Толкиен Джон Рональд Руэл. Две твердыни

широкий простор, и одинокое пламя колыхалось впереди.
Пробежав с десяток саженей, он остановился, всматриваясь и вслушиваясь.
Ничего не было видно, ничего не слышно. Он медленно пробирался вперед,
согнувшись чуть не вдвое, потом присел на корточки, снова вслушался - и
выпрямился: настал миг рискнуть и прорваться. Но вдруг перед ним возник
темный конный силуэт. Конь заржал и вздыбился. Всадник что-то прокричал.
Грышнак бросился наземь плашмя, подминая под себя хоббитов, и обнажил
ятаган. Он, конечно же, решил на всякий случай убить пленников, но решение
это было роковое. Ятаган брякнул и блеснул в свете дальнего костра слева. Из
мрака свистнула стрела: то ли пущена она была очень метко, то ли судьба ее
подправила, но стрела пронзила его правую руку. Он уронил ятаган и
вскрикнул. Топотнули копыта, и едва Грышнак вскинулся и побежал, как его
насквозь прободало копье. Он дико взвыл и тяжело рухнул, испуская дух.
Хоббиты лежали ничком, как их бросил Грышнак. Другой конник подъехал на
помощь товарищу. То ли конь его видел по-особому, то ли особое было у него
чутье, только он перепрыгнул хоббитов, а седок не заметил их, прикрытых
эльфийскими плащами, прижавшихся к земле, испуганных до полусмерти.
Наконец Мерри шевельнулся и тихо прошептал:
- Ну ладно, это вышло, а теперь же что?
Ответа ждать не пришлось. Орки услышали предсмертные вопли Грышнака. На
холме раздались еще и не такие вопли: обнаружилось, что хоббиты исчезли, и
Углук, должно быть, оттяпал виновным одну-другую башку. Ответные крики орков
вдруг послышались справа, за сторожевыми кострами, со стороны леса и гор.
Явился, верно, долгожданный Маухур и с ходу кинулся на конников. Пронесся
топот коней. Ристанийцы стянули кольцо вокруг холма, подставившись под
стрелы орков, лишь бы никто из них не ушел; кое-кого отрядили разобраться с
новоприбывшими. Мерри и Пин оказались за пределами битвы: путь к бегству
никто им не преграждал.
- Ишь ты, - сказал Мерри, - будь у нас руки и ноги свободны, мы бы,
пожалуй что, и спаслись. Но я до узлов не дотянусь, их не перегрызу.
- Была нужда их грызть, - возразил Пин. - Зачем бы это? Я же тебе начал
говорить: руки-то у меня свободны. Связаны так, для виду. Ты не болтай зря,
а поешь-ка вот путлибов.
Он высвободил кисти и залез в карман. Путлибы раскрошились, конечно,
однако никуда не делись, обернутые листами. Хоббиты съели по две, если не по
три раскрошенные галеты. Вкус их был давний и вызвал в памяти милые светлые
лица, веселый смех и вкусную полузабытую еду. Они сидели и вкушали, медленно
и задумчиво, не обращая внимания на крики и лязги битвы, происходившей
рядом. Первым опомнился от забытья Пин.
- Бежать надо, - сказал он. - Погоди-ка!
Ятаган Грышнака лежал рядом, но он был тяжелый и неудобный; пришлось
проползти к трупу гоблина, нащупать и вытащить длинный острый нож. Этим
ножом он мигом разрезал все их путы.
- Поехали! - сказал он. - Вот малость разогреемся, тогда уж можно и на
ноги, а дальше своим ходом. Только знаешь, для начала лучше все-таки
ползком.
И они поползли. Земля была сырая и мягкая, ползти было легко, только
ползлось медленно. Они сильно приняли в сторону от сторожевого костра и
продвигались совсем потихонечку, пока не добрались до речного берега: внизу,
под кручей, клокотала вода. Хоббиты обернулись.
Шум битвы стих. Наверно, Маухура с его "ребятами" искрошили или
прогнали. Конники возобновили свою безмолвную зловещую стражу. Недолго им
оставалось нести ее. Ночь уходила. На востоке, по-прежнему безоблачном,
побледнели небеса.
