Джессика Трапп
Властелин наслаждений
Глава 1
Замок Уайтстоун, ноябрь 1470 года
Леди Мейриона с любопытством следила за тем, как крошечный черный паучок в дверном проеме прядет свои шелковые нити, и в нетерпении постукивала обутой в мягкую туфельку ножкой по керамическим плиткам церковного пола. Боже, как ей хотелось, чтобы отец понял наконец: помолвку надо разорвать дипломатическими средствами, не применяя силу!
Ей приходилось все время оборачиваться, потому что со своего места на передней скамье она не могла видеть одновременно алтарную часть собора, где скрылся ее отец, и широко раскрытые двери. И почему мужчины не понимают, что насилие порождает лишь еще большее насилие?
– Обещай мне, что ты не убьешь моего жениха! Заставь только подписать бумаги, и с этим будет покончено.
– Я сделаю так, как считаю нужным, – громыхал голос из-за деревянной створки алтаря, расписанного традиционными библейскими сюжетами. Яркие краски казались нарочно разбрызганными по створке, на которой была изображена женщина, прижавшая к земле голову мужчины.
Напоенный запахом ладана воздух в церкви жег ноздри Мейрионы, а где-то внутри ее толчками поднимался страх. Сложив дрожащие руки, она укрыла их зеленым бархатом накидки.
– Мне противно быть приманкой, отец. Наверняка договор можно расторгнуть иным способом.
– Иного способа нет.
Сердитый голос отдавался эхом в темном пустом храме. Несмотря на то что Мейриона не видела говорившего, она ясно ощущала его волнение.
– Эдуард вынудил нас объявить об этой помолвке, и мы разорвем ее силой. Ты должна сидеть там, пока все не закончится.
Мейриона еще больше разволновалась.
– Но я уже давно не ребенок! – В ее голосе прозвучал вызов.
– Ха, тебе едва исполнилось пятнадцать…
– Но этого достаточно для замужества.
Из-за расписанной створки выросла высокая худая фигура: грозный рыцарь со сжатыми кулаками, звеня кольчугой, направился к девушке, малиновый плащ волнами развевался за его плечами, седая, клочковатая борода тряслась от ярости.
– Попробуй только ослушаться, и тогда я точно убью этого бастарда! – Он с силой ударил бронированным кулаком по белой ткани, закрывавшей верхнюю часть толстого деревянного алтаря, и подставка для свечей полетела на выложенный плиткой пол, отчего повсюду разлетелись незажженные свечи.
Мейриона разгладила складки на своей вуали и твердо встретила взгляд отца. Странно, почему мужчины предпочитают воевать, тогда как с помощью дипломатии можно достичь той же цели? Кладбища и так уже переполнены жертвами войны между приверженцами династии Ланкастеров и сторонниками династии Йорков.
Ураганом промчавшись по кроваво-красному ковру, застилавшему проход холодной церкви, отец остановился перед ней.
– Послушай, дочь, ты на стороне Йорков или за династию Ланкастеров?
– Умоляю, прекрати сомневаться в моей преданности. – Мейриона смотрела на отца, нервно вцепившись в краешек дубовой скамьи. – Генрих вернул себе трон, и, возможно, нам по закону удастся аннулировать договор о помолвке.
– По закону! Как же! – Словно сражаясь с жестокими невидимыми чудовищами, отец потряс кулаком в латной рукавице. – А твою мать взяли силой по закону?
Мейриона съежилась и постаралась сдержать слезы, которых никогда себе не позволяла.
– Я сама смывала кровь с бедер матери после того, как этот йоркистский подонок изнасиловал ее. Не сомневайся в моей искренности.
Отец внезапно наклонился и, поцеловав Мейриону в лоб, внимательно всмотрелся ей в глаза.
– Ты так похожа на свою мать! Когда я взял Кэтрин в жены, в ней полыхал настоящий огонь. Рыжие волосы и зеленые глаза – что может быть прекраснее. Я не предам память о ней, позволив тебе выйти замуж за йоркиста.
Мейриона уткнулась носом в его выцветший красный плащ.
– Возможно, король Генрих согласится с нами и свадьба не состоится, но не подменяй собой его величество, лишая жизни этого человека.
Отец Мейрионы покачал головой, и утренний свет, пробившись через богато украшенные окна из цветного стекла, разноцветными бликами скользнув по металлу его шлема, осветил темные уголки собора.
– Я слишком мягок с тобой, – проворчал он.
– Ты никогда не был слишком мягок, – возразила она. – К тому же Годрик из рода Монтгомери невиновен.
– Ха! – Плечи рыцаря вновь распрямились, словно возвращая его к жизни, а глаза налились кровью, как у разъяренного быка. – Нет невиновных йоркистов – они убийцы и предатели с рождения. Пусть они вечно горят в аду и за предательство нашего благочестивого короля Генриха, и за то, что сотворили с моей Кэтрин!
– Отец! Прошу тебя! – Мейриона содрогнулась. Она искренне желала, чтобы отец вновь превратился в веселого сострадательного человека, которым он был до того, как ее мать изнасиловали, после чего она умерла при родах. Неудивительно, что он стал таким вспыльчивым и раздражительным.
Услышав звук трубы, рыцарь затих.
– Этот ублюдок йоркист появится здесь через минуту, и все будет кончено.
Мейриона взглянула в открытую дверь и увидела высокого человека, двигавшегося по направлению к церкви вызывающе дерзкой походкой. Кровь отхлынула от ее лица, и сердце захлестнуло чувство вины перед человеком, который шагал прямо к ней по примятой траве.
Лишь недавно возведенный в рыцарское звание сэр Годрик был рожден вне брака и не имел семьи. Отец Мейрионы призвал его спешно прибыть под тем предлогом, что венчание должно состояться немедленно. Может быть, из-за этой поспешности ее жених не нашел никого, кто смог бы сопровождать его на венчание.
Мейриона судорожно вцепилась в руку отца:
– Пообещай, что не станешь убивать этого человека, или я предупрежу его.
Рыцарь бросил на нее взбешенный взгляд:
– Помни о своем долге, дочь.
Он поднял и поставил подставку для свечей, а упавшие свечи зашвырнул ногой под край алтаря. Жестокая улыбка исказила его лицо; позвякивая кольчугой, он поспешил в свое укрытие за перегородкой.
Мейриона вжалась в скамью, стараясь сохранить на лице маску любезности. Она ощущала себя маленьким слабым кроликом, которого охотники, ожидающие появления голодного хищника, посадили в клетку в качестве приманки.
Широкими неторопливыми шагами ее жених подошел к двери; перепуганный паучок тут же спрятался за косяк, когда он наклонил голову в низкой арке дверного проема.
