Страница:
Не в привычках Пена было проводить бессонные ночи, он и тут немедля уснул крепким сном. Даже и не в столь молодые годы, и под бременем великого множества забот и неотвязных мыслей, человек - будь то по привычке, или от усталости, или усилием воли - сначала засыпает и успевает немного отдохнуть к приходу тревоги. Но вскоре она является и, толкнув его в плечо, говорит: "Хватит лениться, милейший; просыпайся, давай поговорим". Бедный маленький Пен, что бы ни ждало его в будущем, еще не дошел до такого состояния; он спал долго и крепко, проснулся лишь ранним утром, когда в роще за окнами его спальни уже расшумелись грачи; едва он открыл глаза, как милый образ возник перед его внутренним взором. "Дорогой мой мальчик, - слышал он нежный голос, - ты сладко спал, я не хотела тебя будить; но я все время стояла у твоего изголовья, и тебе от меня не уйти. Я - любовь! Я несу с собой страсть и лихорадку; неистовые порывы, нестерпимое желание, ненасытное томление и жажду. Уже много дней как до меня доносятся твои призывы; и вот я пришла".
Устрашил ли Пена этот голос? Как бы не так. Он не заглядывал в будущее, а пока мог отдаться во власть сладостных грез. И так же как за три года до того, получив от отца в подарок золотые часы по случаю перехода в старший класс, мальчик, едва проснувшись, вытаскивал их из-под подушки и разглядывал, без конца протирал тряпочкой, или, забившись в укромный уголок, слушал, как они тикают, - так и юноша упивался новой забавой: проверял ее сохранность в кармане жилета; заводил по вечерам, а утром, чуть пробудившись от сна, ощупывал и не мог на нее налюбоваться. (К слову сказать, эти первые его часы, хоть и ярко блестели, но сработаны были плохо, они то убегали вперед, то отставали, они вечно портились. И Пен убрал их в ящик и на время забыл о них, а потом обменял на более надежные.)
Пену казалось, что со вчерашнего дня он сделался старше на много лет. Теперь сомнений быть не могло: он был влюблен как лучший герой лучшего из прочитанных им романов. Самым безапелляционным тоном он велел Джону подать воды для бритья. Он оделся по-праздничному и, величественно спустившись к завтраку, снисходительно поздоровался с матерью и маленькой Лорой; эта последняя уже часа два как разыгрывала экзерсисы на фортепьянах, а когда Пен прочитал молитву (не услышав из нее ни единого слова), подивилась, какой он нарядный, и просила рассказать, про что была пьеса.
Пен рассмеялся и не пожелал рассказать Лоре, про что была пьеса. Незачем ей об этом знать. Тогда она спросила, почему он надел свой красивый новый жилет и такую прекрасную булавку.
Пен покраснел и рассказал матери, что школьный товарищ, с которым он обедал в Чаттерисе, занимается в Бэймуте с репетитором, очень ученым человеком; и так как он тоже поступит в университет, а в Бэймуте готовятся к экзаменам несколько молодых людей, то ему хочется... съездить туда и... и просто узнать, в чем состоят их занятия.
Лора приуныла. Элен Пенденнис внимательно посмотрела на сына, сильнее прежнего почувствовав сомнения и смутный страх, которые не оставляли ее с тех пор, как фермер Гернет передал ей накануне вечером, что Пен не будет домой к обеду. Артур выдержал ее взгляд. Она пыталась утешиться, отогнать опасения. Мальчик никогда ей не лгал. За завтраком Пен держался с большой надменностью; а простившись со старшею и младшею леди, вскоре затем выехал верхом со двора. Сперва он ехал не спеша но затем, решив, что из дому его теперь не услышат, погнал лошадь во весь опор.
Сморк, задумавшись о собственных своих сердечных делах, трусил, выворотив носки, в Фэрокс, чтобы три часа читать с Пеном древних поэтов, когда мимо него пулей промчался его ученик. Лошадь Сморка шарахнулась, и робкий наездник, перелетев через ее голову, плюхнулся в придорожную крапиву. Пен успел, смеясь, указать ему пальцем на Бэймутскую дорогу и, прежде чем бедный Сморк принял сидячее положение, уже проскакал в ту сторону добрую милю.
Пен, видите ли, решил, что ему просто необходимо повидать Фокера нынче же утром; необходимо расспросить о ней, побыть с кем-то, кто ее знает. А честный Сморк, сидя в крапиве, в то время как лошадка его спокойно щипала изгородь, грустно размышлял, что теперь, пожалуй, не следует ехать в Фэрокс, раз ученик его, судя по всему, отлучился на весь день. А впрочем, можно и поехать. Можно справиться у миссис Пенденнис, когда воротится Артур; и послушать, как мисс Лора читает катехизис Уотса. Он взобрался на свою лошадку - падать с нее было ему не в диковину, они оба к этому привыкли, - и двинулся к дому, откуда только что вихрем умчался его ученик.
Так любовь лишает разума всех нас, больших и малых; и младший священник уже полетел вверх тормашками в погоне за ней, а теперь и Пен пустился сломя голову ей вслед.
Глава V
Госпожа Халлер у себя дома
Пен доскакал до Бэймута, оставил лошадь в конюшне при гостинице и побежал к мистеру Фокеру - тот накануне рассказал ему, где живет. На квартире, помещавшейся над лавкой аптекаря, чей запас сигар и содовой воды быстро убывал заботами юных его постояльцев, Пен застал только Спэйвина, товарища Фокера и совладельца коляски с красными колесами: он курил сигару и с помощью печенья обучал свою собачку разным фокусам.
Здоровое, румяное лицо Пена, раскрасневшееся от галопа, странно не вязалось с желтой, сморщенной, испитой физиономией Фокерова приятеля. Мистер Спэйвин не преминул это заметить. "Кто такой? - подумал он, - Свеженький, как огурчик. Держу пари, у него-то по утрам руки не дрожат".
Фокер, как выяснилось, со вчерашнего дня не был дома. Какое разочарование! Мистер Спэйвин не мог сказать, когда его друг возвратится. Иногда он проводит в городе один день, иногда - неделю. В какой колледж записан Пен? Чего ему предложить? Есть недурной эль. Мистер Спэйвин узнал, с кем имеет честь, по карточке, которую Пенденнис извлек из кармана и положил на стол (в те дни Пен очень гордился тем, что у него есть визитные карточки), и на том молодые люди распрощались.
