Такер Шелли. Объятия незнакомца

   – То есть, вы хотите сказать, что если мы добавим в удобрение опилки...
   – Да, совсем чуть-чуть. Опилки – это не более чем пыль, их никто не заметит.
   – И это сделает соединение безопасным? – Она недоверчиво качнула головой. – Не может быть. Уж слишком все просто.
   – Как знать. Нужно попробовать. – Повернувшись, он кинулся к двери.
   – Куда вы?
   – Видишь рабочих на той стороне? У них этого мудреного компонента в избытке.
   Часом позже, когда они, охваченные волнением, молча трудились над новой порцией соединения, в дверь постучали.
   Макс, досадуя, что приходится прерываться, пошел открывать дверь. Он был уверен, что к ним пожаловал хозяин лаборатории.
   Но на пороге стоял Саксон. В руке у него была газета.
   – У меня новости, – объявил он с ухмылкой. – Французы казнили Флеминга.
   – Что? – Ошеломленный, он выхватил у брата газету.
   – Занятная вышла история. – Саксон удовлетворенно хмыкнул. – Она попала во все утренние газеты. Флеминг объявился в Париже несколько дней назад и сразу же отправился во дворец, спеша сообщить королю формулу соединения, которое, по его словам, является самым грозным оружием века. Но это волшебное соединение, вместо того чтобы взорваться, начало вдруг плеваться фиолетовыми брызгами, испортив при этом платье короля. – Саксон расхохотался. – А у французов, как известно, с юмором туго. Не обижайтесь, мадемуазель. – Он виновато глянул на Мари. – А может быть, после стольких лет, проведенных им в Англии, они заподозрили его в измене? Так или иначе, но его повесили.
   С мрачной ухмылкой на лице Макс прочел газетное сообщение. В смерти Флеминга была гримаса судьбы.
   – Пребывающий на небесах джентльмен по фамилии Вульф сейчас, должно быть, торжествует.
   – Без сомнения. – Саксон снова посмотрел на Мари, на этот раз с восхищением. – Вы проявили удивительную находчивость, мадемуазель, дав Флемингу столь чудную формулу.
   Мари не смогла сдержать улыбки.
   – Это благодаря одному из моих ранних, не увенчавшихся успехом экспериментов, которым сестра корила меня при каждом удобном случае. Ее руки несколько месяцев были покрыты багровыми пятнами.
   Саксон посерьезнев, обернулся к Максу:
   – Что касается того вопроса, о котором мы с тобой толковали четыре дня назад, то он решен.
   – Как? Уже? – ошарашенно спросил Макс.
   – Живое тому подтверждение находится в моей карете. Хочешь ли ты присутствовать при этом?
   Макс глядел на Мари, чувствуя, как холодная тошнота подкатывает ему к горлу, а потом кивнул:
   – Хочу.
   – Ты уверен?
   – Уверен.
   – Ну тогда тебе пришел конец, – пробормотал Саксон, направляясь к двери.
   Мари недоуменно хмурилась.
   – О чем это он?
   – Он вернется, и вы поймете, – сказал Макс. У него пересохло в горле.
   Но она поняла гораздо раньше, через несколько мгновений, когда в дальнем конце коридора загремел разъяренный мужской голос, выкрикивавший французские проклятия.
   А ну, мерзавцы, уберите свои руки! Черт! Уж не знаю, с какой швалью вы привыкли якшаться, но со мной так обращаться не смейте!
   Мари отступила от стола.
   – Арман? – выдохнула она.
   Спустя несколько секунд в дверях показался Саксон в сопровождении двух одетых в лакейские ливреи крепышей, которые с двух сторон держали за локти Армана.
   Разъяренный француз скрежетал зубами, его глаза извергали пламя.
   – Я не позволю. – Он смолк, увидев Мари.
   – Арман! – закричала она. Изумление и восторг озарили ее лицо.
   – Отпустите его, – хмуро приказал Саксон.
   Ле Бон, отшвырнув своих стражников, бросился навстречу сестре. Она упала в его объятия.