Дыхание у Мейрионы на миг замерло, а тело ощутило непонятное изменение, пронесшееся в воздухе, несомненно, вызванное его присутствием. В ореоле солнечного света этот человек был похож на архангела – красивого, мужественного, сильного и опасного.
Годрик вошел в святилище, и во рту у нее пересохло. Одетый в пышный свадебный наряд, с блестящими серебряными шпорами, он был самым замечательным мужчиной, какого она когда-либо видела. Голубой плащ с желтой вышивкой подчеркивал его широкие плечи и стройную талию. Лосины и высокие сапоги обтягивал и длинные мускулистые ноги. Крупные натруженные руки воина поглаживали перчатки из оленьей кожи, прямо остриженные черные волосы, рассыпавшись по его плечам, обрамляли худощавое, тонко очерченное лицо. Нос с аристократической горбинкой и темные брови придавали ему грозный вид, но глаза светились умом и тайным сладострастием, а великолепные чувственные губы смягчали резкие черты.
«Интересно, что испытываешь, когда тебя целуют такие губы?»
Мейриона проглотила комок, подступивший к горлу; она никак не могла оторвать взгляд от вошедшего.
– Леди Мейриона?
Когда она услышала этот низкий, хрипловатый голос, сердце ее чуть не выскочило из груди.
– Да, это я.
– Годрик из Монтгомери. – Он поклонился и обвел взмахом мускулистой руки пышно украшенную церковь.
– Почему вы здесь одна и в темноте? Кажется, нас должны здесь обвенчать…
Ее руки запутались в складках плаща.
– Я не могу выйти замуж за йоркиста, – прошептала Мейриона.
– Что? Что вы сказали? – Он шагнул ближе, и его высокомерие будто заполнило все пространство собора. – Повторите, я не расслышал.
Она прочистила горло, подавляя желание вскочить и броситься прочь. Даже без меча ее жених казался вполне способным вырвать чье-либо сердце.
– Мои извинения, сэр. Это волнение невесты. – Мейриона отвела глаза в сторону и остановила их на укрытой в тени большой раскрашенной статуе Иисуса. Его немигающий взгляд уже вынес ей приговор, и она глубоко вздохнула. Разве Богу нужна та куча золота, с помощью которой ее отец подкупил священника, намереваясь расторгнуть помолвку?
Низкий голос Годрика прервал ее мысли:
– А где же гости?
Их взгляды скрестились, и взгляд темно-синих, окаймленных черными ресницами глаз словно пронзил Мейриону.
– Они вскоре прибудут.
Годрик кивнул; по-видимому, ответ его удовлетворил.
– Не ожидал, что наследница Уайтстоуна окажется такой красавицей.
Мейриона вздрогнула. Сам дьявол не мог искушать более ловко.
– Сэр, умоляю вас…
– Но это правда. – Хрипловатый голос звучал слишком самоуверенно.
– Нет!
Мейриона знала, что небольшое количество свинцовой пудры не могло скрыть ее румянец, и в раздражении сжала губы; она вовсе не хотела предстать перед ним бесхарактерной деревенщиной, которая краснеет и заикается, стоит лишь мужчине отпустить ей комплимент. И все же вырвать руку она не осмелилась – у Годрика могли возникнуть подозрения.
Он подмигнул ей, не обращая ни малейшего внимания на ее ложь. Казалось, он мог читать ее самые потаенные желания, видеть сквозь ее скромное зеленое платье и желтую нижнюю сорочку.
– Миледи, – прошептал Годрик, наклоняясь совсем близко, – вы не должны опасаться тайных желаний, возникающих между мужчиной и женщиной.
Ее пронзила дрожь. От него так пахло свежим дождем, диким ветром и успокаивающим дымом походного огня, что Мейриона ощутила жгучее желание невозможного.
– Это неправильно, этого не должно быть, – прошептала она скорее себе, чем ему.
Годрик погладил кончики ее пальцев, и тело девушки затрепетало от предательского желания.
– В природе нет ничего более правильного. – Он поднес ее руку к своим мягким, как весенний вереск, губам и поцеловал нежную ладонь.
Мейриона дернулась, словно от ожога, но рыцарь продолжал крепко держать ее за руку… как вдруг слабый звук извлекаемого из ножен меча негромким эхом отозвался в тишине собора. Услышав его, Годрик бросил взгляд через плечо.
Испустив воинственный клич и размахивая мечом, пожилой рыцарь выскочил из своего укрытия, а мгновение спустя толпа вооруженных людей заполнила церковь.
Когда отец неожиданно набросился на ее жениха, Мейриона бросилась вперед, но Годрик оттолкнул ее и прикрыл своим телом. Молниеносно выхватив из сапога небольшой кинжал, он приготовился отразить атаку.
Пожилой рыцарь двинулся вперед, держа в вытянутой руке меч, нацеленный прямо в сердце Годрика; воины, набившиеся в церковь, также обнажили свои мечи. Запах кожи и пота заглушил запах ладана.
Пресвятая Мария! Что же она наделала?
Мейриона проскользнула вперед:
– Нет, отец! Мы можем завершить это иначе! Годрик свирепо взглянул на нее:
– Завершить что? Мейриона опустила взгляд.
– Я не могу выйти за вас замуж. – Она коснулась ладонью его предплечья, словно моля о понимании.
– Моя дочь никогда не выйдет замуж за бастарда! На лице Годрика замешательство сменилось неверием.
– Что?
Мейриона поежилась под его взглядом и повернулась к отцу.
– Это не…
– Молчи!
Солнечные блики, отражаясь от мечей воинов, сложились в яркую радугу.
Взор Годрика, ледяной, как вершины Сноудонии[1], обратился к Мейрионе. Гнев и напряжение сжали его плечи.
– Так, значит, ты ждала здесь в темноте в качестве приманки? – Он крепче сжал ее руку, и из его глаз исчезла всякая любезность.
– Мне не оставили выбора.
– Не оставили выбора?
Мейриона сжалась. Если Годрик предпочтет драться, его кровь будет на ее совести: в одиночку против толпы вооруженных воинов он не имел ни единого шанса.
– Пожалуйста! От вас всего лишь требуется подписать бумаги.
– Какие именно?
– О разрыве помолвки. Мой отец их уже подготовил. Взгляд, полный ненависти, чуть не сбил ее с ног.
– Ты принадлежишь мне. – Эти слова прозвучали, как крик. Молниеносным движением рыцарь схватил ее за талию и рывком прижал к себе.
Отец Мейрионы стремительно бросился вперед, но лезвие кинжала Годрика, холодное и острое, не позволило ему приблизиться.
