Страница:
2. Нынче рано утром я отправился к государственному секретарю мистеру Сент-Джону, и он передал мне со слов мистера Гарли, что дарственная грамота насчет первин уже составлена и на ее основании будет выписан патент, но так как бумаги должны пройти через несколько канцелярий, то это займет какое-то время, потому что к распоряжениям королевы относятся с особым тщанием; мистер Гарли просил заверить меня, что все уже решено окончательно и не подлежит дальнейшему обсуждению и он просит меня нисколько на этот счет не беспокоиться. Завтра я опять напишу архиепископу, а вас тоже прошу при случае рассказать ему об этом. От секретаря я пошел к мистеру Стерну, который обещал вечером написать вам и сказал, что посылка по всей вероятности уже в Честере и что один из его приятелей скоро туда поедет и захватит ее с собой в Ирландию. Обедал с господином секретарем Сент-Джоном, а в шесть пошел пить пунш к Дартнефу, у которого были также мистер Аддисон и малыш Гаррисон, молодой поэт, о судьбе которого я хлопочу. Ожидали еще Стиля, но он так и не пришел; впрочем, с тех пор, как я с ним знаком, я не припомню и двух случаев, когда бы он явился, как было условлено. Ушел я оттуда в двенадцатом часу и сейчас уже лежу в постели. Сегодня вышел последний номер «Тэтлера»[350]. Вы его прочтете еще до получения моего письма и увидите, как Стиль попрощался с публикой. Он никого об этом не предупредил, даже мистера Аддисона, который был удивлен не меньше меня; однако, по правде говоря, это уже давно пора было сделать: журнал стал невыносимо однообразен и скучен. Насколько мне известно, у Стиля было еще несколько довольно удачных замыслов, но он слишком ленив и тяготился этим делом, так что едва ли попытается осуществить их. Это письмо, полагаю, будет отправлено послезавтра. Как вы думаете, Дингли, неужели я это сделаю, не исписав лист до конца?
3. Лорд Питерборо зазвал меня вчера к цирюльнику, и мы толковали с ним там о политике. А нынче он уговорил меня отобедать с ним в таверне «Глобус» на Стрэнде и обещал с такой ясностью изложить мне, каким путем можно заполучить Испанию, что у меня не останется на этот счет никаких сомнений. Явившись, как было уговорено, я застал его в окружении полудюжины стряпчих, поверенных и прочих висельников, подписывающим бумаги и отдающим распоряжения, потому что завтра он отбывает в Вену. Я проторчал в обществе этих мошенников до четырех, но относительно Испании так ничего и не услыхал; единственное, что я уразумел из сказанного им ранее, так это то, что во время этой своей поездки он не надеется добиться чего-либо существенного. Мы намерены весьма регулярно поддерживать друг с другом переписку. Попрощавшись с ним, я наведался к сэру Эндрю Фаунтейну, который чувствует себя намного лучше прежнего. Домой, дабы потрафить вам, я возвратился в шесть и до сего времени, то есть до начала двенадцатого, занимался делами.
4. Утро. Доброго вам утра, дорогие малютки. Поверите ли: мне приснилось, будто меня должны упрятать в тюрьму, уж не знаю, за что, и я ужасно страшился мрачной темницы, а потом мне представилось, будто все, что я вчера выслушал относительно болезни сэра Эндрю Фаунтейна, на самом деле случилось с бедной Стеллой. Сны всегда особенно отвратительны тем, что, пробудясь, какое-то время находишься под впечатлением только что привидевшегося. Любопытно, отправлю ли я это письмо сегодня? А почему бы собственно и нет: ведь до двух недель осталось только два дня; и, весьма возможно, что МД не терпится иметь ровно дюжину писем; но вот только, как же вы тогда сравняетесь со мной, юные дамы, отправив только восемь? Впрочем, вам, конечно, следует писать вдвое медленнее, чем мне, потому что вас ведь двое. — Что ж, в таком случае я запечатаю сейчас это письмо утренней свечой и захвачу его с собой в Сити, где собираюсь нынче обедать, с тем, чтобы сдать потом в почтовую контору своими собственными прекрасными ручками. Но прежде дайте-ка припомнить, нет ли у меня для МД каких-нибудь новостей. Министры говорят, что намерены провести в ближайшее время расследование злоупотреблений предшествующего кабинета, им это