Страница:
Анжель, у дельца образуются такие мастерские, которые будут служить
предметом зависти и посрамления для других конкурентов... А вот теперь,
вместо расчетливого, черствого дельца, давайте возьмем человека,
соединяющего математический ум с добрым и благородным сердцем, с чисто
евангельскими чувствами, с обширным и возвышенным кругозором: если этот
человек распространит свою горячую заботу не только на материальное
улучшение быта рабочих, но и на их нравственное совершенствование,
стараясь всеми способами развивать ум и возвышать сердца; если этот
человек силой авторитета, заслуженного благодеяниями, возьмет на себя
обязанность _руководить душами_ трехсот существ, зависящих от него; если
он поведет тех, кого он будет называть уже не рабочими, но братьями, -
если он поведет их по благородному и прямому пути, стараясь развить в них
любовь к знанию, к искусству; если он сумеет сделать их счастливыми и
заставит гордиться тем положением, которое многими принимается со слезами
проклятий и отчаяния... тогда... этот человек, м-ль Анжель... это... Но
Бог мой! Вот и он... он иначе и не мог явиться как среди благословений!..
Смотрите... вот господин Гарди!
- Ах, господин Агриколь, - сказала взволнованная Анжель, отирая слезы.
- Его нужно встречать только со сложенными в знак благодарности руками!
- Взгляните... посмотрите на это благородное и доброе лицо: оно вполне
отражает его поразительную душу!
Действительно, в эту самую минуту во двор въехала почтовая карета, где
сидел господин Гарди вместе с господином де Блессаком, недостойным другом,
который так низко ему изменял.
Несколько слов по поводу фактов, изложенных нами выше в форме беседы и
касающихся организации труда, - вопроса капитального, которым мы еще
займемся в этой книге.
Несмотря на более или менее официальные речи более или менее _серьезных
людей_ (мы считаем, что этим тяжелым эпитетом немножко злоупотребляют) о
_процветании страны_, один факт является абсолютно неоспоримым: никогда
еще положение трудящихся классов не было хуже; никогда еще не было так
несоразмерно соотношение между заработком и потребностями трудящихся,
несмотря на скромность их требований.
Несомненным доказательством верности этого является все более и более
усиливающееся в богатых классах стремление помогать тем, кто так жестоко
страдает. Устройство яслей и приютов для бедных детей, организация
филантропических учреждений и т.д. доказывают в достаточной мере, что
счастливые мира сего предчувствуют, что, несмотря на официальные заверения
по поводу _всеобщего благополучия_, страшные бедствия, грозящие в будущем,
зреют в недрах общества. Как ни великодушны эти отдельные индивидуальные
попытки, но пока они явно недостаточны. Только наши правители могли бы
предпринять действенные шаги... но они от этого уклоняются. Наши
_серьезные_ люди _серьезно_ обсуждают значение дипломатических отношений с
Мономотапой или другие столь же _серьезные_ дела, но отдают на волю
частной благотворительности или произвола капиталистов и фабрикантов все
более и более достойную сожаления судьбу громадного населения, развитого,
трудолюбивого, _все более и более понимающего свои права и свою силу_, но
до такой степени изголодавшегося благодаря бедствиям, обусловленным
безжалостной конкуренцией, настолько изголодавшегося, что у него часто нет
даже работы, которая позволила бы ему хоть как-то сводить концы с концами.
Да... _серьезные_ люди не желают соблаговолить подумать об этих великих
бедствиях... _Государственные люди_ презрительно улыбаются при одной
мысли, что их имя может быть связано с почином, который сразу бы доставил
им громадную и благотворную популярность. Да... все предпочитают
дожидаться момента, когда социальный вопрос вспыхнет, как молния...
Тогда... посреди такого потрясения, от которого пошатнется весь мир, мы
увидим, что станет со всеми этими серьезными вопросами и серьезными людьми
нашего времени! И вот, во имя счастья, во имя спокойствия, во имя общего
спасения, чтобы избежать мрачного будущего или по крайней мере отдалить
его, приходится обращаться к сочувствию частных лиц, насколько это
возможно...
Мы давно уже сказали: _если б богатые знали!!_ И повторим к чести
человечества, что _когда_ богатые знают, то они делают добро разумно и
щедро. Постараемся доказать и им, и тем, от кого зависит эта бесчисленная
толпа трудящихся, что они могут быть и благословляемы и обожаемы _без
всяких личных издержек_ с их стороны.
Мы говорили об _общежитиях_ для рабочих, указывая на возможность дать
им за минимальную плату здоровье и хорошо отапливаемое жилье. Это благое
начинание могло быть осуществлено в 1829 году благодаря милосердным
побуждениям мадемуазель Амели де Витролль (*30). В данный момент в Англии
лорд Эшли стал во главе компании, которая преследует ту же цель и доставит
акционерам гарантированный минимум дохода в 4%.
Почему бы во Франции не последовать благому примеру, который принес бы
к тому же выгоду, научив бедные классы азам и способам создания
ассоциации? Неисчислимые выгоды ассоциации ясны для каждого, они понятны
всем, но рабочие сами не в состоянии начать дело. Какое громадное дело
совершили богатые, если б предоставили возможность получить эти удобства и
преимущества! Что стоит богатому человеку построить доходный дом, который
дал бы нормальное жилье пятидесяти семействам? Был бы только обеспечен
доход, - а его так легко гарантировать!
Почему Институт, объявляя ежегодно конкурс молодых архитекторов на
создание проектов церквей, дворцов, театров, не объявит, хоть иногда,
конкурс на проект большого здания, дешевого и в то же время здорового?
Почему муниципальный совет Парижа, нередко показывавший пример
отеческой заботливости о страждущих классах, не построит в рабочих районах
образцовых общежитии, где бы можно было сделать первые попытки создания
ассоциации? Желание попасть в такие дома могло бы послужить могучим
стимулом к нравственному совершенствованию трудящихся... и служило бы им
утешительной надеждой. А надежда - великая вещь! Париж сделал бы доброе
дело, поместил бы выгодно капитал, и его пример мог бы побудить
правительство выйти из состояния безжалостного безразличия.
Почему, наконец, капиталистам и фабрикантам не заняться устройством
подобных домов при их фабриках и заводах?
При этом они бы получили выгоду, в наше время отчаянной конкуренции.
