Страница:
и протестуя против подобного отступления, но по знаку Дагобера собака
присоединилась к армейскому корпусу.
Было около пяти часов вечера. Поднялся сильный ветер. Небо покрылось
тяжелыми и темными дождевыми тучами. Мы уже сказали, что бульвар
Госпиталя, примыкавший к монастырскому саду, почти никем не посещался.
Дагобер, Агриколь и Горбунья могли, следовательно, держать здесь совет в
совершенном уединении.
Солдат не скрывал своего бурного нетерпения и, как только они повернули
за угол, обратился к Горбунье:
- Ну, говорите же... объясните, в чем дело: вы видите, я как на горячих
угольях!
- Дом, где заперты дочери маршала Симона, - монастырь, месье Дагобер.
- Монастырь! - воскликнул солдат. - Так и следовало думать... Ну и что!
Я и в монастырь за ними пойду... как и повсюду... Попытка не пытка!
- Но, господин Дагобер, девочек там держат против их и вашего
желания... и вам их не отдадут!
- Мне не отдадут?.. А вот, черт возьми, мы посмотрим!.. - и он сделал
шаг по направлению к улице.
- Батюшка! - сказал Агриколь, удерживая его. - Минутку терпения...
Выслушай Горбунью!
- Нечего мне слушать! Как?.. Мои дети тут... в двух шагах от меня... я
об этом знаю и не заполучу их во что бы то ни стало тотчас же?! Ого, черт
возьми!.. Это было бы интересно!.. Пустите меня!..
- Господин Дагобер! Умоляю вас! - просила Горбунья, овладев другой его
рукой, - выслушайте меня... Есть другой способ вернуть бедных сирот без
насилия: мадемуазель де Кардовилль особенно настаивала на том, что насилие
может погубить все...
- Если есть возможность действовать иначе... отлично... но только
говорите скорее, каким же способом надо действовать?
- Вот кольцо мадемуазель де Кардовилль...
- Что это за мадемуазель де Кардовилль?
- Это, батюшка, та самая великодушная барышня, которая хотела внести за
меня залог и которой я должен сообщить нечто очень важное...
- Ну ладно, ладно, потолкуем об этом после. Что означает это кольцо?
- Вы его возьмете и отправитесь сейчас на Вандомскую площадь, в дом
N_7, к графу де Монброн. Это очень влиятельный человек и старый друг
мадемуазель де Кардовилль. Это кольцо докажет, что вы пришли к нему от ее
имени. Вы скажете графу, что мадемуазель де Кардовилль задерживают в
больнице рядом с этим монастырем, выдавая ее за помешанную, а в монастыре
силой держат дочерей маршала Симона...
- Ну а дальше, дальше?
- Дальше, граф предпримет необходимые шаги перед высокопоставленными
особами об освобождении дочерей маршала, и, может быть, завтра или
послезавтра...
- Завтра или послезавтра! - воскликнул Дагобер. - Да еще может быть!!!
Мне необходимо их освободить сегодня же... сейчас... а то послезавтра! И
еще: может быть!.. Нечего сказать, вовремя!.. Спасибо, милая Горбунья, но
возьмите ваше колечко... я предпочитаю действовать сам... Подожди меня
здесь, сынок...
- Батюшка! что ты затеваешь? - воскликнул Агриколь, стараясь удержать
старика. - Вспомни, ведь это монастырь, слышишь: монастырь!
- Ты, брат, ничего еще не понимаешь, призывник еще. А я знаю, как надо
действовать в монастырях. В Испании научился, небось сто раз проделывал...
Вот как будет дело: я постучусь, мне ответит сестра-привратница, спросит,
что мне надо, я ей отвечу, конечно; она попытается меня остановить, я не
послушаюсь; пройду, начну кричать во все горло девочек, побегу по всем
этажам.
- А монахини-то, месье Дагобер, монахини! - говорила Горбунья, стараясь
удержать старика.
- Монахини побегут за мной следом, будут кричать, точно галчата,
выкинутые из гнезда, - дело мне знакомое! В Севилье я таким образом
освободил одну андалузку, которую силой держали в монастыре. Пусть их
кричат, я мешать не стану! И так я обегу весь монастырь, призывая Розу и
Бланш... Они меня услышат... откликнутся... Если они заперты, я беру
первое, что под руку попадется, и выламываю дверь.
- А монахини... монахини, господин Дагобер!
- Монахини с их криками не помешают мне выломать дверь, обнять моих
девочек и удрать с ними... Если запрут ворота, - мы их выломаем! Итак, -
прибавил старик, освобождаясь из рук Горбуньи, - подождите меня здесь...
через десять минут я вернусь... А ты сходи за каретой, Агриколь.
Более спокойный, чем отец, и более сведущий в уголовных законах,
Агриколь перепугался того, к чему может привести необычайный способ
действий солдата. Он бросился вперед, снова остановил его и воскликнул:
- Умоляю тебя, выслушай еще хоть одно слово.
- Эх, черт! Ну, говори скорее!
- Если ты ворвешься в монастырь силой, все пропало!
- Это почему?
- Во-первых, господин Дагобер, - сказала Горбунья, - в монастыре есть и
мужчины. Я сейчас видела привратника, заряжавшего ружье, а садовник
рассказывал об отточенной косе и о ночном карауле...
- А плевать мне и на ружье, и на косу!
- Ну хорошо, батюшка. Послушай же хоть минутку, что я тебе скажу: ты
постучишь в ворота, привратник отопрет и спросит, что тебе надо. Так?
- Я скажу, что хочу поговорить с настоятельницей... и войду в
монастырь.
- Кроме ворот, внутри есть еще запертая дверь, - уговаривала Горбунья.
- В ней сделано окошечко, и, прежде чем отворить, монахиня вас оглядит и
до той поры не впустит, пока вы не скажете, зачем пришли.
- Я и ей скажу: хочу видеть настоятельницу.
- Тогда, батюшка, так как ты не обычный гость в монастыре, пойдут
доложить о тебе самой настоятельнице.
- Ну, дальше?
- А дальше придет она.
- А потом?
- А потом спросит: что вам надо, господин Дагобер?
- Что мне надо... черт побери... моих девочек мне надо!..
- Еще минутку терпения, батюшка!.. Ты, конечно, не сомневаешься, что
если принято столь много предосторожностей, когда их увозили, то их хотят
задержать в монастыре как против их воли, так и против твоей!
- Я не только не сомневаюсь, но я в этом уверен... недаром же одурачили
мою бедную жену.
- Ну, так настоятельница тебе и ответит, что она не понимает, о чем ты
говоришь, и что девиц Симон в монастыре нет и не бывало.
- А я ей скажу, что они там... у меня есть свидетели: Горбунья и Угрюм!
- Настоятельница тебе скажет, что она тебя не знает и не желает
вступать в объяснения... да и захлопнет окошко.
- Тогда я выломаю дверь... видишь, без этого, значит, обойтись
нельзя... Пусти же меня!
- При таком шуме привратник сбегает за полицией, и тебя для начала
арестуют.
