Страница:
– Высылают! – воскликнула Фанни, сжимая на груди руки. – Но ведь это ужасно! Они очутятся там без работы, без жилья.
– Простите за нескромный вопрос, – сказал Патрис, – эта высылка – дело серьезное? Большое несчастье?
– Несчастье? Да, это несчастье, – ответил Серж, который стоял, засунув руки в карманы брюк.
– Это очень серьезно, – со свойственной ему степенной вежливостью подтвердил Фернандо, обращаясь к Патрису на своем изысканном с невероятным испанским акцентом французском языке, – более чем серьезно, потому что является симптомом определенного направления в политике. Репрессии против испанских республиканцев означают сближение с Франко. Одних отправляют на Корсику… других в Сахару… В Канталь, если очень повезет.
– Ты не мог сказать мне этого раньше, – вдруг обрушился на него Серж, – а что, если и тебя вышлют!…
– Нас не предупреждали, – вежливо возразил Фернандо, – за товарищами просто пришли на рассвете, когда они еще спали. Что касается меня, то со мной еще ничего не произошло, я только чувствую, как что-то надвигается. А с другими все случилось так быстро, что мы и опомниться не успели…
– Разрешите задать вам вопрос, мосье? – сказал Патрис своим самым консульским тоном, – вы, конечно, занимались политической деятельностью, живя во Франции? Не может быть, чтобы без причин…
Серж нетерпеливо прервал его:
– Послушай, Патрис… Как ты не можешь понять, что его политическая деятельность во Франции началась во французском лагере, куда он попал во время всеобщего бегства из Испании. Что его политическая деятельность во Франции привела его во французскую армию, где он был ранен. Что за эту деятельность его опять посадили во французскую тюрьму. Что за нее его наградили французским военным крестом. А как только он перешел испанскую границу, его за эту деятельность посадили в испанскую тюрьму… можешь ли ты взять в толк, что Фернандо всего два года находится на свободе…
– Моя политическая деятельность во Франции, – вмешался Фернандо, – всегда касалась только моей родины – Испании…
– Но, – возразил Патрис очень холодно, – если вы продолжали политическую деятельность, будучи беженцем, которому Франция предоставила убежище…
– Патрис, – сказал Серж, – я уже пытался тебе объяснить, что гражданская война в Испании была подготовкой к войне с нацистами. Ты как будто это понял тогда, а теперь начинаешь все сначала…
– Я не понял. Я тебе поверил.
– А теперь ты мне больше не веришь?
– Теперь я хотел бы также и понять.
Серж снова сел и отпил большой глоток чая. Сказанное Патрисом было понятно только им двоим… В лагере Патрис верил всему, что говорил Серж, и хорошо делал, так как только благодаря этому вышел оттуда живым. Музыкант брал последние аккорды при всеобщем молчании, которое он истолковал по-своему:
– Ну как, Серж, ничего? – спросил он…
– Я плохо слушал, прости меня. На нас свалилась беда: высылка испанцев…
– Сволочи! – сказал музыкант.
Раздался звонок. Серж пошел открывать, и слышно было, как он говорил в передней: «Ты слышал, что испанцев выслали в Канталь?»
Вслед за Сержем вошел Ив – адвокат. Он подошел к столу и, не поздоровавшись, налил себе чаю. На нем был синий костюм, корректный, но плохо сшитый. Большеголовый, с пышными волосами, стоявшими высоким бобриком, сутулый человек. Очки скрывали синеву его глаз. Он смотрел в пространство и помешивал ложкой в чашке. Все молчали. Серж, заменивший музыканта за роялем, ударил кулаком по клавишам.
– Таквот, – сказал Ив, – в первую очередь известили, конечно, меня. Ясно, что мы старались приостановить высылку всеми способами. Но они действовали так быстро, что мы ничего не успели добиться. Надо собрать деньги. Это, правда, не корсиканская чаща, но у высланных товарищей нет ни гроша, и пока они найдут работу…
Ив снял очки, запотевшие от чая.
– Я с вами попрощаюсь, – Фернандо встал, – теперь у вас есть Ив… Он объяснит вам все лучше, чем я.
Фернандо всем пожал на прощанье руку.
– Мам! – закричал Серж. – Фернандо хочет с тобой проститься!
Г-жа Кремен вышла из своей комнаты и проводила Фернандо в переднюю. Серж последовал за ними. Остальные сидели молча.
– Тебе что-то было нужно, Фанни? – спросил Серж, вернувшись.
– Нет, пустяки… – Фанни сидела в уголке большого дивана, поджав под себя ноги, как нахохлившийся птенец, – хору негде репетировать, нет денег на помещение… Мои поляки выходят из себя. Вот и все.
Патрису хотелось еще раз спросить про Китай, но после этой истории… Серж был чернее тучи. Патрис с раздражением думал, что всегда неприятно видеть загнанного человека, он знал, что это значит, он сам побывал в лагере, но Канталь не Маутхаузен… Молчание затягивалось, нагнеталось. Серж опять сел за рояль, легонько тронул клавиши, звуки падали капля за каплей…
– Нет, – сказал Серж, – я тебя не прогоняю. Просто так, вспомнилось… – Однако он тоже встал. – Кстати, относительно твоего Дювернуа – вот и еще материал для его романа об эмигрантах. Как ты думаешь, он может ему пригодиться?
Патрису очень хотелось поехать в Китай, да и вообще он не намерен был ссориться с Сержем:
– Я больше не встречаюсь с Дювернуа, он вел себя по-хамски с Ольгой. Он сам мне об этом сказал.
– Прелестное дитя, этот… – Серж не договорил.
– Не провожай меня. – Патрис вышел, и слышно было, как за ним захлопнулась входная дверь.
– Так твои поляки выходят из себя, Фанни?…
– Да… Ничего не готово. Нельзя печатать афиши, потому что программа все еще не подготовлена. Что же делать?
– Сыграй мне еще раз твою вещь, Пьеро, – сказал Серж, – но не играй слишком громко, я лучше пойму, если потихоньку… А мы пока поговорим и подумаем.
Музыкант Пьеро покорно направился к роялю, а Серж сел на диван рядом с Фанни.
– Ты звонила Ольге?
– Я не решилась…
– Почему? Ты ведь знаешь, что ей это только приятно. Хочешь, я ей позвоню сейчас?
– Если ты находишь нужным… Пойдем позвоним. Который теперь час?
– Около девяти. Если она обедает дома, как раз самое время.