Пен спустился со скалистого обрыва и стал бродить по песку, с досады кусая ногти "у брегов многошумного моря". Оно расстилалось перед ним, сверкающее и беспредельное; синие волны катились в бухту, вспениваясь и хрипло рыча; Пен смотрел на них пустыми глазами, едва замечая их. Какие бурные волны бились в ту пору о его сердце, и как мало он был властен их остановить! Он стал бросать в море камешки, но оно все набегало на берег. Он бесился, что не застал Фокера. Он должен повидать Фокера. Вынь да положь ему Фокера! "А что, если поехать по дороге на Чаттерис, - подумал Пен. - Может быть, я его встречу". Спустя полчаса Ребекка была оседлана и скакала по травянистой обочине. Милях в четырех от Бэймута, как всем известно, есть поворот на Клеверинг, и кобыла, естественно, устремилась было домой, но Пен стегнул ее по шее и поскакал дальше, к городской заставе, все еще не видя впереди никаких признаков черной коляски с красными колесами.
Раз уж он добрался до заставы, можно проехать и дальше - это было яснее ясного. И Пен помчался к "Джорджу", где и узнал от конюха, что мистер Фокер здесь и что ночью он "так кутил", что боже упаси, и уж и пил-то он, и песни распевал, и все норовил подраться с Томом, форейтором.
- Только навряд ли это бы для него хорошо кончилось, - добавил конюх, ухмыльнувшись. - Ну, отнес своему барину горячей воды побриться? - с насмешкой обратился он к слуге мистера Фокера, проходившему до двору с хозяйским платьем, отменно вычищенным и сложенным. - Проводи-ка мистера Пенденниса. - И Пен следом за слугой зашел наконец в комнату, где посреди широчайшей кровати возлежал мистер Гарри Фокер.
Перина и подушки так высоко вздымались вокруг мистера Фокера, что почти скрывали его желтое личико и красный шелковый ночной колпак.
- Здорово! - сказал Пен.
- Кто идет? Ответь скорее, - пропел голос из глубины постели. - Как, опять Пенденнис? А мамаше твоей известно, где ты находишься? Ты с нами вчера ужиная? Нет... погоди, кто с нами вчера ужинал, Дурачина?
- Три офицера, сэр, и мистер Бингли, сэр, и мистер Костиган, сэр, отвечал слуга, воспринимавший все слова мистера Фокера с невозмутимой серьезностью.
- Да, верно: ходила чаша вкруговую. Мы пели. И я, помнится, хотел подраться с форейтором. Я его расколошматил, а, Дурачина?
- Никак нет, сэр. Драка не состоялась, сэр, - отвечал Дурачина все с той же невозмутимой серьезностью. Он тем временем отмыкал несессер мистера Фокера - целый сундук, подарок любящей матери, без которого молодой человек не выезжал из дому. В нем содержалось немало сокровищ: серебряная миска, серебряный стакан, серебряные шкатулочки, и флаконы, для равного рода духов, и целый набор бритв, ожидающих того времени, когда у мистера Фокера начнет расти борода.
- Ладно, как-нибудь в другой раз, - сказал юноша, зевая и закидывая за голову тощие ручки. - Верно, драки не было. Зато было пение, Бингли пел, я сам пел, генерал пел - то бишь Костиган. Ты когда-нибудь слышал, как он поет "Свинка под кроватью"?
- Тот человек, которого мм вчера встретили? - спросил Пен, затрепетав. - Отец...
- Отец Фодерингэй, совершенно правильно. Настоящая Венера, а, Пен?
- Прошу прощения, сэр, мистер Костиган сидит в гостиной, сэр, говорит, вы пригласили его к завтраку, сэр. Пять раз приходил, сэр, только нипочем не велел вас будить. С одиннадцати часов ждет, сэр...
- А сейчас сколько?
- Час, сэр.
- Что бы, сказала лучшая из матерей, если б в такое время увидела меля в постели? - вскричал юный ленивец, - Она отправила меня сюда с репетитором; Хочет, чтобы я развивал свои запущенные дарования - ха, ха! А в школе-то, помнишь, Пен, в семь часов поднимали с постели! - И он разразился радостным мальчишеским смехом. Потом продолжал: - Ступай побеседуй с генералом, пока я одеваюсь. Да не забудь, Пенденнис, попроси его спеть "Свинку под кроватью", не пожалеешь. - Пен в чрезвычайном смущении пошел беседовать с мистером Костиганом, а мистер Фокер приступил к одеванию.
Из двух дедов мистера Фокера тот, от кого он получил в наследство крупное состояние, был пивоваром; второй же был графом и подарил ему безумно и слепо любящую мать. Фокеры из поколения в поколение учились в школе Серых монахов. И нашего приятеля, чья фамилия видна была с площадки для игр, ибо красовалась на вывеске трактира, зазывавшей пить "Портер Фокера", безжалостно изводили за профессию его отца, за некрасивое лицо, неспособность к учению, неопрятность, обжорство и другие пороки. Но зная, что впечатлительного мальчика тиранство сверстников превращает в буку и фискала, можно понять и то, что Фокер, вырвавшись из неволи, за несколько месяцев совершенно преобразился и стал тем веселым, насмешливым, блестящим молодым человеком, с которым мы познакомились. Невеждой он, правда, остался, ибо для приобретения знаний мало выйти из школы и поступить в колледж; но теперь он, на свой лад, был таким же щеголем, каким раньше был неряхой, и к двум своим гостям вышел надушенный, в тончайшем белье, словом - заправским денди.
Генерал, или, вернее, капитан Костиган, - он сам предпочитал числиться в этом чине, - сидел у окна, держа в вытянутых руках газету. Зрение у капитана было неважное, и газету он читал не только своими красными, воспаленными глазами, но и с помощью губ, как человек, для которого чтение занятие непривычное и трудное. Шляпа его съехала на ухо; а так как одна его нога лежала на подоконнике, то по размерам и возрасту его башмаков внимательный наблюдатель мог бы отметить, что живется капитану несладко. Так и кажется, что бедность, прежде нежели окончательно завладеть человеком, совершает набеги на его конечности; первой ее добычей становятся предметы, защищающие нашу голову, ноги и руки. И у капитана они имели какой-то особенно залихватский, потрепанный вид. При появлении Пена он слез с подоконника и приветствовал вошедшего - сперва по-военному, приложив к шляпе два пальца (в разорванной черной перчатке), а затем сняв и самую шляпу. Капитан был лысоват, но начесывал, на макушку жидкие пряди темно-седых волос, и такие же пряди свисали ему на виски. Каков бы ни был у него цвет лица в молодости, неумеренное потребление спиртного сильно ему повредило: теперь это некогда красивое лицо отливало медью. Он носил высочайший кожаный воротник, весь в пятнах и шрамах, и фрак, плотно застегнутый в тех местах, где еще не оторвались пуговицы.