Вот как это можно устроить. Уменьшение заработной платы ужасно и
невыносимо именно тем, что заставляет рабочего отказываться от самого
необходимого. В обычных условиях ему для удовлетворения основных
потребностей необходимы в день 3 франка. Если же фабрикант предоставит ему
возможность прожить в ассоциации на полтора франка, то заработная плата
может быть наполовину сокращена в моменты торговых кризисов без того,
чтобы он очень страдал от такого сокращения, которое все же лучше
безработицы, а фабриканту не нужно будет сокращать или приостанавливать
производство.
Надеемся, что мы достаточно четко доказали выгоды, полезность и
легкость устройства _общежитий для рабочих_.
Далее: и строгая справедливость, и выгода капиталиста требуют участия
трудящегося в прибылях производства, являющихся плодом его труда и ума.
Речь идет теперь не о гипотезах, не о проектах, как ни были бы они
легко осуществимы, но уже о совершившихся фактах. Один из наших лучших
друзей, крупный промышленник, сердце которого равно его уму, создал у себя
консультативный комитет из рабочих, предоставив им (помимо заработной
платы) пропорциональную долю в прибылях от своего производства; результаты
уже превзошли его ожидания. Чтобы облегчить всеми возможными средствами
путь тех мудрых и благородных людей, которые захотели бы последовать этому
превосходному примеру, мы даем в сноске сведения об основах этой
организации (*31).
Заметим только, что нынешняя ситуация в промышленности и ряд других
причин не позволили сначала всему числу рабочих воспользоваться той
прибылью, которая им добровольно дарована и в получении которой все они
когда-нибудь примут участие. Мы можем утверждать, что уже после четвертого
заседания консультативного комитета почтенный промышленник, о котором мы
говорим, получил от обращения к рабочим такие результаты, что их можно
было _исчислить примерно уже в 30.000 франков в год прибыли_, являвшейся
результатом экономии или усовершенствования производства.
Подведем итоги. В промышленности играют одинаково важную роль три силы,
три деятеля, три двигателя, права которых одинаково достойны уважения:
капиталист, вкладывающий средства;
специалист, управляющий производством;
работник, производящий товар.
До сих пор труженик получал минимальную долю, не достаточную для
удовлетворения его нужд. Не будет ли человечно и справедливо обеспечить
ему лучшее содержание, прямо или косвенно облегчая его существование
ассоциациями или разрешая ему участие в прибылях, получаемых частично от
его трудов? Допуская, что в крайнем случае, учитывая отвратительные
результаты анархической конкуренции, из-за увеличения заработной платы
доходы капиталиста несколько уменьшатся, то подобный великодушный и
справедливый поступок будет все равно выгоден, так как капиталисты,
несомненно, выиграют от того, что оберегут капиталы и производство от
всяких потрясений: ведь у рабочих в этом случае не будет законной причины
к беспорядкам, к справедливым и болезненным протестам.
Одним словом, люди, страхующие свое имущество от пожара, всегда
казались нам очень благоразумными...
Как мы говорили, господин Гарди и господин де Блессак приехали на
фабрику.
Скоро вдали, со стороны Парижа показался маленький наемный фиакр, также
направлявшийся к фабрике. В этом фиакре находился Роден.
Во время посещения Анжели и Агриколем общежития шайка _волков_,
увеличившаяся по дороге, так как к ней присоединились кабацкие
завсегдатаи, продолжала шествие по направлению к фабрике, куда медленно
двигался и экипаж Родена.
Господин Гарди, выйдя из кареты со своим другом господином де Блессак,
вошел в гостиную дома, который он занимал рядом с фабрикой.
Господин Гарди был среднего роста, изящный и хрупкий, что
свидетельствовало о нервной и впечатлительной натуре. У него был открытый,
широкий бледный лоб, кроткие и в то же время проницательные черные глаза,
честное, умное и располагающее выражение лица. Одно слово вполне может
обрисовать характер господина Гарди: мать прозвала его _Мимозой_!
Действительно, это была одна из тех тонких, чутких, деликатных натур,
открытых и любящих, благородных и великодушных, но в то же время до такой
степени чувствительных, что при малейшем неприятном прикосновении она
разом съеживалась и уходила в себя. Если мы прибавим, что с этой
повышенной чувствительностью соединялась еще страстная любовь к искусству,
изысканный ум, утонченный, рафинированный вкус, то становится почти
непонятным, как мог не сломиться тысячу раз этот нежный, хрупкий человек,
вынужденный постоянно бороться с чуждыми ему интересами: господин Гарди не
раз становился жертвой самых бесчестных поступков, самых горьких
разочарований на поприще промышленника. Страдать ему пришлось очень много:
вынужденный заняться промышленностью, чтобы спасти имя своего отца,
отличавшегося образцовой прямотой и честностью, дела которого после
событий 1815 года оказались запутанными, господин Гарди собственным
трудом, благодаря блестящим способностям достиг одного из самых почетных
мест в промышленном мире. Но для достижения этой цели ему пришлось
перенести множество тайных козней и коварных нападок со стороны
бессовестных конкурентов, одолеть множество ненавистных соперников! При
своей впечатлительности господин Гарди не выдержал бы этой борьбы, впал бы
в скорбное негодование, вызванное низостью врагов. Он изнемог бы в горькой
борьбе с нечестными людьми, если бы у него не было твердой и мудрой
поддержки матери. После дня тягостной борьбы и невыносимого разочарования
возвращаясь домой, он попадал в атмосферу такой благодетельной чистоты,
такой ясной тишины, что разом забывал постыдные вещи, терзавшие его весь
день; раны сердца вмиг излечивались при одном соприкосновении с великой и
прекрасной душой матери, его любовь к ней доходила до настоящего обожания.
Когда она умерла, горесть сына была так глубока и тиха, каковы всегда
неизлечимые горести, делающиеся вечными спутницами человека, частью самой
его жизни и даже имеющие в себе иногда минуты грустного очарования. После
этого страшного несчастья господин Гарди сблизился со своими рабочими; он
всегда был добр и справедлив к ним, но, хотя смерть матери оставила в
сердце неизгладимую пустоту, - потребность в привязанности и желание
сделать других счастливыми возросли соразмерно глубине страдания.