Как только музыкант кончил первое анданте, Серж похлопал его по плечу. «Послушай, – сказал он, – сегодня слишком много неприятностей, но я все запомнил, завтра зайду к тебе. У тебя нам будет спокойнее!»
Они вышли все вчетвером. Музыкант побежал к метро, Фанни, Ив и Серж пошли звонить по телефону в соседнее кафе-табак.
– Можно мне пройти к телефону в заднюю комнату? – спросил Серж хозяина.
– Иди… – хозяин получал деньги с клиента, который спешил.
Серж прошел в комнату за стойкой. Она была загромождена ящиками и бутылками, посредине стоял круглый стол. Здесь хозяин и его жена обедали, но сейчас клеенка была уже вымыта, в маленькой кухоньке, которая находилась рядом, было темно. Пока ячейка Сержа не сняла другое помещение, она собиралась здесь. Хозяин был «сочувствующим», но не очень пылким. Серж набрал номер «Терминюса».
Ольга оказалась у себя, они назначили свидание в кафе около отеля – у Ива была машина.
Ольга их уже ждала, перед ней стояла чашка кофе…
– Так вот, – сказала Фанни, – полякам из угольного бассейна обещали устроить праздник франко-польской дружбы, а у нас ничего нет – ни программы, ни актеров.
– Чем же я могу быть вам полезна?
– Мы хотели, – продолжал вместо Фанни Серж, – чтобы вы подобрали нам стихи или прозу. Что-нибудь на эту тему… Я берусь найти актеров… и музыку.
Ольга размышляла. Другие ждали: не надо было ее торопить.
– Хорошо, – сказала она, – у меня еще не кончился отпуск. Я пойду в библиотеку. Но у вас, как всегда, все в последнюю минуту?
– Да нет, у нас есть время, по крайней мере месяц… не правда ли, Фанни? Лучше отложить праздник, чем все испортить.
Фанни с этим согласилась, но что она скажет полякам… Однако она вздохнула с облегчением.
– Мы вам очень благодарны, мадам!
– Знаете ли вы, Ольга, – сказал Серж, после того как им подали виши и все остальное, – знаете ли вы, что в вашем отеле у нас есть испанский товарищ? Он не постоялец, а коридорный на этаже.
– Нет, я не знала. Он, очевидно, скромный человек. Или он не на моем этаже.
– Наверное, и то и другое. А знаете ли вы, что под крышей вашего отеля обитает также гениальный физик божественной красоты? —
– Во всем отеле есть только один человек божественной красоты. И появляется он лишь по ночам. Но он не физик, а ночной дежурный.
– Ага! Так, значит, вы его знаете; это он и есть!
– Каким образом?
Серж заметил интерес в обычно бесстрастных глазах Ольги.
– Та-ак! Неужели он до такой степени хорош собой? А что вы о нем знаете?
– Ничего.
– Тогда… если вас это интересует… Его зовут Карлос, и он круглый сирота, без роду и племени. Никто не знает, какая страна – родина этого гения. До того как стать ночным дежурным, он был студентом. В отеле он познакомился с Фернандо, который в действительности не коридорный, а политический комиссар. На этаже Фернандо поселился норвежский ученый, Фернандо устроил так, что ученый и Карлос встретились. Ученый поговорил с Карло-сом и признал его гениальным. И вот Карлос не будет больше дежурить по ночам в отеле, а займется вместе с норвежским ученым судьбами человечества… Фернандо тоже не будет больше коридорным, потому что его наверняка вышлют из Парижа… В Канталь, очевидно, потому что туда уже отправили других испанцев.
Краска залила бледные щеки Ольги.
– Значит, все продолжается по-прежнему? – сказала она.
– Мы начали хлопотать… – Ива тронула и залившая лицо Ольги краска и ее отлив, бледность проступала постепенно, как песок на залитом водой пляже.
– Мне надо идти, – сказала Ольга, – меня ждут…
– Подвезти? – предложил Ив.
– Нет, спасибо, мне недалеко.
На самом деле то место, куда она шла, было далеко, и его нелегко было найти. Когда Ольга вышла из метро, она не знала, в какую сторону повернуть… Наугад пошла по широкой улице, потом начала блуждать по плохо освещенным уличкам, названия которых ей с трудом удавалось разобрать. Но вот наконец та самая улица, которую она искала, и тут же она наткнулась на дом, опоясанный большими буквами: «Французская Коммунистическая Партия. Районный комитету).Ячейка Марты собиралась теперь здесь. Ольга открыла дверь.
Она ожидала найти за дверью лестницу, переднюю, другую дверь, а не так, сразу, встретиться с ними… они оказались тут же, кто, как не они, были эти люди, сидевшие вокруг стола… Лампочки без абажуров были высоко подвешены, в их свете, подобном уличному, без прикрас, помещение походило на склад, мастерскую, сарай. Дощатые двери вели куда-то внутрь, а у одной из стен стоял большой стол, и за ним сидели люди: ну конечно же, это собрание ячейки. Человек десять, Ольга видела только их спины, они все сидели спиной к двери, как бы отгородившись своими спинами от людей, входивших с улицы и проходивших во внутренние двери. Ольга не двигалась с места, замерев у входа… Мужчины… женщины… Они слушали молодого парня в рубашке с короткими рукавами. От смущения Ольга не могла разобрать, о чем он говорит. Вот они засмеялись… В конце стола маленькая миловидная блондинка… У человека, сидевшего ближе всех к двери, спина была из светлого твида… У его соседки седые, собранные в пучок волосы… Она наклонилась к тому, в пиджаке из твида, что-то ему сказала, человек обернулся; он был лысоват, со светлыми глазами… И вот все замолчали и стали смотреть на Ольгу. Ольге хотелось убежать, спрятаться… Но тогда они побегут за ней. Надо было подойти, заговорить. Ольга подошла и сказала:
– Скажите, Марта Н… принадлежала к вашей ячейке?
– Кто вы такая, мадам? – спросил твидовый пиджак, глядя на нее пронизывающим взглядом. Остальные тоже не спускали с Ольги глаз, молчаливые, выжидающие.
– Это неважно… я пришла вам сказать, что я взяла на себя смелость послать Марте Н… венок… От вашего имени. Вы сами рассудите, правильно ли я поступила.
– Какой венок, мадам?
– Похоронный!…
Неужели никто из них ничего не знал столько времени спустя? Ни что Марта умерла, ни как она умерла?…
– Ах, боже мой, она умерла от родов! – вскрикнула какая-то женщина…
Все всполошились. Человек в твиде встал:
– Вы друг Марты Н…, мадам? Марта умерла? Когда? Как?
