Страница:
[62].
Правда, после того, как были закрыты его журналы «Трутень» и «Живописец», наполненные политическим ядом и осмеливавшиеся в подтексте порицать «просвещенное монархическое правление», издатель сбавил тон. Теперь он нападал в основном на галломанов. Но и в «Кошельке» его статьи о нравах светского общества, возбуждали серьезное недовольство в придворных кругах.
В принципе, недовольство Двора императрицу мало волновало, тем более, что Новиков ратовал за возврат к добродетельной старине, к нравственной высоте старорусских начал. А такие мотивы были не чужды и Екатерине. Кто, как не она выступала против мздоимства и злоупотреблений? Разве она когда-нибудь была против чистоты нравов и «великости духа предков, украшенных простотою»? Конечно, она знала, что ее втихомолку осуждают за любострастие. Но не даром же говорится: «что дозволено Юпитеру, то не дозволенно быку»...
Впрочем, если быть честной, ее раздражение имело иную причину. И она не призналась бы в ней даже самой себе. Дело в том, что Екатерина сама занималась сочинительством. Мало того, что она, заполняла листки своего журнальчика нравоучительными статейками, государыня сочиняла пиесы, сочиненья драматические, больше характера сатирического. И, как всякий автор, к чужому успеху относилась весьма ревниво. Но тут нужны некоторые пояснения.
В 1769 году она велела своему секретарю Григорию Васильевичу Козинскому, взяв за основу английский журнал «Spectator» – «Зритель», приступить к изданию русского сатирического журнала. Родилась четырехстраничная «Всякая всячина», взявшая за принцип «не целить на особ, а единственно на пороки. И при этом стараться своим примером не оскорблять человечество». Главным журналистом была, естественно, она сама, не раскрывая своего авторства. Впрочем, это очень скоро стало «секретом Полишинеля». Журнальчик получился забавным, вполне безобидным и, по мере узнавания руки сочинителя, вызывал верноподданнический восторг. Но в том же году появился новиковский «Трутень», с острыми статьями, касающимися вопросов, по-настоящему волнующими общество... Кроме того, как бы, не подозревая участия императрицы во «Всякой всячине», «Трутень» порою позволял себе чувствительно жалить, полемизируя с «умеренной снисходительностью к слабостям»... Борьба была неравной и ядовитое насекомое, вынуждено было сложить крылья.
Еще более острым оказался «Живописец», просуществовавший менее года. И вот – «Кошелек», куда более умеренный, скромный. Но и в нем порой намекалось, что во «"Всякой всячине" изображается скорее „слабость собственного разума“, нежели истинные причины общественных недостатков. Отсюда и раздражение, нараставшее с каждым новым выпуском „Кошелька“. Бывало, что, встречая на страницах журнала завуалированные порицания своих деяний, государыня даже плакала, повторяя: „Ну что я им сделала? За что они меня ненавидят?“... Нет, нет, она, конечно, не завидовала таланту Новикова. И внимательно просматривала все его статьи... Кончилось это для Николая Ивановича, как известно, весьма прискорбно...
Глава седьмая
В Петербурге Густав III развил бурную деятельность. Политические консультации чередовались с деловыми визитами и праздниками. Он побывал в Академии художеств, в Ораниенбауме у наследника, посетил Александро-Невскую лавру, Шляхетный кадетский корпус... Почти месяц гостил швед в столице России и отбыл совершенно очарованный ее повелительницей [63].
Надо сказать, что в это время в Россию приезжало довольно много именитых гостей. Одни – из любопытства, из желания посмотреть на несравненную «Екатерину Великую». Другие, ослепленные блеском и европейскими тратами незаработанных денег русскими вельможами, надеялись поправить свои дела... Разные причины вели стопы иноземцев к топким берегам свинцовых невских вод.
Так в один из дней у петербургских причалов ошвартовалась роскошная яхта герцогини Кингстон. Богатая английская аристократка довольно долгое время вела переговоры с русским посланником в Лондоне, выразив желание презентовать русской императрице для ее Эрмитажа ряд картин из своей галереи. Живописное собрание герцога Кингстона было известно и славилось по всей Европе. Но старый герцог умер... Екатерина с осторожностью отнеслась к предложению, переданному по дипломатическим каналам. Но, когда леди Кингстон заявила, что количество и выбор полотен она предоставляет самой императрице, сердце государыни не выдержало – «Божий дар грешно топтать». Она передала свое согласие и предложила герцогине посетить Санкт-Петербург.
Принимая в салоне яхты посетителей, англичанка взахлеб говорила, что предприняла свое путешествие исключительно, чтобы взглянуть на «великую Семирамиду Севера». После таких слов императрице не оставалось ничего иного, как пригласить ее на большой выход.
Боже, правый! Стоило посмотреть на даму, появившуюся при Дворе в назначенный день. Уж на что наши вельможи привыкли к роскоши. Но когда леди Кингстон появилась в зале в герцогской короне, осыпанной бриллиантами, многие ахнули...
Приезжая аристократка пользовалась огромным успехом в русской столице. Приглашения следовали одно за другим. Кому не лестно видеть на своем балу особу? близкую к королевскому дому? Польщенная любезным приемом, ее светлость (многие говорили о ней, как о ее высочестве), как-то намекнула, что готова вообще покинуть туманные берега Альбиона и переселиться на не менее туманные, но согретые теплом человеческих сердец, берега Финского залива. Для окончательного решения ей хотелось бы получить титул статс-дамы Двора Ее императорского величества... Чтобы эта просьба была более весомой, она, по совету людей, наполнивших ее переднюю, купила в Эстляндии имение, которое назвала Чедлейскими мызами.