Улучшения нравственного и материального благосостояния окружающих вскоре
стали не просто развлечением, но захватили настолько, что уже не давали
ему углубляться в горе. Постепенно он совсем покинул свет и всецело
отдался трем привязанностям: нежной дружбе к мужчине, в преданности к
которому сосредоточилась вся жажда дружеской близости; страстной и
искренней, как последняя любовь, любви к женщине и отеческой привязанности
к рабочим... Вся его жизнь протекала в этом маленьком мирке, полном
уважения и глубокой благодарности к нему, в мирке, который он, можно
сказать, создал по своему образу и подобию, чтобы найти в нем убежище от
ужасов печальной действительности, и где он окружил себя добрыми, умными
людьми, счастливыми и способными отозваться на все благородные помыслы,
ставшие частью его души. Итак, пережив много горя, господин Гарди к зрелым
годам мог считать себя совершенно счастливым, - насколько это дозволяла
ему любовь к умершей матери, память о которой вечно жила в нем, - так как
у него был верный друг, достойная любви возлюбленная и страстная
привязанность рабочих.
Господин де Блессак, близкий друг господина Гарди, долгое время был
достоин его трогательной братской привязанности. Мы знаем, к какому
дьявольскому способу прибегли Роден и отец д'Эгриньи, чтобы сделать из
этого прямого и искреннего человека орудие своих интриг.
Слегка озябнув от резкого северного ветра, друзья грелись у ярко
пылавшего камина в маленькой гостиной господина Гарди.
- А знаете, милейший Марсель, я явно начинаю стареть! - улыбаясь,
заметил господин Гарди, обращаясь к господину де Блессак. - Я все более и
более чувствую потребность в возвращении домой... Мне становится трудно
покидать привычные места, и я проклинаю все, что принуждает меня уезжать
из этого счастливого уголка Земли.
- И подумать только, - слегка краснея, заметил господин де Блессак, -
подумать только, что вы из-за меня должны были недавно предпринять столь
долгое путешествие!
- А вы разве не сопровождали меня, милый Марсель, в свою очередь, в
путешествии, которое благодаря вам было так же приятно, как было бы
несносно без вас?
- Друг мой, но есть разница! Ведь я ваш вечный неоплатный должник!
- Полноте, дорогой!.. Разве между нами возможны разговоры о твоем и
моем? Ведь что касается доказательств преданности, то давать их не менее
приятно, чем получать...
- О, благородное... благородное сердце!
- Скажите - счастливое! Да, счастливое благодаря последним
привязанностям, для которых оно бьется!
- А кто же больше вас заслуживает такого счастья?
- Своим счастьем я обязан людям, которые после смерти моей матери,
составлявшей всю мою поддержку и силу, явились мне на помощь, когда я
чувствовал себя слишком слабым, чтобы перенести превратности судьбы.
- Слабым?.. Вы, мой друг, такой сильный и энергичный, когда предстоит
сделать доброе дело? Вы, кто боролся с такой энергией и мужеством за
торжество всякой честной и справедливой идеи?
- Это так, но признаюсь, чем я становлюсь старше, тем больше отвращения
внушают мне низкие и постыдные поступки: я чувствую себя не в силах
бороться с ними.
- Нужно будет, у вас будет больше мужества, друг мой!
- Дорогой Марсель! - продолжал господин Гарди со сдержанным сердечным
волнением. - Я вам часто повторял: моим мужеством была моя мать! Видите
ли, друг мой, когда я приходил к ней с растерзанным неблагодарностью
сердцем или возмущенный какой-нибудь грязной интригой, она брала в свои
почтенные руки мою руку и нежным, серьезным голосом говорила: "Дорогой
мальчик! Отчаиваться должны сами неблагодарные и бесчестные! Пожалеем
злых, забудем зло; помнить надо только о добре..." Тогда мое болезненно
сжимавшееся сердце отходило под влиянием святых слов матери, и каждый день
я черпал подле нее силы для новой жестокой борьбы против печальной
необходимости, что неизбежно в моей жизни. К счастью, по воле Господа,
потеряв дорогую матушку, я смог обрести любовь, привязывающую меня к
жизни, без которой я остался бы слабым и обезоруженным. Вы не знаете,
какую драгоценную поддержку я нахожу в вашей дружбе, Марсель!
- Не будем говорить обо мне, - заметил, скрывая смущение, господин де
Блессак. - Поговорим лучше о другом чувстве, почти столь же нежном и
глубоком, как любовь к матери.
- Я вас понимаю, Марсель, - сказал господин Гарди. - Я ничего не могу
от вас скрывать; поэтому в сложных обстоятельствах я обратился за советом
к вам... Да... мне кажется, что с каждым днем мое восхищение этой женщиной
все увеличивается... Ведь только ее я страстно люблю: ни до нее, ни после
я никого никогда не любил и не полюблю... Знаете, Марсель, что делает эту
любовь священной в моих глазах? Моя мать, не подозревая, чем была для меня
Маргарита, постоянно хвалила мне ее!
- Кроме того, в ваших характерах так много поразительного сходства...
Госпожа де Нуази, так же как и вы, обожает свою мать!
- Это правда, Марсель... ее самоотречение в данном случае часто для
меня мучительно... Сколько раз со своей обычной искренностью она мне
говорила: "Я всем для вас пожертвовала... хотя для матери я пожертвую и
вами!"
- Но, слава Богу, друг мой, вам нечего бояться столь жестокого
испытания... Вы сами мне сказали, что ее мать отказалась от мысли ехать в
Америку, где господин де Нуази, по-видимому, прекрасно устроился и
нисколько не беспокоится о жене... Благодаря скромной преданности той
превосходной женщины, которая воспитала Маргариту, ваша любовь окружена
непроницаемой тайной... Что же может нарушить эту тайну теперь?
- Ничто, о да, ничто! - воскликнул господин Гарди. - Я теперь почти
уверен в этом...
- Что хотите вы сказать, друг мой?
- Я не знаю, должен ли я говорить об этом...
- Неужели я позволил себе нескромность?
- Вы... дорогой Марсель?.. Как вы могли так подумать? - с дружеским
упреком заметил Гарди. - Нет... это совсем не то... я люблю говорить о
своем счастье, когда я вполне в нем уверен, а моему некоему
очаровательному проекту не хватает еще...
Вошедший слуга помешал ему окончить и доложил:
- Сударь, там какой-то пожилой господин желает вас видеть по очень
спешному делу...
- Уже!.. - с легким нетерпением воскликнул господин Гарди. - Вы
позволите, друг мой? - обратился он к господину де Блессак и, заметив, что
последний хочет удалиться в соседнюю комнату, прибавил, улыбаясь: - Нет,
нет, оставайтесь... в вашем присутствии разговор быстрей закончится!..