- Надо нам куда-нибудь спрятаться, - сказал Пин, - а то ведь, чего
доброго, заметят. Или стопчут нас конники, а потом увидят, что мы не орки, -
утешительно, конечно... - Он встал и потопал ногой. - Ну и веревки, жестче
проволоки, но у меня ноги понемногу оживают. Поковыляем, что ли? Ты как,
Мерри?
Мерри поднялся на ноги.
- Да, - сказал он, - пожалуй, попробуем. Ай да путлибы - не то что это
оркское снадобье. Из чего, интересно, они его делают? Хотя вообще-то лучше
не знать, из чего. Давай-ка глотнем водички, чтобы отбить его вкус!
- Нет, здесь к речке не спустишься, берег уж больно крутой, - возразил
Пин. - Пойдем к лесу, там посмотрим.
Бок о бок побрели они вдоль берега. За спиной у них светлел восток. Они
беседовали и перешучивались, как истые хоббиты, сопоставляя впечатления
последних дней. Никто со стороны и не подумал бы, что они еле держатся на
ногах, чудом избавились от неминуемой пытки и смерти, а теперь очутились
одни в дальнем диком краю и надеяться им было не на что и не на кого.
- Ну, сударь мой Крол, вы лицом в грязь не ударили, - подытожил Мерри.
- В книге Бильбо тебе причитается чуть ли не целая глава: уж я ему тебя при
случае распишу. Молодец, нечего сказать, здорово ты раскусил этого
волосатого бандюгу и ловко ему подыграл. Хотел бы я знать, найдет ли
кто-нибудь твой след и сыщется ли твоя брошь? Я-то свою буду беречь пуще
глаза, а ты, пожалуй что, пиши пропало. Да, надо мне подсуетиться, чтоб ты
нос не задирал. Настал черед братана Брендизайка, а он, глядите, уж тут как
тут. Ты вот небось туго смекаешь, куда это нас занесло. Скажи спасибо, что я
в Раздоле чуть поменьше твоего ворон насчитал. Идем мы вдоль Онтавы. Вон
южные отроги Мглистых гор, а это - Фангорн.
И точно, впереди зачернела мрачная широкая опушка. Казалось, ночь
отползает и прячется от рассветных лучей в непроглядную лесную глубь.
- Вперед, бесстрашный Брендизайк! - предложил Пин. - А может, все-таки
назад? Вообще-то в Фангорн нам не велено соваться. Это из твоей ученой
головы не вылетело?
- Не вылетело, - отвечал Мерри, - но лучше уж в чашу леса, чем в гущу
битвы.
Он первым вступил под сень обомшелых многовековых деревьев, под низко
склоненные гигантские ветви; до земли свисали с них седые бороды лишайника,
чуть колыхаясь от предутреннего ветерка. Хоббиты робко выглядывали из
лесного сумрака: две крохотные фигурки в полусвете были точь-в-точь малютки
эльфы, изумленно глазевшие с опушки Диколесья на первые рассветы мироздания.
За Великой Рекой, за Бурыми Равнинами алым пламенем вспыхнула денница,
озаряя степные просторы. Звучной и дружной перекличкой приветствовали ее
охотничьи рога. Конники Ристании воспрянули к бою.
Мерри и Пин слышали, как звонко разнеслось в холодном воздухе ржание
боевых коней и многоголосое пение. Огненный солнечный край возник над
землей. И с громким кличем ринулись конники с востока; кровавым блеском
отливали их панцири и копья. Орки завопили и выпустили навстречу им тучу
стрел, опустошив колчаны. Хоббиты видели, как несколько всадников грянулись
оземь, но строй сомкнулся, лавина промчалась по холму, развернулась и
понеслась обратно. Уцелевшие орки разбегались кто куда; их настигали и брали
на копья. Однако небольшой отряд, сбившись черным клином, упорно и успешно
продвигался к лесу. Им оставалось одолеть с полсотни саженей, и ясно было,
что они их одолеют, они сшибли трех всадников, преградивших им путь.
- Что-то мы с тобой загляделись, - сказал Мерри. - Смотри, Углук! Как
бы нам с ним опять не встретиться!
Хоббиты повернулись и бросились без оглядки подальше в лес.