- Молодой джентльмен, которому я вчера имел честь быть представленным возле собора, - сказал капитан и, склонившись в грациозном поклоне, провел шляпой по воздуху. - Я видел вас вечером в театре, когда играла моя дочь, а воротившись туда, уже не застал вас. Я только проводил ее до дому, сэр: Джек Костиган хоть и беден, но джентльмен. А когда я снова пришел засвидетельствовать свое почтение моему жизнерадостному молодому другу мистеру Фокеру, вы уже изволили уйти. Мы хорошо покутили, сэр, - мистер Фокер, три молодца-драгуна и ваш покорный слуга. Клянусь честью, сэр, это напомнило мне прежние дни, когда я нес офицерскую службу в Сто третьем его величества полку. - С этими словами он извлек на свет древнюю табакерку и величественно протянул ее новому своему знакомцу.
У Пена от замешательства язык прилип к гортани. Ведь этот облезлый щеголь - ее отец!
- Надеюсь, мисс Ф... мисс Костиган в добром здоровье, сэр, - выговорил он наконец, вспыхнув до корней волос. - Она... она доставила мне такое наслаждение, какого я... я... никогда еще не испытывал в театре. По-моему, сэр, она... лучшая актриса во всем мире.
- Вашу руку, молодой человек! Слова ваши идут от сердца. Примите мою благодарность, сэр. Примите благодарность старого солдата и нежного отца. Воистину, она величайшая актриса. Я видел Сиддонс, сэр, я видел О'Нийл - это большие актрисы, но что они по сравнению с мисс Фодерингэй? Я не захотел, чтобы она играла под своей настоящей фамилией. Мой род, сэр, знатный и гордый род; и Костиганы из Костигантауна сочли бы, что честный человек, носивший знамя Сто третьего его величества полка, унижает себя, разрешая дочери зарабатывать на хлеб престарелому отцу.
- Более высокой обязанности и быть не может, - сказал Пен.
- Высокой! Клянусь честью, сэр, никто не посмеет сказать, что Джек Костиган пойдет на что-нибудь низкое. У меня есть чувства, сэр, хоть я и беден; я и в других ценю чувства. У вас они есть: я читаю это в вашем открытом лице и честных глазах. Поверите-ли, - продолжал он после паузы таинственным шепотом, - этот Бингли, который нажился на моей дочери, платит ей всего две гинеи в неделю, да еще костюмы за ее счет! И это вдобавок к моим небольшим средствам, - все, что мы имеем.
Мало сказать, что средства, капитана был невелики, - они были просто невидимы глазу. Но никому не ведомо, как господь умеряет ветер для стриженых ирландских овечек и в каких диковинных местах они: пасутся. Если бы капитан Костиган, которого я имел честь лично знать, рассказал нам свою историю, это была бы история чрезвычайно поучительная. Но он не захотел бы рассказать ее, даже если бы мог: и не мог бы, даже если бы захотел, ибо капитан не только не привык говорить правду, он не умел и думать без обмана, так что факты ж вымысел безнадежно перепутались в его пьяном, одурелом мозгу.
Он вступил в жизнь не без блеска - с полковым знаменем, с авантажной фигурой и удивительной красоты голосом. До последнего своего дня он с неподражаемым чувством и юмором пел чудесные ирландские баллады, одновременно столь веселые и столь печальные, и всегда сам же первый плакал от умиления. Бедный Кос! Он был отважен и слезлив, шутник и болван, неизменно благодушен, а порою почти достоин доверия. До последнего дня своей жизни он готов был выпить с кем угодно и поручиться за кого угодно; и умер он в долговой тюрьме, где помощник шерифа, арестовавший его, душевно к нему привязался.
На краткой заре своей жизни Кос был душой офицерских пирушек и имел честь исполнять свои песни, как вакхические, так и сентиментальные, за столом самых прославленных генералов и полководцев; и все это время он без меры пил кларет и проматывал свое сомнительное наследство. Куда он девался после того, как оставил военную службу - это до нас не касается. Ни одному иностранцу, верно, не понять, что такое жизнь неимущего ирландского дворянина: как он умудряется не пойти ко дну; в какие чудовищные заговоры вступает с героями, столь же незадачливыми, как он сам, какими путями почти ежедневно добывает себе порцию виски с водой, - все это тайны для нас непостижимые. Достаточно будет сказать, что до сих пор Джеку удалось выдержать все житейские бури и нос его, подобно фонарю, горел неугасимо.
Не пробеседовав с Пеном и получаса, капитан ухитрился выманить у него два золотых за билеты на предстоящий бенефис его дочери, - не такой, как в прошлом году, когда бедная мисс Фодерингэй, поверив антрепренеру на слово, потеряла на этом пятнадцать шиллингов, а с условием, что она сама продаст известное количество билетов и значительную долю вырученной суммы оставит себе.
У Пена было в кошельке всего два фунта, которые он и вручил капитану; больше он и не решился бы предложить, дабы не оскорбить его чувства. Костиган нацарапал ему пропуск в ложу, небрежно уронил золотые в карман жилета и похлопал по карману ладонью. Видно, эти деньги приятно согревали его старую грудь.
- Да, cэp, - сказал он, - оскудела моя казна, куда против прежнего. Такова участь многих порядочных людей. А ведь некогда мне довелось за одну ночь выиграть шестьсот таких кругляшек - это когда в Гибралтар приезжал мой добрый друг, его королевское высочество герцог Кентский.
Придано было посмотреть на капитана, когда к завтраку подали жареную индейку и бараньи отбивные! Рассказы его лились неиссякаемым потоком, и чем дольше он болтал, тем более воодушевлялся. Когда на старого этого лаццарони падал луч солнца, он сразу расцветал; он бахвалился перед молодыми людьми своими подвигами и былым своим великолепием, а также всеми лордами, генералами и наместниками, которых он знавал. Поведал им про смерть своей дорогой Бесси, покойной миссис Костиган, про то, как он вызвал на дуэль капитана Шанти Кланси, Двадцать восьмого пехотного полка, за непочтительный взгляд, брошенный на мисс Фодерингэй, когда она проезжала по Феникс-парку в Дублине, а потом описал, как этот капитан принес свои извинения и дал обед в ресторане "Килдэр-стрит", где они вшестером выпили двадцать одну бутылку кларета, и т. д. и т. п. Он заявил, что общество двух таких благородных и великодушных юношей переполняет сердце старого солдата счастьем и гордостью; а осушив вторую рюмку кюрасо, даже прослезился от удовольствия. Из всего этого следует, что капитан не блистал умом и был не самой подходящей компанией для молодежи; но бывают люди и хуже его, занимающие в жизни куда лучшие места, я люди более бесчестные, не совершившие и вполовину столько плутней. После завтрака они вышли на улицу, причем капитан, которого от сытости совсем развезло, ухватил под руки обоих своих юных друзей. По дороге он раза два подмигнул на окна лавок, где, возможно, забрал товару в долг, точно хотел сказать: "Видишь, в каком я обществе, милейший? Будь спокоен, заплачу", - и наконец они расстались с мистером Фокером у входа в бильярдную, где тот уговорился встретиться кое с кем из офицеров.
