Страница:
Марья Андреевна замолчала и, вздохнув, спросила:
– Вам ведь, наверняка, уже рассказывали об этом романе?
Анна кивнула.
– Только не столь интересно, ваше сиятельство! А могу ли я спросить, чем все это закончилось?
– О! Страшнейшим скандалом. Любовники были настолько заняты друг другом, что пренебрегали осторожностью. Кроме того, граф слишком активно принял сторону великой княгини в ее политических играх, и это едва не стоило ему жизни... Но никто из нас в душе не осуждал ее высочество. Ах, ma ch?rie, вы бы видели графа Станислава в ту пору... Стройный красавец, прекрасные глаза, учтивый взгляд и манеры, и всегда приятный и интересный разговор. Граф одинаково хорошо владел не только польским и французским языками, но говорил по-русски, по-немецки и по-итальянски. Он переводил Шекспира с английского на французский и сочинял прелестные вирши на латыни... Дамы были от него без ума...
Одним словом, граф Станислав обладал всеми свойствами, чтобы быть самым любезным и привлекательным кавалером.
– Но... только в частной жизни, не так ли?..
– А вы умница!.. Увы, посаженный повелением Государыни и стараниями старого графа Кейзерлинга на польский трон, он ни по крови, ни по духу не стал монархом... Конечно, поляки обязаны ему культурой и просвещением: Рыцарская Школа Кадетов, Литературное общество, печатни, книжные лавки и читальни... Он перестраивал Королевский Замок, лично следил за разбивкой парка Лазенки в Варшаве, пригласив художников и скульпторов из Франции и Италии...
А его литературный салон. Вы слыхали о его знаменитых «четверговых обедах»?.. Мне довелось бывать на них. Какие споры, сколько остроумных экспромтов там можно было услышать... Но все эти забавы стоили слишком дорого для бедной Речи Посполитой. Да и характер у графа, несмотря на честолюбие, для короля оказался слишком слабым. В критические моменты он не отличался решительностью. Все, чего он добился в жизни, доставили ему женщины... А потому стольник [27]Станислав Август Понятовский, ставший по воле русской императрицы королем польским, должен был и на престоле вести себя покладисто. Примерно так же... как и в опочивальне великой княгини...
Один из таких скандалов, рассказанных кем-то из фрейлин, особенно запомнился Анне. Был у Ее Величества камер-лакей из крепостных графа Чернышева. В Петербург он попал рекрутом, но, будучи пригож лицом и статен фигурой, взят был вместо службы в полку в придворные служители. Тут его приметила Государыня и велела перевести в камер-лакеи. Ее Величество всегда любила окружать себя красивыми и статными мужчинами. Рассказывая далее, фрейлины понижали голос и делали круглые глаза:
– Ну, вы же понимаете, ma ch?rie, что когда его сиятельство бывал в отлучке, ну, в общем... Однажды граф Григорий Григорьевич вернулся из Гатчины от наследника ранее обычного. Он закрылся с Государыней в покоях... Боже мой, ma ch?rie, если бы вы слышали, какой грохот и какие крики доносились оттуда через двери... Ее величество три дня не выходила из опочивальни, допуская к себе одного лишь лейб-медикуса Роджерсона [28]. Лакея наградили чином, перевели в армию и отправили в дальний гарнизон. Государыня очень горевала...
Как-то раз на дежурстве Анна заметила, что дверь в спальню Ее Величества прикрыта неплотно и решила притворить. Но, подошедши, услыхала приглушенные голоса, прерываемые скрипом императорской кровати.
– Гри-Гри... – голос Екатерины был хрипловат. – Гриш, ты такой сильный, такой сладкой, а почему ты грубый-то такой, а, Гри-Гри?..
Орлов промычал что-то неразборчивое. Потом на некоторое время голоса стихли. Анна слышала лишь ритмичное дыхание, поскрипывание постели и стоны. Она зажмурилась, хотела было притворить дверь, и не смогла... Когда очнулась от морока, в спальне было тихо. Потом послышался голос Орлова:
– Грубый, говоришь?.. Ну, допрежь всего, в казармах политесу не учат. А па-атом... – Он помолчал некоторое время. – Па-атом, как тебе сказать, Катя... Ваше величество. Вот ты из-под меня еле выползла, а я все себя в твоих чреслах чувствую... Когда в постели, ты – моя баба. Но ты – Императрица! А я? Всего-то подданный... Захочешь, не захочешь, дашь не дашь... раб я твой! Да что об том говорить. Пожениться бы нам надоть, да не впервой сии пустые разговоры...
Но дело было не пустым. Все началось после коронации в Москве. Одно дело – спать с нелюбимой женой великого князя-наследника или даже царя. И совсем иное – с самодержавной Императрицей!..
Это удивительное, наверное, чисто наше, русское свойство – почитанье не человека, а места, кое он занимает. Мы отождествляем человека с местом, независимо ни от способностей его, ни от ума, ни от характера. Этакое неизбывное духовное рабство. Как это его характеризовал Михайла Ломоносов в благодарственном слове государыне: «Российскому народу; остротою понятия, поворотливостию членов, телесною крепостию, склонностию к любопытству, а паче удобностию к послушанию перед прочими превосходному». Отсюда, – и всеобщее чинопочитание, и почти религиозное отношение к облеченным высшей властью. Это при глубокой-то внутренней ненависти...
Любила ли Екатерина Григория? [29]Какое-то время – возможно. Ее бешеный темперамент требовал силы и страсти в плотских утехах именно таких, какие мог дать ей именно Орлов. Но, как и все женщины, она нуждалась и в нежности и ласках, чуждых этому Геркулесу. Но и буйный характер, и бесшабашная удаль, и смелость Григория, все разбивалось об одно слово – Императрица! Ему принадлежало ее тело, всё: губы, шея, пышная грудь, чресла и лоно. Но и тогда, когда они оба стонали в пароксизме страсти, он все время помнил, что она Императрица... И от того ярость поднималась в нем темной волною. Он нарочно делал ей больно, заставлял уже не стонать, а кричать... Он ведь даже... бивал ее порой, утешаясь тем, что она ревела перед ним как обычная баба от страха боли. Но и тогда она оставалась Императрицей!..