– Нет, я не друг Марты… Я узнала случайно… Она умерла неделю тому назад.
Теперь все заговорили разом. Вот уже несколько месяцев как они не видели Марты. Они знали, что она беременна, что она несчастлива в замужестве; муж ее – фашист, белогвардеец… Они думали… Умерла! Умерла! Марта умерла… А они ничего не знали! Как это случилось? Почему?… Они не хотели ее тревожить… Из-за ее мужа они боялись причинить ей неприятности, ведь она ждала ребенка, они не хотели осложнять ей жизнь… От чего же она умерла, мадам?
Молодой человек принес Ольге стул…
– Она родила, – рассказывала Ольга, – все было благополучно… Но она отравилась.
– Отравилась!
За столом водворилось молчание. Потом все тот же молодой парень в рубашке с короткими рукавами сказал, перегнувшись через стол, как будто для того, чтобы остальные лучше его услышали:
– Вот, мы рассуждаем о политике, о разоружении, о войне во Вьетнаме, а не стремимся глубже проникнуть в жизнь товарищей, не думаем о жизни каждого…
– Отравилась! После того, как родила ребенка! Бросила его на произвол судьбы!
Ольга уже начала различать людей, сидящих за столом. Последние слова произнесла та женщина, которая вначале воскликнула: «Умерла от родов!» Молоденькая, симпатичная, в берете на светлых волосах.
– Недоглядели, недосмотрели… – сказала со слезами на глазах седая женщина.
– Но что же мы могли сделать? Вы ведь знаете, что ее муж выгнал бы нас…
– Когда несчастье уже стряслось, тогда только понимаешь…
– Но сама Марта никогда нам не говорила…
– Значит, мы не сумели дать ей почувствовать…
– Вы говорите все сразу… А мы еще ничего не знаем. Может быть, эта дама нам расскажет…
Пока они говорили все это и многое другое, Ольга разглядывала комнату и людей… Дверь на улицу то и дело открывалась, люди проходили через комнату и исчезали за одной из трех дверей. Пол был цементный. На деревянных перегородках висели афиши и диаграммы. Ольга думала о том, что миловидная блондиночка, наверное, домашняя хозяйка, может быть, молодая мать, жена какого-нибудь служащего… женщина с седыми волосами – может быть, учительница?… а та, довольно сухая… перед которой лежали какие-то сводки и бумаги, похожа на кассиршу… Парень в рубашке с короткими рукавами, очевидно, рабочий, а другой, немолодой, с подтяжками, которые ему длинны, и в штанах, которые ему широки, возможно, ремесленник? Тот, что заговорил с ней первый, хорошо одетый, в пиджаке из твида, наверное, представитель какой-нибудь свободной профессии…
– Она не сумела примирить любовь к мужу-фашисту со своими коммунистическими идеалами, – сказала женщина со сводками.
– Ну, – воскликнул парень в рубашке с короткими рукавами, – если бы я был на месте Марты, я бы показал этому типу! Взял бы ребенка в охапку и был таков!
– Вам легко говорить, – сказала блондинка, – бывают случаи, когда делаешь вовсе не то, что хочется. У меня тоже разные убеждения с мужем. Я была совсем одна в Париже, заболела, и обстоятельства сложились так, что пришлось выйти замуж. А потом, с ребенком на руках…
– У тебя с мужем разные убеждения, но тем не менее он расклеивает «Юманите»!
– Да, человек он хороший…
– Это неподходящий пример… Вот один товарищ, в другой ячейке, женился на женщине члене МРП [50], и активном – я вам скажу! Так вот, она как была членом МРП, так и осталась… Вот жизнь!
– МРП там или нет… Иногда приходится довольствоваться тем, что подвернется. Я знаю одну женщину в моем квартале… Ее муж умер на прошлой неделе. Он бил ее и пропивал все, что она зарабатывала. А на похоронах она плакала, плакала… И все твердила: «Когда он был жив, он мне ничего не давал, а теперь, когда он умер, он все унес с собой»… Вы знаете, в нашем обществе без мужчины…
– Это неважно, – сказал тот, у которого было серое лицо и слишком длинные подтяжки, – мы, коммунисты, оказались не на высоте. Если бы Марта ощущала нашу дружбу, если бы мы заботились о ней…
– Как быть, в Париже это не так просто… Здесь, когда мы уходим с собрания, каждый возвращается к своей обычной жизни и исчезает. В провинции или в деревне все на виду, все всё друг про друга знают. А в Париже, в большом городе, мы живем врозь, у каждого своя профессия, свой образ жизни… Заботиться друг о друге… разве это реально?…
Внезапно тот, на котором был пиджак из твида, вспомнил:
– Но вы что-то сказали про венок, мадам?
– Да, я пришла сказать вам, что я взяла на себя смелость послать Марте венок. Красный, с трехцветными лентами и надписью: «Марте Н…, нашему дорогому товарищу, от ячейки имени Луизы Мишель Французской Коммунистической Партии».
– Мадам, это для всех нас большое облегчение. По крайней мере я лично чувствую так.
– Вот и все, – сказала Ольга, – остается передать вам самое главное, – она поднялась. – Марта просила меня: «Скажи им, что я их люблю… что я умру коммунисткой».
Все встали… Вероятно, для того, чтобы почтить память товарища минутой молчания… и так стояли, растерянно, в беспорядке и совсем не торжественно. Женщина со сводками вытирала глаза. Другая сморкалась. Но нельзя же было стоять так до бесконечности… Ольга собиралась попрощаться, но кто-то… немолодой человек в подтяжках… хотел задать ей еще один вопрос:
– Простите за нескромность, – сказал он, – но как вам пришла в голову такая мысль, я говорю о венке?…
Ольга ответила не сразу. Ведь она и сама хорошенько не знала, почему она так поступила… То есть она чувствовала почему, но не знала, как это выразить…
– Это сложно, – сказала она, – я совсем не знала Марты Н… Один человек попросил меня зайти к ней, он думал, что я тех же убеждений, что и она… а так как я не знала, как вас найти… Это случилось уже после того, как она пыталась покончить с собой… Все думали, что она спасена, по крайней мере физически, но ведь она была больна и психически: чтобы выздороветь, ей надо было бы прогнать мужа; а чтобы у нее хватило на это сил, ей надо было сначала выздороветь… Я не только послала венок… Когда я ее увидела… она мне показалась уже мертвой… и так как я знала, в чем ее горе, я невольно сказала ей «товарищ»… Она подумала, что я пришла от вас, а я не стала ее разубеждать. Остальное получилось само собой.
