Тихомиров Артем. Русская готика

   И пусть этот банкир, наконец, от него отстанет… И кости заткнутся… И Наталья… Олег посмотрел на себя в зеркало и оскалился. Дело, оказывается, вовсе не в банкире, а в этой женщине. Она – тварь… Олег сжал кулак и стал бить им в стенку, кроша старый слой краски и гипса. Никакой боли, только ярость – самое реальное для него ощущение. Кожа слезала с костяшек, мясо кровило. Олег остановился и принялся облизывать рану. Сунул руку в карман, вынул чьи-то суставы и швырнул их в раковину под струю воды. Как следует вымыть… чтобы блестели и никакой грязи… Олег улыбнулся. Кровь вместе с грязью утекала в слив раковины. Несколько минут Олег был целиком поглощен своим делом, мытьем костей. В конце концов он открыл, что это не такое и простое занятие, как может показаться дилетантам. Тут нужен верный глаз, усидчивость, трудолюбие, ответственность. Да, Олег всегда обладал этими качествами, он делал то, что ему поручали, потому что понимал, насколько важен элементарный порядок. Он старался не допустить в свою жизнь хаос и боль, но вот теперь они у его порога, более того, уже ступили в дом, разрушая то немногое, что ему удавалось сохранить.
   «Если бы только знать, какое послание мне передавала Зоя! Я не могу этого увидеть. Я не знаю, почему так получается!» Его мертвая невеста пыталась подсказать ему, как правильно действовать, но что-то постоянно мешает.
   особняк
   Олег сбросил с себя грязную одежду и остался в одних трусах. Босиком, он поднялся на чердак, где лежали другие части скелета. Вчера он разложил их так, чтобы было удобно; словно археологические находки (а почему нет?): сначала череп, потом части позвоночника, ребра, плечевые кости и прочее. Скелет получился почти полный. Сейчас ему оставалось прибавить к нему недостающие части. «У меня самое экзотическое хобби в наших краях!» Вот именно. О чем всегда шептались милые соседи? О том, что он ненормальный и у него не все дома. Парень со сдвигом.
   Репутацию нужно оправдывать. Олег засмеялся. Он стоял на коленях на деревянном полу чердака и прикидывал, какие кости и где должны располагаться. Ветер бился в закрытое слуховое окно, а дождь волнами атаковал покатую крышу. Больше всего пришлось повозиться с пальцами рук и ног. Олег несколько раз ошибался, но потом сообразил, в чем была ошибка. Интересно… Как головоломку собирать. Паззл. Помести на свое место нужные детали – получишь картинку.
   Закончив работу, Олег посмотрел на свое произведение. На полу лежал, вытянув руки по швам, человеческий скелет. Его ухмылка словно говорила о том, что он вполне доволен жизнью.
   Олег поглядел на свою ногу, на которой образовалась приличных размеров ссадина, под которой темнела гематома. Надо же так упасть. Лишь бы это не помешало нормально ходить. Олег перевел взгляд на скелет, испытывая нечто вроде дюжа вю. Эта ситуация ему знакома, почти до мелочей, каждое движение, вплоть до поворота глаз, предсказуемо.
   Чувство узнавания прошло, рассеялось, как дым. Олег спустился на лестницу и взял в руку навесной замок, которым запирал чердак. А от кого, собственно, он прятал кости? Здесь воров нет, да и вряд ли кто-то позарится на них… Ладно, дело не в костях – ясно же, что он запирал чердак, чтобы… не дать им выйти оттуда. Олег знал, что ему не приснился тот звук: будто скелет прыгает на одно ноге. Может быть, останки и могут двигаться, пускай, но он не пустит их за пределы своего дома.
   Это их дело. Оно касается только Олега и его нового друга – скелета… Олег сунул дужку замка в петли и защелкнул собачку.
   Он торопился, подгоняемый какими-то жуткими и тяжелыми мыслями. Если Олег не будет двигаться быстрее, они накатят на него, словно каток, и раздавят.
