Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Часть 1)

   - Сядь, о глупец и сын глупца. Что это ты раскричался, наподобие кудахтающей курицы, которая... Поставь столик! Поставь столик!!!
   - Уворачивайся сколько угодно! Клянусь Аллахом, я так тебя сейчас тресну, что зубы твои провалятся тебе в желудок, а дух твой выйдет через зад!
   - Поставь на место столик, говорю тебе! О Аллах! Шайтан проклятый!
   - Угомонитесь вы оба, ради Аллаха! Подбери-ка все, что слетело со столика, о Мамед. Что это с ножкой? Ты сломал об него ножку, о несчастный?
   - Я об него и остальные три сломаю, о женщина. Не мешай мне, я буду его бить, пока Аллах не сжалится нам ним и не пошлет ему разума.
   - Да я же одной рукой возьму тебя за ворот фарджии, и вынесу из хана, и пронесу через двор...
   - Молчи, о женщина, дай мне сперва вбить в него хоть каплю рассудка ножками от столика! Отпусти мои руки, о женщина! Иначе не я его, а он меня треснет ножкой!
   - Он не треснет тебя, о Мамед, он выскочил за дверь! О Аллах, неужели ты затеял это побоище ради меня?
   - Не могла же ты поднимать руку на мужчину. Это было бы уж вовсе неприлично, о Захр-аль-Бустан! На мужчину, да еще на своего хозяина! Ладно бы на мужа... Что с тобой, о женщина? Тебе плохо? Хвороба поразила тебя?
   - Погоди, о Мамед, погоди... Ну вот, смех мой окончился, я утру слезы с глаз... А как ты полагаешь, о Мамед, на кого буду я поднимать руку с куттаром в своих странствиях? На кошек и собак? Или на деревья?
   - Позволь мне сопровождать тебя, о Захр-аль-Бустан...
   - Не называй меня больше Захр-аль-Бустан, я теперь снова стала Шакунтой, и молодость моя вернулась ко мне благодаря этому ожерелью. А умеешь ли ты ездить на ретивых конях? Седлать и расседлывать? А обойдешься ли ты во время нашего пути без финиковой настойки, вина из темного изюма и без крепкого рейхари? Молчишь, о почтенный Мамед?
   - О Шакунта, я человек книжный, далекий от этих дел. Может быть, я сижу в седле, как те, о ком сказал поэт:
   Они сели верхом на коней только в старости, и свисали с коней на скаку, чуть не падая.
   Но я, каким бы я ни был, не брошу тебя, о женщина.
   - Как же мне с тобой быть, о почтенный Мамед? И как же нам обоим быть с этим проклятым гордецом, покарай его Аллах? Если оставить его одного в этом хане, он, пожалуй, велит подать себе того египетского вина под названием "ширави", ратль которого заменяет пять ратлей обычного изюмного вина, и пропьет все, что на нем надето... Впрочем, это уже, хвала Аллаху, не моя забота! Ну и пусть себе молчит хоть до Судного дня...
   * * *
   И Шакунта, велев Мамеду отвернуться, открыла хурджины, вынула одежду Саида и надела ее на себя, но обувь пока поставила в сторонку. А потом она открыла другие хурджины, которые везла на своем муле, и достала оттуда пояс с бляшками, как носят воины, и перепоясалась, и вооружилась, и дала Мамеду большую джамбию, ибо сражаться ханджаром он, будучи воистину книжным человеком, маленького роста и плотного сложения, не умел. И еще она взяла там кошелек, и открыла его, и Мамед увидел, что он полон золотых динаров.
   - Умеешь ли ты выбирать верблюдов, о Мамед? - спросила Шакунта.
   - Нет, о госпожа, - отвечал тот, ибо не было перед ним больше ни сварливой невольницы Ясмин, ни прекрасной жены купца Захр-аль-Бустан, а была женщина благородная и гордая, умеющая наносить удары.
