Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Часть 1)

   Она осторожно стащила мальчика с тела мужчины, положила его на камни и тут лишь вспомнила, что у приверженцев ислама положено хоронить тех, кто погиб в пути, завернув каждого в его собственный распущенный тюрбан.
   Приподняв красивую голову, Абриза нашла кончик тюрбана. И, когда она размотала его весь, на камни пролились черным потоком длинные и блестящие локоны, примета подлинного бойца.
   Тут ей стало безумно жаль этого мальчика, чуть ли не до слез, и она с презрением посмотрела на того, кого он прикрыл своей грудью, потому что это мужчине надлежало заслонить мальчика, а не наоборот.
   Тот лежал на спине, раскинув руки, так что ввысь вздымался круглый живот, тоже перехваченный кожаным ремнем с бляшками. И кожа эта была толщиной чуть ли не в палец, поскольку иная такого живота, наверно, не удержала бы.
   Устремленная в зенит, подобно гномону солнечных часов, борода его была, точно банный веник, а сам он плотным сложением смахивал на кабана, который проглотил черные перья, и концы их торчат у него из горла.
   Но и этого мертвеца, как бы он ни был гнусен, нельзя было оставлять с открытым лицом.
   Абриза склонилась над ним - и увидела, как пузырится на губах между жесткими и длинными усами кровавая пена.
   Мальчику удалось-таки спасти этого пузатого, этого скверного, этого врага Аллаха! И он дышал!
   Она осторожно освободила широкую грудь мужчины и обнаружила три глубокие раны, нанесенные сплеча ханджаром, причем, как и следовало ожидать, было разрублено плечо.
   Этот человек потерял много крови, да еще провел ночь на холоде, так что нить его жизни могла прерваться каждый миг. Возможно, его спас именно толстый живот - ведь покрытые жиром тела дольше удерживают тепло.
   Абриза еще не выбросила тростниковый стебель, хотя он и стал похож на тряпицу. Влажным стеблем она отерла запыленное лицо этого болотного кабана - и ахнула.
   Она узнала одного из командиров в войске Ади аль-Асвада. Его звали Джеван-курд, не упоминая отцовского имени, прозвища-куньи у него тоже не имелось, и он был один из самых преданных.
   Как же попал сюда Джеван-курд? Выходит, ночной налет на караван райских беглецов совершил Ади аль-Асвад? Но где же тогда сам Ади?
   Расспрашивать раненого было бесполезно. Он едва дышал. И все же Абриза взяла его обеими руками за голову и приподняла, как будто это облегчило бы его участь.
   - О Джеван! Ты слышишь меня? - прошептала она. - Только не умирай, слышишь, только не умирай! Если умрешь ты - умру и я...
   Прошло мгновение, и другое, и третье. Раненый, лежа в забытьи, продолжал дышать.
   - Я дам тебе воды, о Джеван! - Абриза вдруг вспомнила, что среди ее добычи есть и вода. - Потерпи немного, сейчас я принесу ее!
   Сбегав за бурдюком, Абриза омочила в воде пальцы и отерла губы Джевану. Потом налила в чашку - но оказалось, что курд слишком тяжел для ее рук, она не смогла приподнять его настолько, чтобы вода из кожаной чашки не пролилась мимо рта на шею, да и опасно было двигать человека с такими ранами.
   Тогда Абриза набрала воды в рот и из губ в губы напоила Джевана-курда. Он пил, не осознавая своего блага.
   Затем она принесла вино из фиников и, за неимением ничего лучшего, промыла им раны, стараясь не заглядывать в их глубину. Разорвав джуббу погибшего мальчика, она кое-как наложила тугую повязку - и ей стоило немалых трудов просунуть полосу ткани под широкой спиной курда.
   Под этой довольно грязной повязкой края ран все же сомкнулись.
   Солнце между тем поднималось все выше и начинало заметно припекать. Если раненого не погубил ночной холод, его непременно должна была погубить дневная жара.
   - А вот посмотрим! - воскликнула Абриза.