   Олег бросился переодеваться. В голове у него билось только одно: срочное дело, у меня срочное дело, у меня срочное дело…
 
   – Как долго гроза идет, – сказала Лида.
   – Такое лето, – отозвалась мать. – Сама удивляюсь.
   Они вдвоем уместились на одной кровати. Свет в доме не горел. Из большой комнаты временами доносилась возня – засыпая, хозяйка ворочалась.
   Лида легла с края и теперь смотрела в темноту, разыскивая свой сон. После насыщенного разговорами вечера, после той усталости, которую она привезла с собой, казалось, отключение будет быстрым, но уснуть не удавалось. Прошло почти полчаса после «отбоя», а Лида все прислушивалась к шуму дождя за окном.
   Совсем рядом лес, думала она, и выглядит он жутковато в такое время. Темное пространство, призраки… что-то, что я давно, кажется, забыла.
   Детский страх.
   Она успела позабыть детский страх темноты, все свои фантазии и мифы. Сегодня они напомнили о себе. Как только Лида очутилась в другой обстановке, где не было привычной системы защитных барьеров, как в городе, она стала воспринимать темноту по-другому. Темноты здесь была живая. Она имела очертания, плоть, кости и сердце, которое билось. Закрывая глаза, Лида думала, что слышит это ровное зловещее биение. Его можно было спутать с ударами капель о подоконник, но все равно, всякий раз Лида чувствовала страх.
   – Мам?
   – Что?
   Мама, кажется, начала засыпать.
   – Ты мне не сказала…. Как там у тебя пишется?
   – Хорошо.
   – Пьеса?
   – Нет.
   – А что?
   – Роман ужасов…
   – Что-о? – Лида засмеялась и хотела обернуться, но Наталья схватила ее за плечо.
   – Лежи, а то упадешь?
   – Да ты серьезно, что ли?
   – Сто процентов…
   Лида засмеялась, но прикрыла рот рукой, чтобы не разбудить хозяйку.
   – Ну, мам, ты даешь. Ты же никогда, по-моему, не интересовалась такими вещами. Фильмов ты таких не смотришь, книг не читаешь.
   Может, папа верно говорил, что она – сумасшедшая?.. Собственная мысль Лиде не понравилась. Слишком предательская.
   – Мало ли, чего я не читаю. Не играет роли. – Наталья переменила позу. Ей было жарко.
   Она радовалась вопросу дочери. Тяжело держать все внутри себя. Постоянно.
   – Ну и что должно быть в твоем романе? – спросила Лида.
   – Потом расскажу. А пьеса – чушь на постном масле, понимаешь. Почитала я ее свежими глазами – и подумала, что хватит с меня этой гнуси.
   – Гнуси?..
   – Да. Я ведь не потому, что отцу твоему не нравится, перестала ее писать…
   – Не оправдывайся, мама.
   – Я не оправдываюсь – уже вышла из этого возраста. Просто объясняю. Мне только казалось, что пьеса получается хорошая, а ты мне подыгрывала. И не отрицай. Подыгрывала, чтобы поднять мне настроение и внушить побольше оптимизма. Но для писателя это не очень хорошо. Поглаживания по головке, даже с благими целями, только развращают. Оттаскай писателя за волосы – и только тогда он напишет что-нибудь хорошее. Я не ахти какой мастер, но даже я это поняла. Невозможно быть любимчиком у всех и всегда. А отец твой прав, когда молчал… Я пыталась выудить из него похвалу и теперь за это себя ненавижу. Стыдно. Перед отъездом сюда я уничтожила пьесу, стерла файлы. Блажь – и ничего больше.
   – Понятия не имела, что в этом столько премудростей, – сказала Лида.
   – Я тоже.
   – И что же роман?
   – Чем-то напоминает автобиографию.
   – Серьезно?
   – Спи. Я устала как собака.
