Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Часть 1)

   И мудрец Барзах был из числа тех, кто приближен к трону Сулеймана ибн Дауда, и стоял у трона с левой стороны. И прилетевший за ним джинн взял его, и понес, и принес в подземный дворец, и Барзах вошел в тронный зал, и поклонился Сулейману ибн Дауду, и приветствовал других мудрецов. И они говорили о вещах, недоступных простому разуму, и великий Сулейман
   сказал свое слово, после которого все замолчали, поскольку это было слово мудрости, к которому ни прибавить, ни убавить.
   И вдруг в полной тишине раздался некий странный звук. Все посмотрели и увидели, что звук издал мудрец и звездозаконник из харранских звездозаконников, а Харран славится ими, старый и дряхлый, которого звали Сабит ибн Хатем. И тогда Сулейман разгневался и повелел наказать звездозаконника Сабита ибн Хатема за непочтительность.
   - О великий Сулейман, яви милосердие рабу твоему! - взмолился звездозаконник Сабит ибн Хатем. - В том, что сейчас произошло, нет моей вины, ведь каждое мое движение предопределено судьбой и звездами.
   И тогда Сулейман спросил у прочих мудрецов, что думают они об этом деле.
   А первым он приказал говорить Барзаху, который был среди них всех младшим.
   И Барзах обрадовался, и возгордился, и захотел показать себя сведущим и непреклонным в таких делах, чтобы добиться уважения старших по возрасту и званию.
   - Чтоь за вздор несет сей непристойный перед твоим лицом, о Сулейман? Все подобные разглагольствования о судьбе - сущие выдумки! - сказал мудрец Барзах, указывая на Сабита ибн Хатема. - К ним прибегают грешники и язычники, дабы оправдать свои безнравственные поступки, а ты ведь знаешь, что жители Харрана не признали Аллаха и его посланника. Они нарушают клятвы, и ввергают в бедствия правоверных, а потом говорят, что таково было веление звезд и судьбы. Вот я, например, не верю ни в какую судьбу, а лишь в волю Аллаха.
   А сказал это Барзах потому, что он был врагом этого звездозаконника и всех звездозаконников из Харрана, и желал восстановить против него великого Сулеймана, и сокрушить его, и уделить от трона Сулеймана ибн Дауда, чтобы впредь не иметь в харранских мудрецах соперников.
   Но эти слова мудреца Барзаха пришлись по душе всем мудрецам из Магриба и не по душе великому Сулейману, который был послушен завету Аллаха и не допускал несправедливости в делах между правоверными и язычниками. И он повелел звездозаконнику Сабиту ибн Хатему открыть свои книги и посмотреть, какая судьба ждет рожденных в эту ночь. И Сабит открыл книги, и смотрел на небо, и ему принесли доску с песком, и он чертил на доске знаки, а потом поднял голову и сказал:
   - О мудрый Сулейман, не слушай Барзаха, потому что скоро он сам убедится в своей глупости и оплачет свой вздорный нрав. Да будет тебе известно, что этой ночью у эмира, живущего в Афранджи, родилась дочь, и волей судьбы, когда она достигнет брачного возраста, ей суждено стать женой старшего сына некого царя из царей, правящих арабами, которому этой же ночью исполнилось десять лет его жизни. И как бы ни стремился весь мир помешать этому предопределению судьбы, ничто уже не способно его изменить.
   - Сущая нелепость! - воскликнул Барзах. - Как это судьба мальчика из восточных земель может сочетаться с судьбой девочки из западных земель? И как дочь знатного франка, христианка по вере, может стать женой правоверного? Я не стану кривить душой, о великий Сулейман, и я утверждаю, что судьбу этого мальчика и этой девочки изменить так же легко, как стереть знаки, написанные Сабитом на песке. Если ты пожелаешь, я готов совершить это! И тогда посмотрим, кто из нас перед тобой прав - я или этот несведущий Сабит!
