Трускиновская Далия. Шайтан-звезда (Часть 1)

   Она задумалась.
   - Я не хочу говорить тебе свое имя, поскольку тогда ты поймешь, чья я дочь, а вы с ним враги, - вполне разумно ответила она. - Зови меня Абриза, о Ади, как звала меня моя Зейнаб, мне нравится это имя и я готова на него откликаться! А имя, которым меня окрестили, мне вовсе не нравится.
   - Если бы ты позволила увезти себя, о госпожа, и если бы ты перешла в нашу веру, то получила бы наипрекраснейшее имя, - сказал Ади. - Ты звалась бы Камар аз-Заман...
   - Ибо ты воистину достойна зваться Луной времени, - подтвердил я. Клянусь родинкой, что украшает твою овальную щеку...
   - Сколько мне пришлось вытерпеть из-за этой родинки, о Джабир! воскликнула Абриза. - Когда я только родилась, моя тетка Бертранда, которой отец доверил следить за моим кормлением и воспитанием, увидела эту родинку и сказала: "О несчастье, на лице у ребенка - метка дьявольского когтя! " И она до сих пор уверена, что мне покровительствуют какие-то зловредные демоны. А я никаких демонов в глаза не видела и не слышала, о Ади, о Джабир!
   - Кого ты имеешь в виду, о Абриза? - осведомился я.
   Она объяснила. Речь шла об ангелах Аллаха, восставших против него и низвергнутых в преисподнюю. Христиане, как и мы, слышали это предание и передавали его, но иначе. Во-первых, они не знали, что взбунтовался лишь один из ангелов, Иблис. Во-вторых, они неверно назвали причину. Всякий скажет, что Иблис не пожелал поклониться Адаму, за что был проклят Аллахом и изгнан из рая, однако перед изгнанием попросил у Аллаха права совращать с праведного пути потомков Адама, и Аллах разрешил ему совращать тех, которые сами последуют за ним. А они выдумывают, будто на небесах произошло целое сражение, да не облегчит Аллах их участь. Впрочем, чего и ждать от тех, кто поклоняется сотворенному?
   - Нет, на твоем лице я не вижу меток Иблиса, и ни один шайтан не прикасался к нему когтем, - сказал Ади. - И если бы кто-либо сказал при мне такое, я вколотил бы ему эти слова обратно в глотку, клянусь Аллахом!
   - Как бы я хотела, чтобы вы оба пошли со мной вместе, и жили бы поблизости, и мы могли бы встречаться... - с тоской произнесла Абриза.
   - Это невозможно, о госпожа, - с такой же тоской прошептал Ади. - Ибо мы - правоверные, а ты - христианка.
   - Пусть так! - воскликнула она. - Но эта ночь, о Ади, принадлежит нам троим! Давайте переберемся на тот берег, к костру, где меня ждут мои девушки, и расстелем скатерть, и угостимся, и выпьем вина! Я знаю, что вино для вас запретно, но ваш Аллах простит вам за то, что вы так меня утешили, о Ади, о Джабир!
   Мы переглянулись.
   - Мы твои гости, о госпожа, - сказал Ади. - Сейчас мы приведем наших коней, и переправимся на тот берег, и примем твое гостеприимство.
   Но мне эта затея очень не понравилась.
   - Кто поручится, что за тобой не следят, о Абриза? - спросил я. - Вот мы переправимся, и сядем у костра, и угостимся, а тут вдруг налетят всадники твоего отца, и свяжут нас, и бросят в темницу, и пошлют гонцов к нашему царю, и станут требовать за нас выкупа. А ведь Ади - сын царя, и выкуп за него придется отдать немалый.
   - Мой отец сейчас далеко, - отвечала Абриза. - И те всадники, что сопровождают нас в паломничестве, повинуются мне и моей тетке.
   Она помолчала и поправилась:
   - Точнее говоря, моей тетке Бертранде и мне. Но она уже стара, и вернулась в монастырь, и уже давно спит. Она - родная сестра матери моего отца, а отец уже немолод, так сколько же ей лет? Я не знаю этого. Знаю только, что она ненавидит меня так, как только может одна женщина ненавидеть другую. Ей отвратительно все, чем я обладаю, - и она говорит,
   что неприлично иметь такие длинные и вьющиеся волосы такого нестерпимо черного цвета, такие темные глаза, такие бедра. А ведь моя бабка по матери была из Прованса, и женщины там темноволосы и кудрявы! Еще она говорит, что если бы замок моего отца, где я появилась на свет, не охраняли в ту ночь с таким тщанием, если бы она сама не охраняла покои моей матери, то она бы могла поклясться, что меня демоны подменили в колыбели!