   Они засмеялись, не понимая, почему. Вдали прогрохотал гром. Гроза, беснуясь, ушла северней.
   Лида еще какое-то время раздумывала над словами матери. Все это было необычно и не сразу укладывалось в сознании. Оттаскай писателя за волосы. Неужели она вправду так думает? Стерла файлы. Лиде было жаль. Она, конечно, дилетант, но пьеса ей нравилась. Ее слова не скрывали лжи с намерением успокоить и приободрить.
   Сейчас уже поздно, подумала Лида, засыпая. И нечего об этом думать.
 
   Джип остановился на сухом участке, чуть в стороне от дороги. Сама дорога была, собственно, двумя рыжими от глины колеями, заполненными водой. Чтобы выскочить из них, Виктору пришлось немало потрудиться. Даже его внедорожник мог застрять здесь – и тогда пришлось бы искать помощь, унижаться…
   Этого как раз Виктору было не надо. Он хотел остаться незамеченным. По крайней мере, не попадаться на глаза людям, живущим в дачном поселке.
   Мысль поехать и посмотреть на мертвую деревушку, стоявшую в пяти километрах от особняка, пришла к нему через полчаса после того, как Виктор покинул банк и отправился купить новый сотовый. К тому времени он успокоился, прогуливаясь по улицам, залитым солнечным светом. Может, конечно, он и был не прав, накричав на Лиду, но разве дочь не должна его слушаться. Его дочь?
   Каждый раз, прокручивая в памяти тот разговор, Виктор начинал закипать от ярости.
   Нет сомнений, что это влияние матери… Очень даже может быть. Лида могла договориться с ней по телефону. «Приезжай ко мне. Поговорим. Только не рассказывай отцу, пусть это будет секрет…» – говорит Наталья. «Ладно. То есть, мы ему не скажем?» – говорит Лида. «Конечно, нет!»
   Конечно нет!
   Он не будет посвящен в подробности заговора, а иначе заговор не имеет значения.
   Ого-го, как далеко они зашли, оказывается!.. Виктор остановился перед витриной магазина одежды. Сбоку сидел манекен, изображающий женщину. Барышев подошел ближе, чтобы посмотреть на его лицо поближе. Он улыбнулся. Каким же надо быть дураком, чтобы не понять, что происходит! Один взгляд на лицо манекена – и все ясно как день… Это же лицо Натальи! Один в один. Виктор прекрасно видел кривую ухмылочку на этой пластмассовой физиономии.
   Теперь все сходится. Все встает на свои места – и не замечать этого невозможно.
   Виктор закрыл глаза, по-прежнему стоя возле витрины, и представил себе поселок и дом, в котором живет Наталья. Именно там зреет заговор, без сомнения. И он сам подтолкнул к этому свою жену, немыслимо!
   Надо обо всем хорошенько подумать и выработать план действий.
   План!
   Виктор глубоко вздохнул, возвращаясь к себе прежнему, взвешенному, деловому здравомыслящему человеку, который не теряется в любой ситуации. Он всегда был застегнут на все пуговицы. В его защите не должно быть щелей. Спустя годы она все еще крепка и способна выдержать любой удар. Так просто эти доспехи не расколоть, пусть враг не обольщается. Виктор расправил плечи, чувствуя себя сильным и уверенным. Что произошло? Да ничего. У него все под контролем.
   Все под контролем.
   У него есть план.
   Шведова говорила о сгоревшей деревушке в которой когда-то жили крепостные его предков. Неплохо бы съездить и посмотреть на нее. Ведь, если разобраться, это место тоже его законная собственность, пусть и не оформленная на бумаге. Как хозяин Виктор обязан знать все свои владения.