Наверное, потому он и был груб с нею, драл фрейлин, не смевших ни в чем отказать фавориту, и не больно-то заботился о том, чтобы скрывать свои похождения. Понимала ли это Екатерина? Скорее всего – да. Она была умной женщиной.
Но, капля и камень точит. В конце концов, грубость фаворита и постоянное осторожное очернительство братьев-геркулесов Никитой Ивановичем Паниным сделали свое дело. Государыня почувствовала, что Орловы ее утомили. Некоторое время она сдерживала себя, то ли из страха, то ли из благодарности. Но, как известно, последнее чувство всегда особливо обременительно, и ранее других не выдерживает испытания временем.
Все-таки в этой связи было больше политической необходимости. Взойдя на престол, Екатерина не заблуждалась в отношении к ней окружающих. Все, за малым исключением, видели в ней только потенциальную возможность реализации своих желаний, не имеющих ничего общего с любовью. По-видимому, она восприняла это, как неизбежность. А холопская готовность придворных потакать каждому ее хотенью и полная безнаказанность со временем развратили ее, как это сделали бы с любой другой женщиной.
Корона возносит человека лишь в глазах окружающих, но не делает его ни умнее, ни праведнее. Каждый властитель зависит от своих чувств и страстей так же, как и последний его подданный. Разница лишь в том, что неприглядная сторона его грешной натуры, скрываемая всяким человеком, оказывается более на виду. Говорят – власть заменяет все: родство, любовь, дружбу. Екатерина, созданная, как и большинство женщин, прежде всего для любви, оказалась перед необходимостью выбора: либо укрепление самодержавной власти, либо все то, что у специалистов называется межличностными отношениями. И в этой бескомпромиссной игре любовь проиграла. Что же оставалось делать женщине? Натура не могла смириться с ампутацией части, составляющей саму жизнь? Выходом оставалась замена любви искренней, настоящей, суррогатом – чувством, нет, даже не чувством, а просто неким действом, внешняя оболочка которого напоминала бы приметы утраченного. Такую замену можно купить. И при наличии власти или денег, составляющих суть всякой власти, вряд ли в ней ощутится недостаток. Люди рады угодничать пред сильными мира, и при том лицемерно утешаться притчей о продаже достоинства за чечевичную похлебку. Но многим ли удается действительно обмануть себя? И потому, наверное, не должно удивлять, что порой, может быть даже часто, женщина по имени Екатерина II Алексеевна, урожденная Софья-Августа-Фредерика Анхальт-Цербстская, чувствовала себя глубоко несчастной.
Молчаливый Роджерсон, вернувшись в родные края, иногда ронял в кругу близких людей несколько фраз о не совсем уравновешенном душевном состоянии своей бывшей коронованной пациентки. При этом он всегда настаивал, что б?льшая часть анекдотов о безудержном стремлении к соитию с многочисленными партнерами и кличка «Мессалина Севера» – не более как выдумки «фракийских рабов» [30]и политических противников русской императрицы.
При Дворе ее окружали по-азиатски хитрые и подобострастные бездельники, без идей, без принципов, но бесконечно жадные и готовые на все ради собственного благополучия. И среди них эта женщина умудрялась все же найти верных и в меру корыстолюбивых помощников, на которых могла бы возложить заботы по управлению громадной империей. Как бы поделиться властью и при том не бояться за трон и за жизнь. А чем она могла привязать к себе мужчину?..
Мудрый шотландец считал, что смена партнеров во многом являлась поисками опоры, попытками заместить чувство страха и неуверенности близостью с сильным человеком, хорошо ориентирующимся в российской действительности, а уж потом и удовлетворением повышенной физиологической потребности в сексуальных контактах. Так было, во всяком случае, в первые годы ее правления.
Глава третья
Отъезд императрицы из Санкт-Петербурга обставлялся чрезвычайно торжественно. Народу сбегалось толпы. Шестиместная карета государыни с приближенными дамами, запряженная десятью прекрасными конями, возглавляла поезд из экипажей. Вперед отправлялись шесть курьеров. Двенадцать гусар и столько же лейб-казаков ехали в охране, камер-пажи и конюхи – верхами в сопровождении. Как только экипаж трогался – сто пушечных выстрелов с Петропавловской крепости возвещали об отъезде государыни.
За разговорами поездка по Царскосельской дороге не была утомительной. После Пулковской горы ждали Зверинца. А за ним скоро были уже видны и бирюзовые стены дворца с ритмическими аккордами белых колонн, поддерживаемых могучими атлантами. Ограждение – из изумительной по красоте узорной ограды с золочеными вставками. Кареты подъезжали со стороны луга и останавливались перед широким крыльцом. По двухъярусной, залитой ярким светом Парадной лестнице императрица поднималась на второй этаж, откуда открывалась анфилада парадных залов. Здесь ее величество не задерживалась. В сопровождении дежурных фрейлин она шла к своим покоям, убранным скромнее других помещений, но весьма изысканно. Так в ее любимом Синем кабинете или «Табакерке» стены и потолок были облицованы стеклянными плитками, изготовленными на Петербургском казенном фарфоровом заводе, и декорированы бронзовыми барельефами и орнаментами. Стены Большого кабинета и зала закрывали деревянные панно, покрытые китайским лаком. Налево дверь вела в опочивальню. Здесь в интерьере были использованы голубые с белым медальоны и плакетки английского мастера Веджвуда. Подле спальни находился малый кабинет в зеркалах. Дверь из него вела в колоннаду, представлявшую собой стеклянную галерею с мраморным полом. В небольшой нише стояли стол и диван, обитый зеленым сафьяном, – любимое место утренних занятий императрицы. Вид с террасы открывался восхитительный. Старые липы словно обрамляли благоухающий цветник, за которым шел новый английский сад, с прелестным озером посредине...
Роскошь дворца и многочисленных павильонов в саду, беззаботная жизнь и дух куртуазности делали лето в Царском Селе веселым и легкомысленным. При этом тон жизни задавала сама императрица. Здесь она почти всегда бывала в добром расположении духа, легко доступна, очень разговорчива, и охотно откликалась на всевозможные предложения и забавы.