   - Нет в тебе ничего от шайтана, о Абриза, - сказал Ади. - И мы переправимся на тот берег, и посидим у твоего костра, а ты, о Джабир, не возражай и не прекословь! Если бы одна из дочерей арабов оказалась в таких обстоятельствах, разве ты из осторожности отказал бы ей в сочувствии?
   И, разумеется, все вышло по его желанию. Мы привели коней и переправились, посадив Абризу на круп моего жеребца, потому что аль-Яхмум признавал только Ади, а всех прочих, оскверняющих его спину своей тяжестью, сперва кусал за ноги, как бы предупреждая, а потом сбрасывал самыми диковинными способами.
   Но, когда мы вышли к костру, Абриза вгляделась в наши лица.
   - Что это значит? - спросила она. - Вы оба - чернокожие? Какие же вы дети арабов?
   - Мы родились от черных женщин, и никто не ставит нам этого в упрек, объяснил Ади. - Нам доверяют командовать войсками, а когда мы вернемся в столицу, то будем сидеть с нашим царем в диване. И его вельможи охотно отдадут нам в жены своих белых дочерей.
   Но она покачала головой.
   - Мне всегда говорили, что лишь демоны черны лицом, - сказала нам она. И умные люди рассказывают, что в дальних странах живут черные, похожие на диких зверей, и они поклоняются шайтану.
   - Это зинджи, а мы поклоняемся Аллаху великому, могучему, - возразил Ади. - Правда, многие правоверные считают, что в день Страшного суда у всех грешников почернеют лица, но когда это свершится, тогда и увидим.
   - И многое можно сказать в защиту черноты, - вмешался я. - Разве не знаешь ты, о Абриза, что сказано в Коране: клянусь ночью, когда она покрывает, и днем, когда он заблистает! И если бы ночь не была достойнее, Аллах не поклялся бы ею и не поставил бы ее впереди дня. Разве не знаешь ты, что чернота - украшение юности, а когда нисходит седина, уходят наслаждения и приближается время смерти? И разве не прекрасны стихи:
   Нет, белых я не люблю, от жира раздувшихся, Но черных зато люблю я, тонких и стройных.
   Я муж, что сажусь верхом на стройно-худых коней В день гонки; другие пусть на слонах выезжают.
   Девушки Абризы, испуганные нашим появлением, встали по ту сторону костра и слушали нас, не понимая наших слов. Но Абризе не было до них дела стихи снова заворожили ее.
   - Прибавь, о Джабир... - попросила она.
   - И сказал любимец Харуна ар-Рашида, поэт Абу-Новас о возлюбленном:
   Явился он ко мне в рубашке черной, И пред рабами он предстал во мраке.
   И молвил я: "Вошел ты без привета, и радуется враг мой и завистник.
   Твоя рубашка, кудри и удел мой То черно, и то черно, и то черно".
   - Прибавь, о Джабир, - снова попросила Абриза.
   - И еще в числе достоинств черноты то, что из нее делают чернила, которыми пишут слова Аллаха, - немедленно отвечал я, - и черны также мускус и амбра. И как прекрасны слова поэта:
   Не видишь ли ты, что мускус дорого ценится, А извести белой ты за дирхем получишь куль?
   Бельмо в глазу юноши зазорным считается, Но, подлинно, черные глаза разят стрелами!
   Абриза рассмеялась.
   - Ты убедил меня, о Джабир, но что же делать теперь мне, белокожей? спросила она. - Может быть, потому ваши женщины закрывают лица, что они белые, а у арабов ценится черная кожа?
   Тут рассмеялся и Ади.
   - Нетрудно вступиться за тебя, о госпожа, и победить в споре, клянусь Аллахом! - воскликнул он. - Ведь сказал другой поэт:
   Не видишь ли ты, что жемчуг дорог за белый цвет, А угля нам черного за дирхем мешок дают.
