Страница:
Римма отвлеклась от цифр, которые ползли по монитору более или менее стройными рядами, и втихомолку опять вышла в Сети. Но больше писем от tvojdrug@uprava.ru не было. Она вздохнула и неожиданно для себя улыбнулась: завтра письмо придет обязательно!
Мы сидели в кабинете Фесенко и ждали почему-то новоокрещенного Даниила; как вторая отдельная бригада составилась из новичков, так и наш Даниил последним присоединился к Двенадцати. Но прибыл не наш, а другой – высокий, сутулый и усатый, в серой прямой рубахе с грубо обработанным воротом и в полосатой длинной хламиде поверх рубахи.
– Тогда объясни, сделай милость, среди каких слоев населения это детективное агентство вербует себе сотрудников, – проникновенно попросил Марчук. – И какое отношение имеет Сашка Фесенко к Грани? Он что – тоже уже того? И поступил на службу к противоположной стороне?
– Прежде всего – как вы вообще вышли на это агентство? – спокойно поинтересовался Даниил. Мужчины одновременно показали на меня.
– Значит, так было нужно. Ну, рассказывай…
Я снова все изложила с самого начала.
– Точно – все? – переспросил он.
Я вздохнула – очевидно, было что-то, чего я не углядела. Подняв глаза на Даниила, я увидела его улыбку.
– Пойдем-ка, поговорим наедине, – предложил он.
Из кабинета Фесенко мы перешли в фотомастерскую и там сели на диван.
– Мне нужно было взять с собой фотоаппарат, – огорченно сказала я. – Хоть «поляроид». Больше пользы было бы. Я бы сняла и этого топтуна, будь он неладен, и «стихийное бедствие»! Вот бы теперь тебе снимки и пригодились.
– Что ты называешь «стихийным бедствием»? – осведомился Даниил.
– Представь себе женщину, раскрашенную во все цвета радуги, – с чувством сказала я, – и раскрашенную без всякой там дурацкой экономии. Представь себе, что от ее тряпок зажмуриться охота. Теперь понял?
– Допустим, понял, – усмехнулся он.
– Когда я попыталась узнать, кто это, Фесенко пустил за мной топтуна. А вот если бы я ее сфотографировала, то ты бы сейчас узнал про нее по своим каналам.
– Зажмуриться охота, говоришь? У меня у самого было такое желание, когда я работал в Протасове.
– Ты ее знаешь?!
– Может, и знаю. Сейчас попробую тебе объяснить… Ангел Салафиил заметил, что именно отсюда от нескольких человек поднимается к небу одна и та же мольба о справедливости. Тебе трудно это представить – вообрази ночной город, когда только-только наступает утро. Вспыхивают первые окна, некоторые вскоре гаснут, зато появляются другие… Это похоже на молитвы земные, если только вообразить еще, что окна словно плавают в воздухе, соединяются и горят общим светом. Салафиил доложил архангелу Рагуилу, Рагуил призвал меня. Да, сказал я, дело обычное – соединившись, эти люди создали ядро, носитель молитвы о справедливости. Это сильное ядро, исполненное правды, и я имею право прийти туда и совершить по их слову. Рагуил согласился, попросил меня не забывать о последней возможности для грешника – той последней, что должна у него оставаться до самого смертного часа. И мы вдвоем вынесли приговор.
– Вдвоем? Не Двенадцать?
– Там все было очевидно. Я отправился. Но отправился не в истинной плоти – я перешел в ядро, можно даже сказать – я перетек в то ядро, созданное людьми и, не имея образа, имел силу и власть, ровно столько силы и власти, сколько они, эти люди, дали мне своими молитвами. Я наказал преступника, но в миг наказания он не мог видеть меня. Однако ядро молитвы было перед его глазами, и он обострившимся от опасности слухом и зрением слышал и видел тех, кто молился Господу о справедливости. Не я, Даниил, покарал его – его покарала обретшая плоть молитва. Теперь понимаешь, как это делается?
– И всегда бы так… – прошептала я.
– Случай был слишком очевидный. Обычно все гораздо сложнее. Так вот – одна из женщин, чей голос был основным в ядре, тоже казалась мне нестерпимо шумной и яркой.
– Ты видел их? Или только слышал молитвы?
– Я видел их. Я должен был убедиться, что они говорят правду. И в тот миг, когда я все совершил по их молитве, вся сила ядра ушла в действие, и я освободился. Только тогда они тоже могли увидеть меня – ровно одно мгновение.
– Они поняли, что ЭТО произошло?
– Потом они встретились и, я полагаю, кое-что объяснили друг другу. Но я о другом хотел сказать. Никакого «поляроида» тебе не надо. Ты просто смотри мне в глаза и моли Господа, чтобы я увидел их обоих, и женщину, и твоего топтуна.
Молитва моя была горяча, но воздалось мне за нее наполовину – очевидно, я сама толком не разглядела «стихийное бедствие». Но вот худощавый мужчина с каракулевой головой, по словам Даниила, нарисовался четко и выразительно.
– Кто-то из Велиаровой братии… – задумчиво произнес Даниил. – А кто – не понять, там много всякой мелкой чертовни. Ты уверена, что его послал за тобой Фесенко?
– Я заговорила с Фесенко о «стихийном бедствии» – и тут он стал показывать клыки и когти. Но кто я такая, откуда явилась, чего хочу, кто прислал – он понять не мог. Стоило мне выйти на улицу, тут же ко мне приклеился этот – из Велиаровой братии.
– С трудом верится, что у бывшего следователя Фесенко теперь бесы на посылках…
– Мне вот тоже с трудом верится, что я прикомандирована ко второй отдельной загробной бригаде.
– К чему?!
– Это Марчук нас так называет.
– Вот как, выходит, проявляется теперь сдвиг Грани… – со вздохом произнес Даниил. – Взаимопроникновение сделалось глубже, вот что… Ну, ладно. Иди сюда, Нартов! Растолкую тебе, как добираться до Грани и о чем там говорить! А ты пойдешь с ним.
– На Грань? – после целого дня, проведенного на ногах, мне больше всего хотелось лечь и заснуть, а не шастать в мистических измерениях промеж Добра и Зла.
– Нужно, милая. Зовут именно Нартова. Такое бывает, что кто-то из Велиаровой братии зовет кого-то из наших. Но до сих пор эти встречи были на уровне ангелов. Чтобы позвали вновь призванного, да еще такого, что призван совсем недавно, – я не припомню. И я боюсь ловушки. Правда, до сих пор на Грани ловушек никто не устраивал. Ее берегли, как единственное нейтральное место, вне Добра и Зла. Но мир изменился – и я уже не знаю, чего ожидать.