необходимо, чтобы подтвердить справедливость его отставки. Мы предполагаем, что деканом Крайстчерч-колледжа в Оксфорде будет все-таки назначен, Эттербери[351], хотя колледж скорее предпочел бы доктора Смолриджа. — Но вам-то что до всего этого? Какое вам дело до разных Эттербери и Смолриджей? Ведь никто, кроме Престо вас не занимает, не правда ли? А теперь я все же встану и попрощаюсь с вами; хотя, признаться, мне этого ужасно не хочется, тем более, что осталась еще изрядная часть страницы, и можно бы еще поболтать; но Дингли, по-моему, готова удовольствоваться и этим. «Да, — говорит она, — пусть ваши дневники будут не столь подробны, только присылайте их почаще». Что ж, быть посему. А знаете ли вы, что я вас опять кое в чем надул, потому что этот лист короче других и в нем уместится по крайней мере на шесть строк меньше. А теперь я расскажу вам забавную шутку, которую я ввернул, беседуя с лордом Картеретом[352]. «Так вот, — сказал он, — лорд *** поравнялся со мной и спросил…» — «Позвольте, сударь, — возразил я, — лорд *** никак не мог и никогда не сможет поравняться с вами». Мы все здесь время от времени каламбурим: так, на днях лорд Картерет предложил Прайору сесть к нему в коляску, на что тот ответил: благодарю, милорд, за ласку. Пожалуй, все это пришлось бы по вкусу нашему Дилли. Я слыхал еще один очень славный каламбур от министров, да вот к стыду своему запамятовал его. Хенли по случаю Рождества укатил в деревню. Этот шут гороховый приехал сюда без жены, дома никакого хозяйства не ведет и все норовит зазвать меня обедать в какую-нибудь харчевню; но я только однажды попался на эту удочку, и больше меня туда не заманишь. Не встречая меня некоторое время в кофейне, он справился обо мне у лорда Герберта и попросил передать мне, что я пребуду скотиной вовеки по чину Мельхиседека[353]. Читали вы когда-нибудь Библию? Так вот, он только заменил слово «священник» — «скотиной». — Уж не колдовство ли это какое, что я так много пишу нынче утром малюткам МД? Может, вы все-таки позволите мне уйти? А вечером я снова явлюсь к вам на хорошем чистом листе бумаги. Да поймите же, сейчас я больше не могу и не стану задерживаться; нет, не стану, как бы вы не подлизывались; нет, нет, не поглядывайте на меня так умильно и заискивающе и не просите. — Ну, пожалуйста, Престо, пожалуйста, напишите еще хоть чуточку. — Ах, вы, льстивая негодница! Нет уж, будьте любезны отвернитесь и дайте мне встать, слышите, и будьте паинькой. О, поверьте слову, только что погасла моя утренняя свеча, и я волей-неволей должен встать: у меня в спальне темно, потому что занавеси задернуты и кровать заслоняет от меня окно. Итак, до свидания. Я нахожусь почти в полной темноте, и когда встану, мне придется зажечь другую свечу, чтобы запечатать письмо; но все-таки я сейчас сложу его впотьмах, а уж вы потом разбирайтесь, как сумеете; ведь я едва различаю листок, на котором пишу. Передайте от меня поклон миссис Уоллс и миссис Стойт.
Господь всемогущий да благословит вас. Я совсем не вижу, что я делаю, и все-таки сложу его, а перечитывать не стану.
Письмо XIII
3. Лорд Питерборо зазвал меня вчера к цирюльнику, и мы толковали с ним там о политике. А нынче он уговорил меня отобедать с ним в таверне «Глобус» на Стрэнде и обещал с такой ясностью изложить мне, каким путем можно заполучить Испанию, что у меня не останется на этот счет никаких сомнений. Явившись, как было уговорено, я застал его в окружении полудюжины стряпчих, поверенных и прочих висельников, подписывающим бумаги и отдающим распоряжения, потому что завтра он отбывает в Вену. Я проторчал в обществе этих мошенников до четырех, но относительно Испании так ничего и не услыхал; единственное, что я уразумел из сказанного им ранее, так это то, что во время этой своей поездки он не надеется добиться чего-либо существенного. Мы намерены весьма регулярно поддерживать друг с другом переписку. Попрощавшись с ним, я наведался к сэру Эндрю Фаунтейну, который чувствует себя намного лучше прежнего. Домой, дабы потрафить вам, я возвратился в шесть и до сего времени, то есть до начала двенадцатого, занимался делами.