   – Мари! Бог мой! Мари! Неужели это ты? Мне говорили, что везут к тебе, но я не верил им!
   Захлебываясь в рыданиях и смехе, она ощупывала его.
   – Арман! Живой! Ты жив!
   Он отстранил ее от себя и, держа за плечи, заглянул ей в лицо.
   – А как ты? Ты поправилась?
   – Со мной все в порядке. Ох, Арман! Так много всего произошло... Ты знаешь, что Вероника... что она...
   Он снова обнял ее.
   – Знаю, Мари, – сказал он с болью. – Знаю.
   Они стояли, прижавшись друг к другу, одинокие в своем горе, и молчали.
   – Мари, это все из-за меня, – осипшим голосом выговорил он. – Если бы не жадность, которая вдруг проснулась во мне при встрече с Шабо, ничего этого не случилось бы. Я взял деньги, даже не спросив...
   – Не вини себя, – прервала его Мари. – Ты не виноват том, что они сделали. Ведь ты не знал их намерений. Все мы думали... – Ее взгляд вдруг устремился на Макса, молча стоявшего за спиной ле Бона. – Все мы думали, что поступаем правильно, но... обстоятельства были сильнее нас.
   Макс непроизвольно и почти незаметно кивнул.
   Ле Бон обернулся и, обнимая сестру за плечо, злобно уставился на Макса.
   – А-а, вы здесь, месье! С каким удовольствием я всадил бы в вас пулю, да вот беда – ваш брат забрал у меня оружие.
   – Сожалею, что пришлось лишить вас этого удовольствия, – откликнулся на ломаном французском Саксон. Он кивнул своим людям на дверь и снова перешел на английский. – Думаю, я здесь больше не нужен. Разбирайся сам, братишка.
   – Спасибо тебе, – уныло сказал Макс. – Иди. Я разберусь.
   Мари переводила смущенный взгляд с одного д'Авенанта на другого, а когда Саксон ушел, обратилась к брату:
   – Арман, как они нашли тебя?
   – Мы нашли друг друга, – ответил ле Бон, продолжая глядеть на Макса – Я знал, что тебя похитил английский шпион д' Авенант, так что из Луирета я прямиком направился в Лондон. У меня был план – залечь и ждать, когда он привезет тебя сюда. Люди они известные, поэтому выяснить, где находится их дом труда не составило. День и ночь я следил за домом, но не обнаружил никаких признаков вашего появления.
   – Мы? – я приехала всего несколько дней назад ранним утром.
   – Ха, а я к тому времени уже отчаялся дождаться тебя. Пытался придумать что-нибудь другое, как вдруг наткнулся на таинственное приглашение, напечатанное в газете и адресованное мне. Неизвестный требовал от меня денег, обещая взамен твое освобождение.
   Мари обратила изумленный взгляд на Макса.
   – Значит, это не было случайностью! Вы хотели найти Армана?
   Макс кивнул.
   – Я предположил, что если искусно составленное газетное объявление сработало на мне, то подобное объявление могло бы возыметь воздействие и на вашего брата. Я рассуждал так: если он жив, то должен искать вас в Англии. И я обратился за помощью к Саксону, – он покосился на Армана, – хотя, признаюсь, не ожидал, что он так скоро найдет его.
   – Но... зачем... – пролепетала Мари – Зачем вы искали Армана?
   Макс тяжело вздохнул:
   – Думаю, вы и сами знаете, Мари. Мне запрещено говорить об этом.
   Арман выпустил сестру и шагнул к Максу.
   – Ваш брат рассказал мне, каким образом вы оказались замешаны в это дело.
   Макс стиснул зубы, а потом произнес.
   – Ле Бон, я должен извиниться перед вами за… Закончить он не уснет, гак как кулак Армана, тяжелый как кувалда, врезался ему в челюсть.
   Оглушенный, ошеломленный. Макс рухнул на пол. В ушах звенело, пульсирующая боль в челюсти туманила сознание, в груди все горело.