Опять открылась одна из внутренних дверей: два человека в форме служащих метро приостановились, разглядывая собрание ячейки…
– Что это у вас за прения? – сказал один из них, посмеиваясь, – похоже, что вам здорово нагорело…
– Так оно и есть… и поделом, – ответил тот, у которого было серое лицо.
– Что-то тут у вас странное происходит… – сказал служащий метро, и дверь захлопнулась за ним и его товарищем.
– Простите меня, мадам, – сказал молодой парень в рубашке с короткими рукавами, – но, значит, вы тоже наш товарищ!
– Нет. То есть я не член партии.
– Нет? Что же, ваш поступок вполне подходит как рекомендация для приема, – сказал человек в пиджаке из твида.
– У меня свои трудности… – сказала Ольга мягко, – может быть, поэтому я сразу поняла Марту. Несмотря на то, что судьба у нас не одинаковая.
– Но, мадам, ваш поступок должен был заставить вас ощутить себя членом нашего коллектива!
– Ненадолго, товарищ… – Ольга встала. За ней поднялись и остальные. Каждый пожал ей руку.
– От лица членов ячейки имени Луизы Мишель Французской коммунистической партии, – сказал человек в твиде, – я вас благодарю, товарищ, за то, что вы сделали для Марты Н… и для нас!
Ольга вышла на темную улицу и быстро-быстро зашагала по направлению к метро.
XIX
– Простите за нескромный вопрос, – сказал Патрис, – эта высылка – дело серьезное? Большое несчастье?
– Несчастье? Да, это несчастье, – ответил Серж, который стоял, засунув руки в карманы брюк.
– Это очень серьезно, – со свойственной ему степенной вежливостью подтвердил Фернандо, обращаясь к Патрису на своем изысканном с невероятным испанским акцентом французском языке, – более чем серьезно, потому что является симптомом определенного направления в политике. Репрессии против испанских республиканцев означают сближение с Франко. Одних отправляют на Корсику… других в Сахару… В Канталь, если очень повезет.
– Ты не мог сказать мне этого раньше, – вдруг обрушился на него Серж, – а что, если и тебя вышлют!…
– Нас не предупреждали, – вежливо возразил Фернандо, – за товарищами просто пришли на рассвете, когда они еще спали. Что касается меня, то со мной еще ничего не произошло, я только чувствую, как что-то надвигается. А с другими все случилось так быстро, что мы и опомниться не успели…
– Разрешите задать вам вопрос, мосье? – сказал Патрис своим самым консульским тоном, – вы, конечно, занимались политической деятельностью, живя во Франции? Не может быть, чтобы без причин…
Серж нетерпеливо прервал его:
– Послушай, Патрис… Как ты не можешь понять, что его политическая деятельность во Франции началась во французском лагере, куда он попал во время всеобщего бегства из Испании. Что его политическая деятельность во Франции привела его во французскую армию, где он был ранен. Что за эту деятельность его опять посадили во французскую тюрьму. Что за нее его наградили французским военным крестом. А как только он перешел испанскую границу, его за эту деятельность посадили в испанскую тюрьму… можешь ли ты взять в толк, что Фернандо всего два года находится на свободе…
– Моя политическая деятельность во Франции, – вмешался Фернандо, – всегда касалась только моей родины – Испании…
– Но, – возразил Патрис очень холодно, – если вы продолжали политическую деятельность, будучи беженцем, которому Франция предоставила убежище…
– Патрис, – сказал Серж, – я уже пытался тебе объяснить, что гражданская война в Испании была подготовкой к войне с нацистами. Ты как будто это понял тогда, а теперь начинаешь все сначала…
– Я не понял. Я тебе поверил.
– А теперь ты мне больше не веришь?
– Теперь я хотел бы также и понять.
Серж снова сел и отпил большой глоток чая. Сказанное Патрисом было понятно только им двоим… В лагере Патрис верил всему, что говорил Серж, и хорошо делал, так как только благодаря этому вышел оттуда живым. Музыкант брал последние аккорды при всеобщем молчании, которое он истолковал по-своему:
– Ну как, Серж, ничего? – спросил он…
– Я плохо слушал, прости меня. На нас свалилась беда: высылка испанцев…
– Сволочи! – сказал музыкант.
Раздался звонок. Серж пошел открывать, и слышно было, как он говорил в передней: «Ты слышал, что испанцев выслали в Канталь?»
Вслед за Сержем вошел Ив – адвокат. Он подошел к столу и, не поздоровавшись, налил себе чаю. На нем был синий костюм, корректный, но плохо сшитый. Большеголовый, с пышными волосами, стоявшими высоким бобриком, сутулый человек. Очки скрывали синеву его глаз. Он смотрел в пространство и помешивал ложкой в чашке. Все молчали. Серж, заменивший музыканта за роялем, ударил кулаком по клавишам.
– Таквот, – сказал Ив, – в первую очередь известили, конечно, меня. Ясно, что мы старались приостановить высылку всеми способами. Но они действовали так быстро, что мы ничего не успели добиться. Надо собрать деньги. Это, правда, не корсиканская чаща, но у высланных товарищей нет ни гроша, и пока они найдут работу…
Ив снял очки, запотевшие от чая.
– Я с вами попрощаюсь, – Фернандо встал, – теперь у вас есть Ив… Он объяснит вам все лучше, чем я.
Фернандо всем пожал на прощанье руку.
– Мам! – закричал Серж. – Фернандо хочет с тобой проститься!
Г-жа Кремен вышла из своей комнаты и проводила Фернандо в переднюю. Серж последовал за ними. Остальные сидели молча.
– Тебе что-то было нужно, Фанни? – спросил Серж, вернувшись.
– Нет, пустяки… – Фанни сидела в уголке большого дивана, поджав под себя ноги, как нахохлившийся птенец, – хору негде репетировать, нет денег на помещение… Мои поляки выходят из себя. Вот и все.
Патрису хотелось еще раз спросить про Китай, но после этой истории… Серж был чернее тучи. Патрис с раздражением думал, что всегда неприятно видеть загнанного человека, он знал, что это значит, он сам побывал в лагере, но Канталь не Маутхаузен… Молчание затягивалось, нагнеталось. Серж опять сел за рояль, легонько тронул клавиши, звуки падали капля за каплей…
– скорее пробормотал, чем пропел, он на одному ему известный мотив. Патрис тотчас же поднялся: эти строки всегда были сигналом к прощанью, Серж его выпроваживает…
… Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать…
– Нет, – сказал Серж, – я тебя не прогоняю. Просто так, вспомнилось… – Однако он тоже встал. – Кстати, относительно твоего Дювернуа – вот и еще материал для его романа об эмигрантах. Как ты думаешь, он может ему пригодиться?
