Страница:
статься, еще не поздно? Тяжкий урон нанес ты мне ради бранной славы со
своими буйными витязями, но я не попомню зла и готов, несмотря ни на что,
избавить тебя и царство твое теперь уже от неминуемой гибели, ибо в пропасть
ведет тот путь, на который тебя заманили. Скажу больше: лишь я один в силах
тебе помочь.
Казалось, Теоден хотел что-то ответить, но речь замерла на его устах.
Он глядел в лицо Саруману, в его темные строгие глаза, призывно обращенные к
нему, потом взглянул на Гэндальфа - видимо, его одолевали сомнения. А
Гэндальф не шелохнулся: опустив глаза, он словно бы ожидал некоего знака,
терпеливо и неподвижно. Конники заволновались: слова Сарумана были встречены
одобрительным ропотом, - потом смолкли и застыли как зачарованные. Никогда,
подумалось им, не оказывал Гэндальф их государю такого неподдельного
почтения. Грубо и надменно разговаривал он с Теоденом. И сердца их стеснило
темное предчувствие злой гибели: Гэндальф по своей прихоти готов был
ввергнуть Мустангрим в пучину бедствий, зато Саруман открывал путь к
спасению, и в словах его брезжил отрадный свет. Нависло тяжкое безмолвие.
Внезапно его нарушил гном Гимли.
- Да это не маг, а какой-то вертун, - буркнул он, сжимая рукоять
секиры. - У этого ортханского ловкача помощь означает предательство, а
спасти - значит погубить: тут дело ясное. Только ведь мы сюда не за тем
явились, чтобы молить его о помощи и спасении.
- Тише! - сказал Саруман, и голос его на миг потерял обаяние, а в
глазах появился недобрый блеск. - - Есть у меня и к тебе слово, о Гимли, сын
Глоина, - продолжал он по-прежнему. - Далеко отсюда чертоги твои, и не твоя
забота - здешние запутанные распри. Да сам бы ты в жизни не стал в них
впутываться, и я тебя не виню за твое опрометчивое великодушие, за
неуместное геройство. Но позволь мне сперва побеседовать с ристанийским
конунгом, моим давним соседом и былым другом.
Что скажешь, конунг Теоден? Быть может, мы все же заключим мир и все
мои познания, обретенные за много веков, послужат тебе на пользу? Рука об
руку выстоим мы в трудные времена, предадим забвению взаимные обиды, и наши
дружественные края расцветут пышнее прежнего!
Но Теоден не отвечал - то ли в сомнении, то ли в гневе. Заговорил
Эомер.
- Выслушай меня, государь! - взмолился он. - Нас ведь предупреждали,
что так и будет. Неужели же мы одержали многотрудную победу лишь затем,
чтобы стоять, разинув рот, под окном у старого лжеца, точащего мед со
змеиного жала? Это же волк из норы держит речь перед гончими псами! Какая от
него помощь? Он всего лишь тщится избегнуть заслуженной участи. Но тебе ли
вести беседу с предателем и кровопийцей, схоронив Теодреда на переправе и
Гайму у Хельмовой Крепи?
- Змеиного жала? Да не ты ли норовишь ужалить в спину, змееныш? - не
сдержал злобы Саруман. - Но одумайся, Эомер, сын Эомунда! - И речь его вновь
заструилась. - Каждому свое. Ты доблестный витязь, честь тебе и хвала. По
велению конунга рази без пощады - таков твой славный удел. Оставь политику
государям, ты для нее еще молод. Но если тебе суждено взойти на престол,
заранее учись выбирать друзей. Дружбу Сарумана и могущество Ортханка
неразумно отвергать во имя обид - подлинных или мнимых. Победа в одной битве
- еще не победа, к тому же победили вы с чужой и опасной помощью. Лесные
чудища - ненадежные и своенравные союзники: в иной, недобрый час они могут
обрушиться на вас самих, ибо люди им ненавистны.
Но рассуди, властелин Ристании, можно ли называть меня убийцей потому
лишь, что в битве пали отважные воины? Двинув на меня свои рати, - к моему
великому изумлению, ибо я не желал войны, - ты отправил их на смертоносную
брань. И если я - кровопийца, то уж род Эорла запятнан кровью с головы до
ног, ибо немало войн в его достославной летописи и случалось конунгам
отвечать ударом на вызов. Однако потом они заключали мир, и даже худой мир
лучше доброй ссоры. Итак, молви свое слово, конунг Теоден: установим ли мы
мир, восстановим ли дружбу? То и другое в нашей власти.
- Да, мы установим мир, - наконец глухо выговорил Теоден, и ристанийцы
разразились радостными возгласами. Теоден поднял руку, призывая их к
молчанию. - Да, мы установим мир, - сказал он ясно и твердо, - мир настанет,
когда сгинешь ты и разрушатся твои козни, когда будет низвергнут твой Черный
Властелин, которому ты замыслил услужливо нас предать. Ты лжец, Саруман, а
ложь растлевает души. Ты протягиваешь мне руку дружбы? Это не рука, это
коготь лапы, протянутой из Мордора, цепкий, длинный, острый коготь! Война
началась из-за тебя: будь ты вдесятеро мудрей, все равно не вправе ждать от
нас рабской покорности во имя чего бы то ни было; но, даже если бы не ты ее
начал, это твои орки зажигали живые факелы в Вестфольде и душили детей. Это
они изрубили на куски мертвое тело Гаймы у ворот Горнбурга. Да, мир с
Ортханком настанет - когда ты будешь болтаться на виселице подле этих окон и
станешь лакомой поживой для своих друзей-воронов. Вот тебе приговор Дома
Эорла. Предков своих я, может быть, и недостоин, однако холопом твоим не
стану. Обольщай и предавай других, правда, голос твой прежней власти уже не
имеет.
Ристанийцы недоуменно воззрились на Теодена, точно пробудившись от
сладкого сна. После Сарумановых плавных речей голос их государя показался им
сиплым карканьем старого ворона. Но и Саруман был вне себя от бешенства. Он
пригнулся к перилам, занес жезл, будто вот-вот поразит им конунга, и
поистине стал внезапно похож на змею, готовую прянуть и ужалить.
- Ах, на виселице! - процедил он, и вселял невольную дрожь его дико
исказившийся голос. - Слабоумный выродок! Твой Дом Эорла - навозный хлев,
где пьяные головорезы вповалку храпят на блевотине, а их вшивое отродье
ползает среди шелудивых псов! Это вас всех заждалась виселица! Но уже
захлестывается петля у вас на горле - неспешная, прочная, жестокая петля.
Что ж, коли угодно, подыхайте! - Он с трудом овладел собой, и речь его
зазвучала иначе. - Но будет испытывать мое терпение. Что мне до тебя,
лошадник Теоден, до тебя и до кучки твоих всадников, которые только удирать
и горазды! Давно уж я понапрасну предлагал тебе участь, которой ты
недостоин, обделенный разумом и величием. И сегодня предложил ее снова лишь
затем, чтобы увидели путь спасения несчастные, увлекаемые на верную
погибель. Ты отвечал мне хвастливой бранью. Что ж, будь по-твоему.
Убирайтесь в свои лачуги!
