Сюзанна Кэри. Агасфер (Вечный Жид) (том 2)

никого, кто умел бы придавать своим убеждениям более вызывающую окраску, а
своей вере еще более вызывающий оттенок; и его расчет правилен, потому что
эта развязная и небрежная манера в беседе о самых святых вещах возбуждает
любопытство и внимание даже равнодушных людей. К счастью, обстоятельства
сложились так, что он без всякого опасения может весьма резко нападать на
наших врагов, что, конечно, поощряет его к дальнейшим подвигам и приносит
ореол мученика. Словом, он наш, и мы должны устроить ему этот брак. Кроме
того, вы знаете, что он обязуется внести в общество св.Марии сто тысяч
франков в тот день, когда состояние мадемуазель де Бодрикур попадет в его
руки.
- Я никогда не сомневалась в прекрасном отношении господина де Бризвиля
к нашему святому и достойному сочувствия набожного человека делу, -
сдержанно заметила настоятельница. - Но я никак не ожидала встретить такое
сопротивление со стороны молодой девушки.
- Как так?
- Эта девица, которую я до сих пор считала воплощенной кротостью,
скромностью и даже, говоря по правде, полной дурой, вместо радости по
поводу брака, которой я ожидала, испросила времени для размышления!
- Скажите, пожалуйста, какая досада!
- Она оказывает упорное пассивное сопротивление. Напрасно я стараюсь ей
втолковать, что в ее положении совершенно одинокой девушки, без родных и
без друзей, предоставленной только моим заботам, она должна на все
смотреть моими глазами и слышать моими ушами, и когда я говорю, что этот
брак для нее самый подходящий, то она должна соглашаться на него слепо и
без размышлений...
- Несомненно. Нельзя сказать более разумно.
- А между тем я получаю в ответ, что она желает сама повидать господина
де Бризвиля и узнать его характер, прежде чем решиться!
- Но ведь это нелепо!.. Если вы ей ручаетесь за желательность этого
союза...
- Впрочем, сегодня утром я заметила мадемуазель де Бодрикур, что до сих
пор я употребляла по отношению к ней только мягкость и убеждение, но что
дальше, для ее же собственной пользы... вопреки моему желанию... я буду
вынуждена действовать на ее упорство строгостью... Я сказала ей, что
должна буду отделить ее от подруг, посадить в отдельную келью и держать в
одиночестве, пока она не решится, наконец, стать счастливой, выйдя замуж
за достойного человека.
- И эти угрозы?..
- Будут, вероятно, иметь успех... Она вела переписку с одной подругой
по пансиону, в провинции... Я прекратила эту переписку, находя ее
опасной... Теперь девушка будет находиться исключительно под моим
влиянием, и я надеюсь, что мы своего достигнем. Видите, дорогая дочь, как
трудно бывает иногда совершить самое доброе дело.
- Я также уверена, что господин де Бризвиль не ограничится первым
обещанием. Я ручаюсь, что если он женится на мадемуазель де Бодрикур,
то...
- Вы знаете, дорогая дочь, - прервала ее настоятельница, - что если бы
дело касалось лично меня, то я бы от всего отказалась... Но жертвовать в
общину - это жертвовать Богу... и я не могу мешать господину де Бризвилю
увеличивать число его добрых дел... Тем более что с нами случилась крупная
неприятность...
- В чем дело, матушка?
- Монастырь Святого Сердца оспаривает у нас одно имение, вполне нам
подходящее... Этакая ненасытная жадность! Я поговорила об этом довольно
серьезно с настоятельницей.
- Она мне об этом говорила и винит во всем эконома, - отвечала княгиня.
- А! так вы ее видите, дорогая дочь? - с живейшим любопытством спросила
мать Перпетю.
- Я встречалась с ней у кардинала... - не без легкого замешательства
ответила княгиня.
Настоятельница, казалось, не заметила этого.
- Я, право, не понимаю, почему наша община возбуждает такую зависть у
монастыря Святого Сердца!.. Нет таких гадких сплетен, которых бы они о нас
не распространяли... По-видимому, некоторые особы ревнуют к чужим успехам!
- Ну, полноте, дорогая матушка, - примиряющим тоном заговорила княгиня.
- Нужно надеяться, что дар господина де Бризвиля поможет вам осилить
соперников. В этом браке заключается двойная выгода, так как состояние
попадает в руки человека, вполне нам преданного и который употребит его
для нашей пользы... С сотней тысяч годового дохода положение нашего
яростного защитника будет неизмеримо крепче, а у нас будет, наконец,
человек, достойный нашего дела, и нам уже не придется прибегать к
какому-то Дюмулену.