   Ей не из чего было соорудить над курдом палатку. Полотнища нашлись бы в избытке - но не было кольев. Аллах не был настолько милостив, чтобы, кроме сломанных ханджаров и потерянных в схватке щитов, предложить ей хотя бы два-три копья.
   Абриза сбегала за холм и принесла оттуда все аба и джуббы, какие только нашлись. Затем она уселась рядом с раненым, накинув чью-то джуббу на голову и заслоняя курда собой от прямых солнечных лучей. Рядом она положила все свои припасы и взяла в рот кусочек вяленой баранины, жевать которую долгое занятие, так что ее могло хватить на несколько дней.
   Тени получилось слишком мало.
   Абриза огляделась в поисках больших плоских камней, из которых можно было бы поставить невысокую стенку, достаточную, чтобы дать тень лежащему человеку. Но тут она посмотрела, откуда падают лучи, прикинула - и поняла, что вскоре островок тени появится возле холма, и в нем будет спасение для них обоих.
   Откуда у нее взялись силы, чтобы, взяв раненого за ноги, медленно отволочь его к месту будущего островка, Абриза не знала.
   Больше она ничего не могла сделать ради его блага.
   Джеван-курд все еще дышал.
   Абриза отерла пену с его губ и коснулась ладонью лба. Лоб был жарким. А лицо тем не менее отливало синевой. Похоже, раненый уже унесся душой к вратам рая и приветствовал их стража Ридвана.
   Всем сердцем противясь мысли о смерти, Абриза сжала виски курда, умоляя Всевышнего о его спасении, и слова христианских молитв сбивались у нее на арабский лад, и сама она не понимала, на каком языке шепчет эти безумные молитвы.
   Она обещала поставить пудовую свечу перед образом Богоматери и раздать милостыню нищим у дверей мечети...
   Вдруг она поняла, что не имеет права молиться Богоматери, ведь на ней даже нет креста, крест отдан непонятно кому сквозь щель между полом и крышкой люка.
   Абриза подобрала мелкие камни и выложила перед собой кривоватый крест. У нее не было сейчас другого занятия, кроме как читать молитвы - и она снова заговорила вполголоса, но жара утомила ее, и она продолжала твердить слова про себя, и опять помянула всуе Аллаха...
   Солнце совершало свой путь, но Абриза не видела неба и солнца. Понемногу она впала в некое небытие, утратив представление о времени.
   А руки женщины тем временем обрели самостоятельную жизнь. Пальцы бродили по лицу Джевана-курда, растирая его там, где оно не было скрыто бородой, забирались под тюрбан и искали там, искали, искали каких-то скрытых под кожей бугорков, чтобы круговыми движениями разбить их, расплавить, разогнать. Глаза Абризы сами собой при этом закрылись.
   Когда же она, немного опомнившись, чуть подняла веки, то увидела, что голову и плечи раненого окружает клочковатое бледно-оранжевое с сероватыми язычками сияние. Но это не удивило ее. Откуда-то Абриза знала, что это сияние непременно должно быть.
   Снова прикрыв глаза, она позволила рукам спуститься туда, где плечо и грудь были перехвачены повязкой...
   И вдруг она ощутила холод.
   Это была не легкая прохлада тени от холма. Холод подступил сверху и снизу.
   Открыв глаза, Абриза сразу же открыла от изумления и рот. Солнце близилось к окоему. Земля пустыни стремительно отдавала тепло дня и принимала холод ночи.
   Абриза встала и пошатнулась. Ей хотелось в хаммам, в облако горячего пара, и чтобы умелые жаркие руки разогнали кровь в ее окаменевших ногах. Она просидела над раненым целый день, вовсе не заметив этого.
   Кое-как ковыляя, она принесла толстые аба, укрыла раненого, так что осталась торчать одна борода, и улеглась с ним рядом. Уже укутавшись, она выпила верблюжьего молока и погрызла фисташек, стараясь выплюнуть скорлупки подальше.
   В сущности, ей даже пить не хотелось, и только бил озноб, совершенно необъяснимый.
   Джеван-курд проворчал что-то невнятное и пошевелился. По движению ткани Абриза поняла, что он положил левую руку себе на грудь. Она прислушалась к дыханию - оно было почти прежним. В темноте она не видела, выступает ли на губах пена, и провела по ним пальцем, задержав его подольше. Губы курда были сухими.