Среди фрейлин в Царском Селе волнами ходили любовные интриги. Молодые мужчины и женщины, не занятые никаким делом и постоянно вращавшиеся в обстановке двусмысленных разговоров и флирта, считали летние влюбленности и связи делом естественным и вполне невинным. Через девять месяцев порою сказывались результаты. Но, как правило, они никого не отягощали. Появившихся младенцев отправляли в деревни или отдавали на воспитание «в хорошие руки», а юные (или не очень юные) дамы снова появлялись при дворе еще более расцветшими и горевали только о пропущенном сезоне. Но эти сожаления лишь усиливали их стремление наверстать все грядущим. Императрица смотрела на шалости придворных сквозь пальцы.
Анна сочувственно относилась к повествованиям фрейлин. Она была хорошей слушательницей, но сама никогда не вдавалась в подробности своих переживаний. За эту скрытность девицы за глаза порицали ее. Анна даже заслужила нелестное прозвище пустосвятки [31]. Особенно много разговоров вызвало появление в ее комнатах «племянницы», очаровательной двухлетней девочки. Государыня время от времени брала ребенка в свои покои, где вместе с графом Григорием Григорьевичем забавлялась с нею и смеялась над невинными шалостями ребенка. Вскоре кто-то нашел, что дитя личиком очень похоже на... императрицу, а глазки ну точь-в-точь, как у Орловых... После такого открытия толки прекратились.
Первые два-три лета Анна не принимала участия ни в каких любовных играх. Придворная служба и заботы о подкинутом ребенке поглощали все время. Она привязалась к девочке и, когда та простудилась осенью и заболела, была безутешна. Доктор Роджерсон, приветливый и молчаливый шотландец, пользовавший больную, сказал, что дворец и придворная обстановка не место для малышки, и девочку с мамками и няньками увезли в поместье Орлова... Анна скучала без нее. Пожалуй, тогда она впервые почувствовала какое-то внутреннее неудовлетворение от жизни.
В немногие свободные часы она полюбила бродить одна по парку, сидела у тихой воды, отдаваясь неясным думам, дурно спала. Знакомые юношеские мечтания все чаще посещали ее воображение. Она пыталась справиться сама, как это делала раньше, но ничто не помогало. После обычных месячных очищений долго болела грудь, тянуло низ живота. Незаметно для себя она стала задерживаться на вечерах, разглядывать из-под полуопущенных ресниц блестящих кавалеров, заполняющих залы Царскосельского дворца...
Нет, нет, она еще никого не искала, просто проявляла интерес. Воротясь к себе, вспоминала лица, фигуры, заново ощущала руки, касавшиеся ее в танцах, видела губы – яркие, сочные мужские губы, столь соблазнительно складывающиеся и готовые для поцелуя после любой французской фразы. Подчас возникало неукротимое желание физической близости. Симптомы были знакомыми, но Анна не хотела признаваться себе, что понимает их причину, и что не может справиться с бунтующей плотью.
Иногда посреди ночи она вставала и выходила в сад подышать, бродила по дорожкам, предаваясь мечтаниям и одновременно испытывая раздражение против всего на свете. В конце концов, ей стало трудно сдерживаться даже во время дежурств.
Императрица как-то заметила:
– Вы устали, ma ch?rie. Может быть, желать получать небольшой отпуск?
– Спасибо, ваше величество. Я постараюсь быть более внимательной, чтобы не доставлять вам неприятных минут.
– Как желаете. Но вы всегда можете на меня рассчитывать.
Нет, отпуск ей был не нужен. О деревне она думала с отвращением.
На малых эрмитажных собраниях государыня сажала ее с собою за стол, когда играли в ее любимые вопросы и ответы. Суть игры заключалась в том, что играющим предлагалась некая тема, на которую каждый, по своему желанию и разуму, должен был дать ответ. Так однажды Екатерина предложила тему: «характеристики». Во избежание обид придумали некий «Двор Бамбукового Короля» и состязались в остроумии, характеризуя вымышленных придворных. В анонимных записочках нередко содержались довольно колкие зарисовки, в которых нетрудно было узнать истинных лиц... В этих играх Екатерина часто объединялась со своей юнгферой. Государыня обладала легким пером, а Анета была всегда в курсе всех главных «событий». Но и милостивое отношение императрицы не заглушало чувств, которые обуревали Анну.
Как-то, на одном из вечеров, она, впервые с начала своей службы, протанцевала весь вечер только с одним гвардейским офицером. Почему именно с ним? Непонятно. С нею многие пытались заговаривать. И не только по причине ее явной близости к императрице. Видная собой Аннета привлекала взоры. Но она с таким гордым и независимым видом проходила мимо, что в молодежных кругах распространилось мнение о ней, как о неприступной гордячке, желающей, повыгоднее устроить свою судьбу. И вдруг – гвардеец... Новость тотчас же стала предметом обсуждения среди фрейлин. Девушки недоумевали: среди других офицеров избранник Аннеты ничем не выделялся. Императрица любила окружать себя пригожими молодыми людьми. А поручик, звали его Федором Высоцким, был и небогат... Но кто возьмется растолковать анатомию страсти, вспыхивающей вдруг между мужчиной и женщиной?..
После нескольких мимолетных встреч и короткого флирта на маскараде, Анна согласилась на свидание, условившись встретиться с поручиком, когда закончится у императрицы игра в карты и она освободится.
Вечером, накинув на голову длинную косынку, концы которой горничная Дуняша помогла ей завязать на груди, она подошла, обмахиваясь веточкой сирени от комаров, к беседке над прудом. Белая ночь заставляла влюбленных искать уединения вдали от летнего дворца. Поручик ждал. Анна издалека увидела его силуэт на фоне белой колонны. Услыхав ее шаги, он отступил в тень. Аннa сделала вид, что не догадывается о его присутствии, и вошла в беседку. Она остановилась у балюстрады, как бы для того, чтобы полюбоваться видом на воду. Поручик неслышно подошел сзади, сильно обнял ее и прижал к себе. Анна тихо охнула.
– Перестаньте, – тихо сказала она, – вы безрассудны.
– Ах, это не то слово, – пылко возразил молодой человек, – я теряю голову. Но как говорил наш пиита Сумароков:
– Государыня будет снисходительна. Никто, как она, не понимает, что такое любовь. Вы сами чай изволите знать, что о любострастии ее величества ходит немало comm?rages<Сплетен ( франц.).> среди офицеров...