   – Арман! – завизжала Мари.
   – Извинения приняты, – бросил ему сверху ле Бон. Макс ничего не мог поделать, кроме как чертыхаться от боли и злости, но тут Мари бросилась к нему.
   – Как ты? В порядке? – Приподняв ему голову, она положила ее себе на колени и метнула гневный взгляд на брата.
   – Арман, что ты наделал!
   Ле Бон, потирая запястье, хмыкнул.
   – Пусть радуется, что при мне нет пистоли. После всего того, что он сделал тебе, я не задумываясь…
   – Замолчи! Ты ничего не знаешь. Ты едва не убил его – Она расстегнула Максу сюртук, проверяя, не вызвал ли удар кровотечения из раны. – Всего неделю назад он был ранен в грудь.
   Макс подумал, не пора ли ему подняться.
   Однако решил, что его положение не лишено определенной приятности.
   Так что теперь, видимо, он задолжал ле Бону не только извинения, но также «спасибо».
   И, закрыв паза, он застонал.
   – Макс! – испуганно вскрикнула Мари.
   Он приподнял веки.
   – Как там? Много крови? – произнес он голосом умирающего.
   – Не знаю. Сейчас посмотрю. Она расстегнула его рубашку, потрогала бинты.
   Ее пальцы коснулись его груди, и сладостное чувство охватило его – ради него он готов был бы снести еще пару-другую ударов. Боже, как давно она не прикасалась к нему.
   – Нет. Крови нет, – с облегченным вздохом сказала она и снова обернулась к брату. – Арман, прошу тебя, умерь свой пыл! Что бы он ни сделал, тебя это не касается. У него на то были свои причины. Он хотел обезопасить свою страну. Это страшное оружие едва не погубило его брата, и Макс пытался предотвратить повторение трагедии. Он вовсе…
   Она вдруг умолкла, словно сообразив – одновременно с Максом, – что оправдывает его.
   Будто только сейчас осознав, что держит его голову на своих коленях.
   Она убрала руки с его груди.
   – Вы в состоянии сесть, милорд? – очаровательно насупившись, спросила она.
   Черт! Раскусила-таки его уловки.
   Он не сумел сдержать ухмылку.
   – Попробую.
   Сесть он сумел, и довольно легко.
   – Мари, – позвал Арман Нам нужно поговорить.
   – Позже, – ответила она. В ее голосе была невозмутимость, сравнимая разве что с королевским спокойствием Ашианы. Поднявшись, она отряхнула платье. В настоящий момент месье д'Авенант и я проводим чрезвычайно важный эксперимент.
   Арман хмуро глянул на Макса, но промолчал, зная по видимому, что спорить с сестрой когда она с головой ушла в свои химические штучки, бессмысленно. Он прошел к столу и, найдя клочок бумаги, что-то записал на нем.
   – На, возьми. Я остановился в этой гостинице.
   – Я приеду. При первой же возможности, – заверила она, сунув бумажный клочок в карман юбки, и, привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку. – Я ужасно рада видеть тебя, Арман.
   – Да уж, – язвительно проговорил он.
   – А теперь иди. Нам нужно работать.
   Ле Бон водрузил на голову свою треуголку и, бросив напоследок угрожающий взгляд в сторону Макса, удалился.
   Они снова были одни. Макс не отрываясь глядел на Мари. Комната вдруг показалась ему маленькой, а воздух – очень теплым.
   – Я просил Саксона разыскать твоего брата, – тихо заговорил он, – потому что должен был найти его. Я не хотел, чтобы ты осталась одна, когда уедешь, если уедешь... Потому что люблю тебя.
   Мари тяжело вздохнула и будто хотела что-то сказать. Но передумала. Отвернувшись, она прошла к столу.
   – Нас ждет работа, милорд.

Глава 27

   Мрак окутал лабораторию, но Мари продолжала трудиться. Университет, по-видимому, испытывал недостаток средств для поддержания освещения в вечернее время, так что приходилось довольствоваться лунным светом, струившимся в окна, да несколькими свечами, которые она поставила в центре стола и которые создавали островок золотистого свечения, приютивший ее и Макса.
