Трускиновская Далия. Дайте место гневу Божию (Грань)

   – А вы бы хотели, чтобы бухгалтер в глубине души играл в фантики?
   – Я бы хотела, чтобы бухгалтер не выглядел легкой добычей! Мне ее отрешенный взгляд в пять тысяч обошелся. Вот почему на всех этих курсах для маклеров, брокеров и прочих квакеров не преподают основы виктимологии? – я выждала секунду, давая ему возможность задать вопрос, но он знал слово «виктимология». – Видишь человека – и сразу же определяешь, каков тут фактор риска, влипнет этот человек в неприятности или не влипнет.
   – Так уж с первого взгляда? – не поверил Фесенко. Впрочем, в его глазах уже читался живой интерес к теме беседы, а мне только того и требовалось.
   – Ну вот хотя бы только что! Иду к вам – и вижу, как из вашего дома выходит женщина. Не женщина, а взрыв на лакокрасочной фабрике. Я могу держать пари, что она привлекает к себе внимание не самых законопослушных граждан… – я призадумалась и вдруг произнесла каким-то не своим голосом: – … и ее ждут крупные неприятности…
   – Какие еще неприятности? – Фесенко даже приподнялся над стулом.
   – Которые она сама к себе притянула…
   Я сперва услышала эту фразу, словно кто-то раньше меня ответил на вопрос частного детектива. Мне оставалось только повторить.
   – Вы знаете эту женщину?
   – Нет, откуда?
   – Так почему вы утверждаете?..
   Голос Фесенко стал жестким, как раз таким, как при допросе бестолкового и явно заготовившего плохо продуманное вранье свидетеля. Слава те Господи – ему бы провести столько удачных допросов, сколько их было в моей биографии!
   Две фразы произнес Фесенко, в общей сложности – восемь слов. Но – как он их произнес? Так, что и воробью по ту сторону подоконника стало ясно – женщина вышла за пять минут до моего прихода из этого самого кабинета!
   Стало быть, неприятности мне вовсе не примерещились!
   Ну, вот я напала хоть на какой-то след…
   – Ничего я не утверждаю. Просто очень велика вероятность, что эта женщина сама себе устроит кучу неприятностей. Когда человек так одевается – значит, он поклонник крайностей. Эта женщина может из-за ерунды поссориться с начальством, или устроить скандал в магазине, или даже влезть, прости Господи, в предвыборную кампанию… – так я попыталась применить к своему прозрению доводы рассудка. Предвыборная кампания, на мой взгляд, была уже крайней степенью нравственного падения даже для базарной скандалистки. Но по взгляду Фесенко я поняла, что как раз эта чушь оказалась прямым попаданием – «стихийное бедствие» наверняка было местной политической знаменитостью…
   – Ну, вот вы и проговорились. Вы ее знаете, – с понятным удовлетворением сказал Фесенко. – А теперь забудем о пяти тысячах, о бухгалтерше на седьмом месяце, о вашем сегодняшнем приезде в Протасов, и поговорим по существу.
   – Я вас слушаю.
   Очевидно, он ожидал, что я буду сопротивляться, громоздить одно вранье на другое, потребую, наконец, вызвать сюда милицию! Такого удовольствия я ему не доставила.
   Он начал этот разговор – вот пусть говорит и дальше.
   – Ну… Ну, тогда слушайте. Я не знаю, вы сами суете нос в дела Черноруцкой, или вас попросили помочь, – подробности меня не касаются. Допустим, попросили.
   – Допустим, – согласилась я, внутренне ликуя – он сам, добровольно, без принуждения и гипноза, произнес фамилию «стихийного бедствия».
   – Не возражаю. Ну так вот – будем считать попытку дать мне взятку крайне неудачной.