   Абриза выбралась из-под аба, потянулась за бурдюком с водой и опять напоила раненого из своих губ, подумав при этом, что если он действительно пойдет на поправку, то всю воду придется отдавать ему, а ей останется только вино из фиников.
   А между тем дрожь становилась все сильнее, так что в поисках тепла пришлось прижаться к раненому. И Абриза с горечью подумала, что и первый поцелуй ее губ достался губам умирающего, и первое ее добровольное объятие - ему же...
   Она не поняла, когда прекратился озноб, а разбудило ее уже солнце.
   Прежде всего Абриза приподнялась на локте и поглядела в лицо раненому.
   Он дышал, и дыхание его было ровным, и забытье сделалось похоже на сон.
   Тут только Абриза поняла, что погибли они оба.
   Если бы Джеван-курд, невзирая на ее заботу, ночью умер, она завернула бы тело в распущенный тюрбан, взяла всю оставшуюся пищу и воду и пошла искать тот колодец. А теперь она обязана была остаться с этим человеком о тех пор, пока он не придет в себя и не сможет двигаться, раз уж Аллах сохранил ему жизнь. И это означает смерть от голода и жажды.
   - О Ади... - прошептал Джеван-курд. - Ради Аллаха...
   Абризе доводилось сидеть у постелей раненых. Человек, в теле которого три такие здоровенные дыры, не может выздоравливать так быстро, как тот, кто случайно оцарапался собственной шпорой! И все же курд не только победил смерть. Он как будто поймал огромными, поросшими длинным волосом руками ускользавшую жизнь, и притянул ее к себе, и вцепился в нее мертвой хваткой, именем Аллаха закляв ее не покидать его.
   Набрав в рот воды, Абриза дала курду попить. Он сделал такой жадный глоток, что она дала ему еще. И тут он открыл глаза.
   - О женщина... - сказал он. - Что это со мной?..
   Испугавшись, что он попытается приподняться, Абриза уперлась руками ему в плечи, коснувшись при этом повязки, прикрывавшей рану.
   Очевидно, ее пальцы чему-то обучились за минувший день. Здоровое плечо было на ощупь теплым, раненое Абриза сперва ощутила таким, будто оно налилось железом, и даже явственно увидела это железо, серое с волнистыми полосами, и это был тот индийский металл, что идет на лучшие ханджары, и даже на вид он был обжигающе ледяным.
   - А вот я сейчас возьму этот клинок в руку... - услышала Абриза внутри себя женский голос, который, возможно, даже был ее собственным голосом. А вот я сожму его легонько, чтобы не пораниться... А вот я его согрею... Вот так, вот так... А вот я переведу руку выше, к острию, потому что там металл еще холоден, как родниковая вода...
   Голос уговаривал железо согреться, пальцы легонько сжимались и разжимались. Абриза положила правую руку поверх левой, накрывшей рану, и сама не заметила, как принялась, вторя голосу, бормотать вслух.
   Джеван-курд замолчал и закрыл глаза, больше не пытаясь говорить. Мощное, плотное тело обмякло.
   Под пальцами Абризы, гулявшими по плечу, груди и даже животу раненого, происходило какие-то движение. Было так, словно кончики чьих-то пальцев пытаются прикоснуться к ее ладони изнутри, сквозь кожу курда, и отдаляются, и появляются вновь.
   И вдруг возник небольшой, упругий кулачок.
   Он усердно пробивался изнутри к руке Абризы, вздрагивая и как бы плавая там, под кожей. Но когда она окружила его пятью остриями нацеленных пальцев, так, что ему некуда было деваться, он отказался выходить на поверхность.
   Все это время Абриза не меняла повязок, чтобы не тревожить ран курда. Но сейчас, когда пальцы встревожились, когда обе руки взволновались, она и подумать не успела, как, нашарив спрятанную в поясе раненого маленькую джамбию, срезала пропитавшуюся кровью ткань.