- А что станется тогда с вашими бедными девочками, господин Дагобер? -
сказала Горбунья.
У старого воина было слишком много рассудка, чтобы не понять
справедливости доводов сына и Горбуньи. Но он знал также, что необходимо
было, чтобы девушки были освобождены до завтрашнего дня. Выбор этот был
ужасен. Голова Дагобера горела, он упал на каменную скамью, сжимая в
отчаянии голову, и, казалось, изнемогал под гнетом неумолимого рока.
Агриколь и Горбунья, глубоко тронутые его немым отчаянием, обменялись
взглядом. Кузнец сел на скамью рядом с отцом и сказал ему:
- Послушай, батюшка, успокойся немножко, подумай о том, что тебе
сказала Горбунья. Ведь если ты снесешь это кольцо к графу, то он,
благодаря своему влиянию, освободит девушек завтра же... самое позднее
послезавтра...
- Гром и молния! Да что вы меня с ума свести хотите? - закричал Дагобер
и, вскочив со скамьи, таким отчаянным, диким взором посмотрел на Агриколя
и на Горбунью, что те невольно отступили в изумлении и страхе. - Простите
меня, дети, - прибавил Дагобер после долгого молчания, - я напрасно
погорячился... виноват... вы ведь меня не понимаете... Трудно нам
сговориться... Вы совершенно правы, но и я прав также! Послушайте меня, вы
люди честные и хорошие... я вам доверю свою тайну... Знаете ли, зачем я
привез этих детей из Сибири? Затем, чтобы завтра они могли быть утром в
улице св.Франциска... Если они там не будут, значит, я изменил последней
воле их умирающей матери.
- Это улица св.Франциска, дом N_3? - прервал отца Агриколь.
- Да... но ты-то откуда знаешь об этом?
- Все это написано на бронзовой медали?
- Да!.. - с возрастающим удивлением воскликнул Дагобер. - Кто это тебе
сказал?
- Батюшка, подожди минутку... - отвечал Агриколь, - дай мне подумать...
Я, кажется, догадываюсь... да... Так ты говоришь, Горбунья, мадемуазель де
Кардовилль нисколько не помешана?..
- Нет... Ее удерживают силой в этом доме, не позволяя ни с кем
видеться... Она сказала, что и она и дочери маршала Симона - жертвы одной
и той же грязной интриги.
- Сомнений больше нет! - воскликнул кузнец. - Теперь я все понимаю:
мадемуазель де Кардовилль, как и девицы Симон, имеет такую же важную
причину быть завтра на улице св.Франциска... а она, может быть, об этом и
не знает!
- Как так?
- Еще одно слово, милая Горбунья... Мадемуазель де Кардовилль тебе не
говорила, что ей очень нужно быть на свободе завтра утром?
- Нет... Давая мне кольцо для графа де Монброн, она сказала: "Благодаря
этому мы будем свободны завтра или послезавтра..."
- Да объясни же, в чем дело! - с нетерпением сказал Дагобер сыну.
- Когда ты пришел сегодня за мной в тюрьму, батюшка, я тебе сказал, что
должен выполнить священный долг и потом уже приду к тебе...
- Так, так... а я, со своей стороны, пошел попытаться еще предпринять
кое-что; я потом расскажу вам, в чем дело.
- Я тотчас же побежал к мадемуазель де Кардовилль. Отворивший мне лакей
сообщил, что с барышней случился припадок умопомешательства... Можете себе
представить, как я был поражен... Я спросил, где она. Ответили, что не
знают. Нельзя ли, говорю, увидеть кого-нибудь из членов ее семьи? Но так
как моя одежда, вероятно, не внушала большого доверия, мне ответили, что
никого нет дома. Я просто пришел в отчаяние... но потом подумал, что если
она больна, то ее доктор должен знать, где она, и нельзя ли ее увидеть...
Вместо родных я решил поговорить с доктором: они часто являются лучшими,
друзьями... Я спрашиваю у лакея, не может ли он указать мне имя доктора
мадемуазель де Кардовилль. Мне охотно сообщают, что это доктор Балейнье,
улица Тарани, 12. Побежал туда - он вышел. Но мне говорят, что около пяти
часов я его наверняка застану в больнице: больница здесь, рядом с
монастырем... вот почему мы с вами и встретились.
- Но медаль, медаль где ты видел? - с нетерпением допрашивал Дагобер.
- Да вот о ней и о других важных открытиях я и хотел поговорить с
мадемуазель де Кардовилль, как я писал Горбунье.
- Что же это за открытия?
- Видите ли, батюшка, на другой день после вашего приезда я отправился
к мадемуазель де Кардовилль просить о залоге. За мной уже следили. Узнав
об этом от своей служанки, мадемуазель де Кардовилль пожелала меня скрыть
от полиции и спрятала в тайник, устроенный в стене павильона. Этот тайник
был не что иное, как небольшой чулан, и свет туда проникал через трубу,
как в камин. Через несколько минут я там осмотрелся и стал различать все
очень ясно. От нечего делать я разглядывал все, что меня окружало. Стены
были покрыты деревянными панелями, а входная дверь состояла из панно,
которое передвигалось при помощи противовеса и прекрасно слаженной системы
зубчатых колес. Меня очень заинтересовало это устройство, и я с
любопытством кузнеца, несмотря на свои опасения, стал разглядывать все эти
фальцы и пружины, как вдруг маленькая медная пуговка, значение которой я
не мог понять, привлекла мое особенное внимание. Дергал я ее, дергал,
двигал во все стороны, - ничто не действовало. Тогда я подумал: "Верно,
эта пуговка относится к другому механизму; дай-ка я ее попробую нажать".
Только что я нажал ее довольно сильно, послышался легкий скрип, и над
самым входом в тайник из стены выдвинулась какая-то полочка, как в
секретере. Полочка была с бортами, вроде ящика, но так как я нажал
пуговку, видимо, слишком сильно, то от этого толчка из ящика вылетела на
пол маленькая бронзовая медаль на бронзовой цепочке.
- И на этой медали был адрес: улица св.Франциска? - воскликнул Дагобер.
- Да, батюшка. Вместе с медалью на пол упал большой запечатанный
конверт. Поднимая его, я невольно увидал написанный крупными буквами
адрес: "Мадемуазель Де Кардовилль. Как только она получит, пусть сейчас же
прочтет". Затем две буквы "Р. и К.", росчерк и число "12 ноября 1830 г.
Париж". На печати тоже буквы "Р. и К." и над ними корона.
- Печати были не сломаны? - спросила Горбунья.
- Совершенно нет.
- Значит, несомненно, что мадемуазель де Кардовилль не знала о
существовании пакета, - заметила Горбунья.
- Я так и подумал, потому что, несмотря на надпись, сделанную два года
тому назад, печати остались целы.
- Очевидно так, - сказал Дагобер. - Что же ты сделал?
- Я снова все уложил в потайной ящик и решил уведомить мадемуазель де
Кардовилль. Но через несколько минут меня нашли, арестовали, и я больше не
видал своей покровительницы. Я только успел шепнуть одной из ее служанок
несколько слов, которые могли бы навести на мысль о моей находке
мадемуазель де Кардовилль... Затем, как только стало возможно, я написал
нашей доброй Горбунье, чтобы она сходила к мадемуазель Адриенне на
Вавилонскую улицу...