Но ты-то, Гэндальф! О тебе я скорблю паче всего - скорблю и, прости,
стыжусь за тебя. С кем ты ко мне приехал? Ведь ты горделив, Гэндальф, и
недаром: у тебя светлый ум, зоркий и проницательный глаз. Ты и теперь не
хочешь выслушать меня?
Гэндальф шевельнулся и поднял взгляд.
- А ты что-нибудь забыл мне сказать, когда мы прошлый раз виделись? -
спросил он. - Или, может быть, ты хочешь взять свои слова обратно?
Саруман помедлил, как бы раздумывая и припоминая.
- Обратно? - удивился он. - Что взять обратно? В тревоге за тебя, в
заботе о твоем же благе я пытался помочь тебе разумными советами, а ты
пропустил их мимо ушей. Я знаю, ты немного заносчив и непрошеных советов не
любишь - и то сказать, своим умом крепок. Должно быть, ты ошибся и неверно
меня понял, да попросту не дослушал. А я был кругом прав, но, видимо, слегка
погорячился и очень об этом сожалею. Я пекся лишь о твоем благе, да и сейчас
зла на тебя не держу, хоть ты и явился с гурьбою невежд и забияк. Разве
можем мы с тобой поссориться, разве дано нам такое право - нам, соучастникам
верховного древнего ордена, главнейшего в Средиземье! Мы оба равно нужны
друг другу - нужны для великих и целительных свершений. Отринем же пустые
раздоры, поймем один другого и не будем впутывать посторонних в дела,
которые им не по разуму. Да будут законом для них наши обоюдные решения!
Словом, я готов немедля забыть о прежних неурядицах, готов принять тебя, как
и должно. А ты... ужели не смиришь ты свою гордыню, не поступишься обидой
ради общего блага? Поднимайся, я жду!
Такая сила обольщения была в этой последней попытке, что завороженные
слушатели оцепенели в безмолвии. Волшебный голос все переменил. Они
услышали, как милостивый монарх журит за просчеты своего горячо любимого
наместника. Они тут были лишними: как нашалившие и невоспитанные дети,
подслушивали они речи старших, для них загадочные, однако решающие их
судьбу. Да, не чета им эти двое - мудрецы, властители, маги. Конечно же, они
поладят между собой. Сейчас Гэндальф войдет в башню и там, в высоких покоях
Ортханка, два седовласых чародея поведут беседу о делах, непостижимых
простому уму. А они останутся у запертых дверей ждать наказания и дальнейших
повелений. Теоден и тот невольно, как бы нехотя подумал: "Да, он предаст и
покинет нас - мы пропали".
Но Гэндальф засмеялся, и наваждение рассеялось как дым.
- Ах, Саруман, Саруман! - смеясь, выговорил он. - Нет, Саруман, ты
упустил свой жребий. Быть бы тебе придворным шутом, передразнивать царских
советников - и глядишь, имел бы ты под старость лет верный кусок хлеба и
колпак с бубенцами. Ну и ну! - показал он головой, отсмеявшись. - Поймем,
говоришь, один другого? Боюсь, меня ты не поймешь, а я тебя и так вижу
насквозь. И дела твои, и доводы памятны мне как нельзя лучше. Тюремщиком
Мордора ты был прошлый раз, и не твоя вина, что я избег Барад-Дура. Нет уж,
коли гость сбежал через крышу, обратно в дом его через дверь не заманишь.
Так что не жди, не поднимусь. Слушай-ка, Саруман, в оба уха, я повторять не
буду. Может, надумаешь спуститься? Как видишь, твой несокрушимый Изенгард
лежит в руинах. Не зря ли ты уповаешь и на другие твердыни? Не напрасно ли к
ним прикован твой взор? Оглянись и рассуди, Саруман! Словом, не надумаешь ли
спуститься?
Тень пробежала по лицу Сарумана; он мертвенно побледнел. Сквозь маску
его угадывалось мучительное сомнение: постыдно было оставаться взаперти и
страшно покинуть убежище. Он явственно колебался, и все затаили дыхание. Но
холодно скрежетнул его новый голос: гордыня и злоба взяли свое.
- Не надумаю ли спуститься? - с издевкой промолвил он. - И отдаться
безоружным на милость разбойников и грабителей, чтобы лучше их слышать? Мне
и отсюда вас хорошо слышно. Не одурачишь ты меня, Гэндальф. Ты думаешь, я не
знаю, где укрыты от глаз подвластные тебе злобные лешие?
- Предателю всюду чудится ловушка, - устало отвечал Гэндальф. - Но ты
зря боишься за свою шкуру. Если бы ты и вправду меня понял, то понимал бы,
что останешься цел и невредим. Напротив, я-то и могу тебя защитить. И
оставляю за тобой решающий выбор. Покинь Ортханк своею волей - и ты
свободен.
- Чудеса, да и только! - осклабился Саруман. - Вот он, Гэндальф Серый -
и снисходителен, и милостив. Еще бы, ведь без меня в Ортханке тебе, конечно,
будет куда уютней и просторней. Вот только зачем бы мне его покидать? А
"свободен" - это у тебя что значит? Связан по рукам и ногам?
- Тебе, наверно, из окон видно, зачем покидать Ортханк, - отозвался
Гэндальф. - Вдобавок сам подумай: твои орды перебиты и рассеяны, соседям ты
стал врагом, своего теперешнего хозяина обманул или пытался обмануть, и,
когда его взор сюда обратится, это будет испепеляющий взор. А "свободен" - у
меня значит ничем не связан: ни узами, ни клятвой, ни зароком. Ступай, куда
знаешь, даже... даже, если угодно, в Мордор. С одним условием: ты отдашь мне
ключ от Ортханка и свой жезл. После ты их получишь обратно, если заслужишь;
они берутся в залог.
Лицо Сарумана посерело, перекосилось, и рдяным огнем полыхнули глаза.
Он дико, напоказ расхохотался.
- После! - вскрикнул он, срываясь на вопль. - Еще бы, конечно, после!
После того, как ты добудешь ключи от Барад-Дура, так, что ли? Добудешь семь
царских корон, завладеешь всеми пятью жезлами и достанешь головой до небес?
Как бы не так! Немного ж тебе надо, и уж без моей скромной помощи ты
обойдешься. Я лучше займусь другими делами. А пока что, несчастный глупец,
проваливай-ка подобру-поздорову и, если я тебе вдруг понадоблюсь, приходи,
отрезвевши! Только без этой свиты - без шайки головорезов и жалкого
охвостья! Прощай! - Он повернулся и исчез с балкона.
- Вернись, Саруман! - повелительно молвил Гэндальф. И, к общему
изумлению, Саруман появился снова точно вытащенный; он медленно склонился к
чугунным перилам, с трудом переводя дыхание. В морщинистом дряхлом лице его
не было ни кровинки, а рука, сжимавшая внушительный черный жезл, казалось,
истлела до костей.