Вызывающе глядя на врага, Годрик стащил с головы Мейрионы вуаль и поцеловал невесту. Тяжелые золотисто-каштановые волосы рассыпались по ее плечам.
Разум требовал, чтобы она воспротивилась, но его губы, прижавшись к ее губам, обожгли Мейриону своим прикосновением. Беспокоящий жар разлился по всему телу девушки, когда язык Годрика ткнулся в ее губы, требуя входа.
Где-то в отдалении она смутно слышала голос отца. Рука, держащая ее, напряглась, кинжал уперся ей в спину. Потом время провалилось в головокружительную волну возбуждения, и она перестала чувствовать что-либо, кроме его губ и почти преступного желания.
Вдруг он резко оттолкнул ее. Задыхаясь, Мейриона попыталась собраться с мыслями, но они казались такими же спутанными, как ее волосы. Взгляд отца, полный осуждения, словно грозил ей, а ее щеки пылали от стыда – ведь она даже не попыталась воспротивиться поцелую.
Годрик оценивающе посмотрел на свою невесту, словно только что заявил о своих правах на нее.
Мейриона медленно подняла голову, и тут сила духа окончательно покинула ее.
– Уведите его, – выдохнула она и, высвободившись из жестких объятий, стремглав бросилась из церкви.
– Я приду за тобой. Ты принадлежишь мне! – Его голос несся вслед за ней по церковному двору. —
И ты мне за все заплатишь.
Пять лет спустя. Турецкая тюрьма.
Боль медленно возвращала Годрику Монтгомери сознание; резкий звон в ушах свидетельствовал о том, что он все еще жив, однако радоваться было нечему. Лучше встретиться с дьяволом в аду, чем вести жизнь раба.
– Вставай, урод, – донесся до него женский голос из темноты.
В голове Годрика пронеслись неясные образы: церковь, невеста, ее отец, предательство, затем корабль и деревянная подставка, на которой во время аукциона выставлялись рабы. Но уловить эти мысли было так же невозможно, как схватить туман. Он попытался открыть глаза, однако один глаз распух и вообще ничего не видел, а второй смог пропустить только тонкий лучик неяркого факельного света.
– Просыпайся же, собака.
Его пнули ногой в ребра, и грудную клетку пронзила резкая боль. Повернув голову, Годрик ощутил на своих губах грязь пола тюремной камеры и, сплюнув, сделал попытку заговорить.
– Мейриона? – прохрипел он, но тут же реальность вновь нахлынула на него. Нет, этот голос не мог принадлежать коварной маленькой сучке, которая обрекла его на страдания. С его обрученной – будь проклята ее подлая душонка – их разделял океан, и сейчас она, вполне вероятно, нежилась на теплой перине, в то время как он гнил на холодном жестком полу в турецкой тюрьме.
– Твоя госпожа не может тебе помочь. Мейриона – госпожа? Да, это правда, но не в том смысле. Он отплатит Мейрионе за последние пять лет страданий. Желание возмездия жгло Годрика сильнее, чем телесная боль.
Он с усилием поднялся на колени и обнаружил, что полностью обнажен. У него страшно болела спина, боль сопровождала каждое, даже самое незначительное движение. Сколько ударов кнутом получил он от надсмотрщика на этот раз? Сорок? Пятьдесят? После тридцати он потерял сознание.
– Пошевеливайся, охрана скоро вернется. Годрик потряс головой, словно стряхивая паутину, и поморщился от жгучей боли. Одним глазом он пристально посмотрел на женщину: она была среднего роста; темная вуаль полностью скрывала ее лицо, и длинное черное одеяние оставляло открытыми только руки! С одинокой свечой она стояла над ним, словно злой демон, готовый сопроводить его в преисподнюю.
– Кто ты?
– Мое имя не твоя забота. Меня послала принцесса Надира.
– Надира?
От предчувствия беды волосы на его затылке зашевелились. Именно связь с Надирой стала причиной того, что последние четыре месяца Годрик провел под пытками в этом подземном аду. До этого он был всего лишь рабом во дворце султана, но принцесса и ее девушки нашли в нем новизну, которая вносила хоть какое-то разнообразие в скуку и пресыщенность, вызванные огромным богатством и абсолютным бездельем. Пленника глубокой ночью втайне привели к ним, и они забавлялись с новой игрушкой, пока он не почувствовал себя скорее племенным жеребцом, чем мужчиной.
Проклятие на голову вероломных женщин! Он доставлял им удовольствие, а в ответ они обрекли его на пытки и мучения.
Годрик потер рукой ноющую грудь. За прошедшие месяцы волосы успели отрасти. Не так давно эти похотливые самки, прежде чем намазать его ароматическими маслами, использовали смесь сахара и воска, чтобы выдрать волосы с корнем. В отросших волосах утешения было немного, но по крайней мере сейчас он вновь превращался в мужчину.
– Принцесса Надира желает вам добра. Монтгомери горько усмехнулся:
– Неужели? Может, она желала мне добра, когда обвинила меня в изнасиловании и передала в руки этих собак, которые чуть не запороли меня до смерти?
– Надира – принцесса. А ты… – Служанка отвела в сторону паранджу и плюнула на землю. – Ты грязное животное. Ты не имел права брать ее, как какую-нибудь английскую шлюху.
Неожиданно приподнявшись, Годрик схватил ее за тонкое запястье.
– Не смей так говорить, или я вырву твой поганый язык. Не забывай – мне терять нечего.
Женщина вздрогнула и поправила паранджу.
– Принцесса послала меня освободить тебя. – Она бросала в него слова, словно проклятия. – Только посмей причинить мне вред, и ты подохнешь здесь, в компании собственного дерьма.
Годрик ослабил хватку.
– Надира хочет освободить меня?
Служанка кивнула, но с таким видом, словно ей неприятна была сама эта мысль.
– Я бы предпочла, чтобы твое тело гнило здесь, но принцесса решила иначе.
– И где твоя принцесса сейчас?
– Спит в своей постели. Неужели у тебя хватает наглости думать, что она могла бы прийти за тобой сама? Ты для нее ничего не значишь.
В этом Годрик абсолютно не сомневался: для принцессы он был всего лишь игрушкой, которую с легкостью выбросили, когда она надоела хозяйке.
– Почему она освобождает меня?
– Тебя должны казнить завтра утром. – Женщина вырвала руку и резко повернулась. – Следуй за мной или подыхай. Мне все равно. – Она толкнула железную решетку тюремной двери.
Может быть, женщина сказала правду? Но что, если это ловушка? Дверь оставалась открытой, но пленник не двигался, продолжая настороженно наблюдать. Только глупец может доверять женщинам, а он больше не был глупцом.
