Страница:
- А вы с ней общаетесь? - спросила изумленная Фрибсби, недоумевая, который из влюбленных пребывает в заблуждении.
- Я общаюсь с нею при помощи моего искусства. Она вкушает блюда, которые я готовлю для нее одной. Так я делаю ей тысячи намеков, и она, обладая тонкой душой, понимает их. Однако мне нужны и более определенные сведения.
- Пинкотт, ее горничная... - начала мадам Фрибсби, которую то ли природа, то ли воспитание наделили способностью немного разбираться в сердечных делах; но при этом намеке чело великого артиста затуманилось.
- Madame, - сказал он, - есть вещи, о которых благородный человек обязан молчать, но если, уж он бывает вынужден разгласить тайну, то пусть разгласит ее своему лучшему другу, своей названой матери. Знайте же, что есть причина, почему мисс Пинкотт таит против меня вражду - причина довольно обычная для женщины: ревность.
- Вероломный, мужчина! - воскликнула наперсница.
- О нет, - возразил артист глубоким басом, с трагическим выражением, достойным; Порт Сен-Мартен и любимых им мелодрам. - Не вероломный, но роковой. Да, я роковой мужчина, мадам Фрибсби. Мой удел - внушать безнадежное чувство. Я не могу запретить женщинам любить меня. Я ли виноват в том, что эта молодая женщина чахнет на глазах, снедаемая страстью, на которую я не могу ответить? Слушайте дальше! В этом доме есть и другие, столь же несчастные. Гувернантка юного милорда, встречая меня на прогулках, бросает мне взгляды, поддающиеся лишь одному истолкованию. И сама миледи она уже немолода, но в жилах ее течет восточная кровь - не раз дарила одинокого артиста комплиментами, смысл которых нельзя не понять. Я бегу их присутствия, я ищу одиночества, я покоряюсь своей судьбе. Жениться я могу только на одной; и я твердо решил, что это будет женщина вашей нации. Если за мисс дают достаточно, она, думаю, и подойдет мне лучше всех. Перед тем как увозить ее в Гретна-Грин, я желаю удостовериться в том, каковы ее средства.
Предоставляем читателю судить, был ли Альсид столь же неотразим и силен, как его тезка, или же он был просто помешан. Но ежели читатель встречал на своем веку много французов, среди них, возможно, попадались и такие, что; считали себя почти столь же непобедимыми и были убеждены, что производят не меньшие опустошения в сердцах белокурых Anglaises.
Глава XXIV,
в которой имеется и любовь и ревность.
Нашим читателям уже известно искреннее мнение сэра Фрэнсиса Клеверинга о женщине, которая подарила ему свое состояние и дала возможность воротиться на родину, в дом его предков; и надобно сказать, что баронет не слишком ошибался в оценке своей супруги: леди Клеверинг и вправду не блистала ни умом, ни образованностью. Два года она проучилась в Европе, в скромном пригороде Лондона, название которого до конца своих дней произносила неправильно, а в возрасте пятнадцати лет была выписана к отцу в Калькутту. По пути туда, на том же корабле Ост-Индской компании "Рамчандр" (капитан Брэг), что два года назад привез ее в Европу, она и познакомилась со своим первым мужем, мистером Амори, служившим на этом корабле третьим помощником капитана.
О молодых годах леди Клеверинг мы не собираемся рассказывать подробно; скажем только, что капитан Брэг, взявшийся доставить мисс Столл к ее отцу, одному из фрахтовщиков и совладельцу "Рамчандра" и многих других торговых судов, счел нужным заковать своего непокорного помощника в кандалы еще до прибытия к мысу Доброй Надежды, где и ссадил его на сушу; а подопечную свою сдал в конце концов ее родителю после долгого и бурного плавания, вовремя которого корабль с грузом и пассажирами не фаз подвергался смертельной опасности.
Спустя несколько месяцев Амори объявился в Калькутте, добравшись туда простым матросом, женился на дочери богатого стряпчего и дельца против его воли, попробовал разводить индиго, но безуспешно, попробовал служить агентом, но безуспешно, попробовал издавать газету "Лоцман Ганга", но безуспешно; во время всех этих коммерческих начинаний и катастроф не переставал ссориться с женой и тестем и увенчал свою карьеру полным крахом, после чего вынужден был перебраться из Калькутты в Новый Южный Уэльс. В пору этих деловых неудач и состоялось, вероятно, знакомство мистера Амори с упомянутым выше Джаспером Роджерсом, высокочтимым членом калькуттского Верховного суда; и если уж говорить нечистоту, то причиной, почему счастье окончательно покинуло мистера Амори и вынудило его отказаться от дальнейшей погони за ним, послужило не что иное, как неправомочное использование имени тестя, который отлично умел подписываться сам и в такой помощи не нуждался.
Европейская публика, не считающая нужным подробно знакомиться с судебной хроникой Калькутты, была осведомлена об этих обстоятельствах намного хуже, чем английская колония в Бенгалии; а посему мистер Снэлл, убедившись, что в Индии его дочери не житье, порешил, что лучше ей будет возвратиться в Европу, куда она и отбыла со своей дочерью Бетси, или Бланш, которой было в ту пору четыре года. Их сопровождала нянюшка Бетси, представленная читателю в предыдущей главе как миссис Боннер, доверенная горничная леди Клеверинг, а капитан Брэг снял душ них дом по соседству со своим, на Поклингтон-стрит.
Лето в Англии выдалось холодное, ненастное, целый месяц после приезда миссис Амори дня не проходило без дождя. Брэг держался высокомерно и неприязненно, - возможно, он стыдился индийской дамы и мечтал от нее отделаться. Ей казалось, что весь Лондон говорит о крушении ее мужа, что ее злосчастная история известна и королю с королевой, и директорам Ост-Индской компании. Отец положил ей неплохое содержание; ничто не удерживало ее в Англии. Она решила уехать за границу, и уехала - рада-радешенька, что избавилась от угрюмого надзора грубого, противного капитана Брэга. Ее охотно принимали во всех городах, где она жила, во всех пансионах, где она платила по-царски. Да, она не умела произносить многих слов (хотя по-английски говорила с легким иностранным акцентом, своеобразным и скорее приятным), одевалась кричаще и безвкусно, любила попить и поесть и в каждом пансионе, где ей доводилось остановиться, сама готовила плов и карри; но необычность ее речи и поведения придавала ей особенную прелесть, и миссис Амори пользовалась успехом, притом вполне заслуженным. Она была добрая, общительная, великодушная. Не отказывалась ни от каких увеселений. На пикники привозила втрое больше дичи, ветчины и шампанского, чем другие. Брала ложи в театр и билеты на маскарады и раздаривала направо и налево. В гостиницах платила за несколько месяцев вперед; помогала вдовам и обносившимся усатым щеголям, если им вовремя не переводили деньги. И так кочевала по Европе, куда вздумается, - из Брюсселя в Париж, из Милана в Неаполь или в Рим. В Риме она и получила известие о смерти Амори, там же обретались капитан Клеверинг и его приятель шевалье Стронг, задолжавшие в гостинице, и добросердечная вдова, не обнаружившая, впрочем, особенного горя по поводу кончины своего непутевого супруга, вышла замуж за отпрыска древнего рода Клеверингов. Вот таким образом мы и довели ее историю до того времени, когда она стала хозяйкой Клеверинг-Парка.