– Вызывал? – в дверях стоял Нартов.
– Да. Собирайся на Грань. Раз уж зовут – иди. А она пойдет с тобой.
Нартов посмотрел на меня так, словно произнес вслух: ну и какая же может быть там польза от сонной дуры?
– Там могут быть всякие неожиданности, а ей ничто не угрожает, потому что она – око Божье, – напомнил Даниил. – Если с тобой что-то случится, она увидит, беспрепятственно вернется и расскажет. Ее присутствие – своего рода гарантия, что ты уйдешь оттуда подобру-поздорову.
– Ну, ладно, – без большого энтузиазма согласился Нартов. – Что я там должен делать?
– Если тебя зовут – значит, хотят тебе что-то сообщить. На Грань выходят именно ради информации. Бывает, кого-то вызывают, чтобы предупредить – не лезь в это дело, и без тебя все уже решено. То есть, это бывает, когда на Грани встречаемся мы и они… Но чаще туда приводят человека и помогают ему принять решение…
– Наши приводят? – удивился Нартов.
– Нет, не наши… В общем, попытайся понять, чего от тебя хотят. И почему – именно от тебя. Ведь этот, из Велиаровой братии, тоже кому-то подчиняется, кто-то его посылает.
Несколько минут спустя мы втроем шли по ночной улице. Бригада осталась разбираться с бумагами.
– Я могу открыть выход к Грани во многих местах, но это должен быть поворот, естественный не для меня, а для того, кто туда направляется, – объяснил Даниил. – Иначе он потом не найдет туда дороги.
– То есть, он будет естественным для нас двоих, – уточнил Нартов.
– Само собой… – Даниил остановился и вдруг принюхался. – Ага… Речкой потянуло… Чуете?
– Сыростью, – уверенно заявил Нартов.
– И сеном, – не так уверенно длюавила я.
– Ну, стало быть, здесь и пройдете, ребята. Вот мои четки для связи.
Я получила в ладонь самодельные крошечные четки из десяти черных пластмассовых бусин с оловянным крестом-тельником.
Свой крест с цепочкой я отдала Нартову, и на груди було пусто. Прятать такую вещь в карман джинсов не хотела, нужен был какой-то гайтанчик… Даниил догадался, выдернул из края своей домотканой хламиды толстую шерстяную нитку, сложил вдвое и дал мне. Я надела на нее четки, завязала узел и повесила на шею.
– Как мы узнаем Грань? – спросил Нартов.
– Ее ни с чем не спутаешь. Увидите – поймете.
Даниил воздел сухую руку с удивительно длинными пальцами и провел сверху вниз, словно разрезая воздух перед нами. И действительно разрезал.
Из черной щели потянуло свежестью, сыростью, сеном, всем сразу.
– Вот тут и пройдете.
Нартов хмыкнул – ему эта процедура явно не понравилась.
Щель, едва заметная, висела перед нами – словно прорезали бритвой ткань, на которой классический ночной городской пейзаж, от чего весь Протасов сделался совершенно нереальным. Реальным оставался только Даниил, придерживавший край разреза.
Мы вошли.
Я думала, что Грань – это вроде того лезвия, в которое истончается горный хребет, – по крайней мере, так кажется снизу. И что мы ее обязательно увидим сразу. Ничего подобного – мы оказались на запущенном лугу, где вековая трава уже выше пояса и даже, кажется, одервенела. Луна, моя подружка, хоть и не показалась, но успела навести свое легкое серебро на сухие пушистые султаны злаков и особо выделила темную полосу, пересекавшую луг. Это была тропа, и мы ступили на нее, первым – Нартов, за ним – я.
Некоторое время спустя мы вышли к речному берегу. Это был берег с обрывом, а по ту сторону реки виднелись заливные луга. Росло там несколько деревьев и стояла обычная скамейка, выкрашенная белой масляной краской.
На этом самом пятачке со скамейкой и березами тропинка иссякла.
– Кажется, прибыли, – сообщил Нартов. – Садись, отдыхай.
– Я не устала.
– Ну, стой.
– А где Грань?
– Да вот же, – неуверенно сказал Нартов.
– Обрыв?
– Ну?
Он уже сидел на лавке. Повернувшись ко мне, он провел ногтями поперек двух белых досок.
– Вот тут она, скорее всего, и есть. Ведь на Грани ведут переговоры, не стоя же!
Это очень точное, экономное движение меня не убедило. Нартов и в той жизни любил красивые жесты.
– А там что? – я обернулась. То есть, я хотела спросить, что за городок прикрывает нас с тыла. Пока мы шли – его не было, обозначился он, когда мы одолевали небольшой скользкий подъем и было не до вопросов, и вот настало время узнать. Но городка со светящимися окошками и приземистыми силуэтами домов я не нашла. Было что-то другое, где жить совершенно невозможно – как невозможно жить в нарисованной театральной декорации.
– Откуда я знаю… Ага, идет.
Очевидно, к лавочке вели две тропинки, и по второй споро поднимался человек, привычный к таким восхождениям. Он встал перед нами – он самый, мой ненаглядный топтун! Вот теперь я могла разглядеть его как полагается: невысокий (как, впрочем, и Нартов), узкоплечий, худой, волосы очень короткие, черные и завитые мелким бесом, к тому же блестящие, как если бы отражали лунный свет, луны на небе я меж тем не обнаружила. Вообще непонятно было, каким образом мы видим друг друга столь отчетливо.
Отсутствие луны мне не понравилось – она всегда действовала на меня ободряюще. Сейчас ее поддержка была особенно важна, а она вон куда-то закатилась…
– А-а, вы вдвоем, – отметил этот человек. – Ты, значит, Нартов. А я – Намтар.
Он повернулся ко мне и молча поклонился. Это означало – он меня узнал, не удивлен моим присутствием, но беседовать со мной ему не о чем. Ну ладно, подумала я, смешно обижаться на существо, живущее по непонятным мне законам. Вот сейчас он скажет, зачем позвал Нартова, и хоть что-то станет ясно.
– Это – настоящее имя? – спросил Нартов.
– Кто же сообщает настоящее имя без гарантий? – усмехнулся пришелец. – У НАС, во всяком случае, так не принято.
Да, подумала я, вот ходит за тобой такой по улице, думаешь – человек, а на самом деле – что-то совсем другое, не НАШЕ, я бы сказала, ИХНЕЕ, если бы возня с переводами не приучила меня к ежовым рукавицам правильного слога.
– Значит, ты мое имя знаешь, а я твое – нет?
