Страница:
– Да, ну? Как же я-то пропустила?..
– А то не в ваше дежурство было. Да и Матренушка, так тихонько, сторожко, ровно мышка к государыне то прошмыгнула. А потом уж они и сами от карточной игры пришли...
Известие о том, что дворцовая ворожея приходила к императрице, поразило Анну: Екатерина Великая, просвещенная монархиня, переписка с Вольтером, Дидро и вдруг – деревенская баба-ворожея. Как и все придворные, она знала о существовании Матрены. Не раз потешалась над фрейлинами, бегавшими к той за советами, или просто погадать на картах на очередного суженого да не сряженного. Но чтобы государыня?..
Весь день Анна не могла решить, что делать. А беспокойство не отпускало. И к вечеру, махнув рукой, связала в узелок подарок и отправилась к ворожее.
Матренушка жила в небольшом домике у старой чухонской мызы. Приветливая кругленькая старушка с остренькими глазками, прячущимися в румяных щечках. Подвижная с быстрыми пальцами она одевалась в крестьянское по покрою платье из дорогой материи, повязывая по-деревенски платок на голове. Голос ее был тонок и певуч.
– Проходи, проходи, красавица. С чем пожаловала, кака-така кручинушка привела к Матренушке?
Анна отдала подношение, села и рассказала про сон. Ворожея задумалась.
– Не к добру, не к добру привиделось. Рана в груди для молодушки беду предвещает. А слюни грязные, чужие на своих персях видеть – сулят большое разочарование в любви и тщетные надежды. Языки чужие, длинные, язвящие говорят, жди мол сплетни. Али то, что сокрыть желательно, всплывет беспременно. Вот, давай-ко, я карты на тебя, красавица, раскину...
Анна и не заметила, как в руках у старухи появилась колода карт. Ворожея вынула даму черв и, глянув на девушку, как бы со значением положила перед собой. Оставшуюся колоду она с ловкостью стасовала и выбросила карты на стол, где, перемешав рукою, снова собрала вместе и, еще раз стасовавши, протянула Анне.
– Сыми левою ручкой, голубка. – Но она тут же шустро отдернула руку. И, выставив правую ладонь, запричитала: – А правую-то – позолоти, позолоти, не жалей, тогда и правда будет.
Анна покраснела, полезла в карман юбки, достала ассигнацию в двадцать пять рублей и протянула ворожее. Матренушка внимательно с обеих сторон оглядела банковский билет, разочарованно поджала губы и спрятала его в недра своих одежек. Тем не менее, гадание продолжилось. Она разложила карты в четыре ряда вокруг червонной дамы и, подперев пухлые щечки ладошками, долго всматривалась в то, как они легли.
– Чего сказать тебе, девица, гляди сама. Вот в одном ряду с тобою лежат жмуди – валет, а перед им – семерка. Сие означает, что любима ты военным, красивым и молодым. Да только по обе стороны от тебя семерка и восьмерка бубей, что говорит об измене или о неверности друга сердечного. Но ты не печалуйся. Вот направо две восьмерки: виннова и червова. Предвещают оне новое тебе знакомство. Вини – о неприятельских замыслах против тебя со стороны дамы крестовой. Вот она, врагиня твоя. Зато две девятки по левой руке сулят прибыль. В ней ты и меня, сирую да убогую, не забудь. За то и тебе воздастся...
Долго просидела Анна у ворожеи. Спохватилась, когда уж стемнело. По дороге ко дворцу уговаривала себя, что врут, поди, карты-то, все так говорят. Но избавиться от впечатления не могла. Уж больно все сходилось. И молодой военный, и возможные сплетни, конечно, от толстухи Брюсши. Она – ее ненавистница. Не может милости государыни ей простить.
Уже на пороге фрейлинского флигеля приняла решение быть осторожнее. С поручиком пока не знаться. А за графиней Прасковьей понаблюдать повнимательнее.
Как-то за утренним туалетом, помогая императрице привести себя в порядок, Анна уронила нечаянно полотенце. Екатерина спросила:
– Моя дорогая королефф, вы рассеян, может быть влюблен?..
Анна спохватилась, постаралась взять себя в руки. Какое-то шестое чувство подсказало ей, что запираться не стоит. Зная любовь государыни к правде, она интуитивно выбрала самый верный ход, ответив кротко:
– Нет, ваше величество, это другое – наверное, вздор, нестоящий внимания. Но если у вас найдется время, и вы окажете милость выслушать меня, я расскажу историю своих чувств. Они глупые и я бы не решилась сама. Тем более, что моя исповедь, возможно, возмутит ваше доброе сердце, а может – позабавит...
Вошедший корнет, в запорошенном пылью кафтане с измазанным в копоти лицом, доложил, что в столице пожары. Занялись пакгаузы с пенькой на Васильевском острове. Ветер, раздувая пламя, перебрасывает его с дома на дом, и деревянные строения вспыхивают, как свечки. Целые кварталы до дальних линий – единая стихия огня...
Екатерина выслушала сообщение внешне спокойно, только побледневшие губы, сжавшиеся в тоненькую полоску, выдавали ее волнение.
– Боже мой, но ведь там на Васильевском острову – дом Эйлера. А он так боится пожар, да еще и не видит...
– Господина академика подоспевшие люди вывели из огня. Сам-то он все о бумагах пекся, в коих труды его, касаемые до мореплавания, запечатлены. Так оные листы прямо из пламени сам господин Президент академии граф Владимир Григорьевич Орлов вынесть изволил...
– И здесь Орловы... А где, кстати, граф Григорий Григорьевич?..
Ни к кому персонально не обращенный, вопрос повис без ответа. Императрица поблагодарила корнета, велела флигель-адъютанту проследить за тем, чтобы молодого человека накормили и определили на ночлег, понеже к утру она подготовит письмо генерал-полицмейстеру, которое посланец и отвезет.
Императрица долго смотрела в темное окно, потом бросила карты. Игра расстроилась.
– Вот уж истинно: «где тонко, там рвется». Коль прав был великий преобразователь, настаивая на каменном строении столицы. Так нет же: «Россия страна лесов... Это Европа, мол, свои дерева на уголья перевела, а у нас их несчетно...» – передразнила она кого-то из оппонентов. – Что же, отныне будем строиться только из камня!.. Извините, господа, придется вам доигрывать без меня...