   Маленькие желтые огоньки подрагивали перед глазами, взгляд которых был устремлен на ящики с рассадой.
   Десять часов. Уже десять часов соединение находилось в стоячей воде – и не загоралось. Все предыдущие его версии вспыхивали через час, или, в лучшем случае, через два.
   Но эта версия, похоже, отличалась устойчивостью.
   Не отрывая глаз от крохотных гранул, рассыпанных по почве, Мари поднялась с табурета; робкая улыбка дрожала на ее губах. Как боялась она верить случившемуся!
   Движимая порывом – необоснованным, абсолютно иррациональным порывом, – она взяла стакан со смесью, высыпала в ладонь немного порошка и бросила его в язычок пламени, готовая отскочить от стола.
   Но взрыва не последовало. Напротив – пламя потухло. Свеча оплыла и погасла.
   Радость вспыхнула на ее лице. Она улыбалась. Получилось! Новая версия принесла успех. Соединение устойчиво не только к воде, а даже к огню!
   Восторг, переполнявший ее, вытеснил осторожность – она проделала это еще раз. Вторая свеча угасла столь же мгновенно, как первая.
   – Макс! Ты видел? – воскликнула она. Ответа не последовало.
   Она перевела взгляд, впервые за несколько часов отрываясь от эксперимента.
   – Макс? Он спал.
   Заснул прямо за столом, уронив голову на книгу, которую штудировал все это время. В статье о процессе горения и окисления он пытался найти научное подтверждение своей теории опилок, да видно усталость одолела его.
   Мари почувствовала, как знакомое чувство затопило ее сердце, и чувство это было столь могучим, что заглушило даже охвативший ее мгновение назад восторг. То была нежность. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она поставила стакан и обошла стол.
   Ему давно следовало бы поехать домой; он еще не поправился, он слаб, его рана болит, но он не захотел оставлять ее одну. Какой он бледный и какой... юный. Каким трогательно беззащитным выглядит он сейчас... Взъерошенные волосы, упавшие на лоб, съехавшие с носа очки делают его похожим на гимназиста, заснувшего над книжкой...
   Она приблизилась, не в силах подавить желание прикоснуться к нему. Воспоминания нахлынули на нее.
   Однажды она уже видела его таким. Это было в том доме, в Париже. Было утро, она вошла к нему в кабинет...
   Она удивилась, осознав вдруг, что мысль об их общем прошлом сейчас не вызывает в ней ни боли, ни гнева. Сколь же необъятной и могучей должна быть затопившая ее нежность.
   Она осторожно сняла с него очки и положила их на стол. Они оставили след на его шершавой щеке. Мягко, едва касаясь, провела она пальцем по этой отметине, потом тронула его распухшую скулу, синяк на подбородке, легким движением убрала со лба волосы.
   – Ангел Разбойник – прошептала она беззвучно.
   Потом улыбнулась, ощутив прохладу его лба. Слава Богу, температуры нет. Она облегченно вздохнула. Инфекция могла бы оказаться пострашнее любой пули.
   Господи, как она волновалась. Боялась, что он умрет, тогда как они только-только...
   Вздрогнув, она убрала руку. Улыбка замерла на ее губах.
   Что «только-только»? Уж не строит ли она планы на их совместное будущее? Неужели она втайне надеется?
   Нет. Не может быть. У них нет будущего.
   Хотя...
   Он во многом был искренен с ней. То, что он рассказывал о своей семье, о своей болезни, – все это оказалось правдой.
   Он даже нашел Армана, хотя должен был понимать, что тот станет настаивать на немедленном ее освобождении.
   Но почему, почему так трудно поверить в его любовь?
   Дрожащая, она стояла неподвижно, мучительно желая и не смея снова дотронуться до него.