- Но если это деловой разговор?
- Мои дела ведутся открыто, вы знаете... Попросите этого господина
войти.
- Извозчик спрашивает, можно ли ему уехать, - оказал слуга.
- Конечно, нет... он должен отвезти господина де Блессак в Париж...
пусть ждет.
Слуга вышел и тотчас же возвратился с Роденом, с которым господин де
Блессак не был знаком, так как переговоры о его предательстве велись через
третье лицо.
- Господин Гарди? - спросил Роден, почтительно кланяясь и вопросительно
глядя на обоих друзей.
- Это я, что вы желаете? - приветливо отвечал фабрикант.
Жалкий вид плохо одетого старика навел его на мысль, что тот пришел с
просьбой о помощи.
- Господин... Франсуа Гарди? - повторил Роден, как бы желая
удостовериться в полном тождестве.
- Я имел честь сказать вам, что это я...
- Я должен сделать вам конфиденциальное сообщение, - сказал Роден.
- Можете говорить... этот господин мой друг, - отвечал Гарди, указывая
на господина де Блессак.
- Все-таки... я желал бы поговорить... наедине...
Господин де Блессак хотел уже выйти, но взгляд господина Гарди его
остановил. Фабрикант ласково обратился к Родену, подумав, что, быть может,
присутствие постороннего лица стесняет его в его просьбе:
- Простите, дело это касается вас или меня? Для кого из нас вы желаете
сохранить разговор втайне?
- Для вас... исключительно для вас!
- Тогда... - с удивлением сказал господин Гарди, - прошу вас
начинать... у меня нет тайн от моего друга...
После нескольких минут молчания Роден заговорил, обращаясь к господину
Гарди:
- Я знаю, что вы достойны тех похвал, которые раздаются в ваш адрес,
поэтому... вы заслуживаете симпатии любого честного человека...
- Надеюсь...
- И, как честный человек, я пришел оказать вам услугу.
- Какую услугу?
- Я пришел открыть вам ужасное предательство, жертвой которого вы
стали.
- Мне кажется, что вы ошибаетесь...
- У меня есть доказательства.
- Доказательства?
- Да, письменные доказательства... той измены, которую я хочу вам
открыть... Они здесь... со мною. Человек, которого вы считаете своим
другом... вас бесчестно предал...
- Его имя?
- Господин Марсель де Блессак, - отвечал Роден.
При этих словах де Блессак задрожал. Мертвенно бледный, словно
пораженный громом, он едва мог прошептать прерывающимся голосом:
- Ме... месье...
Не взглянув на друга, не замечая ужасного смущения, господин Гарди
схватил его за руку и воскликнул:
- Тише... молчите... друг мой... - А затем с блестящим от негодования
взором, не сводя с Родена глаз, он произнес презрительно и уничтожающе:
- А!.. вы обвиняете господина де Блессак?
- Обвиняю! - ясно произнес Роден.
- А вы его знаете?
- Я его никогда не видел...
- В чем же вы его упрекаете?.. Как осмеливаетесь вы говорить, что он
мне изменил?
- Позвольте... два слова! - сказал Роден с волнением, которое он,
казалось, насилу сдерживал. - Как вы думаете: честный человек, видя, что
другого честного человека готов задушить злодей, должен или не должен
крикнуть: берегись... душат?
- Конечно... но какое отношение...
- По-моему, иногда предательство столь же преступно, как и убийство...
Поэтому я и решился стать между палачом и его жертвой...
- Палач? Жертва? - все с большим и большим удивлением переспрашивал
господин Гарди.
- Почерк господина де Блессак вам, конечно, знаком? - спросил Роден.
- Да!
- Тогда прочтите это...
И Роден подал господину Гарди письмо, вынув его из кармана.
В эту минуту фабрикант в первый раз взглянул на своего друга... и
невольно отступил на шаг, пораженный смертельной бледностью этого
человека, который, не обладая обычным для изменников наглым бесстыдством,
вынужден был молчать.
- Марсель! - с ужасом воскликнул господин Гарди, лицо которого
исказилось от неожиданного удара. - Марсель!.. как вы бледны!.. отчего вы
не отвечаете!..
- Марсель!.. так это вы господин де Блессак? - притворяясь огорченным и
удивленным, промолвил Роден. - Ах... если бы я знал...
- Да разве вы не слышите, Марсель, что говорит этот человек? -
воскликнул фабрикант. - Он утверждает, что вы мне подло изменили...
И он схватил руку друга. Рука была холодна как лед.
- О Боже! Он молчит... он не отвечает ни слова! - и господин Гарди в
ужасе отступил.
- Раз я нахожусь в присутствии господина де Блессак, - сказал Роден, -
то я принужден спросить его, осмелится ли он отрицать, что несколько раз
писал в Париж, на улицу Милье-дез-Урсен, на имя господина Родена?
Господин де Блессак молчал.
Господин Гарди, не веря собственным ушам, судорожно развернул поданное
ему Роденом письмо... и прочитал несколько строк, прерывая чтение
восклицаниями горестного изумления. Ему не нужно было читать письмо до
конца, чтобы убедиться в ужасном предательстве своего друга. Господин
Гарди пошатнулся... При этом страшном открытии, заглянув в эту бездну
низости и подлости, он почувствовал, как закружилась его голова, и он едва
устоял на ногах. Проклятое письмо выпало из его дрожащих рук. Но вскоре
гнев, презрение и негодование вернули ему силы, и он бросился,
побледневший и страшный, на господина де Блессак.
- Негодяй!!! - воскликнул он, уже занеся для удара руку, но,
опомнившись вовремя, с ужасающим спокойствием промолвил: - Нет... это
значило бы замарать свою руку!.. - И, обернувшись к Родену, он прибавил: -
Не коснуться щеки предателя должна моя рука... а пожать благородную руку,
решившуюся мужественно сорвать маску с изменника и подлеца...
Растерявшись от стыда, господин де Блессак пробормотал:
- Я... готов дать вам удовлетворение... я...
Он не смог закончить. За дверьми послышались голоса, и в комнату
вбежала, отстраняя удерживавшего ее слугу, пожилая женщина, взволнованно
повторяя:
- Я говорю вам, что мне необходимо видеть вашего господина
немедленно...