- Я тебе не дал разрешенья уйти, - строго сказал Гэндальф. - Я с тобой
разговор не закончил. Ты ослаб рассудком, Саруман, и мне тебя жаль. Как
много принес бы ты пользы, если бы перестал злобствовать и безумствовать. Но
ты избрал свою участь - грызть капкан, в который сам себя загнал. Что ж,
оставайся в капкане! Но помни, наружу теперь тебе нет пути. Разве что с
востока протянутся за тобой ухватистые черные лапы. Саруман! - воскликнул
он, и голос его властно загремел. - Гляди, я уж не тот Гэндальф Серый, кого
ты предал врагам. Я - Гэндальф Белый, отпущенный на поруки смертью! А ты
отныне бесцветен, и я изгоняю тебя из ордена и из Светлого Совета! - Он
воздел руку и молвил сурово и ясно: - Саруман, ты лишен жезла!
Раздался треск, жезл преломился в руке Сарумана, и набалдашник его упал
к ногам Гэндальфа.
- Теперь иди! - сказал Гэндальф, и Саруман вскрикнул, осел и уполз. И
грянулось что-то сверху, тяжелое и блестящее: в перила, едва не задев
Сарумана, возле виска Гэндальфа, на лестницу. Перила дрогнули и рассыпались
вдребезги, лестница с треском брызнула огнистым снопом искр. А брошенный шар
промчался вниз по ступеням - черный, хрустальный, багровеющий изнутри. И
покатился к колдобине - там его успел перехватить Пин.
- Подлый негодяй! - воскликнул Эомер. Но Гэндальф пожал плечами.
- Нет, - сказал он, - это не Сарумановых рук дело. Брошено из другого,
из высокого окна. Гнилоуст, я так думаю, с нами прощается, но неудачно.
- Потому неудачно, что он толком не знал, в кого метит, в тебя или в
Сарумана, - предположил Арагорн.
- Может, и так, - согласился Гэндальф. - Хороша подобралась парочка!
Они же заедят друг друга: слова страшнее всего. Впрочем, поделом вору и
мука. Но если Гнилоуст выйдет из Ортханка живьем, ему изрядно повезет...
Ну-ка, ну-ка, маленький, оставь шарик! Меня бы сначала спросил! - воскликнул
он, резко обернувшись и увидев Пина, который медленно всходил по лестнице,
точно нес непосильную тяжесть. Он сбежал ему навстречу и поспешно отобрал у
хоббита темный шар, обернув его полой плаща. - Дальше мое дело, - сказал он.
- Н-да, Саруман бы, пожалуй, не стал такими вещами швыряться.
- У него и без этого найдется чем швырнуть, - сказал Гимли. - Если
разговор окончен, так хоть отойдем подальше!
- Разговор окончен, - сказал Гэндальф. - Отойдем.
У подножия лестницы ристанийцы громко и радостно приветствовали своего
конунга и склонились перед Гэндальфом. Колдовство Сарумана развеялось: все
видели его озлобленное бессилие и жалкий позор.
- Ну, вот и все, - вздохнул Гэндальф. - Надо бы Древню сказать, чем
дело кончилось.
- А ему это невдомек? - удивился Мерри. - Могло, что ль, кончиться
иначе?
- Да нет, наверно, не могло, - сказал Гэндальф, - хоть и висело на
волоске. Но пришлось на это пойти - отчасти из милосердия, а отчасти... Надо
было показать Саруману, что голос его теряет привычную власть. Деспоту не
стоит прикидываться советником. И уж если тайное стало явным, то дальше его
не утаишь. А мудрец наш как ни в чем не бывало принялся обрабатывать нас
порознь на слуху друг у друга - нерасчетливо поступил. Но все-таки надо было
дать ему последнюю возможность отказаться от мордорского лиходейства, а
заодно и от своих замыслов. Загладить постыдное прошлое: он ведь мог бы нам
очень помочь. Лучше всякого другого знает он наши дела, и захоти он только -
нынче же все пошло бы иначе. Но он предпочел свою бессильную злобу и
надежную твердыню Ортханка. Не желает помогать, а желает начальствовать. И
живет-то в ужасе перед тенью Мордора, а тянется к верховной власти. Вот уж
кто несчастный дурак! Если с востока до него доберутся - пиши пропало. Мы-то
не можем, да и не станем крушить Ортханк, а Саурон - тот, пожалуй что, и
сокрушит.
- Ну а если победа Саурону не достанется? Ты тогда что с ним сделаешь,
с Саруманом? - спросил Мерри.
- Я? С Саруманом? Да ничего я с ним делать не стану, - сказал Гэндальф.
- Всякая власть мне претит. А вот что с ним станется, этого я не знаю. Жалко
все-таки: столько добра и столько могущества пропадает задаром. Зато нам-то
как повезло! Вот уж не угадаешь заранее, злоба - она сама по себе в ущерб.
Если бы мы даже вошли в Ортханк, то и среди всех тамошних сокровищ вряд ли
нашлось бы равное тому, которое вышвырнул Гнилоуст.
Раздался и осекся яростный вопль из высокого открытого окна.
- Похоже, Саруман со мной согласен, - сказал Гэндальф. - Вот теперь
давайте отойдем подальше!
Они вернулись к разрушенному входу и едва вышли из-под арки, как тут
же, откуда ни возьмись, к ним зашагали онты, дотоле скрытые за грудами
камней. Древень шел во главе, и Арагорн, Гимли и Леголас в изумлении
уставились на лесных великанов.
- Вот, кстати, три моих спутника, Древень, - сказал Гэндальф. - Я тебе
про них говорил, но ты их еще не видел.
И представил их, одного за другим. Старый онт внимательно оглядел
каждого и с каждым немного побеседовал. Последним оказался Леголас.
- Так ты, стало быть, сударь мой эльф, явился из так нынче называемого
Лихолесья? Как оно ни зовись, а лес там был, помнится, хоть куда!
- Да наш лес - он и сейчас ничего себе, - скромно сказал Леголас. - Но
ведь деревьев сколько ни есть, а все мало! Больше всего на свете хочется мне
побродить по Фангорну, дальше опушки-то и побывать не привелось, а уж так
тянуло!
Радостно замерцали глубокие глаза Древня.
- Ну что ж, авось еще и горы не очень постареют, как твое желанье
сбудется, - сказал он.
- Надо, чтоб сбылось, - подтвердил Леголас. - Я условился с другом, что
если мы останемся живы, то непременно наведаемся в Фангорн - с твоего
позволения, конечно.
- Мы эльфам всегда рады, - сказал Древень.
- Друг мой, как бы сказать - не соврать, не из эльфов, - заметил
Леголас. - Это Гимли, сын Глоина, вот он стоит.
Гимли низко поклонился, топор его выскользнул из-за пояса и брякнул о
камни.
- Кгм, хм! Вот тебе и на! - сказал Древень, тускло взглянув на него. -
Гном, да еще с топором! Ну, не знаю, не знаю! Кгм! Эльфам, я говорю, мы
всегда рады, но это уж слишком, а? Н-да, подобрал себе дружка!
- Друзей не выбираешь, - возразил Леголас. - Одно скажу: покуда жив
Гимли, я без него в Фангорн - ни ногой. А топор у него не на деревья, о
владыка бескрайнего леса! Он им оркам головы рубит. В одном последнем бою
четыре с лишним десятка завалил.
- Кхум! Дела, дела! - сказал Древень. - Ну, это, само собой, приятно
слышать. Ладно, пусть будет как будет: торопиться нам некуда. А вот
расставаться пора. Вечереет, а Гэндальф сказал, что вам надо выехать до
ночи: повелитель Ристании торопится в свой золотой чертог.