   Она боится. Боится верить ему. Однажды поверила, но призрачная мечта, не успев стать былью, растаяла, оставив после себя лишь горечь и обиду. Она уже не сможет быть ни сильной, ни безрассудной.
   Да и может ли быть, чтобы он любил ее. Такую, какая она есть. Вернувшаяся из мрака беспамятства Мари Николь ле Бон не из тех женщин, в которых влюбляются мужчины.
   Тем более такие, как он. Ее губа задрожала... Взгляд ее ласкал его прекрасное лицо.
   Она не красива. Не обаятельна. В ней нет ничего примечательного.
   Она не женщина, она ученый сухарь. Но именно потому, что она ученый, она и опирается на факты. У нее холодная голова. Она не подвластна чувствам.
   Но почему она так дрожит?
   Значит, есть в ней какая-то тайная, не поддающаяся логическому осмыслению, слабая, но удивительно настойчивая потребность, которая заставляет ее верить в несбыточное?
   Она была в смятении – глядела на Макса и не могла ни прикоснуться к нему, ни отойти от него. Его веки дрогнули и поднялись.
   – Мари... – Он смотрел на нее, сонно моргая и улыбаясь. – Мне снился чудесный сон.
   – Вы... утомились, милорд, – тихо сказала она. – Вам лучше поехать домой.
   – Нет, только когда закончим. – Он выпрямился, покрутил плечом, размял его, потом широко зевнул. – Который час? Как наша новая смесь?
   – Превосходно. Все получилось. Мы закончили.
   – Получилось? – ошеломленно переспросил он.
   – Да. Вы оказались правы. – Обрадованная возможностью освободиться от мучительных мыслей, она вернулась на свое место и высыпала на свечу пригорошню порошка. Пламя задрожало и потухло. – Видите? Вы победили.
   – Мы победили, – поправил он, расплываясь в улыбке.
   Он окончательно проснулся. Вскочив, он обежал стол и выхватил у нее стакан с порошком, желая удостовериться самому.
   – Ха, взгляните-ка! – Очередная свеча погасла. – Теперь посмотрим, каково им будет устраивать взрывы! Мадемуазель, вы совершили настоящее...
   Он повернулся к ней, и улыбка сбежала с его лица.
   – В чем дело? – испуганно спросила она. – Вам нехорошо?
   Он стоял в дрожащем свете четырех оставшихся свечей и ошалело смотрел на нее.
   – Боже! Мари, – прошептал он. – Ты рассердишься на меня, но... ты сейчас такая красивая.
   Какое-то мгновение она только молча смотрела в его глаза, в расплавленном серебре которых подрагивали золотистые искорки. Мгновение это казалось удивительно знакомым... Замыкающий их золотистый ореол света, а за ним темнота...
   – Вы сами не знаете, что говорите, – промолвила она тихо. – Это все... ваша фантазия. Вы переутомились.
   – Нет, – сказал он просто.
   Ну зачем он твердит ей все время о ее красоте? Ведь это же неправда. Повторяя, что она красива, он только заставляет ее задуматься о его мотивах.
   Она кивнула на стакан в его руке.
   – Вы получили то, что хотели. Вы можете передать это своим соотечественникам. Теперь вам не угрожает обвинение в измене. А когда вы отошлете образец во Францию, и они обнаружат, что смесь не принесет им никакой пользы, они забудут обо мне, и я смогу жить спокойно. – Ее голос задрожал. – Теперь я могу...
   – Не надо.
   – ... уехать. У нас был уговор, что я уеду сразу, как только мы закончим работу. Она закончена.
   – Не уезжай. – Он со стуком поставил стакан. – Прошу тебя, останься. Вопреки уговору, логике, вопреки всему – останься. Останься со мной.
   Она закрыла глаза, не в силах вынести того накала чувств, что был в его взгляде.
   – Нет. Не могу.
   – Но почему? Пусть наши страны воюют, но нам-то какое дело до этого? Англия и Франция воюют уже четыре столетия, но это не мешает людям, живущим по разные стороны пролива, любить друг друга.