   - Знаешь ли, за что моя душа привязалась к тебе, о Мамед? За то, что нрав у тебя кроткий и ложь тебе чужда, - сказала эта женщина, доставая из хурджина большую плоскую шкатулку. - Ведь этот гнусный Саид, который уже забыл те времена, когда был царевичем и даже когда был придворным лекарем, непременно сказал бы, что никто не разбирается в беговых верблюдах лучше, чем он, и пошел бы, и потратил мои деньги, и привел бедствие из бедствий, облезлое и со скверным нравом, которое если и опережает в чем-либо иных верблюдов, то разве что в длине плевка!
   Наградив Саида еще и таким ласковым словом, Шакунта села на ковер, открыла шкатулку и достала оттуда два тяжелых браслета из наихудшего серебра, которое Мамед когда-либо в жизни видел.
   - Если ты позволишь, о Шакунта, я подарю тебе другие, - осторожно предложил он. - Благодарение Аллаху, подарки для женщины мне еще по карману.
   - Это, о почтенный Мамед, лишь с виду ножные браслеты, а на самом деле боевое оружие индийских девушек и женщин, - улыбнувшись, отвечала Шакунта. - Их края заточены, и на них, как ты видишь, острые бугорки, так что я, упав, смогу драться и ногами. Вот только любопытно, как они налезут на сапоги.
   Задрав штанину шаровар, она сунула ногу в серебряное кольцо, подтянула его повыше, обула сапог и с большим трудом надвинула кольцо на голенище.
   - Тебе придется разувать меня, о Мамед, - весело сказала она при этом. И точно так же снарядила и вторую свою ногу.
   - О госпожа, а нет ли у тебя еще и оружия для головы? - осведомился Мамед. - Руки и ноги у тебя будут трудиться, а голова - бездельничать?
   Шакунта расхохоталась, подошла к своему забавному спутнику и поцеловала его в щеку.
   - Сегодня я освобожу свою доченьку, о Мамед, и соединюсь с ней, и ты увидишь, что такое красавица! И ты сравнишь меня с ней и поймешь, что мое время миновало, - не то в шутку, не то всерьез заявила она. - А теперь пойдем выбирать верблюдов. Хвала Аллаху, денег у нас хватит на лучших, какие здесь найдутся! Только помоги мне намотать тюрбан. Этому искусству я не обучена.
   Мамед обвил шелковым полотнищем длинные, завивающиеся жгутами и черные, как смоль, волосы Шакунты.
   - Ты подобна луне в ночь ее полноты!
   - О Мамед, вот полнота-то и смущает меня... - Шакунта присела, чтобы Мамед мог красиво выложить складки тюрбана и вывести ей на плечо длинный конец полотнища. - Еще три года назад я воистину была ястребом о двух клювах! А теперь моя грудь увеличилась, и бедра округлились, и я давно уже не участвовала в поединках...
   Она вздохнула, выпрямилась и вышла из помещения, а Мамед последовал за ней.
   В хане было немало постояльцев, так что хозяин сразу указал ей владельцев двух наилучших верблюдов, и она купила их вместе с седлами, а мула и того верблюда, который принес сюда Мамеда, оставила хозяину в счет того вина, которое, по ее соображениям, непременно выпьет тут оставленный на произвол судьбы Саид.
   Мамед, хотя Шакунта и торопила его с отправлением, попытался было отыскать своего наставника в мастерстве уличного рассказчика, но того как будто унесли джинны или ифриты.
   Но в тот миг, когда Шакунта и Мамед, сев на верблюдов и сверившись с туманными указаниями ожерелья, избрали направление пути, некий человек, скрывший лицо концом тюрбана, подглядывал за ними из-за угла.
   И, если бы они вовремя обернулись, то увидели бы тень этого человека. Разумеется, по тени трудно определить черты лица, но то, что к поясу подвешен длинный ханджар, а на руку надет небольшой круглый щит, они бы поняли сразу.
   Вряд ли они заподозрили бы в этом человеке Саида, поскольку тот пустился в путь без ханджара и щита, а раздобыть их ему было как будто негде. Опять же, Саид немало выпил, а этот человек двигался не как пьяный, у которого левая нога мешает правой ноге, а как айар, которому приказано выследить врага и покончить с ним.