- Да-да, ехать надо немедля, - сказал Гэндальф. - И твоих привратников
я с собой заберу. Ты и без них прекрасно обойдешься.
- Обойтись-то обойдусь, - сказал Древень, - но отпускать их жалко. Мы
так с ними быстро, прямо сказать, второпях подружились, что мне и самому
удивительно - видно, в детство впадаю. Но ежели порассудить, то, может, и
дивиться нечему: сколько уж веков не видел я ничего нового под солнцем и под
луною, а тут на тебе. Нет, кто-кто, а они у меня в памяти останутся, и в
перечень я их поместил, велю онтам переучивать:
Онты-опекуны явились к древесным отарам
- Исполины собой, земнородные водохлебы;
И хоббиты-хохотуны, лакомки-объедалы,
Храбрые малыши, человечьи зайчата.
Так теперь он и будет читаться, покуда листья растут на деревьях.
Прощайте же! Если до вашей прелестной Хоббитании дойдут какие-нибудь
новости, дайте мне знать! Вам ведь понятно, о чем я? Я про онтиц: вдруг да
чего увидите или прослышите. И сами ко мне выбирайтесь!
- Мы выберемся! - сказали в один голос Мерри с Пином и поспешно
отвернулись.
Древень молча поглядел на них и задумчиво покачал головой. Гэндальфу же
он сказал:
- Саруман, значит, убоялся выйти? Ну, я так и знал. Нутро у него
гнилое, как у последнего гворна. Правда, если бы меня одолели и истребили
все мои деревья, я бы тоже небось затаился в какой-нибудь дыре и носа не
казал наружу.
- Зря сравниваешь! - сказал Гэндальф. - Ты ведь не собирался заполонить
мир своими деревьями в ущерб всякой иной жизни. А Саруман - да, он предпочел
лелеять свою черную злобу и вынашивать новые козни. Ключ от Ортханка у него
не отнимешь, а выпускать его оттуда никак нельзя.
- Не тревожься! Онты за ним приглядят, - пообещал Древень. - Следить
будут денно и нощно, и без моего соизволения он шагу не ступит.
- Вот и ладно! - сказал Гэндальф. - Я только на вас и надеялся; хоть
одной заботой меньше, а то мне, право, не до него. Но вы уж будьте начеку:
воды схлынули, и боюсь, одними часовыми вокруг башни не обойдешься.
Наверняка из Ортханка есть глубокие подземные ходы, и Саруман рассчитывает
тайком улизнуть. Уж коли на то пошло, затопите-ка вы Изенгард еще разок, да
как следует, пока он весь не станет озером или ходы не обнаружатся. Заткните
ходы, наводните пещеры - и пусть Саруман сидит в башне и поглядывает из
окон.
- Положись на онтов! - сказал Древень. - Мы обшарим каждую пядь и
перевернем все камушки до единого! И насадим вокруг деревья - старые,
одичалые. Они будут называться Дозорный Лес. Любую белку в тот же миг
заприметят. Будь покоен! Семижды минет срок наших скорбей, которых он был
виною, но мы и тогда не устанем его стеречь!
Солнце опускалось за длинный западный хребет, когда Гэндальф со
спутниками и конунг с дружиной покинули Изенгард. Мерри сидел позади
Гэндальфа, Арагорн взял Пина. Двое вестовых стрелой помчались вперед и
вскоре исчезли из виду в долине. Остальные тронулись мерной рысью.
Онты чинно выстроились у ворот, воздев свои длинные руки и замерши как
истуканы. Мерри и Пин точно по команде обернулись у поворота извилистой
дороги. Небо еще сияло солнечным светом, но серые развалины Изенгарда
сокрыла вечерняя тень. Древня пока было видно: он стоял одиноко, словно
древесный ствол, и хоббитам припомнилась их первая встреча на залитом
солнцем горном уступе близ опушки Фангорна.
Подъехали к столбу с Белой Дланью: столб высился по-прежнему, но
изваяние было сшиблено с верхушки его и расколото на куски. Посреди дороги
валялся длинный мертвенно-белый указующий перст с кроваво-черным ногтем.
- До чего же основательный народ эти онты! - заметил Гэндальф.
Они проехали мимо. Сумерки сгущались.
- Долго ли нам нынче ехать, Гэндальф? - спросил Мерри немного погодя. -
Тебе-то небось все равно, что сзади тебя болтается жалкое охвостье, а
охвостье еще прежде того устало, ему не терпится отдохнуть.
- А-а, расслышал и даже обиделся! - сказал Гэндальф. - Скажи лучше
Саруману спасибо за вежливость! Он на вас крепко глаз положил. Если угодно,
можешь даже гордиться - сейчас он только про тебя с Пином и думает: кто вы
такие, откуда взялись, что вам известно, вас или не вас захватили в плен и
как же вы спаслись, когда всех орков перебили, - над такими вот мелкими
загадками бьется наш великий мудрец. Так что, любезный друг Мериадок, будь
польщен его руганью.
- Благодарствуйте! - сказал Мерри. - Но мне еще более льстит мотаться у
тебя за спиной, хотя бы потому, что я могу повторить свой вопрос: долго ли
нам нынче ехать?
- Вот неугомонный хоббит! - расхохотался Гэндальф. - К каждому магу
надо бы приставить хоббита-другого, дабы они, маги, следили за своими
словами. Прости, что оставил тебя без ответа, даром что и ответ проще
простого. Сегодня мы не спеша проедем несколько часов и выберемся из долины.
Завтра поскачем галопом. Мы хотели ехать от Изенгарда степным путем в
Эдорас, да передумали. К Хельмовой Крепи отправили гонцов, оповестить о
завтрашнем прибытии конунга и созвать ополчение: на Дунхерг пойдем горными
тропами. Отныне в открытую - ночью или днем, все равно, - ведено будет
ездить по двое, по трое.
- То от тебя слова не допросишься, то получай дюжину, - сказал Мерри. -
Я ведь только и спросил, долго ли до ночлега? Почем мне знать, что это за
Хельмова Крепь и разные Эдорасы? Я, может, чужестранец!
- Так разузнай, коли хочешь что-нибудь понять! А меня больше не тереби,
не мешай мне думать.
- Ладно, ладно, сядем у костра, и я пристану к Бродяжнику, он не такой
гневливый. Скажи только, чего ради нам таиться, разве мы не выиграли битву?
- Оттого и таиться, что выиграли: победили мы покамест на свою голову.
Изенгард напрямую связан с Мордором - ума не приложу, как они обменивались
вестями, а ведь обменивались! Сейчас Око Барад-Дура вперится в Колдовскую
логовину и зарыщет по Ристании. Чем меньше оно увидит, тем лучше.
Дорога вилась по долине, то дальше, то ближе слышалось клокотание
Изена. Ночная тень наползала с гор. Туманы развеялись, подул холодный ветер.
Бледная полная луна блистала на востоке. Горная цепь справа стала чередой
голых холмов. Широкая серая гладь открывалась перед ними.