Пен и обносившийся капитан пошли дальше; капитан стал хитро выспрашивать его касательно мистера Фокера - очень ли он богат и из какой семьи. Пен сообщил ему, что отец Фокера - известный пивовар, а мать урожденная леди Агнес Милтон, дочь лорда Рошервилля. Капитан разразился безудержными похвалами мистеру Фокеру, утверждая, что в нем сразу виден потомственный аристократ, и это служит украшением другим его завидным качествам - светлому уму и великодушному сердцу.
Пен слушал неумолчную болтовню своего спутника, дивясь, забавляясь, недоумевая. Мальчику еще никогда не приходило в голову усомниться в том, что ему говорили; будучи от природы правдив, он и чужие слова принимал за чистую монету. Костиган в жизни не встречал лучшего слушателя и был чрезвычайно польщен вниманием и скромным поведением молодого человека.
Да что там, Пен до того ему понравился, до того показался ему бесхитростным, порядочным и веселым, что капитан обратился к нему со словами, какими лишь очень редко удостаивал молодых людей: он спросил, не соблаговолит ли Пен посетить его смиренное жилище, расположенное поблизости? Он будет тогда иметь честь отрекомендовать своего молодого друга своей дочери мисс Фодерингэй.
Приглашение это так ужаснуло и обрадовало Пена, что он чуть не соскользнул наземь с капитановой руки и тут же испугался, как бы капитан не заметил его волнения. Он залепетал какие-то бессвязные слова, долженствующие передать, сколь лестно для него будет познакомиться с леди, коей... коей талант исполнил его такого восхищения... такого безмерного восхищения; и пошел за капитаном, едва ли соображая, куда сей джентльмен его ведет. Он ее увидит! Он ее увидит! В ней было средоточие вселенной. Вокруг нее вертелся весь мир. Вчерашний день, когда Пен еще не знал о ее существовании, отодвинулся далеко-далеко в прошедшее - между ним и тем временем пролегла бездна, и теперь начиналась новая жизнь.
Капитан привел своего юного друга в тихую улочку Приор-лейн, что тянется у подножия высоких соборных башен, вдоль сада настоятеля и домов, где живут каноники; там он занимал скромную квартиру на втором этаже дома с низким фронтоном. Входную дверь этого дома украшала медная дощечка "Крид, мужское платье и облачения". Крида, однако, уже не было в живых. Его вдова прислуживала в соборе; старший сын был певчим, он играл в орлянку, обучал меньших братишек всяким проказам и обладал ангельским голоском. Два из этих меньших, сидевшие в ту пору на пороге, с живостью вскочили навстречу своему квартиранту и, к удивлению Пена, жадно накинулись на фалды капитана; дело в том, что добрый этот человек, когда бывал при деньгах, обычно приносил им яблоко или пряник.
- Зато когда у меня бывают затруднения, вдова не торопит с платой за квартиру, - объяснил он Пену, прижав палец к носу я лукаво подмигивая.
Пен поднимался следом за капитаном по скрипучей лестнице, и колени у него дрожали. Глаза его застилал туман, когда он наконец очутился в комнате - в ее комнате. Он увидел пред собой что-то черное, взметнувшееся и опавшее, словно в реверансе, и услышал, но очень неясно, как Костиган произнес цветистую речь, сообщив "дочери моей", что желает представить ей своего "дорогого и выдающегося молодого друга, мистера Артура Пенденниса, одного из самых обеспеченных здешних землевладельцев, человека утонченного ума и приятных манер, искреннего любителя поэзии, богатого чувствами и доброго сердцем".
- Сегодня очень хорошая погода, - сказала мисс Фодерингэй низким, звучным, меланхолическим голосом, с сильным ирландским акцентом.
- Очень, - подтвердил мистер Пенденнис.
Так романтически начался их разговор, и Пен, сев на предложенный ему стул, получил возможность всласть наглядеться на молодую женщину.
Она показалась ему еще прекраснее, чем на сцене. В каждой ее позе была природная горделивость. Когда она останавливалась у камина, платье драпировалось на ней классическими складками; подбородок опирался на руку, все линии фигуры волнообразным движением располагались в полной гармонии она казалась музой, погруженной в раздумье. Когда она садилась на плетеный стул, рука ее округлялась на спинке, пальцы словно ждали, чтобы в них вложили скипетр, юбка сама, в полном порядке ниспадала на пол; все ее жесты были изящны и величественны.
При дневном свете было видно, что волосы у нее иссиня-черные, кожа ослепительно белая, а на щеках играет едва заметный румянец. Глаза у нее были серые, с неимоверно длинными ресницами; а что до ее губ, то они, как впоследствии дал мне понять мистер Пенденнис, были такого густо-алого цвета, что перед ними побледнела бы самая яркая герань, сургуч или гвардейский, мундир.
- И так тепло, - продолжала царица Савская.
Мистер Пенденнис подтвердил и это, и разговор продолжался в том же духе. Она спросила Костигана, хорошо ли он провел вечер у "Джорджа", и тот описал ужин и чаши с пуншем. Потом Костиган спросил, чем она занималась утром.
- В десять пришел Бауз, - отвечала она, - мы учили Офьелию. Это к двадцать четвертому, сэр. Надеюсь, мы будем иметь честь видеть вас в театре.
- Разумеется! - вскричал Пен, недоумевая, почему она сказала "Офьелия" и дома говорит, как ирландка, а на сцене - на чистейшем английском языке,
- Я уже залучил его на твой бенефис, милая, - сказал капитан, похлопав по карману жилета, где лежали золотые Пенденниса, и так подмигнул юноше, что тот залился краской.
- Мистер... этот джентльмен очень любезен, - сказала миссис Халлер.
- Моя фамилия Пенденнис, - сказал Пен, снова краснея. - Я!.. я надеюсь, что вы ее запомните. - При этом дерзком признании сердце его так заколотилось, что он чуть не подавился собственными словами.
- Пенденнис, - повторила она медленно, голосом столь мягким, округлым и низким, и при этом посмотрела ему прямо в глаза взглядом столь ясным, открытым и ласковым, что этот голос и этот взгляд проникли Пену в самую душу, наполнив ее неизъяснимым блаженством.
- Я и не знал, что у меня такая красивая фамилия, - сказал Пен.
