Страница:
– Придется прыгать.
– Нет! Макс, ведь есть же черная лестница. Все спустились по ней.
– И по ней же сейчас поднимаются другие.
Обвив рукой ее талию, он поднял ее и поставил на подоконник, а потом вскочил на подоконник сам.
– Но тут высоко!
Казалось, до земли лететь целую милю.
Она успела только охнуть и закрыть глаза. Притянув ее к себе, он прыгнул вниз.
С чавкающим звуком они приземлились в грязь. Основной удар пришелся на Макса: не выпуская ее, он упал и перекатился на бок. Она была ошеломлена, онемела от страха, но Макс мгновенно вскочил и поставил ее на ноги.
Они побежали за угол дома. Там он остановился и обернулся.
– Похоже, на улице никого нет. Все внутри.
Он не дал ей возможности даже отдышаться, бросившись к низкому вытянутому строению, расположенному рядом с гостиницей, у двери которого какой-то мужчина как раз слез с серого коня.
– Извини, приятель. – Макс отобрал у оторопевшего путешественника вожжи. Мари почувствовала, как сильные руки подхватили ее и усадили в седло.
– Д'Авенант!
Макс резко обернулся.
Высокий немолодой мужчина в белом парике, стоя в задней двери гостиницы, целился в него.
– Отойди от девушки!
Мари закричала. Макс стоял словно замороженный.
А затем вдруг бросился на землю и достал из сапога небольшую пистоль – это произошло так быстро, что Мари не видела этого, – но в тот же момент мужчина выстрелил.
Оружие в руке Макса мгновенно ответило шумной и яркой вспышкой огня. Мужчина пошатнулся, выпустил мушкет и, прижимая руки к груди – там, где расползалось красное пятно, – повалился на землю.
Мари, разинув рот, с ужасом смотрела на упавшего. Макс прыгнул на лошадь и натянул вожжи. Мужчина лежал неподвижно.
Макс убил его.
Обхватив ее за талию, он развернул коня, и тот помчал их навстречу ночи.
Глава 15
Глава 16
– Нет! Макс, ведь есть же черная лестница. Все спустились по ней.
– И по ней же сейчас поднимаются другие.
Обвив рукой ее талию, он поднял ее и поставил на подоконник, а потом вскочил на подоконник сам.
– Но тут высоко!
Казалось, до земли лететь целую милю.
Она успела только охнуть и закрыть глаза. Притянув ее к себе, он прыгнул вниз.
С чавкающим звуком они приземлились в грязь. Основной удар пришелся на Макса: не выпуская ее, он упал и перекатился на бок. Она была ошеломлена, онемела от страха, но Макс мгновенно вскочил и поставил ее на ноги.
Они побежали за угол дома. Там он остановился и обернулся.
– Похоже, на улице никого нет. Все внутри.
Он не дал ей возможности даже отдышаться, бросившись к низкому вытянутому строению, расположенному рядом с гостиницей, у двери которого какой-то мужчина как раз слез с серого коня.
– Извини, приятель. – Макс отобрал у оторопевшего путешественника вожжи. Мари почувствовала, как сильные руки подхватили ее и усадили в седло.
– Д'Авенант!
Макс резко обернулся.
Высокий немолодой мужчина в белом парике, стоя в задней двери гостиницы, целился в него.
– Отойди от девушки!
Мари закричала. Макс стоял словно замороженный.
А затем вдруг бросился на землю и достал из сапога небольшую пистоль – это произошло так быстро, что Мари не видела этого, – но в тот же момент мужчина выстрелил.
Оружие в руке Макса мгновенно ответило шумной и яркой вспышкой огня. Мужчина пошатнулся, выпустил мушкет и, прижимая руки к груди – там, где расползалось красное пятно, – повалился на землю.
Мари, разинув рот, с ужасом смотрела на упавшего. Макс прыгнул на лошадь и натянул вожжи. Мужчина лежал неподвижно.
Макс убил его.
Обхватив ее за талию, он развернул коня, и тот помчал их навстречу ночи.
Глава 15
Макс чувствовал, как дрожит хрупкое тело Мари, но запретил себе думать о ее страхах. Старался не думать и о своих, задвинув все чувства и ощущения в дальний угол сознания. Размытыми дорогами, вдоль лесов, мимо полей мчались они прочь от Луирета. Вечер перешел в ночь, в небе повисла луна, но конь мчал их все дальше и дальше. И только когда город остался далеко позади, Макс чуть умерил бег коня.
С вершины каждого встречавшегося на их пути холма Макс оглядывал окрестности, проверяя, нет ли погони. Но никто не преследовал их. По-видимому, приятели ле Бона слишком поздно осознали случившееся; Макс вместе с главной хранительницей сведений исчез раньше, чем они успели организовать погоню.
Он крепко прижимал ее к себе. Молча, ничего не объясняя, он просто гнал коня – сначала на восток, потом на юг, и снова на запад. Множество обстоятельств, и притом весьма неприятных, одно за другими проскакивали у него в голове.
Ле Бон назвал его настоящее имя.
Человек, которого он застрелил, тоже успел произнести его.
Французы знали, что их путь будет лежать через Луирет, и поджидали их.
Значит, тот предатель был не единственным в стане британцев.
Внутри у него все оборвалось. Только троим был известен их маршрут: ему, Вульфу и Флемингу.
Кто-то из них – либо Вульф, либо Флеминг – сотрудничает с французами.
Или оба.
Хотя, нет. Кто-то один. Иначе зачем было возлагать подобную миссию на Макса?
Один из них верен королю, а другой... другой предал его.
Но кто?
Измученный конь начал спотыкаться. Макс, выйдя из напряженного раздумья, пожалел бедное животное, пустил его шагом и оглянулся вокруг в поисках места, где они с Мари могли бы устроиться на ночлег.
Вокруг простирались только поля и не было видно ни единой деревушки. И вдобавок ко всему начался дождь. Мелкая морось вскоре обернулась проливным дождем; потоки воды, низвергаясь на землю, размывали дороги и грозили вымочить его и Мири до костей. Макс стянул с себя плащ и набросил его на плечи Мари.
– Нет, – запротестовала она. – А как же ты?
– Не спорь.
Она замолчала. И больше не произнесла ни слова. Тягостные предчувствия одолевали его: казалось, этот ливень служит провозвестником непогоды другого рода. Тот факт, что Mapи предпочла его ле Бону мог, конечно, служить некоторым утешением. Он вспоминал, каким растерянным, испуганным взглядом смотрела она на своего брата; тот говорил слишком быстро, и она вряд ли поняла его.
Однако он чувствовал, что у нее есть вопросы к нему, и поэтому не знал, как относиться к ее молчанию. Возможно, она просто устала. Он был так рад, что они вырвались из Луирета, что не стал утруждать себя раздумьями на этот счет. Другие, более неотложные заботы, занимали его.