   (Надо ехать, сейчас же. Здесь дела подождут, не такие они и срочные. Зато мой дом не терпит промедления… он зовет…)
   Виктор сунул руку в карманы и пошел в сторону банка и стоянки, где находился его джип. В уме он рисовал себе возможный сценарий развития событий. До поры до времени он забудет о том, как себя вела Лида, но позже обязательно последует наказание. Отрицать авторитет отца, ни в грош не ставить его мнение – это серьезный проступок. Если в этом виновата и Наталья, она тоже понесет наказание (какое именно, там будет видно). Виктор подумал заехать домой, проверить, что делает Лида, или на худой конец позвонить дочери, но отказался от этой идеи. План тем и хорош, что позволяет продвигаться к цели поэтапно. Сначала Виктор съездит за город, а потом займется другим.
   Он вновь в деле, он сам будет заниматься тем, что важнее всего в жизни. Теперь ясно, что он ошибался, доверяя Наталье следить за всеми работами. Даже тот человек, который сегодня взял на себя руководство всей строительной площадкой, вряд ли справиться с делом.
   Важно. Слишком важно, чтобы перекладывать на других…
 
   Виктор вышел из машины и посмотрел на небо. Собиралась гроза, тяжелые массивы туч, черно-синие, страшные клонились к земле. Виктора не испытывал страха. Несмотря на то, что в пути его вновь посетило странное видение, он был спокоен.
   Деревню он отыскал без труда, его вело какое-то странное чувство; все ему было знакомо, словно кто-то вложил ему в мозг подробную карту. Это было хорошо. Виктор надеялся, что останется незамеченным, и ехал по глухим, полузаросшим проселкам, продираясь сквозь заросли. Он боялся только, что покрышки не выдержат такого испытания, но с ними ничего не случилось. Виктор вел машину как заправский гонщик «Кэмел-трофи» и сам удивлялся, откуда у него подобные навыки. Он сосредоточился на дороге и своих мыслях и отключил телефон (еще в начале пути). Теперь только семейное дело, ничего больше. В конце концов Виктор вырулил к небольшой реке, вытекающей из озера Утиного, и увидел старую гужевую дорогу, что вела в деревню. Дождевая вода стояла в рыжих от глины колеях, и Виктор с самого начала сделал неправильно, въехав в них.
   Сражение с дорогой выиграл он, и джип замер на пока что сухом участке земли, заросшей густой травой. Скоро начнется ливень и все здесь развезет не на шутку.
   Виктор потянулся, услышав, как хрустнула поясница.
   Собственно, деревни здесь никакой не было. Пожар уничтожил дома, а то, что осталось более или менее пригодного для строительных нужд, растащили позже. За сто лет не сохранилось почти ничего. По обеим сторонам от дороги, которая когда-то могла быть центральной улицей, буйно разрослись сорняки. Только приглядевшись, можно было увидеть остатки заборов, фундаментов, печей, надворных построек, наполовину проглоченных землей.
   Никто и никогда потом здесь не селился. Может быть, это место считали проклятым, подумал Виктор, закуривая. Дым от сигареты мгновенно съедал ветер.
   Виктор отправился вдоль дороги, параллельно линии, по которой вытягивались деревенские дворы. Странное место. Оно словно наблюдает за ним. Чего-то ждет, присматривается. Есть ли у него связь с особняком? Почти наверняка, подумал Виктор, остановившись. Это подтверждалось тем, что он увидел, когда гнал сюда по трассе, вдавливая в пол педаль газа. Для него связь очевидна…
   Когда деревня сгорела, в 1900 году, каждый, кто спасся, думал, что ему повезло. Проклятое место не отпускает просто так, не отметив.
   Но какое ему, собственно, дело? Так или иначе, это его владения.
   Виктор прошагал через заросли крапивы и очутился там, где когда-то был двор. Остатки фундамента торчали из земли примерно на тридцать-сорок сантиметров, покрытые слоем земли, из которой росла трава. Фундамент походил на большую могилу. Виктор заметил остатки обугленных бревен. Где-то есть подпол, в котором, возможно, хотели укрыться люди (есть ли там кости? Доставал ли кто-нибудь мертвых из их укрытия?) Виктор пнул попавшуюся по ноги деревяшку, из которой торчал ржавый гвоздь. На мгновенье ему показалось, что по траве катится отрубленная детская головка.