– Чтобы не было недоразумений – я Намтар, – сказал он тогда не Нартову, а именно мне. – Кому нужно – знает это имя. Запомни, пожалуйста, чтобы потом не говорили, будто мы скрываем имена. Вот он я – гляди…
Намтар повернулся довольно изящно и сел на другой край лавки. Между ним и Нартовым оставалось некоторое пространство. То самое, по которому Нартов интуитивно провел границу.
Я осталась стоять.
– Ну, слушаю, – нелюбезно буркнул Нартов.
– Я по поводу справедливости. Справедливость едина. Разными могут быть методы. Но ты не станешь возражать, если я скажу: цель у нас одна.
– Может, обойдемся без казуистики? – спросил Нартов. – Ты ведь не для того мне подсунул записку, чтобы рассуждать о справедливости.
– Я бы хотел знать… – Намтар задумался, опустил большие темные глаза, пошевелил губами, и вдруг уставился на Нартова, я бы сказала, с надеждой.
– Я бы хотел знать – вы готовы вступиться за ВСЯКОГО обиженного и угнетенного? Вам достаточно знать, что кто-то незаслуженно терпит обиду? Или нужно что-то еще?
– Я еще не знаю, – честно ответил Нартов. – Меня призвали недавно, и я знаю только свое конкретное задание. Ты не того советчика выбрал.
– Ты полагаешь, я мог выбирать? – Намтар вздохнул. – Я положился на свой нюх, и нюх мне подсказал, что где око Божье – там и кто-то из Михаиловой братии или из Рагуиловой братии. А сколько вас, и когда кого призвали, – этого я угадать, извини, не мог.
Вот и начала проясняться эта история, подумала я, он увязался за мной для того, чтобы выйти на тех, кто послал меня, вовсе не по заданию Фесенко. И то – меньше всего был похож этот старый провокатор на нечистую силу. Ментяра, еще не успевший научиться нормальному общению с людьми, – вот что такое Фесенко.
Но почему Намтар оказался возле агентства Фесенко одновременно со мной?
– Ты прямо говори, – посоветовал Нартов.
– Прямо не могу. Мне нужны гарантии. Послушай, – проникновенно сказал Намтар. – ты ведь понимаешь, о чем я говорю! Ты ведь сам натыкался на эту стенку! Занимаешься делом, получаешь результаты, победа близка, и – бац! Твое дело передают другому с тем расчетом, что другой обязательно все испортит! Ведь были у тебя такие случаи? Были?
– Со мной такого не было, а с коллегами было, – согласился Нартов. – Так что – ты вел дело, а когда появились результаты, которые никому у вас там не были нужны, у тебя это дело забрали?
– Еще хуже, – Намтар вздохнул. – Если бы по приказу сверху – разве я посмел бы жаловаться?
Нартов пожал плечами.
– Так вот, я хотел бы знать, если справедливость – одна, и все мы ее защищаем, только разными средствами, то ведь и несправедливость – тоже общая забота?
– Ты с этим – не по адресу, – ответил Нартов. – Меня призвали для конкретного дела. Наша бригада будет заниматься этим делом в Протасове. Тебе нужно кого-то другого.
Намтар чуть заметно усмехнулся. Я увидела эту усмешку и поняла – собеседник Нартова воистину демон. Он затеял какую-то игру, а может, и не он, и в этой игре имеют значение оттенки слов. Но понять бы, к чему он клонит!
– А ты бы не спросил обо мне кого-то из своих? – выразительный голос Намтара передал великолепную гамму чувств, от полной обреченности до внезапно вспыхнувшей надежды. – Скажи – Намтар, о котором наверняка знают, пострадал от несправедливости и, может быть, готов к тому, чтобы принести жалобу.
– Так это ты что – от кого-то из наших пострадал? Наши устроили тебе несправедливость, что ли? И ты готов жаловаться архангелу Рагуилу на то, что тебя прищучили? – Нартов вроде и веселился, но я видела – он нашел, к чему прицепиться и перешел в наступление. – Ну, хорош гусь! Может, и мне пожаловаться твоему начальству, что ты меня оторвал от дела и заставляешь выслушивать всякие бредни?!
– Нет, жаловаться моему начальству не надо, незачем, – спокойно ответил Намтар. – Ты просто еще не знаешь кое-каких наших порядков. Я могу жаловаться на несправедливость кому захочу. Могу, как брадобрей царя Мидаса, вырыть в земле яму и прокричать о своем горе в эту яму. Но тот, кто надо мной, что бы ни случилось, скажет мне всего два слова: «Сам виноват».
* * *
– Меня послали к вам потому, что я недавно занимался одним протасовским делом, – сказал Даниил. – И уже кое-что тут понимаю.Мы сидели в кабинете Фесенко и ждали почему-то новоокрещенного Даниила; как вторая отдельная бригада составилась из новичков, так и наш Даниил последним присоединился к Двенадцати. Но прибыл не наш, а другой – высокий, сутулый и усатый, в серой прямой рубахе с грубо обработанным воротом и в полосатой длинной хламиде поверх рубахи.
– Тогда объясни, сделай милость, среди каких слоев населения это детективное агентство вербует себе сотрудников, – проникновенно попросил Марчук. – И какое отношение имеет Сашка Фесенко к Грани? Он что – тоже уже того? И поступил на службу к противоположной стороне?
– Прежде всего – как вы вообще вышли на это агентство? – спокойно поинтересовался Даниил. Мужчины одновременно показали на меня.
– Значит, так было нужно. Ну, рассказывай…
Я снова все изложила с самого начала.
– Точно – все? – переспросил он.
Я вздохнула – очевидно, было что-то, чего я не углядела. Подняв глаза на Даниила, я увидела его улыбку.
– Пойдем-ка, поговорим наедине, – предложил он.
Из кабинета Фесенко мы перешли в фотомастерскую и там сели на диван.
– Мне нужно было взять с собой фотоаппарат, – огорченно сказала я. – Хоть «поляроид». Больше пользы было бы. Я бы сняла и этого топтуна, будь он неладен, и «стихийное бедствие»! Вот бы теперь тебе снимки и пригодились.
– Что ты называешь «стихийным бедствием»? – осведомился Даниил.
– Представь себе женщину, раскрашенную во все цвета радуги, – с чувством сказала я, – и раскрашенную без всякой там дурацкой экономии. Представь себе, что от ее тряпок зажмуриться охота. Теперь понял?
– Допустим, понял, – усмехнулся он.
– Когда я попыталась узнать, кто это, Фесенко пустил за мной топтуна. А вот если бы я ее сфотографировала, то ты бы сейчас узнал про нее по своим каналам.
– Зажмуриться охота, говоришь? У меня у самого было такое желание, когда я работал в Протасове.
– Ты ее знаешь?!