- Очень красивая, - сказала Офелия. - Пентвизл - некрасивая фамилия. Помните, папаша, когда мы ездили по Норичу, был Пентвизл, он играл вторых стариков, а женился на коломбине, мисс Рэнси; они теперь оба в Лондоне, в театре Королевы, получают пять фунтов в неделю. Пентвизл была не настоящая его фамилия. Это его так Джадкин прозвал, не знаю почему. А по настоящему его звали Харингтон; ах, нет, Поте; отец - священник, очень почтенный. Харингтон был в Лондоне и залез в долги. Помните, он играя Фокленда, а Джулия была мисс Ванс.
Устрашил ли Пена этот голос? Как бы не так. Он не заглядывал в будущее, а пока мог отдаться во власть сладостных грез. И так же как за три года до того, получив от отца в подарок золотые часы по случаю перехода в старший класс, мальчик, едва проснувшись, вытаскивал их из-под подушки и разглядывал, без конца протирал тряпочкой, или, забившись в укромный уголок, слушал, как они тикают, - так и юноша упивался новой забавой: проверял ее сохранность в кармане жилета; заводил по вечерам, а утром, чуть пробудившись от сна, ощупывал и не мог на нее налюбоваться. (К слову сказать, эти первые его часы, хоть и ярко блестели, но сработаны были плохо, они то убегали вперед, то отставали, они вечно портились. И Пен убрал их в ящик и на время забыл о них, а потом обменял на более надежные.)
Пену казалось, что со вчерашнего дня он сделался старше на много лет. Теперь сомнений быть не могло: он был влюблен как лучший герой лучшего из прочитанных им романов. Самым безапелляционным тоном он велел Джону подать воды для бритья. Он оделся по-праздничному и, величественно спустившись к завтраку, снисходительно поздоровался с матерью и маленькой Лорой; эта последняя уже часа два как разыгрывала экзерсисы на фортепьянах, а когда Пен прочитал молитву (не услышав из нее ни единого слова), подивилась, какой он нарядный, и просила рассказать, про что была пьеса.
Пен рассмеялся и не пожелал рассказать Лоре, про что была пьеса. Незачем ей об этом знать. Тогда она спросила, почему он надел свой красивый новый жилет и такую прекрасную булавку.
Пен покраснел и рассказал матери, что школьный товарищ, с которым он обедал в Чаттерисе, занимается в Бэймуте с репетитором, очень ученым человеком; и так как он тоже поступит в университет, а в Бэймуте готовятся к экзаменам несколько молодых людей, то ему хочется... съездить туда и... и просто узнать, в чем состоят их занятия.
Лора приуныла. Элен Пенденнис внимательно посмотрела на сына, сильнее прежнего почувствовав сомнения и смутный страх, которые не оставляли ее с тех пор, как фермер Гернет передал ей накануне вечером, что Пен не будет домой к обеду. Артур выдержал ее взгляд. Она пыталась утешиться, отогнать опасения. Мальчик никогда ей не лгал. За завтраком Пен держался с большой надменностью; а простившись со старшею и младшею леди, вскоре затем выехал верхом со двора. Сперва он ехал не спеша но затем, решив, что из дому его теперь не услышат, погнал лошадь во весь опор.
Сморк, задумавшись о собственных своих сердечных делах, трусил, выворотив носки, в Фэрокс, чтобы три часа читать с Пеном древних поэтов, когда мимо него пулей промчался его ученик. Лошадь Сморка шарахнулась, и робкий наездник, перелетев через ее голову, плюхнулся в придорожную крапиву. Пен успел, смеясь, указать ему пальцем на Бэймутскую дорогу и, прежде чем бедный Сморк принял сидячее положение, уже проскакал в ту сторону добрую милю.
Пен, видите ли, решил, что ему просто необходимо повидать Фокера нынче же утром; необходимо расспросить о ней, побыть с кем-то, кто ее знает. А честный Сморк, сидя в крапиве, в то время как лошадка его спокойно щипала изгородь, грустно размышлял, что теперь, пожалуй, не следует ехать в Фэрокс, раз ученик его, судя по всему, отлучился на весь день. А впрочем, можно и поехать. Можно справиться у миссис Пенденнис, когда воротится Артур; и послушать, как мисс Лора читает катехизис Уотса. Он взобрался на свою лошадку - падать с нее было ему не в диковину, они оба к этому привыкли, - и двинулся к дому, откуда только что вихрем умчался его ученик.
Так любовь лишает разума всех нас, больших и малых; и младший священник уже полетел вверх тормашками в погоне за ней, а теперь и Пен пустился сломя голову ей вслед.
Глава V
Госпожа Халлер у себя дома
Пен доскакал до Бэймута, оставил лошадь в конюшне при гостинице и побежал к мистеру Фокеру - тот накануне рассказал ему, где живет. На квартире, помещавшейся над лавкой аптекаря, чей запас сигар и содовой воды быстро убывал заботами юных его постояльцев, Пен застал только Спэйвина, товарища Фокера и совладельца коляски с красными колесами: он курил сигару и с помощью печенья обучал свою собачку разным фокусам.
Здоровое, румяное лицо Пена, раскрасневшееся от галопа, странно не вязалось с желтой, сморщенной, испитой физиономией Фокерова приятеля. Мистер Спэйвин не преминул это заметить. "Кто такой? - подумал он, - Свеженький, как огурчик. Держу пари, у него-то по утрам руки не дрожат".
Фокер, как выяснилось, со вчерашнего дня не был дома. Какое разочарование! Мистер Спэйвин не мог сказать, когда его друг возвратится. Иногда он проводит в городе один день, иногда - неделю. В какой колледж записан Пен? Чего ему предложить? Есть недурной эль. Мистер Спэйвин узнал, с кем имеет честь, по карточке, которую Пенденнис извлек из кармана и положил на стол (в те дни Пен очень гордился тем, что у него есть визитные карточки), и на том молодые люди распрощались.
Пен спустился со скалистого обрыва и стал бродить по песку, с досады кусая ногти "у брегов многошумного моря". Оно расстилалось перед ним, сверкающее и беспредельное; синие волны катились в бухту, вспениваясь и хрипло рыча; Пен смотрел на них пустыми глазами, едва замечая их. Какие бурные волны бились в ту пору о его сердце, и как мало он был властен их остановить! Он стал бросать в море камешки, но оно все набегало на берег. Он бесился, что не застал Фокера. Он должен повидать Фокера. Вынь да положь ему Фокера! "А что, если поехать по дороге на Чаттерис, - подумал Пен. - Может быть, я его встречу". Спустя полчаса Ребекка была оседлана и скакала по травянистой обочине. Милях в четырех от Бэймута, как всем известно, есть поворот на Клеверинг, и кобыла, естественно, устремилась было домой, но Пен стегнул ее по шее и поскакал дальше, к городской заставе, все еще не видя впереди никаких признаков черной коляски с красными колесами.