Екатерина призвала Анну Протасову и поручила ей навести более подробные справки о герцогине. Однако на этот раз фрейлине не повезло. Никто из ее прежних осведомщиков ничего определенного сообщить не смог. Были туманные намеки на какие-то судебные разбирательства в Лондоне. Но все это, как говорится, то ли у нее украли, то ли она... Анна доложила о неудаче, и Екатерина задумалась. Что-то мешало ей в отношениях с льстивой английской герцогиней, чувствовалась в ней какая-то фальшь...
– Пожалуй, что вы прав есть, мой королефф, – сказала она после длительных раздумий, – правы, правы. Конечно, каждый Двор славен свои вельможи. И чем больше среди них знатные люди, тем больше авторитет у Двор. Но и никто так не уронить значение, как слючайный человек, попавший ко Двору. Лучше не торопиться... Передавайте герцогин, что у нас нет в обычай давать титул статс-дама иностранкам. Только осторожно, не надо обидеть. Вы видели, какие превосходные картины она привезла с собой?..
Леди Кингстон отказом императрицы была обескуражена. Доброжелатели намекнули, что вот ежели бы она вышла замуж за кого-либо из русских вельмож... Но и сердечные дела не получились у нее в русской столице. Сухопарая англичанка на возрасте не смогла найти себе подходящего друга сердца, хотя и предпринимала к тому немало усилий. Говорили, правда, что, предложив управителю Потемкина полковнику Михаилу Гарновскому быть ее поверенным в делах, герцогиня утешилась. Но сей шляхтич не являлся той конечной целью, в каковую она метила. Посему, после вежливого абшида, получив прощальную милостивую аудиенцию, герцогиня взошла на борт своей яхты и отбыла во Францию навсегда.
К этому времени пришла в упадок Санкт-Петербургская императорская академия наук. После не слишком-то рачительного управления графа Владимира Григорьевича Орлова по его протекции на должность директора был назначен Сергей Герасимович Домашнев. Некогда он учился в Московском университете, затем служил в Измайловском полку и во время турецкой войны командовал албанскими войсками. Годы его правления академией ничем, кроме яростных гонений на букву «ъ», описанных в ядовитом акафисте, не прославились. Зато злоупотребления и полнейший беспорядок в делах вынудил господ профессоров подать рапорт в Сенат. Вот тогда-то государыня и подумала: «А почему бы не назначить на пост директора злополучной Академии княгиню Дашкову?». Она велела фрейлине Протасовой постараться добиться расположения княгини и вызнать, как она отнесется к такому предложению.
Задание было трудным. Во-первых, положение Анны при Дворе и ее слава « d?gustatrice», вряд ли могли способствовать сближению с княгиней, которая после смерти мужа вела едва ли не монашеский образ жизни. Но недаром Анна столько времени прожила при Дворе. За две недели она собрала все сведения, все сплетни о княгине, узнала и тайну давней размолвки между бывшими подругами, когда Екатерина Романовна пыталась присвоить себе главную роль в перевороте и открыто считала, что троном Екатерина II обязана именно ей. Рассказали Анне и о дурном характере княгини, об отсутствии по этой причине у нее друзей, и о страстной привязанности к детям – к сыну и дочери, которые платят матери полным пренебрежением. Скоро фрейлина смогла составить себе полный портрет Екатерины Романовны, одинокой и несчастливой женщины, ведущей чрезвычайно скучную жизнь...
И тогда, будучи представлена княгине, Анна проявила такой интерес к ее впечатлениям от путешествия по Европе, что сумела растопить лед недоверия. Она даже получила приглашение навестить Дашкову и воспользовалась им...
Обе женщины много говорили о загранице. Анну действительно интересовали живые впечатления княгини. А той более некому было особенно-то и рассказывать. Кстати, Екатерина Романовна поведала Анне довольно много интересных подробностей о герцогине Кингстон, о которой все никак не утихали разговоры при Дворе. Рассказ княгини оказался полным неожиданностей и довольно забавным для характеристики английской аристократки.
Через несколько лет она вышла замуж за королевского капитана по имени Гарвей, бывшего младшим братом графа Бристоля. Обвенчались тайно, понеже родители были против. Их брак с ее стороны был заключен без любви, и жизнь тайных супругов скоро превратилась в сущий ад. В результате они расстались. И мисс Элизабет Чедлей, она так и не приняла имени мужа, с разрешения принцессы Уэльской, отправилась путешествовать. В Дрездене ей оказывал чрезвычайное внимание курфюрст Саксонии и польский король Август Третий. В Берлине какое-то время ею был увлечен король Фридрих. Однако недостаток в средствах заставил ее вернуться в Англию.
Здесь она, несмотря на противодействия супруга, не желавшего давать ей свободы, уничтожила церковные записи о своем браке и вышла вторично замуж за старого герцога Кингстона, потерявшего голову при встрече с юной aventuri?re<Авантюристки ( франц.).>. Старик, как и полагалось, вскоре умер, оставив по завещанию все свое громадное состояние молодой вдове.
Вы сами понимаете, мой друг, что родственники герцога не могли допустить такой несправедливости и возбудили процесс. При этом Элизабет Чедлей обвинялась сразу по двум статьям – во-первых, за двоемужество и во-вторых, был возбужден спор по поводу действительности духовного завещания, поскольку она вышла второй раз замуж при жизни первого мужа. Ежели ее признали бы виновною, то по старинному закону за двоемужество ей грозило бы зело тяжкое наказание. В случае снисхождения – публичное клеймение палачом, в тяжком же разе – смертная казнь. Однако аглинский суд – поистине улиссово измышление. Наша героиня нашла таких стряпчих, кои не токмо добились оправдательного приговора, но и сумели все состояние герцога Кингстона оставить при ней. Вот что такое герцогиня Кингстон, ma ch?rie.
– Но ваше сиятельство сказывать изволили, дескать, герцогини Кингстон не существует?