4. Утро. Доброго вам утра, дорогие малютки. Поверите ли: мне приснилось, будто меня должны упрятать в тюрьму, уж не знаю, за что, и я ужасно страшился мрачной темницы, а потом мне представилось, будто все, что я вчера выслушал относительно болезни сэра Эндрю Фаунтейна, на самом деле случилось с бедной Стеллой. Сны всегда особенно отвратительны тем, что, пробудясь, какое-то время находишься под впечатлением только что привидевшегося. Любопытно, отправлю ли я это письмо сегодня? А почему бы собственно и нет: ведь до двух недель осталось только два дня; и, весьма возможно, что МД не терпится иметь ровно дюжину писем; но вот только, как же вы тогда сравняетесь со мной, юные дамы, отправив только восемь? Впрочем, вам, конечно, следует писать вдвое медленнее, чем мне, потому что вас ведь двое. — Что ж, в таком случае я запечатаю сейчас это письмо утренней свечой и захвачу его с собой в Сити, где собираюсь нынче обедать, с тем, чтобы сдать потом в почтовую контору своими собственными прекрасными ручками. Но прежде дайте-ка припомнить, нет ли у меня для МД каких-нибудь новостей. Министры говорят, что намерены провести в ближайшее время расследование злоупотреблений предшествующего кабинета, им это необходимо, чтобы подтвердить справедливость его отставки. Мы предполагаем, что деканом Крайстчерч-колледжа в Оксфорде будет все-таки назначен, Эттербери[351], хотя колледж скорее предпочел бы доктора Смолриджа. — Но вам-то что до всего этого? Какое вам дело до разных Эттербери и Смолриджей? Ведь никто, кроме Престо вас не занимает, не правда ли? А теперь я все же встану и попрощаюсь с вами; хотя, признаться, мне этого ужасно не хочется, тем более, что осталась еще изрядная часть страницы, и можно бы еще поболтать; но Дингли, по-моему, готова удовольствоваться и этим. «Да, — говорит она, — пусть ваши дневники будут не столь подробны, только присылайте их почаще». Что ж, быть посему. А знаете ли вы, что я вас опять кое в чем надул, потому что этот лист короче других и в нем уместится по крайней мере на шесть строк меньше. А теперь я расскажу вам забавную шутку, которую я ввернул, беседуя с лордом Картеретом[352]. «Так вот, — сказал он, — лорд *** поравнялся со мной и спросил…» — «Позвольте, сударь, — возразил я, — лорд *** никак не мог и никогда не сможет поравняться с вами». Мы все здесь время от времени каламбурим: так, на днях лорд Картерет предложил Прайору сесть к нему в коляску, на что тот ответил: благодарю, милорд, за ласку. Пожалуй, все это пришлось бы по вкусу нашему Дилли. Я слыхал еще один очень славный каламбур от министров, да вот к стыду своему запамятовал его. Хенли по случаю Рождества укатил в деревню. Этот шут гороховый приехал сюда без жены, дома никакого хозяйства не ведет и все норовит зазвать меня обедать в какую-нибудь харчевню; но я только однажды попался на эту удочку, и больше меня туда не заманишь. Не встречая меня некоторое время в кофейне, он справился обо мне у лорда Герберта и попросил передать мне, что я пребуду скотиной вовеки по чину Мельхиседека[353]. Читали вы когда-нибудь Библию? Так вот, он только заменил слово «священник» — «скотиной». — Уж не колдовство ли это какое, что я так много пишу нынче утром малюткам МД? Может, вы все-таки позволите мне уйти? А вечером я снова явлюсь к вам на хорошем чистом листе бумаги. Да поймите же, сейчас я больше не могу и не стану задерживаться; нет, не стану, как бы вы не подлизывались; нет, нет, не поглядывайте на меня так умильно и заискивающе и не просите. — Ну, пожалуйста, Престо, пожалуйста, напишите еще хоть чуточку. — Ах, вы, льстивая негодница! Нет уж, будьте любезны отвернитесь и дайте мне встать, слышите, и будьте паинькой. О, поверьте слову, только что погасла моя утренняя свеча, и я волей-неволей должен встать: у меня в спальне темно, потому что занавеси задернуты и кровать заслоняет от меня окно. Итак, до свидания. Я нахожусь почти в полной темноте, и когда встану, мне придется зажечь другую свечу, чтобы запечатать письмо; но все-таки я сейчас сложу его впотьмах, а уж вы потом разбирайтесь, как сумеете; ведь я едва различаю листок, на котором пишу. Передайте от меня поклон миссис Уоллс и миссис Стойт.
Господь всемогущий да благословит вас. Я совсем не вижу, что я делаю, и все-таки сложу его, а перечитывать не стану.
Письмо XIII
Лондон. 4 января 1710—1711[354].
[четверг]
Был нынче в Сити (где пообедал) и на обратном пути своими собственными прекрасными ручками отдал двенадцатое письмо в почтовую контору, и произошло это не ранее девяти вечера. Обедал я с людьми, о коих вы никогда не слыхали, а посему не имеет смысла вам о них рассказывать: некая сочинительница и типограф[355]. Домой я для моциона прогулялся пешком и в одиннадцать лег в постель, но все время, пока раздевался, я сам с собой разговаривал и размахивал руками, как если бы МД были рядышком, и опомнился лишь, когда очутился в постели. Прошлой ночью я написал архиепископу, что дарственная грамота насчет первин уже составлена и что лорд Питерборо отбыл в Вену, но, судя по всему, лорды уговорили его задержаться, дабы расспросить о положении дел в Испании и узнать, в чем, по его мнению, кроется причина поражения наших войск. Так что я ввел архиепископа в заблуждение, однако же, полагаю, особого греха в том нет.