Раз уж он добрался до заставы, можно проехать и дальше - это было яснее ясного. И Пен помчался к "Джорджу", где и узнал от конюха, что мистер Фокер здесь и что ночью он "так кутил", что боже упаси, и уж и пил-то он, и песни распевал, и все норовил подраться с Томом, форейтором.
- Только навряд ли это бы для него хорошо кончилось, - добавил конюх, ухмыльнувшись. - Ну, отнес своему барину горячей воды побриться? - с насмешкой обратился он к слуге мистера Фокера, проходившему до двору с хозяйским платьем, отменно вычищенным и сложенным. - Проводи-ка мистера Пенденниса. - И Пен следом за слугой зашел наконец в комнату, где посреди широчайшей кровати возлежал мистер Гарри Фокер.
Перина и подушки так высоко вздымались вокруг мистера Фокера, что почти скрывали его желтое личико и красный шелковый ночной колпак.
- Здорово! - сказал Пен.
- Кто идет? Ответь скорее, - пропел голос из глубины постели. - Как, опять Пенденнис? А мамаше твоей известно, где ты находишься? Ты с нами вчера ужиная? Нет... погоди, кто с нами вчера ужинал, Дурачина?
- Три офицера, сэр, и мистер Бингли, сэр, и мистер Костиган, сэр, отвечал слуга, воспринимавший все слова мистера Фокера с невозмутимой серьезностью.
- Да, верно: ходила чаша вкруговую. Мы пели. И я, помнится, хотел подраться с форейтором. Я его расколошматил, а, Дурачина?
- Никак нет, сэр. Драка не состоялась, сэр, - отвечал Дурачина все с той же невозмутимой серьезностью. Он тем временем отмыкал несессер мистера Фокера - целый сундук, подарок любящей матери, без которого молодой человек не выезжал из дому. В нем содержалось немало сокровищ: серебряная миска, серебряный стакан, серебряные шкатулочки, и флаконы, для равного рода духов, и целый набор бритв, ожидающих того времени, когда у мистера Фокера начнет расти борода.
- Ладно, как-нибудь в другой раз, - сказал юноша, зевая и закидывая за голову тощие ручки. - Верно, драки не было. Зато было пение, Бингли пел, я сам пел, генерал пел - то бишь Костиган. Ты когда-нибудь слышал, как он поет "Свинка под кроватью"?
- Тот человек, которого мм вчера встретили? - спросил Пен, затрепетав. - Отец...
- Отец Фодерингэй, совершенно правильно. Настоящая Венера, а, Пен?
- Прошу прощения, сэр, мистер Костиган сидит в гостиной, сэр, говорит, вы пригласили его к завтраку, сэр. Пять раз приходил, сэр, только нипочем не велел вас будить. С одиннадцати часов ждет, сэр...
- А сейчас сколько?
- Час, сэр.
- Что бы, сказала лучшая из матерей, если б в такое время увидела меля в постели? - вскричал юный ленивец, - Она отправила меня сюда с репетитором; Хочет, чтобы я развивал свои запущенные дарования - ха, ха! А в школе-то, помнишь, Пен, в семь часов поднимали с постели! - И он разразился радостным мальчишеским смехом. Потом продолжал: - Ступай побеседуй с генералом, пока я одеваюсь. Да не забудь, Пенденнис, попроси его спеть "Свинку под кроватью", не пожалеешь. - Пен в чрезвычайном смущении пошел беседовать с мистером Костиганом, а мистер Фокер приступил к одеванию.
Из двух дедов мистера Фокера тот, от кого он получил в наследство крупное состояние, был пивоваром; второй же был графом и подарил ему безумно и слепо любящую мать. Фокеры из поколения в поколение учились в школе Серых монахов. И нашего приятеля, чья фамилия видна была с площадки для игр, ибо красовалась на вывеске трактира, зазывавшей пить "Портер Фокера", безжалостно изводили за профессию его отца, за некрасивое лицо, неспособность к учению, неопрятность, обжорство и другие пороки. Но зная, что впечатлительного мальчика тиранство сверстников превращает в буку и фискала, можно понять и то, что Фокер, вырвавшись из неволи, за несколько месяцев совершенно преобразился и стал тем веселым, насмешливым, блестящим молодым человеком, с которым мы познакомились. Невеждой он, правда, остался, ибо для приобретения знаний мало выйти из школы и поступить в колледж; но теперь он, на свой лад, был таким же щеголем, каким раньше был неряхой, и к двум своим гостям вышел надушенный, в тончайшем белье, словом - заправским денди.
Генерал, или, вернее, капитан Костиган, - он сам предпочитал числиться в этом чине, - сидел у окна, держа в вытянутых руках газету. Зрение у капитана было неважное, и газету он читал не только своими красными, воспаленными глазами, но и с помощью губ, как человек, для которого чтение занятие непривычное и трудное. Шляпа его съехала на ухо; а так как одна его нога лежала на подоконнике, то по размерам и возрасту его башмаков внимательный наблюдатель мог бы отметить, что живется капитану несладко. Так и кажется, что бедность, прежде нежели окончательно завладеть человеком, совершает набеги на его конечности; первой ее добычей становятся предметы, защищающие нашу голову, ноги и руки. И у капитана они имели какой-то особенно залихватский, потрепанный вид. При появлении Пена он слез с подоконника и приветствовал вошедшего - сперва по-военному, приложив к шляпе два пальца (в разорванной черной перчатке), а затем сняв и самую шляпу. Капитан был лысоват, но начесывал, на макушку жидкие пряди темно-седых волос, и такие же пряди свисали ему на виски. Каков бы ни был у него цвет лица в молодости, неумеренное потребление спиртного сильно ему повредило: теперь это некогда красивое лицо отливало медью. Он носил высочайший кожаный воротник, весь в пятнах и шрамах, и фрак, плотно застегнутый в тех местах, где еще не оторвались пуговицы.
- Молодой джентльмен, которому я вчера имел честь быть представленным возле собора, - сказал капитан и, склонившись в грациозном поклоне, провел шляпой по воздуху. - Я видел вас вечером в театре, когда играла моя дочь, а воротившись туда, уже не застал вас. Я только проводил ее до дому, сэр: Джек Костиган хоть и беден, но джентльмен. А когда я снова пришел засвидетельствовать свое почтение моему жизнерадостному молодому другу мистеру Фокеру, вы уже изволили уйти. Мы хорошо покутили, сэр, - мистер Фокер, три молодца-драгуна и ваш покорный слуга. Клянусь честью, сэр, это напомнило мне прежние дни, когда я нес офицерскую службу в Сто третьем его величества полку. - С этими словами он извлек на свет древнюю табакерку и величественно протянул ее новому своему знакомцу.