   Я чуть было не спросила – царь небесный, какую еще взятку?!? Но если не задавать вопросов, человек все прекрасно выболтает и сам. Особенно – бывший следак, который привык вести у себя в кабинете не беседы, а допросы по стандартной схеме «вопрос-ответ». До него еще не скоро дойдет, что мы общаемся по какой-то другой схеме…
   – Я стою больше, чем пятьсот долларов, – продолжал он. Тут до меня дошло – он решил, что его нанимают вести розыск несуществующего подлеца только для того, чтобы иметь возможность вручить ему авансом за будущие труды стандартную цифру – десять процентов от суммы долга.
   – Может быть, есть сумма, с которой мы могли бы начать серьезный разговор? – спросила я.
   – Не тот случай. Давайте расстанемся по-хорошему. Я лично – понимаете, лично, – помогаю Черноруцкой. И она ни к кому другому обращаться не станет, пока я жив, – уже совсем по-человечески сказал он. – Не надо под ее подкапываться. Она действительно не виновата. Она никому не платила, никого ниоткуда не приглашала. Поищите в другом направлении.
   – Другое направление – это где?
   – По-моему, всюду. Ведь он не первый год этим бизнесом занимался. До того, как погибла Лариса, он уже успел наладить каналы. Когда за него взялась Черноруцкая, многие задумались о своих собственных покойниках. Я думаю, вам прежде всего следует изучить его персональное кладбище за последние десять лет.
   – Да уж пробовали, – наугад брякнула я. Получилось довольно жалобно.
   Фесенко прищурился.
   – Было бы интересно, если бы вы наняли меня для раскопок на этом кладбище, – заметил он. – Не желаете?
   – Не мне решать.
   – А жаль! – почему-то мысль о кладбищенских раскопках его развеселила.
   – А почему вы решили, что речь идет именно об этом? – спросила я.
   – Ну… – вдруг его осенило. – Она еще что-то раскопала?!
   – Допустим.

   – Так быстро?
   – Допустим.
   И тут он встал за столом и уперся в столешницу кулаками.
   – Не люблю блефа. Ни в какой форме. Поняли?
   Я тоже встала.
   – И я не люблю.
   – Но ведь приходится? Не умеете, а приходится! Не получается прямо на ходу нафантазировать, да? Не получается? Ах вы, бедняжка моя!
   – А вы – старый провокатор.
   Это вылетело без малейших усилий разума – само, как «уа!» у безмозглого младенца.
   Мое подсознание, которое и было на самом деле профессиональным свидетелем, время от времени подающим голос, первое уловило попытку выманить у меня какие-то сведения. Какие? Похоже, Фесенко забеспокоился, что «стихийное бедствие» заварило какую-то новую кашу, а ему не доложилось. Вот и решил перейти в подлое наступление – а что, если я расколюсь?
   – Раз я – старый провокатор, то и разговаривать нам больше не о чем! – отрубил он.
   – Удачи!
   С тем я и убралась, не забыв прихватить расписку на пять тысяч зеленых.
   Добыча моя была такова: «стихийное бедствие» по фамилии Черноруцкая, бизнес с каналами и персональное кладбище.
   Я не сомневалась, что смогу пересказать бригаде этот странный разговор близко к тексту. Но к ее появлению я хотела точно установить, откуда взялся Фесенко Александр Ильич, и для этого мне срочно требовался телефон.
   Проще пареной репы – обзвонить все районные управления внутренних дел, задавая один и тот же вопрос: не подскажут ли, где найти майора Фесенко, срочно нужен! И когда я услышу, что такой тут больше не работает, задача в какой-то мере будет выполнена. Если же удастся установить, с какого конкретно времени не работает, то я, возможно, одновременно пойму, когда он в защите интересов Черноруцкой перегнул палку. Хотя причина ухода может оказаться и банальной – денег захотелось, спокойной жизни захотелось, свободы захотелось…
   Я несколько постояла у дверей, соображая, в которую сторону двигаться. Город был чужой, на мой взгляд бестолковый, я и сюда-то добиралась с приключениями, и очень не хотелось мне повторять одно свое давнее странствие по Москве, которое в какую угодно душу могло бы вселить стойкую ненависть к метро.