– Может, и знаю. Сейчас попробую тебе объяснить… Ангел Салафиил заметил, что именно отсюда от нескольких человек поднимается к небу одна и та же мольба о справедливости. Тебе трудно это представить – вообрази ночной город, когда только-только наступает утро. Вспыхивают первые окна, некоторые вскоре гаснут, зато появляются другие… Это похоже на молитвы земные, если только вообразить еще, что окна словно плавают в воздухе, соединяются и горят общим светом. Салафиил доложил архангелу Рагуилу, Рагуил призвал меня. Да, сказал я, дело обычное – соединившись, эти люди создали ядро, носитель молитвы о справедливости. Это сильное ядро, исполненное правды, и я имею право прийти туда и совершить по их слову. Рагуил согласился, попросил меня не забывать о последней возможности для грешника – той последней, что должна у него оставаться до самого смертного часа. И мы вдвоем вынесли приговор.
– Вдвоем? Не Двенадцать?
– Там все было очевидно. Я отправился. Но отправился не в истинной плоти – я перешел в ядро, можно даже сказать – я перетек в то ядро, созданное людьми и, не имея образа, имел силу и власть, ровно столько силы и власти, сколько они, эти люди, дали мне своими молитвами. Я наказал преступника, но в миг наказания он не мог видеть меня. Однако ядро молитвы было перед его глазами, и он обострившимся от опасности слухом и зрением слышал и видел тех, кто молился Господу о справедливости. Не я, Даниил, покарал его – его покарала обретшая плоть молитва. Теперь понимаешь, как это делается?
– И всегда бы так… – прошептала я.
– Случай был слишком очевидный. Обычно все гораздо сложнее. Так вот – одна из женщин, чей голос был основным в ядре, тоже казалась мне нестерпимо шумной и яркой.
– Ты видел их? Или только слышал молитвы?
– Я видел их. Я должен был убедиться, что они говорят правду. И в тот миг, когда я все совершил по их молитве, вся сила ядра ушла в действие, и я освободился. Только тогда они тоже могли увидеть меня – ровно одно мгновение.
– Они поняли, что ЭТО произошло?
– Потом они встретились и, я полагаю, кое-что объяснили друг другу. Но я о другом хотел сказать. Никакого «поляроида» тебе не надо. Ты просто смотри мне в глаза и моли Господа, чтобы я увидел их обоих, и женщину, и твоего топтуна.
Молитва моя была горяча, но воздалось мне за нее наполовину – очевидно, я сама толком не разглядела «стихийное бедствие». Но вот худощавый мужчина с каракулевой головой, по словам Даниила, нарисовался четко и выразительно.
– Кто-то из Велиаровой братии… – задумчиво произнес Даниил. – А кто – не понять, там много всякой мелкой чертовни. Ты уверена, что его послал за тобой Фесенко?
– Я заговорила с Фесенко о «стихийном бедствии» – и тут он стал показывать клыки и когти. Но кто я такая, откуда явилась, чего хочу, кто прислал – он понять не мог. Стоило мне выйти на улицу, тут же ко мне приклеился этот – из Велиаровой братии.
– С трудом верится, что у бывшего следователя Фесенко теперь бесы на посылках…
– Мне вот тоже с трудом верится, что я прикомандирована ко второй отдельной загробной бригаде.
– К чему?!
– Это Марчук нас так называет.
– Вот как, выходит, проявляется теперь сдвиг Грани… – со вздохом произнес Даниил. – Взаимопроникновение сделалось глубже, вот что… Ну, ладно. Иди сюда, Нартов! Растолкую тебе, как добираться до Грани и о чем там говорить! А ты пойдешь с ним.
– На Грань? – после целого дня, проведенного на ногах, мне больше всего хотелось лечь и заснуть, а не шастать в мистических измерениях промеж Добра и Зла.
– Нужно, милая. Зовут именно Нартова. Такое бывает, что кто-то из Велиаровой братии зовет кого-то из наших. Но до сих пор эти встречи были на уровне ангелов. Чтобы позвали вновь призванного, да еще такого, что призван совсем недавно, – я не припомню. И я боюсь ловушки. Правда, до сих пор на Грани ловушек никто не устраивал. Ее берегли, как единственное нейтральное место, вне Добра и Зла. Но мир изменился – и я уже не знаю, чего ожидать.
– Вызывал? – в дверях стоял Нартов.
– Да. Собирайся на Грань. Раз уж зовут – иди. А она пойдет с тобой.
Нартов посмотрел на меня так, словно произнес вслух: ну и какая же может быть там польза от сонной дуры?
– Там могут быть всякие неожиданности, а ей ничто не угрожает, потому что она – око Божье, – напомнил Даниил. – Если с тобой что-то случится, она увидит, беспрепятственно вернется и расскажет. Ее присутствие – своего рода гарантия, что ты уйдешь оттуда подобру-поздорову.
– Ну, ладно, – без большого энтузиазма согласился Нартов. – Что я там должен делать?
– Если тебя зовут – значит, хотят тебе что-то сообщить. На Грань выходят именно ради информации. Бывает, кого-то вызывают, чтобы предупредить – не лезь в это дело, и без тебя все уже решено. То есть, это бывает, когда на Грани встречаемся мы и они… Но чаще туда приводят человека и помогают ему принять решение…
– Наши приводят? – удивился Нартов.
– Нет, не наши… В общем, попытайся понять, чего от тебя хотят. И почему – именно от тебя. Ведь этот, из Велиаровой братии, тоже кому-то подчиняется, кто-то его посылает.
Несколько минут спустя мы втроем шли по ночной улице. Бригада осталась разбираться с бумагами.
– Я могу открыть выход к Грани во многих местах, но это должен быть поворот, естественный не для меня, а для того, кто туда направляется, – объяснил Даниил. – Иначе он потом не найдет туда дороги.
– То есть, он будет естественным для нас двоих, – уточнил Нартов.
– Само собой… – Даниил остановился и вдруг принюхался. – Ага… Речкой потянуло… Чуете?
– Сыростью, – уверенно заявил Нартов.
– И сеном, – не так уверенно длюавила я.
– Ну, стало быть, здесь и пройдете, ребята. Вот мои четки для связи.
Я получила в ладонь самодельные крошечные четки из десяти черных пластмассовых бусин с оловянным крестом-тельником.
Свой крест с цепочкой я отдала Нартову, и на груди було пусто. Прятать такую вещь в карман джинсов не хотела, нужен был какой-то гайтанчик… Даниил догадался, выдернул из края своей домотканой хламиды толстую шерстяную нитку, сложил вдвое и дал мне. Я надела на нее четки, завязала узел и повесила на шею.
– Как мы узнаем Грань? – спросил Нартов.
– Ее ни с чем не спутаешь. Увидите – поймете.