Поэтому и не видели они, чем кончилась битва, как Углука и его свору
нагнали и окружили возле самой опушки Фангорна, как, спешившись, бился с
Углуком на мечах и зарубил его Эомер, Третий Сенешаль Мустангрима. А на
равнине зоркие конники догоняли и прикалывали последних беглецов.
Они предали погребению павших друзей и спели над могильным курганом
похвальную песнь их доблести. Потом спалили вражеские трупы и рассеяли
пепел. Тем и кончился набег орков, и ни в Мордоре, ни в Изенгарде вестей о
нем не получили, но дым от кострища вознесся к небесам, и не одно
недреманное око заметило его.

Глава IV. ДРЕВЕНЬ

Между тем хоббиты поспешно и бестолково пробирались напрямик темной
лесной чащобой близ тихоструйной речки к западным горным склонам, все дальше
и дальше уходя в глухую глубину Фангорна. Становилось не так страшно, и
спешить вроде было уже незачем. Однако же одышка не проходила, а
усиливалась, точно недоставало воздуха или он сделался таким, что его не
хватало.
В конце концов Мерри потерял всякую прыть.
- Все, больше сил нет, - выговорил он непослушным языком. - Глоток бы
воздуха!
- Глотнем хотя бы воды, - сказал Пин. - А то у меня глотка совсем
пересохла.
Он спустился к воде по извилистому толстому корню, присел и зачерпнул
пригоршню. Вода струилась чистая и студеная, он никак не мог нахлебаться.
Мерри рядом с ним - тоже. Питье освежило их, и на сердце полегчало. Они
посидели на берегу, омывая речной водой измученные ноги и поглядывая на
молчаливые деревья, ряд за рядом возвышавшиеся над ними, тонувшие в сером
сумраке.
- Заблудиться-то пока не успел? - спросил Пин, прислонившись спиной к
могучему стволу. - А то смотри, пойдем обратно по течению и выйдем, где
вошли.
- Оно бы можно, - сказал Мерри, - да на ноги плохая надежда, а тут еще
и дышать нечем.
- Да, тускловато здесь и малость затхловато, - подтвердил Пин. - Мне,
знаешь, припоминаются заброшенные палаты Старинной норы Кролов - ну, в
смиалах. Дворец дворцом, запущенный только, мебель там отродясь не двигали,
как стояла, так и стоит. Говорят, будто жил там сам Старый Крол, жил и жил,
дряхлел вместе с палатами, а потом умер - и никто туда ни ногой вот уже лет
сто. Старик мне доводится прапрадедушкой - дела, сам понимаешь, давние. Но с
этим лесом сравнить - так вчера это было! Ты только посмотри на лишайник:
всюду вырос, все оплел, висит-качается, точно бородой трясет. Деревья тоже,
глянь, в сухой листве: листопадов для них словно и не бывало! Не прибрано в
общем. Вот уж не знаю, какая здесь может быть весна, а тем более весенняя
уборка.
- Однако же солнце сюда порой заглядывает, - заметил Мерри. - Помнишь,
Бильбо расписывал Лихолесье - так здесь вовсе, совсем даже не то. Там все
черно и гадко, там всякая мразь ютится. А здесь тускло, глухо и одни
деревья. Зверья никакого нет, зверье здесь жить не станет, им здесь не
житье.
- И хоббитам не житье, - согласился Пин. - Взять хоть меня - мне и идти
через Фангорн ох как неохота. Идти миль сто, а есть нечего. Запас у нас как,
имеется?
- Имеется, только пустяковый, - сказал Мерри. - Побежали-то мы как
дураки, с пачкой-другой путлибов в карманах. Остальной припас в лодках
остался.
Они проверили, сколько у них было эльфийских галет: крошево, дней на
пять, да и то впроголодь.
- И ни тебе одеяльца, - вздохнул Мерри. - Ох и озябнем мы нынче ночью,
куда бы нас ни понесло.
- Впору подумать, куда нас понесет, - заявил Пин. - Утро уж, поди,
разгорается.
Лес впереди вдруг просиял золотистым светом: где-то, должно быть, лучи
пронизали древесный шатер.
- Ишь ты! - сказал Мерри. - Пока мы тут с тобой торчали, солнце,
наверно, пряталось за облаком, а теперь вот выглянуло. А может, взошло так
высоко, что ему листва и ветки не помеха. Вон оно где сквозит - пойдем-ка
поглядим!