   Как многие, бывающие в столице наездами, я не представляла себе реальных размеров города и правильного расположения хотя бы основных его улиц. Для меня Москва была большой картой линий метрополитена, а вокруг каждой станции группировалось несколько улиц и переулков, по которым я могла дойти до нужного мне места. Останавливалась я у друзей неподалеку от Садового кольца. Во время моего звонка нужному человеку, которому я привезла кучу переводов, хозяева толклись на кухне, вразумить меня было некому. Заказчик переводов попытался было продиктовать адрес, но я сразу объяснила: ориентируюсь только по метро, так что пусть назовет станцию и скажет, как от нее плясать дальше. Он назвал станцию, от которой нужно было ехать пять остановок на троллейбусе, а потом еще идти четверть часа пешком по довольно сложному маршруту. До станции я добиралась с двумя пересадками и вся дорога заняла почти два часа. Поэтому я не смогла остаться на ужин, как меня ни упрашивали. Заказчик спросил, в какой же тьмутаракани я ночую, если мне требуется столько времени на дорогу. Я назвала улицу и описала вид из окна. Наступило молчание. Придя в себя, заказчик сообщил, что, если я, выйдя из его дома, сверну налево и пройду пять кварталов, а потом перейду улицу и пройду еще три квартала, то сэкономлю кучу времени. После чего я стала ходить по Москве пешком и убедилась, что не так велик и страшен этот город, как его малюют.
   Но Протасов – не Москва, тут я твердо знала только дорогу от вокзала до гостиницы. Поэтому и двинулась на ту самую трамвайную остановку, где час назад высадилась. Я рассчитывала, что добрые люди, ждущие трамвая, охотно подкажут, как добраться до гостиницы, не делая крюков и загогулин.
   Я устремилась было вперед и вдруг поняла – остановка в другой стороне! Тогда я так же решительно развернулась и увидела человека, который застыл с поднятой ногой. Он был как фотокадр – все в нем замерло, и наклоненное вперед тело, и помогающие взмахами быстрой ходьбе руки, и даже почему-то лицо. Удивительно было, что он не падал на асфальт, а каким-то чудом висел в воздухе.
   Зачем бы ему вот так замирать, подумала я, что его ошарашило? Вот же прочие прохожие чешут себе, таращатся по сторонам, заскакивают в магазинные двери. А он словно встретился взглядом с василиском. Но додумывать эту фантастическу мысль я не стала – хотя бы потому, что перестала видеть этого мужчину, ведь я уже проскочила мимо него и бодро шагала к трамвайной остановке.
   Остановка была не у края тротуара, а посреди улицы. Продолговатый асфальтовый островок оказался пуст, трамвай только что отошел, и я проскочила мимо него. Только увидев, что другой трамвай, приближаясь, замедляет ход, я поняла свою ошибку и опять резко развернулась.
   И что же я увидела?
   То же самое окаменевшее лицо.
   Тут только до меня дошло, что Александр Ильич Фесенко пустил за мной какого-то на редкость бестолкового топтуна. Этот самоучка вышел из бизнес-ковчега через служебный ход и, не дав мне уйти на подходящее расстояние, сразу кинулся преследовать. Вот почему, когда я повернула назад, он мне попался на глаза. Вместо того, чтобы преспокойно проскочить вперед и опять оказаться у меня за спиной, он замер от неожиданности. И теперь повторилось то же самое.
   Хороших же сотрудников держит господин Фесенко, подумала я, профессионалов экстра-класса! Где их только берет? И этому человеку я чуть было не дала взятку в размере пятисот баксов за ловлю несуществующего мерзавца Максименкова!