Пока ему удается обставлять французов, но что будет дальше?
Он должен добраться до Бретани и сесть там на судно, которое доставит их в Англию. Но отправиться на бретонское побережье сейчас, когда он знает о предательстве, равносильно самоубийству. Однако он должен как-то выбраться из Франции. И поскорее. Друзья ле Бона, вооруженные до зубов, будут патрулировать все дороги.
В то время как он лишился своего саквояжа, набитого оружием и разнообразными хитрыми штуками. Когда тот покатился по ступенькам, у него не было времени спуститься за ним. Он просто вынужден был оставить его.
Все, что он имеет на данный момент, это небольшая дуэльная пистоль и двуствольный мушкет. Ни в том, ни в другом нет ни единой пули. Есть еще стальные ножи, зачехленные и спрятанные за голенищем сапога. А также маленький пакетик с порохом и еще кое-какая амуниция, рассованная по карманам плаща.
Как, скажите на милость, имея столь скудные запасы оружия, сможет он миновать французские патрули и пересечь пролив?
Здравый смысл подсказывал ему, что всех задач разом не решить, и будет лучше, если он займется какой-то одной. В настоящий момент они находятся в глуши и им пока требуются только крыша, еда и отдых.
К великой его радости – словно Бог решил, что на сегодня Макс д'Авенант натерпелся сполна – одна из этих трех потребностей материализовалась на склоне ближайшего холма. Крошечный домишко, размерами походивший скорее на хижину лесника, с ветхой соломенной крышей выступил вдруг из темноты.
Остановив коня, он несколько секунд обдумывал возможности. Огней в доме не было, печь не топилась. Он не заметил никаких признаков жизни. Вид у хибары не самый приветливый, но ничего другого им пока не светит. Их конь едва держится на ногах.
И Мари вся дрожит от холода.
Макс пришпорил коня и направил его по заросшей тропинке, которая вела к дому.
Остановившись в нескольких ярдах от дома, он спешился. Мари спрыгнула на землю, не дожидаясь его помощи.
Он убрал со лба мокрые волосы, закрывавшие глаза.
– Жди здесь.
Подойдя к дому, он тихо постучал. Старая деревянная Дверь, болтавшаяся на проржавевших петлях, со скрипом качнулась и открылась. Макс осторожно ступил внутрь. Луна спряталась за тучами, и кругом стоял беспросветный мрак. Он на ощупь двинулся вперед. Ему удалось выяснить только, что в доме одна, совершенно голая комната с грязными полами и осклизлыми, заплесневевшими стенами.
А еще он понял, что крыша совсем прохудилась: на полу была скорее слякоть, чем грязь. Так что в доме такая же сырость, как снаружи.
К тому же он не обнаружил никаких запасов продовольствия. Видно, обитатели этого убогого жилища покинули его в одну из голодных зим, в надежде на лучшую долю перебравшись в город.
Выйдя из хибары, Макс прошел во двор, желая проверить сарай для скота. К счастью, тот оказался куда в лучшем состоянии: площадью примерно в десять квадратов, с довольно крепкими деревянными стенами и новой крышей, видимо, перестланной в не самом далеком прошлом. На полу лежали груды соломы – чистой и сухой.
Похоже, жившие здесь крестьяне заботились о своем скоте лучше, чем о себе.
Застланный соломой сарай для скота был, конечно, не самым элегантным местом для ночлега, но он предлагал им крышу над головой и обещал несколько часов отдыха. Да и коню здесь должно было быть неплохо. Его можно привязать во дворе, пусть щиплет траву. А о пище для них Макс позаботится утром.
Он повернулся и пошел за Мари. Насквозь промокший, он вдруг ощутил такую усталость и ломоту в теле, что едва смог улыбнуться ей.
– Давай отдохнем здесь. В доме сыро и грязно, но сарай сухой.
Да, видно, он здорово устал, если не обратил внимания, что она промолчала в ответ, если не заметил даже, как крепко сжимает она вожжи.
Он понял это, только когда протянул руку за ними, а Мари вдруг отдернула их и... попятилась.
– Мари?
Холодная оторопь овладела им. Даже при скудном свете луны, едва пробивавшемся из-за туч, он разглядел выражение ее глаз. Он уже видел его однажды. Там, в лечебнице, когда впервые предстал пред ней.
Оно было недоверчивым, даже подозрительным.
Казалось, она готова вскочить на коня и умчаться.
Вместе с его плащом, со всем его оружием и деньгами.
Он отчаянно боролся с охватившим его волнением. Как же он не понял раньше, что у нее на уме? Ведь она молчала вовсе не оттого, что была ошеломлена случившимся, и не от усталости. И дрожала вовсе не от холода. Она боялась.
Боялась его. Она раздумывала, как ей быть.
Далеко она, конечно, не ускачет. Конь не протянет и трех миль.
Но он все равно должен остановить ее. Уговорами ли, силой ли – но не дать ей сбежать.
Господи, неужели придется применять силу? Господи, не допусти этого!
– Мари, – как можно спокойнее заговорил он, – день был долгим и трудным. Мы оба устали. Давай укроемся от дождя.
Не выпуская из рук поводьев и беспокойно глядя ему в глаза, она снова попятилась.
– Макс. Я, конечно, не все поняла, что сказал тот мужчина, но... кое-что поняла. Он сказал, что ты мне не муж. Зачем ему понадобилось выдумывать такое?
На мгновение – на одно мгновение беспомощного, безысходного отчаяния, овладевшего им, обессилевшим и вымокшим до нитки – в голове промелькнула мысль о том, чтобы признаться. Сказать ей, кто он такой и зачем он здесь. Покончить со всей ложью. Разом, прямо здесь и сейчас.
Но, узнав правду, она разъярится. Она возненавидит его.
И сбежит.
Пусть порученное ему дело вызывает в нем одно только отвращение, но он должен завершить его. Исполнить этот проклятый долг перед королем и страной. Должен доставить ее – вместе с ее секретами – в Англию.
– Мари, но зачем же мокнуть под дождем? – процедил он, боясь шевельнуться. – Пойдем под крышу. Там и поговорим.
Она не шелохнулась.
– Он говорил, что он мой брат.
– Он лгал. Все сказанное им – ложь. Эти военные не гнушаются ничем, лишь бы прибрать нас к рукам. Они способны на самый подлый обман.
– Но он похож на меня.
– Ну разумеется, похож, – ответил он, лихорадочно соображая. – Они три недели держали тебя в лечебнице и досконально изучили твою внешность. И чтобы их ложь выглядела правдоподобнее, нашли человека, похожего на тебя.