- Но, значит, эта медаль точно такая же, как у дочерей генерала Симона,
- прервал его отец. - Как же это могло случиться?
- Ничего не может быть проще, батюшка: я помню, что барышня мне
сказала, что эти девушки приходятся ей родственницами.
- Она... родственница Розе и Бланш?
- Да, да, - прибавила Горбунья, - они и мне то же сказала сейчас.
- Ну, так понимаешь ли ты теперь, - с отчаянием смотря на сына, сказал
Дагобер, - как я желаю освободить девушек сегодня же? Понимаешь ли, если
их бедная умирающая мать мне сказала, что один день промедления погубит
все? Значит, не могу я довольствоваться словами: "послезавтра, может
быть", - когда я приехал из глубины Сибири только для того, чтобы отвести
этих детей завтра на улицу св.Франциска?.. Понимаешь ли, наконец, что я
должен их освободить сегодня же, если бы даже мне пришлось поджечь
монастырь?
- Но, батюшка, насилие...
- Да знаешь ли ты, черт побери, что полицейский комиссар, которому я
снова жаловался на духовника твоей бедной матери, опять мне сказал:
"Доказательств никаких нет и ничего сделать нельзя".
- Но теперь есть доказательства... По крайней мере известно, где
находятся девушки... Эта достоверность много значит... Будь спокоен, закон
сильнее любой настоятельницы!..
- А кроме того, не забудьте, что мадемуазель де Кардовилль направила
вас к графу де Монброн, - сказала Горбунья, - а это очень влиятельное
лицо. Вы объясните ему, как важно, чтобы барышни и мадемуазель Адриенна
были освобождены сегодня же... для последней это освобождение не менее
важно, и поэтому граф, вероятно, ускорит ход правосудия... и ваши дети
вернутся к вам сегодня же.
- Горбунья говорит правду, отец... Иди к графу, а я побегу к комиссару
объяснить, что известно место, где задерживают девочек. Ты же, Горбунья,
иди домой и жди нас... дома мы все сойдемся... не так ли, батюшка?
Дагобер размышлял. Затем он обратился к Агриколю:
- Ну, ладно... последую вашим советам... Но, положим, комиссар тебе
скажет "до завтра ничего сделать нельзя"; положим, граф мне скажет то
же... Что же, ты думаешь, я стану ждать сложа руки до завтра?
- Но, батюшка!..
- Довольно, - резко прибавил солдат. - Я знаю, что делать. Беги к
комиссару, а вы, Горбунья, ждите нас дома... Я же пойду к графу... Давайте
кольцо... какой адрес?
- Вандомская площадь, дом N_7, граф де Монброн, от имени мадемуазель де
Кардовилль, - сказала Горбунья.
- У меня память хорошая, - заметил солдат. - Значит, все вернемся потом
домой?
- Да, батюшка. В добрый час... Ты увидишь, что закон защищает бедных и
честных людей...
- Тем лучше... - заметил солдат. - А то честным людям пришлось бы
защищаться и помогать себе самим! До встречи, дети, на улице Бриз-Миш.
Когда собеседники расстались, уже окончательно наступила ночь.
Восемь часов вечера. Дождь хлещет в окна комнаты Франсуазы Бодуэн, и от
сильных порывов ветра вздрагивают плохо запирающиеся рамы и двери.
Беспорядок, царящий теперь в бедном, но до сих пор всегда опрятном жилище,
указывает, что печальные события потрясли жизнь мирных, никому не
известных людей. Грязь на полу, толстый слой пыли на мебели, до сих пор
сверкавшей чистотой... После ухода Франсуазы с полицейским комиссаром
кровать не перестилалась, а Дагобер падал на нее не раздеваясь, когда
возвращался утомленный, охваченный глубоким отчаянием после бесплодных
попыток отыскать Розу и Бланш.
Бутылка на комоде, стакан и несколько корок сухого хлеба говорили, до
чего неприхотлив в пище солдат, который принужден был все время после
ареста жены жить на небольшую сумму, выданную Горбунье в ломбарде под
залог вещей Франсуазы.
При бледном свете сальной свечи, поставленной на печке, холодной как
мрамор, потому что запас дров давно уже иссяк, на стуле дремала Горбунья
опустив голову на грудь. Ее руки были спрятаны под ситцевым фартуком, а
ноги лежали на перекладине стула; время от времени она вздрагивала в
промокшей одежде. После утомительного дня, полного всевозможных
впечатлений, бедняжка ничего еще не ела, да если бы она и захотела поесть,
то у нее не было даже куска хлеба. Поджидая Дагобера и Агриколя, Горбунья
впала в тревожную дремоту, которая, увы, резко отличалась от спокойного и
восстанавливающего силы сна. Время от времени она беспокойно приоткрывала
глаза и, оглядевшись кругом, снова роняла голову на грудь, побежденная
непреодолимой потребностью в отдыхе. Через некоторое время молчание,
прерываемое только шумом ветра, нарушилось тяжелыми, медленными шагами на
площадке.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Дагобер с Угрюмом.
Разом проснувшись, Горбунья бросилась к солдату с вопросом:
- Ну что, господин Дагобер? Хорошие новости?.. Добились ли...
Она не могла продолжать, до того поразило ее мрачное выражение лица
Дагобера. Погруженный в горестные размышления, он, казалось, не заметил
Горбуньи и, грузно упав на стул, облокотился на стол и закрыл лицо руками.
После некоторого раздумья он встал и проговорил вполголоса:
- Надо... да, надо...
Затем он сделал несколько шагов и огляделся кругом, как бы что-то
отыскивая. Увидав около печки железный брус около двух футов длины,
служивший вместо кочерги, он поднял его, взвесил в руке и удовлетворенно
положил на комод.
Горбунья, пораженная продолжительным молчанием солдата, с робким и
беспокойным изумлением следила за ним. Вскоре ее изумление сменилось
страхом, когда она увидела, что Дагобер взял свой дорожный мешок, вынул из
него пистолеты и стал тщательно осматривать курки. Работница не могла
сдержать своего ужаса и воскликнула:
- Боже мой!.. Господин Дагобер... что вы хотите делать?..
Солдат взглянул на девушку, точно он ее увидел первый раз в жизни, и
дружески, хотя отрывисто спросил:
- А... добрый вечер, милая... Который час?
- На церкви Сен-Мерри только что пробило восемь часов.
- Восемь часов... Еще только восемь часов, - прошептал солдат и,
положив пистолеты рядом с железной полосой, снова задумчиво огляделся.
- Господин Дагобер, - рискнула спросить Горбунья, - значит, у вас
плохие новости.
- Да.
Дагобер так резко и отрывисто вымолвил это слово, что Горбунья, не смея
расспрашивать дальше, отошла и молча села на свое место. Угрюм положил
голову на колени молодой девушки и с таким же вниманием, как и она, следил
за каждым движением Дагобера.