   Шакунта погоняла своего верблюда, Мамед не отставал. Но в тот час, когда последние солнечные лучи скрылысь за горизонтом, когда и запад и восток покрылись черными чепраками, когда неподвижные звезды засверкали на небосводе и по ступеням небес взошли планеты, он забеспокоился.
   - О Шакунта! - воззвал он сзади. - Неужели ради спасения твоей дочери нам непременно нужно присутствовать при соитии двух черных - пыльной каменистой тропы и ночного мрака? Если ее куда-то везут, то эти люди давно сделали привал и выставили охрану, или же заперлись в караван-сарае, или успели укрыться за городскими стенами. Какой безумец станет странствовать ночью? А если она где-то живет, и мы направляемся туда, то все равно раньше утра мы не попадем в ее жилище! Разве ты неуловимый айар, чтобы проходить сквозь стены и решетки?
   - Я не айар, о Мамед! - сердито отвечала Шакунта, погоняя верблюда. Но я знаю - понимаешь ли, я точно знаю! - что мою дочь сейчас везут куда-то далеко, и она в плену, и не может себе помочь! У меня такое чувство, будто я вижу караван, который торопится, невзирая на ночь! Несколько верблюдов везут женщин, и среди них - моя дочь... А на первом верблюде сидит женщина, и она кричит, подгоняя всех! И вокруг этого каравана скачут на конях мужчины с обнаженными ханджарами и изготовленными к бою луками... Этот караван преследуют, о Мамед! И если дает мне Аллах случай выручить мою дочь, мою Шеджерет-ад-Дурр, и вернуть ее себе, так вот он!
   Вдруг Шакунта придержала верблюда, вслушиваясь в полнейшую тишину.
   - Клянусь Аллахом, это же плач ребенка! .. - пробормотала она, дав Мамеду возможность нагнать себя, так что он услышал ее странные слова. Откуда у нее взялся ребенок? Неужели она уже родила мне внука? О Аллах! ..
   - Разве не могут везти ребенка другой женщины? - спросил Мамед, в которого это подслушивание за несколько фарсангов вселило тревогу и беспокойство за разум Шакунты. - Может быть, это - дитя той женщины, что отдает приказания?
   - Нет, это - дитя моей дочери! - твердо отвечала Шакунта. - А та, что отдает приказания... О Аллах! Неужели наступила ночь, когда сбудутся все мои желания? Погоди, о Мамед, не подгоняй верблюда, они движутся сюда. Здесь мы выберем место, откуда напасть на них.
   - Горе тебе, ты собираешься напасть на целый караван, о женщина? изумился Мамед.
   - Да, о несчастный, а что ты в этом видишь невозможного? Велик Аллах и если он посылает нам навстречу этот караван, то даст и возможность освободить мою дочь! Но если ты боишься - то еще не поздно вернуться и присоединиться к Саиду!
   - Я сломал об него ножку от столика, о Шакунта, и нет мне больше пути к нему! - отвечал Мамед так, как если бы разгромил рать доблестного Саида, и захватил его казну, и овладел его харимом.
   Шакунта заставила верблюда лечь за пригорком и сошла с него.
   Встав на ровном месте, она широко расставила ноги и глубоко присела, так что ее шелковые шаровары расстелились по каменистой земле. Руки она развела в стороны, согнув в локтях и обратив кверху ладони с растопыренными пальцами так, как если бы держала на них по арбузу. В этой странной позе Шакунта замерла надолго - так, что можно было бы совершить молитву в два раката. И она стояла, словно каменная.
   - Что с тобой, о женщина? - робко спросил Мамед. - Чем это ты занимаешься?
   Шакунта, не меняя положения рук, приподняла одну ногу так, что ее колено чуть не коснулось локтя, перенеся вес тела на другую ногу. По соображению Мамеда, человек не удержал бы тут равновесия и на мгновение. Шакунта же стояла, как если бы ничем иным никогда в жизни не занималась, и бормотала что-то на неизвестном Мамеду языке.