Это не так уж сложно. Они рассчитывали, захватив тебя, заставить меня пойти на уступки. – Его голос дрогнул. – Ну подумай сама, Мари. Разве ты знаешь того человека? Он хоть кого-то напомнил тебе?
– Нет.
– Значит, ты не помнишь его?
– Нет, – повторила она, но взгляд ее оставался недоверчивым.
– Тогда почему же ты считаешь, что он говорил правду? Воцарилась тишина, слышалось только шуршание дождя.
– Но ведь тебя я тоже не помню, – тихо проговорила она.
Он стиснул зубы. Ну что можно возразить на это? Она права.
– Мари, они хотели одурачить тебя. И похоже, им это удалось. Ты уже не доверяешь тому, кому должна была бы доверять больше остальных. Я твой муж. Ну скажи, что мне сделать, чтобы ты поверила?
– Я не знаю, Макс. – Она покачала головой и заморгала, словно борясь со слезами. – Не знаю. Сегодня утром мне еще казалось, что я знаю тебя, Мне казалось, я...
Люблю тебя.
Эти слова явственно прозвучали у него в голове, хотя она и не произнесла их.
Она потупила взгляд. С прилипшими к щекам мокрыми темными прядями, в испачканном, разодрандом плаще, выглядывавшем из-под его черного плаща, она выглядела такой жалкой и несчастной, что ему нестерпимо захотелось притянуть ее к себе, обнять ее, осыпать ее лицо поцелуями. Но он не осмеливался приблизиться к ней ни на шаг, опасаясь, что она воспримет это как угрозу.
И все это время он непрестанно думал об одном. Ты, права. Чутье не обманывает тебя. Я лгу тебе. Он твой брат. Или был им.
Ведь я, возможно, убил его.
Свинцовая тяжесть наполнила его сердце. Не то чтобы он жалеет об этом. Но видит Бог, ненависть окажется слишком слабым понятием, чтобы описать ее чувства к нему, когда она узнает о брате.
– Макс, – тихо проговорила она, накручивая поводья на руку, – ведь ты откликнулся на то имя.
– Какое имя? – хрипло спросил он. Он уже едва сдерживал себя, раздираемый желанием выложить ей правду, не в силах ни секунды дольше терпеть эту муку. Зачем откладывать неизбежное?
– Д'Авенант. Тот человек, которого ты убил, назвал тебя д'Авенантом. И ты откликнулся на него.
– Я обернулся не на имя, а на голос. Она не отводила взгляда от его лица.
– Но ты сразу же выстрелил в него. У меня такое впечатление, что тебе ничего не стоит убить человека.
– Но ведь он целился в меня, я был вынужден защищаться. В конце концов, я защищал не только себя, но и тебя.
– Да, знаю... Но у меня никак не выходит из головы... Я не ожидала... – Она снова покачала головой. – Ведь мне казалось, что я знаю тебя. Я видела в тебе человека мягкого, доброго, образованного, но сегодня... ты был совсем другим.
Вспышка молнии вдруг озарила небо, словно подчеркивая и подтверждая последние ее слова. Ты был совсем другим. Как ему объяснить ей, если он не в состоянии объяснить это себе?
Он стоял и смотрел на нее сквозь потоки дождя, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. В прошлой жизни – Боже, как давно это было! – невозможно было даже представить такое. Но сегодня он, не испытывая не малейших сомнений, нажал на курок. Потому что видел перед собой не человека, а врага, противника, в намерения которого входило отобрать у него Мари.
И движимый решимостью не допустить этого, он убил его. Убил, чтобы сохранить Мари.
Он не испытал никакого раскаяния, даже сожаления. Наоборот – в тот момент он почувствовал огромное удовлетворение. Дрожь восторга пробежала по его членам. То был дикий, примитивный восторг победителя.
Гром прогремел прямо над их головами. Мари ждала ответа.
Но ответа у него не было.
Сегодня ты был совсем другим.
– Я неплохо стреляю из пистоли, потому что во время болезни много упражнялся в стрельбе. – Он сказал правду, не отдавая себе отчета в этом, а потом уже просто не мог остановиться. Он устал от лжи, хитростей и недомолвок. – Из всех спортивных забав это была единственная, на которую у меня доставало сил. Я не мог выезжать на охоту или скакать на лошади. Мои братья выезжали на охоту, выходили в море, но мне эти развлечения были недоступны. Только когда в руке у меня была пистоль и я нажимал на курок, я начинал чувствовать, что я тоже мужчина, такой же, как остальные, а не просто кусок обессилевшей плоти. Сегодня впервые в жизни я стрелял в человека, и, поверь мне, Мари, это не вызывает у меня гордости. Но если кто-нибудь еще раз попытается отнять тебя у меня, и мне снова придется стрелять, – пылко заявил он, – я сделаю это, не раздумывая.
Эта страстная речь явно ошеломила ее.
Но еще больше она удивила его самого. Он чувствовал, что весь дрожит, – и это был не гнев, не обида, а гораздо более сильное чувство.
Он убил человека, боясь потерять ее. И если придется, то сделает это опять. Не ради короля, не ради Англии, а по велению своего сердца.
И этот резон перевесит все остальные – такие как, долг, честь и даже добро и зло. Ради нее он готов на все. Абсолютно на все.
Это открытие так поразило его, что он пошатнулся. Правда, открывшаяся ему в эту секунду, огромная и пугающая, была подобна раскатам грома, сотрясающим ночное небо. Сегодняшнее происшествие, которое было и нежданым, и нежеланным, вдруг представилось ему своего рода чудом, несущим избавление. Он почувствовал не просто облегчение, а радость.
Они не поднимутся на корабль, который ждет их у бретонского берега. Он не отдаст ее никому.
Дамоклов меч, висевший над его головой, преломившись, упал к его ногам.
Он не отдаст ее. Она принадлежит ему.
И никому больше.
– Мари, я не обманываю тебя, – сказал он, чувствуя, как перехватило у него горло. – Неужели ты думаешь, что все, что было между нами, ложь?
– Я уже не знаю, что мне думать!
Ее глаза сказали ему о том же; он видел в них борьбу разума и сердца. Сомнения боролись с желаниями, логика с чувствами. Та же борьба шла в нем самом, и он почти явственно ощущал, как ее сердце бьется в унисон с его.
Он чувствовал, как, должно быть, чувствовала и она, что доводы разума терпят крах. Наверное, исход борьбы был предрешен. Желания и чувства умирают последними.
Слишком мучительна, невыносима для них обоих мысль о разлуке.
Сейчас он был уверен – она переставит его. Не сможет. Как не сможет предать ее он.
Мари смотрела на него, вся дрожа, судорожно глотая прорезанный дождевыми потоками воздух, и он уже не мог удерживать себя. Отдавшись на волю чувств, которые так долго старался заглушить в себе, не осмеливаясь даже обозначить их словами, он двинулся к ней. Она не отшатнулась, стоя неподвижно под проливным дождем.