   Ран не было. Они затянулись прозрачной пленкой, отливающей розовым, и под ней было видно, что края еще не сошлись окончательно, что в глубине каждого рубца лежат, подобные маленьким жемчужным ожерельям, нити пузырьков, каждый величиной с мушиную головку.
   Абризе было не до пузырьков.
   Она глядела на округлый бугор, торчащий посреди волосатого живота, как раз там, где шла снизу полоса мужской шерсти, устремляясь чуть ли не к подбородку.
   Откуда-то она, знала, что ее пальцам не управиться с этой мерзостью, но сама она - не бессильна!
   Там, натянув кожу, скопился белый гной.
   Абриза уткнула в вершину бугра острие джамбии и ударила по своему кулаку, сжимавшему рукоять, другим кулаком. Гной брызнул прямо ей в глаза. Она еле успела зажмуриться.
   Не испытав при этом ни страха, ни отвращения, и лишь наскоро утершись рукавом, молодая женщина сжала плоть вокруг разреза, выдавливая остатки гноя. Казалось бы, все ей удалось выгнать на поверхность скользящими движениями пальцев, и пошла уже жидкая сукровица с немногими темными сгустками, но руки чувствовали - дело не доведено до конца.
   Что-то еще было в этом плотном животе, до чего пальцы не могли добраться.
   Аблиза легла грудью на бедра Джевана-курда, приблизила губы к ранке, обжала ее вокруг ладонями и резко втянула в себя сукровицу.
   Что-то внутри подалось, как бы подскочило вверх - и рот ее наполнился плотной, как похлебка с ячменной мукой, и отвратительной на вкус дрянью.
   Абриза выпрямилась и как можно дальше выплюнула то, что попало ей в рот. Даже не посмотрев на свой плевок, чтобы ее не замутило, она схватила бурдючок с вином из фиников, как следует прополоскала рот и, убедившись, что дурной вкус исчез, сделала большой глоток.
   И от вина-то ей сделалось неладно. Оно пропиталось запахом бурдюка, и этот кислый кожаный запах оказался даже хуже запаха верблюда, а он приводил Абризу в бешенство.
   Потом она опять склонилась над курдом и выдавила из ранки остатки гноя. Пальцы, прислушавшись, сообщили ей, что опасность миновала и в теле раненого царит спасительное тепло.
   На всякий случай она промыла вином и рубцы, и рану от гнойного нарыва, а потом наложила на них новую повязку.
   А между тем уже наступил вечер, подполз ночной холод, а вместе с ним Абризу одолела невозможная усталость. Легкий озноб привязался к ней, и если бы у нее была кожаная коробочка с кремнем и прочими принадлежностями для разведения огня, она бы согрела себе хоть вина.
   Абриза подумала, что такая коробочка может быть у тех мертвецов за холмом, которых она обшаривала в поисках пищи, но не огня.
   - Подожди меня, о Джеван, - обратилась она к раненому, как будто он мог ее слышать. - Я попробую развести огонь и согреть еду... иначе я умру... Подожди меня еще немножко!
   - Во имя Аллаха... - отвечал курд, и непонятно было, бредит ли он, или говорит, осознавая сказанное.
   Абриза поднялась и, совершенно обессилев, побрела к холму. Каменистая почва под ногами почему-то была теплой, а голову и вовсе охватил жар. Колени подогнулись, Абриза опустилась наземь и ощутила блаженство.
   Благодетельный сон снизошел на нее.
   Когда она проснулась, солнце стояло низко у окоема. Абриза приподнялась на локте - и обнаружила, что укрыта джуббами и аба. А рядом, повернувшись к ней спиной, преклонил колени на разостланном коврике некий человек и старательно славил Аллаха.
   Потребовалось время, чтобы она осознала: этот человек - Джеван-курд, и он до такой степени пришел в себя, что вопит призывы и хвалы на всю пустыню.
   - О Джеван! - воскликнула она.
   Прервав молитву, курд с неудовольствием обернулся к ней.
   - Погоди, о женщина! - приказал он. - Мне немного осталось.
   От прославления Аллаха он перешел к изъявлению покорности Всевышнему и завершил молитву. Но, когда он встал с колен, Абриза опять спала.