Она поднялась, взглянула на Анну и коротко кивнула.
– Проводите меня, мой друг, а потом найдите кого из статс-секретарей.
Анна взяла свечи и пошла вперед. У двери будуара она остановилась. Там кто-то был... Императрица резко толкнула створку и взгляду обеих женщин предстала отнюдь не лучшая часть фаворита, под которым, разметав волосы по подушкам и, забросив ноги на плечи кавалера, дергалась Прасковья Брюс.
Екатерина остолбенела.
– Фи,.. Schweine Hunde<Скотина ( нем.).>... В мой постель... – произнесла она брезгливо. – Geh vort aus meine Zimmer... ‘Raus<Пошла прочь из моей комнаты... Вон! ( нем.).>
Фрейлина вскочила, суетливо поправила платье, затараторила:
– Катиш! Ваше величество, это все он... Он силою заставил... Ей-богу же, я невинна...
– Raus! – Императрица с размаху ударила ее по щеке. Прасковья взвизгнула и опрометью выкатилась из двери. – И ты пшел вон, свинья!..
Она отвернулась к Анне. Григорий потянулся, не прикрываясь.
– Да, ладно, тебе, Катя... Ты, что ли, ей поверила, сучке... Так она, как банный лист... – Он поднялся, усмехаясь, без видимого стеснения медленно застегнул панталоны. Поймав взгляд Анны, нагло подмигнул ей.
Екатерина, не поворачиваясь, проговорила:
– Ну, долго мне еще ждать, когда ты убираться?..
– А куды те торопиться-то, чай, не на коронацию али на похорона... Все иное за тебя мы, Орловы, сделали. Али забывать стала, память укоротилась?..
Оправив камзол, он так же, не спеша, шагнул к двери. Проходя мимо женщин, задержался, потрепал Екатерину по плечу. И когда она резким движением сбросила его руку, примирительно-угрожающе проговорил:
– Но, но. Ты не больно-то... Не забывай, Катя, кто тебя на престол-то подсаживал, кем и держисся...
С тем и вышел, захлопнув с сердцем дверь. Екатерина заплакала и без сил опустилась на стул.
– Господи, за что? И сколь можно еще терпеть?.. Сперва муж-дурак, ни на что не годный, потом этот – просто дурак. А иные? Тем я, и вовсе, только как дойна корова нужна...
Анна гладила императрицу по плечам, по голове, не находя слов утешения. Про себя же думала: «Почему она терпит от Гришки такое,.. ведь государыня?..» Но что могла она сказать, когда сама, сколько раз через покои фаворита проходила и в оных задерживалась?..
– Ну, ин ладно, все! – Екатерина подняла заплаканное лицо, отерла глаза. – Пришлите ко мне, ma ch?rie, статс-секретаря и пусть будет брать с собой бумага, чернил и перо. У меня нет ни время, ни прав на личные страдания. Императриц должен работать...
«Удивительная женщина, – думала Анна, разыскивая статс-секретаря. – Железная... После такого-то афронту и на тебе – письмо генерал-полицмейстеру... Не легкая, знать, должность, Господи прости, государыней-то быть...»
И действительно, что движет владетелями, отвергающими обычное человеческое? Во имя чего отказываются они столь часто от того, что дорого всем людям?.. Неужто лишь во имя права распоряжаться другими, начальствовать, управлять, господствовать над себе подобными?.. Только ради власти, всего-то?..
Странное это состояние – власть. Любая – в семье ли, в службе, в государстве. Как яд, как болезнь разъедает она человека, изменяет характер, взгляды, лишает природного лица. Укорачивая себе отпущенный Богом срок, пребывания в сей юдоли, счастлив ли властитель, лишающий себя простых забот и радостей, из коих и состоит жизнь человеческая? Стоит ли ради эфемерного господства на краткий миг отказываться от них? Жизнь скоротечна, власть же и того... Так нет же, никто не думает, что конец-то един, для господина ли, для раба ли...
Что удерживало императрицу от разрыва с Григорием? Пожалуй, больше всего страх, обыкновенный бабий страх. Зная бешеный характер Орлова, она просто боялась вспышек его гнева. И когда однажды граф Панин стал ее успокаивать, уверяя, что ей нечего опасаться, она перебила старого вельможу:
– Вы его не знаете, – сказала она убежденно. – Он способен извести и меня, и великого князя... – И, помолчав, добавила: – Конечно, если бы ему нашлось дело, достойное его выдающихся способностей...
Этим императрица как бы давала понять, что не возражала бы против удаления Орлова. Но повод должен был быть надежным. Граф Никита Иванович был дипломатом и в толкованиях не нуждался... А подходящий случай при желании должен был представиться.
Через несколько дней стало известно, что его сиятельство граф Григорий Григорьевич Орлов отбывает в важную инспекционную поездку по гарнизонам.
Однажды вечером в своей комнате Анна нашла на подоконнике букетик незабудок с короткой запиской без подписи, написанной по-французски: «Этот нежный голубой цветочек называется незабудка. Положи его на сердце, и он расскажет тебе о том, как я полон любовью. Я сделаю то же и если мой цветок завянет, это будет означать конец надеждам». В тот вечер она не дежурила. Но Екатерина, рано удалившись в опочивальню, велела ее позвать. Анна спрятала букетик с запиской за корсаж и, войдя к Екатерине, положила их на ночной столик.
– О, un billet-doux<Любовное письмо? ( франц.).> и букет – die Vergissmeinnichtеn, как это по-русски – «не-забудки». А знаете ли вы, что означает, когда они склоняют свои головки?.. Увы, это есть печаль и любовный неудач... Но ты, кажется, хотел мне что-то рассказать?..