5. Господин секретарь Сент-Джон послал нынче за мной так рано, что я принужден был отправиться, не побрившись, и тем нарушил свой обычный распорядок. Я зашел поэтому к Форду и попросил у него принадлежности для бритья, чтобы все же привести себя в пристойный вид. Боже милостивый! какой нелепицы я здесь свидетель: мать и сестра сэра Эндрю Фаунтейна пожаловали сюда из Вустершира, более чем за сто миль, чтобы проститься с умирающим. Они добрались сюда только вчера, так что пока они находились в пути, он уже давно мог либо умереть, либо выздороветь. Услыхав об их приезде, я не мог сдержать своего раздражения, чему все, кто отирается вокруг сэра Эндрю, весьма удивились и стали доказывать мне, сколь великим утешением для него и его близких будет, если он испустит дух у них на руках. Я знаком с его матерью, другой такой Оверду свет не видывал[356], а его сестрица, говорят, еще похлеще, так что, боюсь, как бы бедняге не стало снова худо. Здесь и без того, пока жизнь сэра Эндрю была в опасности, его братец, пройдоха из пройдох, все время стонал в соседней комнате, а сиделки утешали его, уговаривая не принимать этого так близко к сердцу, а ведь в случае кончины сэра Эндрю все его имущество должно было достаться этому псу — невежественному, никчемному, подлому распутнику. Я впервые обедал сегодня с Офи Батлером и его женой, а вы, конечно, ужинали с деканом и проиграли за картами двадцать два пенса. Итак, миссис Уоллс разрешилась девочкой, которая умерла через два дня после крестин, и, между нами говоря, мать не так уж этим опечалена: она слишком дорожит своим досугом и развлечениями, чтобы обременять себя детьми. Иду ложиться спать.
6. Утро. Вчера вечером я пошел за углем, чтобы подбросить немного в камин после того, как Патрик завалился спать, и увидел в чулане несчастную коноплянку, которую он купил, чтобы привезти ее Дингли; она обошлась ему в шесть пенсов и смирная, как соня. Сдается мне, она и не подозревает, что она птица: куда ее ни посадишь, там она и сидит, словно ей неведомы ни страх, ни надежда. Мне кажется, что от скуки она не протянет и недели. Перед тем, как ее купить, Патрик советовался со мной. Я со всей очевидностью представил ему непомерность цены и безрассудство его затеи, доказывая, что ему все равно не удастся довезти ее по морю невредимой, но он не внял моему совету и еще раскается. Нынче утром холодно даже в постели, но я слышу, как хорошо горит огонь в соседней комнате, в той самой, какую вы имеете обыкновение называть столовой. Надеюсь, что погода сегодня будет хорошая; а теперь позвольте мне, сударыни, встать, слышите. — Вечером. Утром я должен был навестить декана или господина председателя[357], как вы его, кажется, изволите именовать, не так ли? А почему бы мне собственно и не навестить декана, точно так же, как это делаете вы? — Небольшого роста брюнет лет под пятьдесят? — Да, да, он самый. — Такой славный достойный человек? — Да, да, он самый. — Довольно-таки себе на уме? — Да. — Из тех, кто понимает свою выгоду? — Как и все прочие смертные. Но позвольте, как же это могло случиться, что МД и я ни разу там не встретились? — Весьма приятное лицо и бездна остроумия. — И вы, конечно, знакомы и с его женой?[358] — О господи! Да вы о ком говорите? — О докторе Эттербери, разумеется, декане Карлайла и председателе. — Престо, какой же вы, право глупый, ведь я думала, что вы говорите о нашем декане собора св. Патрика. — Бестолочь, бестолочь, бестолочь, боже, какая бестолочь! По пути в Сити мне преградило дорогу сборище мальчишек и девчонок, сновавших, словно мухи, вокруг кондитерских лавок, владельцы которых по недомыслию своему выдвинули их на два ярда вперед на середину улицы и которые были сплошь уставлены большими кексами[359], покрытыми сахарной глазурью и украшенными полосками фольги. Потом я зашел к книготорговцу Бэйтмену[360] и выложил сорок восемь шиллингов. Я купил три небольших томика Лукиана[361] на французском для нашей Стеллы, и прочее, и прочее. Потом я заглянул к Гэруэю[362] в надежде встретить там Стрэтфорда и пообедать с ним, но оказалось, что купцы сегодня отдыхают от трудов праведных и что он отправился в мой конец города, а посему я пообедал с сэром Томасом Фрэнклендом в почтовой конторе, и мы выпили за здоровье нашего Мэнли. Дело в том, что в одной газетенке напечатано, будто его уволили, но секретарь Сент-Джон заверил меня, что это досужая выдумка и что ее сочинитель — заядлый тори. Я что-то не заметил здесь ни малейших признаков рождественского веселья.