   И лица ведь белые - те прямо вступают в рай, А лицами черными геенна наполнена.
   - Прибавь, о Ади! - повернувшись к нему, велела Абриза, и лицо ее было радостным.
   - А Абу-Новас так приветствовал возлюбленного:
   Явился он ко мне в рубашке белой, Его зрачки и веки были томны.
   И я сказал: "Вошел ты без привета, А я одним приветом был доволен".
   Он молвил: "Споры брось ты, ведь господь наш Творит невиданное бесконечно.
   Моя одежда, как мой лик и счастье: То бело, и то бело, и то бело".
   - Как жаль, что я не могу принять участие в этом споре! Если бы я знала подходящие стихи... - она вздохнула. - Теперь я вижу, как мало знаю! И если бы я лучше владела вашим языко, то сама сочинила бы подходящие стихи... А какие еще у тебя доводы, о Ади?
   - В белизне множество достоинств, и снег, что так ценится на пирах, нисходит с небес белым, и мусульмане гордятся белыми тюрбанами! - отвечал он.
   - Когда моему отцу предложили возглавить паломников, а это немалая честь, он взял нас всех с собой, тетка Бертранда на этом настояла, помолчав, сказала Абриза. - И мы долго плыли на венецианской галере. А потом матросы закричали, и мы вышли на палубу, и я увидела вдали берег, и белые города на склонах гор, и золотые купола ваших мечетей... И всякий раз, вспоминая вашу землю, я буду видеть эту безупречную белизну на зелени гор...
   Но напрасна была эта тоска, и Абриза отмахнулась от нее, словно от надоедливой мухи, и окликнула девушек, и велела им расстелить скатерть поверх ковра, и бросить к ней кожаные подушки, и позаботиться о вине.
   Девушки подали скатерть кушаний, и на ней было все, что скачет, летает и спаривается в гнездах: куропатки, перепелки и прочие виды птиц, и они разложили кушанья и процедили вино, а сами отошли в сторону. Мне не понравилось их поведение, я тогда уже ждал для Абризы зла от последствий этой ночи. Они перешептывались и переглядывались, показывая на нас с Ади пальцами, и я предупредил Абризу, а она позвала девушек, и усадила их, и угостила, так что вскоре они охмелели и стали смеяться, петь, хлопая в ладоши, и даже две из них сплясали.
   И мы провели в обществе Абризы и ее девушек лучшую из ночей, читая стихи и беседуя о прекрасном, но близился рассвет - и нам пришлось расстаться без надежды встретиться вновь, ибо мы - правоверные, а она христианка.
   Но начертал калам, как судил Аллах! Мы преломили хлеб, и разделили трапезу, и пили из одного кубка, а это связывает людей, и налагает на них обязательства.
   А когда мы расстались, то Абриза и девушки пошли к пустым кельям, вырубленным в скалах, чтобы провести там остаток ночи до утра, а мы, Ади и я, переправились через реку и вернулись к своим всадникам. И увели их подальше от монастыря, и продолжилась наша полная опасностей жизнь, и то мы нападали на франков, то они - на нас.
   И вот однажды мы сидели в палатке, и вдруг входит невольник и с поклоном говорит Ади:
   - О господин, ты посылал Мансура ибн Джубейра с сотней всадников проверить, не приближаются ли франки, и вот он возвращается, а с ним всадник, одетый как франк, и этот всадник ехал в одиночестве, когда Мансур ибн Джубейр встретил его, и он утверждает, что у него есть к тебе дело!
   - Приведи его, - сказал Ади, а потом повернулся ко мне и добавил: Как прекрасно было бы, если бы это Абриза прислала к нам гонца!
   - Не мечтай о несбыточном, - строго отвечал я ему. - Аллах даровал нам одну приятную ночь, а что сверх того - то уже лишнее, ибо мы правоверные, а она - христианка.
   И тут вводят того человека, и вдруг мы видим - это Абриза!