   - Хорошо, о Барзах! - сказал тогда великий Сулейман. - У дочерей франков брачный возраст наступает позже, чем у дочерей правоверных. Сейчас мы запишем договор между тобой и Сабитом ибн Хатемом, а в договоре будет сказано: через двадцать лет все мы встретимся и проверим, кто из вас
   оказался прав, и тот, на чьей стороне истина, получит мой перстень, дающий власть над войском правоверных джиннов, и будет владеть им до самой своей смерти, а потом перстень вернется ко мне. Тот же, кто окажется неправ, будет удален от моего престола, и лишен помощи и поддержки подвластных мне джиннов, и лишится своего ремесла, и своего имущества, и станет бездомным нищим, переходящим от порога к порогу, и будет пребывать в этом состоянии, пока все вы, мои собеседники и сотрапезники, дружно за него не попросите.
   И Барзах обрадовался, потому что впереди у него было двадцать лет, и он мог настроить мудрецов против Сабита ибн Хатема, и он уже предвкушал, какие блага даст ему перстень Сулеймана.
   - Но до истечения двадцати лет Сабит ибн Хатем не может вмешиваться в течение событий, предупреждать и направлять, изменять и нарушать, о великий Сулейман! - сказал он. - Я же сделаю так, что его предсказание е сбудется.
   - Да будет так, по воле Аллаха! - согласился Сулейман. - Но, как только пройдет с этого часа двадцать лет, он может вмешиваться в течение событий, чтобы доказать свою правоту, а ты, о Барзах, теряешь это право! И берегись, если окажется, что девушка или юноша погибли!
   И Сулейман призвал своего визиря, Асафа ибн Барахию, и они составили договор, и записали его золотыми буквами, и Сулейман взял его и отдал своим слугам, чтобы они положили его на хранение в сокровищницу. И собрание разошлось.
   А когда джинн доставил Барзаха во дворец царя Садр-эд-Дина, мудрец не остался в своих покоях, а направился к женским покоям, и велел невольнице позвать к нему аз-Завахи, и старуха поднялась, и явилась, и осведомилась о причине их встречи. И Барзах рассказал ей о споре, который вышел у него с мудрецом Сабитом ибн Хатемом. А старуха была обязана Барзаху, потому что он помог ей скрыть правду о похищении Захр-аль-Бустан.
   - О матушка! - сказал ей Барзах. - Нет для нас в этом деле хитрости кроме твоих хитростей! Мы непременно должны выкрасть у франкского эмира дочь, и заменить ее на дочь простой женщины, и в этом наше спасение. Если мы украдем мальчика, то это дело сразу же раскроется, ведь он уже большой, и рабы его отца знают его в лицо. А новорожденные дети все одинаковы. И мы должны спрятать дочь франкского эмира так далеко, чтобы никто и никогда не нашел ее, кроме нас с тобой. И пусть она достигнет брачного возраста и выйдет замуж за простого человека, горожанина или даже кочевника. А когда настанет должный час, мы покажем ее великому Сулейману и унизим презренного язычника Сабита!
   - О сынок! - сказала ему на это аз-Завахи. - Где Афранджи и где ты? И это ведь большая страна, покрытая лесами, и немногие из наших купцов осмеливаются путешествовать по ее дорогам. Нет у меня хитрости, чтобы достичь Афранджи и выкрасть оттуда дочь эмира.
   - А что ты скажешь, матушка, о кувшине, который хранится у тебя в сундуке? - спросил Барзах. - Только в нем мое спасение, да хранит нас Аллах великий, могучий!
   - Молчи, о несчастный! - возразила аз-Завахи. - Если могущественному Сулейману ибн Дауду станет известно, что мы призвали на помощь раба кувшина, пропали наши головы! Кувшин мне вручен лишь на хранение, и я призываю раба кувшина не чаще раза в год, и не заставляю его делать ничего такого, что вскоре стало бы явным и привлекло внимание недоброжелателей!