– В этом все дело. Суд постановил, считать второе замужество сей особы незаконным. Однако, понеже в завещании была указана не герцогиня Кингстон, а девица Элизабет Чедлей, завещание старого герцога посчиталось имеющим законную силу. Конечно, свет отвернулся от такой авантюристки . Вот тогда-то она и решила проникнуть к русскому Двору.
– Но как же так, зачем не знали мы сего ранее.
– Ах, моя дорогая. Я ведь писала ее величеству, без особых подробностей, конечно, советовала быть осторожнее.
– Я этого не знала.
– Не думаю, чтобы вы знали все, ma ch?rie. У государыни, наверняка, есть тайны даже от вас...
Анна поняла язвительность намека, но промолчала. Во время одной из встреч она ненавязчиво поведала княгине об идее императрицы по поводу предполагаемого назначения. Вздорный характер Екатерины Романовны тут же проявился, подвигнув ее прежде всего отказаться. Она написала резкое письмо государыне и к полуночи велела заложить карету, чтобы ехать к Потемкину, который на короткое время вернулся в Петербург и жил у себя дома. Именно он должен был из рук в руки передать ее отказ Екатерине.
Светлейший уже был в постели, но княгиню Дашкову не принять не мог. Он прочитал письмо и, не глядя на автора, изорвал листок и бросил на пол. Княгиня вспыхнула. Григорий Александрович поднял руки и сказал:
– Тут на столе есть перо, есть чернила и бумага. Садитесь, пишите, пожалуй, снова. Только все это вздор и бабьи страсти. Вы умная женщина, зачем отказываетесь? Императрица и в мыслях не имела вас обидеть. Пребывая в должности, вы будете часто видеться с нею и, возможно, сумеете что-то наладить... По правде сказать, она умирает со скуки, столько дураков ее окружают.
Трудно сказать, что ее убедило. Осторожная ли настойчивость фрейлины, к которой она успела привязаться, мудрое ли суждение Потемкина... Но через несколько дней Екатерина Романовна все-таки отправилась в Сенат присягать на новую должность.
Однако в столице картина была не менее угрожающая. Сильные порывы ветра с моря подняли воду в Неве. В ночь с девятого на десятое уровень воды поднялся на десять футов. Почти все низменные части города оказались залитыми. Современники писали: «От сего наводнения освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города; в частях же, покрытых водою, оно и в маловременном своем продолжении причинило весьма великий вред. Суда были занесены на берег. Небольшой купеческий корабль переплыл мимо Зимнего дворца, через каменную набережную; любский корабль, нагруженный яблоками, занесен был ветром на десять сажень от берега в лес, находящийся на Васильевском острову, в коем большая часть наилучших и наивеличайших дерев от сея бури пропала. По всем почти улицам, даже по Невской перспективе, ездили на маленьких шлюпках».
Убытки были чрезвычайными. Множество народу потонуло. В дальнейшем решено было на случай наводнения подавать упреждающие сигналы, и уже 21 сентября вышел указ: «Когда в Коломнах и на оконечности Васильевского острова вода начнет выходить из берегов, то дан будет сигнал для Коломны из Подзорного дома, а для Васильевского острова с Галерной гавани тремя выстрелами из пушек; и в обеих сих местах поднят будет на шпицах красный флаг, а ночью по три фонаря. Для жителей в Коломнах учрежден пост у Калинкина моста, от которого по третьей пушке пойдет барабанщик от Аларчина моста и обойдет Коломну, стуча в барабан. Тоже будет сделано и в Галерной гавани, от стоящей близ оной гауптвахты, от которой барабанщик по слободе будет ходить и бить в барабан».
12 декабря в девять и три четверти утра великая княгиня Мария Федоровна благополучно разрешилась от бремени сыном. И 20 декабря состоялось торжественное крещение младенца, которому, по желанию Ея Императорского величества, было дано имя Александра. Восприемниками были заочно император римский Иосиф II и король прусский Фридрих II Великий. После чего пошла череда праздников. «До поста осталось всего каких-то две недели, – писала Екатерина своему постоянному корреспонденту Фридриху Гримму [64], – а у нас еще предстоят одиннадцать маскарадов, не считая обедов и ужинов, на которые я приглашена. Опасаясь умереть, я заказала вчера свою эпитафию».
По случаю рождения первенца-внука государыня подарила его родителям большое имение, верстах в пяти от Царского Села. Большая часть земли была там покрыта лесом, пересекаемым речкой Славянкой, которая так разливалась вёснами, что образовывала сплошные топи. Имелись и две деревеньки, населенные сотней с небольшим душ обоего пола. Незавидное место. Тем не менее подарок пришелся всем по душе. Императрица была довольна тем, что отдалила сына от большого Двора. Наследник мечтал о свободе для собственных военных упражнений. А Мария Федоровна вообще питала особенную склонность к занятиям сельским хозяйством. И, несмотря на то, что денег на постройки императрица давала крайне мало, постепенно на месте старых шведских укреплений выросла дача Мариенталь, оградою которой послужили заросшие шведские оборонительные валы. Появился и увеселительный домик – Паульлюст. С этих небольших построек и начался знаменитый дворцовый Павловский комплекс.
Вечером, после всеобщего «исхода», фрейлина с удовольствием расположилась у камина в своих покоях. Велела девке, заменявшей Дуняшу, сготовить чаю... Но человек предполагает, а Господь располагает. Покойный вечер не удался. Только она успела разложить карты пасьянса, в прихожей за дверью раздались голоса. «Господи, прости, – подумала она, поднимаясь, – кого принесло на ночь глядя?» И в этот момент дверь распахнулась и на пороге предстал ее пропавший камердинер Петр. Но, Боже правый, в каком он был виде... Шуба разодрана, глаз подбит, лицо в запекшейся крови, волоса растрепаны. Едва вошел, комната наполнилась запахом перегара, а Петр повалился в ноги.