– Оставьте, поручик.
– И не только в разговорах...
– Этого не может быть.
– Вы мне не верите?..
– Конечно, нет!
– Тогда, смотрите...
Он подал Анне сложенный пополам листок бумаги. Это была злая карикатура, отпечатанная, скорее всего в Польше. Екатерина, стоя одной ногою на Варшаве, а другой на Константинополе, накрывает подолом своих широких юбок всех государей Европы, столпившихся внизу. А они, подняв глаза и раскрыв рты, дивятся лучистой звезде, сияющей в центре шатра. При этом каждый из них подает свою реплику в соответствии с положением и чувствами. Папа Римский восклицает: «Иисусе! Какая бездна погибели!», Станислав Август: «Это я, я расширил ее пределы!»...
– Как вы смеете?.. – Анна притворно рассердилась и, сложив непристойный рисунок, сунула его за корсаж.
– Ну вот. Вы рассердились, а я так хотел вас посмешить.
– Разве ее величество – предмет для насмешек?
– Конечно, нет, но это знак моего доверия к вам и страстного чувства. Более того, я готов вам передать еще более скоромный предмет...
Поручик порылся в карманах и протянул Анне камешек с непристойной геммой, касающейся ее повелительницы, после чего с жаром обнял ее за плечи.
– Видите, теперь я целиком в ваших руках...
Девушка засмеялась.
– По-моему, скорее я – в ваших...
Он понял ее по-своему и, переместив руки, положил ладони ей на грудь. У Анны перехватило дыхание.
– Перестаньте, поручик, вы позволяете себе чересчур многое... сразу.
Он встал на колени и прижался лицом к ее коленям.
– Умоляю, не гоните, сделайте милость... Один ваш взгляд, одно движение – и вы осчастливите вашего раба.
Она почувствовала как его руки скользнули под юбки и стали осторожно подниматься, сначала до колен, затем выше. Анну затрясло. Слишком много за последнее время предавалась она самоудовлетворению, слишком давно не испытывала подлинной близости... Она слабо сопротивлялась, повторяя: «Перестаньте, перестаньте, что вы делаете, нас увидят...»
– В саду никого... Все спят...
Голос его звучал глухо из-под складок платья, закрывшего его с головою. Влажные и горячие губы его дерзко искали главное...
– Ах!.. – Анна освободилась от объятий, подошла к краю беседки и, склонившись, оперлась о балюстраду...
В тот же миг он закинул ей юбки на спину...
Увы, поручик ошибался, когда говорил, что сад пуст. Императрица тоже любила иногда пройтись перед сном по дорожкам. Чаще ее сопровождал Орлов, но он был уже довольно давно в отъезде, и государыня гуляла в одиночестве. На беду она выбрала именно этот уголок сада.
Екатерина вышла из-за поворота аллеи прямо напротив беседки, но занятые собою и охваченные страстью любовники не слышали ее шагов. В свете белой ночи императрица сразу узнала свою недотрогу-фрейлину, стоящую в недвусмысленной позе с юбками на голове. Закусив губку маленького рта, чтобы не вскрикнуть, императрица отступила за куст сирени. Там она постояла с минуту, наблюдая, затем, улыбнувшись каким-то своим мыслям, прищелкнула неслышно пальцами, повернулась и тихо удалилась...
На всем обратном пути ее не покидала довольная улыбка, она даже пару раз потерла руки. Впечатление было таким, будто ее величество только что решила для себя некую любопытную задачку.
Анна поднялась, нашла в сумраке чашку с водой, припасенную с вечера Дуняшей. Попила. Потом выдвинула из-под кровати die Nachtvase, в просторечии именуемую ночным горшком, справила нужду и снова забралась в постель. Несмотря на тревогу, быстро уснула, но спала тяжело и встала разбитая и с дурным настроением, чего раньше не бывало. Давешний сон не шел из ума. Анна подошла к зеркалу и внимательно осмотрела грудь, словно ожидала увидеть следы ночной раны. Но мякитишки [32]с розовыми сосцами были без изменений. Она ощупала и обмяла их и немного успокоилась, решив, что причиной кошмара было волнение, испытанное в саду...
После завтрака, пока императрица занималась делами, рассказала Маше Перекусихиной [33]о странном сновидении.
Ей нравилась эта совсем юная девушка, недавно принятая государыней в свой штат. А та всполошилась.
– Ой, душенька, Анна Степановна, сон-то какой худой. Я всего-то не помню, но только он точно не к добру...
Она стала было вспоминать, что сии грезы могли значить, но запуталась и, сознавшись, что сама никогда никаких снов не видит, умолкла. Анна вздохнула.
– Раньше я тоже спала как убитая. Из пушек стреляй...
– Анечка Степановна, – снова заговорила Маша, – а может к Матренушке <Матрена Даниловна Теплицкая [34]– придворная гадалка и шутиха, известная Екатерине еще с той поры, когда она была великой княжной.> сходить. Говорят, она ловка: и сны толкует, и на картах ворожит...
– Господь с тобой, Маша... – отмахнулась Анна. – Пристало ли нам! А ну как государыня узнает, то-то смеху будет. Куды от сраму денемся?
– Полноте. Государыня сами к картам сильную приверженность имеют. И Матренушку уважают. Намедни, как господин граф Григорий Григорьевич отъехать изволили, к себе приглашали.
– Вам ведь, наверняка, уже рассказывали об этом романе?
Анна кивнула.
– Только не столь интересно, ваше сиятельство! А могу ли я спросить, чем все это закончилось?
– О! Страшнейшим скандалом. Любовники были настолько заняты друг другом, что пренебрегали осторожностью. Кроме того, граф слишком активно принял сторону великой княгини в ее политических играх, и это едва не стоило ему жизни... Но никто из нас в душе не осуждал ее высочество. Ах, ma ch?rie, вы бы видели графа Станислава в ту пору... Стройный красавец, прекрасные глаза, учтивый взгляд и манеры, и всегда приятный и интересный разговор. Граф одинаково хорошо владел не только польским и французским языками, но говорил по-русски, по-немецки и по-итальянски. Он переводил Шекспира с английского на французский и сочинял прелестные вирши на латыни... Дамы были от него без ума...