Мисси сопровождала свою мать почти во всех ее странствиях и много чего успела повидать. Одно время у нее была гувернантка, а после второго замужества матери ее отдали в изысканный пансион мадам де Карамель на Елисейских полях. Переселяясь в Англию, Клеверинги, разумеется, взяли ее с собой. Лишь несколько лет назад, после смерти деда и рождения брата, она начала понимать, что в положении ее многое изменилось и что безродная мисс Амори - ничтожество по сравнению с маленьким Фрэнсисом, наследником старинного титула и богатого поместья. Не будь маленького Фрэнка, наследницей была бы она, невзирая на ее отца; и хотя она мало задумывалась о деньгах, поскольку ее никогда ни в чем не стесняли, и хоть она была, как мы видели, романтической юной музой, однако трудно было бы ожидать от нее благодарности к тем, кто способствовал такой перемене в ее положении; да она и поняла его как следует лишь позднее, когда получше узнала жизнь.
Зато ей уже давно стало ясно, что ее отчим - человек скучный и бесхарактерный; что мамаша ее говорит неправильно и не блещет наружностью и манерами; а маленький Фрэнк - капризный избалованный ребенок, на которого нет управы, который наступает ей на ноги, проливает суп ей на платье и перехватил у нее наследство. Ни в ком из домашних она не находила понимания, и немудрено, что ее одинокое сердце томилось по иным привязанностям и она искала, кого бы осчастливить бесценным даром своей неизрасходованной любви.
И вот, от недостатка ли родственного сочувствия или по каким другим причинам, эта милая девушка позволяла себе дома такие выходки и так запугивала свою мать и изводила отчима, что они ничуть не меньше ее самой мечтали видеть ее замужем, и теперь читатель поймет, почему в предыдущей главе сэр Фрэнсис Клеверинг высказал пожелание, чтобы миссис Стронг умерла и шевалье мог обрести новую миссис Стронг в лице его падчерицы.
Поскольку же сие было невозможно, ее готовы были отдать в жены кому угодно; а уж если бы ее руки решился просить наш друг Артур Пенденнис человек молодой, образованный и приятной наружности, - леди Клеверинг приняла бы такого зятя с распростертыми объятиями.
Но мистер Пен, наряду с другими недостатками, страдал в эту пору крайней неуверенностью в себе. Он стыдился своих неудач, своего безделья и неопределенного положения, стыдился бедности, на которую сам же обрек родную мать, и его сомнения и нерешительность можно объяснить не только раскаянием, но и уязвленным тщеславием. Как мог он надеяться завоевать эту блестящую Бланш Амори, которая жила во дворце и повелевала десятками великолепных слуг, когда в Фэроксе скудный обед подавала простая служанка и его мать лишь путем строжайшей экономии сводила концы с концами? Препятствия, которые исчезли бы как дым, если бы он смело на них двинулся, казались ему непреодолимыми; и вместо того чтобы добиться желанной награды в честном бою, он предпочитал отчаиваться - или медлить, - а может, и желания его еще же были ему вполне ясны. Этот вид тщеславия, именуемый робостью, нередко мешает молодым людям, которые без труда могли бы достичь желанной цели.
Но мы не утверждаем, будто Пен сам знал, чего хочет, - он пока еще только подумывал о том, чтобы влюбиться. Мисс Амори была очаровательна. Она обхаживала его, обвораживала своим изяществом и лестью. Но не только робость и тщеславие умеряли влюбленность Пена: его матушка сразу разгадала Бланш, несмотря на ее ум, и обворожительность, и сладкие слова. Миссис Пенденнис видела, что девушка легкомысленна и ветрена, и многое в ней отталкивало целомудренную и благочестивую вдову, - непочтение к родителям, а вероятно, и к религии, суетность и себялюбие, прикрывающиеся красивыми речами. Вначале и Лора и Пен горячо с нею спорили - Лора еще была очарована новой подругой, а Пен еще недостаточно влюблен, чтобы скрывать свои чувства. Он смеялся над сомнениями Элен, он говорил: "Полноте, матушка! Вы ревнуете за Лору - все желщины ревнивы".
Но прошел месяц, другой, и когда Элен, следившая за этой парой с тревогой, как всякая склонная к меланхолии женщина следит за привязанностями своего сына, - с тревогой, в которой, несомненно, есть доля женской ревности, - когда Элей увидела, что молодые люди все больше сближаются, что они то и дело ищут предлога для встреч и не проходит дня, чтобы мисс Бланш не побывала в Фароксе или мистер Пен в Клеверинг-Парке, - сердце у бедной вдовы заныло, заветная мечта ее рушилась у нее на глазах, и однажды она прямо высказала Пену свои взгляды в пожелания: она чувствует, что силы покидают ее, что жить ей осталось недолго, и она молит у бога одного: чтобы дети ее сочетались браком. События последних лет - беспутная жизнь Пена и его любовь к актрисе - сломили эту нежную душу. Понимая, что он ускользнул от нее, что он уже покинул родное гнездо, она с болезненной страстностью цеплялась за Лору - сокровище, которое завещал ей блаженной памяти Фрэнсис.
Пен поцеловал ее и успокоил, очень ласково и покровительственно. Он уже и сам кое-что заметил, он уже давно понял, что его матушка мечтает об этом браке; а Лоре это известно? (Боже сохрани, вставила миссис Пенденнис, Лоре она, конечно, и словом не обмолвилась.) Ну, так спешить некуда, продолжал Пен, смеясь. Матушка не умрет, как у нее только язык повернулся это сказать, а Муза - разве такая знатная леди снизойдет до такого пигмея, как я? А Лора - я еще, может, ей и не нравлюсь? Вас она ни в чем не ослушается, это конечно. Но стою ли я ее?
- Ах Пен, ты мог бы постараться! - отвечала вдова.
Мистер Пен, впрочем, ни минуты не сомневался в том, что он стоит Лоры, и слова матери преисполнили его безотчетной самодовольной радости; он представил себе Лору, какой знал ее много лет, - всегда справедливой и честной, доброй и благочестивой, нежной, доброй и преданной. И глаза его заблестели, когда она вошла в комнату разрумянившаяся, с открытой улыбкой и с корзинкой, полной роз.