И Анна впервые поведала историю своих детских шалостей и более поздних забав, исключив из них, разумеется, некоторые подробности, касавшиеся покровительства графа Григория Орлова. Повествуя о своем знакомстве с поручиком Высоцким, она сетовала, что не умеет любить; что отдается лишь чувству страсти, которую не может сдержать. Еще она говорила, что ее беспокоит не людская молва, а то, что сплетни дойдут до ее величества совсем в другом виде и она лишится доверия и милости государыни, которую она одну на свете любит и почитает... Рассказ получился откровенный и долгий. Императрица не перебивала. Она была определенно взволнована исповедью и когда девушка закончила, заметила:
– Бедный дитя, я так тебя понимать... У женщина два руля управляют ее жизнью: первый – сердце или натур ее, плоть; второй – душа, разум. Твой душа еще спит. Слишком сильный у тебя натур. Надо учиться согласовать душа и сердце. – Когда Екатерина волновалась, она начинала говорить особенно неправильно, пока не замечала и не брала себя в руки. – Умный женщин имеет сердце вольный. Нет для него стыда, нет и вреда, когда оно загорается чувством... Это слабый люди с маленький сердце придумали, что чувство должно быть единожды в жизни. Отнюдь. И двоежды и триежды... О том весь мир ведает. Ведают все, да не смеют сказывать открыто. Ежели сердце и душа в женщина ладно живут, не стесняют один другой – это ее счастье. Перед подлинный страсть не могут устоять даже троны и люди готовы платить за нее любой цена... Ты говорить – сплетни... Сплетни – это люди. На чужой роток не накинешь платок. Не нам ли заповедано: не судите, да не судимы будете. Так-то, ma ch?rie,ты правильно делал, что рассказать мне все. Твой правда и доверие достоин награда. Молчи, молчи, я знаю – ты бескорыстна. Но это мой дело и мой привилегий. Кроме того, ты же знаешь, как я люблю делать подарки. – Она протянула руку и, нашарив на ночном столике золотую табакерку, протянула ее Анне. – Возьми, пусть это будет память о наша беседа. – Анна встала на колени и прижалась губами к руке императрицы. – Полно, полно, голубчик, вы же знайт, как я люблю вас.
Анна уже уходила, когда Екатерина остановила ее:
– А что, мой королефф, был ли он естеством достаточен и в деле хорош ли?
Это она сказала по-французски, но грубо, и Анна, уловив интонацию, ответила в тон:
– Вторгается в пределы и покрывает их гигантскими шагами...
Императрица задула свечу и добавила уже в темноте:
– Приведи его ко мне. Только пусть сначала зайдет к господин Роджерсон. Он все знает.
Так началась новая служба Анны Протасовой при русской монархине. Служба странная, интимная и в общем-то паскудная, служба сводницы пробни...
Перед вечерним раутом Екатерина шепнула Анне:
– Буде явится, оставляй его в тех мыслях, что не знаешь и не ведаешь, об чем спрашивать станет. Он сам-то не посмеет себя сразу обнаружить, начнет таиться, говорить обиняками...
Анну беспокоило то, что она утаила от государыни свои нередкие проходы через покои фаворита... А ну как сам расскажет...
Через пару дней Григорий пожаловал во фрейлинский флигель и, не спросясь, прошел к Анне. По разгневанному виду фаворита она поняла, что ему все известно и что вряд ли императрица скрыла ее участие в состоявшемся приближении нового флигель-адъютанта. «Отрицать, все отрицать, выражая покорность и преданность, напирая на родственные чувства и на благодарность как к благодетелю...» – такие мысли пронеслись у нее в голове.
Орлов прошел в середину комнаты и не ответил на приветствие. Екатерина ошибалась, полагая, что фаворит станет таиться и миндальничать.
– Вы, видать, забыли благодетеля свово, что решились на такое... – начал он.
Анна сделала удивленный вид и заплакала.
– Ежели я огорчила вас, то не знаю чем, и в чем я виновата пред вами.
– Об чем же тогда плачешь?
– Об том, что вы мною недовольны, и не желаете сделать милость – сказать в чем моя вина.
– А в том, что поступаешь негоже, сводя других со своими полюбовниками. Может, думала, что я не узнаю о твоем блядстве?.. Коли сама была в него влюбивши, так зачем отдала предмет свой? Али не ведаешь, что так только мерзкие девки да потворенные бабы делают...
И вот это он сказал зря... Анна и сама чувствовала себя в тех рангах, в коих трактовал ее Григорий. Но одно дело – собственное понимание неблаговидности совершаемых поступков и совсем другое, когда кто-то со стороны тычет это тебе в глаза. Раздумывая о себе, Анна утешалась мыслью, что де она человек подневольный и должна исполнять приказания по присяжной должности своей. Кто ее упрекнет более самой, неужто он?.. Первостатейный юбочник и развратник, граф на содержании?.. Эти мысли вихрем промелькнули у нее в голове, и гнев застлал глаза. Она уже открыла было рот, чтобы высказаться, но опамятовалась. Будто печная заслонка задвинулась в ее сердце. И с этого момента граф Григорий Григорьевич Орлов, сродник фрейлины Протасовой, которому она никогда не отказывала, нажил себе в ее лице еще одного и довольно опасного врага. Она недобро глянула из-под ресниц на фаворита, но, выполняя наказ государыни, продолжала принятую линию поведения.
Понял ли Григорий, что переборщил в разговоре с той, что находится в опасной близости к императрице, нет ли?.. Скорее второе. Тем не менее, тон свой прокурорский сбавил. Большую часть гнева он уже поизрасходовал в покоях императрицы. И посему, далее говорил тоном уже более мирным. Анна поняла, что гроза пронеслась.
– Я тебя прошу, Аннета, остерегайся допускать в сердце твое помыслы недозволенные. Мало того, что они принесут горести и стыд мне, твоему благодетелю. Но они и для тебя самой будут вечным стыдом и укором совести. Старайся любить государыню любовию тихой и непостыдной. И не допускать досужих разговоров на свой счет, ведь оные и меня задевают, как твово сродника.
– Как вы найдете за лучшее, ваше сиятельство.
Григорий поморщился:
– Ну зачем ты так, мы, чай, не чужие...
– Можете быть в уверенности, что буду впредь еще более остерегаться, чтобы не довести ни себя до посрамления и не потерять милости вашей.
Анна наклонила голову, давая понять, что разговор, собственно, исчерпан и она послушна его воле. Как же ему было реагировать на ее такую полную покорность? Психологом Григорий не был. Бросив примирительным тоном еще несколько фраз, он поклонился и вышел из комнаты.
Вечером, встав из-за карточного стола и направившись в опочивальню, Екатерина заметила:
– Ну, мой королефф, вы оказались еще более умны, чем я даже предполагала. А разумная преданность никогда не остается без награждения.