- Но талантливый все-таки человек этот Дюмулен! Я считаю, что его стиль
- это стиль святого Бернара, разгневанного нечестием века!
- Увы, если бы вы знали, матушка, каков святой Бернар этот месье
Дюмулен!! Но я не хочу осквернять ваш слух... Одно могу сказать, что такие
защитники скорее вредят святому делу! Однако прощайте, дорогая матушка...
До свиданья. Итак, караульте сегодня хорошенько, особенно этой ночью...
Возвращение солдата грозит бедой!
- Будьте спокойны... Ах, я и забыла. Флорина просила меня уговорить вас
оказать ей милость, взяв ее в услужение; вы знаете, как преданно она
наблюдала за вашей несчастной племянницей... Я думаю, что можно ее
вознаградить таким образом; она тогда еще больше к вам привяжется... да и
я буду вам очень благодарна.
- Если она вас хоть сколько интересует, дорогая матушка, то все уже
решено... Я беру ее к себе... Пожалуй, она мне будет даже полезнее, чем я
думала.
- Тысячу благодарностей за вашу любезность, дочь моя... Не забудьте,
что завтра в два часа у нас долгое совещание с его преосвященством
монсеньором.
- Я буду точна, матушка... Только, пожалуйста, сегодня ночью удвойте
надзор: это охранит нас от большого скандала.
Почтительно поцеловав руку настоятельницы, княгиня удалилась через
большие двери кабинета, выходившие на главную лестницу. Несколько минут
спустя другим боковым ходом к настоятельнице вошла Флорина. Она с
боязливой униженностью подошла к матери Перпетю, сидевшей у стола.
- Вы не встретились с княгиней де Сен-Дизье? - спросила та.
- Нет, матушка: я ждала в коридоре, выходящем в сад.
- Княгиня берет вас к себе на службу с сегодняшнего дня, - сказала
настоятельница.
Флорина вымолвила с жестом горестного изумления:
- Меня, матушка? Но ведь я...
- Я попросила ее от вашего имени... Вы согласны, - повелительно
заметила почтенная мать.
- Но, матушка, ведь я вас просила...
- Я вам говорю, что вы согласны, - таким решительным тоном заявила
настоятельница, что Флорина покорно ответила:
- Я согласна...
- Это приказ господина Родена.
- Я так и предполагала, матушка, - горестно заметила Флорина. - На
каких же условиях я туда поступаю?
- На тех же, что и к ее племяннице.
Флорина вздрогнула.
- Итак, значит, я должна буду делать тайные донесения о поведении
княгини? - спросила она.
- Да... Вы должны все замечать, все запоминать и обо всем давать отчет.
- Хорошо, матушка.
- Особенно старайтесь подмечать все, что касается сношений княгини с
настоятельницей монастыря Святого Сердца... Принимайте во внимание все...
Необходимо оградить княгиню от вредных влияний!
- Я буду повиноваться, матушка.
- Вы должны будете постараться узнать, почему сюда доставили, да еще с
наставлениями насчет строгого содержания, двух девочек-сирот от мадам
Гривуа, доверенной княгини.
- Да, матушка!
- Кроме того, постарайтесь внимательно наблюдать за всем. Впрочем,
завтра я отдам вам особые распоряжения еще по одному вопросу.
- Хорошо, матушка.
- Если вы будете как следует вести себя и верно станете выполнять
наставления, то я скоро возьму вас от княгини и помещу домоправительницей
к одной молодой новобрачной. Это будет прекрасное и прочное положение...
конечно, на тех же условиях... Итак, вы поступаете к княгине по личному
желанию. Слышите?
- Да, матушка, я не забуду...
- Что за горбатую девушку вы привели с собою?
- Несчастное существо, лишенное всяких средств к существованию. Она
неглупа, воспитание выше ее положения, хорошая белошвейка и нуждается в
работе. Я сегодня собрала о ней сведения, - они превосходны.
- Она горбата и безобразна?
- Нет, лицо у нее довольно интересное, но она, действительно, плохо
сложена.
Казалось, настоятельница осталась довольна сведениями о рекомендуемой
работнице, особенно тем, что она кротка и страдает физическим недостатком.
После минуты размышления она прибавила:
- А она неглупа?
- Очень неглупа.
- И без средств к существованию?
- Без малейших.
- А религиозна?
- Обрядов не исполняет.