– Барыня-матушка, ваше высокоблагородие! Не велите казнить. Без вины виноватый.
Анна отступила:
– Что случилось Петр Тимофеевич? Почему в таком образе? Кто тебя?..
– Виноват, ваше высокоблагородие, как есть виноват...
И далее Петр рассказал, как объезжали они имения его сиятельства, выведывали, не знает ли, не видел ли кто красавицу-цыганку. И как под Можайском в кабаке, один мужик рассказал, что де видел ее в недалеком отседова, в имении его светлости князя Потемкина... Как приехали они с Дуняшей в то село, остановились у старосты...
– Одного вина, матушка, сколь выпить пришлося, пока вызнали про все. Я, конечно дело, купцом сказывался, от князей де Телятьевых промышляю, желаю товару по селам возить...
Далее получалось, что, пока Петр бражничал, Дуняша нашла пути встретиться с Баженой и уговорила ту бежать. Решили – перед самыми Святками, пользуясь суматохой. Сперва Бажена боялась. Управляющий говорил, что его сиятельство пожалуют на праздники. Потом согласилась. Запрягли они кибитку, сказали, что де мол в Можайск думают, на базар поранее. И уехали.
Хватились их, не хватились, Петр не знал. Только до Москвы добрались без помех. Разве что волки несколько верст за кибиткой бежали, да Бажена плакала, все говорила – холодно ей. Ну, да лошади-то добрые. Вынесли. А там и печурку затопили...
От Москвы до Петера – шлях знакомый. Намедни прибыли со всем благополучием и остановились, как и наказывала Анна в доме дядюшки Alexis’a на Мойке. Дуняша желала тут же и во дворец бежать, доложить о приезде. Но он, бес видать попутал, отсоветовал. Дворня баню топила, а они уж сколь времени не мывши. После баньки чарочку, другую приняли... Сколько просидели, Петр не знал, только услышал вдруг крик девки-цыганки и Дуняши. Выскочил с мужиками во двор, глядь, а там ворота настежь и кони в карету впряжены, а гайдуки девок тащат... Кинулись отбивать с кем за столом сидел, да куда там, хмельные. А те-то ну здоровы: намяли бока, спасибо в живе оставили. Когда в себя пришел, их и след простыл: ни девушки-цыганки, ни Дуняши...
– Тогда сюды и побег... Виноват, ваше высокоблагородие, не уберег... – закончил он сбивчивый свой рассказ.
– Ладно, Петр Тимофеевич, чего слезы-то лить попусту. Чьи были гайдуки, не признал ли?
– Одного, двух, вроде бы признал.
– Ну?..
– Да-к его, матушка, Анна Степановна, светлейшего князя люди.
– Так я и думала. А куды повезли не вызнал, далеко ли?
– Думаю, в карете-то по этакому морозу далеко не ускачешь. Не в кибитке. Но и во дворец к его сиятельству, вряд ли повезут. Ушей да глаз, что тама, что тута...
– А на тебя, Петр Тимофеевич, кто донес?
– Покамест ума не приложу, истинный Христос.
– Ну, то дело терпит, узнаем. В дядюшкиной дворне не един доносчик. А вот куды повезли?..
– Матушка, Анна Степановна, не кручиньтесь, вызнаю я. Я за Дуняшей скрозь землю пройду, вы не сумлевайтесь...
Анна некоторое время сидела молча, глядела на истерзанного мужика и не видела его. Мысли обгоняли одна другую. «К кому обратиться? Что сказать государыне?»
– Вот что, Петр Тимофеевич, ты постарайся поразузнай сам по себе. Я тоже кой-кого поспрошаю. А через пару деньков приходи, поглядим, кто чего полезного узнал. К тому времени, авось чего и надумаем...
На том и расстались. Полночи проворочалась с боку на бок статс-фрейлина в своей одинокой постели, но ничего не придумала. Наконец здоровый организм взял свое и она уснула.
Правда, после того, как были закрыты его журналы «Трутень» и «Живописец», наполненные политическим ядом и осмеливавшиеся в подтексте порицать «просвещенное монархическое правление», издатель сбавил тон. Теперь он нападал в основном на галломанов. Но и в «Кошельке» его статьи о нравах светского общества, возбуждали серьезное недовольство в придворных кругах.
В принципе, недовольство Двора императрицу мало волновало, тем более, что Новиков ратовал за возврат к добродетельной старине, к нравственной высоте старорусских начал. А такие мотивы были не чужды и Екатерине. Кто, как не она выступала против мздоимства и злоупотреблений? Разве она когда-нибудь была против чистоты нравов и «великости духа предков, украшенных простотою»? Конечно, она знала, что ее втихомолку осуждают за любострастие. Но не даром же говорится: «что дозволено Юпитеру, то не дозволенно быку»...
Впрочем, если быть честной, ее раздражение имело иную причину. И она не призналась бы в ней даже самой себе. Дело в том, что Екатерина сама занималась сочинительством. Мало того, что она, заполняла листки своего журнальчика нравоучительными статейками, государыня сочиняла пиесы, сочиненья драматические, больше характера сатирического. И, как всякий автор, к чужому успеху относилась весьма ревниво. Но тут нужны некоторые пояснения.
В 1769 году она велела своему секретарю Григорию Васильевичу Козинскому, взяв за основу английский журнал «Spectator» – «Зритель», приступить к изданию русского сатирического журнала. Родилась четырехстраничная «Всякая всячина», взявшая за принцип «не целить на особ, а единственно на пороки. И при этом стараться своим примером не оскорблять человечество». Главным журналистом была, естественно, она сама, не раскрывая своего авторства. Впрочем, это очень скоро стало «секретом Полишинеля». Журнальчик получился забавным, вполне безобидным и, по мере узнавания руки сочинителя, вызывал верноподданнический восторг. Но в том же году появился новиковский «Трутень», с острыми статьями, касающимися вопросов, по-настоящему волнующими общество... Кроме того, как бы, не подозревая участия императрицы во «Всякой всячине», «Трутень» порою позволял себе чувствительно жалить, полемизируя с «умеренной снисходительностью к слабостям»... Борьба была неравной и ядовитое насекомое, вынуждено было сложить крылья.