Неблизко оно сквозило, пришлось попотеть: склон стал чуть ли не круче
прежнего и уж куда каменистее. А свет разливался, и вскоре навис над ними
скалистый склон: то ли обрез холма, то ли скос длинного отрога дальних гор.
Он был голый - ни деревца, - и солнце вовсю искрилось на каменном сломе. Лес
у подножия распростер ветви, точно согреваясь. Только что все казалось серым
и тусклым, а тут проблеснуло густо-коричневое, и чернопятнистые стволы
засверкали, залоснились, словно звериные шкуры. Понизу они отливали зеленью
под цвет юной травы: ранняя весна, не во сне ли увиденная, оставила им свой
блеск.
Откос, однако, был вроде лестницы, грубой и неровной, образовавшейся,
должно быть, по милости погоды, услужливо выветривавшей камень.
Высоко-высоко, почти вровень с древесными вершинами, тянулся широкий уступ,
по краям обросший жесткими травами, а на нем стояло одинокое дерево -
обрубок с двумя склоненными ветвями, ни дать ни взять какой-то корявый
человечище: выбрался и стоит, греется на солнышке.
- А ну-ка, наверх! - воскликнул Мерри. - Глотнем воздуху, а заодно и
оглядимся!
Оскользаясь, карабкались они по каменистой горе. Если и правда здесь
проложили лестницу, то уж точно не для них: чьи-то ноги были побольше и
шагали пошире. Они очень спешили и поэтому не заметили, что их раны и
порезы, ссадины и ушибы сами собой зажили и сил против прежнего прибавилось.
Наконец они добрались до уступа возле того самого высокого обрубка, вскочили
и обернулись спиной к взгорью, передохнули немного и поглядели на восток.
Стало видно, что они прошли по лесу всего лишь три или четыре мили, судя по
верхушкам деревьев, никак не больше. От опушки поднимался черный дым,
крутясь и стремясь вслед за ними.
- Переменился ветер, - сказал Мерри. - Снова дует с востока. Холодно
здесь.
- Да, холодно, - сказал Пин. - И вообще, вот погаснет солнце, и все
снова станет серое-серое. Жалость какая! Лес прямо засверкал под солнцем в
своих ветхих обносках. Мне уж даже показалось, что он мне нравится.
- Даже показалось, что Лес ему нравится, ах ты, скажите на милость! -
произнес чей-то неведомый голос - Ну-ка, ну-ка, обернитесь, дайте я на вас
спереди посмотрю, а то вот вы мне прямо-таки совсем не нравитесь. Сейчас, не
торопясь, порассудим Да смекнем, как с вами быть. Давайте, давайте
обернемся-ка!
На плечи хоббитам легли долгопалые корявые ручищи, бережно и властно
повернули их кругом и подняли к глазам четырнадцатифутового человека, если
не тролля. Длинная его голова плотно вросла в кряжистый торс. То ли его
серо-зеленое облачение было под цвет древесной коры, то ли это кора и была -
трудно сказать, однако на руках ни складок, ни морщин, гладкая коричневая
кожа. На ногах по семь пальцев. А лицо необыкновеннейшее, в длинной
окладистой бороде, у подбородка чуть не ветвившейся, книзу мохнатой и
пышной.
Но поначалу хоббиты приметили одни лишь глаза, оглядывавшие их
медленно, степенно и очень проницательно. Огромные глаза, карие с прозеленью
Пин потом часто пытался припомнить их заново: "Вроде как заглянул в
бездонный колодезь, переполненный памятью несчетных веков и долгим,
медленным, спокойным раздумьем, а поверху искристый блеск, будто солнце
золотит густую листву или мелкую рябь глубокого озера. Ну вот как бы
сказать, точно земля проросла древесным порожденьем и оно до поры дремало
или мыслило сверху донизу, не упуская из виду ни корешочка, ни лепестка, и
вдруг пробудилось и осматривает тебя так же тихо и неспешно, как издревле
растило самого себя"
- Хррум, хуум, - прогудел голос, густой и низкий, словно контрабас. -
Чудные, чудные дела! Торопиться не будем, спешка нам ни к чему. Но если бы я
вас увидел прежде, чем услышал, - а голосочки у вас ничего, милые голосочки,
что-то мне даже как будто напоминают из незапамятных времен, - я бы вас
попросту раздавил, подумал бы, что вы из мелких орков, а уж потом бы,
наверно, огорчался. Да-а, чудные, чудные вы малыши. Прямо скажу,
корни-веточки, очень вы чудные.