Выбрав самую пышную, она поднесла ее миссис Пенденнис, ценившей эти цветы превыше всех других за их аромат и краски.
"Только сказать слово - и она будет моей, - подумал Пен, глядя на девушку, и дрожь торжества пронизала его. - Да ведь она и сама прекрасна и щедра, как эти розы!" Обе женщины, какими он их видел в тот день, навсегда запечатлелись в его памяти, и он не мог без слез вспоминать эту картину.
После нескольких недель общения с новой подругой мисс Лоре пришлось согласиться с Элен и признать, что Муза - существо себялюбивое, непостоянное и злое.
Даже если допустить, что маленький Фрэнк был несносным ребенком и, возможно, вытеснил Бланш из сердца ее матери, это еще не значило, что сестра должна бить его по щекам за то, что он облил водой ее рисунок, и ругать его последними словами на английском и французском языках; и, конечно же, предпочтение, оказываемое маленькому Фрэнку, не давало ей нрава напускать на себя царственный вид в отношении его гувернантки и гонять бедную девушку по всему дому то за книгой, то за носовым платком. Лора, когда слуги исполняли какое-нибудь ее поручение, бывала довольна и благодарна, и она не могла не замечать, что юная Муза ничуть не стесняется распоряжаться всеми, от мала до велика, и доставлять беспокойство другим, лишь бы ей самой было покойно и удобно. У Лоры это была первая в жизни дружба, и ей тяжело было разувериться в достоинствах и прелестях, какими ее воображение наделило Бланш, и убедиться, что очаровательная фея - всего лишь смертная, и притом не из самых симпатичных. Какое великодушное сердце не испытало рано или поздно такого разочарования? И кто из нас, в свою очередь, не разочаровывал других?
После скандала с маленьким Фрэнком, когда своевольный наследник дома Клеверингов удостоился от своей сестрицы французских и английских комплиментов, а также звонкой пощечины, Лора, с присущим ей чувством юмора, припомнила некие в высшей степени трогательные стихи, которые Муза прочла ей из "Mes larmes". Начинались они так: "Тебя, мой крошка-братец, пусть ангелы хранят", - а дальше Муза поздравляла малютку с тем высоким положением, какое ему предстояло занять в обществе, и, сопоставив его со своим одиноким уделом, все же заверяла сего херувима, что никто никогда не будет любить его, как она, и что в холодном, жестоком мире нет ничего столь нежного и постоянного, как сердце сестры. "Пускай меня прогонишь, - стонала несчастная, - везде тебя найду. Ты оттолкнешь ручонкой - я к ножкам припаду. О, не гони, любимый! Пройдет твоя весна, и жизнь тебя обманет, но я навек верна". И вот, вместо того чтобы обнимать ножки любимого братца, Муза нахлестала его по щекам, тем преподав мисс Лоре первый урок по цинической философии... а впрочем, не самый первый, ибо нечто, очень похожее на это своенравие и эгоизм, на эту разницу между поэзией и практикой, между высокими рифмованными порывами и повседневной жизнью, Лоре уже приходилось наблюдать у себя дома, в лице нашего друга мистера Пена.
Но Пен - другое дело. Пен - мужчина. В нем почему-то не удивляют эти капризы, это желание непременно поставить на своем. И при всем его себялюбии и своенравии сердце у него доброе, благородное. Так неужели он обменяет этот чистый алмаз на такую подделку! Короче говоря, Лора немножко устала от своей замечательной Бланш. Она "взвесила ее на весах и нашла очень легкой"; на смену радостному восхищению, которое она выражала со всегдашней своей искренностью, явилось если не презрение, то чувство очень к нему близкое, и в тоне, каким Лора теперь обращалась к мисс Амори, сквозило спокойное превосходство, что пришлось нашей Музе очень не по душе. Да и кому это приятно - чувствовать, что тебя раскусили и что нужно спускаться с пьедестала на землю!
Сознание, что этой церемонии не миновать, не способствовало хорошему настроению мисс Бланш, а так как она досадовала и злилась на себя, от нее более чем когда-либо доставалось всем окружающим. И наступил роковой день, когда между милочкой Бланш и милочкой Лорой произошло генеральное сражение, в котором их дружбе был нанесен почти смертельный удар. Милочка Бланш с утра начала проявлять свой характер. Она нагрубила матери, отшлепала маленького Фрэнка, безобразно изобидела его гувернантку и совсем задергала свою горничную Пинкотт. Не решаясь напасть на подругу (маленькая наша тиранка была труслива, как кошка, и пускала в ход коготки только против тех, кто был ее слабее), она мучила всех остальных, а больше всех - бедную Пинкотт, которая по прихоти своей юной госпожи была то ее служанкой, то наперсницей, то компаньонкой (и всегда - рабой).
Когда эта девушка, сидевшая с барышнями в комнате, расплакалась, не выдержав жестокости своей хозяйки, и, рыдая, выбежала вон, напутствуемая прощальной издевкой, Лора стала громко и возмущенно отчитывать Бланш: подивилась, как в ее возрасте можно забыть об уважении к старшим, а также к низшим по положению, как можно, вечно толкуя о собственной чувствительности, так жестоко уязвлять чувства других. Лора заявила подруге, что вести себя так грешно, что ей следует на коленях молить у бога прощения. И, облегчив душу этой взволнованной речью, удивившей ее самое почти так же, как ее слушательницу, она схватила шляпку и шаль и в великом смятении и расстройстве побежала через парк домой, где миссис Пенденнис очень удивилась при виде ее, так как не ждала ее раньше вечера.
Лора поведала ей о том, что произошло, и тут же навеки отреклась от своей подруги.
- Ах, маменька, - сказала она, - вы были правы. Бланш только с виду мягкая и добрая, а на самом деле она жестокая, она эгоистка. У нее нет сердца, хоть она и говорит так много о своих чувствах. Разве может хорошая девушка доставлять горе матери, тиранить прислугу! Нет, я... я отказываюсь от нее, отныне у меня не будет друга, кроме вас.
Последовали обычные объятия и поцелуи, и миссис Пенденнис втайне порадовалась ссоре между подругами, ибо исповедь Лоры, казалось, означала: "Эта девушка не годится Пену в жены - она легкомысленна и бессердечна, она недостойна нашего героя. Он и сам, конечно, поймет это, глаза его откроются, и он вырвется из сетей столь ветреного создания".