Еще более острым оказался «Живописец», просуществовавший менее года. И вот – «Кошелек», куда более умеренный, скромный. Но и в нем порой намекалось, что во «"Всякой всячине" изображается скорее „слабость собственного разума“, нежели истинные причины общественных недостатков. Отсюда и раздражение, нараставшее с каждым новым выпуском „Кошелька“. Бывало, что, встречая на страницах журнала завуалированные порицания своих деяний, государыня даже плакала, повторяя: „Ну что я им сделала? За что они меня ненавидят?“... Нет, нет, она, конечно, не завидовала таланту Новикова. И внимательно просматривала все его статьи... Кончилось это для Николая Ивановича, как известно, весьма прискорбно...
Глава седьмая
1
В июне приехал в Петербург тридцатилетний шведский король Густав III. Молодой честолюбец, воспитанный матерью, поклонницей французской политики, он вступил на трон в смутное и тревожное время. Шведское дворянство было полно желания ограничить королевскую власть. Однако Густав нашел себе сторонников и 19 августа 1772 года произвел государственный переворот. В результате он стал абсолютным монархом. Первые годы его правления были поистине благодетельны для Швеции. Король преобразовал суды, искоренив взяточничество, навел порядок в армии и отменил пытки. Печать была объявлена свободной. Благодаря смелому займу у Голландии, вложенному в национальное хозяйство, ожило производство и расцвела пышным цветом торговля. Правда, наряду с этим, значительная часть реформ производилась и чисто кабинетно, без внимания к подлинным нуждам народа и государства. По примеру возлюбленной Франции Густав основал Шведскую академию, в которой сам же первым и получил премию за произнесенную речь. Он окружил себя писателями и поэтами, желая доказать всему миру, что является просвещенным монархом. И вот – Россия. Зачем? Король прекрасно учитывал, что для подъема престижа и усиления страны, ему необходимо оградить шведскую Померанию, охваченную с трех сторон прусскими владениями Фридриха II. Кроме того очень хотелось отобрать у датчан Норвегию. Эти вопросы он и надеялся решить с помощью императрицы Екатерины II.В Петербурге Густав III развил бурную деятельность. Политические консультации чередовались с деловыми визитами и праздниками. Он побывал в Академии художеств, в Ораниенбауме у наследника, посетил Александро-Невскую лавру, Шляхетный кадетский корпус... Почти месяц гостил швед в столице России и отбыл совершенно очарованный ее повелительницей [63].
Надо сказать, что в это время в Россию приезжало довольно много именитых гостей. Одни – из любопытства, из желания посмотреть на несравненную «Екатерину Великую». Другие, ослепленные блеском и европейскими тратами незаработанных денег русскими вельможами, надеялись поправить свои дела... Разные причины вели стопы иноземцев к топким берегам свинцовых невских вод.
Так в один из дней у петербургских причалов ошвартовалась роскошная яхта герцогини Кингстон. Богатая английская аристократка довольно долгое время вела переговоры с русским посланником в Лондоне, выразив желание презентовать русской императрице для ее Эрмитажа ряд картин из своей галереи. Живописное собрание герцога Кингстона было известно и славилось по всей Европе. Но старый герцог умер... Екатерина с осторожностью отнеслась к предложению, переданному по дипломатическим каналам. Но, когда леди Кингстон заявила, что количество и выбор полотен она предоставляет самой императрице, сердце государыни не выдержало – «Божий дар грешно топтать». Она передала свое согласие и предложила герцогине посетить Санкт-Петербург.
Принимая в салоне яхты посетителей, англичанка взахлеб говорила, что предприняла свое путешествие исключительно, чтобы взглянуть на «великую Семирамиду Севера». После таких слов императрице не оставалось ничего иного, как пригласить ее на большой выход.
Боже, правый! Стоило посмотреть на даму, появившуюся при Дворе в назначенный день. Уж на что наши вельможи привыкли к роскоши. Но когда леди Кингстон появилась в зале в герцогской короне, осыпанной бриллиантами, многие ахнули...
Приезжая аристократка пользовалась огромным успехом в русской столице. Приглашения следовали одно за другим. Кому не лестно видеть на своем балу особу? близкую к королевскому дому? Польщенная любезным приемом, ее светлость (многие говорили о ней, как о ее высочестве), как-то намекнула, что готова вообще покинуть туманные берега Альбиона и переселиться на не менее туманные, но согретые теплом человеческих сердец, берега Финского залива. Для окончательного решения ей хотелось бы получить титул статс-дамы Двора Ее императорского величества... Чтобы эта просьба была более весомой, она, по совету людей, наполнивших ее переднюю, купила в Эстляндии имение, которое назвала Чедлейскими мызами.
Екатерина призвала Анну Протасову и поручила ей навести более подробные справки о герцогине. Однако на этот раз фрейлине не повезло. Никто из ее прежних осведомщиков ничего определенного сообщить не смог. Были туманные намеки на какие-то судебные разбирательства в Лондоне. Но все это, как говорится, то ли у нее украли, то ли она... Анна доложила о неудаче, и Екатерина задумалась. Что-то мешало ей в отношениях с льстивой английской герцогиней, чувствовалась в ней какая-то фальшь...
– Пожалуй, что вы прав есть, мой королефф, – сказала она после длительных раздумий, – правы, правы. Конечно, каждый Двор славен свои вельможи. И чем больше среди них знатные люди, тем больше авторитет у Двор. Но и никто так не уронить значение, как слючайный человек, попавший ко Двору. Лучше не торопиться... Передавайте герцогин, что у нас нет в обычай давать титул статс-дама иностранкам. Только осторожно, не надо обидеть. Вы видели, какие превосходные картины она привезла с собой?..