Одним словом, граф Станислав обладал всеми свойствами, чтобы быть самым любезным и привлекательным кавалером.
– Но... только в частной жизни, не так ли?..
– А вы умница!.. Увы, посаженный повелением Государыни и стараниями старого графа Кейзерлинга на польский трон, он ни по крови, ни по духу не стал монархом... Конечно, поляки обязаны ему культурой и просвещением: Рыцарская Школа Кадетов, Литературное общество, печатни, книжные лавки и читальни... Он перестраивал Королевский Замок, лично следил за разбивкой парка Лазенки в Варшаве, пригласив художников и скульпторов из Франции и Италии...
А его литературный салон. Вы слыхали о его знаменитых «четверговых обедах»?.. Мне довелось бывать на них. Какие споры, сколько остроумных экспромтов там можно было услышать... Но все эти забавы стоили слишком дорого для бедной Речи Посполитой. Да и характер у графа, несмотря на честолюбие, для короля оказался слишком слабым. В критические моменты он не отличался решительностью. Все, чего он добился в жизни, доставили ему женщины... А потому стольник [27]Станислав Август Понятовский, ставший по воле русской императрицы королем польским, должен был и на престоле вести себя покладисто. Примерно так же... как и в опочивальне великой княгини...
10
После окончательно рухнувших надежд на брак, Орлов ожесточился. А после отъезда братьев и совсем распоясался. В покоях Государыни порой разыгрывались сцены, после которых Екатерина плакала и не вставала весь следующий день с постели. Анна жалела Государыню. Как-то графиня Брюс обмолвилась, что-де в молодые годы многие кавалеры пользовались расположением Ее Величества и все было хорошо. А как стал один Григорий Григорьевич княжить в опочивальне, так и слезы, и колики...Один из таких скандалов, рассказанных кем-то из фрейлин, особенно запомнился Анне. Был у Ее Величества камер-лакей из крепостных графа Чернышева. В Петербург он попал рекрутом, но, будучи пригож лицом и статен фигурой, взят был вместо службы в полку в придворные служители. Тут его приметила Государыня и велела перевести в камер-лакеи. Ее Величество всегда любила окружать себя красивыми и статными мужчинами. Рассказывая далее, фрейлины понижали голос и делали круглые глаза:
– Ну, вы же понимаете, ma ch?rie, что когда его сиятельство бывал в отлучке, ну, в общем... Однажды граф Григорий Григорьевич вернулся из Гатчины от наследника ранее обычного. Он закрылся с Государыней в покоях... Боже мой, ma ch?rie, если бы вы слышали, какой грохот и какие крики доносились оттуда через двери... Ее величество три дня не выходила из опочивальни, допуская к себе одного лишь лейб-медикуса Роджерсона [28]. Лакея наградили чином, перевели в армию и отправили в дальний гарнизон. Государыня очень горевала...
Как-то раз на дежурстве Анна заметила, что дверь в спальню Ее Величества прикрыта неплотно и решила притворить. Но, подошедши, услыхала приглушенные голоса, прерываемые скрипом императорской кровати.
– Гри-Гри... – голос Екатерины был хрипловат. – Гриш, ты такой сильный, такой сладкой, а почему ты грубый-то такой, а, Гри-Гри?..
Орлов промычал что-то неразборчивое. Потом на некоторое время голоса стихли. Анна слышала лишь ритмичное дыхание, поскрипывание постели и стоны. Она зажмурилась, хотела было притворить дверь, и не смогла... Когда очнулась от морока, в спальне было тихо. Потом послышался голос Орлова:
– Грубый, говоришь?.. Ну, допрежь всего, в казармах политесу не учат. А па-атом... – Он помолчал некоторое время. – Па-атом, как тебе сказать, Катя... Ваше величество. Вот ты из-под меня еле выползла, а я все себя в твоих чреслах чувствую... Когда в постели, ты – моя баба. Но ты – Императрица! А я? Всего-то подданный... Захочешь, не захочешь, дашь не дашь... раб я твой! Да что об том говорить. Пожениться бы нам надоть, да не впервой сии пустые разговоры...
Но дело было не пустым. Все началось после коронации в Москве. Одно дело – спать с нелюбимой женой великого князя-наследника или даже царя. И совсем иное – с самодержавной Императрицей!..
Это удивительное, наверное, чисто наше, русское свойство – почитанье не человека, а места, кое он занимает. Мы отождествляем человека с местом, независимо ни от способностей его, ни от ума, ни от характера. Этакое неизбывное духовное рабство. Как это его характеризовал Михайла Ломоносов в благодарственном слове государыне: «Российскому народу; остротою понятия, поворотливостию членов, телесною крепостию, склонностию к любопытству, а паче удобностию к послушанию перед прочими превосходному». Отсюда, – и всеобщее чинопочитание, и почти религиозное отношение к облеченным высшей властью. Это при глубокой-то внутренней ненависти...
Любила ли Екатерина Григория? [29]Какое-то время – возможно. Ее бешеный темперамент требовал силы и страсти в плотских утехах именно таких, какие мог дать ей именно Орлов. Но, как и все женщины, она нуждалась и в нежности и ласках, чуждых этому Геркулесу. Но и буйный характер, и бесшабашная удаль, и смелость Григория, все разбивалось об одно слово – Императрица! Ему принадлежало ее тело, всё: губы, шея, пышная грудь, чресла и лоно. Но и тогда, когда они оба стонали в пароксизме страсти, он все время помнил, что она Императрица... И от того ярость поднималась в нем темной волною. Он нарочно делал ей больно, заставлял уже не стонать, а кричать... Он ведь даже... бивал ее порой, утешаясь тем, что она ревела перед ним как обычная баба от страха боли. Но и тогда она оставалась Императрицей!..
Наверное, потому он и был груб с нею, драл фрейлин, не смевших ни в чем отказать фавориту, и не больно-то заботился о том, чтобы скрывать свои похождения. Понимала ли это Екатерина? Скорее всего – да. Она была умной женщиной.