Патрису очень хотелось поехать в Китай, да и вообще он не намерен был ссориться с Сержем:
– Я больше не встречаюсь с Дювернуа, он вел себя по-хамски с Ольгой. Он сам мне об этом сказал.
– Прелестное дитя, этот… – Серж не договорил.
– Не провожай меня. – Патрис вышел, и слышно было, как за ним захлопнулась входная дверь.
– Так твои поляки выходят из себя, Фанни?…
– Да… Ничего не готово. Нельзя печатать афиши, потому что программа все еще не подготовлена. Что же делать?
– Сыграй мне еще раз твою вещь, Пьеро, – сказал Серж, – но не играй слишком громко, я лучше пойму, если потихоньку… А мы пока поговорим и подумаем.
Музыкант Пьеро покорно направился к роялю, а Серж сел на диван рядом с Фанни.
– Ты звонила Ольге?
– Я не решилась…
– Почему? Ты ведь знаешь, что ей это только приятно. Хочешь, я ей позвоню сейчас?
– Если ты находишь нужным… Пойдем позвоним. Который теперь час?
– Около девяти. Если она обедает дома, как раз самое время.
Как только музыкант кончил первое анданте, Серж похлопал его по плечу. «Послушай, – сказал он, – сегодня слишком много неприятностей, но я все запомнил, завтра зайду к тебе. У тебя нам будет спокойнее!»
Они вышли все вчетвером. Музыкант побежал к метро, Фанни, Ив и Серж пошли звонить по телефону в соседнее кафе-табак.
– Можно мне пройти к телефону в заднюю комнату? – спросил Серж хозяина.
– Иди… – хозяин получал деньги с клиента, который спешил.
Серж прошел в комнату за стойкой. Она была загромождена ящиками и бутылками, посредине стоял круглый стол. Здесь хозяин и его жена обедали, но сейчас клеенка была уже вымыта, в маленькой кухоньке, которая находилась рядом, было темно. Пока ячейка Сержа не сняла другое помещение, она собиралась здесь. Хозяин был «сочувствующим», но не очень пылким. Серж набрал номер «Терминюса».
Ольга оказалась у себя, они назначили свидание в кафе около отеля – у Ива была машина.
Ольга их уже ждала, перед ней стояла чашка кофе…
– Так вот, – сказала Фанни, – полякам из угольного бассейна обещали устроить праздник франко-польской дружбы, а у нас ничего нет – ни программы, ни актеров.
– Чем же я могу быть вам полезна?
– Мы хотели, – продолжал вместо Фанни Серж, – чтобы вы подобрали нам стихи или прозу. Что-нибудь на эту тему… Я берусь найти актеров… и музыку.
Ольга размышляла. Другие ждали: не надо было ее торопить.
– Хорошо, – сказала она, – у меня еще не кончился отпуск. Я пойду в библиотеку. Но у вас, как всегда, все в последнюю минуту?
– Да нет, у нас есть время, по крайней мере месяц… не правда ли, Фанни? Лучше отложить праздник, чем все испортить.
Фанни с этим согласилась, но что она скажет полякам… Однако она вздохнула с облегчением.
– Мы вам очень благодарны, мадам!
– Знаете ли вы, Ольга, – сказал Серж, после того как им подали виши и все остальное, – знаете ли вы, что в вашем отеле у нас есть испанский товарищ? Он не постоялец, а коридорный на этаже.
– Нет, я не знала. Он, очевидно, скромный человек. Или он не на моем этаже.
– Наверное, и то и другое. А знаете ли вы, что под крышей вашего отеля обитает также гениальный физик божественной красоты? —
– Во всем отеле есть только один человек божественной красоты. И появляется он лишь по ночам. Но он не физик, а ночной дежурный.
– Ага! Так, значит, вы его знаете; это он и есть!
– Каким образом?
Серж заметил интерес в обычно бесстрастных глазах Ольги.
– Та-ак! Неужели он до такой степени хорош собой? А что вы о нем знаете?
– Ничего.
– Тогда… если вас это интересует… Его зовут Карлос, и он круглый сирота, без роду и племени. Никто не знает, какая страна – родина этого гения. До того как стать ночным дежурным, он был студентом. В отеле он познакомился с Фернандо, который в действительности не коридорный, а политический комиссар. На этаже Фернандо поселился норвежский ученый, Фернандо устроил так, что ученый и Карлос встретились. Ученый поговорил с Карло-сом и признал его гениальным. И вот Карлос не будет больше дежурить по ночам в отеле, а займется вместе с норвежским ученым судьбами человечества… Фернандо тоже не будет больше коридорным, потому что его наверняка вышлют из Парижа… В Канталь, очевидно, потому что туда уже отправили других испанцев.
Краска залила бледные щеки Ольги.
– Значит, все продолжается по-прежнему? – сказала она.
– Мы начали хлопотать… – Ива тронула и залившая лицо Ольги краска и ее отлив, бледность проступала постепенно, как песок на залитом водой пляже.
– Мне надо идти, – сказала Ольга, – меня ждут…
– Подвезти? – предложил Ив.
– Нет, спасибо, мне недалеко.
На самом деле то место, куда она шла, было далеко, и его нелегко было найти. Когда Ольга вышла из метро, она не знала, в какую сторону повернуть… Наугад пошла по широкой улице, потом начала блуждать по плохо освещенным уличкам, названия которых ей с трудом удавалось разобрать. Но вот наконец та самая улица, которую она искала, и тут же она наткнулась на дом, опоясанный большими буквами: «Французская Коммунистическая Партия. Районный комитету).Ячейка Марты собиралась теперь здесь. Ольга открыла дверь.