   Но если за мной тащится хвост – то нужно ли мне ехать в гостиницу? Ведь возможен и такой вариант – топтунов двое, и задача одного – попасться мне на глаза, чтобы я стряхнула его и успокоилась. А второй будет сопровождать меня до тех пор, пока я не почищу на ночь зубы и не завалюсь спать…
   Был и такой еще вариант – неприкрытое наблюдение, своего рода психическая атака. Чтобы посмотреть – а что я теперь буду делать?
   Если бы детектив Фесенко знал, что, как взойдет луна, в ее свете возникнут на улицах этого Богом забытого города четыре плечистые фигуры, моя вторая отдельная бригада, вряд ли он стал бы посылать за мной невысокого, шуплого мужичонку, имеющего такой вид, будто его, прямо в черном костюмчике, корова языком облизала. Особенно странно выглядели волосы – словно голову топтуна оклеили черным каракулем. А может, это был местный чемпион по карате, тэквондо или еще какому тайцзи-цюаню, кто его разберет.
   Ладно, подумала я, если это у него профессионал такой недоделанный, то главное – чтобы профессионал не отцепился от меня, пока не взойдет луна. Там уж будет кому с ним побеседовать! А если Фесенко устроил психическую атаку – то и мы ведь не лыком шиты. Я ему сейчас столько задачек накидаю, что он взопреет разбираючись!
   Вскоре я поняла, что время бывает быстрым, медленным и бесконечным. Легко тому, чья задача – избавиться от хвоста! Куда тяжелее тому, чья задача – придержать при себе проклятый хвост до нужного часа. Да еще в незнакомом городе. Да еще не потерять ненароком его, подлеца!
   Можно просто идти себе по улице и идти, зная, что он топает следом. Можно зайти куда-нибудь пообедать – все-таки полчаса обед займет. Можно потом зайти в другое место – попить кофе. Тоже минут двадцать. Если подвернется магазин дамского трикотажа – имеет смысл там попастись, пока продавщицы не начнут коситься. Самое обидное – увидев нужную вещь и даже имея при себе достаточно денег, купить ее не можешь – ведь тебе придется весь остаток дня таскать за собой дурацкую коробку или пакет.
   Любопытно, что если бы я в своем родном городе увидела на магазинной полке недорогую электрическую духовку (именно духовку, а не микроволновку), то не так страдала бы от невозможности немедленно ее схватить и утащить домой.
   Любопытно и другое – обычно, когда берешь книгу в пять сантиметров толщиной и обещаешь ее вернуть завтра к обеду, то приходится прихватить кусок ночи, а последние страницы осваиваешь в троллейбусе. А тут не успела я сесть с томом английских детективов на лавочку в сквере, как вот уже и первый роман со свистом проскочил, и во втором убийца обозначился. Я никогда раньше не читала со скоростью десять страниц в минуту, но под присмотром топтуна мне это удалось.
   «Друг мой топтун!» – так написала я на третьей странице книги сверху и задумалась. Никакое едкое словечко на ум не шло. А без словечка оставлять книгу, как я затеялась было, в щели между каменным бордюром клумбы и бетонным мусорником не имело смысла. И я вынуждена была таскать ее с собой еще два часа – пока честно не забыла в очередном кафе.
   Вечер я встретила в баре, хорошо обалдев от затянувшегося гуляния. Но я была довольна – топтун от меня не отстал. Если при моих заходах в кафе он пасся где-то снаружи, подглядывая сквозь витринное стекло, то сюда он вошел открыто и даже сел за столик. Вероятно, решил, что у меня назначено свидание.
   Он сидел за рюмкой водки и бутербродами с лососиной, а я поглядывала на него и думала: жалкий ты мой, сколько же тебе Фесенко платит? А сколько бы я сама заплатила небольшому такому человечку, в костюме, на котором незримыми, но крупными буквами написано «как у людей», с бледным неправильным личиком и с обидой в темных глазах. Я бы такому никогда не дала больше десятки в час.