   Этот странный и блаженный сон затянулся надолго.
   Проснулась Абриза оттого, что ее не слишком сильно, но и не слишком бережно трясли за плечи.
   - Поднимайся, о женщина, возблагодари вместе со мной Аллаха! требовал курд. - Нельзя же столько спать!
   Солнце близилось к зениту. На голову Джевана-курда была накинута джубба и он заслонял собой Абризу от горячих лучей.
   Абриза села.
   Местность вокруг нее немного изменилась. Она не сразу поняла, что исчезли тела мальчика и еще двух убитых. Но появился холмик из тех камней, что покрупнее. Очевидно, курд нашел что-то, способное заменить заступ и лопату, и, как умел, похоронил одного мертвеца, а других оттащил туда, где они не огорчали бы взгляда.
   Кроме того, он раздобыл кремень и кресало, выложил из камней небольшой очаг и даже что-то на нем сготовил, судя по уголькам.
   - Как это я проспала всю ночь и утро до полудня? - удивилась Абриза.
   - Ночь и утро до полудня? - переспросил Джеван-курд. - Ты бесноватая, о женщина, или твой разум от бедствий улетел? Клянусь Аллахом, ты спала ночь и день, потом еще ночь и еще день, а потом еще одну ночь! А если бы я не разбудил тебя, ты и дальше бы спала!
   - Погоди, о Джеван, дай мне понять, что со мной произошло! прикрикнула на него Абриза, к которой вернулись и прежние силы, и задиристый нрав. Я пошла к холму, чтобы найти на тех мертвецах коробочку с принадлежностями для огня. Как же я оказалась здесь?
   - Я принес тебя, о несчастная, - объяснил курд. - Когда ты ушла, я лежал без движения, но видел и слышал тебя. Настала ночь, а ты не возвращалась. Тогда я подумал - а почему это, ради Аллаха, я боюсь пошевелиться? Я приподнялся, встал и пошел. Твое платье я заметил издали, и благодари Аллаха, что он дал тебе надеть в эти дни желтое платье! Если бы на тебе было красное или черное, я бы не заметил тебя на склоне холма.
   - Что же было потом?
   - Потом я хотел приподнять тебя, и я согнулся, и подвел под тебя руки, но мне помешал выпрямиться мой живот, - хмуро признался курд. - Вернее, у меня пропала та сила, которая должна быть у мужчины в спине и животе. Я пошел, принес теплые аба, укрыл тебя и лег с тобой рядом прямо на том склоне.
   - Ты не разбередил свои раны? - забеспокоилась Абриза.
   - О каких ранах ты мне тут толкуешь, о женщина? - высокомерно спросил Джеван-курд.
   - У тебя были разрублены грудь, плечо и досталось животу, о несчастный! воскликнула Абриза. - Я уж боялась, что ты помрешь, и сидела с тобой, и лечила тебя чем могла.
   - Грудь, плечо и живот? Аллах отнял у тебя разум, о женщина! возмутился курд. И с силой хлопнул себя кулаком по мощной волосатой груди. Очевидно, это не вызвало у него не то что боли, а даже неприятного ощущения, что было по меньшей мере странно.
   - О Джеван, о бесноватый, что ты делаешь? - закричала Абриза. - Еще и трех дней не прошло, как у тебя вот тут и вот тут все было разворочено и окровавлено! Потрогай свои шрамы, о несчастный!
   Она ухватилась за полы его фарджии, и распахнула их, и задрала на ошеломленном курде рубаху, и распутала повязки, и коснулась пальцами пересечения красных рубцов, проведя вдоль каждого из них сверху вниз, до самого живота. И они были наподобие шнурков, которыми женщины привязывают к голове изар.
   Вид этих шрамов поразил Абризу. Она видела, что и с ней, и с раненым творится что-то необычное, но не ждала такого скорого и безусловного успеха от своего диковинного лечения.
   - Ты удивительная красавица, - сказал вдруг Джеван-курд, приосанился и подкрутил длинный ус. - Погоди немного, я вспомню какие-нибудь подходящие стихи и скажу их тебе.
   - Зачем мне от тебя стихи? - крайне изумилась молодая женщина. - Разве сейчас время для стихов?