   Но Барзах позвал раба, и велел принести из своих покоев шкатулки с золотом и драгоценными камнями, и улещал старуху хитрыми словами, и клал перед ней сокровища, пока она не согласилась и не принесла свой кувшин. И старуха аз-Завахи прогнала всех невольниц, и осталась наедине с Барзахом, и взяла его за руку, и повела за собой по коридорам и лестницам, и вдруг они оказались на крыше дворца. И оттуда был виден весь город, и предместья, и реки, и дороги.
   А еще аз-Завахи взяла с собой серебряную доску с песком, и они с Барзахом погадали, и вдруг оказалось, что франкского эмира зовут Бер-ан-Джерр, но смысла этого имени они не уразумели.
   Потом старуха аз-Завахи сделала над кувшином знаки, и натерла его крышку порошком, и велела Барзаху снять с крышки свинцовую печать и открутить ее. И Барзах сделал все, что ему было велено, и вдруг из кувшина пошел светлый дым, а из дыма раздался голос, подобный голосу юноши, сына четырнадцати лет, нежный и благозвучный. И это был голос джинна, раба кувшина.
   И он явился перед ними в виде юноши, прекрасного лицом и чисто одетого, с лицом как месяц и глазами, словно у гурии, сияющим лбом и румяными щеками, с молодым пушком и родинкой, как кружок амбры.
   Но царевич, который как раз в это время подкрался к Барзаху и аз-Завахи, не удивился, потому что он знал о тайных способностях своего наставника, и Барзах научил его некоторым хитростям и штукам, которые известны магам. А о том, что его старая нянька аз-Завахи тоже занимается колдовством, царевич еще не знал. И он стал смотреть, что будет дальше.
   Когда раб кувшина вышел из него и принял благообразный вид, старуха аз-Завахи приказала ему:
   - О Маймун ибн Дамдам, о раб кувшина, в эту ночь у одного из знатных франкских эмиров, чье имя - Бер-ан-Джерр, родилась дочь. Лети же, и найди ее, и незаметно вынеси из дворца ее отца, и принеси девочку сюда! А потом ты полетишь, и найдешь какую-нибудь другую новорожденную девочку, и отнесешь ее во дворец эмира.
   - На голове и на глазах! - отвечал раб кувшина, и поднялся в воздух, и расширился, и заблистал, и из глаз его посыпались искры, и он исчез, а Барзах с аз-Завахи остались его ждать. И они сидели на крыше, и читали заклинания, удерживающие джинна Маймуна ибн Дамдама в повиновении, и вдруг он появляется с младенцем на руках!
   - Как удалось тебе унести девочку из дворца, о раб кувшина? - спросила аз-Завахи. - Не замечено ли ее отсутствие?
   - Этот дворец - всего лишь высокая башня из больших серых камней, о госпожа, и если бы она была опрокинута и погрузилась в землю, я не отличил бы ее от большого заброшенного колодца, из тех колодцев, в каких обитают джинны, - отвечал раб кувшина. - Женщины, которым эмир доверил воспитывать свою дочь, спят крепким сном, который я навел на них, и не скоро проснутся, о госпожа. И старшая среди них, родная сестра матери эмира, тоже спит, и ее-то следует бояться больше всего, ибо на ее груди знаки мудрости и силы, и она единственная может догадаться, что ребенка подменили.
   - Что за знаки мудрости и силы обнаружил ты? - спросила аз-Завахи. Рассказывай все по порядку.
   - Я обнаружил ожерелье, в котором золотые цепочки переплетаются с серебряными, и оно с тремя черными камнями, два из которых продолговатые, и это отшлифованный агат, а один, в середине, - круглый, и это черный хрусталь. Они огранены плоско, как очень большие изумруды, и на камнях изнутри вырезаны знаки, которые видны, если посмотреть на свет, о госпожа. А камни со знаками окружены другими камнями, мелкими и хорошо отшлифованными, и среди них особенно бросается в глаза превосходный черный оникс. И еще на ее груди висят маленькие изображения разных людей, и я не знаю, что они означают, - отвечал раб кувшина. - А также там висело на стене вытканное в виде тонкого ковра изображение обнаженного мужчины и обнаженной женщины, и мужчина протягивал руку к женщине, а она предлагала ему яблоко, и между ними было дерево, вокруг которого обвился змей. И я не обнаружил волшебной силы в этом изображении, и это меня смутило, ибо изображения людей часто несут в себе особый смысл и силу.
