болен? Как долго?
– Почти неделю без сознания.
Ни фига себе, как в кино.
– И что со мной было?
– Когда я пришел, ты лежал на полу с температурой за сорок и пустой бутылкой из-под водки в обнимку. Кое-как откачали, у нас, то есть у вас, ты бы давно копыта откинул, но здесь, в Германии, такого не допустят. Им это не выгодно.
– Мне бы поесть, – попросил я, вдруг почувствовав, как сильно проголодался.
– А вот это ты молодец, это мы мигом. А то Михалыч обещал меня следом отправить, если бы...
На следующее утро мне разрешили встать, а вечером выписали. Яша объяснил, что в местных больницах и пяти минут лишних не продержат, даже после операции на сердце выпроваживают через пару дней.
Перед собором красовался огромный плакат с фотографией времен Второй мировой войны: полностью разрушенный город, и только собор, единственный, что не тронула война. Гордые немцы заявили, что Бог не допустил разрушения храма.
– Может быть, город сознательно бомбили так, чтобы собор не пострадал? – наивно спросил я.
Немцы возмутились:
– Вы можете себе представить англичанина, задумавшегося о спасении памятника германской культуры? Исключено.
Не стану спорить, весь мир поделен на соседей. Французы явно недолюбливают немцев (французский официант, хоть убей его, никогда не сможет принять заказ на немецком, ему легче понять язык жестов, с помощью указательного пальца, которым я тычу в меню), бельгийцы дразнят голландцев, «москали» – «хохлов», узбеки – казахов. На Кавказе дело словами не кончается, хватаются за ножи и кинжалы, стреляют. Хотя есть и обратные примеры, например... сейчас не вспомню, но убежден, такие примеры есть. Пожалуйста, чукчи и эскимосы. Нет, они, пожалуй, из разных подъездов. И немцев нельзя называть соседями англичан, здесь нелюбовь зиждется на памяти о бомбежках, даже наши, как они говорят, так не бомбили.
А в пятидесяти метрах от собора на одной из самых оживленных улиц стоит памятник мужскому началу (у нас его называют «концом»), из которого брызжет водичка. Тоже памятник германской культуры?
Мне очень понравились небольшие города со скульптурами в парках, на торговых улицах и даже во дворах. Великолепно исполненные фигуры героев сказок, мифов и легенд стоят прямо на земле, без постамента, как люди, замершие на миг.
У немцев порядок, уют, чистота во всем, везде, повсеместно, об этом даже и говорить не нужно. С непривычки иногда даже противно становится – знаете поговорку «так чисто, что плюнуть некуда»? У них надо получать права на ловлю рыбы, и рыбачить только в строго отведенных прудах, где той же форели, как кильки в банке, лови – не хочу. А как поймаешь рыбу, тут же тюкни ее специальным молоточком по голове, чтобы не мучалась. Они называют это гуманизмом.
Немцы как марионетки: «Битте, данке, гуттен таг». Стандартная улыбка, стандартная вежливость, стандартная приветливость. У них это вымуштровано, как строевой шаг.
Однажды я пожелал приятного аппетита трем соседкам по столу в маленьком ресторанчике. Прежде, встречаясь за обедом, мы вежливо здоровались: «морген – морген», а тут меня угораздило: «Гуттен аппетитен!» А это не входит в правила их этикета, не запрограммировано в винчестерах, установленных в головах, в школе такому не учат. Нарушение стандарта. Они страшно переполошились, и что-то долго кудахтали (как я понял, с благодарностью) на языке великого Гете.
Через дорогу от фешенебельного, небоскребного, сверкающего центра Франкфурта находится настоящая клоака, я случайно туда забрел. Подзаборные бордели, с порога которых зазывают доисторические бабушки со вставными челюстями. Оказалось, что и они предлагают по сходной цене телесные услуги. Для любителей антиквариата, надо полагать. Шприцы, валяющиеся на дороге, и почему-то использованные презервативы. Странно, не на улице же они этим занимаются!? Потом мне пояснили, их выбрасывают из окон борделя. На моих глазах какой-то бородатый тип (не нравятся они мне) вкалывал в вену совсем молоденькой девчонке наркотик. Я ринулся было порвать его, но удержали мои спутники.