   И на ней было полное одеяние вооруженного франка - и плохо сделанная кольчуга до колен, которая на самом деле не кольчуга, а кожаная рубаха с нашитыми на нее колечками, и франки называют это бедствие из бедствий обертом, и льняная стеганая рубаха под ним, достигающая середины голени, а называется она блио, и кольчужные чулки, которые шнуруются сзади. Сверх всего этого, чтобы металл не раскалялся от солнечного жара, на ней была белая накидка без рукавов и с разрезами по бокам, которую они называют гамбизон. На груди этой накидки был нашит красный крест. Поверх нее Абриза опоясалась мечом, тупым, как и положено быть мечу у франков, а лука и стрел не имела с собой вовсе.
   Ее волосы были собраны по бокам и плотно уложены в кольчужный капюшон, лежавший на ее спине, так что она даже при опасности не могла бы теперь надеть капюшон на голову.
   - Я прискакала к тебе, о Ади, потому что больше не у кого мне искать помощи и поддержки! Одна из моих девушек оказалась изменницей, и она донесла тетке, что я провела ночь в обществе двух сарацинских рыцарей, и говорила с ними на их языке, а тетка рассказала об этом отцу, и он сильно рассердился, и когда она посоветовала ему отправить меня в женский монастырь, чтобы я приняла постриг и стала Христовой невестой, он одобрил это! А во мне нет ни силы, ни призвания, чтобы стать Христовой невестой! И я прошу твоего покровительства, о Ади, - ведь ты же сын царя!
   Все это Абриза выкрикнула, не переводя дыхания. И сразу же опустилась на ковер, ибо дорога измучила ее, а тяжесть варварского доспеха истомила.
   Ади мгновенно оказался возле нее, и стал распускать на ней ремни, и избавлять ее от оружия, а я крикнул невольникам, чтобы немедленно принесли прохладительных напитков, И сразу же они подали столик и воду десяти сортов: розовую, померанцевую, сок кувшинок и ивовый сок, и еще что-то в больших и маленьких кувшинах для охлаждения, с толстами стенками и тростниковыми крышками. И они поставили на столик голубые фарфоровые кружки, а я налил в одну ивового соку, и положил туда ложку снега и кусок сахара, и поднес это Абризе.
   Затем Ади стал расспрашивать Абризу о ее обстоятельствах, а я вышел из палатки, и призвал наших военачальников, и приказал им выбрать из своих невольниц красивых девушек, чтобы служить Абризе. И ко мне подошел Мансур ибн Джубейр, а он был самым старшим и опытным среди нас, и он сказал мне:
   - О Джабир, я вижу, что привез Ади девушку знатного рода, которая дорога его сердцу. И вот мой совет - не стоит возить ее за собой, подвергая превратностям судьбы. У каждого из нас есть невольницы, которые стали нашей военной добычей, и если обстоятельства переменятся и лишат нас этих невольниц, мы не будем их оплакивать. Если сейчас на наш лагерь напали бы франки, нам пришлось бы спасаться бегством, бросив палатки и невольниц, и нет в этом ничего позорного. Мы отступили бы к нашим главным силам, вернулись и побили франков. Бегство от того, с чем не можешь справиться, это путь посланников божьих, ведь пророк сообщает о Мусе, который сказал Фараону: "Я убежал от вас, ибо боялся". Но нигде в Коране не сказано, что бегущий и спасающийся должен при этом возить за собой свой харим, о Джабир!
   - Я и сам думал об этом, о Мансур, - отвечал я. - Сказано также в суре "Покаяние": "А если кто-нибудь из многобожников просил у тебя убежища, то приюти его, пока он не услышит слова Аллаха. Потом доставь его в безопасное для него место. Это - потому, что они - люди, которые не
   знают." Но куда можем мы отослать эту девушку? Если бы была жива мать Ади, мы отправили бы девушку к ней. Но она умерла, и одному Аллаху известно это дело.
   - Она умерла, но царь, отец Ади, жив, - возразил Мансур ибн Джубейр. И он понимает, как обидел старшего сына тем, что сделал наследником младшего. Царь будет рад совершить что-нибудь такое, от чего сердце Ади повернется к нему. А вместе с этой девушкой мы отправим наших невольниц, и они будут ей служить и охранять ее, так что она будет жить в безопасности. А потом Ади и ты придумаете, где бы поселить ее.
   Мы еще обсудили это дело, а потом я вернулся в палатку и увидел, что туда принесли имущество Абризы, притороченное к седлу ее коня. И среди прочих вещей была шкатулка, и Абриза как раз открыла ее и показывала Ади сокровища, которые она привезла с собой.