По-прежнему изумленный Пин бояться вдруг перестал. Любопытно было
глядеть в эти глаза, но вовсе не страшно.
- А можно спросить, - сказал он, - а кто ты такой и как тебя зовут?
Глубокие глаза словно заволокло, они проблеснули хитроватой искринкой.
- Хррум, ну и ну, - пробасил голос, - так тебе сразу и скажи, кто я.
Ладно уж, я - онт, так меня называют. Так вот и называют - онт. По-вашему
если говорить, то даже не онт, а Главный Онт. У одних мое имя - Фангорн, у
других - Древень. Пусть будет Древень.
- Онт? - удивился Мерри. - А что это значит? Сам ты как себя называешь?
Как твое настоящее имя?
- У-у-у, ишь вы чего захотели! - насмешливо прогудел Древень. - Много
знать будете - скоро состаритесь. Нет уж, с этим не надо спешить. И погодите
спрашивать - спрашиваю-то я. Вы ко мне забрели, не я к вам. Вы кто такие?
Прямо сказать, ума не приложу, не упомню вас в том древнем перечне, который
заучил наизусть молодым. Но это было давным-давно, может статься, с тех пор
и новый перечень составили. Погодите-ка! Погодите! Как бишь там, а?

Слух преклони к изначальному
Перечню Сущих!
Прежде поименуем четыре свободных народа:
Эльфы, дети эфира,
встречали зарю мирозданья;
Горные гномы затем очнулись
в гранитных пещерах;
Онты-опекуны явились к древесным отарам;
Люди, лошадники смелые,
смертный удел обрели.

Хм, хм, хм-м-м...

Бобр - бодрый строитель,
баран быстроног и брыклив,
Вепрь - свирепый воитель,
медведь - сластена-мохнач,
Волк вечно с голоду воет,
заяц-затейник пуглив...

Хм, хм-м-м...

Орлы - обитатели высей,
буйволы бродят в лугах,
Ворон - ведун чернокрылый,
олень осенен венцом,
Лебедь, как лилия, бел, и,
как лед, холоден змей...

Н-да, хм-хм, хм-хм-хм, как же там дальше? Тамтарарам-татам и
татам-тарарам-там-там. Не важно, как дальше, вас все равно там нет, хотя
список и длинный.
- Вот так и всегда нас выбрасывали из списков и выкидывали из древних
легенд, - пожаловался Мерри. - А мы ведь не первый день живем на белом
свете. Мы - хоббиты.
- Да просто надо вставить! - предложил Пин. - Хоббит хоть невелик, но
хозяин хорошей норы - ну, в этом роде. Рядом с первой четверкой, возле
людей, Громадин то есть, - и дело с концом.
- Хм! А что, неплохо придумано, совсем неплохо! - одобрил Древень. -
Пожалуй, так и будем соображать. Вы, значит, в норках живете? Хорошее,
хорошее дело. М-да, а кто же это вас называет хоббитами? Звучит, знаете ли,
не по-эльфийски, а все старинные имена придумали эльфы: с них и началось
такое обыкновение.
- Никто нас хоббитами не называет, мы сами так себя зовем, - сказал
Пин.
- У-гу-гу, а-га-га! Ну и ну! Вот заторопились! Вы себя сами так
называете? Ну и держали бы это про себя, а то что же - вот так бряк первому
встречному. Эдак вы невзначай и свои имена назовете.
- А чего тут скрывать? - засмеялся Мерри. - Если уж на то пошло, так
меня зовут Брендизайк, Мериадок Брендизайк, хотя вообще-то называют меня
просто Мерри.
- А я - Крол, Перегрин Крол, и зовут меня Пин, короче уж просто некуда.