Последний после нескольких минут молчания подошел к кровати, снял с нее
простыню, смерил ее длину и ширину и, обратясь к Горбунье, сказал:
- Ножницы!..
- Но... господин Дагобер...
- Ножницы, милая... - ласково, но повелительно промолвил Дагобер.
Швея вынула ножницы из рабочей корзины Франсуазы и подала их солдату.
- Теперь подержите за тот конец... только покрепче натяните...
Через несколько минут простыня была разрезана в длину на четыре полосы,
и Дагобер принялся их скручивать как веревки, причем связывал вместе
концы, так что из этих отрезков скоро образовалась крепкая веревка, по
крайней мере в двадцать футов. Но этого было мало; старик снова стал
искать чего-то по комнате.
- Крючок бы мне надо теперь... - шептал он сквозь зубы.
Совершенно перепуганная Горбунья, которая не могла больше сомневаться в
целях Дагобера, робко ему заметила:
- Но... Агриколь еще не вернулся... может быть, он придет с хорошими
известиями... Недаром его нет так долго!
- Да, - с горечью проворчал солдат, отыскивая глазами предмет, которого
ему недоставало, - с хорошими... должно быть, вроде моих... - И он
прибавил: - А мне все-таки очень нужно достать толстый железный крюк... -
Осматривая все углы, Дагобер заметил один из толстых мешков, какие шила
Франсуаза. Он взял его, открыл и крикнул Горбунье:
- Ну-ка, милая... кладите сюда веревку и железный брус... будет удобнее
нести... туда...
- Великий Боже! - воскликнула Горбунья, повинуясь Дагоберу. - Неужели
вы уйдете, не дождавшись Агриколя... а вдруг ему удалось...
- Успокойтесь, милая... я подожду сына... я должен идти не раньше
десяти часов... время есть.
- Увы!.. значит, вы потеряли всякую надежду?..
- Нисколько... надежды у меня большие... только на себя одного...
Затем он закрутил мешок веревкой и положил его рядом с пистолетами.
- Но вы все-таки дождетесь Агриколя, господин Дагобер?
- Да... если он придет к десяти часам...
- Так вы окончательно решились...
- Окончательно... Однако, если бы я верил в недобрые
_предзнаменования_...
- Иногда приметы не обманывают! - сказала Горбунья, не зная, чем бы
удержать солдата.
- Да, - продолжал Дагобер, - кумушки это утверждают... однако, хотя я и
не кумушка, а и у меня давеча сердце сжалось... Конечно, я принял,
вероятно, гнев за предчувствие... когда увидал...
- А что вы увидали?
- Я могу вам это рассказать, милая девушка... Это поможет нам скоротать
время... уж очень медленно оно тянется... Что?.. никак пробило половину?..
- Да, теперь половина девятого.
- Еще полтора часа, - глухим голосом произнес старик; затем он
прибавил: - Так вот что я видел... Проходя по какой-то улице, не знаю
какой уж, я заметил громадную красную афишу, на которой была нарисована
черная пантера, пожирающая белую лошадь... У меня просто кровь в жилах
свернулась, когда я это увидал. Надо вам сказать, что у меня была белая
лошадь, которую загрызла черная пантера... Эта лошадь была товарищем
Угрюма... Звали ее Весельчак...
При этом знакомом имени Угрюм, лежавший у ног Горбуньи, внезапно поднял
голову и взглянул на Дагобера.
- Видите... у животных есть память: он до сих пор помнит... Так ты
помнишь Весельчака?
И старик тяжко вздохнул при этом воспоминании. Угрюм ласково замахал
хвостом и легонько залаял, как бы желая подтвердить, что не забыл старого
доброго товарища.
- Действительно, - заметила Горбунья, - грустно вспоминать прошлое при
виде подобного зрелища...
- Это еще что... слушайте, что было дальше. Подошел я к афише и читаю:
"Прибывший из Германии укротитель Морок показывает укрощенных им зверей и
в том числе льва, тигра и черную пантеру _Смерть_".
- Какое страшное имя!
- А еще страшнее, что эта-то самая Смерть и загрызла моего Весельчака
четыре месяца тому назад около Лейпцига.
- Боже мой! это действительно ужасно, господин Дагобер.
- Это еще не все... - мрачнел и мрачнел солдат, продолжая свой рассказ.
- Благодаря именно этому Мороку нас с девочками засадили в тюрьму в
Лейпциге!
- И этот злодей здесь, в Париже! Он, верно, испытывает к вам недобрые
чувства! - сказала Горбунья. - Вы правы, месье Дагобер... надо быть
осторожным... это очень дурное предзнаменование!
- Дурное для этого мерзавца... если я его повстречаю... да!.. - сказал
Дагобер глухим голосом. - Нам надо с ним свести старые счеты...
- Господин Дагобер! - воскликнула Горбунья, прислушиваясь. - Кто-то
бежит по лестнице... это Агриколь!.. Я уверена, что он спешит с хорошими
вестями...
- Отлично... Агриколь - кузнец, значит, он и добудет мне крюк... -
проговорил солдат, не отвечая Горбунье.
Через несколько минут в комнату вошел Агриколь, но с первого же взгляда
на его унылое лицо Горбунья поняла, что надежды ее не сбылись...
- Ну? - спросил Дагобер таким тоном, который ясно показывал, как мало
солдат надеялся на успех. - Что нового?
- Ах, батюшка! Просто хоть головой об стену! С ума сойти можно! - с
гневом воскликнул кузнец.
Дагобер повернулся к Горбунье и сказал:
- Видите, бедняжка... я был в этом уверен!
- Но вы, батюшка? Видели графа де Монброн?
- Граф три дня тому назад уехал в Лотарингию... вот мои хорошие вести!
- с горькой иронией сказал солдат. - Теперь рассказывай свои... Я должен
хорошенько убедиться в том, что ваше прославленное правосудие, обязанное
защищать честных людей, иногда оставляет их на милость мерзавцев... Да...
я должен в этом убедиться... а потом мне нужен крюк... и я надеюсь, что ты
мне поможешь.
- Что ты хочешь сказать, батюшка?
- Рассказывай сперва, что ты сделал... у нас время есть... еще только
половина девятого... Ну, куда же ты пошел, когда мы расстались?
- К комиссару, которому вы уже сделали заявление.
- Что же он тебе сказал?
- Выслушав меня очень любезно, он заявил, что девушки находятся в очень
почтенном месте... в монастыре... значит, нет никакой нужды торопиться их
брать оттуда... что, кроме этого, комиссар не имеет никакого права
врываться в святое убежище, основываясь только на ваших словах, а что
завтра он донесет кому следует, и дальше потом все пойдет по порядку.
- Видите... потом... все отсрочки! - сказал Дагобер.
- "Но, месье, - отвечал я ему, - необходимо, чтобы девушки были
освобождены сегодня же; если они не явятся завтра на улицу св.Франциска,
то они понесут неисчислимый убыток! - Очень жаль, - сказал комиссар, - но
я не могу, основываясь на ваших с отцом словах, идти в разрез с законом. Я
не мог бы этого сделать даже по просьбе семьи молодых особ, а ваш отец им
присоединилась к армейскому корпусу.