Даниил воздел сухую руку с удивительно длинными пальцами и провел сверху вниз, словно разрезая воздух перед нами. И действительно разрезал.
Из черной щели потянуло свежестью, сыростью, сеном, всем сразу.
– Вот тут и пройдете.
Нартов хмыкнул – ему эта процедура явно не понравилась.
Щель, едва заметная, висела перед нами – словно прорезали бритвой ткань, на которой классический ночной городской пейзаж, от чего весь Протасов сделался совершенно нереальным. Реальным оставался только Даниил, придерживавший край разреза.
Мы вошли.
Я думала, что Грань – это вроде того лезвия, в которое истончается горный хребет, – по крайней мере, так кажется снизу. И что мы ее обязательно увидим сразу. Ничего подобного – мы оказались на запущенном лугу, где вековая трава уже выше пояса и даже, кажется, одервенела. Луна, моя подружка, хоть и не показалась, но успела навести свое легкое серебро на сухие пушистые султаны злаков и особо выделила темную полосу, пересекавшую луг. Это была тропа, и мы ступили на нее, первым – Нартов, за ним – я.
Некоторое время спустя мы вышли к речному берегу. Это был берег с обрывом, а по ту сторону реки виднелись заливные луга. Росло там несколько деревьев и стояла обычная скамейка, выкрашенная белой масляной краской.
На этом самом пятачке со скамейкой и березами тропинка иссякла.
– Кажется, прибыли, – сообщил Нартов. – Садись, отдыхай.
– Я не устала.
– Ну, стой.
– А где Грань?
– Да вот же, – неуверенно сказал Нартов.
– Обрыв?
– Ну?
Он уже сидел на лавке. Повернувшись ко мне, он провел ногтями поперек двух белых досок.
– Вот тут она, скорее всего, и есть. Ведь на Грани ведут переговоры, не стоя же!
Это очень точное, экономное движение меня не убедило. Нартов и в той жизни любил красивые жесты.
– А там что? – я обернулась. То есть, я хотела спросить, что за городок прикрывает нас с тыла. Пока мы шли – его не было, обозначился он, когда мы одолевали небольшой скользкий подъем и было не до вопросов, и вот настало время узнать. Но городка со светящимися окошками и приземистыми силуэтами домов я не нашла. Было что-то другое, где жить совершенно невозможно – как невозможно жить в нарисованной театральной декорации.
– Откуда я знаю… Ага, идет.
Очевидно, к лавочке вели две тропинки, и по второй споро поднимался человек, привычный к таким восхождениям. Он встал перед нами – он самый, мой ненаглядный топтун! Вот теперь я могла разглядеть его как полагается: невысокий (как, впрочем, и Нартов), узкоплечий, худой, волосы очень короткие, черные и завитые мелким бесом, к тому же блестящие, как если бы отражали лунный свет, луны на небе я меж тем не обнаружила. Вообще непонятно было, каким образом мы видим друг друга столь отчетливо.
Отсутствие луны мне не понравилось – она всегда действовала на меня ободряюще. Сейчас ее поддержка была особенно важна, а она вон куда-то закатилась…
– А-а, вы вдвоем, – отметил этот человек. – Ты, значит, Нартов. А я – Намтар.
Он повернулся ко мне и молча поклонился. Это означало – он меня узнал, не удивлен моим присутствием, но беседовать со мной ему не о чем. Ну ладно, подумала я, смешно обижаться на существо, живущее по непонятным мне законам. Вот сейчас он скажет, зачем позвал Нартова, и хоть что-то станет ясно.
– Это – настоящее имя? – спросил Нартов.
– Кто же сообщает настоящее имя без гарантий? – усмехнулся пришелец. – У НАС, во всяком случае, так не принято.
Да, подумала я, вот ходит за тобой такой по улице, думаешь – человек, а на самом деле – что-то совсем другое, не НАШЕ, я бы сказала, ИХНЕЕ, если бы возня с переводами не приучила меня к ежовым рукавицам правильного слога.
– Значит, ты мое имя знаешь, а я твое – нет?
– Чтобы не было недоразумений – я Намтар, – сказал он тогда не Нартову, а именно мне. – Кому нужно – знает это имя. Запомни, пожалуйста, чтобы потом не говорили, будто мы скрываем имена. Вот он я – гляди…
Намтар повернулся довольно изящно и сел на другой край лавки. Между ним и Нартовым оставалось некоторое пространство. То самое, по которому Нартов интуитивно провел границу.
Я осталась стоять.
– Ну, слушаю, – нелюбезно буркнул Нартов.
– Я по поводу справедливости. Справедливость едина. Разными могут быть методы. Но ты не станешь возражать, если я скажу: цель у нас одна.
– Может, обойдемся без казуистики? – спросил Нартов. – Ты ведь не для того мне подсунул записку, чтобы рассуждать о справедливости.
– Я бы хотел знать… – Намтар задумался, опустил большие темные глаза, пошевелил губами, и вдруг уставился на Нартова, я бы сказала, с надеждой.
– Я бы хотел знать – вы готовы вступиться за ВСЯКОГО обиженного и угнетенного? Вам достаточно знать, что кто-то незаслуженно терпит обиду? Или нужно что-то еще?
– Я еще не знаю, – честно ответил Нартов. – Меня призвали недавно, и я знаю только свое конкретное задание. Ты не того советчика выбрал.
– Ты полагаешь, я мог выбирать? – Намтар вздохнул. – Я положился на свой нюх, и нюх мне подсказал, что где око Божье – там и кто-то из Михаиловой братии или из Рагуиловой братии. А сколько вас, и когда кого призвали, – этого я угадать, извини, не мог.
Вот и начала проясняться эта история, подумала я, он увязался за мной для того, чтобы выйти на тех, кто послал меня, вовсе не по заданию Фесенко. И то – меньше всего был похож этот старый провокатор на нечистую силу. Ментяра, еще не успевший научиться нормальному общению с людьми, – вот что такое Фесенко.
Но почему Намтар оказался возле агентства Фесенко одновременно со мной?
– Ты прямо говори, – посоветовал Нартов.
– Прямо не могу. Мне нужны гарантии. Послушай, – проникновенно сказал Намтар. – ты ведь понимаешь, о чем я говорю! Ты ведь сам натыкался на эту стенку! Занимаешься делом, получаешь результаты, победа близка, и – бац! Твое дело передают другому с тем расчетом, что другой обязательно все испортит! Ведь были у тебя такие случаи? Были?
– Со мной такого не было, а с коллегами было, – согласился Нартов. – Так что – ты вел дело, а когда появились результаты, которые никому у вас там не были нужны, у тебя это дело забрали?