Вдруг, если он последует за ней, его ожидает ад пострашнее нынешнего? Впрочем, не всели равно?
Годрик встал, ощущая ногами неровности пола и совершенно не думая о том, что на нем нет одежды.
– Если Надире нет до меня дела, почему же она меня освобождает?
– Раб не может спрашивать о решениях госпожи, но очень скоро тебе все станет ясно.
Подойдя к двери, Годрик протянул руку и крепко сжал плечо женщины.
– Если ты предашь меня, я убью тебя прежде, чем кто-нибудь сможет мне помешать.
– Убьешь меня – и никогда не увидишь больше свою проклятую Англию. Пусти, собака, я принесла тебе одежду.
Выбора не было. Он, несомненно, погибнет, если останется здесь. О нем просто забудут, и он сгниет в одной из множества грязных камер дворцового подвала. Горе ему, горе глупцу, который опять доверился женщине.
Наконец решившись, Годрик последовал за женщиной по пахнущему плесенью коридору, тянувшемуся за решетчатой дверью камеры, как вдруг служанка наклонилась и подняла узел, лежавший у грубой каменной стены.
– Надень! – Она швырнула ему сверток.
Годрик повиновался. Штаны доходили только до середины икр его длинных ног, а рубашка слишком обтягивала плечи, и полотно тут же приклеилось к чуть подсохшим ранам на его спине. Однако что он мог поделать?
Когда Монтгомери оделся, женщина одобрительно кивнула. Две фигуры в полном безмолвии двинулись по сырому подземному коридору, и тени, сгущаясь, смыкались за их спинами. Бледные, почти бесцветные огромные тараканы разбегались из-под их ног, с потолка капала вода, и неестественно громкое эхо падающих капель жутко звучало в темном коридоре. В воздухе стоял зловещий запах тления.
Вдоль по коридору располагались другие камеры – они были вырезаны в камне и отгорожены железными решетками. В некоторых лежали скелеты, и прожорливые крысы догрызали оставшуюся на костях плоть.
Наконец Годрик и его молчаливая сопровождающая вступили в ту часть коридора, где камни неровного пола поднимались вверх и воздух становился более свежим. Последний участок они проползли на четвереньках, но в конце концов катакомбы остались позади и путники оказались в гостеприимной, залитой лунным светом ночи.
Годрик полной грудью вдохнул ночной воздух и ощутил запах жасмина.
Свобода.
Пять лет прошло с тех пор, как он в последний раз дышал воздухом свободы. Он хотел насытиться ею, словно изголодавшийся человек, попавший названый пир.
Беглецов ожидал одинокий всадник, в одной руке он держал поводья, а в другой – груду тряпья.
Женщина выхватила из седельной сумки бурдюк с водой и бросила его Годрику.
– Ополосни руки, грязная свинья.
Годрик сжал зубы, но повиновался, а служанка что-то быстро сказала всаднику по-арабски. Тот, оставаясь в седле, наклонился и передал ей сверток, который она тут же протянула Годрику.
– Вот причина твоего освобождения.
Годрик взял в руки сверток, который оказался на удивление теплым.
– Что это?
Тряпка соскользнула, и Монтгомери увидел сморщенное красное личико.
– Клянусь святым распятием! – От изумления он едва не выронил малыша. – Ты даешь мне ребенка?
– Это твоя дочь, – равнодушно произнесла женщина.
– Дочь? – Годрик нахмурился и взял ребенка покрепче, стараясь не повредить хрупкое тельце.
– Надеюсь, ты понимаешь, как султану стало известно о твоей связи с принцессой?
Годрик не мог оторвать взгляда от ребенка.
– Мне говорили о подлости Надиры, но я ничего не знал о ее беременности…
– Ты не можешь обвинять принцессу в том, что она упрятала тебя в тюрьму. Она лишь сделала то, что должна была сделать.
Сверток беспокойно задвигался, ребенок сморщил носик и чихнул. Крошечное тело умещалось на его ладони. Святые угодники! Как бы не уронить ее!
Годрик прижал сверток к груди. Пресвятая Матерь Божья, прежде он никогда не держал на руках детей!
Глаза девочки закрылись, и она погрузилась в глубокий сон – мирный, доверчивый. Разве он не клялся раньше, что все женщины коварны и вероломны? Он был не прав. Эта малышка была бесхитростна, простодушна и… бесценна.
Внезапно Годрик испытал благоговейный трепет и умиротворение. Ребенок теперь представлялся ему частичкой рая посреди ада.
Он бросил недоверчивый взгляд на женщину:
– Что дальше?
– Убирайся в проклятую Англию и не забудь своего выродка.
Выродка? Ну уж нет! В душе Годрика поднялась горячая волна желания обладать и защищать. Это был его ребенок. Он увезет девочку в Англию и обеспечит ей место в цивилизованном мире.
Но… Не будет ли это предательством? Если он заберет с собой дочь, то…
– Ребенок должен остаться с матерью. Женщина пожала плечами:
– Заберешь ты этого звереныша или бросишь на съедение волкам, мне все равно. Внебрачный ребенок не может жить во дворце. – Она повернулась к всаднику: – Пойдем отсюда – мы выполнили свой долг перед принцессой.
Некоторое время Годрик Монтгомери наблюдал за тем, как две тени удалялись по направлению к дворцу; лошадь стояла рядом, понурив голову, поводья, соскользнув, упали на землю. Он был свободен, но сердце его не чувствовало этой свободы.
– Подождите! – крикнул он. – Я не знаю ее имени.
Женщина и ее спутник даже не обернулись, хотя Годрик был уверен, что они слышали его. Лошадь тихонько заржала, ткнувшись мордой ему в плечо, и он потрепал ее по холке. В течение последних пяти лет ему недоставало многого, но, возможно, по лошадям он скучал более всего.
Веселенькие скачки устроила ему невеста: рабство, тюрьма и вот наконец свобода.
Осторожно усевшись в седло, Годрик крепко прижал к себе ребенка.
Девочка, проснувшись, потянулась к нему открытым ртом, и незнакомый доселе страх постепенно стал наполнять его сердце.
– Черт, откуда я возьму тебе молоко!
Но ведь чем-то он должен ее кормить?
Годрик поднес руку к личику ребенка, и малышка, вцепившись в его палец, тут же начала сосать с такой силой, что он вздрогнул. Затем глазки ребенка закрылись и почти невесомое тельце расслабилось на его руке.
Почему Надира отдала ему ребенка? Впрочем, не все ли теперь равно?
Монтгомери повернул лошадь на запад и поехал прочь от восходящего солнца.
Личико дочери он прикрыл краешком одеяла, а затем крепко прижал ее к своей груди. Пустив лошадь рысью, Годрик решил попытаться найти еду для дочери.