Было около пяти часов вечера. Поднялся сильный ветер. Небо покрылось
тяжелыми и темными дождевыми тучами. Мы уже сказали, что бульвар
Госпиталя, примыкавший к монастырскому саду, почти никем не посещался.
Дагобер, Агриколь и Горбунья могли, следовательно, держать здесь совет в
совершенном уединении.
Солдат не скрывал своего бурного нетерпения и, как только они повернули
за угол, обратился к Горбунье:
- Ну, говорите же... объясните, в чем дело: вы видите, я как на горячих
угольях!
- Дом, где заперты дочери маршала Симона, - монастырь, месье Дагобер.
- Монастырь! - воскликнул солдат. - Так и следовало думать... Ну и что!
Я и в монастырь за ними пойду... как и повсюду... Попытка не пытка!
- Но, господин Дагобер, девочек там держат против их и вашего
желания... и вам их не отдадут!
- Мне не отдадут?.. А вот, черт возьми, мы посмотрим!.. - и он сделал
шаг по направлению к улице.
- Батюшка! - сказал Агриколь, удерживая его. - Минутку терпения...
Выслушай Горбунью!
- Нечего мне слушать! Как?.. Мои дети тут... в двух шагах от меня... я
об этом знаю и не заполучу их во что бы то ни стало тотчас же?! Ого, черт
возьми!.. Это было бы интересно!.. Пустите меня!..
- Господин Дагобер! Умоляю вас! - просила Горбунья, овладев другой его
рукой, - выслушайте меня... Есть другой способ вернуть бедных сирот без
насилия: мадемуазель де Кардовилль особенно настаивала на том, что насилие
может погубить все...
- Если есть возможность действовать иначе... отлично... но только
говорите скорее, каким же способом надо действовать?
- Вот кольцо мадемуазель де Кардовилль...
- Что это за мадемуазель де Кардовилль?
- Это, батюшка, та самая великодушная барышня, которая хотела внести за
меня залог и которой я должен сообщить нечто очень важное...
- Ну ладно, ладно, потолкуем об этом после. Что означает это кольцо?
- Вы его возьмете и отправитесь сейчас на Вандомскую площадь, в дом
N_7, к графу де Монброн. Это очень влиятельный человек и старый друг
мадемуазель де Кардовилль. Это кольцо докажет, что вы пришли к нему от ее
имени. Вы скажете графу, что мадемуазель де Кардовилль задерживают в
больнице рядом с этим монастырем, выдавая ее за помешанную, а в монастыре
силой держат дочерей маршала Симона...
- Ну а дальше, дальше?
- Дальше, граф предпримет необходимые шаги перед высокопоставленными
особами об освобождении дочерей маршала, и, может быть, завтра или
послезавтра...
- Завтра или послезавтра! - воскликнул Дагобер. - Да еще может быть!!!
Мне необходимо их освободить сегодня же... сейчас... а то послезавтра! И
еще: может быть!.. Нечего сказать, вовремя!.. Спасибо, милая Горбунья, но
возьмите ваше колечко... я предпочитаю действовать сам... Подожди меня
здесь, сынок...
- Батюшка! что ты затеваешь? - воскликнул Агриколь, стараясь удержать
старика. - Вспомни, ведь это монастырь, слышишь: монастырь!
- Ты, брат, ничего еще не понимаешь, призывник еще. А я знаю, как надо
действовать в монастырях. В Испании научился, небось сто раз проделывал...
Вот как будет дело: я постучусь, мне ответит сестра-привратница, спросит,
что мне надо, я ей отвечу, конечно; она попытается меня остановить, я не
послушаюсь; пройду, начну кричать во все горло девочек, побегу по всем
этажам.
- А монахини-то, месье Дагобер, монахини! - говорила Горбунья, стараясь
удержать старика.
- Монахини побегут за мной следом, будут кричать, точно галчата,
выкинутые из гнезда, - дело мне знакомое! В Севилье я таким образом
освободил одну андалузку, которую силой держали в монастыре. Пусть их
кричат, я мешать не стану! И так я обегу весь монастырь, призывая Розу и
Бланш... Они меня услышат... откликнутся... Если они заперты, я беру
первое, что под руку попадется, и выламываю дверь.
- А монахини... монахини, господин Дагобер!
- Монахини с их криками не помешают мне выломать дверь, обнять моих
девочек и удрать с ними... Если запрут ворота, - мы их выломаем! Итак, -
прибавил старик, освобождаясь из рук Горбуньи, - подождите меня здесь...
через десять минут я вернусь... А ты сходи за каретой, Агриколь.
Более спокойный, чем отец, и более сведущий в уголовных законах,
Агриколь перепугался того, к чему может привести необычайный способ
действий солдата. Он бросился вперед, снова остановил его и воскликнул:
- Умоляю тебя, выслушай еще хоть одно слово.
- Эх, черт! Ну, говори скорее!
- Если ты ворвешься в монастырь силой, все пропало!
- Это почему?
- Во-первых, господин Дагобер, - сказала Горбунья, - в монастыре есть и
мужчины. Я сейчас видела привратника, заряжавшего ружье, а садовник
рассказывал об отточенной косе и о ночном карауле...
- А плевать мне и на ружье, и на косу!
- Ну хорошо, батюшка. Послушай же хоть минутку, что я тебе скажу: ты
постучишь в ворота, привратник отопрет и спросит, что тебе надо. Так?
- Я скажу, что хочу поговорить с настоятельницей... и войду в
монастырь.
- Кроме ворот, внутри есть еще запертая дверь, - уговаривала Горбунья.
- В ней сделано окошечко, и, прежде чем отворить, монахиня вас оглядит и
до той поры не впустит, пока вы не скажете, зачем пришли.
- Я и ей скажу: хочу видеть настоятельницу.
- Тогда, батюшка, так как ты не обычный гость в монастыре, пойдут
доложить о тебе самой настоятельнице.
- Ну, дальше?
- А дальше придет она.
- А потом?
- А потом спросит: что вам надо, господин Дагобер?
- Что мне надо... черт побери... моих девочек мне надо!..
- Еще минутку терпения, батюшка!.. Ты, конечно, не сомневаешься, что
если принято столь много предосторожностей, когда их увозили, то их хотят
задержать в монастыре как против их воли, так и против твоей!
- Я не только не сомневаюсь, но я в этом уверен... недаром же одурачили
мою бедную жену.
- Ну, так настоятельница тебе и ответит, что она не понимает, о чем ты
говоришь, и что девиц Симон в монастыре нет и не бывало.
- А я ей скажу, что они там... у меня есть свидетели: Горбунья и Угрюм!
- Настоятельница тебе скажет, что она тебя не знает и не желает
вступать в объяснения... да и захлопнет окошко.
- Тогда я выломаю дверь... видишь, без этого, значит, обойтись
нельзя... Пусти же меня!
- При таком шуме привратник сбегает за полицией, и тебя для начала
арестуют.
- А что станется тогда с вашими бедными девочками, господин Дагобер? -
сказала Горбунья.