Но об истинной причине ссоры Лора не рассказала миссис Пенденнис, а может быть, скрыла ее и от самой себя. Озорница Бланш, будучи в особенно озорном настроении и только ища, кому бы насолить, начала свои проделки сразу после прихода милочки Лоры, с которой им предстояло провести вместе весь день. Усевшись с подругой у себя в комнате, мисс Амори навела разговор на мистера Пена,
- Какой он, однако, ветреник, - заметила Бланш. - Мисс Пайбус, да и много кто еще рассказывали нам насчет актрисы.
- Я тогда была еще маленькая и почти ничего об этом не знаю, - отвечала Лора, густо покраснев.
- Он очень дурно с ней обошелся, - сказала Бланш, покачивая головой. Он ее обманул.
- Неправда! - вскричала Лора. - Он поступил благородно, он хотел всем пожертвовать и жениться на ней. Это она его обманула. Он чуть не умер с горя, он...
- А я так поняла, душечка, что вы ничего об этом не знаете, - перебила ее Бланш.
- Так говорит маменька, - сказала Лора.
- Во всяком случае, он очень неглуп, - продолжала вторая душечка. - А какой поэт! Вы читали его стихи?
- Только "Рыбак и пловец" - это он перевел, да еще ту оду, что не получила приза на конкурсе; она мне показалась очень растянутой и напыщенной, - отвечала Лора, смеясь.
- А вам, дорогая, он не посвящал стихов? - спросила мисс Амори.
- Нет, милая, - отвечала мисс Белл.
Бланш бросилась к подруге, расцеловала ее, не менее трех раз назвала "прелестью", лукаво заглянула ей в глаза, покивала головкой и шепнула:
- Сейчас я вам что-то покажу, только пообещайте, что никому не расскажете.
И, вприпрыжку подбежав к столику с инкрустацией из перламутра, она отомкнула его серебряным ключиком и, достав несколько листков бумаги, смятых, в каких-то зеленых пятнах, протянула их Лоре. Лора стала читать. Стихи безусловно были любовные - что-то про Ундину... про Наяду... про речку. Она читала долго, но строчки расплывались у нее перед глазами.
- И вы отвечали на них, Бланш? - спросила она, возвращая листки.
- Ну, что вы, моя дорогая! - сказала та и, удостоверившись, что ее дорогая Лора прочла все до конца, так же вприпрыжку вернулась к хорошенькому столику и, убрав стихи, снова его замкнула.
Потом она подсела к фортепьяно и спела что-то из Россини, чью колоратуру ее гибкий голосок выводил превосходно, а Лора сидела и рассеянно слушала. О чем думала мисс Белл? Она и сама не знала; просто сидела молча, пока длилась музыка. А потом барышень позвали в малую столовую завтракать, и они, разумеется, пошли туда обнявшись.
И нельзя объяснить молчание Лоры ревностью или гневом, потому что, когда они, пройдя коридор и спустившись в сени, уже были у дверей столовой, Лора остановилась, ласково и прямо поглядела подруге в лицо и по-сестрински нежно ее поцеловала.
А после этого что-то - скорее всего непоседливость маленького Фрэнка, или промахи маменьки, или запах сигары сэра Фрэнсиса - что-то обозлило мисс Бланш, и она позволила себе те выходки, о которых мы уже говорили и которые привели к описанной выше ссоре,
Глава XXV
Полон дом гостей
Размолвка между девушками длилась недолго. Лора быстро забывала обиды и ждала того же от других; а у мисс Бланш все чувства были одинаково преходящи, и отповедь подруги не рассердила ее. Обвинения в греховности никого не смущают - они не ранят настоящего тщеславия; негодование Лоры не рассердило ее, а скорее порадовало, ибо причина его была понятна им обеим, хотя ни та, ни другая о ней и не заикнулись.
Итак, Лора была вынуждена со вздохом признать, что романтическая пора ее первой дружбы миновала и предмет ее если и достоин расположения, то лишь самого прохладного.
Что до Бланш, то она не замедлила сочинить весьма трогательные стихи, в которых сетовала на непостоянство друзей. Так уж повелось, - писала она, за любовь платят холодностью, на верность отвечают пренебрежением; и, -воспользовавшись тем, что из Лондона приехало погостить знакомое семейство с тремя дочками, мисс Амори выбрала себе среди них самую лучшую подругу и поведала этой новой сестре свои горести и разочарования. Теперь длинные лакеи лишь редко носили Лоре записочки; и шарабан не часто присылали в Фэрокс в распоряжение тамошних дам. Когда Лора бывала у Бланш, та напускала на себя вид невинной мученицы, а Лора только смеялась на ее сентиментальные позы - весело, добродушно и непочтительно.
Но не одни лишь новые подруги утешали мисс Бланш в ее горестях: долг правдивого летописца добавить, что она находила утешение и среди знакомых мужского пола. Всякий раз, как эта бесхитростная девушка знакомилась с новым молодым человеком и имела случай десять минут побеседовать с ним на садовой дорожке, или в нише окна, или между двумя турами вальса, она ему, так сказать, доверялась: играла своими прекрасными глазами, голосом и тоном выражала нежный интерес и робкую мольбу, а потом покидала его и разыгрывала ту же комедию со следующим.
В первое время после приезда в Клеверинг-Парк у мисс Бланш почти не было публики, перед которой она могла бы лицедействовать; потому-то на долю Пена и доставались все ее взгляды, и излияния, и ниша окна, и садовая дорожка. В городке, как уже сказано, молодых людей не имелось; а в округе всего-то можно было найти двух-трех молодых священников либо помещичьего сынка с большими ногами и в мешковатом сюртуке. Драгун из полка, расквартированного в Чаттерисе, баронет не жаловал: на беду, он когда-то сам служил в этом полку и ушел, не поладив с офицерами, - произошла какая-то некрасивая история с продажей лошади... либо с карточным долгом... либо с дуэлью - кто знает? Не наше дело слишком дотошно копаться в истории наших героев, если только их прошедшее не имеет прямой связи с развитием настоящей повести.
Ближе к осени, с окончанием заседаний в парламенте и лондонского сезона, несколько знатных семейств приехали в свои поместья, маленький курорт Бэймут заполнился публикой, в Чаттерисе снова открылся Королевский театр нашего знакомого мистера Бингли, и начались обычные балы по случаю скачек и судебной сессии. Вначале лучшие семьи графства - Фоги из Драммингтона, Скверы из Дозли-Парка, Узлборы из Бэрроу и прочие сторонились Клеверинг-Парка. О тамошнем семействе ходили всевозможные слухи (кто решится обвинить жителей провинции в недостатке воображения, послушав, как они обсуждают новых соседей!). Про сэра Фрэнсиса и его супругу, про ее происхождение и родню, про мисс Амори, про капитана Стронга передавали без счета рассказов, которые нам незачем повторять; и первые три месяца никто из важных соседей к Клеверингам не заглядывал.