   Он подкрался поближе, вслушался, узнал несколько слов и догадался, что это - один из индийских языков. Очевидно, Шакунта вспоминала всю боевую науку, которую ей преподали в Индии.
   Потом она резко выпрямила поднятую вверх ногу, словно лягнула притаившегося в ночном мраке врага, и стала наносить этой ногой удары вперед и в сторону, лишь слегка меняя положение спины. Последним был удар назад, после чего Шакунта подскочила и переменила ногу. Теперь она проделывала все эти штуки уже другой ногой, бормоча и добиваясь какого-то особо точного движения.
   И вдруг Мамед понял, что она поет!
   Это была песня, не обременяющая дыхания, но задающая телу необходимый ритм. И Шакунта все ускоряла ее, ускоряя одновременно и свой причудливый танец на полусогнутых ногах, состоящий из длительных поз, которые сменялись быстрыми выпадами ног, прыжками и поворотами, после чего Шакунта вновь замирала.
   Вскоре ее дыхание отяжелело. Она, с трудом завершив очередную связку из взмахов, прыжков и приседаний, выпрямила ноги и повернулась к Мамеду.
   - Я думала, что дело обстоит хуже, - призналась она. - Ожерелье могло придать мне силы и выносливости, но не гибкости в суставах. Оказывается я не все растеряла, пока возилась с горшками и сковородками! А теперь, о Мамед, помоги мне привязать куттары.
   Она раскрыла плоскую шкатулку, и Мамед впервые увидел эти индийские клинки, широкие в основании, длиной чуть поменьше рабочего локтя.
   - Как же ты собираешься драться такими короткими против длинных ханджаров? - встревоженно спросил он. - И где в таком случае твой щит?
   - Увидишь! - был ответ.
   Шакунта взяла в руки по куттару и объяснила Мамеду, как, пропуская в особые пазы ремни, закрепить оружие у нее на предплечьях. Затем она несколько раз взмахнула ими, убеждаясь, что их тяжесть по-прежнему привычна для рук, и проделала несколько выпадов правым куттаром, одновременно прикрывая то голову, то бок левым.
   - Проклятый тюрбан! - вдруг сказала она. - Я не думала, что он будет так мешать! И уже поздно развязывать ремни, чтобы заплести косы! Караван приближается! Ради Аллаха, о Мамед, оставайся при верблюдах, чтобы помочь нам отступить!
   Она взобралась на холмик и встала, запрокинув голову.
   Мамед понял, что это было ее безмолвной молитвой Аллаху, а может, вовсе не Аллаху...
   А тем временем вдали действительно послышался шум, но это не был шум обычного каравана, не тот звон колокольчиков, который помогает верблюдам ускорить шаг, и не то дребезжанье привязанных к седлам котлов и сковородок, которое навевает приятные мысли о трапезе, и не то мирное покрикивание погонщиков, под которое так приятно задремать, покачиваясь в седле.
   Караван спешил - очевидно, он действительно уходил от погони, как и сказала Шакунта.
   Перед той, закутанной в покрывало поверх теплого плаща, что ехала на первом верблюде, везли факел, и она взмахами рук подгоняла всех. Прочие верблюды торопливо шагали след в след в полной темноте. Каждый вез по три, а то и по четыре человека. Судя по тому, что наездники с головой завернулись в покрывала, это были женщины.
   Ночной караван, как Шакунта и предсказала, сопровождали всадники, и каждый держал наготове лук и бесперые бедуинские стрелы.
   Он приблизился настолько, что Мамед уже мог разобрать слова приказаний.
   - О проклятые, когда же они вернутся? Прислушайтесь все - не слышите ли вы их? - требовала возглавлявшая вооруженных мужчин женщина. И сама же, мешая всадникам сосредоточиться на ночных шумах пустыни, продолжала: Погоняйте верблюдов, погоняйте верблюдов, бейте их по носам! Иначе они не сдвинутся с места! Я дам золотой браслет тому, кто услышит приближающееся войско! Только в нем - наше спасение! Погоняйте верблюдов!