- Эге-ге, да вы и впрямь, как я погляжу, сущие торопыги, - заметил
Древень. - Что вы мне доверяете, за это спасибо, но вы бы лучше
поосторожнее. Разные, знаете, бывают онты, а вернее сказать, онты онтам
рознь, со всеми всякое бывает, иные, может, вовсе и не онты, хотя, по правде
сказать, похожи, да, очень похожи. Я буду, если позволите, звать вас Мерри и
Пин - хорошие имена. Но свое-то имя я пока что вам не скажу - до поры до
времени незачем. - И зеленый проблеск насмешки или всеведения мелькнул в его
глазах. - Начать с того, что и говорить-то долговато: имя мое росло с каждым
днем, а я прожил многие тысячи лет, и длинный получился бы рассказ. На моем
языке, по-вашему, ну, скажем, древнеонтском, подлинные имена рассказывают
долго-долго. Очень хороший, прекрасный язык, однако разговаривать на нем
трудно, и долго надобно разговаривать, если стоит поговорить и послушать.
Ну а если нет, - тут его глаза блеснули здешним блеском и как бы
немножко сузились, проницая, - тогда скажите по-вашему, что у вас нынче
творится? И вы тут при чем? Мне отсюда кое-что и видно, и слышно (бывает, и
унюхаешь тоже) - ну, отсюда, с этой, как ее, с этой, прямо скажу,
а-лалла-лалларумба-каманда-линд-ор-буруме. Уж не взыщите: это малая часть
нашего названья, а я позабыл, как ее называют на других языках, - словом,
где мы сейчас, где я стою погожими утрами, думаю, как греет солнце, как
растет трава вокруг леса, про лошадей думаю, про облака и про то, как
происходит жизнь. Ну так как же? При чем тут Гэндальф? Или эти - бурарум, -
точно лопнула контрабасная струна, - эти орки, что ли, и молодой Саруман в
Изенгарде? Новости я люблю. Только без всякой спешки.
- Большие дела творятся, - сказал Мерри. - И как ни крути, а долгонько
придется нам тебе о них докладывать. Ты вот нас просишь не спешить - так
что, может, и вправду спешить не будем? Не сочти за грубость, только надо бы
тебя сперва спросить, как думаешь с нами обойтись, на чьей ты вообще-то
стороне? Ты что, знаешь Гэндальфа?
- А как же, знаю, конечно. Вот это маг так маг - один, который
по-настоящему о деревьях заботится. А вы его тоже знаете?
- Очень даже знали, - печально выговорил Пин. - Он и друг наш был, и
вожатый.
- Тогда отвечу и на другие ваши вопросы, - сказал Древень. -
"Обходиться" я с вами никак не собираюсь: обижать вас, что ли? Нет, зачем
же? Может, у нас вместе с вами что-нибудь да получится. А насчет "сторон",
простите, даже и в толк не возьму. У меня своя, ничья сторона: хорошо, коли
нам с вами окажется по дороге. Да, а про Гэндальфа вы почему так говорили,
будто его уж и в живых нет?
- Нет его в живых, - угрюмо сказал Пин. - Вроде бы и надо жить дальше,
а Гэндальфа с нами уж нет.
- Ого-го, ничего себе, - сказал Древень. - Хум, хм, вот тебе и на. - Он
примолк и поглядел на хоббитов. - Н-да, ну извините, не знаю, что и сказать.
Дела, дела!
- Захочешь подробнее, мы тебе и подробнее расскажем, - пообещал Мерри.
- Только это много времени займет. Ты опусти-ка нас на землю, а? Посидим,
погреемся на солнышке, пока оно не спряталось. Устал, поди, держать-то нас.
- Хм, устал, говоришь? Нет, я не устал. Со мной такого почти что не
бывает. И сидеть я не охотник. Я, как бы сказать, сгибаться не люблю. Но
солнце и вправду норовит спрятаться. Давайте-ка уйдем с этой - как вы ее
называете?
- С горы, что ли? - предположил Пин.
- С уступа, с лестницы? - не отстал Мерри. Древень медленно и задумчиво
взвесил предложенные слова.
- Ну да, с горы. Вот-вот. Слово-то какое коротенькое, а она ведь здесь
стоит спокон веков. Ну ладно, ежели вам так понятней. Тогда пошли, уйдем
отсюда.