Анна присела в благодарном реверансе. Тою же осенью она получила фрейлинский шифр [35], став одной из двенадцати штатных фрейлин государыни, и прибавку к жалованью.
В Зимнем дворце она сменила апартаменты. Перебралась из-под крыши в комнаты над покоями императрицы с тайным ходом в ее опочивальню. Но это все потом, по возвращении в Петербург... Пока же конец сезона в Царском Селе ничем особым не нарушался.
Поручика Высоцкого при Дворе более не видели, спросить об нем было некому. А вот настроение у фаворита было скверное. Григорий скучал. Временами он вдруг срывался и пропадал дня на три, четыре. Возвращался всегда неожиданно, без предупреждения, чем и держал Екатерину в постоянном напряжении. Об этих его отлучках слухи ходили разные.
– Бедная государыня, они столько милостей сделали их сиятельству и думают, что оне их любят, как и оне, а все не так...
– Что же не так-то?
– Судите сами, ваше высокоблагородие: почти кажну неделю их сиятельство изволят отъезжать из Царского Села. И все думают, что по государственным надобностям... А оне в компании господ офицеров ездиют к девкам гулящим, расточая на них имение и силы. А их величество все то сносят, подвергая опасности свое драгоценное для всех здоровье...
– А ты откуда про то ведаешь, милая?
– Не извольте сомневаться. Муж сестры моей Клавдии содержит бани на Каменном острову. Так вот те бани от имени их сиятельства и наняты на все время для ихних собраниев, где они с девками веселятся.
Анна была поражена новостью, но вида не показала.
– Меня то удивляет, как смеешь ты говорить такое про столь высокую особу, об чем я и помыслить стыжусь, не токмо что тебе поверить. Уж не из той ли и ты компании, коли все так доподлинно знаешь?.. Или по обиде, по злобе какой на благородных людей напраслину возводишь? За такое знаешь, что бывает?..
Дуняша заплакала.
– Как можно, ваше высокоблагородие, что вы... Ежели бы я не почитала и не любила вас за ваши милости ко мне, разве бы я когда такое сказала! Мы ведь не без понятия, знаем, что их сиятельство вам сродники. Только мы все сокрушаемся да жалеем их величество государыню, которые все сносят по великодушию своему. А вам, ежели желаете, я и место на Каменном покажу, где бывают у них собрания...
Про Каменноостровские бани Анна слыхивала и раньше. Видела не раз приземистые бревенчатые срубы на берегу Невки. Там же стояли и общественные купальни. Правда, ими мало кто пользовался. Женщины разного звания и возраста, привлеченные чистой водой, в жаркие дни раздевались прямо на берегу, не заходя за ограды. Все с удовольствием плескались, не обращая ни на кого внимания. В ту пору еще не вышел указ императрицы о разделении общественных бань на мужские и женские, и русские люди, по привычке, вполне целомудренно мылись все вместе. Да и позже, когда в банях были поставлены невысокие перегородки, мужчины и женщины после парной без всякого стеснения выбегали нагишом, чтобы окунуться в реке.
Ей говорили также, что почти при каждом таком заведении хозяин содержал целый штат девок для услуг, и что последнее время гвардейские офицеры взяли моду ездить туда компаниями. Набирали с собой вина, закусок и устраивали подлинные оргии... Фрейлины рассказывали эти страсти шепотом, закатывая глаза... Но чтобы Орлов, при государыне... Анна почувствовала волнение. Если даже это и не полная правда, она ей пригодится, чтобы сквитаться с Гришкой за «потворенную бабу», и за «девку». Она поднялась и достала кошелек.
– Что ты мне донесла, то ладно, и вот тебе деньги. Но Боже тебя избавь говорить об том же предмете еще с кем... Ты ведь знаешь, его сиятельство шутить не станет... Ну, а коли что новое узнаешь – говори только мне, я тебя без милости не оставлю.
Несколько дней спустя Дуняша передала хозяйке тайные разговоры комнатных служительниц императрицы. Дескать, по возвращении из Питера их сиятельство с пучком лозы бегать изволил из одного покоя в другой, а государыня в нагом вовсе виде от него де скрывались... Анна даже задохнулась от возмущения и хотела тут же прогнать девку. Но передумала и снова дала ей денег, наказав слушать да помалкивать...
Сама же, при очередном исчезновении Орлова, в разговоре с Анной Никитичной Нарышкиной, как бы случайно обмолвилась о банях на Каменном. При том сокрушенно добавила, что де, говорят, будто некоторые и сиятельные особы не гнушаются посещать сии нездоровые и неблагопристойные заведения...
– Неужто такое быть может? – спросила она в конце разговора, наивно округлив глаза.
Нарышкина опустила заблестевшие глаза и как могла равнодушно пожала плечами.
– Врут, должно люди... А там, как знать...
Но Анна, уже понаторевшая в придворных интригах, поняла, что ее слова упали на благодатную почву. Не спуская весь вечер глаз с Анны Никитичны, она подметила, как та шепталась о чем-то с бывшей фрейлиной Двора покойной императрицы Елисаветы, старой княгинею Дарьей Алексеевной Голицыной, а та, в свою очередь, долго-долго беседовала с графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин же и был тем ухом, коему она в первую очередь предназначала свои слова.
Но то ли что-то помешало, то ли было не ко времени, но задуманная ею интрига немедленного развития не получила...
– А то не в ваше дежурство было. Да и Матренушка, так тихонько, сторожко, ровно мышка к государыне то прошмыгнула. А потом уж они и сами от карточной игры пришли...
Известие о том, что дворцовая ворожея приходила к императрице, поразило Анну: Екатерина Великая, просвещенная монархиня, переписка с Вольтером, Дидро и вдруг – деревенская баба-ворожея. Как и все придворные, она знала о существовании Матрены. Не раз потешалась над фрейлинами, бегавшими к той за советами, или просто погадать на картах на очередного суженого да не сряженного. Но чтобы государыня?..
Весь день Анна не могла решить, что делать. А беспокойство не отпускало. И к вечеру, махнув рукой, связала в узелок подарок и отправилась к ворожее.
Матренушка жила в небольшом домике у старой чухонской мызы. Приветливая кругленькая старушка с остренькими глазками, прячущимися в румяных щечках. Подвижная с быстрыми пальцами она одевалась в крестьянское по покрою платье из дорогой материи, повязывая по-деревенски платок на голове. Голос ее был тонок и певуч.