– Еще хуже, – Намтар вздохнул. – Если бы по приказу сверху – разве я посмел бы жаловаться?
Нартов пожал плечами.
– Так вот, я хотел бы знать, если справедливость – одна, и все мы ее защищаем, только разными средствами, то ведь и несправедливость – тоже общая забота?
– Ты с этим – не по адресу, – ответил Нартов. – Меня призвали для конкретного дела. Наша бригада будет заниматься этим делом в Протасове. Тебе нужно кого-то другого.
Намтар чуть заметно усмехнулся. Я увидела эту усмешку и поняла – собеседник Нартова воистину демон. Он затеял какую-то игру, а может, и не он, и в этой игре имеют значение оттенки слов. Но понять бы, к чему он клонит!
– А ты бы не спросил обо мне кого-то из своих? – выразительный голос Намтара передал великолепную гамму чувств, от полной обреченности до внезапно вспыхнувшей надежды. – Скажи – Намтар, о котором наверняка знают, пострадал от несправедливости и, может быть, готов к тому, чтобы принести жалобу.
– Так это ты что – от кого-то из наших пострадал? Наши устроили тебе несправедливость, что ли? И ты готов жаловаться архангелу Рагуилу на то, что тебя прищучили? – Нартов вроде и веселился, но я видела – он нашел, к чему прицепиться и перешел в наступление. – Ну, хорош гусь! Может, и мне пожаловаться твоему начальству, что ты меня оторвал от дела и заставляешь выслушивать всякие бредни?!
– Нет, жаловаться моему начальству не надо, незачем, – спокойно ответил Намтар. – Ты просто еще не знаешь кое-каких наших порядков. Я могу жаловаться на несправедливость кому захочу. Могу, как брадобрей царя Мидаса, вырыть в земле яму и прокричать о своем горе в эту яму. Но тот, кто надо мной, что бы ни случилось, скажет мне всего два слова: «Сам виноват».
– У нас так не скажут, – Нартов уже ощущал профессиональную гордость и за бригаду, и за тех, кто ее послал в Протасов.
– Я знаю. Но у вас другие странности. Вот например – почему вы действуете только ночью?
– А ты откуда знаешь?
– Когда я увидел око Божье там, где непременно, рано или поздно, опять появился бы кто-то из ваших, я обрадовался – око Божье должно было привести меня к кому-то из вас. Но оно целый день таскало меня за собой, очень беспокоясь, как бы я не отстал…
Намтар опять повернулся ко мне, поднял голову, и я увидела улыбку, в которой были легкая насмешка и неподдельная благодарность.
– Только с наступлением темноты появился тот, кого ожидало око Божье. И, согласись, тут уж я времени не терял.
Нартов кинул на него взор, который простого смертного прожег бы насквозь. Но банальный черный костюм демона был, очевидно, на огнеупорной подкладке.
– Когда велят – тогда и действуем, – отрубил Нартов. А что еще он мог сказать? Ни я, ни он не знали, почему бригады выпускают в мир только под лунный свет.
– Неканонично это как-то. Взять хотя бы евангелие от Матвея, глава пятая, стих четырнадцатый, – ни секунды не задумавшись, произнес Намтар, и далее декламировал с некоторым смущением, потому что ему все-таки не подобало повторять вслух Иисусовы слова: – «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Я не ошибся?
– Нет, все именно так, – признал Нартов, потому что спорить о Евангелии он не мог – за всю жизнь даже ни разу не перелистал.
– Но если именно так – почему вы, по ту сторону Грани, действуете скрытно? Нам так положено, и то мы, когда надо, появляемся среди людей в собственном облике, а вы-то уж должны действовать открыто!
– Мир все еще поделен на день и ночь, – подумав, ответил Нартов. – Вы захватили себе ночь, которая покрывает мраком ваши пакостные делишки. Ты сам сказал – днем вы появляетесь только при особой необходимости. Но если мы будем действовать днем и открыто, кто встанет против вас ночью и во мраке?
– Я бы, пожалуй, назвал это софистикой, – заметил сообразительный демон.
Нартов пожал плечами. Он и сам видел, что ответ не больно удался.
– Не получается у нас серьезного разговора, – подвел итог Намтар. – Ты свидетель, око Божье, – я пытаюсь сказать то, что могу сказать, не имея гарантий. Но еще одно сообщу – чтобы те, кому ты обо мне расскажешь, поняли, что я кое-что имею… Ну вот…
Он какое-то время собирался с силами – а, может, искал нужные слова.
– Так вот? – подстегнул Нартов.
– Грань подвинули двое – один человек и один демон. Так и скажи. Именно так – сперва человек, потом демон. Это очень важно.
– Хорошо, я передам, – видя, что разговор действительно окончен, и не желая уступать инициативу Намтару, Нартов встал первым.
Встал и Намтар.
– Следующей ночью, как взойдет луна, – произнес он. – Меня устроит, если вот тут будет лежать записка. Но если кто-то пожелает меня выслушать, буду благодарен.
Он поклонился мне с дипломатической учтивостью и поспешил прочь по своей тропинке.
– Ну и что же это такое было? А, Нартов? – спросила я.
– Я бы сказал – блефует. Хочет нам что-то продать…
– Про одного человека и одного демона – это была правда.
– Думаешь? – Нартов подошел к краю обрыва, посмотрел вниз, прошелся взад-вперед, даже потоптался, пробуя землю на прочность. – Интересная у них Грань… Поди пойми, сместилась или не сместилась…
– Послушай, Нартов, когда ты едешь поездом, твое купе относительно вокзала смещается?
– Ну?
– А столик с вазочкой относительно купе?
– Это тебе не столик с вазочкой, – Нартов обвел рукой пейзаж и хотел было добавить, что великоваты тут вазочки и цветочки, но замер с раскрытым ртом. Я поняла – он наконец-то увидел ирреальность пейзажа.
Когда ладонь Даниила рассекла воздух, словно ткань бритвой, я как раз и подумала, что изнутри это именно что-то вроде ткани. Потом оказалось, что на ней даже написан сельский пейзаж, а сухие травы, сквозь которые мы шли по незримой тропинке, – синтетического и бумажного происхождения, торчат из фанерных островков, и эти островки можно передвигать в любом направлении.
Вот почему здесь не было луны! Пространство, обтянутое изнутри дешевым черным бархатом, должно было либо иметь свою фальшивую луну, либо – никакой.
– Возвращаемся? – спросила я.
Он не ответил. Я поняла – ему хочется еще немного побыть здесь, на Грани. Но почему? Что он нашел на этом пятачке вытоптанной земли. под этими подозрительными березами?