   - О Шакунта, они стремятся соединиться с неким войском, и оно, судя по всему, очень близко, - сказал он женщине. - Может быть, ты отложишь свое нападение до лучших времен?
   - Их тут всего около десятка, о Мамед, а когда они соединятся с войском, то у меня не останется пути к дочери, - прошептала она. Позаботься о наших верблюдах и не бей их по носам - это хорошие животные, и они нам еще пригодятся.
   Караван приблизился настолько, что Шакунту от головного верблюда отделяло лишь около сорока шагов.
   И она пошла ему навстречу - сперва неторопливо, как бы сберегая силы, но все ускоряя шаг, так что когда всадники, заметив ее, бросились ей навстречу, она пробежала между двумя лошадьми, успев резко развести в стороны руки и так ударить их по мордам поручами куттаров, что они шарахнулись и заплясали, мешая всадникам прицелиться из луков.
   - Ради Аллаха, кто ты? - крикнул Шакунте человек, сопровождавший с факелом головного верблюда. - Если ты от Джубейра ибн Умейра - то что с ним случилось, почему он медлит? Разве наш гонец не добрался до него?
   - Прицепи своего Джубейра ибн Умейра к своему заду! - отвечала Шакунта. Мне нет дела до вас и ваших гонцов, я пришла за своей дочерью. Если вы сейчас отпустите ее, то я заберу ее и оставлю вас с миром!
   - Здесь нет твоей дочери, о несчастная! - крикнула с верблюда та, что распоряжалась мужчинами. - Убирайся с дороги, пропусти нас, чтобы ради тебя не останавливать животных!
   - Клянусь Алахом, моя дочь - среди вас! - крикнула и Шакунта. - Она была похищена вместе со своим ребенком, и я шла по следу, и я нашла ее! Ко мне, о доченька! Я сумею тебя защитить!
   Никто не ответил ей, да она и не ждала немедленного ответа.
   - Вот видишь, ее нет среди нас! - злорадно сообщила предводительница. Убирайся с дороги, о порождение шайтана!
   - Я не уйду без нее! - твердо отвечала Шакунта, пятясь, потому что караван вплотную надвинулся на нее.
   - О молодцы, где же ваши луки?
   Это было не вопросом, но приказанием. Немедленно кто-то из приблизившизся всадников спустил тетиву - но Шакунта поручем левого куттара отбила первую стрелу, поручем правого - вторую, а третья впилась в ее тюрбан.
   - Не медли, о доченька! - призвала она. - Сейчас я соберу всех этих молодцов, которые вдесятером не справятся с одной женщиной, а ты воспользуйся этим и беги ко мне! Я сумею отстоять тебя!
   - О госпожа, ее надо растоптать копытами коней! - обратился всадник с факелом к своей повелительнице.
   - Не родился еще конь, что растопчет ястреба, клянусь Аллахом! услышав6 воскликнула Шакунта, но понял ее лишь Мамед.
   То, что проделала она, показалось ему невероятным.
   Шакунта бросилась навстречу коню, что надвинулся на нее, и поднырнула под оскаленную морду, и уперлась плечом в конскую грудь так, что жеребец попятился. И сразу же, проскользнув вплотную к конскому боку и под напрасным замахом ханджара, Шакунта вогнала куттар под двойную подпругу.
   Всадник, не поняв, что произошло, послал жеребца вперед, Шакунта тоже устремилась вперед - и лезвие прорезало толстую кожу.
   Всадник пошатнулся - и Шакунта, зацепив его ногу сгибом локтя, выдернула его из седла и бросила оземь.
   Сразу же она одновременно отбила стрелу и подхватила правым куттаром поводья оказавшегося слишком близко к ней другого коня. Резким оборотом кисти она их намотала на лезвие в один виток и скользящим движением к себе распорола, так что нападающий утратил власть над конем.
   - Не бойся, о доченька! - крикнула она. - Если десятеро мужчин нападают на одну женщину, значит, каждый из них поодиночке - трус! Не бойся их - и беги ко мне!