- Я общаюсь с нею при помощи моего искусства. Она вкушает блюда, которые я готовлю для нее одной. Так я делаю ей тысячи намеков, и она, обладая тонкой душой, понимает их. Однако мне нужны и более определенные сведения.
- Пинкотт, ее горничная... - начала мадам Фрибсби, которую то ли природа, то ли воспитание наделили способностью немного разбираться в сердечных делах; но при этом намеке чело великого артиста затуманилось.
- Madame, - сказал он, - есть вещи, о которых благородный человек обязан молчать, но если, уж он бывает вынужден разгласить тайну, то пусть разгласит ее своему лучшему другу, своей названой матери. Знайте же, что есть причина, почему мисс Пинкотт таит против меня вражду - причина довольно обычная для женщины: ревность.
- Вероломный, мужчина! - воскликнула наперсница.
- О нет, - возразил артист глубоким басом, с трагическим выражением, достойным; Порт Сен-Мартен и любимых им мелодрам. - Не вероломный, но роковой. Да, я роковой мужчина, мадам Фрибсби. Мой удел - внушать безнадежное чувство. Я не могу запретить женщинам любить меня. Я ли виноват в том, что эта молодая женщина чахнет на глазах, снедаемая страстью, на которую я не могу ответить? Слушайте дальше! В этом доме есть и другие, столь же несчастные. Гувернантка юного милорда, встречая меня на прогулках, бросает мне взгляды, поддающиеся лишь одному истолкованию. И сама миледи она уже немолода, но в жилах ее течет восточная кровь - не раз дарила одинокого артиста комплиментами, смысл которых нельзя не понять. Я бегу их присутствия, я ищу одиночества, я покоряюсь своей судьбе. Жениться я могу только на одной; и я твердо решил, что это будет женщина вашей нации. Если за мисс дают достаточно, она, думаю, и подойдет мне лучше всех. Перед тем как увозить ее в Гретна-Грин, я желаю удостовериться в том, каковы ее средства.
Предоставляем читателю судить, был ли Альсид столь же неотразим и силен, как его тезка, или же он был просто помешан. Но ежели читатель встречал на своем веку много французов, среди них, возможно, попадались и такие, что; считали себя почти столь же непобедимыми и были убеждены, что производят не меньшие опустошения в сердцах белокурых Anglaises.
Глава XXIV,
в которой имеется и любовь и ревность.
Нашим читателям уже известно искреннее мнение сэра Фрэнсиса Клеверинга о женщине, которая подарила ему свое состояние и дала возможность воротиться на родину, в дом его предков; и надобно сказать, что баронет не слишком ошибался в оценке своей супруги: леди Клеверинг и вправду не блистала ни умом, ни образованностью. Два года она проучилась в Европе, в скромном пригороде Лондона, название которого до конца своих дней произносила неправильно, а в возрасте пятнадцати лет была выписана к отцу в Калькутту. По пути туда, на том же корабле Ост-Индской компании "Рамчандр" (капитан Брэг), что два года назад привез ее в Европу, она и познакомилась со своим первым мужем, мистером Амори, служившим на этом корабле третьим помощником капитана.
О молодых годах леди Клеверинг мы не собираемся рассказывать подробно; скажем только, что капитан Брэг, взявшийся доставить мисс Столл к ее отцу, одному из фрахтовщиков и совладельцу "Рамчандра" и многих других торговых судов, счел нужным заковать своего непокорного помощника в кандалы еще до прибытия к мысу Доброй Надежды, где и ссадил его на сушу; а подопечную свою сдал в конце концов ее родителю после долгого и бурного плавания, вовремя которого корабль с грузом и пассажирами не фаз подвергался смертельной опасности.
Спустя несколько месяцев Амори объявился в Калькутте, добравшись туда простым матросом, женился на дочери богатого стряпчего и дельца против его воли, попробовал разводить индиго, но безуспешно, попробовал служить агентом, но безуспешно, попробовал издавать газету "Лоцман Ганга", но безуспешно; во время всех этих коммерческих начинаний и катастроф не переставал ссориться с женой и тестем и увенчал свою карьеру полным крахом, после чего вынужден был перебраться из Калькутты в Новый Южный Уэльс. В пору этих деловых неудач и состоялось, вероятно, знакомство мистера Амори с упомянутым выше Джаспером Роджерсом, высокочтимым членом калькуттского Верховного суда; и если уж говорить нечистоту, то причиной, почему счастье окончательно покинуло мистера Амори и вынудило его отказаться от дальнейшей погони за ним, послужило не что иное, как неправомочное использование имени тестя, который отлично умел подписываться сам и в такой помощи не нуждался.
Европейская публика, не считающая нужным подробно знакомиться с судебной хроникой Калькутты, была осведомлена об этих обстоятельствах намного хуже, чем английская колония в Бенгалии; а посему мистер Снэлл, убедившись, что в Индии его дочери не житье, порешил, что лучше ей будет возвратиться в Европу, куда она и отбыла со своей дочерью Бетси, или Бланш, которой было в ту пору четыре года. Их сопровождала нянюшка Бетси, представленная читателю в предыдущей главе как миссис Боннер, доверенная горничная леди Клеверинг, а капитан Брэг снял душ них дом по соседству со своим, на Поклингтон-стрит.
Лето в Англии выдалось холодное, ненастное, целый месяц после приезда миссис Амори дня не проходило без дождя. Брэг держался высокомерно и неприязненно, - возможно, он стыдился индийской дамы и мечтал от нее отделаться. Ей казалось, что весь Лондон говорит о крушении ее мужа, что ее злосчастная история известна и королю с королевой, и директорам Ост-Индской компании. Отец положил ей неплохое содержание; ничто не удерживало ее в Англии. Она решила уехать за границу, и уехала - рада-радешенька, что избавилась от угрюмого надзора грубого, противного капитана Брэга. Ее охотно принимали во всех городах, где она жила, во всех пансионах, где она платила по-царски. Да, она не умела произносить многих слов (хотя по-английски говорила с легким иностранным акцентом, своеобразным и скорее приятным), одевалась кричаще и безвкусно, любила попить и поесть и в каждом пансионе, где ей доводилось остановиться, сама готовила плов и карри; но необычность ее речи и поведения придавала ей особенную прелесть, и миссис Амори пользовалась успехом, притом вполне заслуженным. Она была добрая, общительная, великодушная. Не отказывалась ни от каких увеселений. На пикники привозила втрое больше дичи, ветчины и шампанского, чем другие. Брала ложи в театр и билеты на маскарады и раздаривала направо и налево. В гостиницах платила за несколько месяцев вперед; помогала вдовам и обносившимся усатым щеголям, если им вовремя не переводили деньги. И так кочевала по Европе, куда вздумается, - из Брюсселя в Париж, из Милана в Неаполь или в Рим. В Риме она и получила известие о смерти Амори, там же обретались капитан Клеверинг и его приятель шевалье Стронг, задолжавшие в гостинице, и добросердечная вдова, не обнаружившая, впрочем, особенного горя по поводу кончины своего непутевого супруга, вышла замуж за отпрыска древнего рода Клеверингов. Вот таким образом мы и довели ее историю до того времени, когда она стала хозяйкой Клеверинг-Парка.