– Странное место… – произнес он. – Такое ощущение, что тут время остановилось. Где-то жизнь продолжается, люди торопятся, дети рождаются, а тут – стоячий воздух…
– Да нет же! Откуда-то прилетал речной ветер!
– Откуда ему тут быть?!
– А ты принюхайся!
Очевидно, прорех поблизости было несколько – та, через которую нас впустил Даниил, еще та, куда ушел Намтар, и какие-то незримые. За одной из них наверняка была настоящая река…
– Ну, принюхался… – буркнул он. – Все равно – как будто залезли на склад театральных декораций. Ничего настоящего!
– Ну это уж ты загнул! Настоящее тут тоже есть.
– И что, по-твоему?
– Ты и я.
И тут его лицо стало светлым и совсем юным.
Очевидно, что-то произошло и с моим лицом – я поняла это по его приоткрывшимся губам. А было это – настоящий, живой, серебряный лунный свет. Луна, подружка моя, пробилась сквозь пыльный и тусклый бархат театральных задников!
Мир ожил.
Аромат матиол томно приник и проник в самую глубину души. Застрекотали в траве какие-то ночные кузнечики. И белые бабочки, прилетев, закружили над нами, стремясь на свет наших лиц, они мягко опускались на лоб и на щеки, цепляясь осторожными щекотливыми лапками, и снова взлетали, и всякое движение, которое могло бы их спугнуть, было под запретом.
– Ты и я, – повторил Нартов.
Вот только тут мы и могли быть хоть несколько секунд счастливы – на самой что ни на есть Грани, больше нашей любви нигде в мире не нашлось бы места.
Почему все так старательно и обреченно сводят любовь к постельной близости, подумала я, почему непременно нужно это как главный аккорд в симфонии? Спросил бы кто – сколько женщин из последних сил вытаскивало отношения с мужчиной на эту вершину, на этот горный пик, и потом, оставив спящего в постели, сколько женщин курило у приоткрытого окна, чтобы забить звучащее в голове и в душе «Не то, не то, не то!..»
– Как ты думаешь, что будет, если я тебя поцелую? – спросил Нартов.
– Будет то, что и я тебя поцелую.
Но все вышло не так. Он шагнул ко мне, я шагнула к нему, и вдруг стало ясно – между желанием поцелуя и собственно поцелуем должно вместиться что-то еще. Мы оба чуть посторонились, и следующим шагом я оказалась за спиной у Нартова, а он – за моей спиной.
Мы стояли – я лопатками и затылком чувствовала его, и если бы я не знала до сих пор, что такое счастье, то сейчас меня бы настигло озарение: да вот же оно!
Где-то когда-то я уже стояла так – в длинной парчовой юбке с разрезом, в зубчатых кружевах, обрамлявших лицо и кисти рук. И стоял спиной ко мне человек в бархатном коротком плаще, из-под которого бойко торчала длинная и тяжелая шпага. Это был всего лишь спектакль о странностях любви, в котором мы не могли сказать правду в глаза, но, не видя собеседника, осмелились и решились.
– Я люблю вас больше всего на свете. Не странно ли это? – произнес мужской голос, почти как голос Нартова, но более глубокий и звучный, с тем поднимающимся из глубины души волнением, которое женщина уже ни с чем не спутает.
– Странно, как вещь, о существовании которой я не подозревала, – ответила я, и тоже не своим голосом, а голосом скрипки, ведущей разговор с виолончелью. – Точно так же и я могла бы сказать, что люблю вас больше всего на свете. Но вы мне не верьте, хотя я и не лгу. Я ни в чем не признаюсь, но и ничего не отрицаю.
– Клянусь моей шпагой, Беатриче, ты любишь меня!
В ответ я рассмеялась – я вспомнила, что это за пьеса и что за любовь.
Тогда крепкая рука нашла мою руку и стиснула пальцы.
Это было все, что мне нужно. Ни волнения, ни страха, ни суеты, ни неловкости, а просто безмятежная радость и ночной ветер. Yo me enamore del aire…
Долго ли мы простояли – трудно сказать, ведь на Грани нет времени. Шевельнулись у меня на груди, в самой впадинке, четки – то ли от вздоха, то ли забеспокоился Даниил. И ветер, что замер, окружив нас облачком сильного и печального аромата матиол, проснулся. Облачко увеялось, замолчали в траве стрекотливые твари, луна встряхнулась и осыпала нас серебряной пылью, раздражающей нежную оболочку глаз.
– Я знаю. Но у вас другие странности. Вот например – почему вы действуете только ночью?
– А ты откуда знаешь?
– Когда я увидел око Божье там, где непременно, рано или поздно, опять появился бы кто-то из ваших, я обрадовался – око Божье должно было привести меня к кому-то из вас. Но оно целый день таскало меня за собой, очень беспокоясь, как бы я не отстал…
Намтар опять повернулся ко мне, поднял голову, и я увидела улыбку, в которой были легкая насмешка и неподдельная благодарность.
– Только с наступлением темноты появился тот, кого ожидало око Божье. И, согласись, тут уж я времени не терял.
Нартов кинул на него взор, который простого смертного прожег бы насквозь. Но банальный черный костюм демона был, очевидно, на огнеупорной подкладке.
– Когда велят – тогда и действуем, – отрубил Нартов. А что еще он мог сказать? Ни я, ни он не знали, почему бригады выпускают в мир только под лунный свет.
– Неканонично это как-то. Взять хотя бы евангелие от Матвея, глава пятая, стих четырнадцатый, – ни секунды не задумавшись, произнес Намтар, и далее декламировал с некоторым смущением, потому что ему все-таки не подобало повторять вслух Иисусовы слова: – «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного». Я не ошибся?
– Нет, все именно так, – признал Нартов, потому что спорить о Евангелии он не мог – за всю жизнь даже ни разу не перелистал.
– Но если именно так – почему вы, по ту сторону Грани, действуете скрытно? Нам так положено, и то мы, когда надо, появляемся среди людей в собственном облике, а вы-то уж должны действовать открыто!
– Мир все еще поделен на день и ночь, – подумав, ответил Нартов. – Вы захватили себе ночь, которая покрывает мраком ваши пакостные делишки. Ты сам сказал – днем вы появляетесь только при особой необходимости. Но если мы будем действовать днем и открыто, кто встанет против вас ночью и во мраке?
– Я бы, пожалуй, назвал это софистикой, – заметил сообразительный демон.
Нартов пожал плечами. Он и сам видел, что ответ не больно удался.
– Не получается у нас серьезного разговора, – подвел итог Намтар. – Ты свидетель, око Божье, – я пытаюсь сказать то, что могу сказать, не имея гарантий. Но еще одно сообщу – чтобы те, кому ты обо мне расскажешь, поняли, что я кое-что имею… Ну вот…
Он какое-то время собирался с силами – а, может, искал нужные слова.