Их разделяло всего несколько дюймов. Он остановился, посмотрел на нее – на эту чудесную, независимую, умную и отважную женщину, казавшуюся сейчас такой беззащитной и маленькой в этом мокром черном плаще, – и что-то вдруг разорвалось в его душе. Теплое и необъятное, оно затопило его сердце, не оставляя в нем места вопросам, сомнениям, страхам. С пронзительной ясностью понял он вдруг, почему эта женщина была самой красивой, особенной, не похожей ни на одну из тех, что были или будут в его жизни.
– Я люблю тебя. Мари, – прошептал он.
Ее губы приоткрылись, но она осталась безмолвной. Еще одна вспышка света прорезала горизонт.
Он протянул к ней руку и коснулся ее щеки, ощутив холодные капли на ее теплой коже.
– Ты можешь не верить всему остальному, – тихо и твердо заговорил он, – но в это поверь.
– Я хочу поверить тебе, – страдающе закрыв глаза, дрожащим голосом проговорила она. Ее рука все еще сжимала поводья. – Очень хочу поверить тебе. Но тогда я не могу верить себе.
– Мари. Посмотри на меня.
Она подняла на него глаза, и он увидел слезы, дрожавшие в них.
– Милая, не противься себе, своему чувству. Мои чувства к тебе искренни. И то, что было между нами, тоже правда. – Он взял в ладони ее лицо. – Тот человек, в гостинице, который называл себя твоим братом, – ты что-нибудь чувствовала к нему?
– Нет.
– А что ты чувствуешь ко мне?
Ее нижняя губа задрожала, слезы покатились из глаз, смешиваясь на побледневших щеках с дождем.
Она прильнула к нему, положив руку ему на плечо. У него защипало в глазах. Он закрыл глаза и обнял ее.
– Ведь это есть, – хрипло проговорил он. – То, что мы испытываем друг к другу, все это правда.
Уткнувшись лицом в его грудь, она всхлипнула.
– Я никогда не смогу разлюбить тебя, Макс. Даже если... Даже если ты... Я все равно буду любить тебя.
– Люби, милая. Люби меня, – прошептал он. – Сейчас и всегда.
Она выпустила поводья, и они, дрожащие и безмолвные, прильнув друг к другу, тихо стояли под низвергающимися с небес потоками воды – пока она не подняла голову, и тогда его губы нашли ее, и их уста соединились в поцелуе. Два дыхания, две любви, два стремления слились воедино, заставляя их забыть о дожде, ветре, усталости. Его руки сжали ее тело – и словно одна из озаривших небо молний вдруг пронзила его. Чувства, так долго томившиеся взаперти, вырвались наружу и заполонили его.
О, как хотелось ему, чтобы она всегда была рядом, как нуждался он в ней, как жаждал заботиться о ней, оберегать ее! Их поцелуй стал горячим и влажным: ее губы открылись, его язык, ласкающий и требовательный, проникал в ее рот. Стремление переросло в желание, когда она ответила на это вторжение сладостным, полным страсти стоном, и теплая влага ее уст соединилась с его влагой.
Дождь топил их в своих потоках, а они тонули друг в друге, два неистово бьющихся сердца, два охваченных пожаром тела. Захватывая пальцами его мокрую рубашку на спине, она, казалось, готова была разорвать ее, а он, всем телом вжимаясь в нее, целовал ее рот. И поцелуй этот устранял все вопросы, все сомнения. Пути назад уже не было. Только эта правда имела значение сейчас. Конец страхам, конец сомнениям, ничто больше не сможет разделить их. Два существа, он и она, стали одним, и эта связь была так ощутима, так крепка, что ничто не смогло бы разорвать ее.
Не переставая думать об этом, он подхватил ее на руки и понес сквозь потоки дождя, не замечая, не видя, не ощущая ничего, кроме нее. Он внес ее в сарай. Густой влажный воздух теплого убежища дохнул им в лицо, плотная мгла обступила их, отделив от мира. Оба дрожали, тела их покрылись испариной. Тяжело дыша, он поставил ее, просунул руки под плечи плаща, и тот упал на пол.
Они целовали друг друга снова и снова, быстро и жадно, словно каждый поцелуй был первым и последним. Дождь стучал о крышу сарая, рвался в их убежище, наполняя ночь запахами земли, мокрого дерева, ветра.
Его пальцы нетерпеливо сражались с крючками у нее на спине. Наконец платье было расстегнуто, и он сдернул его с ее плеч. Мокрый шелк упал ей на живот, и она громко задохнулась, когда его руки освободили ее из корсета. Он опустился на колени, увлекая ее за собой на мягкую солому.
Он не видел ее. Да ему и не нужно было видеть. Разве могла красота ее тела сравниться с ощущениями, которые дарило оно ему? Он жаждал завоевывать его и растворяться в нем. Уложив ее на спину, он склонился над ней и ощутил ее вкус. Его язык коснулся ее затвердевшего соска, и он застонал, ощущая мучительное, пульсирующее тепло в паху. Она вскрикнула, ее пальцы вцепились в его мокрые волосы, когда он начал покусывать тугой, упругий кончик ее холма. Каждое прикосновение губ, зубов к этому сладкому телу вызывало в нем обжигающую волну тепла. Ее руки скользили по его шее, плечам.
Когда он оторвался от ее соска и утопил ее уста в горячем, проникающем поцелуе, лихорадочная дрожь охватила их и ее пальцы вонзились в напряженные мускулы его спины.
Ощущая жар ее кожи, его ладони скользнули по ее спине и остановились на талии. Она сдирала с него рубашку, он стягивал ворох шелка и кружев, скрывавший ее бедра. Тихо простонав, она выгнулась под ним и пошевелила бедрами, помогая высвободить себя из остатков одежды.
Он перевел дыхание, не желая совсем потерять контроль над собой. Он не хотел быть грубым. Он очень боялся причинить ей боль. Господи, как мало знает он о девственницах и о любви!
Лежа на ней, он оттягивал неизбежное: медленно расстегивал рубашку, потом бриджи, изнемогая от ощущения ее мягкого нагого тела. Сняв с себя одежду, он лег рядом с ней, запутав пальцы в ее мягких, мокрых волосах. Она жалобно простонала, шевельнула бедрами, и теплый воздух наполнился пряным ароматом ее тела. Протяжный стон вырвался из него, когда она прижалась бедром к его копью.
Никогда прежде он не испытывал столь сильного желания, как сейчас. Сгорая от любви, он лег на нее. Поласкал пальцами треугольник жестких, шелковистых волос внизу ее живота, а потом вошел пальцем в нее, глубоко и властно. Она вскрикнула, задрожала и еще теснее прижалась к нему. Ее страстный ответ заставил его тоже задрожать. Его палец задвигался, медленно и осторожно проникая в самые тайные ее женские глубины, и остановился, вдруг почувствовав нежную пленочку. Эта преграда, тонкая и хрупкая, таила в себе мощный запрет.