– Остановитесь, Олег, не забывайте, где вы находитесь. Это их право.
Будь на месте этой девочки моя сестренка, я бы прикончил этого козла. Несмотря ни направо, ни налево.
Вам, наверное, наскучил мой рассказ о Германии. Но что мне остается делать? Я впервые в жизни бездельничал, самым натуральным образом. Стояла задача – убить время, что я и делал, путешествуя и делясь впечатлениями с вами.
Только, пожалуйста, делайте скидку на мое состояние. Нельзя приезжать в чужую страну обозленным, нервным, отчаявшимся, да еще, как говорится, с «волчьим билетом» в кармане. Тогда вас точно будет все раздражать. Кроме Кельнского собора, это вечность! И маленьких немецких городов.
Мы сблизились с родственником Михалыча и зачастую до утра сидели на кухне, разговаривали и пили водку, бутылку за бутылкой. Я много рассказывал о нас, Яша – о наших в Германии, с тоской и грустью.
– Там мы были немцами, а приехав сюда, стали русскими, – резюмировал Яша, ставший в Германии Якобом.
Нашим немцам действительно приходилось нелегко без знания языка, местных порядков и законов. На работу их принимали в последнюю очередь, а сокращали в первую. Многие спивались...
– Еще югославы с хорватами понаехали, – тема соседей всегда болезненна.
Мой осторожный вопрос: «А не вернуться ли на Родину?», не вызывает эмоций.
– Понимаешь, Олег, тут есть свои сложности... – вздохнул Яша. – Все мы думали об этом. Кто-то действительно не выдерживает и возвращается, но многих удерживает... пособие.
Видя мое удивление, он поясняет:
– В Германии великолепно отлажена социальная система, тут все настолько продумано, что слов нет. Государство не позволит своим гражданам остаться без крыши над головой, умереть с голоду и от болезни. Ежемесячное социальное пособие позволяет сводить концы с концами. Но работы никто не обещает. Я обязан ежемесячно отмечаться на бирже, заполнять бланки и формы, получать пособие, а дальше... Дальше каждый сходит с ума по-своему.
Мы заканчивали вторую бутылку водки; наступал момент душевных откровений.
– Недавно сестра уехала, – рассказывал Яша. – Не выдержала местной жизни. Попросила в трамвае двух подонков, из местных, уступить место, ноги у нее болят. А тут, понимаешь, не принято такое, уступать женщинам, эмансипация. А эти еще оказались дебилами, серьги в ушах, волосы зеленые, татуировки, ну, ты видел таких. Они ей отказали, типа: «Понаехали тут всякие, посидеть спокойно не дадут». Сестре нет бы промолчать, стерпеть, по закону правда на их стороне. Но не сдержалась, фашистами назвала, недобитками. Про деда вспомнила, который воевал. Они на нее и настучали. Такое здесь в порядке вещей. Таскали полгода, она написала кучу всяких объяснительных. И стояла на своем: «Фашисты недобитые!» А потом уехала. Не могу, говорит.
Яша раскраснелся, распалился, разоткровенничался:
– Конечно, не все такие непутевые, как мы. Андреас, Андрей по-нашему, узнал, что многодетным семьям дают всякие разные льготы, в том числе кредиты на постройку дома. Он сюда с двумя детьми приехал, за четыре года еще троих настругал, теперь у него пятеро, и он кайфует на социале. И наших же обирает. Мы же тут всего боимся, не знаем, с какой стороны к банку подступиться; а он наловчился с кредитами, и помогает... за десять процентов отката. Кто-то соглашается.
В его глазах неожиданно загорелся азарт, он решил обучить меня местному бизнесу.
– Мы тоже не дураки, кое-чему научились. Недавно купил аквариум, мне он на фиг не нужен. Но я нашел такой же разбитый у дома одного местного немца, и подобрал. Ты не подумай чего, есть такие дни, когда немцы все ненужное выставляют на улицу. Шпермель называется. Любой желающий может подобрать что-нибудь нужное. Они даже гарнитуры мебельные выставляют, телевизоры, стиральные машины. А паспорта и инструкции к бытовой технике клейкой лентой приклеивают. В этом они молодцы. Вот мы и ходим, побираемся. Не только мы, поляки приезжают на грузовиках, берут все подряд, потом, видимо, у себя перепродают. На шпермеле я и заприметил аквариум. Теперь смотри, что получается. Несу я этот аквариум разбитый в магазин, предъявляю чек, мне его меняют на новый. Теперь у меня два аквариума, понял? Я их продам кому-нибудь по дешевке.