– Проходи, проходи, красавица. С чем пожаловала, кака-така кручинушка привела к Матренушке?
Анна отдала подношение, села и рассказала про сон. Ворожея задумалась.
– Не к добру, не к добру привиделось. Рана в груди для молодушки беду предвещает. А слюни грязные, чужие на своих персях видеть – сулят большое разочарование в любви и тщетные надежды. Языки чужие, длинные, язвящие говорят, жди мол сплетни. Али то, что сокрыть желательно, всплывет беспременно. Вот, давай-ко, я карты на тебя, красавица, раскину...
Анна и не заметила, как в руках у старухи появилась колода карт. Ворожея вынула даму черв и, глянув на девушку, как бы со значением положила перед собой. Оставшуюся колоду она с ловкостью стасовала и выбросила карты на стол, где, перемешав рукою, снова собрала вместе и, еще раз стасовавши, протянула Анне.
– Сыми левою ручкой, голубка. – Но она тут же шустро отдернула руку. И, выставив правую ладонь, запричитала: – А правую-то – позолоти, позолоти, не жалей, тогда и правда будет.
Анна покраснела, полезла в карман юбки, достала ассигнацию в двадцать пять рублей и протянула ворожее. Матренушка внимательно с обеих сторон оглядела банковский билет, разочарованно поджала губы и спрятала его в недра своих одежек. Тем не менее, гадание продолжилось. Она разложила карты в четыре ряда вокруг червонной дамы и, подперев пухлые щечки ладошками, долго всматривалась в то, как они легли.
– Чего сказать тебе, девица, гляди сама. Вот в одном ряду с тобою лежат жмуди – валет, а перед им – семерка. Сие означает, что любима ты военным, красивым и молодым. Да только по обе стороны от тебя семерка и восьмерка бубей, что говорит об измене или о неверности друга сердечного. Но ты не печалуйся. Вот направо две восьмерки: виннова и червова. Предвещают оне новое тебе знакомство. Вини – о неприятельских замыслах против тебя со стороны дамы крестовой. Вот она, врагиня твоя. Зато две девятки по левой руке сулят прибыль. В ней ты и меня, сирую да убогую, не забудь. За то и тебе воздастся...
Долго просидела Анна у ворожеи. Спохватилась, когда уж стемнело. По дороге ко дворцу уговаривала себя, что врут, поди, карты-то, все так говорят. Но избавиться от впечатления не могла. Уж больно все сходилось. И молодой военный, и возможные сплетни, конечно, от толстухи Брюсши. Она – ее ненавистница. Не может милости государыни ей простить.
Уже на пороге фрейлинского флигеля приняла решение быть осторожнее. С поручиком пока не знаться. А за графиней Прасковьей понаблюдать повнимательнее.
Как-то за утренним туалетом, помогая императрице привести себя в порядок, Анна уронила нечаянно полотенце. Екатерина спросила:
– Моя дорогая королефф, вы рассеян, может быть влюблен?..
Анна спохватилась, постаралась взять себя в руки. Какое-то шестое чувство подсказало ей, что запираться не стоит. Зная любовь государыни к правде, она интуитивно выбрала самый верный ход, ответив кротко:
– Нет, ваше величество, это другое – наверное, вздор, нестоящий внимания. Но если у вас найдется время, и вы окажете милость выслушать меня, я расскажу историю своих чувств. Они глупые и я бы не решилась сама. Тем более, что моя исповедь, возможно, возмутит ваше доброе сердце, а может – позабавит...
3
В конце мая, когда Двор более или менее обжился в Царском Селе, в один из вечеров в малом кабинете собралось за картами обычное общество. Не было Орлова, и Екатерина собиралась послать за ним, когда дежурный флигель-адъютант доложил, что прибыл гонец из Петербурга.Вошедший корнет, в запорошенном пылью кафтане с измазанным в копоти лицом, доложил, что в столице пожары. Занялись пакгаузы с пенькой на Васильевском острове. Ветер, раздувая пламя, перебрасывает его с дома на дом, и деревянные строения вспыхивают, как свечки. Целые кварталы до дальних линий – единая стихия огня...
Екатерина выслушала сообщение внешне спокойно, только побледневшие губы, сжавшиеся в тоненькую полоску, выдавали ее волнение.
– Боже мой, но ведь там на Васильевском острову – дом Эйлера. А он так боится пожар, да еще и не видит...
– Господина академика подоспевшие люди вывели из огня. Сам-то он все о бумагах пекся, в коих труды его, касаемые до мореплавания, запечатлены. Так оные листы прямо из пламени сам господин Президент академии граф Владимир Григорьевич Орлов вынесть изволил...
– И здесь Орловы... А где, кстати, граф Григорий Григорьевич?..
Ни к кому персонально не обращенный, вопрос повис без ответа. Императрица поблагодарила корнета, велела флигель-адъютанту проследить за тем, чтобы молодого человека накормили и определили на ночлег, понеже к утру она подготовит письмо генерал-полицмейстеру, которое посланец и отвезет.
Императрица долго смотрела в темное окно, потом бросила карты. Игра расстроилась.
– Вот уж истинно: «где тонко, там рвется». Коль прав был великий преобразователь, настаивая на каменном строении столицы. Так нет же: «Россия страна лесов... Это Европа, мол, свои дерева на уголья перевела, а у нас их несчетно...» – передразнила она кого-то из оппонентов. – Что же, отныне будем строиться только из камня!.. Извините, господа, придется вам доигрывать без меня...
Она поднялась, взглянула на Анну и коротко кивнула.
– Проводите меня, мой друг, а потом найдите кого из статс-секретарей.
Анна взяла свечи и пошла вперед. У двери будуара она остановилась. Там кто-то был... Императрица резко толкнула створку и взгляду обеих женщин предстала отнюдь не лучшая часть фаворита, под которым, разметав волосы по подушкам и, забросив ноги на плечи кавалера, дергалась Прасковья Брюс.
Екатерина остолбенела.
– Фи,.. Schweine Hunde<Скотина ( нем.).>... В мой постель... – произнесла она брезгливо. – Geh vort aus meine Zimmer... ‘Raus<Пошла прочь из моей комнаты... Вон! ( нем.).>
Фрейлина вскочила, суетливо поправила платье, затараторила:
– Катиш! Ваше величество, это все он... Он силою заставил... Ей-богу же, я невинна...