Но, капля и камень точит. В конце концов, грубость фаворита и постоянное осторожное очернительство братьев-геркулесов Никитой Ивановичем Паниным сделали свое дело. Государыня почувствовала, что Орловы ее утомили. Некоторое время она сдерживала себя, то ли из страха, то ли из благодарности. Но, как известно, последнее чувство всегда особливо обременительно, и ранее других не выдерживает испытания временем.
Все-таки в этой связи было больше политической необходимости. Взойдя на престол, Екатерина не заблуждалась в отношении к ней окружающих. Все, за малым исключением, видели в ней только потенциальную возможность реализации своих желаний, не имеющих ничего общего с любовью. По-видимому, она восприняла это, как неизбежность. А холопская готовность придворных потакать каждому ее хотенью и полная безнаказанность со временем развратили ее, как это сделали бы с любой другой женщиной.
Корона возносит человека лишь в глазах окружающих, но не делает его ни умнее, ни праведнее. Каждый властитель зависит от своих чувств и страстей так же, как и последний его подданный. Разница лишь в том, что неприглядная сторона его грешной натуры, скрываемая всяким человеком, оказывается более на виду. Говорят – власть заменяет все: родство, любовь, дружбу. Екатерина, созданная, как и большинство женщин, прежде всего для любви, оказалась перед необходимостью выбора: либо укрепление самодержавной власти, либо все то, что у специалистов называется межличностными отношениями. И в этой бескомпромиссной игре любовь проиграла. Что же оставалось делать женщине? Натура не могла смириться с ампутацией части, составляющей саму жизнь? Выходом оставалась замена любви искренней, настоящей, суррогатом – чувством, нет, даже не чувством, а просто неким действом, внешняя оболочка которого напоминала бы приметы утраченного. Такую замену можно купить. И при наличии власти или денег, составляющих суть всякой власти, вряд ли в ней ощутится недостаток. Люди рады угодничать пред сильными мира, и при том лицемерно утешаться притчей о продаже достоинства за чечевичную похлебку. Но многим ли удается действительно обмануть себя? И потому, наверное, не должно удивлять, что порой, может быть даже часто, женщина по имени Екатерина II Алексеевна, урожденная Софья-Августа-Фредерика Анхальт-Цербстская, чувствовала себя глубоко несчастной.
Молчаливый Роджерсон, вернувшись в родные края, иногда ронял в кругу близких людей несколько фраз о не совсем уравновешенном душевном состоянии своей бывшей коронованной пациентки. При этом он всегда настаивал, что б?льшая часть анекдотов о безудержном стремлении к соитию с многочисленными партнерами и кличка «Мессалина Севера» – не более как выдумки «фракийских рабов» [30]и политических противников русской императрицы.
При Дворе ее окружали по-азиатски хитрые и подобострастные бездельники, без идей, без принципов, но бесконечно жадные и готовые на все ради собственного благополучия. И среди них эта женщина умудрялась все же найти верных и в меру корыстолюбивых помощников, на которых могла бы возложить заботы по управлению громадной империей. Как бы поделиться властью и при том не бояться за трон и за жизнь. А чем она могла привязать к себе мужчину?..
Мудрый шотландец считал, что смена партнеров во многом являлась поисками опоры, попытками заместить чувство страха и неуверенности близостью с сильным человеком, хорошо ориентирующимся в российской действительности, а уж потом и удовлетворением повышенной физиологической потребности в сексуальных контактах. Так было, во всяком случае, в первые годы ее правления.
Глава третья
1
Каждый год в начале мая Двор переезжал в Царское Село. Первое время Анна отправлялась туда заранее, чтобы проследить за приготовлениями к приему государыни. Но затем Екатерина пригласила ее в свою карету.Отъезд императрицы из Санкт-Петербурга обставлялся чрезвычайно торжественно. Народу сбегалось толпы. Шестиместная карета государыни с приближенными дамами, запряженная десятью прекрасными конями, возглавляла поезд из экипажей. Вперед отправлялись шесть курьеров. Двенадцать гусар и столько же лейб-казаков ехали в охране, камер-пажи и конюхи – верхами в сопровождении. Как только экипаж трогался – сто пушечных выстрелов с Петропавловской крепости возвещали об отъезде государыни.
За разговорами поездка по Царскосельской дороге не была утомительной. После Пулковской горы ждали Зверинца. А за ним скоро были уже видны и бирюзовые стены дворца с ритмическими аккордами белых колонн, поддерживаемых могучими атлантами. Ограждение – из изумительной по красоте узорной ограды с золочеными вставками. Кареты подъезжали со стороны луга и останавливались перед широким крыльцом. По двухъярусной, залитой ярким светом Парадной лестнице императрица поднималась на второй этаж, откуда открывалась анфилада парадных залов. Здесь ее величество не задерживалась. В сопровождении дежурных фрейлин она шла к своим покоям, убранным скромнее других помещений, но весьма изысканно. Так в ее любимом Синем кабинете или «Табакерке» стены и потолок были облицованы стеклянными плитками, изготовленными на Петербургском казенном фарфоровом заводе, и декорированы бронзовыми барельефами и орнаментами. Стены Большого кабинета и зала закрывали деревянные панно, покрытые китайским лаком. Налево дверь вела в опочивальню. Здесь в интерьере были использованы голубые с белым медальоны и плакетки английского мастера Веджвуда. Подле спальни находился малый кабинет в зеркалах. Дверь из него вела в колоннаду, представлявшую собой стеклянную галерею с мраморным полом. В небольшой нише стояли стол и диван, обитый зеленым сафьяном, – любимое место утренних занятий императрицы. Вид с террасы открывался восхитительный. Старые липы словно обрамляли благоухающий цветник, за которым шел новый английский сад, с прелестным озером посредине...
Роскошь дворца и многочисленных павильонов в саду, беззаботная жизнь и дух куртуазности делали лето в Царском Селе веселым и легкомысленным. При этом тон жизни задавала сама императрица. Здесь она почти всегда бывала в добром расположении духа, легко доступна, очень разговорчива, и охотно откликалась на всевозможные предложения и забавы.