Услыхав этот голос и увидав бледную, заплаканную, испуганную женщину,
господин Гарди забыл об изменнике, Родене, о гнусном предательстве и, со
предметом зависти и посрамления для других конкурентов... А вот теперь,
вместо расчетливого, черствого дельца, давайте возьмем человека,
соединяющего математический ум с добрым и благородным сердцем, с чисто
евангельскими чувствами, с обширным и возвышенным кругозором: если этот
человек распространит свою горячую заботу не только на материальное
улучшение быта рабочих, но и на их нравственное совершенствование,
стараясь всеми способами развивать ум и возвышать сердца; если этот
человек силой авторитета, заслуженного благодеяниями, возьмет на себя
обязанность _руководить душами_ трехсот существ, зависящих от него; если
он поведет тех, кого он будет называть уже не рабочими, но братьями, -
если он поведет их по благородному и прямому пути, стараясь развить в них
любовь к знанию, к искусству; если он сумеет сделать их счастливыми и
заставит гордиться тем положением, которое многими принимается со слезами
проклятий и отчаяния... тогда... этот человек, м-ль Анжель... это... Но
Бог мой! Вот и он... он иначе и не мог явиться как среди благословений!..
Смотрите... вот господин Гарди!
- Ах, господин Агриколь, - сказала взволнованная Анжель, отирая слезы.
- Его нужно встречать только со сложенными в знак благодарности руками!
- Взгляните... посмотрите на это благородное и доброе лицо: оно вполне
отражает его поразительную душу!
Действительно, в эту самую минуту во двор въехала почтовая карета, где
сидел господин Гарди вместе с господином де Блессаком, недостойным другом,
который так низко ему изменял.
Несколько слов по поводу фактов, изложенных нами выше в форме беседы и
касающихся организации труда, - вопроса капитального, которым мы еще
займемся в этой книге.
Несмотря на более или менее официальные речи более или менее _серьезных
людей_ (мы считаем, что этим тяжелым эпитетом немножко злоупотребляют) о
_процветании страны_, один факт является абсолютно неоспоримым: никогда
еще положение трудящихся классов не было хуже; никогда еще не было так
несоразмерно соотношение между заработком и потребностями трудящихся,
несмотря на скромность их требований.
Несомненным доказательством верности этого является все более и более
усиливающееся в богатых классах стремление помогать тем, кто так жестоко
страдает. Устройство яслей и приютов для бедных детей, организация
филантропических учреждений и т.д. доказывают в достаточной мере, что
счастливые мира сего предчувствуют, что, несмотря на официальные заверения
по поводу _всеобщего благополучия_, страшные бедствия, грозящие в будущем,
зреют в недрах общества. Как ни великодушны эти отдельные индивидуальные
попытки, но пока они явно недостаточны. Только наши правители могли бы
предпринять действенные шаги... но они от этого уклоняются. Наши
_серьезные_ люди _серьезно_ обсуждают значение дипломатических отношений с
Мономотапой или другие столь же _серьезные_ дела, но отдают на волю
частной благотворительности или произвола капиталистов и фабрикантов все
более и более достойную сожаления судьбу громадного населения, развитого,
трудолюбивого, _все более и более понимающего свои права и свою силу_, но
до такой степени изголодавшегося благодаря бедствиям, обусловленным
безжалостной конкуренцией, настолько изголодавшегося, что у него часто нет
даже работы, которая позволила бы ему хоть как-то сводить концы с концами.
Да... _серьезные_ люди не желают соблаговолить подумать об этих великих
бедствиях... _Государственные люди_ презрительно улыбаются при одной
мысли, что их имя может быть связано с почином, который сразу бы доставил
им громадную и благотворную популярность. Да... все предпочитают
дожидаться момента, когда социальный вопрос вспыхнет, как молния...
Тогда... посреди такого потрясения, от которого пошатнется весь мир, мы
увидим, что станет со всеми этими серьезными вопросами и серьезными людьми
нашего времени! И вот, во имя счастья, во имя спокойствия, во имя общего
спасения, чтобы избежать мрачного будущего или по крайней мере отдалить
его, приходится обращаться к сочувствию частных лиц, насколько это
возможно...
Мы давно уже сказали: _если б богатые знали!!_ И повторим к чести
человечества, что _когда_ богатые знают, то они делают добро разумно и
щедро. Постараемся доказать и им, и тем, от кого зависит эта бесчисленная
толпа трудящихся, что они могут быть и благословляемы и обожаемы _без
всяких личных издержек_ с их стороны.
Мы говорили об _общежитиях_ для рабочих, указывая на возможность дать
им за минимальную плату здоровье и хорошо отапливаемое жилье. Это благое
начинание могло быть осуществлено в 1829 году благодаря милосердным
побуждениям мадемуазель Амели де Витролль (*30). В данный момент в Англии
лорд Эшли стал во главе компании, которая преследует ту же цель и доставит
акционерам гарантированный минимум дохода в 4%.
Почему бы во Франции не последовать благому примеру, который принес бы
к тому же выгоду, научив бедные классы азам и способам создания
ассоциации? Неисчислимые выгоды ассоциации ясны для каждого, они понятны
всем, но рабочие сами не в состоянии начать дело. Какое громадное дело
совершили богатые, если б предоставили возможность получить эти удобства и
преимущества! Что стоит богатому человеку построить доходный дом, который
дал бы нормальное жилье пятидесяти семействам? Был бы только обеспечен
доход, - а его так легко гарантировать!
Почему Институт, объявляя ежегодно конкурс молодых архитекторов на
создание проектов церквей, дворцов, театров, не объявит, хоть иногда,
конкурс на проект большого здания, дешевого и в то же время здорового?
Почему муниципальный совет Парижа, нередко показывавший пример
отеческой заботливости о страждущих классах, не построит в рабочих районах
образцовых общежитии, где бы можно было сделать первые попытки создания
ассоциации? Желание попасть в такие дома могло бы послужить могучим
стимулом к нравственному совершенствованию трудящихся... и служило бы им
утешительной надеждой. А надежда - великая вещь! Париж сделал бы доброе
дело, поместил бы выгодно капитал, и его пример мог бы побудить
правительство выйти из состояния безжалостного безразличия.
Почему, наконец, капиталистам и фабрикантам не заняться устройством
подобных домов при их фабриках и заводах?
При этом они бы получили выгоду, в наше время отчаянной конкуренции.