– А если не возьмут? – спросил я. – Не всем ведь нужны аквариумы.
– Ну, ты даешь, Олег! – расхохотался Яша. – Они как поймут, что аквариум этот намного дешевле, чем в магазине, то обязательно возьмут, это рефлекс такой. Надеются, что тоже его кому-нибудь перепродадут. Только этим и промышляем – купить, чтобы перепродать. Что еще остается? Черная работа, то есть нелегально, местные иногда берут нас, чтобы налоги не платить, и женщины в прислугах. Кто-то открывает магазин: соленые огурчики – местные уксусом отдают, вобла, фильмы на русском, книги, в общем, все наше, и покупатели тоже все наши.
– Ладно, хрен с ним, с бизнесом, – отмахнулся я. – Скажи, Яша, как тут у вас женский вопрос решается?
– Как и везде, мы только со своими шашни разводим, с местными бабами не получается, другие они, – печально проговорил Яша. – Да и не смотрят они на нас, нужны мы им без денег! Некоторым нашим бабам удается выйти замуж за местных, Лида, вон, аж за миллионера пошла. Только никто ей не завидует. Знаешь, почему они наших девок берут? Да потому, что местные ничего делать не хотят, умеют только права качать. А наши бабы и на кухне крутятся, и в постели хороши, и любят, и улыбаются, и красивые, и верные... Куда там местным немкам с их эмансипацией!
Вдруг Яша заулыбался:
– Слушай, Олег, а давай-ка завтра в баню сходим, а?
– А почему нет? – обрадовался я. – Давненько не парился.
– Вот и хорошо, насмотришься на местный женский вопрос.
Мы были уже изрядно навеселе, поэтому соображал я туговато.
– Тут же бани общие, – радостно пояснил Яшка, – наших там не увидишь, а на местных как раз и наглядишься.
Тут я вспомнил, как еще в детстве с друзьями расспрашивал сантехника из нашей микрорайоновской бани, приходилось ли ему бывать в женском отделении.
– А то как же, – гордо отвечал сантехник. – У них там то кран с горячей водой лопнет, то слив засорится, вот и приходится заходить.
– Ну и как они? – спросили мы и ждали ответа затаив дыхание.
В этом месте он выдерживает длинную паузу, как герой Шукшина, рассказывающий о покушении на Гитлера.
– Когда их много против меня одного, они, стервы, не стесняются даже. Хоть бы тазиком прикрылись или отвернулись для приличия!
Сантехник смачно сплюнул и неторопливо погасил сигарету в своем плевке.
– Ничего интересного, я вам скажу. Мокрые и намыленные. Это в кино они красивые, а в бане – бабы как бабы...
Поэтому я отказался, не думаю, что меня могут интересовать взмыленные и потные женщины. А если вдруг заинтересуют!? Вы представляете, я же живой человек. Ну их, от греха подальше.
– Хорошо, – согласился Яша, – пойдем с утра. У них тут до обеда только мужики ходят, а после обеда все вперемешку.
Вторая бутылка закончилась, я потянулся за третьей, но Яша остановил меня:
– Михалыч велел не задавать тебе вопросов, Олег, но смотрю я, много ты пьешь, опасно это. Знаешь, сколько народу тут себя погубило. У всех такая же тоска в глазах была, как у тебя.
Я силился что-то ответить, доказать, но мысли разбегались, как перепуганные тараканы.
– Ложись-ка ты спать, Олег, мне тебя беречь надо, а то Михалыч мне потом голову оторвет, – резюмировал Яша.
Яша предоставил в мое распоряжение свою маленькую, но уютную квартиру, а сам перебрался в дом к подруге. Я неплохо ему платил и за квартиру, и за услуги в качестве водителя и гида.