7. Утро. Ваш лорд-канцлер отбывает завтра в Ирландию; я с ним не видался. В качестве капеллана он берет с собой некоего Трэпа[363]; это священник, претендующий на остроумие, второсортный памфлетист, выступающий на стороне ториев, которые с ним расплатились, отправив, его в Ирландию. Трэпа я тоже ни разу не видал. Вчера неподалеку от биржи я встретил Тая и вашего Смита из Ловета[364]. Тай и я сделали вид, что не замечаем друг друга, но Смита я остановил, поскольку он сказал, что скоро едет в Ирландию, возможно даже на этой неделе, и рассказал ему о вашей посылке, которая находится сейчас в Честере. Сегодня же утром пошлю передать Стерну, чтобы он вместе со Смитом позаботился о посылке. Итак, доброго вам утра, сударыни, и позвольте мне встать. — Не успел я нынче вечером возвратиться домой, то есть несколько минут тому назад, как тотчас взял в руки этот листок, но потом сказал, нет — нет, как хотите, МД, но на сей раз вам придется подождать, и уже было отложил листок в сторонку, но потом, как я ни занят, а все же не смог с собой совладать и решил сперва спросить вас, как вы поживали после нашей утренней беседы. Немного погодя мы опять поговорим, а до той поры позволь мне, маленький листок, осторожно отложить тебя вот сюда — а теперь примемся за дело; говорю тебе, лежи смирно; да нет же, ничуть я тебя не отталкиваю, просто отложил в сторонку. — Так. — А теперь я уже в постели и могу немного с вами побеседовать. Господин секретарь Сент-Джон чрезвычайно спешно прислал за мной сегодня утром, но я решил сначала побриться, боясь, что отложи я это на потом, то пропустил бы утреню. Я побывал при дворе, где в последнее время всегда многолюдно, а потом пообедал с молодым Мэнли[365] у сэра Мэтью Дадли. — Потолкуем, пожалуй, немножко о политике. Я опасаюсь, что все мы окажемся втянутыми в партийные распри. Виги после своего падения превратились в самых злонамеренных негодяев на свете. А у нас, как на грех, погибло несколько кораблей, шедших из Виргинии. Боюсь, как бы люди не стали думать, что при нынешних министрах добра не жди; а стоит кабинету министров заслужить дурную славу и парламент будет избран такой, какой заблагорассудится королеве, будь то вигийский или торийский. Кроме того, наши сторонники, как мне кажется, несколько пересаливают в своих нападках на герцога Мальборо. Сельские тории требуют во что бы то ни стало расследования ошибок прежнего кабинета; они, конечно, правы, но я что-то не вижу, чтобы это было очень по душе министрам. Единственное, на мой взгляд, спасение для нас — это мир, но я убежден, что нам не получить такого мира, на какой мы рассчитывали, и тогда у вигов будет повод вопить о том, чего добились бы они, если бы остались у власти. Я постоянно, насколько могу себе позволить, твержу об этом министрам, и рискну сказать немного больше, особенно в отношении герцога Мальборо, который, как утверждают виги, намерен сложить с себя командование; а бывало ли когда, спрашиваю я, чтобы мудрое правительство отстраняло генерала, который девять лет подряд одерживал победы, которого так страшатся враги и солдаты которого верят, что он непременно будет побеждать; на войне ведь, как вам известно, уверенность — это девять десятых успеха. Министры выслушивают меня внимательно и необычайно любезны, но, боюсь, что на действия кабинета чрезмерное влияние оказывают личные счеты. А между тем, они нисколько всем этим не обеспокоены и так беспечны и веселы, словно никакое бремя не отягощает их сердца и плечи, подобно врачам, которые берутся лечить, но сами не чувствуют боли, как бы ни страдал их пациент. — Тьфу, к чему я все это говорю? А к тому, что, как я убеждаюсь, мне куда легче писать о политике вам, чем кому бы то ни было на свете. Но, клянусь, голова моя от всего этого идет кругом, и я от души хотел бы быть в Ларакоре с моими дорогими очаровательными МД.