Мисси сопровождала свою мать почти во всех ее странствиях и много чего успела повидать. Одно время у нее была гувернантка, а после второго замужества матери ее отдали в изысканный пансион мадам де Карамель на Елисейских полях. Переселяясь в Англию, Клеверинги, разумеется, взяли ее с собой. Лишь несколько лет назад, после смерти деда и рождения брата, она начала понимать, что в положении ее многое изменилось и что безродная мисс Амори - ничтожество по сравнению с маленьким Фрэнсисом, наследником старинного титула и богатого поместья. Не будь маленького Фрэнка, наследницей была бы она, невзирая на ее отца; и хотя она мало задумывалась о деньгах, поскольку ее никогда ни в чем не стесняли, и хоть она была, как мы видели, романтической юной музой, однако трудно было бы ожидать от нее благодарности к тем, кто способствовал такой перемене в ее положении; да она и поняла его как следует лишь позднее, когда получше узнала жизнь.
Зато ей уже давно стало ясно, что ее отчим - человек скучный и бесхарактерный; что мамаша ее говорит неправильно и не блещет наружностью и манерами; а маленький Фрэнк - капризный избалованный ребенок, на которого нет управы, который наступает ей на ноги, проливает суп ей на платье и перехватил у нее наследство. Ни в ком из домашних она не находила понимания, и немудрено, что ее одинокое сердце томилось по иным привязанностям и она искала, кого бы осчастливить бесценным даром своей неизрасходованной любви.
И вот, от недостатка ли родственного сочувствия или по каким другим причинам, эта милая девушка позволяла себе дома такие выходки и так запугивала свою мать и изводила отчима, что они ничуть не меньше ее самой мечтали видеть ее замужем, и теперь читатель поймет, почему в предыдущей главе сэр Фрэнсис Клеверинг высказал пожелание, чтобы миссис Стронг умерла и шевалье мог обрести новую миссис Стронг в лице его падчерицы.
Поскольку же сие было невозможно, ее готовы были отдать в жены кому угодно; а уж если бы ее руки решился просить наш друг Артур Пенденнис человек молодой, образованный и приятной наружности, - леди Клеверинг приняла бы такого зятя с распростертыми объятиями.
Но мистер Пен, наряду с другими недостатками, страдал в эту пору крайней неуверенностью в себе. Он стыдился своих неудач, своего безделья и неопределенного положения, стыдился бедности, на которую сам же обрек родную мать, и его сомнения и нерешительность можно объяснить не только раскаянием, но и уязвленным тщеславием. Как мог он надеяться завоевать эту блестящую Бланш Амори, которая жила во дворце и повелевала десятками великолепных слуг, когда в Фэроксе скудный обед подавала простая служанка и его мать лишь путем строжайшей экономии сводила концы с концами? Препятствия, которые исчезли бы как дым, если бы он смело на них двинулся, казались ему непреодолимыми; и вместо того чтобы добиться желанной награды в честном бою, он предпочитал отчаиваться - или медлить, - а может, и желания его еще же были ему вполне ясны. Этот вид тщеславия, именуемый робостью, нередко мешает молодым людям, которые без труда могли бы достичь желанной цели.
Но мы не утверждаем, будто Пен сам знал, чего хочет, - он пока еще только подумывал о том, чтобы влюбиться. Мисс Амори была очаровательна. Она обхаживала его, обвораживала своим изяществом и лестью. Но не только робость и тщеславие умеряли влюбленность Пена: его матушка сразу разгадала Бланш, несмотря на ее ум, и обворожительность, и сладкие слова. Миссис Пенденнис видела, что девушка легкомысленна и ветрена, и многое в ней отталкивало целомудренную и благочестивую вдову, - непочтение к родителям, а вероятно, и к религии, суетность и себялюбие, прикрывающиеся красивыми речами. Вначале и Лора и Пен горячо с нею спорили - Лора еще была очарована новой подругой, а Пен еще недостаточно влюблен, чтобы скрывать свои чувства. Он смеялся над сомнениями Элен, он говорил: "Полноте, матушка! Вы ревнуете за Лору - все желщины ревнивы".
Но прошел месяц, другой, и когда Элен, следившая за этой парой с тревогой, как всякая склонная к меланхолии женщина следит за привязанностями своего сына, - с тревогой, в которой, несомненно, есть доля женской ревности, - когда Элей увидела, что молодые люди все больше сближаются, что они то и дело ищут предлога для встреч и не проходит дня, чтобы мисс Бланш не побывала в Фароксе или мистер Пен в Клеверинг-Парке, - сердце у бедной вдовы заныло, заветная мечта ее рушилась у нее на глазах, и однажды она прямо высказала Пену свои взгляды в пожелания: она чувствует, что силы покидают ее, что жить ей осталось недолго, и она молит у бога одного: чтобы дети ее сочетались браком. События последних лет - беспутная жизнь Пена и его любовь к актрисе - сломили эту нежную душу. Понимая, что он ускользнул от нее, что он уже покинул родное гнездо, она с болезненной страстностью цеплялась за Лору - сокровище, которое завещал ей блаженной памяти Фрэнсис.
Пен поцеловал ее и успокоил, очень ласково и покровительственно. Он уже и сам кое-что заметил, он уже давно понял, что его матушка мечтает об этом браке; а Лоре это известно? (Боже сохрани, вставила миссис Пенденнис, Лоре она, конечно, и словом не обмолвилась.) Ну, так спешить некуда, продолжал Пен, смеясь. Матушка не умрет, как у нее только язык повернулся это сказать, а Муза - разве такая знатная леди снизойдет до такого пигмея, как я? А Лора - я еще, может, ей и не нравлюсь? Вас она ни в чем не ослушается, это конечно. Но стою ли я ее?
- Ах Пен, ты мог бы постараться! - отвечала вдова.
Мистер Пен, впрочем, ни минуты не сомневался в том, что он стоит Лоры, и слова матери преисполнили его безотчетной самодовольной радости; он представил себе Лору, какой знал ее много лет, - всегда справедливой и честной, доброй и благочестивой, нежной, доброй и преданной. И глаза его заблестели, когда она вошла в комнату разрумянившаяся, с открытой улыбкой и с корзинкой, полной роз.