- Это неважно, - мысленно решила настоятельница, - особенно, если она
неглупа, этого достаточно.
Затем она прибавила уже громко:
- А вы не знаете, искусная ли она работница?
- Кажется, да, матушка.
Настоятельница встала, подошла к бюро, вынула какой-то список, очень
внимательно поискала в нем что-то и, положив список на место, прибавила:
- Позовите ее сюда, а сами ждите меня в кладовой для белья.
- Горбатая, умная и хорошая работница, - размышляла настоятельница. -
Она не может возбудить подозрений... Ну, посмотрим...
Флорина ввела в комнату Горбунью и тотчас скромно удалилась. Бедная
швея была сильно взволнована: она вся дрожала. В отсутствие Флорины она
сделала открытие, которому сама боялась поверить.
Не без смутного чувства страха Горбунья осталась наедине с
настоятельницей монастыря св.Марии.

3. ИСКУШЕНИЕ

Вот в чем заключалась причина глубокого волнения Горбуньи: Флорина,
отправляясь к настоятельнице, оставила ее в коридоре, уставленном
скамейками и служившем чем-то вроде передней второго этажа. Оставшись
одна, Горбунья совершенно машинально подошла к окну, выходившему прямо в
сад монастыря. С этой стороны сада высокая стена была сломана и заменена
деревянным решетчатым забором. В том месте, где сломанная стена отделяла
монастырский сад от соседнего, была начата постройка часовни.
У одного из окон первого этажа соседнего дома Горбунья увидала девушку,
стоявшую у окна, заделанного железной решеткой и с полотняным навесом. Она
делала рукой дружеские ободряющие знаки кому-то, вероятно, находившемуся в
стенах монастыря. Горбунья не могла видеть, кому предназначались эти
знаки, но она невольно засмотрелась на поразительную красоту черноглазой
девушки, с ослепительным цветом лица. На губах незнакомки играла
приветливая, ласковая улыбка. Вероятно, на ее дружелюбную пантомиму
ответили, потому что она необыкновенно грациозно и выразительно прижала к
груди левую руку, а правой сделала знак, как бы желая сказать, что ее
сердце стремится к той особе, на которую смотрят ее глаза.
В эту минуту сквозь тучи прорвался бледный луч солнца и заиграл на
волосах девушки, белое лицо которой, вплотную прижавшееся к решетке, разом
осветилось ослепительным отблеском ее роскошных кудрей цвета старого
золота. При виде этого прелестного лица, а особенно этих дивных
золотисто-рыжих волос, Горбунья невольно вздрогнула: ей сразу пришла мысль
о мадемуазель де Кардовилль, и она убедилась (надо сказать, она не
ошибалась), что видит перед собой покровительницу Агриколя.
Увидав прелестную девушку в мрачном доме для сумасшедших, вспомнив, с
какой необыкновенной добротой она приняла Агриколя в своем роскошном
маленьком дворце, Горбунья почувствовала, что ее сердце готово разорваться
от горя. Она считала Адриенну помешанной... Между тем, чем больше она к
ней приглядывалась, тем больше ей казалось, что ум и изящество не покидали
ее прелестное лицо. Вдруг мадемуазель де Кардовилль сделала выразительный
жест, приложив к губам палец, послала два воздушных поцелуя и исчезла.
Вспомнив о важном сообщении, какое Агриколь хотел передать девушке,
Горбунья горько пожалела, что не может пробраться к ней. Она была уверена,
что если Адриенна и сошла с ума, то в данную минуту у нее наступил момент
полной ясности сознания.
Молодая швея была погружена в тревожное раздумье, когда к ней подошла
Флорина в сопровождении одной из монахинь. Горбунье, следовательно,
пришлось умолчать о своем открытии, а вскоре она очутилась перед
настоятельницей.
Проницательно и быстро взглянув на застенчивое, честное и кроткое лицо
Горбуньи, настоятельница сочла возможным вполне согласиться с сообщением
Флорины.
- Милая дочь, - ласково начала настоятельница, - Флорина передала мне,
в каком ужасном положении вы находитесь... Это правда... вы нуждаетесь в
работе?
- Увы, да, мадам.
- Зовите меня матушкой... дочь моя: это более ласковое имя и, кроме
того, таково правило нашего дома... Мне не надо спрашивать о ваших
нравственных правилах, конечно?
- Я всегда честно жила трудами своих рук, матушка, - со скромным
достоинством отвечала Горбунья.