У Пена от замешательства язык прилип к гортани. Ведь этот облезлый щеголь - ее отец!
- Надеюсь, мисс Ф... мисс Костиган в добром здоровье, сэр, - выговорил он наконец, вспыхнув до корней волос. - Она... она доставила мне такое наслаждение, какого я... я... никогда еще не испытывал в театре. По-моему, сэр, она... лучшая актриса во всем мире.
- Вашу руку, молодой человек! Слова ваши идут от сердца. Примите мою благодарность, сэр. Примите благодарность старого солдата и нежного отца. Воистину, она величайшая актриса. Я видел Сиддонс, сэр, я видел О'Нийл - это большие актрисы, но что они по сравнению с мисс Фодерингэй? Я не захотел, чтобы она играла под своей настоящей фамилией. Мой род, сэр, знатный и гордый род; и Костиганы из Костигантауна сочли бы, что честный человек, носивший знамя Сто третьего его величества полка, унижает себя, разрешая дочери зарабатывать на хлеб престарелому отцу.
- Более высокой обязанности и быть не может, - сказал Пен.
- Высокой! Клянусь честью, сэр, никто не посмеет сказать, что Джек Костиган пойдет на что-нибудь низкое. У меня есть чувства, сэр, хоть я и беден; я и в других ценю чувства. У вас они есть: я читаю это в вашем открытом лице и честных глазах. Поверите-ли, - продолжал он после паузы таинственным шепотом, - этот Бингли, который нажился на моей дочери, платит ей всего две гинеи в неделю, да еще костюмы за ее счет! И это вдобавок к моим небольшим средствам, - все, что мы имеем.
Мало сказать, что средства, капитана был невелики, - они были просто невидимы глазу. Но никому не ведомо, как господь умеряет ветер для стриженых ирландских овечек и в каких диковинных местах они: пасутся. Если бы капитан Костиган, которого я имел честь лично знать, рассказал нам свою историю, это была бы история чрезвычайно поучительная. Но он не захотел бы рассказать ее, даже если бы мог: и не мог бы, даже если бы захотел, ибо капитан не только не привык говорить правду, он не умел и думать без обмана, так что факты ж вымысел безнадежно перепутались в его пьяном, одурелом мозгу.
Он вступил в жизнь не без блеска - с полковым знаменем, с авантажной фигурой и удивительной красоты голосом. До последнего своего дня он с неподражаемым чувством и юмором пел чудесные ирландские баллады, одновременно столь веселые и столь печальные, и всегда сам же первый плакал от умиления. Бедный Кос! Он был отважен и слезлив, шутник и болван, неизменно благодушен, а порою почти достоин доверия. До последнего дня своей жизни он готов был выпить с кем угодно и поручиться за кого угодно; и умер он в долговой тюрьме, где помощник шерифа, арестовавший его, душевно к нему привязался.
На краткой заре своей жизни Кос был душой офицерских пирушек и имел честь исполнять свои песни, как вакхические, так и сентиментальные, за столом самых прославленных генералов и полководцев; и все это время он без меры пил кларет и проматывал свое сомнительное наследство. Куда он девался после того, как оставил военную службу - это до нас не касается. Ни одному иностранцу, верно, не понять, что такое жизнь неимущего ирландского дворянина: как он умудряется не пойти ко дну; в какие чудовищные заговоры вступает с героями, столь же незадачливыми, как он сам, какими путями почти ежедневно добывает себе порцию виски с водой, - все это тайны для нас непостижимые. Достаточно будет сказать, что до сих пор Джеку удалось выдержать все житейские бури и нос его, подобно фонарю, горел неугасимо.
Не пробеседовав с Пеном и получаса, капитан ухитрился выманить у него два золотых за билеты на предстоящий бенефис его дочери, - не такой, как в прошлом году, когда бедная мисс Фодерингэй, поверив антрепренеру на слово, потеряла на этом пятнадцать шиллингов, а с условием, что она сама продаст известное количество билетов и значительную долю вырученной суммы оставит себе.
У Пена было в кошельке всего два фунта, которые он и вручил капитану; больше он и не решился бы предложить, дабы не оскорбить его чувства. Костиган нацарапал ему пропуск в ложу, небрежно уронил золотые в карман жилета и похлопал по карману ладонью. Видно, эти деньги приятно согревали его старую грудь.
- Да, cэp, - сказал он, - оскудела моя казна, куда против прежнего. Такова участь многих порядочных людей. А ведь некогда мне довелось за одну ночь выиграть шестьсот таких кругляшек - это когда в Гибралтар приезжал мой добрый друг, его королевское высочество герцог Кентский.
Придано было посмотреть на капитана, когда к завтраку подали жареную индейку и бараньи отбивные! Рассказы его лились неиссякаемым потоком, и чем дольше он болтал, тем более воодушевлялся. Когда на старого этого лаццарони падал луч солнца, он сразу расцветал; он бахвалился перед молодыми людьми своими подвигами и былым своим великолепием, а также всеми лордами, генералами и наместниками, которых он знавал. Поведал им про смерть своей дорогой Бесси, покойной миссис Костиган, про то, как он вызвал на дуэль капитана Шанти Кланси, Двадцать восьмого пехотного полка, за непочтительный взгляд, брошенный на мисс Фодерингэй, когда она проезжала по Феникс-парку в Дублине, а потом описал, как этот капитан принес свои извинения и дал обед в ресторане "Килдэр-стрит", где они вшестером выпили двадцать одну бутылку кларета, и т. д. и т. п. Он заявил, что общество двух таких благородных и великодушных юношей переполняет сердце старого солдата счастьем и гордостью; а осушив вторую рюмку кюрасо, даже прослезился от удовольствия. Из всего этого следует, что капитан не блистал умом и был не самой подходящей компанией для молодежи; но бывают люди и хуже его, занимающие в жизни куда лучшие места, я люди более бесчестные, не совершившие и вполовину столько плутней. После завтрака они вышли на улицу, причем капитан, которого от сытости совсем развезло, ухватил под руки обоих своих юных друзей. По дороге он раза два подмигнул на окна лавок, где, возможно, забрал товару в долг, точно хотел сказать: "Видишь, в каком я обществе, милейший? Будь спокоен, заплачу", - и наконец они расстались с мистером Фокером у входа в бильярдную, где тот уговорился встретиться кое с кем из офицеров.