   - Изображения людей означают всего лишь то, что она верует в Ису и Мариам, обнаженные мужчина и женщина на ковре всего лишь служат для украшения помещения, а ожерелье с камнями потеряет свою силу, когда ты обвяжешь его моим волоском, который я тебе дам, - сказала аз-Завахи. - И этот волосок должен быть незаметен. А теперь покажи нам младенца, ибо мы должны пометить девочку знаком, который потом поможет ее найти.
   И раб кувшина положил девочку к ногам аз-Завахи, и она развернула пеленки, и рассмеялась, и стала бить в ладоши.
   - Что с тобой, о аз-Завахи? - спросил тогда Барзах. - Что тебя привело в такое состояние?
   - Это дитя незачем метить! - воскликнула старуха. - Ибо его родители прогневили Аллаха. Девочка родилась уродливой, она вырастет уродливой и не найдется человека, который пожелает взять ее в жены, разве что слепой, собирающий себе на пропитание у ворот мечети!
   - И все же знак необходим, о аз-Завахи! - возразил Барзах. - За двадцать лет многое может случиться, по милости Аллаха великого, могучего.
   И она коснулась пальцами шеи и груди младенца, и начала читать заклинание, а Барзах вторил ей.
   А царевич Салах-ад-Дин следил за ними, и изумлялся, и поражался. И он понял, что его старая нянька владеет тайнами колдовства, и скрывает это, и не будет у него пути к ее тайнам, если он сейчас же не обратится к няньке и не попросит ее о помощи.
   И он вышел из своего укрытия, и бросился к аз-Завахи, и поцеловал землю между ее руками, и взмолился.
   - О матушка! - сказал царевич. - Тебе известны мои обстоятельства, почему же ты до сих пор молчала о том, что у тебя есть кувшин и раб кувшина? Никто не вернет мне Захр-аль-Бустан, кроме Маймуна ибн Дамдама!
   И аз-Завахи испугалась, и прервала заклинание, и посмотрела на Барзаха, а Барзах испугался и посмотрел на аз-Завахи. И оба они подумали об одном и том же. Ведь царевич подслушал их разговор, и узнал их тайну, и он...
   Что ты дергаешь меня за халат, о несчастный?
   Ах, да... Горло у рассказчика пересохло, о правоверные! Рассказчик устал и нуждается в отдыхе! Он нуждается в большой кружке ивового сока, которую никто не нальет ему без денег! Дайте кто сколько может, во имя Аллаха великого, могучего! А когда рассказчик отдохнет, вы услышите, как подменили новорожденных детей, как они выросли, как царевич Салах-эд-Дин искал свою невесту, как дочь франкского эмира встретила своего жениха, и что из всего этого вышло! Расходитесь, расходитесь, о правоверные! Дайте рассказчику промочить глотку...
   * * *
   И правоверные разошлись, но с большой неохотой. Причем маленький сердитый медник Али сказал сказал большому и благодушному бакалейщику Хасану, чья прекрасная, крашеная хенной борода была гордостью всего базара:
   - Больше не заманят меня эти проходимцы слушать свои сказки! Уже третий раз я забываю о всех делах, и останавливаюсь, и рассказчик начинает историю о царевиче Салах-эд-Дине, и всякий раз, как доходит до того, как он на дворцовой крыше подслушивает мага Барзаха, у сказочника, словно нарочно, пересыхает в горле!
   - Не вопи так, о Али! - шепотом приказал ему бакалейщик. - Разве ты не видишь?