   - Без этого добиваться твоей близости было бы неприлично, клянусь Аллахом!
   Абриза немедленно убрала руку с живота курда.
   - Потрогай свои рубцы сам, о Джеван! - приказала она. - И не говори мне о близости. Объясни лучше, что было потом!
   - Утро было потом, и я вернулся туда, где оставалось так много вещей, и увидел, что все это время лежал рядом с Алидом...
   Джеван-курд вздохнул и склонил голову перед холмиком из крупных серых камней.
   - Ты говоришь о мальчике? - осторожно спросила Абриза. - Он спас тебе жизнь. Когда ты упал, пораженный тремя ударами, он сражался над твоим телом, пока его не убили, и он упал на тебя, прикрыв тебя собой, и только поэтому ты спасся и тебя не прирезали, о несчастный.
   - Откуда ты знаешь, о женщина? Ты видела то сражение? - осведомился курд, трогая себе грудь, обнаруживая поочередно все три шрама и проникаясь недоверием. - Но я не мог свалиться от таких царапин, клянусь Аллахом!
   - В таком случае, объясни мне, о сын греха, как вышло, что ты несколько дней и ночей лежал наподобие камня, боясь пошевелиться, и откуда взялись эти, как ты их называешь, царапины!
   - Я воистину лежал камнем, клянусь Аллахом, и все это время ты трогала меня руками, - согласился Джеван-курд. - Растирания - тоже один из способов лечения, и я знал индийского лекаря, который только так и снимал боль. Объясни наконец, кто ты, о женщина! И откуда ты взялась?
   - Разве ты все еще не узнал меня?
   - А почему это я должен тебя узнать? Благодарение Аллаху, у меня есть свои жены, и я не имею обыкновения смотреть на женщин, принадлежащих другим, даже если они из дерзости открывают передо мной лицо, - отрубил курд. - А ведь ты по виду и повадкам из благородных, и у тебя наверняка есть отец или муж, и такие, как ты, всегда были для меня запретны. Вот если на войне моя рука дотянется до какой-нибудь пленницы - это другое дело, этого и сам Аллах не возбраняет, о чем ясно сказано в Коране!
   - Я не пленница и я больше ни разу не прикоснусь к тебе, раз ты так это понимаешь! - отрубила Абриза. - Но я еще раз спрашиваю тебя - ты действительно не узнал меня? И ты не удивился тому, что я знаю твое имя?
   - Мое имя, благодарение Аллаху, хорошо известно во всех землях, где живут правоверные!
   - А я тебя узнала. Я видела тебя в лагере Ади аль-Асвада...
   Произнеся, впервые за много дней, вслух это имя, Абриза вздохнула и неожиданно для себя самой покраснела.
   - В лагерях аль-Асвада было множество женщин, - с некоторым презрением к тем женщинам сообщил Джеван-курд.
   - Такая, как я, была всего одна. Вспомни - конный разъезд привел в лагерь беглеца из войска франков в кольчуге и длинном белом гамбизоне с красным крестом! И этот человек требовал, чтобы его отвели в палатку к аль-Асваду! И это оказалась женщина! И аль-Асвад отправил ее в Хиру, во дворец к своему отцу! Ее многие видели в лагере с непокрытой головой! Теперь ты узнаешь меня?
   - О госпожа! - воскликнул Джеван-курд, от изумления прекратив трогать и поглаживать свои шрамы. - Клянусь Аллахом, все бедствия, которые нас постигли, были из-за тебя!
   - О Джеван, это мои бедствия были из-за аль-Асвада! - возразила Абриза. Знаешь ли ты, что произошло со мной в Хире?
   - Да, о госпожа, знаю и это, и многое другое.
   Курд, вспомнив, очевидно, что перед ним - дочь франкского эмира и гостья Ади аль-Асвада, сложил руки, поклонился и замолчал надолго.
   - Заговоришь ли ты когда-нибудь? - воскликнула Абриза.