8. Утро. Как видите, юные дамы, я изрядно продвинулся за эти четыре дня и уже кончаю страницу, а от МД все еще нет письма (подчеркнутое слово означает утро). Оказывается, вчера я описывал МД состояние государственных дел. По вкусу ли им это? Что ж, они. конечно, рады любой строчке, полученной от Престо, однако, по правде говоря, если бы им позволено было выбирать, не утаивая своих желаний, го они скорее предпочли бы… — Ну, знаете, Престо, должна вам заметить, говорит Стелла, что вы глупеете. — Возможно, но это пока лишь мнение только одного человека, мадам. — Я обещал встретиться нынче утром с господином секретарем Сент-Джоном, но разленился и не пойду, тем более что получил от него вчера письмо с приглашением отобедать с ним сегодня. Меня, конечно, будут бранить, но какая мне о том забота!? — У меня только что была миссис Саут[366], она зашла по пути на рынок от сэра Эндрю Фаунтейна. У него все еще лихорадка и до сих пор неизвестно, выживет ли он. Теперь в довершение всего приехали его мать и сестра и обосновались у него в доме, так что там сущее столпотворение. Я дал миссис Саут полпистоля[367] в качестве новогоднего подарка. Итак, доброго вам утра, дорогие мои, и до вечера. — Вечером. Господи, я просидел с господином секретарем от обеда и до восьми и хотя пил только разбавленное вино, но чувствую себя ужасно разгоряченным! Леди Стэнли явилась к миссис Сент-Джон[368] с визитом и послала передать, что просит меня подняться к ним, чтобы разрешить спор между нею и миссис Сент-Джон, которой я еще ни разу не видал. Что же вы думаете, этот дьявол секретарь не дал мне туда пойти, силой удержал, хотя я сказал ему, что влюблен в его жену и что удерживать влюбленного стыдно и прочее, но все было тщетно; в конце концов мне пришлось уйти домой так и не поднявшись наверх, потому что было уже слишком поздно; теперь я уже дома, и мне предстоит еще много работы нынче вечером, хотя уже девять часов, но надо же было сначала сказать что-нибудь этим шалуньям МД, а то ведь они не дадут мне покоя.
[четверг]
Был нынче в Сити (где пообедал) и на обратном пути своими собственными прекрасными ручками отдал двенадцатое письмо в почтовую контору, и произошло это не ранее девяти вечера. Обедал я с людьми, о коих вы никогда не слыхали, а посему не имеет смысла вам о них рассказывать: некая сочинительница и типограф[355]. Домой я для моциона прогулялся пешком и в одиннадцать лег в постель, но все время, пока раздевался, я сам с собой разговаривал и размахивал руками, как если бы МД были рядышком, и опомнился лишь, когда очутился в постели. Прошлой ночью я написал архиепископу, что дарственная грамота насчет первин уже составлена и что лорд Питерборо отбыл в Вену, но, судя по всему, лорды уговорили его задержаться, дабы расспросить о положении дел в Испании и узнать, в чем, по его мнению, кроется причина поражения наших войск. Так что я ввел архиепископа в заблуждение, однако же, полагаю, особого греха в том нет.
5. Господин секретарь Сент-Джон послал нынче за мной так рано, что я принужден был отправиться, не побрившись, и тем нарушил свой обычный распорядок. Я зашел поэтому к Форду и попросил у него принадлежности для бритья, чтобы все же привести себя в пристойный вид. Боже милостивый! какой нелепицы я здесь свидетель: мать и сестра сэра Эндрю Фаунтейна пожаловали сюда из Вустершира, более чем за сто миль, чтобы проститься с умирающим. Они добрались сюда только вчера, так что пока они находились в пути, он уже давно мог либо умереть, либо выздороветь. Услыхав об их приезде, я не мог сдержать своего раздражения, чему все, кто отирается вокруг сэра Эндрю, весьма удивились и стали доказывать мне, сколь великим утешением для него и его близких будет, если он испустит дух у них на руках. Я знаком с его матерью, другой такой Оверду свет не видывал[356], а его сестрица, говорят, еще похлеще, так что, боюсь, как бы бедняге не стало снова худо. Здесь и без того, пока жизнь сэра Эндрю была в опасности, его братец, пройдоха из пройдох, все время стонал в соседней комнате, а сиделки утешали его, уговаривая не принимать этого так близко к сердцу, а ведь в случае кончины сэра Эндрю все его имущество должно было достаться этому псу — невежественному, никчемному, подлому распутнику. Я впервые обедал сегодня с Офи Батлером и его женой, а вы, конечно, ужинали с деканом и проиграли за картами двадцать два пенса. Итак, миссис Уоллс разрешилась девочкой, которая умерла через два дня после крестин, и, между нами говоря, мать не так уж этим опечалена: она слишком дорожит своим досугом и развлечениями, чтобы обременять себя детьми. Иду ложиться спать.