Леди Мейриона с любопытством следила за тем, как крошечный черный паучок в дверном проеме прядет свои шелковые нити, и в нетерпении постукивала обутой в мягкую туфельку ножкой по керамическим плиткам церковного пола. Боже, как ей хотелось, чтобы отец понял наконец: помолвку надо разорвать дипломатическими средствами, не применяя силу!
Ей приходилось все время оборачиваться, потому что со своего места на передней скамье она не могла видеть одновременно алтарную часть собора, где скрылся ее отец, и широко раскрытые двери. И почему мужчины не понимают, что насилие порождает лишь еще большее насилие?
– Обещай мне, что ты не убьешь моего жениха! Заставь только подписать бумаги, и с этим будет покончено.
– Я сделаю так, как считаю нужным, – громыхал голос из-за деревянной створки алтаря, расписанного традиционными библейскими сюжетами. Яркие краски казались нарочно разбрызганными по створке, на которой была изображена женщина, прижавшая к земле голову мужчины.
Напоенный запахом ладана воздух в церкви жег ноздри Мейрионы, а где-то внутри ее толчками поднимался страх. Сложив дрожащие руки, она укрыла их зеленым бархатом накидки.
– Мне противно быть приманкой, отец. Наверняка договор можно расторгнуть иным способом.
– Иного способа нет.
Сердитый голос отдавался эхом в темном пустом храме. Несмотря на то что Мейриона не видела говорившего, она ясно ощущала его волнение.
– Эдуард вынудил нас объявить об этой помолвке, и мы разорвем ее силой. Ты должна сидеть там, пока все не закончится.
Мейриона еще больше разволновалась.
– Но я уже давно не ребенок! – В ее голосе прозвучал вызов.
– Ха, тебе едва исполнилось пятнадцать…
– Но этого достаточно для замужества.
Из-за расписанной створки выросла высокая худая фигура: грозный рыцарь со сжатыми кулаками, звеня кольчугой, направился к девушке, малиновый плащ волнами развевался за его плечами, седая, клочковатая борода тряслась от ярости.
– Попробуй только ослушаться, и тогда я точно убью этого бастарда! – Он с силой ударил бронированным кулаком по белой ткани, закрывавшей верхнюю часть толстого деревянного алтаря, и подставка для свечей полетела на выложенный плиткой пол, отчего повсюду разлетелись незажженные свечи.
Мейриона разгладила складки на своей вуали и твердо встретила взгляд отца. Странно, почему мужчины предпочитают воевать, тогда как с помощью дипломатии можно достичь той же цели? Кладбища и так уже переполнены жертвами войны между приверженцами династии Ланкастеров и сторонниками династии Йорков.
Ураганом промчавшись по кроваво-красному ковру, застилавшему проход холодной церкви, отец остановился перед ней.
– Послушай, дочь, ты на стороне Йорков или за династию Ланкастеров?
– Умоляю, прекрати сомневаться в моей преданности. – Мейриона смотрела на отца, нервно вцепившись в краешек дубовой скамьи. – Генрих вернул себе трон, и, возможно, нам по закону удастся аннулировать договор о помолвке.
– По закону! Как же! – Словно сражаясь с жестокими невидимыми чудовищами, отец потряс кулаком в латной рукавице. – А твою мать взяли силой по закону?
Мейриона съежилась и постаралась сдержать слезы, которых никогда себе не позволяла.
– Я сама смывала кровь с бедер матери после того, как этот йоркистский подонок изнасиловал ее. Не сомневайся в моей искренности.
Отец внезапно наклонился и, поцеловав Мейриону в лоб, внимательно всмотрелся ей в глаза.
– Ты так похожа на свою мать! Когда я взял Кэтрин в жены, в ней полыхал настоящий огонь. Рыжие волосы и зеленые глаза – что может быть прекраснее. Я не предам память о ней, позволив тебе выйти замуж за йоркиста.
Мейриона уткнулась носом в его выцветший красный плащ.
– Возможно, король Генрих согласится с нами и свадьба не состоится, но не подменяй собой его величество, лишая жизни этого человека.
Отец Мейрионы покачал головой, и утренний свет, пробившись через богато украшенные окна из цветного стекла, разноцветными бликами скользнув по металлу его шлема, осветил темные уголки собора.
– Я слишком мягок с тобой, – проворчал он.
– Ты никогда не был слишком мягок, – возразила она. – К тому же Годрик из рода Монтгомери невиновен.
– Ха! – Плечи рыцаря вновь распрямились, словно возвращая его к жизни, а глаза налились кровью, как у разъяренного быка. – Нет невиновных йоркистов – они убийцы и предатели с рождения. Пусть они вечно горят в аду и за предательство нашего благочестивого короля Генриха, и за то, что сотворили с моей Кэтрин!
– Отец! Прошу тебя! – Мейриона содрогнулась. Она искренне желала, чтобы отец вновь превратился в веселого сострадательного человека, которым он был до того, как ее мать изнасиловали, после чего она умерла при родах. Неудивительно, что он стал таким вспыльчивым и раздражительным.
Услышав звук трубы, рыцарь затих.
– Этот ублюдок йоркист появится здесь через минуту, и все будет кончено.
Мейриона взглянула в открытую дверь и увидела высокого человека, двигавшегося по направлению к церкви вызывающе дерзкой походкой. Кровь отхлынула от ее лица, и сердце захлестнуло чувство вины перед человеком, который шагал прямо к ней по примятой траве.
Лишь недавно возведенный в рыцарское звание сэр Годрик был рожден вне брака и не имел семьи. Отец Мейрионы призвал его спешно прибыть под тем предлогом, что венчание должно состояться немедленно. Может быть, из-за этой поспешности ее жених не нашел никого, кто смог бы сопровождать его на венчание.
Мейриона судорожно вцепилась в руку отца:
– Пообещай, что не станешь убивать этого человека, или я предупрежу его.
Рыцарь бросил на нее взбешенный взгляд:
– Помни о своем долге, дочь.
Он поднял и поставил подставку для свечей, а упавшие свечи зашвырнул ногой под край алтаря. Жестокая улыбка исказила его лицо; позвякивая кольчугой, он поспешил в свое укрытие за перегородкой.
Мейриона вжалась в скамью, стараясь сохранить на лице маску любезности. Она ощущала себя маленьким слабым кроликом, которого охотники, ожидающие появления голодного хищника, посадили в клетку в качестве приманки.
Широкими неторопливыми шагами ее жених подошел к двери; перепуганный паучок тут же спрятался за косяк, когда он наклонил голову в низкой арке дверного проема.