Не спеши… Сколь сильным и нетерпеливым ни было бы его желание, он знал, что спешить нельзя. Она принадлежит ему. Ему и никому другому. Сегодня, завтра и на всю жизнь она его.
Он убрал руку. Она протестующе застонала, но мгновенно смолкла, как только его губы завладели ее ртом, а его мощное копье вошло в ее мягкие нетронутые глубины.
И вновь она удивила его.
Он не услышал ни жалобных протестующих восклицаний, ни испуганных всхлипываний. Она просто закричала – громко, во все горло.
И крик этот был напоен изумлением и восторгом.
С вершины каждого встречавшегося на их пути холма Макс оглядывал окрестности, проверяя, нет ли погони. Но никто не преследовал их. По-видимому, приятели ле Бона слишком поздно осознали случившееся; Макс вместе с главной хранительницей сведений исчез раньше, чем они успели организовать погоню.
Он крепко прижимал ее к себе. Молча, ничего не объясняя, он просто гнал коня – сначала на восток, потом на юг, и снова на запад. Множество обстоятельств, и притом весьма неприятных, одно за другими проскакивали у него в голове.
Ле Бон назвал его настоящее имя.
Человек, которого он застрелил, тоже успел произнести его.
Французы знали, что их путь будет лежать через Луирет, и поджидали их.
Значит, тот предатель был не единственным в стане британцев.
Внутри у него все оборвалось. Только троим был известен их маршрут: ему, Вульфу и Флемингу.
Кто-то из них – либо Вульф, либо Флеминг – сотрудничает с французами.
Или оба.
Хотя, нет. Кто-то один. Иначе зачем было возлагать подобную миссию на Макса?
Один из них верен королю, а другой... другой предал его.
Но кто?
Измученный конь начал спотыкаться. Макс, выйдя из напряженного раздумья, пожалел бедное животное, пустил его шагом и оглянулся вокруг в поисках места, где они с Мари могли бы устроиться на ночлег.
Вокруг простирались только поля и не было видно ни единой деревушки. И вдобавок ко всему начался дождь. Мелкая морось вскоре обернулась проливным дождем; потоки воды, низвергаясь на землю, размывали дороги и грозили вымочить его и Мири до костей. Макс стянул с себя плащ и набросил его на плечи Мари.
– Нет, – запротестовала она. – А как же ты?
– Не спорь.
Она замолчала. И больше не произнесла ни слова. Тягостные предчувствия одолевали его: казалось, этот ливень служит провозвестником непогоды другого рода. Тот факт, что Mapи предпочла его ле Бону мог, конечно, служить некоторым утешением. Он вспоминал, каким растерянным, испуганным взглядом смотрела она на своего брата; тот говорил слишком быстро, и она вряд ли поняла его.
Однако он чувствовал, что у нее есть вопросы к нему, и поэтому не знал, как относиться к ее молчанию. Возможно, она просто устала. Он был так рад, что они вырвались из Луирета, что не стал утруждать себя раздумьями на этот счет. Другие, более неотложные заботы, занимали его.
Пока ему удается обставлять французов, но что будет дальше?
Он должен добраться до Бретани и сесть там на судно, которое доставит их в Англию. Но отправиться на бретонское побережье сейчас, когда он знает о предательстве, равносильно самоубийству. Однако он должен как-то выбраться из Франции. И поскорее. Друзья ле Бона, вооруженные до зубов, будут патрулировать все дороги.
В то время как он лишился своего саквояжа, набитого оружием и разнообразными хитрыми штуками. Когда тот покатился по ступенькам, у него не было времени спуститься за ним. Он просто вынужден был оставить его.
Все, что он имеет на данный момент, это небольшая дуэльная пистоль и двуствольный мушкет. Ни в том, ни в другом нет ни единой пули. Есть еще стальные ножи, зачехленные и спрятанные за голенищем сапога. А также маленький пакетик с порохом и еще кое-какая амуниция, рассованная по карманам плаща.
Как, скажите на милость, имея столь скудные запасы оружия, сможет он миновать французские патрули и пересечь пролив?
Здравый смысл подсказывал ему, что всех задач разом не решить, и будет лучше, если он займется какой-то одной. В настоящий момент они находятся в глуши и им пока требуются только крыша, еда и отдых.
К великой его радости – словно Бог решил, что на сегодня Макс д'Авенант натерпелся сполна – одна из этих трех потребностей материализовалась на склоне ближайшего холма. Крошечный домишко, размерами походивший скорее на хижину лесника, с ветхой соломенной крышей выступил вдруг из темноты.
Остановив коня, он несколько секунд обдумывал возможности. Огней в доме не было, печь не топилась. Он не заметил никаких признаков жизни. Вид у хибары не самый приветливый, но ничего другого им пока не светит. Их конь едва держится на ногах.
И Мари вся дрожит от холода.
Макс пришпорил коня и направил его по заросшей тропинке, которая вела к дому.
Остановившись в нескольких ярдах от дома, он спешился. Мари спрыгнула на землю, не дожидаясь его помощи.
Он убрал со лба мокрые волосы, закрывавшие глаза.
– Жди здесь.
Подойдя к дому, он тихо постучал. Старая деревянная Дверь, болтавшаяся на проржавевших петлях, со скрипом качнулась и открылась. Макс осторожно ступил внутрь. Луна спряталась за тучами, и кругом стоял беспросветный мрак. Он на ощупь двинулся вперед. Ему удалось выяснить только, что в доме одна, совершенно голая комната с грязными полами и осклизлыми, заплесневевшими стенами.
А еще он понял, что крыша совсем прохудилась: на полу была скорее слякоть, чем грязь. Так что в доме такая же сырость, как снаружи.
К тому же он не обнаружил никаких запасов продовольствия. Видно, обитатели этого убогого жилища покинули его в одну из голодных зим, в надежде на лучшую долю перебравшись в город.
Выйдя из хибары, Макс прошел во двор, желая проверить сарай для скота. К счастью, тот оказался куда в лучшем состоянии: площадью примерно в десять квадратов, с довольно крепкими деревянными стенами и новой крышей, видимо, перестланной в не самом далеком прошлом. На полу лежали груды соломы – чистой и сухой.
Похоже, жившие здесь крестьяне заботились о своем скоте лучше, чем о себе.
Застланный соломой сарай для скота был, конечно, не самым элегантным местом для ночлега, но он предлагал им крышу над головой и обещал несколько часов отдыха. Да и коню здесь должно было быть неплохо. Его можно привязать во дворе, пусть щиплет траву. А о пище для них Макс позаботится утром.