Наутро мы пошли в баню. В первый и в последний раз. Сначала понравилось – чисто, красиво, удобно. Я расположился в парной, расстелил простыню, разлегся с удовольствием на верхней полочке (веники у них не принято использовать) и прикрыл глаза. Через некоторое время кто-то зашел в парную; судя по звуку шагов, вошедших было двое. Они уселись на соседнюю полку и заговорили. Женскими голосами!
Периодически звонил Михалыч, всегда с нового номера мобильного.
– Ничем пока обрадовать не могу. Они наложили арест на дом. Удалось вывезти кое-какие ценности.
– Саныч, – не называть же его Михалычем по телефону, – там был...
– ...Портрет я спрятал в надежном месте.
– Спасибо, Саныч, – благодарил я своего единственного верного друга.
Через несколько дней он звонил снова:
– Еще новость, неприятная. Не знаю, совпадение это или нет, но вашу сестру и ее жениха сократили с хлебозавода. Уточняю причины.
В следующий раз он сообщил, что младшая сестренка не допущена к защите диплома.
– Правда, я развел с ректором, сговорчивый оказался.
Каждый его звонок приносил неприятные новости. Я жил предчувствием надвигающейся беды, и она не заставила себя ждать.
Даже спокойный Михалыч был взволнован.
– Ее отец, вы понимаете меня? – Показалось, что голос Михалыча дрожал. – Ее отец серьезно болен.
– Да, Михалыч, – ответил я, нарушив конспирацию.
– Инсульт, – сказал Михалыч.
Мы долго молчали, осмысливая случившееся. Наконец Михалыч прервал затянувшуюся паузу:
– Он был там, вы понимаете, у него. У Самого. Они беседовали. Но я не знаю результата. На следующее утро – инсульт. В сознание пока не приходил.
– А она, как она? – с тревогой спросил я.
– Плохо. Ее оставил муж, – Михалыч сказал это совершенно спокойно. – Но она держится, об отце беспокоится, все время рядом с ним. Видел со ее стороны. Пока не рискую приближаться, меня пасут. Но что-нибудь придумаю.
– Это важно, держи меня в курсе, в случае необходимости я немедленно прилечу, – пообещал я.
– От вас тут никакого толку не будет, возьмут прямо у трапа самолета, – предупредил меня Михалыч.
Дядя Женя был последней моей надеждой. Я надеялся на чудо, а он умел делать чудеса. Давно согласившись с разгромом холдинга, с потерей имущества, с общественным позором, свалившимся на мою голову, я не хотел терять свободу. Быть эмигрантом без права возвращения на родину – это все равно что быть в тюрьме. Или в ссылке. Почитайте классиков, все великие писатели из эмигрантов, если не все, то многие. И тогда вы меня поймете. Или хотя бы послушайте Яшу.
И еще. Дядя Женя не просто друг и учитель. Он часть моей жизни, он... Не буду больше рассуждать на эту тему, он жив, и очень надеюсь, будет жить.
Представил Риму, ей сейчас труднее всего, и никого нет рядом... Немного успокоили слова Михалыча о том, что она держится. Верю ему, Михалыч не из тех, кто любит преувеличивать.
В последнюю нашу встречу я был просто очарован Римой. Исчезли ее апломб и высокомерие, куда-то делась ее обычная неприступность. Она казалась совсем юной, нежной, беззащитной. Надо было тогда сказать ей что-нибудь ласковое, ободрить ее, но я, как всегда, думал только о себе. Помнится, огорчился из-за запыленных туфель, Рима усмехнулась, глядя на них, это у нее хорошо получается. И тем не менее, в тот день она была совсем другой. Как бы это сказать? Она была моя, из моей юности. Красивая и гордая, а волосы – настоящий вулкан!
Верующие люди в такие минуты молятся, прося у бога поддержки для своих близких и родных, находящихся в беде. Решил поискать Библию, наверняка она в тумбочке возле кровати. Яша верующий, однажды мы заезжали с ним в небольшую православную церквушку, недалеко от Мюнхена. Помнится, очень понравился батюшка, статный, интеллигентный, блестяще владеющий несколькими языками, в чистой рясе (у наших ряса либо в пятнах, либо в пыли, правда, в Германии надо сильно постараться, чтобы выпачкаться). Он обратил на меня внимание потому, что я ставил свечки всем святым, мысленно прося за родителей, сестер, дядю Женю, Риму (за нее три свечки и все Божьей Матери), и даже за Михалыча (узнает – засмеет). Батюшка наставлял, скорее, делился размышлениями.