   Налетел ветер. Вдали громыхнуло. Потом небо осветилось голубым светом. И новый гром, ближе. Виктор втянул голову в плечи, понимая, что находится на открытом пространстве, где молния может убить его в один момент. Из-за чего произошел тот пожар? Не в результате ли грозы? Или кто-то специально поджег грязное местечко?
   Виктор двинулся дальше обследовать дворы, не понимая, для чего ему это нужно. Он приехал, увидел, в каком состоянии деревня, – разве этого недостаточно? Никто не продаст ему эту землю да она и так не нужна ему…
   Так для чего он приехал? Для чего бродит по дворам и заглядывает в дома, которых больше нет?
   Повод. Ему нужен был повод.
   Виктор вслушивался в голоса, порождаемые ветром в траве и развалинах, и они казались ему голосами людей. Однажды, обернувшись, он увидел на противоположной стороне улицы совершенно целый дом. Деревянный сруб на каменном фундаменте, двускатная крыша, три окна на фасаде, ставни, конек крыши. Виктор сжал руки, которые держал в карманах, и отвернулся. Через пару минут он увидел человека в белой рубахе, очень молодого человека, почти ребенка… Да нет, это и есть ребенок. Он стоял между дорожными колеями и смотрел на Виктора.
   Здесь водятся призраки. Я знаю, я знал… почему же я удивляюсь… Барышев убедился, что ребенок исчез (его волосы казались белоснежными и будто светились), и направился к машине. Гроза все не начиналась, хотя тучи-монстры уже с трудом удерживали в себе влагу.
   Подойдя к своему джипу, Виктор уперся руками в его капот, чтобы не упасть из-за внезапной слабости. Сильное головокружение не проходило долго. Виктор подумал даже, что его хватил удар. Чернота, перемежающаяся с багровым, разлилась перед глазами. Сердце остановилось, но тут же заработало опять.
   Что ему нужно от меня, подумал Виктор.
   Его внутренний взор переключился на другое место. Он будто бы шел в этот момент по особняку, рассматривая лежащие тут и там стройматериалы. Краска, растворитель, упаковки утеплителя, канистры с бензином…
   Виктор сделал шаг и упал, зацепившись за что-то. Его щека проехала по траве.
   Он чувствовал ярость и неуверенность, но эти чувства не принадлежали ему. Их носителем, автором, был кто-то еще. Какой-то человек, который размышляет, анализирует, взвешивает, колеблется и не решается признаться в чем-то самом себе…
   Виктор ощутил взрыв боли у себя в голове. Это натуральный инсульт. Сейчас я умру.
   Но смерть не приходила, хотя и была близко.
   Особняк чего-то хочет от него – чтобы Виктор что-то сделал. Принял решение. Но разве, собираясь сюда, Барышев не составил план?
   Боль рассеялась и позволила ему сесть на траву возле машины. Зрение прояснилось. Виктор слышал обрывки чьи-то разговоров, отдельные фразы, даже смех детей. Но вокруг него никого не было.
   Виктор ударил несколько раз кулаком в землю.
   У него не было никакого плана, никакого вонючего плана не было. Он понятия не имел, что здесь делает.
 
   Он спустился в подземелье, где было душно и сыро. Образ оказался настолько ярким, вещественным, что Виктор даже чувствовал на своей коже пот. Одежда казалась незнакомой, чужой, не со своего плеча. Барышев сбежал вниз и остановился, чтобы кого-то подождать… Сзади шли двое. Они несли в сильных руках чье-то тело. По частям. Сначала это был торс. Другие части остались пока наверху.