Дыхание у Мейрионы на миг замерло, а тело ощутило непонятное изменение, пронесшееся в воздухе, несомненно, вызванное его присутствием. В ореоле солнечного света этот человек был похож на архангела – красивого, мужественного, сильного и опасного.
Годрик вошел в святилище, и во рту у нее пересохло. Одетый в пышный свадебный наряд, с блестящими серебряными шпорами, он был самым замечательным мужчиной, какого она когда-либо видела. Голубой плащ с желтой вышивкой подчеркивал его широкие плечи и стройную талию. Лосины и высокие сапоги обтягивал и длинные мускулистые ноги. Крупные натруженные руки воина поглаживали перчатки из оленьей кожи, прямо остриженные черные волосы, рассыпавшись по его плечам, обрамляли худощавое, тонко очерченное лицо. Нос с аристократической горбинкой и темные брови придавали ему грозный вид, но глаза светились умом и тайным сладострастием, а великолепные чувственные губы смягчали резкие черты.
«Интересно, что испытываешь, когда тебя целуют такие губы?»
Мейриона проглотила комок, подступивший к горлу; она никак не могла оторвать взгляд от вошедшего.
– Леди Мейриона?
Когда она услышала этот низкий, хрипловатый голос, сердце ее чуть не выскочило из груди.
– Да, это я.
– Годрик из Монтгомери. – Он поклонился и обвел взмахом мускулистой руки пышно украшенную церковь.
– Почему вы здесь одна и в темноте? Кажется, нас должны здесь обвенчать…
Ее руки запутались в складках плаща.
– Я не могу выйти замуж за йоркиста, – прошептала Мейриона.
– Что? Что вы сказали? – Он шагнул ближе, и его высокомерие будто заполнило все пространство собора. – Повторите, я не расслышал.
Она прочистила горло, подавляя желание вскочить и броситься прочь. Даже без меча ее жених казался вполне способным вырвать чье-либо сердце.
– Мои извинения, сэр. Это волнение невесты. – Мейриона отвела глаза в сторону и остановила их на укрытой в тени большой раскрашенной статуе Иисуса. Его немигающий взгляд уже вынес ей приговор, и она глубоко вздохнула. Разве Богу нужна та куча золота, с помощью которой ее отец подкупил священника, намереваясь расторгнуть помолвку?
Низкий голос Годрика прервал ее мысли:
– А где же гости?
Их взгляды скрестились, и взгляд темно-синих, окаймленных черными ресницами глаз словно пронзил Мейриону.
– Они вскоре прибудут.
Годрик кивнул; по-видимому, ответ его удовлетворил.
– Не ожидал, что наследница Уайтстоуна окажется такой красавицей.
Мейриона вздрогнула. Сам дьявол не мог искушать более ловко.
– Сэр, умоляю вас…
– Но это правда. – Хрипловатый голос звучал слишком самоуверенно.
– Нет!
Мейриона знала, что небольшое количество свинцовой пудры не могло скрыть ее румянец, и в раздражении сжала губы; она вовсе не хотела предстать перед ним бесхарактерной деревенщиной, которая краснеет и заикается, стоит лишь мужчине отпустить ей комплимент. И все же вырвать руку она не осмелилась – у Годрика могли возникнуть подозрения.
Он подмигнул ей, не обращая ни малейшего внимания на ее ложь. Казалось, он мог читать ее самые потаенные желания, видеть сквозь ее скромное зеленое платье и желтую нижнюю сорочку.
– Миледи, – прошептал Годрик, наклоняясь совсем близко, – вы не должны опасаться тайных желаний, возникающих между мужчиной и женщиной.
Ее пронзила дрожь. От него так пахло свежим дождем, диким ветром и успокаивающим дымом походного огня, что Мейриона ощутила жгучее желание невозможного.
– Это неправильно, этого не должно быть, – прошептала она скорее себе, чем ему.
Годрик погладил кончики ее пальцев, и тело девушки затрепетало от предательского желания.
– В природе нет ничего более правильного. – Он поднес ее руку к своим мягким, как весенний вереск, губам и поцеловал нежную ладонь.
Мейриона дернулась, словно от ожога, но рыцарь продолжал крепко держать ее за руку… как вдруг слабый звук извлекаемого из ножен меча негромким эхом отозвался в тишине собора. Услышав его, Годрик бросил взгляд через плечо.
Испустив воинственный клич и размахивая мечом, пожилой рыцарь выскочил из своего укрытия, а мгновение спустя толпа вооруженных людей заполнила церковь.
Когда отец неожиданно набросился на ее жениха, Мейриона бросилась вперед, но Годрик оттолкнул ее и прикрыл своим телом. Молниеносно выхватив из сапога небольшой кинжал, он приготовился отразить атаку.
Пожилой рыцарь двинулся вперед, держа в вытянутой руке меч, нацеленный прямо в сердце Годрика; воины, набившиеся в церковь, также обнажили свои мечи. Запах кожи и пота заглушил запах ладана.
Пресвятая Мария! Что же она наделала?
Мейриона проскользнула вперед:
– Нет, отец! Мы можем завершить это иначе! Годрик свирепо взглянул на нее:
– Завершить что? Мейриона опустила взгляд.
– Я не могу выйти за вас замуж. – Она коснулась ладонью его предплечья, словно моля о понимании.
– Моя дочь никогда не выйдет замуж за бастарда! На лице Годрика замешательство сменилось неверием.
– Что?
Мейриона поежилась под его взглядом и повернулась к отцу.
– Это не…
– Молчи!
Солнечные блики, отражаясь от мечей воинов, сложились в яркую радугу.
Взор Годрика, ледяной, как вершины Сноудонии[1], обратился к Мейрионе. Гнев и напряжение сжали его плечи.
– Так, значит, ты ждала здесь в темноте в качестве приманки? – Он крепче сжал ее руку, и из его глаз исчезла всякая любезность.
– Мне не оставили выбора.
– Не оставили выбора?
Мейриона сжалась. Если Годрик предпочтет драться, его кровь будет на ее совести: в одиночку против толпы вооруженных воинов он не имел ни единого шанса.
– Пожалуйста! От вас всего лишь требуется подписать бумаги.
– Какие именно?
– О разрыве помолвки. Мой отец их уже подготовил. Взгляд, полный ненависти, чуть не сбил ее с ног.
– Ты принадлежишь мне. – Эти слова прозвучали, как крик. Молниеносным движением рыцарь схватил ее за талию и рывком прижал к себе.
Отец Мейрионы стремительно бросился вперед, но лезвие кинжала Годрика, холодное и острое, не позволило ему приблизиться.
Вызывающе глядя на врага, Годрик стащил с головы Мейрионы вуаль и поцеловал невесту. Тяжелые золотисто-каштановые волосы рассыпались по ее плечам.