Среди фрейлин в Царском Селе волнами ходили любовные интриги. Молодые мужчины и женщины, не занятые никаким делом и постоянно вращавшиеся в обстановке двусмысленных разговоров и флирта, считали летние влюбленности и связи делом естественным и вполне невинным. Через девять месяцев порою сказывались результаты. Но, как правило, они никого не отягощали. Появившихся младенцев отправляли в деревни или отдавали на воспитание «в хорошие руки», а юные (или не очень юные) дамы снова появлялись при дворе еще более расцветшими и горевали только о пропущенном сезоне. Но эти сожаления лишь усиливали их стремление наверстать все грядущим. Императрица смотрела на шалости придворных сквозь пальцы.
Анна сочувственно относилась к повествованиям фрейлин. Она была хорошей слушательницей, но сама никогда не вдавалась в подробности своих переживаний. За эту скрытность девицы за глаза порицали ее. Анна даже заслужила нелестное прозвище пустосвятки [31]. Особенно много разговоров вызвало появление в ее комнатах «племянницы», очаровательной двухлетней девочки. Государыня время от времени брала ребенка в свои покои, где вместе с графом Григорием Григорьевичем забавлялась с нею и смеялась над невинными шалостями ребенка. Вскоре кто-то нашел, что дитя личиком очень похоже на... императрицу, а глазки ну точь-в-точь, как у Орловых... После такого открытия толки прекратились.
Первые два-три лета Анна не принимала участия ни в каких любовных играх. Придворная служба и заботы о подкинутом ребенке поглощали все время. Она привязалась к девочке и, когда та простудилась осенью и заболела, была безутешна. Доктор Роджерсон, приветливый и молчаливый шотландец, пользовавший больную, сказал, что дворец и придворная обстановка не место для малышки, и девочку с мамками и няньками увезли в поместье Орлова... Анна скучала без нее. Пожалуй, тогда она впервые почувствовала какое-то внутреннее неудовлетворение от жизни.
В немногие свободные часы она полюбила бродить одна по парку, сидела у тихой воды, отдаваясь неясным думам, дурно спала. Знакомые юношеские мечтания все чаще посещали ее воображение. Она пыталась справиться сама, как это делала раньше, но ничто не помогало. После обычных месячных очищений долго болела грудь, тянуло низ живота. Незаметно для себя она стала задерживаться на вечерах, разглядывать из-под полуопущенных ресниц блестящих кавалеров, заполняющих залы Царскосельского дворца...
Нет, нет, она еще никого не искала, просто проявляла интерес. Воротясь к себе, вспоминала лица, фигуры, заново ощущала руки, касавшиеся ее в танцах, видела губы – яркие, сочные мужские губы, столь соблазнительно складывающиеся и готовые для поцелуя после любой французской фразы. Подчас возникало неукротимое желание физической близости. Симптомы были знакомыми, но Анна не хотела признаваться себе, что понимает их причину, и что не может справиться с бунтующей плотью.
Иногда посреди ночи она вставала и выходила в сад подышать, бродила по дорожкам, предаваясь мечтаниям и одновременно испытывая раздражение против всего на свете. В конце концов, ей стало трудно сдерживаться даже во время дежурств.
Императрица как-то заметила:
– Вы устали, ma ch?rie. Может быть, желать получать небольшой отпуск?
– Спасибо, ваше величество. Я постараюсь быть более внимательной, чтобы не доставлять вам неприятных минут.
– Как желаете. Но вы всегда можете на меня рассчитывать.
Нет, отпуск ей был не нужен. О деревне она думала с отвращением.
На малых эрмитажных собраниях государыня сажала ее с собою за стол, когда играли в ее любимые вопросы и ответы. Суть игры заключалась в том, что играющим предлагалась некая тема, на которую каждый, по своему желанию и разуму, должен был дать ответ. Так однажды Екатерина предложила тему: «характеристики». Во избежание обид придумали некий «Двор Бамбукового Короля» и состязались в остроумии, характеризуя вымышленных придворных. В анонимных записочках нередко содержались довольно колкие зарисовки, в которых нетрудно было узнать истинных лиц... В этих играх Екатерина часто объединялась со своей юнгферой. Государыня обладала легким пером, а Анета была всегда в курсе всех главных «событий». Но и милостивое отношение императрицы не заглушало чувств, которые обуревали Анну.
Как-то, на одном из вечеров, она, впервые с начала своей службы, протанцевала весь вечер только с одним гвардейским офицером. Почему именно с ним? Непонятно. С нею многие пытались заговаривать. И не только по причине ее явной близости к императрице. Видная собой Аннета привлекала взоры. Но она с таким гордым и независимым видом проходила мимо, что в молодежных кругах распространилось мнение о ней, как о неприступной гордячке, желающей, повыгоднее устроить свою судьбу. И вдруг – гвардеец... Новость тотчас же стала предметом обсуждения среди фрейлин. Девушки недоумевали: среди других офицеров избранник Аннеты ничем не выделялся. Императрица любила окружать себя пригожими молодыми людьми. А поручик, звали его Федором Высоцким, был и небогат... Но кто возьмется растолковать анатомию страсти, вспыхивающей вдруг между мужчиной и женщиной?..
После нескольких мимолетных встреч и короткого флирта на маскараде, Анна согласилась на свидание, условившись встретиться с поручиком, когда закончится у императрицы игра в карты и она освободится.
Вечером, накинув на голову длинную косынку, концы которой горничная Дуняша помогла ей завязать на груди, она подошла, обмахиваясь веточкой сирени от комаров, к беседке над прудом. Белая ночь заставляла влюбленных искать уединения вдали от летнего дворца. Поручик ждал. Анна издалека увидела его силуэт на фоне белой колонны. Услыхав ее шаги, он отступил в тень. Аннa сделала вид, что не догадывается о его присутствии, и вошла в беседку. Она остановилась у балюстрады, как бы для того, чтобы полюбоваться видом на воду. Поручик неслышно подошел сзади, сильно обнял ее и прижал к себе. Анна тихо охнула.
– Перестаньте, – тихо сказала она, – вы безрассудны.
– Ах, это не то слово, – пылко возразил молодой человек, – я теряю голову. Но как говорил наш пиита Сумароков:
– А ежели кто узнает, что вы себе позволяете, и донесет ее величеству?
Если девушки метрессы,
бросим мудрости умы;
Если девушки тигрессы,
будем тигры так и мы...