Выбрав самую пышную, она поднесла ее миссис Пенденнис, ценившей эти цветы превыше всех других за их аромат и краски.
"Только сказать слово - и она будет моей, - подумал Пен, глядя на девушку, и дрожь торжества пронизала его. - Да ведь она и сама прекрасна и щедра, как эти розы!" Обе женщины, какими он их видел в тот день, навсегда запечатлелись в его памяти, и он не мог без слез вспоминать эту картину.
После нескольких недель общения с новой подругой мисс Лоре пришлось согласиться с Элен и признать, что Муза - существо себялюбивое, непостоянное и злое.
Даже если допустить, что маленький Фрэнк был несносным ребенком и, возможно, вытеснил Бланш из сердца ее матери, это еще не значило, что сестра должна бить его по щекам за то, что он облил водой ее рисунок, и ругать его последними словами на английском и французском языках; и, конечно же, предпочтение, оказываемое маленькому Фрэнку, не давало ей нрава напускать на себя царственный вид в отношении его гувернантки и гонять бедную девушку по всему дому то за книгой, то за носовым платком. Лора, когда слуги исполняли какое-нибудь ее поручение, бывала довольна и благодарна, и она не могла не замечать, что юная Муза ничуть не стесняется распоряжаться всеми, от мала до велика, и доставлять беспокойство другим, лишь бы ей самой было покойно и удобно. У Лоры это была первая в жизни дружба, и ей тяжело было разувериться в достоинствах и прелестях, какими ее воображение наделило Бланш, и убедиться, что очаровательная фея - всего лишь смертная, и притом не из самых симпатичных. Какое великодушное сердце не испытало рано или поздно такого разочарования? И кто из нас, в свою очередь, не разочаровывал других?
После скандала с маленьким Фрэнком, когда своевольный наследник дома Клеверингов удостоился от своей сестрицы французских и английских комплиментов, а также звонкой пощечины, Лора, с присущим ей чувством юмора, припомнила некие в высшей степени трогательные стихи, которые Муза прочла ей из "Mes larmes". Начинались они так: "Тебя, мой крошка-братец, пусть ангелы хранят", - а дальше Муза поздравляла малютку с тем высоким положением, какое ему предстояло занять в обществе, и, сопоставив его со своим одиноким уделом, все же заверяла сего херувима, что никто никогда не будет любить его, как она, и что в холодном, жестоком мире нет ничего столь нежного и постоянного, как сердце сестры. "Пускай меня прогонишь, - стонала несчастная, - везде тебя найду. Ты оттолкнешь ручонкой - я к ножкам припаду. О, не гони, любимый! Пройдет твоя весна, и жизнь тебя обманет, но я навек верна". И вот, вместо того чтобы обнимать ножки любимого братца, Муза нахлестала его по щекам, тем преподав мисс Лоре первый урок по цинической философии... а впрочем, не самый первый, ибо нечто, очень похожее на это своенравие и эгоизм, на эту разницу между поэзией и практикой, между высокими рифмованными порывами и повседневной жизнью, Лоре уже приходилось наблюдать у себя дома, в лице нашего друга мистера Пена.
Но Пен - другое дело. Пен - мужчина. В нем почему-то не удивляют эти капризы, это желание непременно поставить на своем. И при всем его себялюбии и своенравии сердце у него доброе, благородное. Так неужели он обменяет этот чистый алмаз на такую подделку! Короче говоря, Лора немножко устала от своей замечательной Бланш. Она "взвесила ее на весах и нашла очень легкой"; на смену радостному восхищению, которое она выражала со всегдашней своей искренностью, явилось если не презрение, то чувство очень к нему близкое, и в тоне, каким Лора теперь обращалась к мисс Амори, сквозило спокойное превосходство, что пришлось нашей Музе очень не по душе. Да и кому это приятно - чувствовать, что тебя раскусили и что нужно спускаться с пьедестала на землю!
Сознание, что этой церемонии не миновать, не способствовало хорошему настроению мисс Бланш, а так как она досадовала и злилась на себя, от нее более чем когда-либо доставалось всем окружающим. И наступил роковой день, когда между милочкой Бланш и милочкой Лорой произошло генеральное сражение, в котором их дружбе был нанесен почти смертельный удар. Милочка Бланш с утра начала проявлять свой характер. Она нагрубила матери, отшлепала маленького Фрэнка, безобразно изобидела его гувернантку и совсем задергала свою горничную Пинкотт. Не решаясь напасть на подругу (маленькая наша тиранка была труслива, как кошка, и пускала в ход коготки только против тех, кто был ее слабее), она мучила всех остальных, а больше всех - бедную Пинкотт, которая по прихоти своей юной госпожи была то ее служанкой, то наперсницей, то компаньонкой (и всегда - рабой).
Когда эта девушка, сидевшая с барышнями в комнате, расплакалась, не выдержав жестокости своей хозяйки, и, рыдая, выбежала вон, напутствуемая прощальной издевкой, Лора стала громко и возмущенно отчитывать Бланш: подивилась, как в ее возрасте можно забыть об уважении к старшим, а также к низшим по положению, как можно, вечно толкуя о собственной чувствительности, так жестоко уязвлять чувства других. Лора заявила подруге, что вести себя так грешно, что ей следует на коленях молить у бога прощения. И, облегчив душу этой взволнованной речью, удивившей ее самое почти так же, как ее слушательницу, она схватила шляпку и шаль и в великом смятении и расстройстве побежала через парк домой, где миссис Пенденнис очень удивилась при виде ее, так как не ждала ее раньше вечера.
Лора поведала ей о том, что произошло, и тут же навеки отреклась от своей подруги.
- Ах, маменька, - сказала она, - вы были правы. Бланш только с виду мягкая и добрая, а на самом деле она жестокая, она эгоистка. У нее нет сердца, хоть она и говорит так много о своих чувствах. Разве может хорошая девушка доставлять горе матери, тиранить прислугу! Нет, я... я отказываюсь от нее, отныне у меня не будет друга, кроме вас.
Последовали обычные объятия и поцелуи, и миссис Пенденнис втайне порадовалась ссоре между подругами, ибо исповедь Лоры, казалось, означала: "Эта девушка не годится Пену в жены - она легкомысленна и бессердечна, она недостойна нашего героя. Он и сам, конечно, поймет это, глаза его откроются, и он вырвется из сетей столь ветреного создания".