– Так вот? – подстегнул Нартов.
– Грань подвинули двое – один человек и один демон. Так и скажи. Именно так – сперва человек, потом демон. Это очень важно.
– Хорошо, я передам, – видя, что разговор действительно окончен, и не желая уступать инициативу Намтару, Нартов встал первым.
Встал и Намтар.
– Следующей ночью, как взойдет луна, – произнес он. – Меня устроит, если вот тут будет лежать записка. Но если кто-то пожелает меня выслушать, буду благодарен.
Он поклонился мне с дипломатической учтивостью и поспешил прочь по своей тропинке.
– Ну и что же это такое было? А, Нартов? – спросила я.
– Я бы сказал – блефует. Хочет нам что-то продать…
– Про одного человека и одного демона – это была правда.
– Думаешь? – Нартов подошел к краю обрыва, посмотрел вниз, прошелся взад-вперед, даже потоптался, пробуя землю на прочность. – Интересная у них Грань… Поди пойми, сместилась или не сместилась…
– Послушай, Нартов, когда ты едешь поездом, твое купе относительно вокзала смещается?
– Ну?
– А столик с вазочкой относительно купе?
– Это тебе не столик с вазочкой, – Нартов обвел рукой пейзаж и хотел было добавить, что великоваты тут вазочки и цветочки, но замер с раскрытым ртом. Я поняла – он наконец-то увидел ирреальность пейзажа.
Когда ладонь Даниила рассекла воздух, словно ткань бритвой, я как раз и подумала, что изнутри это именно что-то вроде ткани. Потом оказалось, что на ней даже написан сельский пейзаж, а сухие травы, сквозь которые мы шли по незримой тропинке, – синтетического и бумажного происхождения, торчат из фанерных островков, и эти островки можно передвигать в любом направлении.
Вот почему здесь не было луны! Пространство, обтянутое изнутри дешевым черным бархатом, должно было либо иметь свою фальшивую луну, либо – никакой.
– Возвращаемся? – спросила я.
Он не ответил. Я поняла – ему хочется еще немного побыть здесь, на Грани. Но почему? Что он нашел на этом пятачке вытоптанной земли. под этими подозрительными березами?
– Странное место… – произнес он. – Такое ощущение, что тут время остановилось. Где-то жизнь продолжается, люди торопятся, дети рождаются, а тут – стоячий воздух…
– Да нет же! Откуда-то прилетал речной ветер!
– Откуда ему тут быть?!
– А ты принюхайся!
Очевидно, прорех поблизости было несколько – та, через которую нас впустил Даниил, еще та, куда ушел Намтар, и какие-то незримые. За одной из них наверняка была настоящая река…
– Ну, принюхался… – буркнул он. – Все равно – как будто залезли на склад театральных декораций. Ничего настоящего!
– Ну это уж ты загнул! Настоящее тут тоже есть.
– И что, по-твоему?
– Ты и я.
И тут его лицо стало светлым и совсем юным.
Очевидно, что-то произошло и с моим лицом – я поняла это по его приоткрывшимся губам. А было это – настоящий, живой, серебряный лунный свет. Луна, подружка моя, пробилась сквозь пыльный и тусклый бархат театральных задников!
Мир ожил.
Аромат матиол томно приник и проник в самую глубину души. Застрекотали в траве какие-то ночные кузнечики. И белые бабочки, прилетев, закружили над нами, стремясь на свет наших лиц, они мягко опускались на лоб и на щеки, цепляясь осторожными щекотливыми лапками, и снова взлетали, и всякое движение, которое могло бы их спугнуть, было под запретом.
– Ты и я, – повторил Нартов.
Вот только тут мы и могли быть хоть несколько секунд счастливы – на самой что ни на есть Грани, больше нашей любви нигде в мире не нашлось бы места.
Почему все так старательно и обреченно сводят любовь к постельной близости, подумала я, почему непременно нужно это как главный аккорд в симфонии? Спросил бы кто – сколько женщин из последних сил вытаскивало отношения с мужчиной на эту вершину, на этот горный пик, и потом, оставив спящего в постели, сколько женщин курило у приоткрытого окна, чтобы забить звучащее в голове и в душе «Не то, не то, не то!..»
– Как ты думаешь, что будет, если я тебя поцелую? – спросил Нартов.
– Будет то, что и я тебя поцелую.
Но все вышло не так. Он шагнул ко мне, я шагнула к нему, и вдруг стало ясно – между желанием поцелуя и собственно поцелуем должно вместиться что-то еще. Мы оба чуть посторонились, и следующим шагом я оказалась за спиной у Нартова, а он – за моей спиной.
Мы стояли – я лопатками и затылком чувствовала его, и если бы я не знала до сих пор, что такое счастье, то сейчас меня бы настигло озарение: да вот же оно!
Где-то когда-то я уже стояла так – в длинной парчовой юбке с разрезом, в зубчатых кружевах, обрамлявших лицо и кисти рук. И стоял спиной ко мне человек в бархатном коротком плаще, из-под которого бойко торчала длинная и тяжелая шпага. Это был всего лишь спектакль о странностях любви, в котором мы не могли сказать правду в глаза, но, не видя собеседника, осмелились и решились.
– Я люблю вас больше всего на свете. Не странно ли это? – произнес мужской голос, почти как голос Нартова, но более глубокий и звучный, с тем поднимающимся из глубины души волнением, которое женщина уже ни с чем не спутает.
– Странно, как вещь, о существовании которой я не подозревала, – ответила я, и тоже не своим голосом, а голосом скрипки, ведущей разговор с виолончелью. – Точно так же и я могла бы сказать, что люблю вас больше всего на свете. Но вы мне не верьте, хотя я и не лгу. Я ни в чем не признаюсь, но и ничего не отрицаю.
– Клянусь моей шпагой, Беатриче, ты любишь меня!
В ответ я рассмеялась – я вспомнила, что это за пьеса и что за любовь.
Тогда крепкая рука нашла мою руку и стиснула пальцы.
Это было все, что мне нужно. Ни волнения, ни страха, ни суеты, ни неловкости, а просто безмятежная радость и ночной ветер. Yo me enamore del aire…
Долго ли мы простояли – трудно сказать, ведь на Грани нет времени. Шевельнулись у меня на груди, в самой впадинке, четки – то ли от вздоха, то ли забеспокоился Даниил. И ветер, что замер, окружив нас облачком сильного и печального аромата матиол, проснулся. Облачко увеялось, замолчали в траве стрекотливые твари, луна встряхнулась и осыпала нас серебряной пылью, раздражающей нежную оболочку глаз.