   - Воистину, ты прав... - шепотом же отвечал медник, кинув взгляд туда же, куда и Хасан. И оба они увидели совсем близко от себя закутанную в шелковый изар женщину, которая, очевидно, тоже остановилась послушать историю, а теперь слушала сердитую речь Али. И это была женщина стройная и соразмерная, благоухающая мускусом, а рядом с ней стояла старуха, бедствие из бедствий, с отвислыми щеками, редкими бровями, выпученными глазами, сломанными зубами, пыльной головой, и седыми волосами. И если молодой женщине изар нужен был, чтобы скрыть ее красоту и прелесть, то старухе чтобы скрыть уродство. Стояла также рядом с ними невольница, и у нее на руках был маленький ребенок в расшитой золотом рубашечке, а у старухи большой узел.
   - Эти женщины посетили хаммам, ведь сегодня там женский день, они вышли оттуда утомленные, остановились у дверей и тоже заслушались рассказчика, а теперь глядят на нас так, будто красавица хочет подослать к нам старуху, - с немалой гордостью прошептал бакалейщик, оглаживая свою замечательную бороду. - И, клянусь Аллахом, я не доставлю красавице разочарования!
   - Зато она доставит тебе разочарование, о Хасан! - ехидно сказал медник. - Погляди, куда поспешила старуха! А молодая встала с невольницей за угол и смотрит исподтишка, чем окончится это посольство!
   - Что нашла она в этом голодранце? - искренне удивился бакалейщик. Он даже не сможет сделать ей подарка. А у меня в лавке она набрала бы себе полную корзину очищенных фисташек, и тихамского изюма, и очищенного миндаля, и яблочной пастилы, и пряников с лимоном, и марципанов, и халебских лакомств с засахаренным миндалем!
   - Очевидно, все дело в бороде... - прошептал медник. - Борода у него вдвое больше твоей, и клянусь Аллахом, тут дело нечисто! Не может у правоверного вырасти такая огромная борода!
   А рассказчик и его ученик оба были обладателями бород поразительной длины и ширины. И у рассказчика она была черная, блестящая, с изгибами и завитками, не длинная, но широкая, а у его ученика - крашеная хной, лежащая волнами, наподобие овечьей шерсти. И они собирали свое имущество, не заботясь о том, что медник и бакалейщик стоят рядом и злословят о них.
   - Бери коврик, скамейку и книгу, - говорил Мамеду Саид. - Ты читал совсем неплохо, о Мамед. Посмотри, сколько дирхемов лежит на твоем коврике! Пожалуй, хватит и на цыплят, и на рис, и на то, что якобы запретил Аллах... Не забудь заложить в книге страницу, на которой ты остановился.
   - Чем же я ее заложу? - спросил Мамед. - Я не взял с собой подходящего шнурка, о Саид.
   - Впредь будешь брать, а пока воспользуйся моим, - сказал Саид, достав из рукава шнурок, голубой с желтым. - Куда это ты смотришь и что ты там увидел такого, что рот твой открылся, а брови всползли под самый тюрбан?
   - Гляди, кто к нам идет, - прошептал Мамед. - Старуха-посредница! ..
   - Я же говорил, что ремесло рассказчика принесет тебе удачу, о Мамед! обрадовался Саид. - Часто ли искали тебя старухи-посредницы во дворце повелителя правоверных?
   И верно - к возвышению, на котором Саид и Мамед считали дирхемы, подошла, ковыляя, старуха и обратилась к Мамеду.
   - Мир тебе, о рассказчик! - сказала она. - Что ты скажешь о том, чтобы посетить женщину, молодую вдову, которой понравились твои речи? Ты мог бы рассказать ей кое-что из своих историй у нее в доме, чтобы она и ее женщины послушали из-за занавески. И мы хорошо отблагодарим тебя, клянусь Аллахом!
   - Привет, простор и уют тебе, о матушка! Вот одно из преимуществ нашего ремесла! - воскликнул Саид. - Нас, рассказчиков, охотно слушают даже самые благочестивые из женщин. И если им приятны наши голоса и наши лица, они находят способы вступить с нами в сношения. Забирай его, о матушка, веди его к своей госпоже! Ступай, о Мамед, а я возьму коврик, скамеечку и книгу.
   - Не тронь книгу, о несчастный, она мне понадобится, - возразил Мамед, но Саид уже сунул себе под мышку и свернутый коврик, и книгу, и успел поднять скамеечку.