- Я верю вам, не могу не верить... Надо благодарить Бога, что Он
оградил вас от многих искушений... Но скажите, хорошо ли вы работаете?
- Стараюсь, матушка: моей работой оставались довольны... Если вам
угодно будет дать мне работу, вы сами увидите...
- Мне достаточно вашего слова... Вы предпочтете идти работать поденно,
конечно?
- Мадемуазель Флорина сказала мне, матушка, что я не могу получить
работы на дом.
- Сейчас нет, дочь моя. Потом, может быть, если случай представится, я
вспомню о вас... Теперь я могу предложить вам вот что: одна почтенная
старая дама спрашивала меня о поденной швее. Если вы явитесь от моего
имени, вас, несомненно, примут. Наша _община_ снабдит вас необходимым
платьем и получит за него впоследствии постепенно деньги из вашего
заработка... последний доходит до двух франков в день... Вам достаточно
этого?
- Помилуйте, матушка! Это превышает все мои ожидания.
- Заняты вы будете с девяти утра до шести вечера... значит, у вас
останется несколько свободных часов. Мне кажется, что условия достаточно
хороши?
- Еще бы, матушка, они превосходны!
- Я должна вас предупредить, что община поместит вас у одной очень
набожной вдовы, госпожи де Бремон. Надеюсь, что в ее доме вы увидите
достойные примеры; если бы случилось иначе... вы должны будете
предупредить меня.
- Как так, матушка? - с удивлением спросила Горбунья.
- Выслушайте меня внимательно, дочь моя, - самым ласковым тоном начала
настоятельница. - Община св.Марии преследует двоякую святую цель... Вы,
конечно, понимаете, что раз мы обязаны ручаться за нравственность тех, кто
рекомендован нами на места, то мы должны в то же время быть уверены в
моральных качествах хозяев, к которым помещаем слуг.
- Очень разумное и справедливое решение, матушка!
- Не правда ли? Ну так вот, видите, если безнравственная служанка может
наделать неприятностей в честной семье... то точно так же безнравственная
госпожа или господин могут оказать вредное влияние на служащих у них
лиц... Наша община для того и основана, чтобы предоставлять взаимную
гарантию добродетельным хозяевам и добродетельным слугам.
- Ах, матушка! - наивно воскликнула Горбунья. - Те, кому пришла на ум
эта мысль, заслуживают благодати Господней...
- И мы немало их слышим, дочь моя, потому что община исполняет все, что
обещает. Ну вот, милую работницу, вроде вас, например, мы помещаем в дом,
который считаем безукоризненным. Но если она заметит, в своих ли господах
или в посетителях, дурные нравы или что-нибудь нехорошее, что оскорбляет
ее религиозные принципы, она приходит к нам и поверяет все, что ее
смущает... Ничего не может быть справедливее. Не правда ли?..
- Конечно, матушка, - робко отвечала Горбунья: ей начинало казаться
странным это предисловие.
- Если мы найдем, - продолжала настоятельница, - что дело довольно
серьезно, то мы поручаем покровительствуемой нами особе наблюдать
внимательнее, чтобы убедиться, не ошиблась ли она... Если новые сообщения
подтверждают наши опасения, то мы, верные своей задаче оберегать друзей,
берем девушку из недостойного дома... Но так как обыкновенные работницы не
настолько развиты, чтобы уметь верно судить о том, что может им повредить,
то мы для их же пользы предпочитаем, чтобы они давали нам отчет каждую
неделю, лично или письменно, как дочь поверяет матери, обо всем, что
происходит в доме. И мы сами уже решаем, можно их оставить там или нельзя.
Мы поместили на этих условиях в разные семьи больше ста человек в качестве
компаньонок, продавщиц, горничных и поденщиц. И мы каждодневно радуемся,
что пришли к такому решению, - так много это приносит пользы... Вы поняли
меня, дочь моя?
- Да... да... матушка!.. - отвечала Горбунья, все более и более
смущаясь. Она была слишком пряма и проницательна, чтобы сразу не увидеть,
что эта взаимная забота о нравственности господ и слуг очень похожа на
семейный шпионаж, организованный в огромных размерах, тем более что
работницы и не подозревали, что служат шпионками для общины, очень ловко
умевшей замаскировать подлую роль, которую они исполняли, не понимая этого
сами.