   – Не надо. Прошу вас, не надо. Я не могу остаться.
   – Или потому, что я обманывал тебя? Но, Мари, я признал, что поступал дурно, просил у тебя прощения и опять прошу простить меня. Прости меня и останься со мной. Стань моей женой. Ведь наши чувства истинны. Я люблю тебя. Мы любим друг друга. Как же можно отбросить это?
   Она покачала головой, утерла слезы.
   – Мы с тобой живем в реальном мире, Макс. Мечты не для нас, они для таких, как Вероника и Джулиан. Но мы-то знаем, что сказка никогда не станет былью.
   – Эта станет, – прошептал он отчаянно. Она тряхнула головой.
   – Я не такая... какой ты рисуешь себе меня. И я не могу... не могу...
   Измениться. Он двинулся к ней.
   Чувствуя, что вот-вот разрыдается, она развернулась и бросилась к двери.
   – Я уеду завтра же. С Арманом.
   Ничего не видя, не разбирая дороги, побежала она по темному коридору.
   Крик, протяжный и надрывный, перекатываясь под высокими сводами, настиг ее.
   – Ма-а-ри-и!
   Она не помнила, как выбралась из здания; очнулась только, когда увидела два экипажа, ожидающие у крыльца. Лакей помог ей сесть, лошади тронулись, и карета плавно покаталась по мостовой, – так же, как катилась каждый вечер, отвозя ее.
   Домой.
   Она едва не сказала – домой.
   Забившись в угол кареты, закрыв лицо руками, Мари попыталась унять слезы. Почему она плачет? Почему в последнее время она так часто плачет? Ведь она отнюдь не эмоциональный человек. Она просто...
   Просто устала! Вот и все! Работа вымотала ее. Утром все будет хорошо. Она снова станет сама собой.
   Когда карета остановилась у особняка, она, не сказав ни слова высадившему ее лакею и открывшему дверь дворецкому, взбежала по лестнице и, заскочив в свою комнату, захлопнула дверь.
   Спать. Нужно побыстрее уснуть. В окна светила луна. Дрожащими руками, путаясь в крючках, Мари расстегнула платье. Скользнула в ночную сорочку, легла в постель.
   И лежала, дрожащая, вперив взгляд на балдахин над головой.
   Она должна радоваться. Ее изобретение уже нельзя использовать как оружие. Она сможет начать жить заново.
   Однако мысль об отъезде вызывала только чувство горести. Она потеряет Ашиану, ставшую ей подругой, – первой и настоящей. Никогда больше не увидит герцогиню, о которой знает так мало, но которая своей сердечностью очаровала ее. И Джулиана – ветреного, неунывающего Джулиана.
   Не увидит Макса.
   Как она оставит Макса? Как сможет завтра уехать, когда знает, что обрекает себя на муки?
   Она повернулась на бок, вся дрожа от страха, свернулась в комочек, закрыла глаза.
   Она несомненно любит его. Он умный, смелый, мягкий, самоотверженный...
   Прости меня, сказал он.
   Неужели возможно такое простое решение? Разве может она верить его словам? Разве можно поверить, что он действительно любит ее?
   Поверив ему, не совершит ли она еще большую ошибку? Впервые в ее жизни логика оказывалась бессильной. Она не могла решить этот вопрос логически; ответ следовало искать там, куда она заглядывала очень редко. Не в области интеллекта или рассудка. Он был в ее сердце.
   Дедовские часы, стоявшие в углу, пробили половину первого.
   Она все еще лежала без сна, когда дверь, скрипнув, приоткрылась и в комнату из коридора вползла узкая полоска света. Мари, испугавшись того, что к ней входят без стука, подняла голову с подушки.
   – Кто там? Но она уже сама поняла, кто это. Она узнала высокую широкоплечую мужскую фигуру, темневшую на пороге.
   – Извини, не хотел будить тебя, – скупо сказал Макс. – Я пытался просунуть это под дверь, но не получилось.
   В серебристом свете луны он прошел к камину и положил что-то на каминную полку.