   - Пойдем, о рассказчик, - сказала старуха, и вцепилась Мамеду в рукав, и потащила его за собой, а медник и бакалейщик глядели на них издали и держались за животы от смеха.
   - Хотел бы я, чтобы это скверная старуха ухватила его за его рыжую бороду, о Хасан! - сказал медник. - И мы увидели бы, что эта прекрасная борода осталась у старухи в руках, и с нее свисают шнурочки и петельки, которыми она закрепляется на ушах! Вот было бы непотребное зрелище, клянусь Аллахом!
   Но старуха и без такого непотребства повела за собой Мамеда, и свернула с ним за угол, и пошла по узкой улице, поднимаясь со ступени на ступень, и подошла к воротам, и постучала, и ворота отворились, и они вошли в узкий проход, и сделали два поворота, и оказались во дворе.
   - Садись на скамью, о рассказчик, и продолжай! - велела старуха. Моей госпоже так понравилась твоя история, что она заплатит тебе за продолжение золотой динар. Она опередила нас, и уже вошла в дом, и сейчас она сидит у окна за вышитой занавеской, как раз над твоей головой, и слушает тебя.
   - Я не могу рассказывать без книги, - сказал Мамед, с немалым любопытством озираясь по сторонам.
   - Рассказывать - твое ремесло, - возразила старуха, - и мы непременно желаем знать, чем окончилась история царевича Салах-эд-Дина. Отыскал ли он Захр-аль-Бустан? Родила ли она дочь? Взял ли он эту дочь в жены?
   - Я ничего не знаю, о женщина! - воскликнул Мамед. - Я такой же рассказчик, как и ты! Превратности судьбы лишили меня высокого положения, и меня приютил человек, который забавляет горожан длинными историями, и стал учить своему ремеслу, и сегодня я впервые говорил перед ними, Аллах мне свидетель!
   - Разве он не заставил тебя выучить эту историю? - изумилась старуха.
   - Я все время смотрел в его книгу, - признался Мамед.
   - Стало быть, этот рассказчик знает грамоту, и все его истории записаны в книге? - осведомилась неуемная старуха. - В той самой, которую он забрал и унес?
   - Разумеется, он знает грамоту, и читает книги, и знает стихи поэтов, и Коран, и хадисы, и предания, о женщина! - сказал Мамед. - А теперь, если у тебя нет ко мне иного дела, отпусти меня, и я пойду к нему, ибо скоро мне пора опять садиться на возвышение, чтобы созвать слушателей и продолжать историю.
   - Я пойду к своей госпоже, и мы обсудим с ней это обстоятельство, а ты сиди на скамье и жди меня, о неумелый рассказчик! - велела старуха. - И не смей уходить!
   - Что удержит меня, если я пожелаю уйти, о женщина? - строптиво осведомился Мамед.
   - Ко мне, о Рейхан! - позвала старуха. - Ко мне, о брат своего брата!
   И на этот странный призыв из дома вышел чернокожий раб огромного роста, в синих шароварах со многими складками, обнаженный по пояс, и на боку у него был ханджар в тисненых ножнах, а за пояс была заткнута большая джамбия, изгибом кверху, и запястья его рук были обмотаны ремешками, и эти ремешки были тесно усажены железными бляшками, так что удар его руки выбил бы даже створку больших ворот. И по виду он был из тех рабов, которых владыки приберегают на случай бедствий, а Мамед, как он сам признавался Саиду, еще недавно был придворным поэтом и видел молодцов, охраняющих внутренние покои дворца. И он изумился тому, что к обычной
   горожанке приставлена такая охрана.
   Этот устрашающий сердца раб подошел к Мамеду, оглядел его, обошел со всех сторон и обратился к старухе с такими словами:
   - Не будет от этого человека беды, о матушка, ибо он невысок ростом, толст брюхом, пуглив и вино повредило ему рассудок. Он выполнит все, что ты ему прикажешь, без всякого принуждения, и нет тут надобности во мне.