– Raus! – Императрица с размаху ударила ее по щеке. Прасковья взвизгнула и опрометью выкатилась из двери. – И ты пшел вон, свинья!..
Она отвернулась к Анне. Григорий потянулся, не прикрываясь.
– Да, ладно, тебе, Катя... Ты, что ли, ей поверила, сучке... Так она, как банный лист... – Он поднялся, усмехаясь, без видимого стеснения медленно застегнул панталоны. Поймав взгляд Анны, нагло подмигнул ей.
Екатерина, не поворачиваясь, проговорила:
– Ну, долго мне еще ждать, когда ты убираться?..
– А куды те торопиться-то, чай, не на коронацию али на похорона... Все иное за тебя мы, Орловы, сделали. Али забывать стала, память укоротилась?..
Оправив камзол, он так же, не спеша, шагнул к двери. Проходя мимо женщин, задержался, потрепал Екатерину по плечу. И когда она резким движением сбросила его руку, примирительно-угрожающе проговорил:
– Но, но. Ты не больно-то... Не забывай, Катя, кто тебя на престол-то подсаживал, кем и держисся...
С тем и вышел, захлопнув с сердцем дверь. Екатерина заплакала и без сил опустилась на стул.
– Господи, за что? И сколь можно еще терпеть?.. Сперва муж-дурак, ни на что не годный, потом этот – просто дурак. А иные? Тем я, и вовсе, только как дойна корова нужна...
Анна гладила императрицу по плечам, по голове, не находя слов утешения. Про себя же думала: «Почему она терпит от Гришки такое,.. ведь государыня?..» Но что могла она сказать, когда сама, сколько раз через покои фаворита проходила и в оных задерживалась?..
– Ну, ин ладно, все! – Екатерина подняла заплаканное лицо, отерла глаза. – Пришлите ко мне, ma ch?rie, статс-секретаря и пусть будет брать с собой бумага, чернил и перо. У меня нет ни время, ни прав на личные страдания. Императриц должен работать...
«Удивительная женщина, – думала Анна, разыскивая статс-секретаря. – Железная... После такого-то афронту и на тебе – письмо генерал-полицмейстеру... Не легкая, знать, должность, Господи прости, государыней-то быть...»
И действительно, что движет владетелями, отвергающими обычное человеческое? Во имя чего отказываются они столь часто от того, что дорого всем людям?.. Неужто лишь во имя права распоряжаться другими, начальствовать, управлять, господствовать над себе подобными?.. Только ради власти, всего-то?..
Странное это состояние – власть. Любая – в семье ли, в службе, в государстве. Как яд, как болезнь разъедает она человека, изменяет характер, взгляды, лишает природного лица. Укорачивая себе отпущенный Богом срок, пребывания в сей юдоли, счастлив ли властитель, лишающий себя простых забот и радостей, из коих и состоит жизнь человеческая? Стоит ли ради эфемерного господства на краткий миг отказываться от них? Жизнь скоротечна, власть же и того... Так нет же, никто не думает, что конец-то един, для господина ли, для раба ли...
Что удерживало императрицу от разрыва с Григорием? Пожалуй, больше всего страх, обыкновенный бабий страх. Зная бешеный характер Орлова, она просто боялась вспышек его гнева. И когда однажды граф Панин стал ее успокаивать, уверяя, что ей нечего опасаться, она перебила старого вельможу:
– Вы его не знаете, – сказала она убежденно. – Он способен извести и меня, и великого князя... – И, помолчав, добавила: – Конечно, если бы ему нашлось дело, достойное его выдающихся способностей...
Этим императрица как бы давала понять, что не возражала бы против удаления Орлова. Но повод должен был быть надежным. Граф Никита Иванович был дипломатом и в толкованиях не нуждался... А подходящий случай при желании должен был представиться.
Через несколько дней стало известно, что его сиятельство граф Григорий Григорьевич Орлов отбывает в важную инспекционную поездку по гарнизонам.
4
После памятного разговора Анны с императрицей прошла неделя. Фрейлина постепенно успокаивалась. С поручиком более не встречалась, а тот не понимал, почему его избегают... А она просто не испытывала нужды. И тем более – чувств, о которых постоянно тараторили фрейлины. Ей нужна была близость, и она поддалась влечению. Теперь же этот офицер в ее глазах ничем не отличался от остальных. Так уже бывало и раньше, дома. В какой-то момент она вспыхивала и со страстью отдавалась если не первому встречному, то, во всяком случае, особенно не разбираясь. Почему так?.. Слушая разговоры фрейлин о любовных переживаниях, она порой начинала жалеть себя, перебирала жизнь, вспоминала, как рано стала проказить и блазнить ее плоть. Виноватила себя. Иногда молилась, просила у Бога прощения. Думала, что не давай она с детства поблажки вожделениям, вышла бы по воле батюшки замуж, как все девицы... Не случилось. И теперь за свою угодливость к плотской страсти ей приходилось расплачиваться остуженной душой... Так ей порой думалось...Однажды вечером в своей комнате Анна нашла на подоконнике букетик незабудок с короткой запиской без подписи, написанной по-французски: «Этот нежный голубой цветочек называется незабудка. Положи его на сердце, и он расскажет тебе о том, как я полон любовью. Я сделаю то же и если мой цветок завянет, это будет означать конец надеждам». В тот вечер она не дежурила. Но Екатерина, рано удалившись в опочивальню, велела ее позвать. Анна спрятала букетик с запиской за корсаж и, войдя к Екатерине, положила их на ночной столик.
– О, un billet-doux<Любовное письмо? ( франц.).> и букет – die Vergissmeinnichtеn, как это по-русски – «не-забудки». А знаете ли вы, что означает, когда они склоняют свои головки?.. Увы, это есть печаль и любовный неудач... Но ты, кажется, хотел мне что-то рассказать?..