Вот как это можно устроить. Уменьшение заработной платы ужасно и
невыносимо именно тем, что заставляет рабочего отказываться от самого
необходимого. В обычных условиях ему для удовлетворения основных
потребностей необходимы в день 3 франка. Если же фабрикант предоставит ему
возможность прожить в ассоциации на полтора франка, то заработная плата
может быть наполовину сокращена в моменты торговых кризисов без того,
чтобы он очень страдал от такого сокращения, которое все же лучше
безработицы, а фабриканту не нужно будет сокращать или приостанавливать
производство.
Надеемся, что мы достаточно четко доказали выгоды, полезность и
легкость устройства _общежитий для рабочих_.
Далее: и строгая справедливость, и выгода капиталиста требуют участия
трудящегося в прибылях производства, являющихся плодом его труда и ума.
Речь идет теперь не о гипотезах, не о проектах, как ни были бы они
легко осуществимы, но уже о совершившихся фактах. Один из наших лучших
друзей, крупный промышленник, сердце которого равно его уму, создал у себя
консультативный комитет из рабочих, предоставив им (помимо заработной
платы) пропорциональную долю в прибылях от своего производства; результаты
уже превзошли его ожидания. Чтобы облегчить всеми возможными средствами
путь тех мудрых и благородных людей, которые захотели бы последовать этому
превосходному примеру, мы даем в сноске сведения об основах этой
организации (*31).
Заметим только, что нынешняя ситуация в промышленности и ряд других
причин не позволили сначала всему числу рабочих воспользоваться той
прибылью, которая им добровольно дарована и в получении которой все они
когда-нибудь примут участие. Мы можем утверждать, что уже после четвертого
заседания консультативного комитета почтенный промышленник, о котором мы
говорим, получил от обращения к рабочим такие результаты, что их можно
было _исчислить примерно уже в 30.000 франков в год прибыли_, являвшейся
результатом экономии или усовершенствования производства.
Подведем итоги. В промышленности играют одинаково важную роль три силы,
три деятеля, три двигателя, права которых одинаково достойны уважения:
капиталист, вкладывающий средства;
специалист, управляющий производством;
работник, производящий товар.
До сих пор труженик получал минимальную долю, не достаточную для
удовлетворения его нужд. Не будет ли человечно и справедливо обеспечить
ему лучшее содержание, прямо или косвенно облегчая его существование
ассоциациями или разрешая ему участие в прибылях, получаемых частично от
его трудов? Допуская, что в крайнем случае, учитывая отвратительные
результаты анархической конкуренции, из-за увеличения заработной платы
доходы капиталиста несколько уменьшатся, то подобный великодушный и
справедливый поступок будет все равно выгоден, так как капиталисты,
несомненно, выиграют от того, что оберегут капиталы и производство от
всяких потрясений: ведь у рабочих в этом случае не будет законной причины
к беспорядкам, к справедливым и болезненным протестам.
Одним словом, люди, страхующие свое имущество от пожара, всегда
казались нам очень благоразумными...
Как мы говорили, господин Гарди и господин де Блессак приехали на
фабрику.
Скоро вдали, со стороны Парижа показался маленький наемный фиакр, также
направлявшийся к фабрике. В этом фиакре находился Роден.
Во время посещения Анжели и Агриколем общежития шайка _волков_,
увеличившаяся по дороге, так как к ней присоединились кабацкие
завсегдатаи, продолжала шествие по направлению к фабрике, куда медленно
двигался и экипаж Родена.
Господин Гарди, выйдя из кареты со своим другом господином де Блессак,
вошел в гостиную дома, который он занимал рядом с фабрикой.
Господин Гарди был среднего роста, изящный и хрупкий, что
свидетельствовало о нервной и впечатлительной натуре. У него был открытый,
широкий бледный лоб, кроткие и в то же время проницательные черные глаза,
честное, умное и располагающее выражение лица. Одно слово вполне может
обрисовать характер господина Гарди: мать прозвала его _Мимозой_!
Действительно, это была одна из тех тонких, чутких, деликатных натур,
открытых и любящих, благородных и великодушных, но в то же время до такой
степени чувствительных, что при малейшем неприятном прикосновении она
разом съеживалась и уходила в себя. Если мы прибавим, что с этой
повышенной чувствительностью соединялась еще страстная любовь к искусству,
изысканный ум, утонченный, рафинированный вкус, то становится почти
непонятным, как мог не сломиться тысячу раз этот нежный, хрупкий человек,
вынужденный постоянно бороться с чуждыми ему интересами: господин Гарди не
раз становился жертвой самых бесчестных поступков, самых горьких
разочарований на поприще промышленника. Страдать ему пришлось очень много:
вынужденный заняться промышленностью, чтобы спасти имя своего отца,
отличавшегося образцовой прямотой и честностью, дела которого после
событий 1815 года оказались запутанными, господин Гарди собственным
трудом, благодаря блестящим способностям достиг одного из самых почетных
мест в промышленном мире. Но для достижения этой цели ему пришлось
перенести множество тайных козней и коварных нападок со стороны
бессовестных конкурентов, одолеть множество ненавистных соперников! При
своей впечатлительности господин Гарди не выдержал бы этой борьбы, впал бы
в скорбное негодование, вызванное низостью врагов. Он изнемог бы в горькой
борьбе с нечестными людьми, если бы у него не было твердой и мудрой
поддержки матери. После дня тягостной борьбы и невыносимого разочарования
возвращаясь домой, он попадал в атмосферу такой благодетельной чистоты,
такой ясной тишины, что разом забывал постыдные вещи, терзавшие его весь
день; раны сердца вмиг излечивались при одном соприкосновении с великой и
прекрасной душой матери, его любовь к ней доходила до настоящего обожания.
Когда она умерла, горесть сына была так глубока и тиха, каковы всегда
неизлечимые горести, делающиеся вечными спутницами человека, частью самой
его жизни и даже имеющие в себе иногда минуты грустного очарования. После
этого страшного несчастья господин Гарди сблизился со своими рабочими; он
всегда был добр и справедлив к ним, но, хотя смерть матери оставила в
сердце неизгладимую пустоту, - потребность в привязанности и желание
сделать других счастливыми возросли соразмерно глубине страдания.