Разум требовал, чтобы она воспротивилась, но его губы, прижавшись к ее губам, обожгли Мейриону своим прикосновением. Беспокоящий жар разлился по всему телу девушки, когда язык Годрика ткнулся в ее губы, требуя входа.
Где-то в отдалении она смутно слышала голос отца. Рука, держащая ее, напряглась, кинжал уперся ей в спину. Потом время провалилось в головокружительную волну возбуждения, и она перестала чувствовать что-либо, кроме его губ и почти преступного желания.
Вдруг он резко оттолкнул ее. Задыхаясь, Мейриона попыталась собраться с мыслями, но они казались такими же спутанными, как ее волосы. Взгляд отца, полный осуждения, словно грозил ей, а ее щеки пылали от стыда – ведь она даже не попыталась воспротивиться поцелую.
Годрик оценивающе посмотрел на свою невесту, словно только что заявил о своих правах на нее.
Мейриона медленно подняла голову, и тут сила духа окончательно покинула ее.
– Уведите его, – выдохнула она и, высвободившись из жестких объятий, стремглав бросилась из церкви.
– Я приду за тобой. Ты принадлежишь мне! – Его голос несся вслед за ней по церковному двору. —
И ты мне за все заплатишь.
Пять лет спустя. Турецкая тюрьма.
Боль медленно возвращала Годрику Монтгомери сознание; резкий звон в ушах свидетельствовал о том, что он все еще жив, однако радоваться было нечему. Лучше встретиться с дьяволом в аду, чем вести жизнь раба.
– Вставай, урод, – донесся до него женский голос из темноты.
В голове Годрика пронеслись неясные образы: церковь, невеста, ее отец, предательство, затем корабль и деревянная подставка, на которой во время аукциона выставлялись рабы. Но уловить эти мысли было так же невозможно, как схватить туман. Он попытался открыть глаза, однако один глаз распух и вообще ничего не видел, а второй смог пропустить только тонкий лучик неяркого факельного света.
– Просыпайся же, собака.
Его пнули ногой в ребра, и грудную клетку пронзила резкая боль. Повернув голову, Годрик ощутил на своих губах грязь пола тюремной камеры и, сплюнув, сделал попытку заговорить.
– Мейриона? – прохрипел он, но тут же реальность вновь нахлынула на него. Нет, этот голос не мог принадлежать коварной маленькой сучке, которая обрекла его на страдания. С его обрученной – будь проклята ее подлая душонка – их разделял океан, и сейчас она, вполне вероятно, нежилась на теплой перине, в то время как он гнил на холодном жестком полу в турецкой тюрьме.
– Твоя госпожа не может тебе помочь. Мейриона – госпожа? Да, это правда, но не в том смысле. Он отплатит Мейрионе за последние пять лет страданий. Желание возмездия жгло Годрика сильнее, чем телесная боль.
Он с усилием поднялся на колени и обнаружил, что полностью обнажен. У него страшно болела спина, боль сопровождала каждое, даже самое незначительное движение. Сколько ударов кнутом получил он от надсмотрщика на этот раз? Сорок? Пятьдесят? После тридцати он потерял сознание.
– Пошевеливайся, охрана скоро вернется. Годрик потряс головой, словно стряхивая паутину, и поморщился от жгучей боли. Одним глазом он пристально посмотрел на женщину: она была среднего роста; темная вуаль полностью скрывала ее лицо, и длинное черное одеяние оставляло открытыми только руки! С одинокой свечой она стояла над ним, словно злой демон, готовый сопроводить его в преисподнюю.
– Кто ты?
– Мое имя не твоя забота. Меня послала принцесса Надира.
– Надира?
От предчувствия беды волосы на его затылке зашевелились. Именно связь с Надирой стала причиной того, что последние четыре месяца Годрик провел под пытками в этом подземном аду. До этого он был всего лишь рабом во дворце султана, но принцесса и ее девушки нашли в нем новизну, которая вносила хоть какое-то разнообразие в скуку и пресыщенность, вызванные огромным богатством и абсолютным бездельем. Пленника глубокой ночью втайне привели к ним, и они забавлялись с новой игрушкой, пока он не почувствовал себя скорее племенным жеребцом, чем мужчиной.
Проклятие на голову вероломных женщин! Он доставлял им удовольствие, а в ответ они обрекли его на пытки и мучения.
Годрик потер рукой ноющую грудь. За прошедшие месяцы волосы успели отрасти. Не так давно эти похотливые самки, прежде чем намазать его ароматическими маслами, использовали смесь сахара и воска, чтобы выдрать волосы с корнем. В отросших волосах утешения было немного, но по крайней мере сейчас он вновь превращался в мужчину.
– Принцесса Надира желает вам добра. Монтгомери горько усмехнулся:
– Неужели? Может, она желала мне добра, когда обвинила меня в изнасиловании и передала в руки этих собак, которые чуть не запороли меня до смерти?
– Надира – принцесса. А ты… – Служанка отвела в сторону паранджу и плюнула на землю. – Ты грязное животное. Ты не имел права брать ее, как какую-нибудь английскую шлюху.
Неожиданно приподнявшись, Годрик схватил ее за тонкое запястье.
– Не смей так говорить, или я вырву твой поганый язык. Не забывай – мне терять нечего.
Женщина вздрогнула и поправила паранджу.
– Принцесса послала меня освободить тебя. – Она бросала в него слова, словно проклятия. – Только посмей причинить мне вред, и ты подохнешь здесь, в компании собственного дерьма.
Годрик ослабил хватку.
– Надира хочет освободить меня?
Служанка кивнула, но с таким видом, словно ей неприятна была сама эта мысль.
– Я бы предпочла, чтобы твое тело гнило здесь, но принцесса решила иначе.
– И где твоя принцесса сейчас?
– Спит в своей постели. Неужели у тебя хватает наглости думать, что она могла бы прийти за тобой сама? Ты для нее ничего не значишь.
В этом Годрик абсолютно не сомневался: для принцессы он был всего лишь игрушкой, которую с легкостью выбросили, когда она надоела хозяйке.
– Почему она освобождает меня?
– Тебя должны казнить завтра утром. – Женщина вырвала руку и резко повернулась. – Следуй за мной или подыхай. Мне все равно. – Она толкнула железную решетку тюремной двери.
Может быть, женщина сказала правду? Но что, если это ловушка? Дверь оставалась открытой, но пленник не двигался, продолжая настороженно наблюдать. Только глупец может доверять женщинам, а он больше не был глупцом.
Вдруг, если он последует за ней, его ожидает ад пострашнее нынешнего? Впрочем, не всели равно?