   - Прежде всего я скажу тебе о себе, о госпожа, - глядя мимо ее лица, уже не прежним сварливым голосом, а исполнившись достоинства, торжественно начал Джеван-курд. - Ты - христианка, а мы - правоверные. И ты, наверно, не видишь разницы между нами всеми, между аль-Асвадом, аль-Мунзиром, Мансуром ибн Джубейром и мной, как мы не видим разницы между твоими родичами. Мы все для тебя - люди в белых тюрбанах. А я среди войска аль-Асвада - пришелец! Я у себя дома убил врага и должен был бежать! Благородные арабы приняли меня в своих палатках, и дали мне в жены своих дочерей, и я ездил справа от Ади аль-Асвада! Я - который не может указать рукой на своих родичей по матери и по отцу! Вот почему я пошел за аль-Асвадом и ездил у его стремени, хотя Аллах и покарал его безумием! Вот почему я здесь, в этой пустыне, пораженный бедствиями!
   - Это ничего не объясняет мне, о Джеван! - прервала Абриза красноречие собеседника. - Куда ты пошел за аль-Асвадом? Что произошло? Почему я нашла тебя в пустыне, среди трупов и накрытого трупом Алида? С кем вы дрались? И куда, ради Аллаха, подевался аль-Асвад?
   Уже в который раз она помянула имя Аллаха, вовсе не заметив этого.
   - Когда аль-Асвад отправил тебя с аль-Мунзиром и с ребенком в безопасное место, он призвал нас всех и сказал: "О братья, о благородные, я могу вернуть себе честь лишь одним способом - выдав ту женщину замуж за моего проклятого брата, порази его Аллах, и сделав ее ребенка наследником отцовского престола! " И мы сказали ему: "О Ади, о лев пустыни, а разве это единственный способ удовлетворить ту женщину и восстановить твое достоинство? Дай ей денег, дай ей город, сделай ее повелительницей над мужами, и пусть сама ищет себе такого мужа, какой ей понравится! " И он ответил нам: "Я поклялся, что в Хире, во дворце моего отца, и отца моего отца, и всех моих предков, она будет в такой же безопасности, как в моей палатке. Она непременно должна быть в Хире, и жить там в покое, охраняемая мной и моими людьми! " Тогда Хабрур ибн Оман, которого аль-Асвад уважает больше всех, потому что Хабрур воспитал его, сказал: "О Ади, мы пойдем за тобой и сделаем все, чего ты захочешь. Но вот что будет, если ты отдашь ту женщину за своего брата и сделаешь ее ребенка наследником царства. Сейчас наследником назначен твой брат Мерван, но Аллах властен над людьми, и если что-то стрясется с ним, трон достанется тебе. Если же наследником ты сделаешь того ребенка, то сам уже никогда не станешь царем Хиры. А ведь ты желал этого, и я воспитал тебя так, чтобы ты был хорошим царем, и ты сам знаешь это. Достоинства же ребенка пока скрыты. Вдруг он вырастет таким же, как твой брат Мерван, раз он - родной сын Мервана?" И Ади, ни на миг не задумавшись, отвечал, что его честь ему дороже...
   - Так вот почему от него все это время от него не было известий! О, если бы я была там! - воскликнула Абриза, уже догадываясь, какое опасное дело затеял аль-Асвад. - Я удержала бы его! О Джеван, я не должна была раздражать его своим отказом!
   - Как бы то ни было, он восстал против своего отца и брата, о госпожа, и мы все были вместе с ним, и Хабрур ибн Оман, и Джудар ибн Маджид, и Мансур ибн Джубейр, и я, и мой Алид - со мной вместе... да воздаст ему Аллах и да раскроет перед ним райские ворота... Но сперва удача нам благоприятствала, мы нашли сторонников, победили в двух сражениях и уже шли на Хиру, а потом знамена наши были смяты... И случилось худшее, что могло случиться, - войско, оставшееся верным старому царю, отрезало нас от наших основных сил, и мы принуждены были спасаться бегством, и Джубейр ибн Умейр со своими всадниками загнал нас к этим горам! А мы всего лишь хотели, сделав крюк, вернуться к нашим отрядам, которые вел Джудар ибн Маджид, но Джубейр ибн Умейр, этот враг Аллаха, разгадал наш замысел!