- Куда уйдем-то? - спросил Мерри.
- Ко мне домой, домов у меня хватает, - отвечал Древень.
- А далеко это?
- Вот уж не знаю. По-вашему, может, и далеко. А какая разница?
- Видишь ли, мы ведь чуть не нагишом остались, - извинился Мерри. - Еды
и той почти что нет.
- А! Хм! Ну, это пустяки, - сказал Древень. - Я вас так накормлю-напою,
что вам только расти да зеленеть. А если наши пути разойдутся, я вас
доставлю куда захотите, на любую свою окраину. Пошли, пошли!
Бережно и плотно примостив хоббитов на предплечьях, Древень переступил
огромными ногами и оказался у края уступа. Пальцы ног его впивались в камень
точно корни. Осторожно и чинно прошел он по ступеням и углубился в лес.
Широкими, ровными шагами шествовал он напрямик сквозь чащу, не
отдаляясь от реки, все выше по лесистому склону. Из деревьев многие словно
дремали, не замечая его: ступай, мол, своей дорогой; но были и такие, что с
радостным трепетом вздымали перед ним ветви. Он шел и разговаривал сам с
собой, и долгий мелодичный поток странных звуков струился и струился мимо
ушей.
Хоббиты помалкивали. Им почему-то казалось, что пока все более или
менее в порядке и надо поразмыслить, прикинуть на будущее. Пин наконец
решился и заговорил.
- Древень, а Древень, - сказал он, - можно немного поспрашивать? Вот
почему Селербэрн не велел к тебе в Лес соваться? Он сказал нам: мол,
берегитесь, а то мало ли.
- Н-да-а, вот что он вам сказал? - прогудел Древень. - Ну и я бы вам то
же самое сказал, иди вы от нас обратно. Да, сказал бы я, вы поменьше
плутайте, а главное - держитесь подальше от кущей Лаурелиндоренана! Так его
встарь называли эльфы; нынче-то называют короче, Кветлориэн нынче они его
называют. Так-то вот: звался Золотозвончатой Долиной, а теперь всего лишь
Дремоцвет, если примерно по-вашему. И недаром, должно быть: ихнему бы краю
цвести да разрастаться, а он, гляди-ка, чахнет, он все меньше и меньше. Ну,
словом, неверные те места, и не след туда забредать, вовсе даже незачем, ни
вам, ни кому другому. Вы оттуда выбрались, а зачем туда забрались, пока не
знаю, и такого что-то ни с кем, сколько помню, не бывало. Да, неверный край.
Наши места тоже, конечно, хороши. Худые здесь случались дела со
странниками, ох, худые, иначе не скажешь. М-да, от нас не выберешься:
Лаурелиндоренан линдолорендор малинорнелион орнемалин, - как бы нехотя
произнес он. - За Кветлориэном они, похоже, уж и света белого не видят.
Селербэрн застрял в своей юности, а с тех пор что у нас, что вообще за
опушками Златолесья много чего переменилось. Но все же верно, что
Таурелиломеа-тумбалеморна Тумбалетауреа Ломеанор, это да, это как и прежде.
Да-да, многое переменилось, однако же это по-прежнему, хоть и не везде.
- Ты это о чем? - спросил его Пин. - Что не везде?
- Деревья с онтами, онты и деревья, - ответствовал Древень. - Сам-то я
не очень понимаю, что происходит, и не смогу, наверно, толком объяснить.
Однако попробую. Вот некоторые из нас как были онты, так и есть и живут
по-положенному, а другие призаснули, вроде бы одеревенели, что ли. Деревья -
наоборот, они все больше деревья как деревья, а некоторые, и очень таких
многовато, пробуждаются. Иные даже и совсем пробудились: из этих кое-какие
ни дать ни взять онты, хотя куда им до онтов. Да, дела, что ни говори.
Вот тебе дерево: растет-зеленеет как ни в чем не бывало, а
сердцевина-то у него гнилая. Древесина - нет, древесина добротная, я не о
том. Да взять те же древние ивы у нижнего тока Онтавы: их уж нет теперь,
только в моей памяти навечно остались. Совсем они прогнили изнутри,
держались еле-еле, а были тихие и простые, мягкие и легкие, что твой