6. Утро. Вчера вечером я пошел за углем, чтобы подбросить немного в камин после того, как Патрик завалился спать, и увидел в чулане несчастную коноплянку, которую он купил, чтобы привезти ее Дингли; она обошлась ему в шесть пенсов и смирная, как соня. Сдается мне, она и не подозревает, что она птица: куда ее ни посадишь, там она и сидит, словно ей неведомы ни страх, ни надежда. Мне кажется, что от скуки она не протянет и недели. Перед тем, как ее купить, Патрик советовался со мной. Я со всей очевидностью представил ему непомерность цены и безрассудство его затеи, доказывая, что ему все равно не удастся довезти ее по морю невредимой, но он не внял моему совету и еще раскается. Нынче утром холодно даже в постели, но я слышу, как хорошо горит огонь в соседней комнате, в той самой, какую вы имеете обыкновение называть столовой. Надеюсь, что погода сегодня будет хорошая; а теперь позвольте мне, сударыни, встать, слышите. — Вечером. Утром я должен был навестить декана или господина председателя[357], как вы его, кажется, изволите именовать, не так ли? А почему бы мне собственно и не навестить декана, точно так же, как это делаете вы? — Небольшого роста брюнет лет под пятьдесят? — Да, да, он самый. — Такой славный достойный человек? — Да, да, он самый. — Довольно-таки себе на уме? — Да. — Из тех, кто понимает свою выгоду? — Как и все прочие смертные. Но позвольте, как же это могло случиться, что МД и я ни разу там не встретились? — Весьма приятное лицо и бездна остроумия. — И вы, конечно, знакомы и с его женой?[358] — О господи! Да вы о ком говорите? — О докторе Эттербери, разумеется, декане Карлайла и председателе. — Престо, какой же вы, право глупый, ведь я думала, что вы говорите о нашем декане собора св. Патрика. — Бестолочь, бестолочь, бестолочь, боже, какая бестолочь! По пути в Сити мне преградило дорогу сборище мальчишек и девчонок, сновавших, словно мухи, вокруг кондитерских лавок, владельцы которых по недомыслию своему выдвинули их на два ярда вперед на середину улицы и которые были сплошь уставлены большими кексами[359], покрытыми сахарной глазурью и украшенными полосками фольги. Потом я зашел к книготорговцу Бэйтмену[360] и выложил сорок восемь шиллингов. Я купил три небольших томика Лукиана[361] на французском для нашей Стеллы, и прочее, и прочее. Потом я заглянул к Гэруэю[362] в надежде встретить там Стрэтфорда и пообедать с ним, но оказалось, что купцы сегодня отдыхают от трудов праведных и что он отправился в мой конец города, а посему я пообедал с сэром Томасом Фрэнклендом в почтовой конторе, и мы выпили за здоровье нашего Мэнли. Дело в том, что в одной газетенке напечатано, будто его уволили, но секретарь Сент-Джон заверил меня, что это досужая выдумка и что ее сочинитель — заядлый тори. Я что-то не заметил здесь ни малейших признаков рождественского веселья.
7. Утро. Ваш лорд-канцлер отбывает завтра в Ирландию; я с ним не видался. В качестве капеллана он берет с собой некоего Трэпа[363]; это священник, претендующий на остроумие, второсортный памфлетист, выступающий на стороне ториев, которые с ним расплатились, отправив, его в Ирландию. Трэпа я тоже ни разу не видал. Вчера неподалеку от биржи я встретил Тая и вашего Смита из Ловета[364]. Тай и я сделали вид, что не замечаем друг друга, но Смита я остановил, поскольку он сказал, что скоро едет в Ирландию, возможно даже на этой неделе, и рассказал ему о вашей посылке, которая находится сейчас в Честере. Сегодня же утром пошлю передать Стерну, чтобы он вместе со Смитом позаботился о посылке. Итак, доброго вам утра, сударыни, и позвольте мне встать. — Не успел я нынче вечером возвратиться домой, то есть несколько минут тому назад, как тотчас взял в руки этот листок, но потом сказал, нет — нет, как хотите, МД, но на сей раз вам придется подождать, и уже было отложил листок в сторонку, но потом, как я ни занят, а все же не смог с собой совладать и решил сперва спросить вас, как вы поживали после нашей утренней беседы. Немного погодя мы опять поговорим, а до той поры позволь мне, маленький листок, осторожно отложить тебя вот сюда — а теперь примемся за дело; говорю тебе, лежи смирно; да нет же, ничуть я тебя не отталкиваю, просто отложил в сторонку. — Так. — А теперь я уже в постели и могу немного с вами побеседовать. Господин секретарь Сент-Джон чрезвычайно спешно прислал за мной сегодня