И Анна впервые поведала историю своих детских шалостей и более поздних забав, исключив из них, разумеется, некоторые подробности, касавшиеся покровительства графа Григория Орлова. Повествуя о своем знакомстве с поручиком Высоцким, она сетовала, что не умеет любить; что отдается лишь чувству страсти, которую не может сдержать. Еще она говорила, что ее беспокоит не людская молва, а то, что сплетни дойдут до ее величества совсем в другом виде и она лишится доверия и милости государыни, которую она одну на свете любит и почитает... Рассказ получился откровенный и долгий. Императрица не перебивала. Она была определенно взволнована исповедью и когда девушка закончила, заметила:
– Бедный дитя, я так тебя понимать... У женщина два руля управляют ее жизнью: первый – сердце или натур ее, плоть; второй – душа, разум. Твой душа еще спит. Слишком сильный у тебя натур. Надо учиться согласовать душа и сердце. – Когда Екатерина волновалась, она начинала говорить особенно неправильно, пока не замечала и не брала себя в руки. – Умный женщин имеет сердце вольный. Нет для него стыда, нет и вреда, когда оно загорается чувством... Это слабый люди с маленький сердце придумали, что чувство должно быть единожды в жизни. Отнюдь. И двоежды и триежды... О том весь мир ведает. Ведают все, да не смеют сказывать открыто. Ежели сердце и душа в женщина ладно живут, не стесняют один другой – это ее счастье. Перед подлинный страсть не могут устоять даже троны и люди готовы платить за нее любой цена... Ты говорить – сплетни... Сплетни – это люди. На чужой роток не накинешь платок. Не нам ли заповедано: не судите, да не судимы будете. Так-то, ma ch?rie,ты правильно делал, что рассказать мне все. Твой правда и доверие достоин награда. Молчи, молчи, я знаю – ты бескорыстна. Но это мой дело и мой привилегий. Кроме того, ты же знаешь, как я люблю делать подарки. – Она протянула руку и, нашарив на ночном столике золотую табакерку, протянула ее Анне. – Возьми, пусть это будет память о наша беседа. – Анна встала на колени и прижалась губами к руке императрицы. – Полно, полно, голубчик, вы же знайт, как я люблю вас.
Анна уже уходила, когда Екатерина остановила ее:
– А что, мой королефф, был ли он естеством достаточен и в деле хорош ли?
Это она сказала по-французски, но грубо, и Анна, уловив интонацию, ответила в тон:
– Вторгается в пределы и покрывает их гигантскими шагами...
Императрица задула свечу и добавила уже в темноте:
– Приведи его ко мне. Только пусть сначала зайдет к господин Роджерсон. Он все знает.
Так началась новая служба Анны Протасовой при русской монархине. Служба странная, интимная и в общем-то паскудная, служба сводницы пробни...
5
Два месяца без Орлова пролетели в Царском незаметно. Утро обычно начиналось конными прогулками, а после обеда слушали итальянских певцов. Вечерами молодежь каталась на лодках. Двор веселился, устраивая маскарады, балы цветов, охоты. Императрица пребывала в добром расположении духа. Мужественный гвардейский офицер по фамилии Высоцкий, пожалованный во флигель-адъютанты, пока официально обозначен не был, хотя его роль с первой же ночи стала «секретом Полишинеля». Все ждали, как пойдут события, когда вернется Орлов... И он вернулся...Перед вечерним раутом Екатерина шепнула Анне:
– Буде явится, оставляй его в тех мыслях, что не знаешь и не ведаешь, об чем спрашивать станет. Он сам-то не посмеет себя сразу обнаружить, начнет таиться, говорить обиняками...
Анну беспокоило то, что она утаила от государыни свои нередкие проходы через покои фаворита... А ну как сам расскажет...
Через пару дней Григорий пожаловал во фрейлинский флигель и, не спросясь, прошел к Анне. По разгневанному виду фаворита она поняла, что ему все известно и что вряд ли императрица скрыла ее участие в состоявшемся приближении нового флигель-адъютанта. «Отрицать, все отрицать, выражая покорность и преданность, напирая на родственные чувства и на благодарность как к благодетелю...» – такие мысли пронеслись у нее в голове.
Орлов прошел в середину комнаты и не ответил на приветствие. Екатерина ошибалась, полагая, что фаворит станет таиться и миндальничать.
– Вы, видать, забыли благодетеля свово, что решились на такое... – начал он.
Анна сделала удивленный вид и заплакала.
– Ежели я огорчила вас, то не знаю чем, и в чем я виновата пред вами.
– Об чем же тогда плачешь?
– Об том, что вы мною недовольны, и не желаете сделать милость – сказать в чем моя вина.
– А в том, что поступаешь негоже, сводя других со своими полюбовниками. Может, думала, что я не узнаю о твоем блядстве?.. Коли сама была в него влюбивши, так зачем отдала предмет свой? Али не ведаешь, что так только мерзкие девки да потворенные бабы делают...
И вот это он сказал зря... Анна и сама чувствовала себя в тех рангах, в коих трактовал ее Григорий. Но одно дело – собственное понимание неблаговидности совершаемых поступков и совсем другое, когда кто-то со стороны тычет это тебе в глаза. Раздумывая о себе, Анна утешалась мыслью, что де она человек подневольный и должна исполнять приказания по присяжной должности своей. Кто ее упрекнет более самой, неужто он?.. Первостатейный юбочник и развратник, граф на содержании?.. Эти мысли вихрем промелькнули у нее в голове, и гнев застлал глаза. Она уже открыла было рот, чтобы высказаться, но опамятовалась. Будто печная заслонка задвинулась в ее сердце. И с этого момента граф Григорий Григорьевич Орлов, сродник фрейлины Протасовой, которому она никогда не отказывала, нажил себе в ее лице еще одного и довольно опасного врага. Она недобро глянула из-под ресниц на фаворита, но, выполняя наказ государыни, продолжала принятую линию поведения.
Понял ли Григорий, что переборщил в разговоре с той, что находится в опасной близости к императрице, нет ли?.. Скорее второе. Тем не менее, тон свой прокурорский сбавил. Большую часть гнева он уже поизрасходовал в покоях императрицы. И посему, далее говорил тоном уже более мирным. Анна поняла, что гроза пронеслась.
– Я тебя прошу, Аннета, остерегайся допускать в сердце твое помыслы недозволенные. Мало того, что они принесут горести и стыд мне, твоему благодетелю. Но они и для тебя самой будут вечным стыдом и укором совести. Старайся любить государыню любовию тихой и непостыдной. И не допускать досужих разговоров на свой счет, ведь оные и меня задевают, как твово сродника.
– Как вы найдете за лучшее, ваше сиятельство.