Он повернулся и пошел за Мари. Насквозь промокший, он вдруг ощутил такую усталость и ломоту в теле, что едва смог улыбнуться ей.
– Давай отдохнем здесь. В доме сыро и грязно, но сарай сухой.
Да, видно, он здорово устал, если не обратил внимания, что она промолчала в ответ, если не заметил даже, как крепко сжимает она вожжи.
Он понял это, только когда протянул руку за ними, а Мари вдруг отдернула их и... попятилась.
– Мари?
Холодная оторопь овладела им. Даже при скудном свете луны, едва пробивавшемся из-за туч, он разглядел выражение ее глаз. Он уже видел его однажды. Там, в лечебнице, когда впервые предстал пред ней.
Оно было недоверчивым, даже подозрительным.
Казалось, она готова вскочить на коня и умчаться.
Вместе с его плащом, со всем его оружием и деньгами.
Он отчаянно боролся с охватившим его волнением. Как же он не понял раньше, что у нее на уме? Ведь она молчала вовсе не оттого, что была ошеломлена случившимся, и не от усталости. И дрожала вовсе не от холода. Она боялась.
Боялась его. Она раздумывала, как ей быть.
Далеко она, конечно, не ускачет. Конь не протянет и трех миль.
Но он все равно должен остановить ее. Уговорами ли, силой ли – но не дать ей сбежать.
Господи, неужели придется применять силу? Господи, не допусти этого!
– Мари, – как можно спокойнее заговорил он, – день был долгим и трудным. Мы оба устали. Давай укроемся от дождя.
Не выпуская из рук поводьев и беспокойно глядя ему в глаза, она снова попятилась.
– Макс. Я, конечно, не все поняла, что сказал тот мужчина, но... кое-что поняла. Он сказал, что ты мне не муж. Зачем ему понадобилось выдумывать такое?
На мгновение – на одно мгновение беспомощного, безысходного отчаяния, овладевшего им, обессилевшим и вымокшим до нитки – в голове промелькнула мысль о том, чтобы признаться. Сказать ей, кто он такой и зачем он здесь. Покончить со всей ложью. Разом, прямо здесь и сейчас.
Но, узнав правду, она разъярится. Она возненавидит его.
И сбежит.
Пусть порученное ему дело вызывает в нем одно только отвращение, но он должен завершить его. Исполнить этот проклятый долг перед королем и страной. Должен доставить ее – вместе с ее секретами – в Англию.
– Мари, но зачем же мокнуть под дождем? – процедил он, боясь шевельнуться. – Пойдем под крышу. Там и поговорим.
Она не шелохнулась.
– Он говорил, что он мой брат.
– Он лгал. Все сказанное им – ложь. Эти военные не гнушаются ничем, лишь бы прибрать нас к рукам. Они способны на самый подлый обман.
– Но он похож на меня.
– Ну разумеется, похож, – ответил он, лихорадочно соображая. – Они три недели держали тебя в лечебнице и досконально изучили твою внешность. И чтобы их ложь выглядела правдоподобнее, нашли человека, похожего на тебя.
Это не так уж сложно. Они рассчитывали, захватив тебя, заставить меня пойти на уступки. – Его голос дрогнул. – Ну подумай сама, Мари. Разве ты знаешь того человека? Он хоть кого-то напомнил тебе?
– Нет.
– Значит, ты не помнишь его?
– Нет, – повторила она, но взгляд ее оставался недоверчивым.
– Тогда почему же ты считаешь, что он говорил правду? Воцарилась тишина, слышалось только шуршание дождя.
– Но ведь тебя я тоже не помню, – тихо проговорила она.
Он стиснул зубы. Ну что можно возразить на это? Она права.
– Мари, они хотели одурачить тебя. И похоже, им это удалось. Ты уже не доверяешь тому, кому должна была бы доверять больше остальных. Я твой муж. Ну скажи, что мне сделать, чтобы ты поверила?
– Я не знаю, Макс. – Она покачала головой и заморгала, словно борясь со слезами. – Не знаю. Сегодня утром мне еще казалось, что я знаю тебя, Мне казалось, я...
Люблю тебя.
Эти слова явственно прозвучали у него в голове, хотя она и не произнесла их.
Она потупила взгляд. С прилипшими к щекам мокрыми темными прядями, в испачканном, разодрандом плаще, выглядывавшем из-под его черного плаща, она выглядела такой жалкой и несчастной, что ему нестерпимо захотелось притянуть ее к себе, обнять ее, осыпать ее лицо поцелуями. Но он не осмеливался приблизиться к ней ни на шаг, опасаясь, что она воспримет это как угрозу.
И все это время он непрестанно думал об одном. Ты, права. Чутье не обманывает тебя. Я лгу тебе. Он твой брат. Или был им.
Ведь я, возможно, убил его.
Свинцовая тяжесть наполнила его сердце. Не то чтобы он жалеет об этом. Но видит Бог, ненависть окажется слишком слабым понятием, чтобы описать ее чувства к нему, когда она узнает о брате.
– Макс, – тихо проговорила она, накручивая поводья на руку, – ведь ты откликнулся на то имя.
– Какое имя? – хрипло спросил он. Он уже едва сдерживал себя, раздираемый желанием выложить ей правду, не в силах ни секунды дольше терпеть эту муку. Зачем откладывать неизбежное?
– Д'Авенант. Тот человек, которого ты убил, назвал тебя д'Авенантом. И ты откликнулся на него.
– Я обернулся не на имя, а на голос. Она не отводила взгляда от его лица.
– Но ты сразу же выстрелил в него. У меня такое впечатление, что тебе ничего не стоит убить человека.
– Но ведь он целился в меня, я был вынужден защищаться. В конце концов, я защищал не только себя, но и тебя.
– Да, знаю... Но у меня никак не выходит из головы... Я не ожидала... – Она снова покачала головой. – Ведь мне казалось, что я знаю тебя. Я видела в тебе человека мягкого, доброго, образованного, но сегодня... ты был совсем другим.
Вспышка молнии вдруг озарила небо, словно подчеркивая и подтверждая последние ее слова. Ты был совсем другим. Как ему объяснить ей, если он не в состоянии объяснить это себе?
Он стоял и смотрел на нее сквозь потоки дождя, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. В прошлой жизни – Боже, как давно это было! – невозможно было даже представить такое. Но сегодня он, не испытывая не малейших сомнений, нажал на курок. Потому что видел перед собой не человека, а врага, противника, в намерения которого входило отобрать у него Мари.
И движимый решимостью не допустить этого, он убил его. Убил, чтобы сохранить Мари.
Он не испытал никакого раскаяния, даже сожаления. Наоборот – в тот момент он почувствовал огромное удовлетворение. Дрожь восторга пробежала по его членам. То был дикий, примитивный восторг победителя.