   Официант принес заказанный аристократический ужин – свежевыжатый апельсиновый сок и коктейль из даров моря. Я ему сперва не понравилась – он полагал, что в его занюханное заведение нужно приходить после восьми исключительно в вечерних туалетах. Ну, извини, дорогой, мысленно сказала я ему, в следующий раз будет тебе самый лучший вечерний туалет с местной барахолки, с блестками и перьями, с голой спиной и разрезом до пупа, за целых полсотни баксов!
   Маринованные осьминожки оказались совершенно резиновые. Я сражалась с ними и ломала голову – взошла ли луна? А когда взойдет – явится ли вторая отдельная бригада прямо в бар, или же будет ждать меня снаружи?
   Был там пятачок для танцев, над которым висели динамики с цветомузыкой. И вот свет приглушили, грянуло очередное пошлое танцевальное убоище, и я увидела перед собой силуэт мужчины среднего роста.
   – Нартов? – спросила я. – Ну наконец-то!
   – Какого черта ты ходишь по таким клоакам? У тебя что – нос заложило? – возмутился он. – Нет? Не заложило? Ты принюхайся – что тут курят!
   – При чем тут это, Нартов? Все гораздо хуже… то есть лучше! За мной пустили топтуна! – вот теперь я уже была в восторге от своего приключения. Хотя еще час назад, когда еле доволоклась до бара, кляла Фесенко последними словами, и только мысль о бригаде поддерживала мои душу и тело.
   – Кто пустил?
   – Сядь…
   Я рассказала ему о визите в частное детективное агентство.
   – Вон тот, что ли? – Нартов кинул на топтуна один-единственный взгляд.
   – Он. Я даже в кино боялась пойти – а вдруг его там потеряю?
   – Ага. Не нравится он мне…
   – Где ребята?
   – У входа. Ты расплатилась?
   – Естественно.
   Эту привычку, расплачиваться сразу, я усвоила уже давно. Не так много у меня времени, чтобы полчаса ждать официанта со счетом, да еще делать ему знаки. Для экономии времени я даже не заглядываю в меню, а сразу называю заказ. Слава те Господи, в заведениях такого ранга асортимент почти одинаковый.
   – Тогда сосчитай до двадцати и иди.
   Сам он встал и направился в глубь бара, туда, где теоретически были удобства. На кой ему, удивилась я, проблема удобств ведь отпала? Но честно сосчитала до двадцати и пошла к выходу.
   Марчук, Валевский и Гошка стояли у стены, вне световых пятен от окон и уличных фонарей, делали вид, будто курят. Я подошла к ним как бы ненароком.
   – Сейчас выйдет человечек, – быстро сказала я. – Он потащится за мной. Нартов знает, но он что-то уже придумал.
   – Ясно. Иди прямо, – распорядился Марчук. – Вон туда.
   Я и пошла.
   Я была уверена, что вот сейчас у меня за спиной развернутся какие-то великие события – стрельба, погоня, драка! Ни того, ни другого, ни третьего не случилось – и я обернулась. Оказалось, что я успела уйти довольно далеко от бара, но никто за мной не увязался, и бригада тоже куда-то подевалась. Я так и встала… Идти дальше? Возвращаться? Сесть в засаду?..
   Подумав, я решила вернуться. Мало ли что я могла забыть в этом дурацком баре.
   Бригада оказалась внутри. Валевский и Гошка носились по темному помещению, заглядывая во все щели, даже под столы. Посетители их в упор не видели. Из-за стойки, плечо к плечу с барменом, вынырнул Нартов, лицо у него было злобное. Бармен даже не посторонился.
   Нартов перескочил через стойку и оказался рядом со мной.
   – Спроси у холуя про этого своего топтуна, – велел он. – Ври что хочешь.
   – А что?..
   – Сгинул, холера!
   Я пошла врать.