У старого воина было слишком много рассудка, чтобы не понять
справедливости доводов сына и Горбуньи. Но он знал также, что необходимо
было, чтобы девушки были освобождены до завтрашнего дня. Выбор этот был
ужасен. Голова Дагобера горела, он упал на каменную скамью, сжимая в
отчаянии голову, и, казалось, изнемогал под гнетом неумолимого рока.
Агриколь и Горбунья, глубоко тронутые его немым отчаянием, обменялись
взглядом. Кузнец сел на скамью рядом с отцом и сказал ему:
- Послушай, батюшка, успокойся немножко, подумай о том, что тебе
сказала Горбунья. Ведь если ты снесешь это кольцо к графу, то он,
благодаря своему влиянию, освободит девушек завтра же... самое позднее
послезавтра...
- Гром и молния! Да что вы меня с ума свести хотите? - закричал Дагобер
и, вскочив со скамьи, таким отчаянным, диким взором посмотрел на Агриколя
и на Горбунью, что те невольно отступили в изумлении и страхе. - Простите
меня, дети, - прибавил Дагобер после долгого молчания, - я напрасно
погорячился... виноват... вы ведь меня не понимаете... Трудно нам
сговориться... Вы совершенно правы, но и я прав также! Послушайте меня, вы
люди честные и хорошие... я вам доверю свою тайну... Знаете ли, зачем я
привез этих детей из Сибири? Затем, чтобы завтра они могли быть утром в
улице св.Франциска... Если они там не будут, значит, я изменил последней
воле их умирающей матери.
- Это улица св.Франциска, дом N_3? - прервал отца Агриколь.
- Да... но ты-то откуда знаешь об этом?
- Все это написано на бронзовой медали?
- Да!.. - с возрастающим удивлением воскликнул Дагобер. - Кто это тебе
сказал?
- Батюшка, подожди минутку... - отвечал Агриколь, - дай мне подумать...
Я, кажется, догадываюсь... да... Так ты говоришь, Горбунья, мадемуазель де
Кардовилль нисколько не помешана?..
- Нет... Ее удерживают силой в этом доме, не позволяя ни с кем
видеться... Она сказала, что и она и дочери маршала Симона - жертвы одной
и той же грязной интриги.
- Сомнений больше нет! - воскликнул кузнец. - Теперь я все понимаю:
мадемуазель де Кардовилль, как и девицы Симон, имеет такую же важную
причину быть завтра на улице св.Франциска... а она, может быть, об этом и
не знает!
- Как так?
- Еще одно слово, милая Горбунья... Мадемуазель де Кардовилль тебе не
говорила, что ей очень нужно быть на свободе завтра утром?
- Нет... Давая мне кольцо для графа де Монброн, она сказала: "Благодаря
этому мы будем свободны завтра или послезавтра..."
- Да объясни же, в чем дело! - с нетерпением сказал Дагобер сыну.
- Когда ты пришел сегодня за мной в тюрьму, батюшка, я тебе сказал, что
должен выполнить священный долг и потом уже приду к тебе...
- Так, так... а я, со своей стороны, пошел попытаться еще предпринять
кое-что; я потом расскажу вам, в чем дело.
- Я тотчас же побежал к мадемуазель де Кардовилль. Отворивший мне лакей
сообщил, что с барышней случился припадок умопомешательства... Можете себе
представить, как я был поражен... Я спросил, где она. Ответили, что не
знают. Нельзя ли, говорю, увидеть кого-нибудь из членов ее семьи? Но так
как моя одежда, вероятно, не внушала большого доверия, мне ответили, что
никого нет дома. Я просто пришел в отчаяние... но потом подумал, что если
она больна, то ее доктор должен знать, где она, и нельзя ли ее увидеть...
Вместо родных я решил поговорить с доктором: они часто являются лучшими,
друзьями... Я спрашиваю у лакея, не может ли он указать мне имя доктора
мадемуазель де Кардовилль. Мне охотно сообщают, что это доктор Балейнье,
улица Тарани, 12. Побежал туда - он вышел. Но мне говорят, что около пяти
часов я его наверняка застану в больнице: больница здесь, рядом с
монастырем... вот почему мы с вами и встретились.
- Но медаль, медаль где ты видел? - с нетерпением допрашивал Дагобер.
- Да вот о ней и о других важных открытиях я и хотел поговорить с
мадемуазель де Кардовилль, как я писал Горбунье.
- Что же это за открытия?
- Видите ли, батюшка, на другой день после вашего приезда я отправился
к мадемуазель де Кардовилль просить о залоге. За мной уже следили. Узнав
об этом от своей служанки, мадемуазель де Кардовилль пожелала меня скрыть
от полиции и спрятала в тайник, устроенный в стене павильона. Этот тайник
был не что иное, как небольшой чулан, и свет туда проникал через трубу,
как в камин. Через несколько минут я там осмотрелся и стал различать все
очень ясно. От нечего делать я разглядывал все, что меня окружало. Стены
были покрыты деревянными панелями, а входная дверь состояла из панно,
которое передвигалось при помощи противовеса и прекрасно слаженной системы
зубчатых колес. Меня очень заинтересовало это устройство, и я с
любопытством кузнеца, несмотря на свои опасения, стал разглядывать все эти
фальцы и пружины, как вдруг маленькая медная пуговка, значение которой я
не мог понять, привлекла мое особенное внимание. Дергал я ее, дергал,
двигал во все стороны, - ничто не действовало. Тогда я подумал: "Верно,
эта пуговка относится к другому механизму; дай-ка я ее попробую нажать".
Только что я нажал ее довольно сильно, послышался легкий скрип, и над
самым входом в тайник из стены выдвинулась какая-то полочка, как в
секретере. Полочка была с бортами, вроде ящика, но так как я нажал
пуговку, видимо, слишком сильно, то от этого толчка из ящика вылетела на
пол маленькая бронзовая медаль на бронзовой цепочке.
- И на этой медали был адрес: улица св.Франциска? - воскликнул Дагобер.
- Да, батюшка. Вместе с медалью на пол упал большой запечатанный
конверт. Поднимая его, я невольно увидал написанный крупными буквами
адрес: "Мадемуазель Де Кардовилль. Как только она получит, пусть сейчас же
прочтет". Затем две буквы "Р. и К.", росчерк и число "12 ноября 1830 г.
Париж". На печати тоже буквы "Р. и К." и над ними корона.
- Печати были не сломаны? - спросила Горбунья.
- Совершенно нет.
- Значит, несомненно, что мадемуазель де Кардовилль не знала о
существовании пакета, - заметила Горбунья.
- Я так и подумал, потому что, несмотря на надпись, сделанную два года
тому назад, печати остались целы.
- Очевидно так, - сказал Дагобер. - Что же ты сделал?
- Я снова все уложил в потайной ящик и решил уведомить мадемуазель де
Кардовилль. Но через несколько минут меня нашли, арестовали, и я больше не
видал своей покровительницы. Я только успел шепнуть одной из ее служанок
несколько слов, которые могли бы навести на мысль о моей находке
мадемуазель де Кардовилль... Затем, как только стало возможно, я написал
нашей доброй Горбунье, чтобы она сходила к мадемуазель Адриенне на
Вавилонскую улицу...