Улучшения нравственного и материального благосостояния окружающих вскоре
стали не просто развлечением, но захватили настолько, что уже не давали
ему углубляться в горе. Постепенно он совсем покинул свет и всецело
отдался трем привязанностям: нежной дружбе к мужчине, в преданности к
которому сосредоточилась вся жажда дружеской близости; страстной и
искренней, как последняя любовь, любви к женщине и отеческой привязанности
к рабочим... Вся его жизнь протекала в этом маленьком мирке, полном
уважения и глубокой благодарности к нему, в мирке, который он, можно
сказать, создал по своему образу и подобию, чтобы найти в нем убежище от
ужасов печальной действительности, и где он окружил себя добрыми, умными
людьми, счастливыми и способными отозваться на все благородные помыслы,
ставшие частью его души. Итак, пережив много горя, господин Гарди к зрелым
годам мог считать себя совершенно счастливым, - насколько это дозволяла
ему любовь к умершей матери, память о которой вечно жила в нем, - так как
у него был верный друг, достойная любви возлюбленная и страстная
привязанность рабочих.
Господин де Блессак, близкий друг господина Гарди, долгое время был
достоин его трогательной братской привязанности. Мы знаем, к какому
дьявольскому способу прибегли Роден и отец д'Эгриньи, чтобы сделать из
этого прямого и искреннего человека орудие своих интриг.
Слегка озябнув от резкого северного ветра, друзья грелись у ярко
пылавшего камина в маленькой гостиной господина Гарди.
- А знаете, милейший Марсель, я явно начинаю стареть! - улыбаясь,
заметил господин Гарди, обращаясь к господину де Блессак. - Я все более и
более чувствую потребность в возвращении домой... Мне становится трудно
покидать привычные места, и я проклинаю все, что принуждает меня уезжать
из этого счастливого уголка Земли.
- И подумать только, - слегка краснея, заметил господин де Блессак, -
подумать только, что вы из-за меня должны были недавно предпринять столь
долгое путешествие!
- А вы разве не сопровождали меня, милый Марсель, в свою очередь, в
путешествии, которое благодаря вам было так же приятно, как было бы
несносно без вас?
- Друг мой, но есть разница! Ведь я ваш вечный неоплатный должник!
- Полноте, дорогой!.. Разве между нами возможны разговоры о твоем и
моем? Ведь что касается доказательств преданности, то давать их не менее
приятно, чем получать...
- О, благородное... благородное сердце!
- Скажите - счастливое! Да, счастливое благодаря последним
привязанностям, для которых оно бьется!
- А кто же больше вас заслуживает такого счастья?
- Своим счастьем я обязан людям, которые после смерти моей матери,
составлявшей всю мою поддержку и силу, явились мне на помощь, когда я
чувствовал себя слишком слабым, чтобы перенести превратности судьбы.
- Слабым?.. Вы, мой друг, такой сильный и энергичный, когда предстоит
сделать доброе дело? Вы, кто боролся с такой энергией и мужеством за
торжество всякой честной и справедливой идеи?
- Это так, но признаюсь, чем я становлюсь старше, тем больше отвращения
внушают мне низкие и постыдные поступки: я чувствую себя не в силах
бороться с ними.
- Нужно будет, у вас будет больше мужества, друг мой!
- Дорогой Марсель! - продолжал господин Гарди со сдержанным сердечным
волнением. - Я вам часто повторял: моим мужеством была моя мать! Видите
ли, друг мой, когда я приходил к ней с растерзанным неблагодарностью
сердцем или возмущенный какой-нибудь грязной интригой, она брала в свои
почтенные руки мою руку и нежным, серьезным голосом говорила: "Дорогой
мальчик! Отчаиваться должны сами неблагодарные и бесчестные! Пожалеем
злых, забудем зло; помнить надо только о добре..." Тогда мое болезненно
сжимавшееся сердце отходило под влиянием святых слов матери, и каждый день
я черпал подле нее силы для новой жестокой борьбы против печальной
необходимости, что неизбежно в моей жизни. К счастью, по воле Господа,
потеряв дорогую матушку, я смог обрести любовь, привязывающую меня к
жизни, без которой я остался бы слабым и обезоруженным. Вы не знаете,
какую драгоценную поддержку я нахожу в вашей дружбе, Марсель!
- Не будем говорить обо мне, - заметил, скрывая смущение, господин де
Блессак. - Поговорим лучше о другом чувстве, почти столь же нежном и
глубоком, как любовь к матери.
- Я вас понимаю, Марсель, - сказал господин Гарди. - Я ничего не могу
от вас скрывать; поэтому в сложных обстоятельствах я обратился за советом
к вам... Да... мне кажется, что с каждым днем мое восхищение этой женщиной
все увеличивается... Ведь только ее я страстно люблю: ни до нее, ни после
я никого никогда не любил и не полюблю... Знаете, Марсель, что делает эту
любовь священной в моих глазах? Моя мать, не подозревая, чем была для меня
Маргарита, постоянно хвалила мне ее!
- Кроме того, в ваших характерах так много поразительного сходства...
Госпожа де Нуази, так же как и вы, обожает свою мать!
- Это правда, Марсель... ее самоотречение в данном случае часто для
меня мучительно... Сколько раз со своей обычной искренностью она мне
говорила: "Я всем для вас пожертвовала... хотя для матери я пожертвую и
вами!"
- Но, слава Богу, друг мой, вам нечего бояться столь жестокого
испытания... Вы сами мне сказали, что ее мать отказалась от мысли ехать в
Америку, где господин де Нуази, по-видимому, прекрасно устроился и
нисколько не беспокоится о жене... Благодаря скромной преданности той
превосходной женщины, которая воспитала Маргариту, ваша любовь окружена
непроницаемой тайной... Что же может нарушить эту тайну теперь?
- Ничто, о да, ничто! - воскликнул господин Гарди. - Я теперь почти
уверен в этом...
- Что хотите вы сказать, друг мой?
- Я не знаю, должен ли я говорить об этом...
- Неужели я позволил себе нескромность?
- Вы... дорогой Марсель?.. Как вы могли так подумать? - с дружеским
упреком заметил Гарди. - Нет... это совсем не то... я люблю говорить о
своем счастье, когда я вполне в нем уверен, а моему некоему
очаровательному проекту не хватает еще...
Вошедший слуга помешал ему окончить и доложил:
- Сударь, там какой-то пожилой господин желает вас видеть по очень
спешному делу...
- Уже!.. - с легким нетерпением воскликнул господин Гарди. - Вы
позволите, друг мой? - обратился он к господину де Блессак и, заметив, что
последний хочет удалиться в соседнюю комнату, прибавил, улыбаясь: - Нет,
нет, оставайтесь... в вашем присутствии разговор быстрей закончится!..