утром, но я решил сначала побриться, боясь, что отложи я это на потом, то пропустил бы утреню. Я побывал при дворе, где в последнее время всегда многолюдно, а потом пообедал с молодым Мэнли[365] у сэра Мэтью Дадли. — Потолкуем, пожалуй, немножко о политике. Я опасаюсь, что все мы окажемся втянутыми в партийные распри. Виги после своего падения превратились в самых злонамеренных негодяев на свете. А у нас, как на грех, погибло несколько кораблей, шедших из Виргинии. Боюсь, как бы люди не стали думать, что при нынешних министрах добра не жди; а стоит кабинету министров заслужить дурную славу и парламент будет избран такой, какой заблагорассудится королеве, будь то вигийский или торийский. Кроме того, наши сторонники, как мне кажется, несколько пересаливают в своих нападках на герцога Мальборо. Сельские тории требуют во что бы то ни стало расследования ошибок прежнего кабинета; они, конечно, правы, но я что-то не вижу, чтобы это было очень по душе министрам. Единственное, на мой взгляд, спасение для нас — это мир, но я убежден, что нам не получить такого мира, на какой мы рассчитывали, и тогда у вигов будет повод вопить о том, чего добились бы они, если бы остались у власти. Я постоянно, насколько могу себе позволить, твержу об этом министрам, и рискну сказать немного больше, особенно в отношении герцога Мальборо, который, как утверждают виги, намерен сложить с себя командование; а бывало ли когда, спрашиваю я, чтобы мудрое правительство отстраняло генерала, который девять лет подряд одерживал победы, которого так страшатся враги и солдаты которого верят, что он непременно будет побеждать; на войне ведь, как вам известно, уверенность — это девять десятых успеха. Министры выслушивают меня внимательно и необычайно любезны, но, боюсь, что на действия кабинета чрезмерное влияние оказывают личные счеты. А между тем, они нисколько всем этим не обеспокоены и так беспечны и веселы, словно никакое бремя не отягощает их сердца и плечи, подобно врачам, которые берутся лечить, но сами не чувствуют боли, как бы ни страдал их пациент. — Тьфу, к чему я все это говорю? А к тому, что, как я убеждаюсь, мне куда легче писать о политике вам, чем кому бы то ни было на свете. Но, клянусь, голова моя от всего этого идет кругом, и я от души хотел бы быть в Ларакоре с моими дорогими очаровательными МД.
8. Утро. Как видите, юные дамы, я изрядно продвинулся за эти четыре дня и уже кончаю страницу, а от МД все еще нет письма (подчеркнутое слово означает утро). Оказывается, вчера я описывал МД состояние государственных дел. По вкусу ли им это? Что ж, они. конечно, рады любой строчке, полученной от Престо, однако, по правде говоря, если бы им позволено было выбирать, не утаивая своих желаний, го они скорее предпочли бы… — Ну, знаете, Престо, должна вам заметить, говорит Стелла, что вы глупеете. — Возможно, но это пока лишь мнение только одного человека, мадам. — Я обещал встретиться нынче утром с господином секретарем Сент-Джоном, но разленился и не пойду, тем более что получил от него вчера письмо с приглашением отобедать с ним сегодня. Меня, конечно, будут бранить, но какая мне о том забота!? — У меня только что была миссис Саут[366], она зашла по пути на рынок от сэра Эндрю Фаунтейна. У него все еще лихорадка и до сих пор неизвестно, выживет ли он. Теперь в довершение всего приехали его мать и сестра и обосновались у него в доме, так что там сущее столпотворение. Я дал миссис Саут полпистоля[367] в качестве новогоднего подарка. Итак, доброго вам утра, дорогие мои, и до вечера. — Вечером. Господи, я просидел с господином секретарем от обеда и до восьми и хотя пил только разбавленное вино, но чувствую себя ужасно разгоряченным! Леди Стэнли явилась к миссис Сент-Джон[368] с визитом и послала передать, что просит меня подняться к ним, чтобы разрешить спор между нею и миссис Сент-Джон, которой я еще ни разу не видал. Что же вы думаете, этот дьявол секретарь не дал мне туда пойти, силой удержал, хотя я сказал ему, что влюблен в его жену и что удерживать влюбленного стыдно и прочее, но все было тщетно; в конце концов мне пришлось уйти домой так и не поднявшись наверх, потому что было уже слишком поздно; теперь я уже дома, и мне предстоит еще много работы нынче вечером, хотя уже девять часов, но надо же было сначала сказать что-нибудь этим шалуньям МД, а то ведь они не дадут мне покоя.