- Но, значит, эта медаль точно такая же, как у дочерей генерала Симона,
- прервал его отец. - Как же это могло случиться?
- Ничего не может быть проще, батюшка: я помню, что барышня мне
сказала, что эти девушки приходятся ей родственницами.
- Она... родственница Розе и Бланш?
- Да, да, - прибавила Горбунья, - они и мне то же сказала сейчас.
- Ну, так понимаешь ли ты теперь, - с отчаянием смотря на сына, сказал
Дагобер, - как я желаю освободить девушек сегодня же? Понимаешь ли, если
их бедная умирающая мать мне сказала, что один день промедления погубит
все? Значит, не могу я довольствоваться словами: "послезавтра, может
быть", - когда я приехал из глубины Сибири только для того, чтобы отвести
этих детей завтра на улицу св.Франциска?.. Понимаешь ли, наконец, что я
должен их освободить сегодня же, если бы даже мне пришлось поджечь
монастырь?
- Но, батюшка, насилие...
- Да знаешь ли ты, черт побери, что полицейский комиссар, которому я
снова жаловался на духовника твоей бедной матери, опять мне сказал:
"Доказательств никаких нет и ничего сделать нельзя".
- Но теперь есть доказательства... По крайней мере известно, где
находятся девушки... Эта достоверность много значит... Будь спокоен, закон
сильнее любой настоятельницы!..
- А кроме того, не забудьте, что мадемуазель де Кардовилль направила
вас к графу де Монброн, - сказала Горбунья, - а это очень влиятельное
лицо. Вы объясните ему, как важно, чтобы барышни и мадемуазель Адриенна
были освобождены сегодня же... для последней это освобождение не менее
важно, и поэтому граф, вероятно, ускорит ход правосудия... и ваши дети
вернутся к вам сегодня же.
- Горбунья говорит правду, отец... Иди к графу, а я побегу к комиссару
объяснить, что известно место, где задерживают девочек. Ты же, Горбунья,
иди домой и жди нас... дома мы все сойдемся... не так ли, батюшка?
Дагобер размышлял. Затем он обратился к Агриколю:
- Ну, ладно... последую вашим советам... Но, положим, комиссар тебе
скажет "до завтра ничего сделать нельзя"; положим, граф мне скажет то
же... Что же, ты думаешь, я стану ждать сложа руки до завтра?
- Но, батюшка!..
- Довольно, - резко прибавил солдат. - Я знаю, что делать. Беги к
комиссару, а вы, Горбунья, ждите нас дома... Я же пойду к графу... Давайте
кольцо... какой адрес?
- Вандомская площадь, дом N_7, граф де Монброн, от имени мадемуазель де
Кардовилль, - сказала Горбунья.
- У меня память хорошая, - заметил солдат. - Значит, все вернемся потом
домой?
- Да, батюшка. В добрый час... Ты увидишь, что закон защищает бедных и
честных людей...
- Тем лучше... - заметил солдат. - А то честным людям пришлось бы
защищаться и помогать себе самим! До встречи, дети, на улице Бриз-Миш.
Когда собеседники расстались, уже окончательно наступила ночь.
Восемь часов вечера. Дождь хлещет в окна комнаты Франсуазы Бодуэн, и от
сильных порывов ветра вздрагивают плохо запирающиеся рамы и двери.
Беспорядок, царящий теперь в бедном, но до сих пор всегда опрятном жилище,
указывает, что печальные события потрясли жизнь мирных, никому не
известных людей. Грязь на полу, толстый слой пыли на мебели, до сих пор
сверкавшей чистотой... После ухода Франсуазы с полицейским комиссаром
кровать не перестилалась, а Дагобер падал на нее не раздеваясь, когда
возвращался утомленный, охваченный глубоким отчаянием после бесплодных
попыток отыскать Розу и Бланш.
Бутылка на комоде, стакан и несколько корок сухого хлеба говорили, до
чего неприхотлив в пище солдат, который принужден был все время после
ареста жены жить на небольшую сумму, выданную Горбунье в ломбарде под
залог вещей Франсуазы.
При бледном свете сальной свечи, поставленной на печке, холодной как
мрамор, потому что запас дров давно уже иссяк, на стуле дремала Горбунья
опустив голову на грудь. Ее руки были спрятаны под ситцевым фартуком, а
ноги лежали на перекладине стула; время от времени она вздрагивала в
промокшей одежде. После утомительного дня, полного всевозможных
впечатлений, бедняжка ничего еще не ела, да если бы она и захотела поесть,
то у нее не было даже куска хлеба. Поджидая Дагобера и Агриколя, Горбунья
впала в тревожную дремоту, которая, увы, резко отличалась от спокойного и
восстанавливающего силы сна. Время от времени она беспокойно приоткрывала
глаза и, оглядевшись кругом, снова роняла голову на грудь, побежденная
непреодолимой потребностью в отдыхе. Через некоторое время молчание,
прерываемое только шумом ветра, нарушилось тяжелыми, медленными шагами на
площадке.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Дагобер с Угрюмом.
Разом проснувшись, Горбунья бросилась к солдату с вопросом:
- Ну что, господин Дагобер? Хорошие новости?.. Добились ли...
Она не могла продолжать, до того поразило ее мрачное выражение лица
Дагобера. Погруженный в горестные размышления, он, казалось, не заметил
Горбуньи и, грузно упав на стул, облокотился на стол и закрыл лицо руками.
После некоторого раздумья он встал и проговорил вполголоса:
- Надо... да, надо...
Затем он сделал несколько шагов и огляделся кругом, как бы что-то
отыскивая. Увидав около печки железный брус около двух футов длины,
служивший вместо кочерги, он поднял его, взвесил в руке и удовлетворенно
положил на комод.
Горбунья, пораженная продолжительным молчанием солдата, с робким и
беспокойным изумлением следила за ним. Вскоре ее изумление сменилось
страхом, когда она увидела, что Дагобер взял свой дорожный мешок, вынул из
него пистолеты и стал тщательно осматривать курки. Работница не могла
сдержать своего ужаса и воскликнула:
- Боже мой!.. Господин Дагобер... что вы хотите делать?..
Солдат взглянул на девушку, точно он ее увидел первый раз в жизни, и
дружески, хотя отрывисто спросил:
- А... добрый вечер, милая... Который час?
- На церкви Сен-Мерри только что пробило восемь часов.
- Восемь часов... Еще только восемь часов, - прошептал солдат и,
положив пистолеты рядом с железной полосой, снова задумчиво огляделся.
- Господин Дагобер, - рискнула спросить Горбунья, - значит, у вас
плохие новости.
- Да.
Дагобер так резко и отрывисто вымолвил это слово, что Горбунья, не смея
расспрашивать дальше, отошла и молча села на свое место. Угрюм положил
голову на колени молодой девушки и с таким же вниманием, как и она, следил
за каждым движением Дагобера.