Григорий поморщился:
– Ну зачем ты так, мы, чай, не чужие...
– Можете быть в уверенности, что буду впредь еще более остерегаться, чтобы не довести ни себя до посрамления и не потерять милости вашей.
Анна наклонила голову, давая понять, что разговор, собственно, исчерпан и она послушна его воле. Как же ему было реагировать на ее такую полную покорность? Психологом Григорий не был. Бросив примирительным тоном еще несколько фраз, он поклонился и вышел из комнаты.
Вечером, встав из-за карточного стола и направившись в опочивальню, Екатерина заметила:
– Ну, мой королефф, вы оказались еще более умны, чем я даже предполагала. А разумная преданность никогда не остается без награждения.
Анна присела в благодарном реверансе. Тою же осенью она получила фрейлинский шифр [35], став одной из двенадцати штатных фрейлин государыни, и прибавку к жалованью.
В Зимнем дворце она сменила апартаменты. Перебралась из-под крыши в комнаты над покоями императрицы с тайным ходом в ее опочивальню. Но это все потом, по возвращении в Петербург... Пока же конец сезона в Царском Селе ничем особым не нарушался.
Поручика Высоцкого при Дворе более не видели, спросить об нем было некому. А вот настроение у фаворита было скверное. Григорий скучал. Временами он вдруг срывался и пропадал дня на три, четыре. Возвращался всегда неожиданно, без предупреждения, чем и держал Екатерину в постоянном напряжении. Об этих его отлучках слухи ходили разные.
6
Вечером, помогая Анне одеваться, ее горничная Дуняша сказала, что знает, куда по четвергам и пятницам исчезает ихнее сиятельство граф Григорий Григорьевич. И когда ее госпожа удивленно подняла глаза, торопливо добавила:– Бедная государыня, они столько милостей сделали их сиятельству и думают, что оне их любят, как и оне, а все не так...
– Что же не так-то?
– Судите сами, ваше высокоблагородие: почти кажну неделю их сиятельство изволят отъезжать из Царского Села. И все думают, что по государственным надобностям... А оне в компании господ офицеров ездиют к девкам гулящим, расточая на них имение и силы. А их величество все то сносят, подвергая опасности свое драгоценное для всех здоровье...
– А ты откуда про то ведаешь, милая?
– Не извольте сомневаться. Муж сестры моей Клавдии содержит бани на Каменном острову. Так вот те бани от имени их сиятельства и наняты на все время для ихних собраниев, где они с девками веселятся.
Анна была поражена новостью, но вида не показала.
– Меня то удивляет, как смеешь ты говорить такое про столь высокую особу, об чем я и помыслить стыжусь, не токмо что тебе поверить. Уж не из той ли и ты компании, коли все так доподлинно знаешь?.. Или по обиде, по злобе какой на благородных людей напраслину возводишь? За такое знаешь, что бывает?..
Дуняша заплакала.
– Как можно, ваше высокоблагородие, что вы... Ежели бы я не почитала и не любила вас за ваши милости ко мне, разве бы я когда такое сказала! Мы ведь не без понятия, знаем, что их сиятельство вам сродники. Только мы все сокрушаемся да жалеем их величество государыню, которые все сносят по великодушию своему. А вам, ежели желаете, я и место на Каменном покажу, где бывают у них собрания...
Про Каменноостровские бани Анна слыхивала и раньше. Видела не раз приземистые бревенчатые срубы на берегу Невки. Там же стояли и общественные купальни. Правда, ими мало кто пользовался. Женщины разного звания и возраста, привлеченные чистой водой, в жаркие дни раздевались прямо на берегу, не заходя за ограды. Все с удовольствием плескались, не обращая ни на кого внимания. В ту пору еще не вышел указ императрицы о разделении общественных бань на мужские и женские, и русские люди, по привычке, вполне целомудренно мылись все вместе. Да и позже, когда в банях были поставлены невысокие перегородки, мужчины и женщины после парной без всякого стеснения выбегали нагишом, чтобы окунуться в реке.
Ей говорили также, что почти при каждом таком заведении хозяин содержал целый штат девок для услуг, и что последнее время гвардейские офицеры взяли моду ездить туда компаниями. Набирали с собой вина, закусок и устраивали подлинные оргии... Фрейлины рассказывали эти страсти шепотом, закатывая глаза... Но чтобы Орлов, при государыне... Анна почувствовала волнение. Если даже это и не полная правда, она ей пригодится, чтобы сквитаться с Гришкой за «потворенную бабу», и за «девку». Она поднялась и достала кошелек.
– Что ты мне донесла, то ладно, и вот тебе деньги. Но Боже тебя избавь говорить об том же предмете еще с кем... Ты ведь знаешь, его сиятельство шутить не станет... Ну, а коли что новое узнаешь – говори только мне, я тебя без милости не оставлю.
Несколько дней спустя Дуняша передала хозяйке тайные разговоры комнатных служительниц императрицы. Дескать, по возвращении из Питера их сиятельство с пучком лозы бегать изволил из одного покоя в другой, а государыня в нагом вовсе виде от него де скрывались... Анна даже задохнулась от возмущения и хотела тут же прогнать девку. Но передумала и снова дала ей денег, наказав слушать да помалкивать...
Сама же, при очередном исчезновении Орлова, в разговоре с Анной Никитичной Нарышкиной, как бы случайно обмолвилась о банях на Каменном. При том сокрушенно добавила, что де, говорят, будто некоторые и сиятельные особы не гнушаются посещать сии нездоровые и неблагопристойные заведения...
– Неужто такое быть может? – спросила она в конце разговора, наивно округлив глаза.
Нарышкина опустила заблестевшие глаза и как могла равнодушно пожала плечами.
– Врут, должно люди... А там, как знать...
Но Анна, уже понаторевшая в придворных интригах, поняла, что ее слова упали на благодатную почву. Не спуская весь вечер глаз с Анны Никитичны, она подметила, как та шепталась о чем-то с бывшей фрейлиной Двора покойной императрицы Елисаветы, старой княгинею Дарьей Алексеевной Голицыной, а та, в свою очередь, долго-долго беседовала с графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин же и был тем ухом, коему она в первую очередь предназначала свои слова.
Но то ли что-то помешало, то ли было не ко времени, но задуманная ею интрига немедленного развития не получила...