Наконец повернули коней с дороги налево, на мягкий и упругий травяной
ковер, и через лигу-другую наехали на лощину за округлым зеленым подножием
Дол-Брана, последней горы Мглистого хребта, густо поросшей вереском. Скаты
лощины устилал прошлогодний папоротник, сквозь настил из сырой пахучей земли
своими буйными витязями, но я не попомню зла и готов, несмотря ни на что,
избавить тебя и царство твое теперь уже от неминуемой гибели, ибо в пропасть
ведет тот путь, на который тебя заманили. Скажу больше: лишь я один в силах
тебе помочь.
Казалось, Теоден хотел что-то ответить, но речь замерла на его устах.
Он глядел в лицо Саруману, в его темные строгие глаза, призывно обращенные к
нему, потом взглянул на Гэндальфа - видимо, его одолевали сомнения. А
Гэндальф не шелохнулся: опустив глаза, он словно бы ожидал некоего знака,
терпеливо и неподвижно. Конники заволновались: слова Сарумана были встречены
одобрительным ропотом, - потом смолкли и застыли как зачарованные. Никогда,
подумалось им, не оказывал Гэндальф их государю такого неподдельного
почтения. Грубо и надменно разговаривал он с Теоденом. И сердца их стеснило
темное предчувствие злой гибели: Гэндальф по своей прихоти готов был
ввергнуть Мустангрим в пучину бедствий, зато Саруман открывал путь к
спасению, и в словах его брезжил отрадный свет. Нависло тяжкое безмолвие.
Внезапно его нарушил гном Гимли.
- Да это не маг, а какой-то вертун, - буркнул он, сжимая рукоять
секиры. - У этого ортханского ловкача помощь означает предательство, а
спасти - значит погубить: тут дело ясное. Только ведь мы сюда не за тем
явились, чтобы молить его о помощи и спасении.
- Тише! - сказал Саруман, и голос его на миг потерял обаяние, а в
глазах появился недобрый блеск. - - Есть у меня и к тебе слово, о Гимли, сын
Глоина, - продолжал он по-прежнему. - Далеко отсюда чертоги твои, и не твоя
забота - здешние запутанные распри. Да сам бы ты в жизни не стал в них
впутываться, и я тебя не виню за твое опрометчивое великодушие, за
неуместное геройство. Но позволь мне сперва побеседовать с ристанийским
конунгом, моим давним соседом и былым другом.
Что скажешь, конунг Теоден? Быть может, мы все же заключим мир и все
мои познания, обретенные за много веков, послужат тебе на пользу? Рука об
руку выстоим мы в трудные времена, предадим забвению взаимные обиды, и наши
дружественные края расцветут пышнее прежнего!
Но Теоден не отвечал - то ли в сомнении, то ли в гневе. Заговорил
Эомер.
- Выслушай меня, государь! - взмолился он. - Нас ведь предупреждали,
что так и будет. Неужели же мы одержали многотрудную победу лишь затем,
чтобы стоять, разинув рот, под окном у старого лжеца, точащего мед со
змеиного жала? Это же волк из норы держит речь перед гончими псами! Какая от
него помощь? Он всего лишь тщится избегнуть заслуженной участи. Но тебе ли
вести беседу с предателем и кровопийцей, схоронив Теодреда на переправе и
Гайму у Хельмовой Крепи?
- Змеиного жала? Да не ты ли норовишь ужалить в спину, змееныш? - не
сдержал злобы Саруман. - Но одумайся, Эомер, сын Эомунда! - И речь его вновь
заструилась. - Каждому свое. Ты доблестный витязь, честь тебе и хвала. По
велению конунга рази без пощады - таков твой славный удел. Оставь политику
государям, ты для нее еще молод. Но если тебе суждено взойти на престол,
заранее учись выбирать друзей. Дружбу Сарумана и могущество Ортханка
неразумно отвергать во имя обид - подлинных или мнимых. Победа в одной битве
- еще не победа, к тому же победили вы с чужой и опасной помощью. Лесные
чудища - ненадежные и своенравные союзники: в иной, недобрый час они могут
обрушиться на вас самих, ибо люди им ненавистны.
Но рассуди, властелин Ристании, можно ли называть меня убийцей потому
лишь, что в битве пали отважные воины? Двинув на меня свои рати, - к моему
великому изумлению, ибо я не желал войны, - ты отправил их на смертоносную
брань. И если я - кровопийца, то уж род Эорла запятнан кровью с головы до
ног, ибо немало войн в его достославной летописи и случалось конунгам
отвечать ударом на вызов. Однако потом они заключали мир, и даже худой мир
лучше доброй ссоры. Итак, молви свое слово, конунг Теоден: установим ли мы
мир, восстановим ли дружбу? То и другое в нашей власти.
- Да, мы установим мир, - наконец глухо выговорил Теоден, и ристанийцы
разразились радостными возгласами. Теоден поднял руку, призывая их к
молчанию. - Да, мы установим мир, - сказал он ясно и твердо, - мир настанет,
когда сгинешь ты и разрушатся твои козни, когда будет низвергнут твой Черный
Властелин, которому ты замыслил услужливо нас предать. Ты лжец, Саруман, а
ложь растлевает души. Ты протягиваешь мне руку дружбы? Это не рука, это
коготь лапы, протянутой из Мордора, цепкий, длинный, острый коготь! Война
началась из-за тебя: будь ты вдесятеро мудрей, все равно не вправе ждать от
нас рабской покорности во имя чего бы то ни было; но, даже если бы не ты ее
начал, это твои орки зажигали живые факелы в Вестфольде и душили детей. Это
они изрубили на куски мертвое тело Гаймы у ворот Горнбурга. Да, мир с
Ортханком настанет - когда ты будешь болтаться на виселице подле этих окон и
станешь лакомой поживой для своих друзей-воронов. Вот тебе приговор Дома
Эорла. Предков своих я, может быть, и недостоин, однако холопом твоим не
стану. Обольщай и предавай других, правда, голос твой прежней власти уже не
имеет.
Ристанийцы недоуменно воззрились на Теодена, точно пробудившись от
сладкого сна. После Сарумановых плавных речей голос их государя показался им
сиплым карканьем старого ворона. Но и Саруман был вне себя от бешенства. Он
пригнулся к перилам, занес жезл, будто вот-вот поразит им конунга, и
поистине стал внезапно похож на змею, готовую прянуть и ужалить.
- Ах, на виселице! - процедил он, и вселял невольную дрожь его дико
исказившийся голос. - Слабоумный выродок! Твой Дом Эорла - навозный хлев,
где пьяные головорезы вповалку храпят на блевотине, а их вшивое отродье
ползает среди шелудивых псов! Это вас всех заждалась виселица! Но уже
захлестывается петля у вас на горле - неспешная, прочная, жестокая петля.
Что ж, коли угодно, подыхайте! - Он с трудом овладел собой, и речь его
зазвучала иначе. - Но будет испытывать мое терпение. Что мне до тебя,
лошадник Теоден, до тебя и до кучки твоих всадников, которые только удирать
и горазды! Давно уж я понапрасну предлагал тебе участь, которой ты
недостоин, обделенный разумом и величием. И сегодня предложил ее снова лишь
затем, чтобы увидели путь спасения несчастные, увлекаемые на верную
погибель. Ты отвечал мне хвастливой бранью. Что ж, будь по-твоему.
Убирайтесь в свои лачуги!