   – Мне хотелось, чтобы ты прочла это до отъезда, – сказал он. – Утром, когда будешь уезжать, меня здесь не будет. Прощай, Мари.
   Он отвернулся и пошел к двери.
   – Погоди, – прошептала она, затрепетав. – Макс... Он замер, держась за ручку двери.
   – Что еще, Мари? Сегодня я убедился в том, что ты говорила мне правду. Ты не любишь меня. Я наконец поверил этому. Иных подтверждений не требуется. Еще секунда, и я опять начну умолять тебя стать моей женой, что только разозлит тебя и станет пыткой для меня. Так что мне лучше уйти.
   Он открыл дверь.
   – Макс!
   Он снова замер, но стоял к ней спиной и молчал. Она выбралась из постели.
   – Я не думала, что завтра не увижу тебя.
   – Не увидишь. Я повезу наш образец в Уайтхолл. Хочу покончить с этим. – Он наконец обернулся к ней; в глазах его была ледяная решимость. – Покончить со всем и враз.
   Его взгляд и его тон потрясли ее. Он страдает. До сего момента она не верила в это, но сейчас поняла – он страдает.
   – А... что я должна прочесть? – испуганно спросила она.
   Он кивнул на полку.
   – То, что принесла мне Ашиана, когда я приехал домой. Ей стоило немалых трудов отыскать это, да и Саксон сейчас страшно зол на нее. Так что я счел себя обязанным хотя бы передать это по назначению. Впрочем, вряд ли это что-то изменит.
   Мари посмотрела на каминную полку. Робкая надежда затеплилась в ее душе.
   Она подошла. Взяла в руки небольшой пакет.
   И задохнулась от изумления. Это было письмо, то самое, которое он вручил ей в доме Ашианы, – так и нераспечатанное. А еще лупа. Изящное стеклышко в серебряной оправе и на цепочке, подаренное им в Париже.
   – Как же она отыскала их? – прошептала Мари, стоя спиной к Максу. – Ведь я... держала их у себя под подушкой.
   – Не знаю. Она молола какую-ту чепуху. Про то, что нужно поставить себя на место влюбленной женщины. Я. право, не знаю, какое это имеет отношение к тебе, но... как видишь, они здесь. Можешь считать их моим прощальным подарком.
   Его тон заставил ее вздрогнуть. Она повернулась к нему. С такой злой иронией он говорил с ней только раз.
   И это было в Париже, в тот день, когда она заблудилась, а он не мог найти ее и думал, что потерял ее навсегда. В тот день, как он позже признался, он понял, что любит.
   Да. Он любит ее.
   Она сжала изящную хрупкую вещицу в ладони, будто желая передать ей свое тепло. Глаза ее были полны слез.
   Он говорил правду. Он любит ее. Он видит в ней не чудачку, свихнувшуюся на почве науки, не наивную сельскую простушку, а красивую, неповторимую женщину.
   Он любит.
   – Странно, как тебе пришло в голову подарить мне лупу? – робко спросила она. – Как ты узнал, что я всегда имела ее при себе?
   – Я и не знал. – Он смотрел в сторону. – Я купил ее, поддавшись порыву. Мне вдруг подумалось тогда, что она должна понравиться тебе. Это был первый случай в моей жизни, когда я действовал под влиянием порыва.
   – А шоколад? Это тоже вышло спонтанно? Ведь это не было уловкой?
   – Шоколад всегда был моим любимым напитком. Так уж получилось, что и в этом мы с тобой оказались схожи.
   Она опустила глаза на конверт, поморгала, прогоняя туманившие взгляд слезы, увидела свое имя, четко выведенное черными чернилами.
   – Можно... я прочту сейчас?
   Он медлил, и ей показалось – увидеть это при лунном свете было невозможно, – что он дрожит.
   – Как хочешь, – сказал он коротко.
   – Ты останешься, пока я буду читать? – спросила она осторожно. Боясь, что он откажется, она воззвала к его рассудку – Ты устал. Присядь хотя бы.