- Я потому объяснила эти детали, - продолжала настоятельница, принимая
молчание Горбуньи за безмолвное одобрение, - чтобы вы не считали себя
обязанной оставаться в доме, где вы не будете постоянно видеть святые и
лучшие примеры... Дом, куда я хочу вас поместить, дом госпожи де Бремон, -
вполне достойный и святой приют... Но до меня дошли слухи, которым я не
хотела бы и верить, что поселившаяся у нее недавно ее дочь, госпожа де
Нуази, не особенно примерно ведет себя, что она небрежно относится к
религиозным обрядам и в отсутствие мужа, уехавшего в Америку, слишком
часто принимает богатого фабриканта, господина Гарди.
При имени хозяина Агриколя Горбунья не могла не сделать легкого
движения и покраснела.
Настоятельница приняла это за признак оскорбленной стыдливости девушки
и прибавила:
- Я должна сказать вам все, дочь моя, чтобы вы могли быть настороже. Я
должна упомянуть даже о слухах, которые считаю ложными, потому что у
госпожи де Нуази были перед собой слишком хорошие примеры, чтобы так
забыться... Но, проводя в доме целый день, вы лучше всех будете знать,
ложны или правдивы эти слухи. Если же, к несчастью, они основательны, то
вы придете мне сообщить все, что наводит на эту мысль, и если я соглашусь
с вами, то немедленно возьму вас оттуда, так как святое поведение матери
не может искупить зла, наносимого дурным поведением ее дочери... Раз вы
становитесь членом нашего общества, я отвечаю за ваше спасение! Кроме
того, если ваше целомудрие заставит вас покинуть дом госпожи де Бремон
раньше, чем мы найдем возможность устроить вас в другом месте, и вы на
некоторое время останетесь без работы, община будет до того, как найдется
место, платить вам по франку в день... если мы будем вами довольны.
Видите, как хорошо иметь дело с нами? Итак, решено... послезавтра вы
поступаете к госпоже де Бремон.
Горбунья находилась в мучительном затруднении. То она думала, что
оправдались ее первые подозрения и, пользуясь нищетой, община считает
возможным сделать из нее низкую шпионку за повышенную плату; несмотря на
всю скромность Горбуньи, гордость ее возмущалась при одной мысли, что ее
считают на это способной. То, напротив, врожденная деликатность
отказывалась допустить, что женщина в возрасте и положении настоятельницы
могла предложить такие условия, одинаково унизительные для обеих, и она
упрекала себя в подозрениях, думая, что настоятельница хочет убедиться,
устоит ли ее честность перед таким блестящим предложением. Склонная видеть
во всех людях прежде всего хорошее, чем дурное, Горбунья остановилась на
последнем решении. Она подумала также, что если и ошибается, то отказ от
неблагородного предложения настоятельницы не заденет самолюбия последней.
Поэтому с движением, не высокомерным, но полным скромного достоинства,
девушка подняла опущенную до сих пор голову и, глядя прямо в лицо
настоятельнице, чтобы та видела, насколько она искренна, сказала слегка
взволнованным голосом, забывая на этот раз прибавить: "матушка".
- Ах, мадам! я не могу вас упрекнуть за подобное испытание... Я очень
жалка, и вы вправе мне не доверять. Но поверьте, что, как я ни бедна, я
никогда бы не согласилась делать столь низкие вещи, которые вы сочли
необходимым предложить мне, чтобы испытать мою честность и узнать,
достойна ли я вашего участия. Нет, нет, мадам. никогда и ни за какую цену
я не решилась бы сделаться осведомительницей!
Горбунья произнесла последние слова с такой горячностью, что ее бледное
лицо даже покраснело. Настоятельница была слишком тактична и опытна, чтобы
усомниться в ее искренности. Довольная оборотом, приданным разговору
молодой девушкой, она ласково улыбнулась и протянула ей руки:
- Хорошо, очень хорошо, дочь моя; подите ко мне, я хочу вас обнять...
- Простите меня, матушка... Вы слишком добры... мне совестно...
- Нет, ваши слова полны искренности, но поверьте мне, я не хотела вас
испытывать. Ничего похожего на предательство нет в той дочерней
откровенности, которой мы требуем от наших членов. Но есть личности, - и
вы, как я вижу, дорогая дочь, принадлежите к их числу, - настолько
разумные, что не нуждаются в нашем руководстве... Я возлагаю,
следовательно, ответственность всецело на вас и согласна выслушивать от
вас лишь те признания, какие вы добровольно захотите мне сделать.
- Как вы добры! - воскликнула Горбунья, не имея понятия о хитрой
изворотливости ума монахини и воображая, что она получит возможность
честно зарабатывать свой хлеб.