Но ты-то, Гэндальф! О тебе я скорблю паче всего - скорблю и, прости,
стыжусь за тебя. С кем ты ко мне приехал? Ведь ты горделив, Гэндальф, и
недаром: у тебя светлый ум, зоркий и проницательный глаз. Ты и теперь не
хочешь выслушать меня?
Гэндальф шевельнулся и поднял взгляд.
- А ты что-нибудь забыл мне сказать, когда мы прошлый раз виделись? -
спросил он. - Или, может быть, ты хочешь взять свои слова обратно?
Саруман помедлил, как бы раздумывая и припоминая.
- Обратно? - удивился он. - Что взять обратно? В тревоге за тебя, в
заботе о твоем же благе я пытался помочь тебе разумными советами, а ты
пропустил их мимо ушей. Я знаю, ты немного заносчив и непрошеных советов не
любишь - и то сказать, своим умом крепок. Должно быть, ты ошибся и неверно
меня понял, да попросту не дослушал. А я был кругом прав, но, видимо, слегка
погорячился и очень об этом сожалею. Я пекся лишь о твоем благе, да и сейчас
зла на тебя не держу, хоть ты и явился с гурьбою невежд и забияк. Разве
можем мы с тобой поссориться, разве дано нам такое право - нам, соучастникам
верховного древнего ордена, главнейшего в Средиземье! Мы оба равно нужны
друг другу - нужны для великих и целительных свершений. Отринем же пустые
раздоры, поймем один другого и не будем впутывать посторонних в дела,
которые им не по разуму. Да будут законом для них наши обоюдные решения!
Словом, я готов немедля забыть о прежних неурядицах, готов принять тебя, как
и должно. А ты... ужели не смиришь ты свою гордыню, не поступишься обидой
ради общего блага? Поднимайся, я жду!
Такая сила обольщения была в этой последней попытке, что завороженные
слушатели оцепенели в безмолвии. Волшебный голос все переменил. Они
услышали, как милостивый монарх журит за просчеты своего горячо любимого
наместника. Они тут были лишними: как нашалившие и невоспитанные дети,
подслушивали они речи старших, для них загадочные, однако решающие их
судьбу. Да, не чета им эти двое - мудрецы, властители, маги. Конечно же, они
поладят между собой. Сейчас Гэндальф войдет в башню и там, в высоких покоях
Ортханка, два седовласых чародея поведут беседу о делах, непостижимых
простому уму. А они останутся у запертых дверей ждать наказания и дальнейших
повелений. Теоден и тот невольно, как бы нехотя подумал: "Да, он предаст и
покинет нас - мы пропали".
Но Гэндальф засмеялся, и наваждение рассеялось как дым.
- Ах, Саруман, Саруман! - смеясь, выговорил он. - Нет, Саруман, ты
упустил свой жребий. Быть бы тебе придворным шутом, передразнивать царских
советников - и глядишь, имел бы ты под старость лет верный кусок хлеба и
колпак с бубенцами. Ну и ну! - показал он головой, отсмеявшись. - Поймем,
говоришь, один другого? Боюсь, меня ты не поймешь, а я тебя и так вижу
насквозь. И дела твои, и доводы памятны мне как нельзя лучше. Тюремщиком
Мордора ты был прошлый раз, и не твоя вина, что я избег Барад-Дура. Нет уж,
коли гость сбежал через крышу, обратно в дом его через дверь не заманишь.
Так что не жди, не поднимусь. Слушай-ка, Саруман, в оба уха, я повторять не
буду. Может, надумаешь спуститься? Как видишь, твой несокрушимый Изенгард
лежит в руинах. Не зря ли ты уповаешь и на другие твердыни? Не напрасно ли к
ним прикован твой взор? Оглянись и рассуди, Саруман! Словом, не надумаешь ли
спуститься?
Тень пробежала по лицу Сарумана; он мертвенно побледнел. Сквозь маску
его угадывалось мучительное сомнение: постыдно было оставаться взаперти и
страшно покинуть убежище. Он явственно колебался, и все затаили дыхание. Но
холодно скрежетнул его новый голос: гордыня и злоба взяли свое.
- Не надумаю ли спуститься? - с издевкой промолвил он. - И отдаться
безоружным на милость разбойников и грабителей, чтобы лучше их слышать? Мне
и отсюда вас хорошо слышно. Не одурачишь ты меня, Гэндальф. Ты думаешь, я не
знаю, где укрыты от глаз подвластные тебе злобные лешие?
- Предателю всюду чудится ловушка, - устало отвечал Гэндальф. - Но ты
зря боишься за свою шкуру. Если бы ты и вправду меня понял, то понимал бы,
что останешься цел и невредим. Напротив, я-то и могу тебя защитить. И
оставляю за тобой решающий выбор. Покинь Ортханк своею волей - и ты
свободен.
- Чудеса, да и только! - осклабился Саруман. - Вот он, Гэндальф Серый -
и снисходителен, и милостив. Еще бы, ведь без меня в Ортханке тебе, конечно,
будет куда уютней и просторней. Вот только зачем бы мне его покидать? А
"свободен" - это у тебя что значит? Связан по рукам и ногам?
- Тебе, наверно, из окон видно, зачем покидать Ортханк, - отозвался
Гэндальф. - Вдобавок сам подумай: твои орды перебиты и рассеяны, соседям ты
стал врагом, своего теперешнего хозяина обманул или пытался обмануть, и,
когда его взор сюда обратится, это будет испепеляющий взор. А "свободен" - у
меня значит ничем не связан: ни узами, ни клятвой, ни зароком. Ступай, куда
знаешь, даже... даже, если угодно, в Мордор. С одним условием: ты отдашь мне
ключ от Ортханка и свой жезл. После ты их получишь обратно, если заслужишь;
они берутся в залог.
Лицо Сарумана посерело, перекосилось, и рдяным огнем полыхнули глаза.
Он дико, напоказ расхохотался.
- После! - вскрикнул он, срываясь на вопль. - Еще бы, конечно, после!
После того, как ты добудешь ключи от Барад-Дура, так, что ли? Добудешь семь
царских корон, завладеешь всеми пятью жезлами и достанешь головой до небес?
Как бы не так! Немного ж тебе надо, и уж без моей скромной помощи ты
обойдешься. Я лучше займусь другими делами. А пока что, несчастный глупец,
проваливай-ка подобру-поздорову и, если я тебе вдруг понадоблюсь, приходи,
отрезвевши! Только без этой свиты - без шайки головорезов и жалкого
охвостья! Прощай! - Он повернулся и исчез с балкона.
- Вернись, Саруман! - повелительно молвил Гэндальф. И, к общему
изумлению, Саруман появился снова точно вытащенный; он медленно склонился к
чугунным перилам, с трудом переводя дыхание. В морщинистом дряхлом лице его
не было ни кровинки, а рука, сжимавшая внушительный черный жезл, казалось,
истлела до костей.
- Я тебе не дал разрешенья уйти, - строго сказал Гэндальф. - Я с тобой
разговор не закончил. Ты ослаб рассудком, Саруман, и мне тебя жаль. Как
много принес бы ты пользы, если бы перестал злобствовать и безумствовать. Но
ты избрал свою участь - грызть капкан, в который сам себя загнал. Что ж,
оставайся в капкане! Но помни, наружу теперь тебе нет пути. Разве что с
востока протянутся за тобой ухватистые черные лапы. Саруман! - воскликнул
он, и голос его властно загремел. - Гляди, я уж не тот Гэндальф Серый, кого
ты предал врагам. Я - Гэндальф Белый, отпущенный на поруки смертью! А ты
отныне бесцветен, и я изгоняю тебя из ордена и из Светлого Совета! - Он
воздел руку и молвил сурово и ясно: - Саруман, ты лишен жезла!