   Мамед же сперва съежился, увидев этого великана, так что его голова ушла в плечи, и колени его сами собой подогнулись, а руки повисли, как две мягкие веревки. Но услышав голос Рейхана, в котором не было ни ярости, ни желания причинять зло, Мамед собрался с духом, и выпрямился, и даже посмотрел рабу в лицо, что было затруднительно, ибо Мамед действительно был ниже обычного для детей арабов роста.
   - Сядь на скамью и жди, как тебе велено, о человек, - сказал Рейхан. И не серди хозяек этого дома.
   Тут лишь Мамеду пришло на ум, что раб чересчур непочтителен, и даже со старухой он говорил так, как если бы был одним из хозяйских сыновей, а не купленным рабом. А богато украшенная отшлифованными камнями рукоять длинного ханджара еще больше укрепила Мамеда в его подозрениях, ибо он, как человек придворный, знал цену камням и хорошему оружию.
   Пока Мамед разглядывал подозрительного раба, старуха ушла и в непродолжительном времени выглянула в окно.
   - Нет нам больше нужды в тебе, о рассказчик, - обратилась она к Мамеду. Возвращайся туда, где мы тебя взяли, и вот тебе за хлопоты.
   Из окна вылетел завязанный узлом платок, и звякнул о каменную плитку, одну из устилавших двор, и Мамед понял, что в платке несколько монет. Он подобрал деньги, и обнюхал платок, и нос его уловил запах дорогих курений.
   - А ты, о Рейхан, пойдешь с ним следом, и найдешь хозяина книги, по которой этот несчастный читал свою историю, и купишь эту книгу за любую цену! - перебил старуху звонкий женский голос, и обладательница его была молода годами, но уже приобрела привычку приказывать.
   Мамед немало лет посещал дворец, и ему доводилось слышать разные женские голоса из-за парчовых и шелковых занавесок, и он гордился тем, что по голосу и выговору мог определить, откуда привезли певицу - из Синда, из Медины, из Кандахара, а также где ее обучали - в Мекке или в Вавилоне. Голос этой женщины, казалось, никогда не покорялся плавному течению мелодии и ее прихотливому ритму. Мамед даже подумал было, что такой голос скорее подстать юноше, привыкшему, играя в конное поло, перекликаться с игроками своего отряда. И смутил его выговор незнакомки, по которому невозможно было определить, откуда она родом, однако же ясно было, что женщину привезли издалека.
   Вместо того, чтобы, поблагодарив за платок, поспешить к Саиду, Мамед замер, как нарисованный, и вдруг на губах его, еле видных из-под длинных
   усов, того же качества, что и борода, обозначилась радостная улыбка.
   - На голове и на глазах, о госпожа! - отвечал Рейхан. - Я пойду с рассказчиком, а вы заприте ворота, и пусть ни одна из невольниц не выходит! Пойдем, о рассказчик. Не стой посреди двора, как упрямый ишак, иначе я возьму тебя под мышку и вынесу, как сундук.
   И они вышли из ворот, и ворота за ними немедленно замкнули, и Мамед, поспешая за Рейханом, несколько раз обернулся, запоминая дорогу. Он уже не удивлялся тому, что чернокожий великан даже не взял у своих хозяек денег, чтобы приобрести книгу. Очевидно было, что Рейхан имел при себе столько, что хватило бы на много таких истрепанных книг, как у Саида, в переплетах совсем от других сочинений, давно истлевших.
   Они пришли к воротам хаммама, чей высокий черный купол с круглыми окнами был виден издалека, и обошли его, и углубились в переулок, и вошли в дом, где поселился рассказчик Саид, но ни его, ни книги не обнаружили, а невольница Ясмин тоже не смогла сказать ничего вразумительного, и Мамед заподозрил, что причиной тому - кувшинчик со сладким хорасанским вином. По ее словам, ее хозяин Саид как вышел после третьей молитвы вместе с Мамедом, велев ей приготовить ужин, так более и не возвращался, и его книга, подстилка и скамеечка - равным образом.