Она ожидала найти за дверью лестницу, переднюю, другую дверь, а не так, сразу, встретиться с ними… они оказались тут же, кто, как не они, были эти люди, сидевшие вокруг стола… Лампочки без абажуров были высоко подвешены, в их свете, подобном уличному, без прикрас, помещение походило на склад, мастерскую, сарай. Дощатые двери вели куда-то внутрь, а у одной из стен стоял большой стол, и за ним сидели люди: ну конечно же, это собрание ячейки. Человек десять, Ольга видела только их спины, они все сидели спиной к двери, как бы отгородившись своими спинами от людей, входивших с улицы и проходивших во внутренние двери. Ольга не двигалась с места, замерев у входа… Мужчины… женщины… Они слушали молодого парня в рубашке с короткими рукавами. От смущения Ольга не могла разобрать, о чем он говорит. Вот они засмеялись… В конце стола маленькая миловидная блондинка… У человека, сидевшего ближе всех к двери, спина была из светлого твида… У его соседки седые, собранные в пучок волосы… Она наклонилась к тому, в пиджаке из твида, что-то ему сказала, человек обернулся; он был лысоват, со светлыми глазами… И вот все замолчали и стали смотреть на Ольгу. Ольге хотелось убежать, спрятаться… Но тогда они побегут за ней. Надо было подойти, заговорить. Ольга подошла и сказала:
– Скажите, Марта Н… принадлежала к вашей ячейке?
– Кто вы такая, мадам? – спросил твидовый пиджак, глядя на нее пронизывающим взглядом. Остальные тоже не спускали с Ольги глаз, молчаливые, выжидающие.
– Это неважно… я пришла вам сказать, что я взяла на себя смелость послать Марте Н… венок… От вашего имени. Вы сами рассудите, правильно ли я поступила.
– Какой венок, мадам?
– Похоронный!…
Неужели никто из них ничего не знал столько времени спустя? Ни что Марта умерла, ни как она умерла?…
– Ах, боже мой, она умерла от родов! – вскрикнула какая-то женщина…
Все всполошились. Человек в твиде встал:
– Вы друг Марты Н…, мадам? Марта умерла? Когда? Как?
– Нет, я не друг Марты… Я узнала случайно… Она умерла неделю тому назад.
Теперь все заговорили разом. Вот уже несколько месяцев как они не видели Марты. Они знали, что она беременна, что она несчастлива в замужестве; муж ее – фашист, белогвардеец… Они думали… Умерла! Умерла! Марта умерла… А они ничего не знали! Как это случилось? Почему?… Они не хотели ее тревожить… Из-за ее мужа они боялись причинить ей неприятности, ведь она ждала ребенка, они не хотели осложнять ей жизнь… От чего же она умерла, мадам?
Молодой человек принес Ольге стул…
– Она родила, – рассказывала Ольга, – все было благополучно… Но она отравилась.
– Отравилась!
За столом водворилось молчание. Потом все тот же молодой парень в рубашке с короткими рукавами сказал, перегнувшись через стол, как будто для того, чтобы остальные лучше его услышали:
– Вот, мы рассуждаем о политике, о разоружении, о войне во Вьетнаме, а не стремимся глубже проникнуть в жизнь товарищей, не думаем о жизни каждого…
– Отравилась! После того, как родила ребенка! Бросила его на произвол судьбы!
Ольга уже начала различать людей, сидящих за столом. Последние слова произнесла та женщина, которая вначале воскликнула: «Умерла от родов!» Молоденькая, симпатичная, в берете на светлых волосах.
– Недоглядели, недосмотрели… – сказала со слезами на глазах седая женщина.
– Но что же мы могли сделать? Вы ведь знаете, что ее муж выгнал бы нас…
– Когда несчастье уже стряслось, тогда только понимаешь…
– Но сама Марта никогда нам не говорила…
– Значит, мы не сумели дать ей почувствовать…
– Вы говорите все сразу… А мы еще ничего не знаем. Может быть, эта дама нам расскажет…
Пока они говорили все это и многое другое, Ольга разглядывала комнату и людей… Дверь на улицу то и дело открывалась, люди проходили через комнату и исчезали за одной из трех дверей. Пол был цементный. На деревянных перегородках висели афиши и диаграммы. Ольга думала о том, что миловидная блондиночка, наверное, домашняя хозяйка, может быть, молодая мать, жена какого-нибудь служащего… женщина с седыми волосами – может быть, учительница?… а та, довольно сухая… перед которой лежали какие-то сводки и бумаги, похожа на кассиршу… Парень в рубашке с короткими рукавами, очевидно, рабочий, а другой, немолодой, с подтяжками, которые ему длинны, и в штанах, которые ему широки, возможно, ремесленник? Тот, что заговорил с ней первый, хорошо одетый, в пиджаке из твида, наверное, представитель какой-нибудь свободной профессии…
– Она не сумела примирить любовь к мужу-фашисту со своими коммунистическими идеалами, – сказала женщина со сводками.
– Ну, – воскликнул парень в рубашке с короткими рукавами, – если бы я был на месте Марты, я бы показал этому типу! Взял бы ребенка в охапку и был таков!
– Вам легко говорить, – сказала блондинка, – бывают случаи, когда делаешь вовсе не то, что хочется. У меня тоже разные убеждения с мужем. Я была совсем одна в Париже, заболела, и обстоятельства сложились так, что пришлось выйти замуж. А потом, с ребенком на руках…
– У тебя с мужем разные убеждения, но тем не менее он расклеивает «Юманите»!
– Да, человек он хороший…
– Это неподходящий пример… Вот один товарищ, в другой ячейке, женился на женщине члене МРП [50], и активном – я вам скажу! Так вот, она как была членом МРП, так и осталась… Вот жизнь!
– МРП там или нет… Иногда приходится довольствоваться тем, что подвернется. Я знаю одну женщину в моем квартале… Ее муж умер на прошлой неделе. Он бил ее и пропивал все, что она зарабатывала. А на похоронах она плакала, плакала… И все твердила: «Когда он был жив, он мне ничего не давал, а теперь, когда он умер, он все унес с собой»… Вы знаете, в нашем обществе без мужчины…
– Это неважно, – сказал тот, у которого было серое лицо и слишком длинные подтяжки, – мы, коммунисты, оказались не на высоте. Если бы Марта ощущала нашу дружбу, если бы мы заботились о ней…
– Как быть, в Париже это не так просто… Здесь, когда мы уходим с собрания, каждый возвращается к своей обычной жизни и исчезает. В провинции или в деревне все на виду, все всё друг про друга знают. А в Париже, в большом городе, мы живем врозь, у каждого своя профессия, свой образ жизни… Заботиться друг о друге… разве это реально?…
Внезапно тот, на котором был пиджак из твида, вспомнил:
– Но вы что-то сказали про венок, мадам?
– Да, я пришла сказать вам, что я взяла на себя смелость послать Марте венок. Красный, с трехцветными лентами и надписью: «Марте Н…, нашему дорогому товарищу, от ячейки имени Луизы Мишель Французской Коммунистической Партии».