Годрик встал, ощущая ногами неровности пола и совершенно не думая о том, что на нем нет одежды.
– Если Надире нет до меня дела, почему же она меня освобождает?
– Раб не может спрашивать о решениях госпожи, но очень скоро тебе все станет ясно.
Подойдя к двери, Годрик протянул руку и крепко сжал плечо женщины.
– Если ты предашь меня, я убью тебя прежде, чем кто-нибудь сможет мне помешать.
– Убьешь меня – и никогда не увидишь больше свою проклятую Англию. Пусти, собака, я принесла тебе одежду.
Выбора не было. Он, несомненно, погибнет, если останется здесь. О нем просто забудут, и он сгниет в одной из множества грязных камер дворцового подвала. Горе ему, горе глупцу, который опять доверился женщине.
Наконец решившись, Годрик последовал за женщиной по пахнущему плесенью коридору, тянувшемуся за решетчатой дверью камеры, как вдруг служанка наклонилась и подняла узел, лежавший у грубой каменной стены.
– Надень! – Она швырнула ему сверток.
Годрик повиновался. Штаны доходили только до середины икр его длинных ног, а рубашка слишком обтягивала плечи, и полотно тут же приклеилось к чуть подсохшим ранам на его спине. Однако что он мог поделать?
Когда Монтгомери оделся, женщина одобрительно кивнула. Две фигуры в полном безмолвии двинулись по сырому подземному коридору, и тени, сгущаясь, смыкались за их спинами. Бледные, почти бесцветные огромные тараканы разбегались из-под их ног, с потолка капала вода, и неестественно громкое эхо падающих капель жутко звучало в темном коридоре. В воздухе стоял зловещий запах тления.
Вдоль по коридору располагались другие камеры – они были вырезаны в камне и отгорожены железными решетками. В некоторых лежали скелеты, и прожорливые крысы догрызали оставшуюся на костях плоть.
Наконец Годрик и его молчаливая сопровождающая вступили в ту часть коридора, где камни неровного пола поднимались вверх и воздух становился более свежим. Последний участок они проползли на четвереньках, но в конце концов катакомбы остались позади и путники оказались в гостеприимной, залитой лунным светом ночи.
Годрик полной грудью вдохнул ночной воздух и ощутил запах жасмина.
Свобода.
Пять лет прошло с тех пор, как он в последний раз дышал воздухом свободы. Он хотел насытиться ею, словно изголодавшийся человек, попавший названый пир.
Беглецов ожидал одинокий всадник, в одной руке он держал поводья, а в другой – груду тряпья.
Женщина выхватила из седельной сумки бурдюк с водой и бросила его Годрику.
– Ополосни руки, грязная свинья.
Годрик сжал зубы, но повиновался, а служанка что-то быстро сказала всаднику по-арабски. Тот, оставаясь в седле, наклонился и передал ей сверток, который она тут же протянула Годрику.
– Вот причина твоего освобождения.
Годрик взял в руки сверток, который оказался на удивление теплым.
– Что это?
Тряпка соскользнула, и Монтгомери увидел сморщенное красное личико.
– Клянусь святым распятием! – От изумления он едва не выронил малыша. – Ты даешь мне ребенка?
– Это твоя дочь, – равнодушно произнесла женщина.
– Дочь? – Годрик нахмурился и взял ребенка покрепче, стараясь не повредить хрупкое тельце.
– Надеюсь, ты понимаешь, как султану стало известно о твоей связи с принцессой?
Годрик не мог оторвать взгляда от ребенка.
– Мне говорили о подлости Надиры, но я ничего не знал о ее беременности…
– Ты не можешь обвинять принцессу в том, что она упрятала тебя в тюрьму. Она лишь сделала то, что должна была сделать.
Сверток беспокойно задвигался, ребенок сморщил носик и чихнул. Крошечное тело умещалось на его ладони. Святые угодники! Как бы не уронить ее!
Годрик прижал сверток к груди. Пресвятая Матерь Божья, прежде он никогда не держал на руках детей!
Глаза девочки закрылись, и она погрузилась в глубокий сон – мирный, доверчивый. Разве он не клялся раньше, что все женщины коварны и вероломны? Он был не прав. Эта малышка была бесхитростна, простодушна и… бесценна.
Внезапно Годрик испытал благоговейный трепет и умиротворение. Ребенок теперь представлялся ему частичкой рая посреди ада.
Он бросил недоверчивый взгляд на женщину:
– Что дальше?
– Убирайся в проклятую Англию и не забудь своего выродка.
Выродка? Ну уж нет! В душе Годрика поднялась горячая волна желания обладать и защищать. Это был его ребенок. Он увезет девочку в Англию и обеспечит ей место в цивилизованном мире.
Но… Не будет ли это предательством? Если он заберет с собой дочь, то…
– Ребенок должен остаться с матерью. Женщина пожала плечами:
– Заберешь ты этого звереныша или бросишь на съедение волкам, мне все равно. Внебрачный ребенок не может жить во дворце. – Она повернулась к всаднику: – Пойдем отсюда – мы выполнили свой долг перед принцессой.
Некоторое время Годрик Монтгомери наблюдал за тем, как две тени удалялись по направлению к дворцу; лошадь стояла рядом, понурив голову, поводья, соскользнув, упали на землю. Он был свободен, но сердце его не чувствовало этой свободы.
– Подождите! – крикнул он. – Я не знаю ее имени.
Женщина и ее спутник даже не обернулись, хотя Годрик был уверен, что они слышали его. Лошадь тихонько заржала, ткнувшись мордой ему в плечо, и он потрепал ее по холке. В течение последних пяти лет ему недоставало многого, но, возможно, по лошадям он скучал более всего.
Веселенькие скачки устроила ему невеста: рабство, тюрьма и вот наконец свобода.
Осторожно усевшись в седло, Годрик крепко прижал к себе ребенка.
Девочка, проснувшись, потянулась к нему открытым ртом, и незнакомый доселе страх постепенно стал наполнять его сердце.
– Черт, откуда я возьму тебе молоко!
Но ведь чем-то он должен ее кормить?
Годрик поднес руку к личику ребенка, и малышка, вцепившись в его палец, тут же начала сосать с такой силой, что он вздрогнул. Затем глазки ребенка закрылись и почти невесомое тельце расслабилось на его руке.
Почему Надира отдала ему ребенка? Впрочем, не все ли теперь равно?
Монтгомери повернул лошадь на запад и поехал прочь от восходящего солнца.
Личико дочери он прикрыл краешком одеяла, а затем крепко прижал ее к своей груди. Пустив лошадь рысью, Годрик решил попытаться найти еду для дочери.