Леди Кингстон отказом императрицы была обескуражена. Доброжелатели намекнули, что вот ежели бы она вышла замуж за кого-либо из русских вельмож... Но и сердечные дела не получились у нее в русской столице. Сухопарая англичанка на возрасте не смогла найти себе подходящего друга сердца, хотя и предпринимала к тому немало усилий. Говорили, правда, что, предложив управителю Потемкина полковнику Михаилу Гарновскому быть ее поверенным в делах, герцогиня утешилась. Но сей шляхтич не являлся той конечной целью, в каковую она метила. Посему, после вежливого абшида, получив прощальную милостивую аудиенцию, герцогиня взошла на борт своей яхты и отбыла во Францию навсегда.
2
В июле 1782 года в Петербург, после длительной поездки по европейским столицам, возвратилась княгиня Екатерина Романовна Дашкова. Целью ее путешествия считалась необходимость и желание княгини дать европейское образование любимому сыну. Согласимся с этой версией, несмотря на ее весьма приблизительный характер. Императрица была хорошо осведомлена о ее переездах. Обе женщины, несмотря на размолвку, продолжали переписываться. Княгиня хлопотала, чтобы сын был принят в русскую военную службу со всеми возможными льготами. Одновременно она посылала императрице проекты благотворительных учреждений, которые казались ей особенно примечательными. Порою императрица досадовала на нецелесообразные, как ей казалось, встречи бывшей подруги с разными лицами. Но по возвращении приняла ее вполне доброжелательно. Двадцать лет, прошедшие после переворота, успокоили страсти и погасили беспокойство, обуревавшие Екатерину в первые годы восшествия на престол. Шероховатости отношений за время разлуки тоже сгладились, резкость характера княгини пообкаталась. В голову же императрицы запала мысль приспособить Екатерину Романовну к делу.К этому времени пришла в упадок Санкт-Петербургская императорская академия наук. После не слишком-то рачительного управления графа Владимира Григорьевича Орлова по его протекции на должность директора был назначен Сергей Герасимович Домашнев. Некогда он учился в Московском университете, затем служил в Измайловском полку и во время турецкой войны командовал албанскими войсками. Годы его правления академией ничем, кроме яростных гонений на букву «ъ», описанных в ядовитом акафисте, не прославились. Зато злоупотребления и полнейший беспорядок в делах вынудил господ профессоров подать рапорт в Сенат. Вот тогда-то государыня и подумала: «А почему бы не назначить на пост директора злополучной Академии княгиню Дашкову?». Она велела фрейлине Протасовой постараться добиться расположения княгини и вызнать, как она отнесется к такому предложению.
Задание было трудным. Во-первых, положение Анны при Дворе и ее слава « d?gustatrice», вряд ли могли способствовать сближению с княгиней, которая после смерти мужа вела едва ли не монашеский образ жизни. Но недаром Анна столько времени прожила при Дворе. За две недели она собрала все сведения, все сплетни о княгине, узнала и тайну давней размолвки между бывшими подругами, когда Екатерина Романовна пыталась присвоить себе главную роль в перевороте и открыто считала, что троном Екатерина II обязана именно ей. Рассказали Анне и о дурном характере княгини, об отсутствии по этой причине у нее друзей, и о страстной привязанности к детям – к сыну и дочери, которые платят матери полным пренебрежением. Скоро фрейлина смогла составить себе полный портрет Екатерины Романовны, одинокой и несчастливой женщины, ведущей чрезвычайно скучную жизнь...
И тогда, будучи представлена княгине, Анна проявила такой интерес к ее впечатлениям от путешествия по Европе, что сумела растопить лед недоверия. Она даже получила приглашение навестить Дашкову и воспользовалась им...
Обе женщины много говорили о загранице. Анну действительно интересовали живые впечатления княгини. А той более некому было особенно-то и рассказывать. Кстати, Екатерина Романовна поведала Анне довольно много интересных подробностей о герцогине Кингстон, о которой все никак не утихали разговоры при Дворе. Рассказ княгини оказался полным неожиданностей и довольно забавным для характеристики английской аристократки.
3
Рассказ княгини Екатерины Романовны Дашковой
– Прежде всего, ma ch?rie, никакой герцогини Кингстон не существует. При Дворе принцессы Уэльской, матери его величества короля Георга II, была юная фрейлина мисс Элизабет Чедлей. Красивая, как все юные особы, но, в отличие от большинства английских девиц, умна и с пламенным темпераментом. Среди многочисленных поклонников она выбрала самого неудачного – молодого повесу герцога Гамильтона. А результат вам должен быть понятным. Воспользовавшись ее неопытностью, герцог обольстил девицу и, оставив все свои обещания и клятвы, покинул ее. Правда, нужно отдать должное его деликатности. Их связь не была афиширована. Английский Двор – не наша деревня. С этого начались тайны, окутавшие мисс Чедлей, как покрывалом.Через несколько лет она вышла замуж за королевского капитана по имени Гарвей, бывшего младшим братом графа Бристоля. Обвенчались тайно, понеже родители были против. Их брак с ее стороны был заключен без любви, и жизнь тайных супругов скоро превратилась в сущий ад. В результате они расстались. И мисс Элизабет Чедлей, она так и не приняла имени мужа, с разрешения принцессы Уэльской, отправилась путешествовать. В Дрездене ей оказывал чрезвычайное внимание курфюрст Саксонии и польский король Август Третий. В Берлине какое-то время ею был увлечен король Фридрих. Однако недостаток в средствах заставил ее вернуться в Англию.