Гром прогремел прямо над их головами. Мари ждала ответа.
Но ответа у него не было.
Сегодня ты был совсем другим.
– Я неплохо стреляю из пистоли, потому что во время болезни много упражнялся в стрельбе. – Он сказал правду, не отдавая себе отчета в этом, а потом уже просто не мог остановиться. Он устал от лжи, хитростей и недомолвок. – Из всех спортивных забав это была единственная, на которую у меня доставало сил. Я не мог выезжать на охоту или скакать на лошади. Мои братья выезжали на охоту, выходили в море, но мне эти развлечения были недоступны. Только когда в руке у меня была пистоль и я нажимал на курок, я начинал чувствовать, что я тоже мужчина, такой же, как остальные, а не просто кусок обессилевшей плоти. Сегодня впервые в жизни я стрелял в человека, и, поверь мне, Мари, это не вызывает у меня гордости. Но если кто-нибудь еще раз попытается отнять тебя у меня, и мне снова придется стрелять, – пылко заявил он, – я сделаю это, не раздумывая.
Эта страстная речь явно ошеломила ее.
Но еще больше она удивила его самого. Он чувствовал, что весь дрожит, – и это был не гнев, не обида, а гораздо более сильное чувство.
Он убил человека, боясь потерять ее. И если придется, то сделает это опять. Не ради короля, не ради Англии, а по велению своего сердца.
И этот резон перевесит все остальные – такие как, долг, честь и даже добро и зло. Ради нее он готов на все. Абсолютно на все.
Это открытие так поразило его, что он пошатнулся. Правда, открывшаяся ему в эту секунду, огромная и пугающая, была подобна раскатам грома, сотрясающим ночное небо. Сегодняшнее происшествие, которое было и нежданым, и нежеланным, вдруг представилось ему своего рода чудом, несущим избавление. Он почувствовал не просто облегчение, а радость.
Они не поднимутся на корабль, который ждет их у бретонского берега. Он не отдаст ее никому.
Дамоклов меч, висевший над его головой, преломившись, упал к его ногам.
Он не отдаст ее. Она принадлежит ему.
И никому больше.
– Мари, я не обманываю тебя, – сказал он, чувствуя, как перехватило у него горло. – Неужели ты думаешь, что все, что было между нами, ложь?
– Я уже не знаю, что мне думать!
Ее глаза сказали ему о том же; он видел в них борьбу разума и сердца. Сомнения боролись с желаниями, логика с чувствами. Та же борьба шла в нем самом, и он почти явственно ощущал, как ее сердце бьется в унисон с его.
Он чувствовал, как, должно быть, чувствовала и она, что доводы разума терпят крах. Наверное, исход борьбы был предрешен. Желания и чувства умирают последними.
Слишком мучительна, невыносима для них обоих мысль о разлуке.
Сейчас он был уверен – она переставит его. Не сможет. Как не сможет предать ее он.
Мари смотрела на него, вся дрожа, судорожно глотая прорезанный дождевыми потоками воздух, и он уже не мог удерживать себя. Отдавшись на волю чувств, которые так долго старался заглушить в себе, не осмеливаясь даже обозначить их словами, он двинулся к ней. Она не отшатнулась, стоя неподвижно под проливным дождем.
Их разделяло всего несколько дюймов. Он остановился, посмотрел на нее – на эту чудесную, независимую, умную и отважную женщину, казавшуюся сейчас такой беззащитной и маленькой в этом мокром черном плаще, – и что-то вдруг разорвалось в его душе. Теплое и необъятное, оно затопило его сердце, не оставляя в нем места вопросам, сомнениям, страхам. С пронзительной ясностью понял он вдруг, почему эта женщина была самой красивой, особенной, не похожей ни на одну из тех, что были или будут в его жизни.
– Я люблю тебя. Мари, – прошептал он.
Ее губы приоткрылись, но она осталась безмолвной. Еще одна вспышка света прорезала горизонт.
Он протянул к ней руку и коснулся ее щеки, ощутив холодные капли на ее теплой коже.
– Ты можешь не верить всему остальному, – тихо и твердо заговорил он, – но в это поверь.
– Я хочу поверить тебе, – страдающе закрыв глаза, дрожащим голосом проговорила она. Ее рука все еще сжимала поводья. – Очень хочу поверить тебе. Но тогда я не могу верить себе.
– Мари. Посмотри на меня.
Она подняла на него глаза, и он увидел слезы, дрожавшие в них.
– Милая, не противься себе, своему чувству. Мои чувства к тебе искренни. И то, что было между нами, тоже правда. – Он взял в ладони ее лицо. – Тот человек, в гостинице, который называл себя твоим братом, – ты что-нибудь чувствовала к нему?
– Нет.
– А что ты чувствуешь ко мне?
Ее нижняя губа задрожала, слезы покатились из глаз, смешиваясь на побледневших щеках с дождем.
Она прильнула к нему, положив руку ему на плечо. У него защипало в глазах. Он закрыл глаза и обнял ее.
– Ведь это есть, – хрипло проговорил он. – То, что мы испытываем друг к другу, все это правда.
Уткнувшись лицом в его грудь, она всхлипнула.
– Я никогда не смогу разлюбить тебя, Макс. Даже если... Даже если ты... Я все равно буду любить тебя.
– Люби, милая. Люби меня, – прошептал он. – Сейчас и всегда.
Она выпустила поводья, и они, дрожащие и безмолвные, прильнув друг к другу, тихо стояли под низвергающимися с небес потоками воды – пока она не подняла голову, и тогда его губы нашли ее, и их уста соединились в поцелуе. Два дыхания, две любви, два стремления слились воедино, заставляя их забыть о дожде, ветре, усталости. Его руки сжали ее тело – и словно одна из озаривших небо молний вдруг пронзила его. Чувства, так долго томившиеся взаперти, вырвались наружу и заполонили его.
О, как хотелось ему, чтобы она всегда была рядом, как нуждался он в ней, как жаждал заботиться о ней, оберегать ее! Их поцелуй стал горячим и влажным: ее губы открылись, его язык, ласкающий и требовательный, проникал в ее рот. Стремление переросло в желание, когда она ответила на это вторжение сладостным, полным страсти стоном, и теплая влага ее уст соединилась с его влагой.
Дождь топил их в своих потоках, а они тонули друг в друге, два неистово бьющихся сердца, два охваченных пожаром тела. Захватывая пальцами его мокрую рубашку на спине, она, казалось, готова была разорвать ее, а он, всем телом вжимаясь в нее, целовал ее рот. И поцелуй этот устранял все вопросы, все сомнения. Пути назад уже не было. Только эта правда имела значение сейчас. Конец страхам, конец сомнениям, ничто больше не сможет разделить их. Два существа, он и она, стали одним, и эта связь была так ощутима, так крепка, что ничто не смогло бы разорвать ее.