– Мадам, это для всех нас большое облегчение. По крайней мере я лично чувствую так.
– Вот и все, – сказала Ольга, – остается передать вам самое главное, – она поднялась. – Марта просила меня: «Скажи им, что я их люблю… что я умру коммунисткой».
Все встали… Вероятно, для того, чтобы почтить память товарища минутой молчания… и так стояли, растерянно, в беспорядке и совсем не торжественно. Женщина со сводками вытирала глаза. Другая сморкалась. Но нельзя же было стоять так до бесконечности… Ольга собиралась попрощаться, но кто-то… немолодой человек в подтяжках… хотел задать ей еще один вопрос:
– Простите за нескромность, – сказал он, – но как вам пришла в голову такая мысль, я говорю о венке?…
Ольга ответила не сразу. Ведь она и сама хорошенько не знала, почему она так поступила… То есть она чувствовала почему, но не знала, как это выразить…
– Это сложно, – сказала она, – я совсем не знала Марты Н… Один человек попросил меня зайти к ней, он думал, что я тех же убеждений, что и она… а так как я не знала, как вас найти… Это случилось уже после того, как она пыталась покончить с собой… Все думали, что она спасена, по крайней мере физически, но ведь она была больна и психически: чтобы выздороветь, ей надо было бы прогнать мужа; а чтобы у нее хватило на это сил, ей надо было сначала выздороветь… Я не только послала венок… Когда я ее увидела… она мне показалась уже мертвой… и так как я знала, в чем ее горе, я невольно сказала ей «товарищ»… Она подумала, что я пришла от вас, а я не стала ее разубеждать. Остальное получилось само собой.
Опять открылась одна из внутренних дверей: два человека в форме служащих метро приостановились, разглядывая собрание ячейки…
– Что это у вас за прения? – сказал один из них, посмеиваясь, – похоже, что вам здорово нагорело…
– Так оно и есть… и поделом, – ответил тот, у которого было серое лицо.
– Что-то тут у вас странное происходит… – сказал служащий метро, и дверь захлопнулась за ним и его товарищем.
– Простите меня, мадам, – сказал молодой парень в рубашке с короткими рукавами, – но, значит, вы тоже наш товарищ!
– Нет. То есть я не член партии.
– Нет? Что же, ваш поступок вполне подходит как рекомендация для приема, – сказал человек в пиджаке из твида.
– У меня свои трудности… – сказала Ольга мягко, – может быть, поэтому я сразу поняла Марту. Несмотря на то, что судьба у нас не одинаковая.
– Но, мадам, ваш поступок должен был заставить вас ощутить себя членом нашего коллектива!
– Ненадолго, товарищ… – Ольга встала. За ней поднялись и остальные. Каждый пожал ей руку.
– От лица членов ячейки имени Луизы Мишель Французской коммунистической партии, – сказал человек в твиде, – я вас благодарю, товарищ, за то, что вы сделали для Марты Н… и для нас!
Ольга вышла на темную улицу и быстро-быстро зашагала по направлению к метро.
XIX
Саша Розенцвейг познакомился с молодым князем Федей Н… в клубе. С тех пор прошло уже больше двух лет, это был памятный для Саши день – он тогда оказался в крупном выигрыше. Рядом с ним кто-то, кому не везло, крепко выругался по-русски. Саша обернулся, увидел расстроенного молодого человека и, чтобы утешить, пригласил его выпить стакан вина: это и был Федя Н… Выигрыш привел Сашу в хорошее настроение, и в тот вечер к нему вернулось что-то от дней его золотой молодости, от его былой заразительной веселости. Да, в свое время Саша был весел, как застольная песня, был настоящим гусаром – любил женщин, вино, музыку и карты. Он был бы и за войну, если бы она, как некогда, велась в белых перчатках. Сидеть за столиком в ночном ресторане и пить шампанское в обществе князя, да еще и угощать его за свой счет – для Саши, гуляки по призванию, было давно позабытым счастьем… В нем пробудилось былое молодечество и удаль, которые делали его незаменимым собутыльником. С того вечера Федя уже не мог обходиться без Саши. Федя не интересовался происхождением этого Розенцвейга, тот факт, что Саша не любил коммунистов, был для него достаточной рекомендацией… Федя свел его со своими приятелями, и скоро Саша превратился в гида целой банды молодых шалопаев: тот первый вечер, когда он платил за князя, не повторился, у Саши на это не было средств, но благодаря ремеслу журналиста он знал Париж как свои пять пальцев; по долгу службы ему приходилось бывать повсюду, где собирался «весь Париж», – на спектаклях, в театрах, кабаре, ресторанах, на скачках, на матчах, на выставках моделей мод… Из любопытства и склонности к ночной жизни он, уже для собственного удовольствия, знакомился с ночным Парижем: Центральный рынок, Монмартр, бездомные бродяги… Случалось, он набредал на любопытных людей и любопытные места.
В этот вечер Саша играл – и проигрывал. Он бешено нервничал. Днем он получил письмо из издательства, его просили зайти в конце недели, и он метался от восторга к отчаянию и от отчаяния к восторгу. Может быть, жизнь его переменится, может быть, ему не придется больше работать в газете, может быть, он перестанет играть и выносить презрение и высокомерие, лишь бы ему как милостыню подали несколько франков еще на одну ставку или стакан вина в ночном кабаке, когда не хочется возвращаться домой и расплачиваться приходится дифирамбами прелестям кабака… Ему надоело всё и все, и в первую очередь он сам… Ему претила Федина компания, которая увивалась за ним, потому что он знал адреса публичных домов и был вхож в рестораны, где за ним ухаживали, как за корреспондентом крупной газеты, который может помочь их процветанию. К счастью, после Фединой женитьбы его приятели тоже переженились, и компания понемногу стала распадаться: что бы там ни думал старый князь, этим парням все-таки удавалось задорого продавать свои титулы, хотя женитьба Феди, казалось бы, доказывала обратное. Федя подцепил богатую наследницу только потому, что выдал себя за рабочего… К тому же Федя не получил на руки приданого Марты, ее родители боялись, что он его промотает, и Федя любил рассказывать своим друзьям, как он заставляет жену расплачиваться за это… Потом он известил их о том, что Марта беременна, он рассказывал приятелям все подробности своей семейной жизни. Наконец они узнали о рождении ребенка и последовавшей затем смерти Марты. Тут Федя исчез и пропадал до того самого вечера, когда Саша проигрался, думая о письме из издательства.