   Собственно, самой даже стараться не пришлось – официант все за меня отлично придумал. Я просто с большим смущением задала вопрос о брюнете, который во-он в том углу пил, ел и не решался подойти ко мне, потому что не знал, одна ли я. А про ревнивого мужа, из-за которого вся эта конспирация, официант догадался самостоятельно.
   Он не заметил, когда вышел мой брюнет. Но сдается ему, что вообще не выходил – вот ведь и рюмка недопитая, и бутерброд один остался нетронутый. Я призадумалась – очевидно, бригада того же мнения… Ишь, как они под стулья заглядывали…
   – Могу посмотреть в туалете, – предложил официант. – Бывает, зайдет человек, а ему там плохо становится.
   – Сделайте одолжение!
   Он пошел к двери, о которой так просто не догадаешься – она была скрыта металлической ширмой, он вошел – и тут же раздался отчаянный хриплый вопль. Выскочил из туалета не официант, а Нартов.
   – На выход! – приказал он.
   Мы собрались за углом.
   – Где ты взяла этого топтуна? – сходу напустился на меня Нартов.
   – Говорят же тебе – ко мне его пристегнул Фесенко! Профессионал, называется… – начала было я, специально для Марчука, Валевского и Гошки, историю о том, как не топтун пас меня, а я пасла топтуна. Но Нартов перебил.
   – Это ниндзя какой-то, а не топтун! Единственная дыра, куда он мог уйти, – окно размером метр десять на двадцать, под самым потолком. Но и оно было закрыто изнутри!
   Я присвистнула.
   – Давай еще раз, – велел Марчук. – Сквозь нас он проскочить не мог. Прыгнуть на два метра вверх, сгруппироваться и боком пролететь в окно, при этом закрыв его за собой, тоже нельзя. Даже в кино так не бывает. Остается пищеблок.
   – Пищеблок в другой стороне. Это дверь у стойки. Он мог уйти только через главный вход или через туалет, – упрямо сказал Нартов.
   – Значит, он все-таки ушел через пищеблок.
   Марчук был дубово невозмутим.
   – Он не мог спрятаться за стойкой и на карачках проползти к двери в пищеблок? – предположил Валевский.
   – Мог! Но я бы увидел его прежде, чем он опустился на карачки! – Нартов делался невменяем. Если бы я не знала, с каким азартом он берет след, то, пожалуй, испугалась бы.
   Гошку старшие временно исключили из обсуждения проблемы. Я подтолкнула его, и он отошел со мной подальше от возмущенного Нартова.
   – Что там случилось?
   – Нартов твоего топтуна зевнул.
   – Нартов?
   Если бы мне сказали, что Нартов промахнулся в десяти шагах по слону, или разучился надевать брюки, или пошел работать в оперный театр балериной, я бы скорее поверила.
   Он вошел в туалет с разумной целью – не устраивать топтуну проблему выбора, непосильную для топтуньего интеллекта, – по крайней мере, так ему казалось. Он хотел, чтобы топтун не мучался, а сразу устремился за мной. А если их все-таки двое, и один ведет открытое наблюдение, а второй околачивается поблизости, то как раз второй, скорее всего, и займется Нартовым, который по меньшей мере пять минут провел со мной за одним столиком. Если только увидел Нартова. Как он уже успел подметить, видят его далеко не все.
   Однако топтун изменил мне и вошел в туалет.
   Гошка объяснил мне географию – там были три кабинки, шкаф для всяких гигиенических принадлежностей и еще закуток у входа, оставшийся после перестройки, совершенно непонятного назначения. Нартов встал за крайней кабинкой так, что входящий его бы не заметил. Увидев топтуна, он затаился в надежде, что тот достанет из кармана сотовый и примется докладывать начальству об успехах.