– Все мы приходим к Богу, кто-то с помощью церкви, кто-то самостоятельно. Но дорогу к Богу находит каждый.
Меня привело бессилие. Пока только к Библии, может быть, найдя ответы на мучающие вопросы, сумею найти и свою дорогу.
Не ожидал, что Библия окажется такой мудреной книгой (бесконечное перечисление имен, Каин, Авель и прочая компания), это меня подрубило, без бутылки здесь не обойтись. Прошу прощения, каюсь за греховные поступки, но и вы поймите. Надеюсь, и Бог простит.
Представил Риму, такую же, как в последнюю нашу встречу, но образ получился неясным, как на портрете. Я старался увидеть ее глаза, но у меня ничего не получалось. Я сосредоточивался, напрягал память – но очертания становились еще более размытыми. Тогда я мысленно обратился к дяде Жене; но, взглянув на меня, он с презрением отвернулся. «Отец, где ты? Услышь меня!» – обратился я к родному человеку, но он не заметил меня, уплывая куда-то вдаль. Я слышал, как звала меня мама, откуда-то издалека, и пытался ее найти, но голос становился все тише и тише, пока не исчез совсем.
Неожиданно я увидел Шефа, а из-за его спины, ухмыляясь, выглядывал Сироп. Я бросился бежать, падал, вставал, опять падал, снова бежал... навстречу Мусе и Сашке. Приблизившись к ним, я заметил кровь на своих руках. Неужели это я их убил? Я снова побежал, было трудно, ноги увязали в песке и грязи. В моей голове звучал громкий, ехидный смех Антона. Я устал, обессилел и очень боялся упасть. Эх, мне бы крылья!
Неожиданно я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Я поднимался все выше и выше, а Земля постепенно превращалась в маленький шарик, пока не исчезла вовсе. Наступила тьма. И холод, страшный пронизывающий холод. Бесконечная тишина. Хотелось криком разорвать безмолвную пустыню, но из горла вырывался только хрип. Хрип умирающего человека. Я понял, что умираю.
В ту же секунду мое тело стало легким, невесомым, воздушным. И тогда я почувствовал Нечто, еще не свет, не ветер, не звук. Импульс. Ощущение. Потом над головой зажглись звезды, бесчисленное количество звезд! Я снова увидел Землю – маленькую беззащитную планету, услышал, как бурлит и грохочет вся ее поверхность. Чуть позже все успокоилось. Я летел над Землей и видел, как появляются океаны, трава, рассвет... Первые живые существа, одинокий орел, парящий над равниной, люди. Они копошились, суетились, бегали, никто из них не поднял головы, не взглянул на меня. И только чья-то рука помахала вслед. Стало теплее. Я видел войны и людей, много умирающих людей. И воин, единственный воин, умирая, взглянул на меня. Я рвался вперед, хотел увидеть Риму, протянуть ей руку, помочь – но тщетно: ее нигде не было. Зато нашел себя – алчного, жестокого, трусливого. С неприязнью и удивлением я наблюдал за бессмысленностью своего существования.
Вперед, надо посмотреть, что будет в будущем...
Передо мной предстал мир будущего: холодный, стремительный и светлый. И наконец я увидел себя мирно спящим в стоге сена, совсем как в детстве. И голос:
– Проснись, Олег, проснись!
Надо мной склонился Яша, почему-то в белом халате.
– Я болен? Как долго?
– Почти неделю без сознания.
Ни фига себе, как в кино.
– И что со мной было?
– Когда я пришел, ты лежал на полу с температурой за сорок и пустой бутылкой из-под водки в обнимку. Кое-как откачали, у нас, то есть у вас, ты бы давно копыта откинул, но здесь, в Германии, такого не допустят. Им это не выгодно.
– Мне бы поесть, – попросил я, вдруг почувствовав, как сильно проголодался.
– А вот это ты молодец, это мы мигом. А то Михалыч обещал меня следом отправить, если бы...
На следующее утро мне разрешили встать, а вечером выписали. Яша объяснил, что в местных больницах и пяти минут лишних не продержат, даже после операции на сердце выпроваживают через пару дней.