Последний после нескольких минут молчания подошел к кровати, снял с нее
простыню, смерил ее длину и ширину и, обратясь к Горбунье, сказал:
- Ножницы!..
- Но... господин Дагобер...
- Ножницы, милая... - ласково, но повелительно промолвил Дагобер.
Швея вынула ножницы из рабочей корзины Франсуазы и подала их солдату.
- Теперь подержите за тот конец... только покрепче натяните...
Через несколько минут простыня была разрезана в длину на четыре полосы,
и Дагобер принялся их скручивать как веревки, причем связывал вместе
концы, так что из этих отрезков скоро образовалась крепкая веревка, по
крайней мере в двадцать футов. Но этого было мало; старик снова стал
искать чего-то по комнате.
- Крючок бы мне надо теперь... - шептал он сквозь зубы.
Совершенно перепуганная Горбунья, которая не могла больше сомневаться в
целях Дагобера, робко ему заметила:
- Но... Агриколь еще не вернулся... может быть, он придет с хорошими
известиями... Недаром его нет так долго!
- Да, - с горечью проворчал солдат, отыскивая глазами предмет, которого
ему недоставало, - с хорошими... должно быть, вроде моих... - И он
прибавил: - А мне все-таки очень нужно достать толстый железный крюк... -
Осматривая все углы, Дагобер заметил один из толстых мешков, какие шила
Франсуаза. Он взял его, открыл и крикнул Горбунье:
- Ну-ка, милая... кладите сюда веревку и железный брус... будет удобнее
нести... туда...
- Великий Боже! - воскликнула Горбунья, повинуясь Дагоберу. - Неужели
вы уйдете, не дождавшись Агриколя... а вдруг ему удалось...
- Успокойтесь, милая... я подожду сына... я должен идти не раньше
десяти часов... время есть.
- Увы!.. значит, вы потеряли всякую надежду?..
- Нисколько... надежды у меня большие... только на себя одного...
Затем он закрутил мешок веревкой и положил его рядом с пистолетами.
- Но вы все-таки дождетесь Агриколя, господин Дагобер?
- Да... если он придет к десяти часам...
- Так вы окончательно решились...
- Окончательно... Однако, если бы я верил в недобрые
_предзнаменования_...
- Иногда приметы не обманывают! - сказала Горбунья, не зная, чем бы
удержать солдата.
- Да, - продолжал Дагобер, - кумушки это утверждают... однако, хотя я и
не кумушка, а и у меня давеча сердце сжалось... Конечно, я принял,
вероятно, гнев за предчувствие... когда увидал...
- А что вы увидали?
- Я могу вам это рассказать, милая девушка... Это поможет нам скоротать
время... уж очень медленно оно тянется... Что?.. никак пробило половину?..
- Да, теперь половина девятого.
- Еще полтора часа, - глухим голосом произнес старик; затем он
прибавил: - Так вот что я видел... Проходя по какой-то улице, не знаю
какой уж, я заметил громадную красную афишу, на которой была нарисована
черная пантера, пожирающая белую лошадь... У меня просто кровь в жилах
свернулась, когда я это увидал. Надо вам сказать, что у меня была белая
лошадь, которую загрызла черная пантера... Эта лошадь была товарищем
Угрюма... Звали ее Весельчак...
При этом знакомом имени Угрюм, лежавший у ног Горбуньи, внезапно поднял
голову и взглянул на Дагобера.
- Видите... у животных есть память: он до сих пор помнит... Так ты
помнишь Весельчака?
И старик тяжко вздохнул при этом воспоминании. Угрюм ласково замахал
хвостом и легонько залаял, как бы желая подтвердить, что не забыл старого
доброго товарища.
- Действительно, - заметила Горбунья, - грустно вспоминать прошлое при
виде подобного зрелища...
- Это еще что... слушайте, что было дальше. Подошел я к афише и читаю:
"Прибывший из Германии укротитель Морок показывает укрощенных им зверей и
в том числе льва, тигра и черную пантеру _Смерть_".
- Какое страшное имя!
- А еще страшнее, что эта-то самая Смерть и загрызла моего Весельчака
четыре месяца тому назад около Лейпцига.
- Боже мой! это действительно ужасно, господин Дагобер.
- Это еще не все... - мрачнел и мрачнел солдат, продолжая свой рассказ.
- Благодаря именно этому Мороку нас с девочками засадили в тюрьму в
Лейпциге!
- И этот злодей здесь, в Париже! Он, верно, испытывает к вам недобрые
чувства! - сказала Горбунья. - Вы правы, месье Дагобер... надо быть
осторожным... это очень дурное предзнаменование!
- Дурное для этого мерзавца... если я его повстречаю... да!.. - сказал
Дагобер глухим голосом. - Нам надо с ним свести старые счеты...
- Господин Дагобер! - воскликнула Горбунья, прислушиваясь. - Кто-то
бежит по лестнице... это Агриколь!.. Я уверена, что он спешит с хорошими
вестями...
- Отлично... Агриколь - кузнец, значит, он и добудет мне крюк... -
проговорил солдат, не отвечая Горбунье.
Через несколько минут в комнату вошел Агриколь, но с первого же взгляда
на его унылое лицо Горбунья поняла, что надежды ее не сбылись...
- Ну? - спросил Дагобер таким тоном, который ясно показывал, как мало
солдат надеялся на успех. - Что нового?
- Ах, батюшка! Просто хоть головой об стену! С ума сойти можно! - с
гневом воскликнул кузнец.
Дагобер повернулся к Горбунье и сказал:
- Видите, бедняжка... я был в этом уверен!
- Но вы, батюшка? Видели графа де Монброн?
- Граф три дня тому назад уехал в Лотарингию... вот мои хорошие вести!
- с горькой иронией сказал солдат. - Теперь рассказывай свои... Я должен
хорошенько убедиться в том, что ваше прославленное правосудие, обязанное
защищать честных людей, иногда оставляет их на милость мерзавцев... Да...
я должен в этом убедиться... а потом мне нужен крюк... и я надеюсь, что ты
мне поможешь.
- Что ты хочешь сказать, батюшка?
- Рассказывай сперва, что ты сделал... у нас время есть... еще только
половина девятого... Ну, куда же ты пошел, когда мы расстались?
- К комиссару, которому вы уже сделали заявление.
- Что же он тебе сказал?
- Выслушав меня очень любезно, он заявил, что девушки находятся в очень
почтенном месте... в монастыре... значит, нет никакой нужды торопиться их
брать оттуда... что, кроме этого, комиссар не имеет никакого права
врываться в святое убежище, основываясь только на ваших словах, а что
завтра он донесет кому следует, и дальше потом все пойдет по порядку.
- Видите... потом... все отсрочки! - сказал Дагобер.
- "Но, месье, - отвечал я ему, - необходимо, чтобы девушки были
освобождены сегодня же; если они не явятся завтра на улицу св.Франциска,
то они понесут неисчислимый убыток! - Очень жаль, - сказал комиссар, - но
я не могу, основываясь на ваших с отцом словах, идти в разрез с законом. Я
не мог бы этого сделать даже по просьбе семьи молодых особ, а ваш отец им