– Государыня будет снисходительна. Никто, как она, не понимает, что такое любовь. Вы сами чай изволите знать, что о любострастии ее величества ходит немало comm?rages<Сплетен ( франц.).> среди офицеров...
– Оставьте, поручик.
– И не только в разговорах...
– Этого не может быть.
– Вы мне не верите?..
– Конечно, нет!
– Тогда, смотрите...
Он подал Анне сложенный пополам листок бумаги. Это была злая карикатура, отпечатанная, скорее всего в Польше. Екатерина, стоя одной ногою на Варшаве, а другой на Константинополе, накрывает подолом своих широких юбок всех государей Европы, столпившихся внизу. А они, подняв глаза и раскрыв рты, дивятся лучистой звезде, сияющей в центре шатра. При этом каждый из них подает свою реплику в соответствии с положением и чувствами. Папа Римский восклицает: «Иисусе! Какая бездна погибели!», Станислав Август: «Это я, я расширил ее пределы!»...
– Как вы смеете?.. – Анна притворно рассердилась и, сложив непристойный рисунок, сунула его за корсаж.
– Ну вот. Вы рассердились, а я так хотел вас посмешить.
– Разве ее величество – предмет для насмешек?
– Конечно, нет, но это знак моего доверия к вам и страстного чувства. Более того, я готов вам передать еще более скоромный предмет...
Поручик порылся в карманах и протянул Анне камешек с непристойной геммой, касающейся ее повелительницы, после чего с жаром обнял ее за плечи.
– Видите, теперь я целиком в ваших руках...
Девушка засмеялась.
– По-моему, скорее я – в ваших...
Он понял ее по-своему и, переместив руки, положил ладони ей на грудь. У Анны перехватило дыхание.
– Перестаньте, поручик, вы позволяете себе чересчур многое... сразу.
Он встал на колени и прижался лицом к ее коленям.
– Умоляю, не гоните, сделайте милость... Один ваш взгляд, одно движение – и вы осчастливите вашего раба.
Она почувствовала как его руки скользнули под юбки и стали осторожно подниматься, сначала до колен, затем выше. Анну затрясло. Слишком много за последнее время предавалась она самоудовлетворению, слишком давно не испытывала подлинной близости... Она слабо сопротивлялась, повторяя: «Перестаньте, перестаньте, что вы делаете, нас увидят...»
– В саду никого... Все спят...
Голос его звучал глухо из-под складок платья, закрывшего его с головою. Влажные и горячие губы его дерзко искали главное...
– Ах!.. – Анна освободилась от объятий, подошла к краю беседки и, склонившись, оперлась о балюстраду...
В тот же миг он закинул ей юбки на спину...
Увы, поручик ошибался, когда говорил, что сад пуст. Императрица тоже любила иногда пройтись перед сном по дорожкам. Чаще ее сопровождал Орлов, но он был уже довольно давно в отъезде, и государыня гуляла в одиночестве. На беду она выбрала именно этот уголок сада.
Екатерина вышла из-за поворота аллеи прямо напротив беседки, но занятые собою и охваченные страстью любовники не слышали ее шагов. В свете белой ночи императрица сразу узнала свою недотрогу-фрейлину, стоящую в недвусмысленной позе с юбками на голове. Закусив губку маленького рта, чтобы не вскрикнуть, императрица отступила за куст сирени. Там она постояла с минуту, наблюдая, затем, улыбнувшись каким-то своим мыслям, прищелкнула неслышно пальцами, повернулась и тихо удалилась...
На всем обратном пути ее не покидала довольная улыбка, она даже пару раз потерла руки. Впечатление было таким, будто ее величество только что решила для себя некую любопытную задачку.
2
Ночью Анна плохо спала. Какие-то люди во сне горячо обвиняли ее в низких поступках. Безобразные карлы гримасничали, высовывая длинные языки, и теснили, теснили ее, а она отступала. Один из них кольнул ее и ранил, испачкав густой слюной. Анна настолько ясно видела кровь, что, проснувшись, схватилась за грудь, и вздохнула с облегчением, почувствовав под тонким полотном привычную упругость. Слава богу, это только сон... Она прислушалась. Где-то далеко погромыхивало, дождь шелестел за окошком и из прихожей доносилось похрапывание Дуняши. Все было вполне мирно. Но откуда тогда этот горький привкус во рту? Странно, раньше подобные приключения не вызывали у нее особых переживаний. Может быть, причина беспокойства крылась в долгом воздержании?..Анна поднялась, нашла в сумраке чашку с водой, припасенную с вечера Дуняшей. Попила. Потом выдвинула из-под кровати die Nachtvase, в просторечии именуемую ночным горшком, справила нужду и снова забралась в постель. Несмотря на тревогу, быстро уснула, но спала тяжело и встала разбитая и с дурным настроением, чего раньше не бывало. Давешний сон не шел из ума. Анна подошла к зеркалу и внимательно осмотрела грудь, словно ожидала увидеть следы ночной раны. Но мякитишки [32]с розовыми сосцами были без изменений. Она ощупала и обмяла их и немного успокоилась, решив, что причиной кошмара было волнение, испытанное в саду...
После завтрака, пока императрица занималась делами, рассказала Маше Перекусихиной [33]о странном сновидении.
Ей нравилась эта совсем юная девушка, недавно принятая государыней в свой штат. А та всполошилась.
– Ой, душенька, Анна Степановна, сон-то какой худой. Я всего-то не помню, но только он точно не к добру...
Она стала было вспоминать, что сии грезы могли значить, но запуталась и, сознавшись, что сама никогда никаких снов не видит, умолкла. Анна вздохнула.
– Раньше я тоже спала как убитая. Из пушек стреляй...
– Анечка Степановна, – снова заговорила Маша, – а может к Матренушке <Матрена Даниловна Теплицкая [34]– придворная гадалка и шутиха, известная Екатерине еще с той поры, когда она была великой княжной.> сходить. Говорят, она ловка: и сны толкует, и на картах ворожит...
– Господь с тобой, Маша... – отмахнулась Анна. – Пристало ли нам! А ну как государыня узнает, то-то смеху будет. Куды от сраму денемся?
– Полноте. Государыня сами к картам сильную приверженность имеют. И Матренушку уважают. Намедни, как господин граф Григорий Григорьевич отъехать изволили, к себе приглашали.