Раздался треск, жезл преломился в руке Сарумана, и набалдашник его упал
к ногам Гэндальфа.
- Теперь иди! - сказал Гэндальф, и Саруман вскрикнул, осел и уполз. И
грянулось что-то сверху, тяжелое и блестящее: в перила, едва не задев
Сарумана, возле виска Гэндальфа, на лестницу. Перила дрогнули и рассыпались
вдребезги, лестница с треском брызнула огнистым снопом искр. А брошенный шар
промчался вниз по ступеням - черный, хрустальный, багровеющий изнутри. И
покатился к колдобине - там его успел перехватить Пин.
- Подлый негодяй! - воскликнул Эомер. Но Гэндальф пожал плечами.
- Нет, - сказал он, - это не Сарумановых рук дело. Брошено из другого,
из высокого окна. Гнилоуст, я так думаю, с нами прощается, но неудачно.
- Потому неудачно, что он толком не знал, в кого метит, в тебя или в
Сарумана, - предположил Арагорн.
- Может, и так, - согласился Гэндальф. - Хороша подобралась парочка!
Они же заедят друг друга: слова страшнее всего. Впрочем, поделом вору и
мука. Но если Гнилоуст выйдет из Ортханка живьем, ему изрядно повезет...
Ну-ка, ну-ка, маленький, оставь шарик! Меня бы сначала спросил! - воскликнул
он, резко обернувшись и увидев Пина, который медленно всходил по лестнице,
точно нес непосильную тяжесть. Он сбежал ему навстречу и поспешно отобрал у
хоббита темный шар, обернув его полой плаща. - Дальше мое дело, - сказал он.
- Н-да, Саруман бы, пожалуй, не стал такими вещами швыряться.
- У него и без этого найдется чем швырнуть, - сказал Гимли. - Если
разговор окончен, так хоть отойдем подальше!
- Разговор окончен, - сказал Гэндальф. - Отойдем.
У подножия лестницы ристанийцы громко и радостно приветствовали своего
конунга и склонились перед Гэндальфом. Колдовство Сарумана развеялось: все
видели его озлобленное бессилие и жалкий позор.
- Ну, вот и все, - вздохнул Гэндальф. - Надо бы Древню сказать, чем
дело кончилось.
- А ему это невдомек? - удивился Мерри. - Могло, что ль, кончиться
иначе?
- Да нет, наверно, не могло, - сказал Гэндальф, - хоть и висело на
волоске. Но пришлось на это пойти - отчасти из милосердия, а отчасти... Надо
было показать Саруману, что голос его теряет привычную власть. Деспоту не
стоит прикидываться советником. И уж если тайное стало явным, то дальше его
не утаишь. А мудрец наш как ни в чем не бывало принялся обрабатывать нас
порознь на слуху друг у друга - нерасчетливо поступил. Но все-таки надо было
дать ему последнюю возможность отказаться от мордорского лиходейства, а
заодно и от своих замыслов. Загладить постыдное прошлое: он ведь мог бы нам
очень помочь. Лучше всякого другого знает он наши дела, и захоти он только -
нынче же все пошло бы иначе. Но он предпочел свою бессильную злобу и
надежную твердыню Ортханка. Не желает помогать, а желает начальствовать. И
живет-то в ужасе перед тенью Мордора, а тянется к верховной власти. Вот уж
кто несчастный дурак! Если с востока до него доберутся - пиши пропало. Мы-то
не можем, да и не станем крушить Ортханк, а Саурон - тот, пожалуй что, и
сокрушит.
- Ну а если победа Саурону не достанется? Ты тогда что с ним сделаешь,
с Саруманом? - спросил Мерри.
- Я? С Саруманом? Да ничего я с ним делать не стану, - сказал Гэндальф.
- Всякая власть мне претит. А вот что с ним станется, этого я не знаю. Жалко
все-таки: столько добра и столько могущества пропадает задаром. Зато нам-то
как повезло! Вот уж не угадаешь заранее, злоба - она сама по себе в ущерб.
Если бы мы даже вошли в Ортханк, то и среди всех тамошних сокровищ вряд ли
нашлось бы равное тому, которое вышвырнул Гнилоуст.
Раздался и осекся яростный вопль из высокого открытого окна.
- Похоже, Саруман со мной согласен, - сказал Гэндальф. - Вот теперь
давайте отойдем подальше!
Они вернулись к разрушенному входу и едва вышли из-под арки, как тут
же, откуда ни возьмись, к ним зашагали онты, дотоле скрытые за грудами
камней. Древень шел во главе, и Арагорн, Гимли и Леголас в изумлении
уставились на лесных великанов.
- Вот, кстати, три моих спутника, Древень, - сказал Гэндальф. - Я тебе
про них говорил, но ты их еще не видел.
И представил их, одного за другим. Старый онт внимательно оглядел
каждого и с каждым немного побеседовал. Последним оказался Леголас.
- Так ты, стало быть, сударь мой эльф, явился из так нынче называемого
Лихолесья? Как оно ни зовись, а лес там был, помнится, хоть куда!
- Да наш лес - он и сейчас ничего себе, - скромно сказал Леголас. - Но
ведь деревьев сколько ни есть, а все мало! Больше всего на свете хочется мне
побродить по Фангорну, дальше опушки-то и побывать не привелось, а уж так
тянуло!
Радостно замерцали глубокие глаза Древня.
- Ну что ж, авось еще и горы не очень постареют, как твое желанье
сбудется, - сказал он.
- Надо, чтоб сбылось, - подтвердил Леголас. - Я условился с другом, что
если мы останемся живы, то непременно наведаемся в Фангорн - с твоего
позволения, конечно.
- Мы эльфам всегда рады, - сказал Древень.
- Друг мой, как бы сказать - не соврать, не из эльфов, - заметил
Леголас. - Это Гимли, сын Глоина, вот он стоит.
Гимли низко поклонился, топор его выскользнул из-за пояса и брякнул о
камни.
- Кгм, хм! Вот тебе и на! - сказал Древень, тускло взглянув на него. -
Гном, да еще с топором! Ну, не знаю, не знаю! Кгм! Эльфам, я говорю, мы
всегда рады, но это уж слишком, а? Н-да, подобрал себе дружка!
- Друзей не выбираешь, - возразил Леголас. - Одно скажу: покуда жив
Гимли, я без него в Фангорн - ни ногой. А топор у него не на деревья, о
владыка бескрайнего леса! Он им оркам головы рубит. В одном последнем бою
четыре с лишним десятка завалил.
- Кхум! Дела, дела! - сказал Древень. - Ну, это, само собой, приятно
слышать. Ладно, пусть будет как будет: торопиться нам некуда. А вот
расставаться пора. Вечереет, а Гэндальф сказал, что вам надо выехать до
ночи: повелитель Ристании торопится в свой золотой чертог.