Пен и обносившийся капитан пошли дальше; капитан стал хитро выспрашивать его касательно мистера Фокера - очень ли он богат и из какой семьи. Пен сообщил ему, что отец Фокера - известный пивовар, а мать урожденная леди Агнес Милтон, дочь лорда Рошервилля. Капитан разразился безудержными похвалами мистеру Фокеру, утверждая, что в нем сразу виден потомственный аристократ, и это служит украшением другим его завидным качествам - светлому уму и великодушному сердцу.
Пен слушал неумолчную болтовню своего спутника, дивясь, забавляясь, недоумевая. Мальчику еще никогда не приходило в голову усомниться в том, что ему говорили; будучи от природы правдив, он и чужие слова принимал за чистую монету. Костиган в жизни не встречал лучшего слушателя и был чрезвычайно польщен вниманием и скромным поведением молодого человека.
Да что там, Пен до того ему понравился, до того показался ему бесхитростным, порядочным и веселым, что капитан обратился к нему со словами, какими лишь очень редко удостаивал молодых людей: он спросил, не соблаговолит ли Пен посетить его смиренное жилище, расположенное поблизости? Он будет тогда иметь честь отрекомендовать своего молодого друга своей дочери мисс Фодерингэй.
Приглашение это так ужаснуло и обрадовало Пена, что он чуть не соскользнул наземь с капитановой руки и тут же испугался, как бы капитан не заметил его волнения. Он залепетал какие-то бессвязные слова, долженствующие передать, сколь лестно для него будет познакомиться с леди, коей... коей талант исполнил его такого восхищения... такого безмерного восхищения; и пошел за капитаном, едва ли соображая, куда сей джентльмен его ведет. Он ее увидит! Он ее увидит! В ней было средоточие вселенной. Вокруг нее вертелся весь мир. Вчерашний день, когда Пен еще не знал о ее существовании, отодвинулся далеко-далеко в прошедшее - между ним и тем временем пролегла бездна, и теперь начиналась новая жизнь.
Капитан привел своего юного друга в тихую улочку Приор-лейн, что тянется у подножия высоких соборных башен, вдоль сада настоятеля и домов, где живут каноники; там он занимал скромную квартиру на втором этаже дома с низким фронтоном. Входную дверь этого дома украшала медная дощечка "Крид, мужское платье и облачения". Крида, однако, уже не было в живых. Его вдова прислуживала в соборе; старший сын был певчим, он играл в орлянку, обучал меньших братишек всяким проказам и обладал ангельским голоском. Два из этих меньших, сидевшие в ту пору на пороге, с живостью вскочили навстречу своему квартиранту и, к удивлению Пена, жадно накинулись на фалды капитана; дело в том, что добрый этот человек, когда бывал при деньгах, обычно приносил им яблоко или пряник.
- Зато когда у меня бывают затруднения, вдова не торопит с платой за квартиру, - объяснил он Пену, прижав палец к носу я лукаво подмигивая.
Пен поднимался следом за капитаном по скрипучей лестнице, и колени у него дрожали. Глаза его застилал туман, когда он наконец очутился в комнате - в ее комнате. Он увидел пред собой что-то черное, взметнувшееся и опавшее, словно в реверансе, и услышал, но очень неясно, как Костиган произнес цветистую речь, сообщив "дочери моей", что желает представить ей своего "дорогого и выдающегося молодого друга, мистера Артура Пенденниса, одного из самых обеспеченных здешних землевладельцев, человека утонченного ума и приятных манер, искреннего любителя поэзии, богатого чувствами и доброго сердцем".
- Сегодня очень хорошая погода, - сказала мисс Фодерингэй низким, звучным, меланхолическим голосом, с сильным ирландским акцентом.
- Очень, - подтвердил мистер Пенденнис.
Так романтически начался их разговор, и Пен, сев на предложенный ему стул, получил возможность всласть наглядеться на молодую женщину.
Она показалась ему еще прекраснее, чем на сцене. В каждой ее позе была природная горделивость. Когда она останавливалась у камина, платье драпировалось на ней классическими складками; подбородок опирался на руку, все линии фигуры волнообразным движением располагались в полной гармонии она казалась музой, погруженной в раздумье. Когда она садилась на плетеный стул, рука ее округлялась на спинке, пальцы словно ждали, чтобы в них вложили скипетр, юбка сама, в полном порядке ниспадала на пол; все ее жесты были изящны и величественны.
При дневном свете было видно, что волосы у нее иссиня-черные, кожа ослепительно белая, а на щеках играет едва заметный румянец. Глаза у нее были серые, с неимоверно длинными ресницами; а что до ее губ, то они, как впоследствии дал мне понять мистер Пенденнис, были такого густо-алого цвета, что перед ними побледнела бы самая яркая герань, сургуч или гвардейский, мундир.
- И так тепло, - продолжала царица Савская.
Мистер Пенденнис подтвердил и это, и разговор продолжался в том же духе. Она спросила Костигана, хорошо ли он провел вечер у "Джорджа", и тот описал ужин и чаши с пуншем. Потом Костиган спросил, чем она занималась утром.
- В десять пришел Бауз, - отвечала она, - мы учили Офьелию. Это к двадцать четвертому, сэр. Надеюсь, мы будем иметь честь видеть вас в театре.
- Разумеется! - вскричал Пен, недоумевая, почему она сказала "Офьелия" и дома говорит, как ирландка, а на сцене - на чистейшем английском языке,
- Я уже залучил его на твой бенефис, милая, - сказал капитан, похлопав по карману жилета, где лежали золотые Пенденниса, и так подмигнул юноше, что тот залился краской.
- Мистер... этот джентльмен очень любезен, - сказала миссис Халлер.
- Моя фамилия Пенденнис, - сказал Пен, снова краснея. - Я!.. я надеюсь, что вы ее запомните. - При этом дерзком признании сердце его так заколотилось, что он чуть не подавился собственными словами.
- Пенденнис, - повторила она медленно, голосом столь мягким, округлым и низким, и при этом посмотрела ему прямо в глаза взглядом столь ясным, открытым и ласковым, что этот голос и этот взгляд проникли Пену в самую душу, наполнив ее неизъяснимым блаженством.
- Я и не знал, что у меня такая красивая фамилия, - сказал Пен.
- Очень красивая, - сказала Офелия. - Пентвизл - некрасивая фамилия. Помните, папаша, когда мы ездили по Норичу, был Пентвизл, он играл вторых стариков, а женился на коломбине, мисс Рэнси; они теперь оба в Лондоне, в театре Королевы, получают пять фунтов в неделю. Пентвизл была не настоящая его фамилия. Это его так Джадкин прозвал, не знаю почему. А по настоящему его звали Харингтон; ах, нет, Поте; отец - священник, очень почтенный. Харингтон был в Лондоне и залез в долги. Помните, он играя Фокленда, а Джулия была мисс Ванс.