   Виктор (он сомневался в этот момент, что действует и думает самостоятельно) поднимает над головой лампу и освещает подземелье. Тут воняет гнилью, запах просачивается снизу и заполняет замкнутое пространство. Кухарки жалуются, что этот запах проникает в кухню и даже в погреб с припасами. Виктор, конечно, не собирается слушать их нытье. Если кто-то из них начнет действовать ему на нервы, он быстро найдет способ решить проблему. Нет человека, проблему которого он не мог бы решить. Виктору нравится это чувство власти…
   Он держал в одной руке лампу, другая была свободна, но тем не менее его сознание не упускало из вида тот факт, что на самом деле обе руки заняты рулевым колесом. Виктор смотрит на дорогу. Он сидит в своей машине и едет за город. Ему необходимо было вырваться из плена нагретых бетонных стен мегаполиса, где он задыхался и сходил с ума. За городом Виктор излечится и от своей злости, и от депрессии (депрессии? Неужели он собирается уподобиться своей ненормальной жене?). Там будет хорошо. Он будет дома… рядом с особняком, который в скором времени превратится в новое, возрожденное родовое гнездо…
   Слуги идут за ним, следуя привычке; им много раз приходилось выполнять эту грязную работу. Все по отработанной схеме – забираешь жертву, связываешь, отвозишь хозяину, а потом избавляешься от останков. Только эта парочка посвящена в то, что происходит. Они умеют держать язык за зубами. Виктор улыбается. Конечно, умеют, потому что языков у них нет. Писать они не умеют – двойная гарантия, что тайна останется тайной.
   Виктор ставит лампу на каменный пол и открывает квадратный люк. Открылся глубокий узкий зев, туннель, ведущий вниз. Барышев смотрит на слуг. Те положили ношу у своих ног. Хозяин кивает. Слов не надо. Им предстоит избавиться от этого обезглавленного и лишенного конечностей тела. Виктор видит то, что попадает в пятно света, так же хорошо, как серую ленту дороги и машины, едущие впереди. Вид изувеченного трупа не вызывает в нем никаких особенных эмоций – и Барышев не может понять, как такое может быть…
   Какая-то машина попыталась подрезать его, но Виктор не обратил на это внимания. Он поглощен своим видением, где на него набросили чужую личину (неужели он до сих пор не знает, кто это?). Джип вильнул вправо, но тут же выровнялся. Виктор посмотрел на себя в зеркальце у лобового стекла и увидел восковую бледность на вытянувшемся, похожем на череп лице. На лбу блестел пот. Сам себе Виктор казался покойником.
   Он первым спускается в лаз, становится на ступеньки, истертые от времени и от прикосновения сотен тысяч ног. Он вносит в их разрушение свою лепту. Забрав с собой лампу, Виктор спускается. Приходится идти пригнувшись, потому что свод туннеля низкий. Повсюду сырость, но тепло. Даже жарко. Виктор, сидящий за рулем, не понимает, откуда тепло здесь, внизу. Но тому Виктору, который идет по ступеням, все ясно – или он так считает, потому что привык и воспринимает это как данность.
   Спуск оказывается долгим. Слуги идут позади, неся свой нелегкий груз. В спертом воздухе чувствуется застарелый запах разлагающейся плоти и свежей крови. Эта свежая вонь – от расчлененного вчера тела, которое пролежало в комнате на втором этаже. Сегодня утром Виктор завтракал превосходно приготовленным бифштексом, но мясо оказалось жестковатым. Не каждый раз попадается мягкое и нежное.
   Виктор сбавляется скорость, проезжая мимо поста милиции. Его рот наполняется слюной от наползающей тошноты. Омерзительно.
   Туннель приводит их в подземную камеру, наполненную водяными парами. Под ногами лужи. Вода сочится из стен. Виктор лезет в нору, вход в которую находится справа и внизу. Тут почти нечем дышать. Кровь стучит в висках. Но Виктор лезет, не понимая, как может проделывать это каждый раз… Из норы он попадает в новую пещерку. Она меньше первой, и тут вонь просто ужасающая. Виктора, впрочем, не смущается этот запах. Он вызывает в нем какое-то сладостное ощущение. В паху от него начинает шевелиться, а по телу бежит дрожь.