- Да-да, ехать надо немедля, - сказал Гэндальф. - И твоих привратников
я с собой заберу. Ты и без них прекрасно обойдешься.
- Обойтись-то обойдусь, - сказал Древень, - но отпускать их жалко. Мы
так с ними быстро, прямо сказать, второпях подружились, что мне и самому
удивительно - видно, в детство впадаю. Но ежели порассудить, то, может, и
дивиться нечему: сколько уж веков не видел я ничего нового под солнцем и под
луною, а тут на тебе. Нет, кто-кто, а они у меня в памяти останутся, и в
перечень я их поместил, велю онтам переучивать:
Онты-опекуны явились к древесным отарам
- Исполины собой, земнородные водохлебы;
И хоббиты-хохотуны, лакомки-объедалы,
Храбрые малыши, человечьи зайчата.
Так теперь он и будет читаться, покуда листья растут на деревьях.
Прощайте же! Если до вашей прелестной Хоббитании дойдут какие-нибудь
новости, дайте мне знать! Вам ведь понятно, о чем я? Я про онтиц: вдруг да
чего увидите или прослышите. И сами ко мне выбирайтесь!
- Мы выберемся! - сказали в один голос Мерри с Пином и поспешно
отвернулись.
Древень молча поглядел на них и задумчиво покачал головой. Гэндальфу же
он сказал:
- Саруман, значит, убоялся выйти? Ну, я так и знал. Нутро у него
гнилое, как у последнего гворна. Правда, если бы меня одолели и истребили
все мои деревья, я бы тоже небось затаился в какой-нибудь дыре и носа не
казал наружу.
- Зря сравниваешь! - сказал Гэндальф. - Ты ведь не собирался заполонить
мир своими деревьями в ущерб всякой иной жизни. А Саруман - да, он предпочел
лелеять свою черную злобу и вынашивать новые козни. Ключ от Ортханка у него
не отнимешь, а выпускать его оттуда никак нельзя.
- Не тревожься! Онты за ним приглядят, - пообещал Древень. - Следить
будут денно и нощно, и без моего соизволения он шагу не ступит.
- Вот и ладно! - сказал Гэндальф. - Я только на вас и надеялся; хоть
одной заботой меньше, а то мне, право, не до него. Но вы уж будьте начеку:
воды схлынули, и боюсь, одними часовыми вокруг башни не обойдешься.
Наверняка из Ортханка есть глубокие подземные ходы, и Саруман рассчитывает
тайком улизнуть. Уж коли на то пошло, затопите-ка вы Изенгард еще разок, да
как следует, пока он весь не станет озером или ходы не обнаружатся. Заткните
ходы, наводните пещеры - и пусть Саруман сидит в башне и поглядывает из
окон.
- Положись на онтов! - сказал Древень. - Мы обшарим каждую пядь и
перевернем все камушки до единого! И насадим вокруг деревья - старые,
одичалые. Они будут называться Дозорный Лес. Любую белку в тот же миг
заприметят. Будь покоен! Семижды минет срок наших скорбей, которых он был
виною, но мы и тогда не устанем его стеречь!
Солнце опускалось за длинный западный хребет, когда Гэндальф со
спутниками и конунг с дружиной покинули Изенгард. Мерри сидел позади
Гэндальфа, Арагорн взял Пина. Двое вестовых стрелой помчались вперед и
вскоре исчезли из виду в долине. Остальные тронулись мерной рысью.
Онты чинно выстроились у ворот, воздев свои длинные руки и замерши как
истуканы. Мерри и Пин точно по команде обернулись у поворота извилистой
дороги. Небо еще сияло солнечным светом, но серые развалины Изенгарда
сокрыла вечерняя тень. Древня пока было видно: он стоял одиноко, словно
древесный ствол, и хоббитам припомнилась их первая встреча на залитом
солнцем горном уступе близ опушки Фангорна.
Подъехали к столбу с Белой Дланью: столб высился по-прежнему, но
изваяние было сшиблено с верхушки его и расколото на куски. Посреди дороги
валялся длинный мертвенно-белый указующий перст с кроваво-черным ногтем.
- До чего же основательный народ эти онты! - заметил Гэндальф.
Они проехали мимо. Сумерки сгущались.
- Долго ли нам нынче ехать, Гэндальф? - спросил Мерри немного погодя. -
Тебе-то небось все равно, что сзади тебя болтается жалкое охвостье, а
охвостье еще прежде того устало, ему не терпится отдохнуть.
- А-а, расслышал и даже обиделся! - сказал Гэндальф. - Скажи лучше
Саруману спасибо за вежливость! Он на вас крепко глаз положил. Если угодно,
можешь даже гордиться - сейчас он только про тебя с Пином и думает: кто вы
такие, откуда взялись, что вам известно, вас или не вас захватили в плен и
как же вы спаслись, когда всех орков перебили, - над такими вот мелкими
загадками бьется наш великий мудрец. Так что, любезный друг Мериадок, будь
польщен его руганью.
- Благодарствуйте! - сказал Мерри. - Но мне еще более льстит мотаться у
тебя за спиной, хотя бы потому, что я могу повторить свой вопрос: долго ли
нам нынче ехать?
- Вот неугомонный хоббит! - расхохотался Гэндальф. - К каждому магу
надо бы приставить хоббита-другого, дабы они, маги, следили за своими
словами. Прости, что оставил тебя без ответа, даром что и ответ проще
простого. Сегодня мы не спеша проедем несколько часов и выберемся из долины.
Завтра поскачем галопом. Мы хотели ехать от Изенгарда степным путем в
Эдорас, да передумали. К Хельмовой Крепи отправили гонцов, оповестить о
завтрашнем прибытии конунга и созвать ополчение: на Дунхерг пойдем горными
тропами. Отныне в открытую - ночью или днем, все равно, - ведено будет
ездить по двое, по трое.
- То от тебя слова не допросишься, то получай дюжину, - сказал Мерри. -
Я ведь только и спросил, долго ли до ночлега? Почем мне знать, что это за
Хельмова Крепь и разные Эдорасы? Я, может, чужестранец!
- Так разузнай, коли хочешь что-нибудь понять! А меня больше не тереби,
не мешай мне думать.
- Ладно, ладно, сядем у костра, и я пристану к Бродяжнику, он не такой
гневливый. Скажи только, чего ради нам таиться, разве мы не выиграли битву?
- Оттого и таиться, что выиграли: победили мы покамест на свою голову.
Изенгард напрямую связан с Мордором - ума не приложу, как они обменивались
вестями, а ведь обменивались! Сейчас Око Барад-Дура вперится в Колдовскую
логовину и зарыщет по Ристании. Чем меньше оно увидит, тем лучше.
Дорога вилась по долине, то дальше, то ближе слышалось клокотание
Изена. Ночная тень наползала с гор. Туманы развеялись, подул холодный ветер.
Бледная полная луна блистала на востоке. Горная цепь справа стала чередой
голых холмов. Широкая серая гладь открывалась перед ними.
Наконец повернули коней с дороги налево, на мягкий и упругий травяной
ковер, и через лигу-другую наехали на лощину за округлым зеленым подножием
Дол-Брана, последней горы Мглистого хребта, густо поросшей вереском. Скаты
лощины устилал прошлогодний папоротник, сквозь настил из сырой пахучей земли