Не переставая думать об этом, он подхватил ее на руки и понес сквозь потоки дождя, не замечая, не видя, не ощущая ничего, кроме нее. Он внес ее в сарай. Густой влажный воздух теплого убежища дохнул им в лицо, плотная мгла обступила их, отделив от мира. Оба дрожали, тела их покрылись испариной. Тяжело дыша, он поставил ее, просунул руки под плечи плаща, и тот упал на пол.
Они целовали друг друга снова и снова, быстро и жадно, словно каждый поцелуй был первым и последним. Дождь стучал о крышу сарая, рвался в их убежище, наполняя ночь запахами земли, мокрого дерева, ветра.
Его пальцы нетерпеливо сражались с крючками у нее на спине. Наконец платье было расстегнуто, и он сдернул его с ее плеч. Мокрый шелк упал ей на живот, и она громко задохнулась, когда его руки освободили ее из корсета. Он опустился на колени, увлекая ее за собой на мягкую солому.
Он не видел ее. Да ему и не нужно было видеть. Разве могла красота ее тела сравниться с ощущениями, которые дарило оно ему? Он жаждал завоевывать его и растворяться в нем. Уложив ее на спину, он склонился над ней и ощутил ее вкус. Его язык коснулся ее затвердевшего соска, и он застонал, ощущая мучительное, пульсирующее тепло в паху. Она вскрикнула, ее пальцы вцепились в его мокрые волосы, когда он начал покусывать тугой, упругий кончик ее холма. Каждое прикосновение губ, зубов к этому сладкому телу вызывало в нем обжигающую волну тепла. Ее руки скользили по его шее, плечам.
Когда он оторвался от ее соска и утопил ее уста в горячем, проникающем поцелуе, лихорадочная дрожь охватила их и ее пальцы вонзились в напряженные мускулы его спины.
Ощущая жар ее кожи, его ладони скользнули по ее спине и остановились на талии. Она сдирала с него рубашку, он стягивал ворох шелка и кружев, скрывавший ее бедра. Тихо простонав, она выгнулась под ним и пошевелила бедрами, помогая высвободить себя из остатков одежды.
Он перевел дыхание, не желая совсем потерять контроль над собой. Он не хотел быть грубым. Он очень боялся причинить ей боль. Господи, как мало знает он о девственницах и о любви!
Лежа на ней, он оттягивал неизбежное: медленно расстегивал рубашку, потом бриджи, изнемогая от ощущения ее мягкого нагого тела. Сняв с себя одежду, он лег рядом с ней, запутав пальцы в ее мягких, мокрых волосах. Она жалобно простонала, шевельнула бедрами, и теплый воздух наполнился пряным ароматом ее тела. Протяжный стон вырвался из него, когда она прижалась бедром к его копью.
Никогда прежде он не испытывал столь сильного желания, как сейчас. Сгорая от любви, он лег на нее. Поласкал пальцами треугольник жестких, шелковистых волос внизу ее живота, а потом вошел пальцем в нее, глубоко и властно. Она вскрикнула, задрожала и еще теснее прижалась к нему. Ее страстный ответ заставил его тоже задрожать. Его палец задвигался, медленно и осторожно проникая в самые тайные ее женские глубины, и остановился, вдруг почувствовав нежную пленочку. Эта преграда, тонкая и хрупкая, таила в себе мощный запрет.
Не спеши… Сколь сильным и нетерпеливым ни было бы его желание, он знал, что спешить нельзя. Она принадлежит ему. Ему и никому другому. Сегодня, завтра и на всю жизнь она его.
Он убрал руку. Она протестующе застонала, но мгновенно смолкла, как только его губы завладели ее ртом, а его мощное копье вошло в ее мягкие нетронутые глубины.
И вновь она удивила его.
Он не услышал ни жалобных протестующих восклицаний, ни испуганных всхлипываний. Она просто закричала – громко, во все горло.
И крик этот был напоен изумлением и восторгом.
Глава 16
Мари не смогла сдержать громкого, протяжного крика, когда Макс разом зажег в ней тысячи разноцветных огней. Его палец ласкал ту крошечную, невероятно чувствительную почку, спрятанную в глубине темных волос меж ее бедер, а его длинная, твердая мужская плоть медленно продвигалась вперед... раздвигала ее мягкие складки... проникая внутрь нее.
Вцепившись ему в плечи, она то дрожала, то замирала, застигнутая новыми, неведомыми ощущениями. Мысль о том, что их тела сейчас сольются, потрясла ее, наполнила ее неописуемым восторгом. Она не знала... она даже не представляла себе...
Ну конечно, конечно! Ведь это так естественно, так правильно. Сжимая ладонями его спину, она жадно отвечала на его поцелуи, изливая ему в рот тихие, протяжные стоны. Ночная мгла окутывала их. Ее мягкие женские глубины, открываясь, принимали в себя его крепкий, как сталь, мужской орган, и обхватывая его, замыкались.
Она не видела его; только слова, полные нежности и любви, шелестели во влажном воздухе, пробиваясь сквозь дождь, что стучал о крышу их убежища. Но она чувствовала его – каждый его поцелуй, каждое прикосновение... Чувствовала, как он становится частью ее. Ощущение своей открытости, своей доступности наполнило ее сердце радостью. Это Макс. Ее Макс. Ее ангел, ее разбойник, его ласки так изощренны, так нежны, а сам он меж тем дрожит от напряжения и желания. Он лелеет ее тело с той же нежностью, с которой шептал ей слова любви, когда они стояли под дождем.
Вцепившись ему в плечи, она то дрожала, то замирала, застигнутая новыми, неведомыми ощущениями. Мысль о том, что их тела сейчас сольются, потрясла ее, наполнила ее неописуемым восторгом. Она не знала... она даже не представляла себе...
Ну конечно, конечно! Ведь это так естественно, так правильно. Сжимая ладонями его спину, она жадно отвечала на его поцелуи, изливая ему в рот тихие, протяжные стоны. Ночная мгла окутывала их. Ее мягкие женские глубины, открываясь, принимали в себя его крепкий, как сталь, мужской орган, и обхватывая его, замыкались.
Она не видела его; только слова, полные нежности и любви, шелестели во влажном воздухе, пробиваясь сквозь дождь, что стучал о крышу их убежища. Но она чувствовала его – каждый его поцелуй, каждое прикосновение... Чувствовала, как он становится частью ее. Ощущение своей открытости, своей доступности наполнило ее сердце радостью. Это Макс. Ее Макс. Ее ангел, ее разбойник, его ласки так изощренны, так нежны, а сам он меж тем дрожит от напряжения и желания. Он лелеет ее тело с той же нежностью, с которой шептал ей слова любви, когда они стояли под дождем.