Здесь она, несмотря на противодействия супруга, не желавшего давать ей свободы, уничтожила церковные записи о своем браке и вышла вторично замуж за старого герцога Кингстона, потерявшего голову при встрече с юной aventuri?re<Авантюристки ( франц.).>. Старик, как и полагалось, вскоре умер, оставив по завещанию все свое громадное состояние молодой вдове.
Вы сами понимаете, мой друг, что родственники герцога не могли допустить такой несправедливости и возбудили процесс. При этом Элизабет Чедлей обвинялась сразу по двум статьям – во-первых, за двоемужество и во-вторых, был возбужден спор по поводу действительности духовного завещания, поскольку она вышла второй раз замуж при жизни первого мужа. Ежели ее признали бы виновною, то по старинному закону за двоемужество ей грозило бы зело тяжкое наказание. В случае снисхождения – публичное клеймение палачом, в тяжком же разе – смертная казнь. Однако аглинский суд – поистине улиссово измышление. Наша героиня нашла таких стряпчих, кои не токмо добились оправдательного приговора, но и сумели все состояние герцога Кингстона оставить при ней. Вот что такое герцогиня Кингстон, ma ch?rie.
– Но ваше сиятельство сказывать изволили, дескать, герцогини Кингстон не существует?
– В этом все дело. Суд постановил, считать второе замужество сей особы незаконным. Однако, понеже в завещании была указана не герцогиня Кингстон, а девица Элизабет Чедлей, завещание старого герцога посчиталось имеющим законную силу. Конечно, свет отвернулся от такой авантюристки . Вот тогда-то она и решила проникнуть к русскому Двору.
– Но как же так, зачем не знали мы сего ранее.
– Ах, моя дорогая. Я ведь писала ее величеству, без особых подробностей, конечно, советовала быть осторожнее.
– Я этого не знала.
– Не думаю, чтобы вы знали все, ma ch?rie. У государыни, наверняка, есть тайны даже от вас...
Анна поняла язвительность намека, но промолчала. Во время одной из встреч она ненавязчиво поведала княгине об идее императрицы по поводу предполагаемого назначения. Вздорный характер Екатерины Романовны тут же проявился, подвигнув ее прежде всего отказаться. Она написала резкое письмо государыне и к полуночи велела заложить карету, чтобы ехать к Потемкину, который на короткое время вернулся в Петербург и жил у себя дома. Именно он должен был из рук в руки передать ее отказ Екатерине.
Светлейший уже был в постели, но княгиню Дашкову не принять не мог. Он прочитал письмо и, не глядя на автора, изорвал листок и бросил на пол. Княгиня вспыхнула. Григорий Александрович поднял руки и сказал:
– Тут на столе есть перо, есть чернила и бумага. Садитесь, пишите, пожалуй, снова. Только все это вздор и бабьи страсти. Вы умная женщина, зачем отказываетесь? Императрица и в мыслях не имела вас обидеть. Пребывая в должности, вы будете часто видеться с нею и, возможно, сумеете что-то наладить... По правде сказать, она умирает со скуки, столько дураков ее окружают.
Трудно сказать, что ее убедило. Осторожная ли настойчивость фрейлины, к которой она успела привязаться, мудрое ли суждение Потемкина... Но через несколько дней Екатерина Романовна все-таки отправилась в Сенат присягать на новую должность.
4
8 сентября ночью обрушилась на Царское Село небывалая буря. Жестокий юго-западный ветер ломал деревья в парке. В покоях императрицы оказались выбиты стекла. И Екатерина велела всем собираться, чтобы ехать в Петербург.Однако в столице картина была не менее угрожающая. Сильные порывы ветра с моря подняли воду в Неве. В ночь с девятого на десятое уровень воды поднялся на десять футов. Почти все низменные части города оказались залитыми. Современники писали: «От сего наводнения освобождены были токмо Литейная и Выборгская части города; в частях же, покрытых водою, оно и в маловременном своем продолжении причинило весьма великий вред. Суда были занесены на берег. Небольшой купеческий корабль переплыл мимо Зимнего дворца, через каменную набережную; любский корабль, нагруженный яблоками, занесен был ветром на десять сажень от берега в лес, находящийся на Васильевском острову, в коем большая часть наилучших и наивеличайших дерев от сея бури пропала. По всем почти улицам, даже по Невской перспективе, ездили на маленьких шлюпках».
Убытки были чрезвычайными. Множество народу потонуло. В дальнейшем решено было на случай наводнения подавать упреждающие сигналы, и уже 21 сентября вышел указ: «Когда в Коломнах и на оконечности Васильевского острова вода начнет выходить из берегов, то дан будет сигнал для Коломны из Подзорного дома, а для Васильевского острова с Галерной гавани тремя выстрелами из пушек; и в обеих сих местах поднят будет на шпицах красный флаг, а ночью по три фонаря. Для жителей в Коломнах учрежден пост у Калинкина моста, от которого по третьей пушке пойдет барабанщик от Аларчина моста и обойдет Коломну, стуча в барабан. Тоже будет сделано и в Галерной гавани, от стоящей близ оной гауптвахты, от которой барабанщик по слободе будет ходить и бить в барабан».
12 декабря в девять и три четверти утра великая княгиня Мария Федоровна благополучно разрешилась от бремени сыном. И 20 декабря состоялось торжественное крещение младенца, которому, по желанию Ея Императорского величества, было дано имя Александра. Восприемниками были заочно император римский Иосиф II и король прусский Фридрих II Великий. После чего пошла череда праздников. «До поста осталось всего каких-то две недели, – писала Екатерина своему постоянному корреспонденту Фридриху Гримму [64], – а у нас еще предстоят одиннадцать маскарадов, не считая обедов и ужинов, на которые я приглашена. Опасаясь умереть, я заказала вчера свою эпитафию».