   Караван вынужден-таки был прервать свое ночное бегство. Всадники окружили Шакунту, верблюды остановились. А Мамед, наблюдавший за всей суматохой из мрака, вдруг понял, что если и есть в этой пустыне трус, так это - он сам.
   Света прибавилось - кроме единственного факела, который везли впереди, появилось еще несколько, да впридачу светила низко стоящая и большая зеленоватая луна. И в этом свете Мамед увидел, что мужчина, которого Шакунта скинула с коня, лежит, не двигаясь, а его лук, стрелы и ханджар вполне доступны. Более того - ханджар, выпавший из его руки, когда он повалился наземь, отлетел довольно далеко.
   Но Мамед вовеки бы не кинулся с обнаженным клинком в сечу, ибо вовсе не был хмурым львом, горным барсом и витязем, подобным горящей головне. Ханджар в его руке не принес бы вреда противнику. Тем более - джамбия, которой его снабдила Шакунта. А вот выстрелить из лука, находясь на безопасном расстоянии, да еще во мраке, он был готов.
   Поручив Аллаху верблюдов, Мамед пригнулся и с такой поспешностью, о какой он забыл с детских лет, перебежал пространство между своим укрытием и лежащим мужчиной. Но, когда он протянул руку за луком, тот вцепился ему в рукав.
   И лежащий с такой силой дернул Мамеда, что бедняга повалился на него боком, взбрыкнув в воздухе короткими и неспособными к бегу и прыжкам гонами.
   Тут же он ощутил, как жесткие руки пробираются ему под бороду, отыскивая горло.
   Не успел Мамед наложить на эти руки свои, чтобы таким образом хоть замедлить и оттянуть час кончины, как что-то тяжелое навалилось на него, больно ударило по спине, отпихнуло и пропало.
   Он вскочил - но не на ноги, как полагалось бы, а всего лишь на четвереньки. И увидел, что человек, пытавшийся задушить его, лежит, раскинув руки, и из его груди торчит рукоять ханджара, того, что валялся поблизости.
   А некая темная тень, покинув Мамеда, устремилась к толпе, где мелькали горящие факелы и слышался шум яростной драки.
   Мамед схватил лук, перекинул через плечо перевязь колчана и, как умел, побежал следом, чтобы принести хоть какую-то пользу.
   Ему стало стыдно - ведь женщина сражалась, а он лишь слушал шум битвы.
   Но соизволением Аллаха Мамед принес Шакунте больше пользы, находясь в темноте.
   Ведя бой, она видела лишь то, что было озарено светом факелов, а то, что во мраке, оставалось для нее как бы за непроницаемой стеной. И она не разгладела перемещения тех верблюдов, что везли закутанных женщин. А они, побуждаемые предводительницей, сдвинулись с места, и обогнули побоище, и направились в сторону холма, перевалив через который, оказались бы в безопасности от Ястреба о двух клювах.
   Нужно было немедленно предупредить - и Мамед, поручив душу Аллаху, направился к сече.
   Оказалось, что Шакунта воистину пробивается не в ту сторону, и спешила уже немало всадников, и ярость драки овладела ею настолько, что она не помышляет об осторожности.
   - О Шакунта, вон там, на холме, верблюды с женщинами! И они уходят! крикнул Мамед, шарахаясь от занесенного ханджара. - Берегись, о Шакунта!
   Очевидно, вопли его долетели до слуха Шакунты, поскольку она, резко присев на корточки и повалившись набок, ушла от мощного удара, нанесенного с размахом из-за головы. Здоровенный воин, не поняв, в чем дело, шагнул к ней, замахиваясь ханджаром снова, но Шакунта ударила его ногами в живот, взлетев при этом в воздух и выгнувшись так, что мгновение держалась на одних лопатках. После чего отчаянная женщина опять откатилась в сторону и вскочила с торжествующим смехом, потеряв при этом наполовину размотавшийся тюрбан, в котором все еще торчала стрела. А воин рухнул, схватившись за рассеченный острыми браслетами живот.
   - Такого вы здесь не видели, о мерзавцы! - воскликнула она. - А ну, освободите мне путь! Во имя Аллаха!