   Следом ползут слуги. Несколько минут уходит на то, чтобы протолкнуть торс мертвеца через узкий проход. Виктор освещает новую дыру в стене. Туда они уже не полезут, потому что это конец пути. Вот она, утроба, которая поглощает свои жертвы. Иногда Виктор бросал туда живых и долго сидел перед лазом и слушал крики; человек мог кричать несколько дней – если бросаешь жертву, которая не ранена и не избита, она может прожить долго. Там, во мраке, лежа на куче гниющего мяса, она умирает от голода и жажды. По мнению Виктора, нет ничего прекрасней этой песни смерти.
   В большинстве случаев Виктор бросает туда уже расчлененные тела. Дому нужны страдания и кровь. А потом его утроба проглатывает останки, насыщаясь… особняк набирается сил. Виктор и приблизительно не знает, для чего ему столько могущества, да это и неважно. Дом, построенный им, уже не просто стены и крыша, а нечто большее…
   В награду Виктор получает власть над жизнью и смертью. Он служит. Этого достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. Его семья ничего не знает, но придет время и кто-то из сыновей приобщится к тайне. Он не даст дому умереть от голода. Нет, такого не может произойти…
   Виктор поднимает руку и дает себе пощечину.
   Он – Виктор, а не Александр Тарашевский!
   При строительстве дома обнаружилось какое-то древнее святилище, указания на авторство которого так и не нашлось. Идея построить дом прямо над входом в подземелье показалась графу заманчивой. Так он и сделал. Позже он сам обследовал подземные помещения. Его интересы, касающиеся всего необычного, темного, запредельного, были удовлетворены с лихвой. Под землей скрывалось нечто, о чем он раньше не мог и подумать; то, что граф искал, путешествия по другим странам, было здесь, под ногами… Нечто проникло в дом, напитало собой стены, балки и крышу своим духом. Оно обрело новую жизнь и требовало пищи. Граф выполнял его приказы, находя в этом ни с чем не сравнимое удовольствие. Так и началась история этого долгого кровавого безумия…
   Виктор снова бил себя по лицу, пытаясь выйти из своего жуткого транса.
   Те женщина и девочка умерли потому, что дому требовалась еда. Чтобы проснуться и открыть глаза. Слишком долго дом голодал и находился на грани полного угасания. Но не только поэтому понадобились эти три тела. Человек, собиравшийся купить особняк, не мог быть хозяином. Он был чужаком, кровно не связанным с графом, который когда-то вдохнул новую жизнь в древнее святилище.
   Хозяином мог быть только Виктор. И вот он пришел, чтобы исполнить свою роль до конца.
   Но ему пытаются помешать эти жалкие твари, которые ничего не могут понять. Как можно было доверять этим людям? Надо быть близоруким дураком, чтобы доверить семейное дело Наталье. Его сумасшедшая жена привлекла на свою сторону дочь, девочку, которая могла бы принять на себя почетную роль. Единственный ребенок Виктора тоже оказался по другую сторону. Лиду не интересовало семейное дело. Мысль об этом наполняло сердце Барышева скорбью, тяжелым невыносимым чувством, что все разваливается, уходит у него их рук. И ничего больше не вернуть.
   Он обязан принять меры. Но какие?
   Виктор услышал щелчок у себя в голове. Он видел, как двое слуг заталкивают в расщелину изуродованное тело. Им приходится прилагать много сил, потому что плоть так и цеплялась за неровные края дыры. Наконец кусок того, что было раньше человеком, проскальзывает во тьму, чтобы упасть на кучу других останков на полу пещеры. Раздается глухой удар. Внизу шуршат кости тех, кто успел разложиться. До ноздрей Виктора долетает смрад. Он кружит голову, пробуждая волнующие фантазии.