По случаю рождения первенца-внука государыня подарила его родителям большое имение, верстах в пяти от Царского Села. Большая часть земли была там покрыта лесом, пересекаемым речкой Славянкой, которая так разливалась вёснами, что образовывала сплошные топи. Имелись и две деревеньки, населенные сотней с небольшим душ обоего пола. Незавидное место. Тем не менее подарок пришелся всем по душе. Императрица была довольна тем, что отдалила сына от большого Двора. Наследник мечтал о свободе для собственных военных упражнений. А Мария Федоровна вообще питала особенную склонность к занятиям сельским хозяйством. И, несмотря на то, что денег на постройки императрица давала крайне мало, постепенно на месте старых шведских укреплений выросла дача Мариенталь, оградою которой послужили заросшие шведские оборонительные валы. Появился и увеселительный домик – Паульлюст. С этих небольших построек и начался знаменитый дворцовый Павловский комплекс.
5
Святки Двор проводил обычно в Царском Селе. Выезжали туда налегке, ненадолго. Живали недели по две и возвращались в Петербург. Анна не любила этих поездок. Они нарушали распланированный ход придворной жизни, доставляли массу хлопот и по холодному времени были сопряжены со многими неудобствами. Поэтому она даже обрадовалась, когда императрица предложила ей остаться в городе, хотя это и означало, как она понимала, некоторую остуду отношений.Вечером, после всеобщего «исхода», фрейлина с удовольствием расположилась у камина в своих покоях. Велела девке, заменявшей Дуняшу, сготовить чаю... Но человек предполагает, а Господь располагает. Покойный вечер не удался. Только она успела разложить карты пасьянса, в прихожей за дверью раздались голоса. «Господи, прости, – подумала она, поднимаясь, – кого принесло на ночь глядя?» И в этот момент дверь распахнулась и на пороге предстал ее пропавший камердинер Петр. Но, Боже правый, в каком он был виде... Шуба разодрана, глаз подбит, лицо в запекшейся крови, волоса растрепаны. Едва вошел, комната наполнилась запахом перегара, а Петр повалился в ноги.
– Барыня-матушка, ваше высокоблагородие! Не велите казнить. Без вины виноватый.
Анна отступила:
– Что случилось Петр Тимофеевич? Почему в таком образе? Кто тебя?..
– Виноват, ваше высокоблагородие, как есть виноват...
И далее Петр рассказал, как объезжали они имения его сиятельства, выведывали, не знает ли, не видел ли кто красавицу-цыганку. И как под Можайском в кабаке, один мужик рассказал, что де видел ее в недалеком отседова, в имении его светлости князя Потемкина... Как приехали они с Дуняшей в то село, остановились у старосты...
– Одного вина, матушка, сколь выпить пришлося, пока вызнали про все. Я, конечно дело, купцом сказывался, от князей де Телятьевых промышляю, желаю товару по селам возить...
Далее получалось, что, пока Петр бражничал, Дуняша нашла пути встретиться с Баженой и уговорила ту бежать. Решили – перед самыми Святками, пользуясь суматохой. Сперва Бажена боялась. Управляющий говорил, что его сиятельство пожалуют на праздники. Потом согласилась. Запрягли они кибитку, сказали, что де мол в Можайск думают, на базар поранее. И уехали.
Хватились их, не хватились, Петр не знал. Только до Москвы добрались без помех. Разве что волки несколько верст за кибиткой бежали, да Бажена плакала, все говорила – холодно ей. Ну, да лошади-то добрые. Вынесли. А там и печурку затопили...
От Москвы до Петера – шлях знакомый. Намедни прибыли со всем благополучием и остановились, как и наказывала Анна в доме дядюшки Alexis’a на Мойке. Дуняша желала тут же и во дворец бежать, доложить о приезде. Но он, бес видать попутал, отсоветовал. Дворня баню топила, а они уж сколь времени не мывши. После баньки чарочку, другую приняли... Сколько просидели, Петр не знал, только услышал вдруг крик девки-цыганки и Дуняши. Выскочил с мужиками во двор, глядь, а там ворота настежь и кони в карету впряжены, а гайдуки девок тащат... Кинулись отбивать с кем за столом сидел, да куда там, хмельные. А те-то ну здоровы: намяли бока, спасибо в живе оставили. Когда в себя пришел, их и след простыл: ни девушки-цыганки, ни Дуняши...
– Тогда сюды и побег... Виноват, ваше высокоблагородие, не уберег... – закончил он сбивчивый свой рассказ.
– Ладно, Петр Тимофеевич, чего слезы-то лить попусту. Чьи были гайдуки, не признал ли?
– Одного, двух, вроде бы признал.
– Ну?..
– Да-к его, матушка, Анна Степановна, светлейшего князя люди.
– Так я и думала. А куды повезли не вызнал, далеко ли?
– Думаю, в карете-то по этакому морозу далеко не ускачешь. Не в кибитке. Но и во дворец к его сиятельству, вряд ли повезут. Ушей да глаз, что тама, что тута...
– А на тебя, Петр Тимофеевич, кто донес?
– Покамест ума не приложу, истинный Христос.
– Ну, то дело терпит, узнаем. В дядюшкиной дворне не един доносчик. А вот куды повезли?..
– Матушка, Анна Степановна, не кручиньтесь, вызнаю я. Я за Дуняшей скрозь землю пройду, вы не сумлевайтесь...
Анна некоторое время сидела молча, глядела на истерзанного мужика и не видела его. Мысли обгоняли одна другую. «К кому обратиться? Что сказать государыне?»
– Вот что, Петр Тимофеевич, ты постарайся поразузнай сам по себе. Я тоже кой-кого поспрошаю. А через пару деньков приходи, поглядим, кто чего полезного узнал. К тому времени, авось чего и надумаем...
На том и расстались. Полночи проворочалась с боку на бок статс-фрейлина в своей одинокой постели, но ничего не придумала. Наконец здоровый организм взял свое и она уснула.