Федя появился перед Сашей мертвецки пьяный, весьма мало привлекательный на вид. Где он был, валялся ли в канаве или ползал на четвереньках по мокрой от осеннего дождя мостовой? Во всяком случае, он был отвратителен. Саша встал и, взяв Федю за руку, постарался его увести; крупье уже неприязненно посматривал на них, а Саше вовсе не хотелось скандала.
– Уведи меня, Саша, – мямлил Федя, – чтобы она не маячила у меня перед глазами со своим огромным животом…
Саше удалось свести его с лестницы, впихнуть в такси. Он сел рядом с Федей, раздраженно думая: надо же, чтобы Федя привязался к нему именно сегодня, когда он и без того расстроен. Отчего Федины друзья и отец о нем не заботятся, почему все сваливается на Сашу… Что ему теперь делать с этим пьяницей?
– Хочешь, я тебя отвезу домой? – спросил он.
– Домой? Господи! А если она там? С животом… Саша! Не оставляй меня! Они увезли ребенка… У меня ничего не осталось, у меня больше нет ничего в жизни…
– Ну, ну… Не распускай нюни. Что бы ты стал делать с грудным младенцем? У тебя же нет молока.
– Давай напьемся, Саша! Я боюсь… Господи, как я боюсь…
Саша дал шоферу адрес кабачка на Монмартре, который почти всегда был пуст: дела там шли плохо. В этом заведении были русские танцоры и корректный бармен. В другом месте с пьяным Федей не оберешься неприятностей.
В кабачке действительно было пусто… Длинное узкое помещение было похоже на коридор; стойка бара помещалась у входа, банкетки и столики стояли вдоль стен – посредине свободное место для танцев. Когда они вошли, все оживились: три девицы, скучавшие у стойки, расплылись в улыбке, бармен сказал: «Привет, мосье Саша!», а маленький оркестр начал настраивать инструменты. Только два русских танцора, которые сидели в дальнем конце зала, продолжали партию в шахматы, обдумывая ходы. Тишина, спокойствие. Федя развалился на банкетке. «У тебя есть на что напиться?» – спросил осторожный Саша, усаживаясь рядом с Федей. Федя порылся в карманах и достал смятую кучу десятитысячных бумажек. Саша взял их и положил к себе в карман. «Я тебе их потом верну, ты сейчас пьян как стелька – пусть лучше деньги будут у меня». Саша подозвал бармена и заказал ужин и шампанское.
В этот вечер Саша играл – и проигрывал. Он бешено нервничал. Днем он получил письмо из издательства, его просили зайти в конце недели, и он метался от восторга к отчаянию и от отчаяния к восторгу. Может быть, жизнь его переменится, может быть, ему не придется больше работать в газете, может быть, он перестанет играть и выносить презрение и высокомерие, лишь бы ему как милостыню подали несколько франков еще на одну ставку или стакан вина в ночном кабаке, когда не хочется возвращаться домой и расплачиваться приходится дифирамбами прелестям кабака… Ему надоело всё и все, и в первую очередь он сам… Ему претила Федина компания, которая увивалась за ним, потому что он знал адреса публичных домов и был вхож в рестораны, где за ним ухаживали, как за корреспондентом крупной газеты, который может помочь их процветанию. К счастью, после Фединой женитьбы его приятели тоже переженились, и компания понемногу стала распадаться: что бы там ни думал старый князь, этим парням все-таки удавалось задорого продавать свои титулы, хотя женитьба Феди, казалось бы, доказывала обратное. Федя подцепил богатую наследницу только потому, что выдал себя за рабочего… К тому же Федя не получил на руки приданого Марты, ее родители боялись, что он его промотает, и Федя любил рассказывать своим друзьям, как он заставляет жену расплачиваться за это… Потом он известил их о том, что Марта беременна, он рассказывал приятелям все подробности своей семейной жизни. Наконец они узнали о рождении ребенка и последовавшей затем смерти Марты. Тут Федя исчез и пропадал до того самого вечера, когда Саша проигрался, думая о письме из издательства.
Федя появился перед Сашей мертвецки пьяный, весьма мало привлекательный на вид. Где он был, валялся ли в канаве или ползал на четвереньках по мокрой от осеннего дождя мостовой? Во всяком случае, он был отвратителен. Саша встал и, взяв Федю за руку, постарался его увести; крупье уже неприязненно посматривал на них, а Саше вовсе не хотелось скандала.
– Уведи меня, Саша, – мямлил Федя, – чтобы она не маячила у меня перед глазами со своим огромным животом…
Саше удалось свести его с лестницы, впихнуть в такси. Он сел рядом с Федей, раздраженно думая: надо же, чтобы Федя привязался к нему именно сегодня, когда он и без того расстроен. Отчего Федины друзья и отец о нем не заботятся, почему все сваливается на Сашу… Что ему теперь делать с этим пьяницей?
– Хочешь, я тебя отвезу домой? – спросил он.
– Домой? Господи! А если она там? С животом… Саша! Не оставляй меня! Они увезли ребенка… У меня ничего не осталось, у меня больше нет ничего в жизни…
– Ну, ну… Не распускай нюни. Что бы ты стал делать с грудным младенцем? У тебя же нет молока.
– Давай напьемся, Саша! Я боюсь… Господи, как я боюсь…
Саша дал шоферу адрес кабачка на Монмартре, который почти всегда был пуст: дела там шли плохо. В этом заведении были русские танцоры и корректный бармен. В другом месте с пьяным Федей не оберешься неприятностей.
В кабачке действительно было пусто… Длинное узкое помещение было похоже на коридор; стойка бара помещалась у входа, банкетки и столики стояли вдоль стен – посредине свободное место для танцев. Когда они вошли, все оживились: три девицы, скучавшие у стойки, расплылись в улыбке, бармен сказал: «Привет, мосье Саша!», а маленький оркестр начал настраивать инструменты. Только два русских танцора, которые сидели в дальнем конце зала, продолжали партию в шахматы, обдумывая ходы. Тишина, спокойствие. Федя развалился на банкетке. «У тебя есть на что напиться?» – спросил осторожный Саша, усаживаясь рядом с Федей. Федя порылся в карманах и достал смятую кучу десятитысячных бумажек. Саша взял их и положил к себе в карман. «Я тебе их потом верну, ты сейчас пьян как стелька – пусть лучше деньги будут у меня». Саша подозвал бармена и заказал ужин и шампанское.