Но об истинной причине ссоры Лора не рассказала миссис Пенденнис, а может быть, скрыла ее и от самой себя. Озорница Бланш, будучи в особенно озорном настроении и только ища, кому бы насолить, начала свои проделки сразу после прихода милочки Лоры, с которой им предстояло провести вместе весь день. Усевшись с подругой у себя в комнате, мисс Амори навела разговор на мистера Пена,
- Какой он, однако, ветреник, - заметила Бланш. - Мисс Пайбус, да и много кто еще рассказывали нам насчет актрисы.
- Я тогда была еще маленькая и почти ничего об этом не знаю, - отвечала Лора, густо покраснев.
- Он очень дурно с ней обошелся, - сказала Бланш, покачивая головой. Он ее обманул.
- Неправда! - вскричала Лора. - Он поступил благородно, он хотел всем пожертвовать и жениться на ней. Это она его обманула. Он чуть не умер с горя, он...
- А я так поняла, душечка, что вы ничего об этом не знаете, - перебила ее Бланш.
- Так говорит маменька, - сказала Лора.
- Во всяком случае, он очень неглуп, - продолжала вторая душечка. - А какой поэт! Вы читали его стихи?
- Только "Рыбак и пловец" - это он перевел, да еще ту оду, что не получила приза на конкурсе; она мне показалась очень растянутой и напыщенной, - отвечала Лора, смеясь.
- А вам, дорогая, он не посвящал стихов? - спросила мисс Амори.
- Нет, милая, - отвечала мисс Белл.
Бланш бросилась к подруге, расцеловала ее, не менее трех раз назвала "прелестью", лукаво заглянула ей в глаза, покивала головкой и шепнула:
- Сейчас я вам что-то покажу, только пообещайте, что никому не расскажете.
И, вприпрыжку подбежав к столику с инкрустацией из перламутра, она отомкнула его серебряным ключиком и, достав несколько листков бумаги, смятых, в каких-то зеленых пятнах, протянула их Лоре. Лора стала читать. Стихи безусловно были любовные - что-то про Ундину... про Наяду... про речку. Она читала долго, но строчки расплывались у нее перед глазами.
- И вы отвечали на них, Бланш? - спросила она, возвращая листки.
- Ну, что вы, моя дорогая! - сказала та и, удостоверившись, что ее дорогая Лора прочла все до конца, так же вприпрыжку вернулась к хорошенькому столику и, убрав стихи, снова его замкнула.
Потом она подсела к фортепьяно и спела что-то из Россини, чью колоратуру ее гибкий голосок выводил превосходно, а Лора сидела и рассеянно слушала. О чем думала мисс Белл? Она и сама не знала; просто сидела молча, пока длилась музыка. А потом барышень позвали в малую столовую завтракать, и они, разумеется, пошли туда обнявшись.
И нельзя объяснить молчание Лоры ревностью или гневом, потому что, когда они, пройдя коридор и спустившись в сени, уже были у дверей столовой, Лора остановилась, ласково и прямо поглядела подруге в лицо и по-сестрински нежно ее поцеловала.
А после этого что-то - скорее всего непоседливость маленького Фрэнка, или промахи маменьки, или запах сигары сэра Фрэнсиса - что-то обозлило мисс Бланш, и она позволила себе те выходки, о которых мы уже говорили и которые привели к описанной выше ссоре,
Глава XXV
Полон дом гостей
Размолвка между девушками длилась недолго. Лора быстро забывала обиды и ждала того же от других; а у мисс Бланш все чувства были одинаково преходящи, и отповедь подруги не рассердила ее. Обвинения в греховности никого не смущают - они не ранят настоящего тщеславия; негодование Лоры не рассердило ее, а скорее порадовало, ибо причина его была понятна им обеим, хотя ни та, ни другая о ней и не заикнулись.
Итак, Лора была вынуждена со вздохом признать, что романтическая пора ее первой дружбы миновала и предмет ее если и достоин расположения, то лишь самого прохладного.
Что до Бланш, то она не замедлила сочинить весьма трогательные стихи, в которых сетовала на непостоянство друзей. Так уж повелось, - писала она, за любовь платят холодностью, на верность отвечают пренебрежением; и, -воспользовавшись тем, что из Лондона приехало погостить знакомое семейство с тремя дочками, мисс Амори выбрала себе среди них самую лучшую подругу и поведала этой новой сестре свои горести и разочарования. Теперь длинные лакеи лишь редко носили Лоре записочки; и шарабан не часто присылали в Фэрокс в распоряжение тамошних дам. Когда Лора бывала у Бланш, та напускала на себя вид невинной мученицы, а Лора только смеялась на ее сентиментальные позы - весело, добродушно и непочтительно.
Но не одни лишь новые подруги утешали мисс Бланш в ее горестях: долг правдивого летописца добавить, что она находила утешение и среди знакомых мужского пола. Всякий раз, как эта бесхитростная девушка знакомилась с новым молодым человеком и имела случай десять минут побеседовать с ним на садовой дорожке, или в нише окна, или между двумя турами вальса, она ему, так сказать, доверялась: играла своими прекрасными глазами, голосом и тоном выражала нежный интерес и робкую мольбу, а потом покидала его и разыгрывала ту же комедию со следующим.
В первое время после приезда в Клеверинг-Парк у мисс Бланш почти не было публики, перед которой она могла бы лицедействовать; потому-то на долю Пена и доставались все ее взгляды, и излияния, и ниша окна, и садовая дорожка. В городке, как уже сказано, молодых людей не имелось; а в округе всего-то можно было найти двух-трех молодых священников либо помещичьего сынка с большими ногами и в мешковатом сюртуке. Драгун из полка, расквартированного в Чаттерисе, баронет не жаловал: на беду, он когда-то сам служил в этом полку и ушел, не поладив с офицерами, - произошла какая-то некрасивая история с продажей лошади... либо с карточным долгом... либо с дуэлью - кто знает? Не наше дело слишком дотошно копаться в истории наших героев, если только их прошедшее не имеет прямой связи с развитием настоящей повести.
Ближе к осени, с окончанием заседаний в парламенте и лондонского сезона, несколько знатных семейств приехали в свои поместья, маленький курорт Бэймут заполнился публикой, в Чаттерисе снова открылся Королевский театр нашего знакомого мистера Бингли, и начались обычные балы по случаю скачек и судебной сессии. Вначале лучшие семьи графства - Фоги из Драммингтона, Скверы из Дозли-Парка, Узлборы из Бэрроу и прочие сторонились Клеверинг-Парка. О тамошнем семействе ходили всевозможные слухи (кто решится обвинить жителей провинции в недостатке воображения, послушав, как они обсуждают новых соседей!). Про сэра Фрэнсиса и его супругу, про ее происхождение и родню, про мисс Амори, про капитана Стронга передавали без счета рассказов, которые нам незачем повторять; и первые три месяца никто из важных соседей к Клеверингам не заглядывал.