   И Мамед не понял, к чему относилось имя Аллаха, - к пути ли, который она прокладывала к холму, преодолеваемому верблюдами, несущими женщин, или к удару, который она вслед за выкриком нанесла сразу двумя куттарами.
   Два противника покачнулись, а Шакунта проскочила между ними вперед, причем ее правая рука неловко вывернулась назад, ибо куттар застрял в нагрудном доспехе падающего бойца. Почувствовав это, она занесла левый куттар над головой, прикрываясь согнутой рукой, и Мамед успел увидеть, как ловко отбила она поручем куттара еще чей-то удар, успев повернуть руку так, чтобы ханджар врага не разрубил его, а соскользнул, уйдя в сторону. Шакунта же, высоко задрав локоть, повернула левый куттар острием вперед и вниз, шагнула вперед и вонзила его в шею слишком близко подскочившему врагу. Надавливая на рукоять, чтобы уложить того наземь, она освободила правый куттар и, отпрыгнув, скрестила оба перед собой.
   А потом на нее бросились еще какие-то люди, и Мамед снова потерял женщину из виду, следя за ее перемещениями лишь по крикам. А голос у Шакунты был пронзительный.
   - Ко мне, о доченька! - кричала Шакунта, пробиваясь к верблюдам, на которых сидели окаменевшие от ужаса женщины. - Ко мне, о любимая! Это я я пришла за тобой!
   И она била куттарами снизу вверх, вспарывая одежду и кожу врагов, и отбивала ими удары ханджаров, и бросалась вперед, как играющая рыба, пронзая на лету, и оба ее куттара были в крови, и кровью пропитались ремни, привязывавшие их к рукам!
   А следом за ней шел некий боец, чье лицо было закрыто концом тюрбана, и он бился яростно, прикрывая спину Шакунты, но она не видела этого, потому что рвалась вперед - к четырем верблюдам, которые в пылу ночного сражения остались вовсе без охраны.
   - Отзовись, о доченька! - звала отчаянная женщина. - Я пробьюсь к тебе на голос!
   Но ей отвечала предводительница.
   Она кричала, ображаясь к ночной пустыне, и в голосе ее было отчаяние:
   - О Джубейр ибн Умейр! К нам, во имя Аллаха!
   Тут среди женщин возникло некое смятение - две из них попытались удержать одну, но она, оставив в их руках все свои покрывала, на ходу
   соскочила с верблюда и бросилась безоружная в самую гущу боя - к Шакунте!
   Кто-то из охраны успел ухватить ее за длинные черные косы, но Шакунта ударила его куттаром в грудь, выдернула оружие и отпихнула ногой осевшее тело.
   Перед ней стояло живое ее подобие, только чуть пониже ростом, покрепче сложением, с такими же глазами и губами, с той же родинкой на щеке. И это подобие окаменело от изумления и страха - да кто не окаменел бы, увидев вдруг при свете факелов себя, яростную, с боевым оскалом, с окровавленными куттарами?
   - Доченька! .. - воскликнула Шакунта. - Ведь это ты, доченька моя, Шеджерет-ад-Дурр, похищенная джинном!
   Абриза пыталась что-то выговорить, но губы не слушались. И немалая сила понадобилась ей, чтобы чуть приподнять руки, чтобы протянуть их к матери.
   - Верните эту распутницу, ради Аллаха! - послышался властный женский голос. - О Али, о Азиз! Поймайте ее, принесите ее!
   Рядом взвыл предсмертным воем неизвестно от чьего удара неведомо чей боец и рухнул между женщинами. Шакунта отскочила, но сразу же оказалась возле Абризы, неловко обняв ее скованной ремнями и наручами куттара левой рукой.
   Сухие губы стремительно коснулись запыленной щеки Абризы, и тут же Шакунта отбила наручем взлетевший над их головами ханджар.
   Ошеломленная странным событием Абриза, казалось, лишилась и движения, и соображения.
   Тогда Шакунта большим пальцем правой руки подцепила черное ожерелье и сдернула его с шеи.