   Топтун же попросту вошел в среднюю кабинку. Нартов не услышал ни того, как закрылась за ним дверь, ни того, как она потом опять открылась. Обеспокоенный долгой и абсолютной тишиной в туалете, он высунулся и увидел – двери кабинок открыты, все три, топтун испарился. Нартов выскочил и привел в бар бригаду. Когда он говорил со мной, его осенило – ведь за шкафом могла быть какая-то секретная дверь. Официант вошел в туалет вовремя – шкаф сам с легким скрипом ехал по плиточному полу…
   – Черт знает что! – с чувством произнес Валевский.
   – Ни хрена себе скромное детективное агентство… – проворчал Марчук, и все мужчины разом уставились на меня. Ну вот, наконец-то, мрачно отметила я, нашли крайнюю!
   – Как ты вообще вышла на этого Фесенко? – спросил Нартов.
   – По газетному объявлению.
   – Оно там что, единственное было?
   – Нет, четыре…
   – Ну что же, – сказал Марчук, – никогда нельзя пренебрегать интуицией. Прямое попадание! Сейчас же идем и покопаемся у этого Фесенко в кабинете. Вот когда поймем, кто такая эта Черноруцкая и от кого он ее охраняет…
   Мы шли по ночному городу, и встречние мужчины поглядывали на меня с определенным интересом. Если бы кто знал, что за моей спиной шагает вторая отдельная загробная бригада (так называл наше формирование Марчук, от чего Валевский морщился, а Гошка, когда впервые услыхал, заржал во всю глотку), – так вот, если бы кто знал! От меня бы шарахались, крестясь и выкрикивая обрывки молитв.
   Удивительно, к чему только не приспосабливается человек! Когда я дрожащим голосом спрашивала: «Нартов, а ты – жив?!», то была близка к обмороку, истерике, эпилептическому припадку и безумию, ко всему сразу. Но еще пять минут спустя я говорила с ним почти спокойно. Увидев в церкви архангелов, я тоже сперва испугалась, а потом прониклась доверием и больше не забивала себе голову всякой ерундой: жив, мертв, человек, ангел – имеет ли это хоть какое значение? Нартов был для меня лично жив, я его видела, и тело Нартова под моей рукой было плотным. Марчук, Валевский, Гошка тоже для меня были живы. Архангелы не померещились – не я же одна их видела и слышала. Просто мир, о котором я читала, оказался реально существующим.
   Но он и должен был существовать!
   Марчук на ходу тихонько травил анекдоты, Валевский отмалчивался, Гошка, как мог, старался соответствовать – смеяться вовремя и комментировать по-взрослому. Нартова я не видела и не слышала. Он расстроился из-за того, что упустил топтуна, и вовсе не желал выслушивать глупые утешения.
   Мы бы долго искали бизнес-ковчег, где поселилось агентство Фесенко, но Марчук догадался – позаимствовал из запертой витрины газетного киоска план Протасова. Я вспомнила, как Нартов беззвучно открыл дверь собственной квартиры – возможно, опечатанную. Все-таки взамен жизни ребята получили хоть что-то полезное для сыскарей. Когда мне показали на этом плане, какими петлями я водила топтуна, я призадумалась…
   Он же видел, что я его откровенно вожу. Неужели он рассчитывал на то, что мне эта прогулка в конце концов надоест, я на все махну рукой и отправлюсь туда, где сидят пославшие меня к Фесенко люди? Но ведь я же могла позвонить, предупредить! Если женщина в течение дня никому не звонит и ни от кого не получает звонков, это значит, что в городе она совсем-совсем чужая.
   Но нельзя одновременно думать про все сразу – а я, пытаясь понять логику топтуна, не забывала и Нартова. Вот уж этот у меня в голове прочно прописался. Нартов, получивший от топтуна щелчок по носу, тихо злобствовал. Марчук, очевидно, в прежней жизни имел немало подчиненных и знал, когда можно рявкнуть, а когда не грех помолчать. Валевский вообще главным образом отмалчивался. Гошка никогда бы не стал задирать старшего по званию. Так что никто к Нартову не цеплялся, а зря – если бы он выплеснул свое негодование, ему бы сейчас стало легче.