- Это не доброта, это только справедливость! - еще ласковее заметила
настоятельница. - Таких девушек, как вы, которых бедность не только не
испортила, но и возвысила в нравственном отношении, нельзя переоценить.
Конечно, это происходит оттого, что вы строго исполняете Заветы Божьи?
- Матушка!..
- Последний вопрос, дочь моя: сколько раз в месяц вы исповедуетесь?
- Я восемь лет, со времени моего первого причастия, не была на
исповеди. Я вынуждена работать день и ночь, чтобы не умереть с голоду...
Поэтому у меня не хватает времени...
- Боже! - воскликнула мать Перпетю, с горестным изумлением всплеснув
руками. - Как? Неужели вы не исполняете обрядов?
- Увы, я сказала уже вам, что у меня нет для этого времени! -
растерянно глядя на настоятельницу, прошептала Горбунья.
После нескольких минут молчания настоятельница грустно промолвила:
- Я очень огорчена, дочь моя... Я говорила уже вам, что мы имеем дело
только с набожными особами и рекомендовать можем только богомольных и
исполняющих все церковные требования. Таково необходимое условие нашей
общины. Так что, к сожалению, я не могу предоставить вам работу, как,
было, надеялась... Но если в будущем вы освободитесь от равнодушия к
исполнению духовных обязанностей... то я посмотрю...
- Мадам, - вымолвила Горбунья со стесненным сердцем, чувствуя, что
должна отказаться от надежды получить работу, - простите меня, что я вас
задержала... попусту...
- Мне ужасно жаль, милая дочь, что я не могу вас принять в наше
общество... Но я все-таки не теряю надежды... Я надеюсь, что когда-нибудь
такая достойная девушка будет в состоянии заслужить покровительство
набожных особ... Прощайте, дочь моя, идите с миром; да благословит вас Бог
и да вернет вас к Себе окончательно...
Говоря это, настоятельница провожала Горбунью до двери с самой
материнской по внешности заботливостью и лаской, сказав на прощанье:
- Идите по коридору, спуститесь по лестнице и постучитесь во вторую
дверь направо: там кладовая для белья, и Флорина вас оттуда проводит...
Прощайте, моя милая...
Когда Горбунья вышла из комнаты, долго сдерживаемые слезы полились у
нее ручьем. Не желая показаться в таком виде Флорине и монахиням, которые,
несомненно, были в белошвейной, Горбунья остановилась на минуту у окна в
коридоре, чтобы отереть струившиеся слезы.
Машинально взглянув в направлении, где она видела раньше девушку,
принятую за мадемуазель де Кардовилль, она вдруг увидала, что та вышла из
дверей дома и быстрыми шагами подходит к решетчатому забору, разделявшему
два сада. В ту же минуту, к своему глубокому изумлению, Горбунья увидала
одну из двух сестер: бледную, слабую и еле державшуюся на ногах Розу
Симон, исчезновение которой с ее сестрой ввергло в такое глубокое отчаяние
Дагобера. Она приблизилась к мадемуазель де Кардовилль, опасливо
оглядываясь и как бы боясь, чтобы ее не увидели.

4. ГОРБУНЬЯ И АДРИЕННА

Взволнованная и встревоженная Горбунья высунулась из монастырского окна
и с живейшим беспокойством следила за движениями Розы Симон и мадемуазель
де Кардовилль, которых она никак не думала увидать обеих в подобном месте.
Сирота, подойдя к самой решетке, отделявшей сад монастыря от сада
больницы доктора Балейнье, сказала что-то Адриенне, на лице которой
выразилось удивление, негодование и жалость. В это время показалась
монахиня, беспокойно оглядывавшаяся по сторонам, очевидно кого-то
отыскивая. Увидав Розу Симон, робко прижавшуюся к решетке, она подбежала к
ней и схватила ее за руку, видимо, строго упрекая; несмотря на довольно
энергичное вмешательство мадемуазель де Кардовилль, горячо протестовавшей,
она потащила девушку к монастырю, причем бедная Роза, вся в слезах,
два-три раза оглянулась на Адриенну, которая, сделав несколько
выразительных жестов, быстро отвернулась, как бы желая скрыть набежавшие
слезы.
Коридор, где стояла Горбунья во время этой трогательной сцены,
находился во втором этаже. Молодой девушке пришло в голову спуститься вниз
и поискать возможности пробраться в сад, чтобы поговорить с этой
красавицей с золотыми волосами, удостовериться, действительно ли это была
мадемуазель де Кардовилль, и, если она теперь находится в здравом разуме,