- Но если это деловой разговор?
- Мои дела ведутся открыто, вы знаете... Попросите этого господина
войти.
- Извозчик спрашивает, можно ли ему уехать, - оказал слуга.
- Конечно, нет... он должен отвезти господина де Блессак в Париж...
пусть ждет.
Слуга вышел и тотчас же возвратился с Роденом, с которым господин де
Блессак не был знаком, так как переговоры о его предательстве велись через
третье лицо.
- Господин Гарди? - спросил Роден, почтительно кланяясь и вопросительно
глядя на обоих друзей.
- Это я, что вы желаете? - приветливо отвечал фабрикант.
Жалкий вид плохо одетого старика навел его на мысль, что тот пришел с
просьбой о помощи.
- Господин... Франсуа Гарди? - повторил Роден, как бы желая
удостовериться в полном тождестве.
- Я имел честь сказать вам, что это я...
- Я должен сделать вам конфиденциальное сообщение, - сказал Роден.
- Можете говорить... этот господин мой друг, - отвечал Гарди, указывая
на господина де Блессак.
- Все-таки... я желал бы поговорить... наедине...
Господин де Блессак хотел уже выйти, но взгляд господина Гарди его
остановил. Фабрикант ласково обратился к Родену, подумав, что, быть может,
присутствие постороннего лица стесняет его в его просьбе:
- Простите, дело это касается вас или меня? Для кого из нас вы желаете
сохранить разговор втайне?
- Для вас... исключительно для вас!
- Тогда... - с удивлением сказал господин Гарди, - прошу вас
начинать... у меня нет тайн от моего друга...
После нескольких минут молчания Роден заговорил, обращаясь к господину
Гарди:
- Я знаю, что вы достойны тех похвал, которые раздаются в ваш адрес,
поэтому... вы заслуживаете симпатии любого честного человека...
- Надеюсь...
- И, как честный человек, я пришел оказать вам услугу.
- Какую услугу?
- Я пришел открыть вам ужасное предательство, жертвой которого вы
стали.
- Мне кажется, что вы ошибаетесь...
- У меня есть доказательства.
- Доказательства?
- Да, письменные доказательства... той измены, которую я хочу вам
открыть... Они здесь... со мною. Человек, которого вы считаете своим
другом... вас бесчестно предал...
- Его имя?
- Господин Марсель де Блессак, - отвечал Роден.
При этих словах де Блессак задрожал. Мертвенно бледный, словно
пораженный громом, он едва мог прошептать прерывающимся голосом:
- Ме... месье...
Не взглянув на друга, не замечая ужасного смущения, господин Гарди
схватил его за руку и воскликнул:
- Тише... молчите... друг мой... - А затем с блестящим от негодования
взором, не сводя с Родена глаз, он произнес презрительно и уничтожающе:
- А!.. вы обвиняете господина де Блессак?
- Обвиняю! - ясно произнес Роден.
- А вы его знаете?
- Я его никогда не видел...
- В чем же вы его упрекаете?.. Как осмеливаетесь вы говорить, что он
мне изменил?
- Позвольте... два слова! - сказал Роден с волнением, которое он,
казалось, насилу сдерживал. - Как вы думаете: честный человек, видя, что
другого честного человека готов задушить злодей, должен или не должен
крикнуть: берегись... душат?
- Конечно... но какое отношение...
- По-моему, иногда предательство столь же преступно, как и убийство...
Поэтому я и решился стать между палачом и его жертвой...
- Палач? Жертва? - все с большим и большим удивлением переспрашивал
господин Гарди.
- Почерк господина де Блессак вам, конечно, знаком? - спросил Роден.
- Да!
- Тогда прочтите это...
И Роден подал господину Гарди письмо, вынув его из кармана.
В эту минуту фабрикант в первый раз взглянул на своего друга... и
невольно отступил на шаг, пораженный смертельной бледностью этого
человека, который, не обладая обычным для изменников наглым бесстыдством,
вынужден был молчать.
- Марсель! - с ужасом воскликнул господин Гарди, лицо которого
исказилось от неожиданного удара. - Марсель!.. как вы бледны!.. отчего вы
не отвечаете!..
- Марсель!.. так это вы господин де Блессак? - притворяясь огорченным и
удивленным, промолвил Роден. - Ах... если бы я знал...
- Да разве вы не слышите, Марсель, что говорит этот человек? -
воскликнул фабрикант. - Он утверждает, что вы мне подло изменили...
И он схватил руку друга. Рука была холодна как лед.
- О Боже! Он молчит... он не отвечает ни слова! - и господин Гарди в
ужасе отступил.
- Раз я нахожусь в присутствии господина де Блессак, - сказал Роден, -
то я принужден спросить его, осмелится ли он отрицать, что несколько раз
писал в Париж, на улицу Милье-дез-Урсен, на имя господина Родена?
Господин де Блессак молчал.
Господин Гарди, не веря собственным ушам, судорожно развернул поданное
ему Роденом письмо... и прочитал несколько строк, прерывая чтение
восклицаниями горестного изумления. Ему не нужно было читать письмо до
конца, чтобы убедиться в ужасном предательстве своего друга. Господин
Гарди пошатнулся... При этом страшном открытии, заглянув в эту бездну
низости и подлости, он почувствовал, как закружилась его голова, и он едва
устоял на ногах. Проклятое письмо выпало из его дрожащих рук. Но вскоре
гнев, презрение и негодование вернули ему силы, и он бросился,
побледневший и страшный, на господина де Блессак.
- Негодяй!!! - воскликнул он, уже занеся для удара руку, но,
опомнившись вовремя, с ужасающим спокойствием промолвил: - Нет... это
значило бы замарать свою руку!.. - И, обернувшись к Родену, он прибавил: -
Не коснуться щеки предателя должна моя рука... а пожать благородную руку,
решившуюся мужественно сорвать маску с изменника и подлеца...
Растерявшись от стыда, господин де Блессак пробормотал:
- Я... готов дать вам удовлетворение... я...
Он не смог закончить. За дверьми послышались голоса, и в комнату
вбежала, отстраняя удерживавшего ее слугу, пожилая женщина, взволнованно
повторяя:
- Я говорю вам, что мне необходимо видеть вашего господина
немедленно...
Услыхав этот голос и увидав бледную, заплаканную, испуганную женщину,
господин Гарди забыл об изменнике, Родене, о гнусном предательстве и, со