   Оказалось, что она взяла не только свои драгоценности, но кое-что из золотых украшений отца, матери и даже тетки. И она, достав со дна шкатулки ожерелье, сказала:
   - О Ади, о Джабир, это ожерелье непременно нужно показать мудрецам! Из-за него тетка возненавидела меня.
   А это было ожерелье, в котором золотые цепочки переплетаются с серебряными, и мы потрогали его, и поразились безупречной шлифовке, которая до сих пор была недоступна ювелирам франков. Но Абриза сказала, что ожерелью очень много лет, так что неизвестно, какие ювелиры его смастерили.
   - Тетка носила его на шее, не снимая, - продолжала Абриза. - И был даже случай, когда к нам в замок пришел нищий, старик с длинной седой бородой. Его покормили и позволили переночевать вместе со слугами. А ночью он прокрался в покои женщин, и пытался снять с теткиной шеи ожерелье, и разбудил ее, и никто не знает, что вышло между ними, но только она позвала слуг и велела им вынести труп старика. А когда отец спросил ее, что все это означает, она сказала, что ни за нее, ни за ожерелье беспокоиться не надо, оно сделано так, что снять его с шеи хозяйки невозможно. Все были в этом уверены - и вообразите же общее удивление, о Ади, о Джабир, когда наутро после моего рождения тетка поднялась из кресла, в котором задремала, - и вдруг ожерелье упало к ее ногам! И больше она никогда уже не смогла его надеть, оно только и знало, что сразу же падало. И тетка говорила со злостью, что это я своим появлением на свет лишила силы и ее, и ожерелье.
   А ожерелье на первый взгляд показалось мне зловещим, потому что в него были вделаны только черные камни. Трое крупных были посередине, два из них продолговатые, и это агаты, а один, между ними, круглый, и это черный хрусталь. И они были окружены другими камнями, мелкими и хорошо отшлифованными, среди которых я узнал превосходный черный оникс.
   Будь моя воля - я бы продал его по частям, а деньги роздал нищим во имя Аллаха. Но Абриза непременно хотела сохранить это ожерелье, и показать его мудрецам, и узнать, в чем его загадка. А если эта девушка чего-то хотела, то она умела настоять на своем. И мы с Ади послали гонца к царю, и известили его, что дочь франкского эмира просит нашего покровительства, и он отвечал согласием, и предложил ей покои в своем дворце. Так что пришлось снаряжать целый караван, и вместе с Абризой в столицу отправили часть военной добычи, и невольников, и невольниц, и ехала она, словно царевна, которую везут к повелителю правоверных.
   Когда Абриза узнала о нашем решении, она сперва не захотела отправляться в столицу, убеждая нас, что отлично перенесет тяготы военной жизни.
   - Я уверена в тебе, о Ади, и в тебе, о Джабир, - говорила она. - Но я боюсь придворных вашего царя. Ведь я - христианка, и поэтому они могут причинить мне зло.
   - Клянусь Аллахом, Каабой и Кораном, что при дворе моего отца ты будешь в безопасности, о Абриза! - сказал ей на это Ади. - В такой же безопасности, как если бы я сам стоял у твоих дверей с обнаженным мечом.
   Но Абриза долго колебалась, прежде чем поехать в столицу.
   Наконец мы отправили ее и продолжили свои военные подвиги. А лучше бы мы оставили девушку при себе, потому что не прошло и пяти месяцев, как она снова появилась у нас - и в самом бедственном состоянии.
   На сей раз она прибыла не в одиночестве, а в сопровождении евнуха из дворцовых евнухов. И когда этот вестник несчастья въехал в лагерь, нам показалось, что везут одну из царских жен, - таким почетом велел он сам себя окружить. Его несли в паланкине, и впереди шли черные рабы, а сзади белые невольники, и они несли обнаженные мечи, всем видом показывая, что охраняют весьма достойную, благородную и незаменимую особу.
   Нам сказали, что у евнуха есть дело к Ади от самого царя, и Ади принял его в палатке, но тот отказался вручать послание царя, потому что никакого послания у него не было. Ади сгоряча вообразил, что евнуха подослали враги из придворных, чтобы убить его, и бросился на евнуха, и мне с трудом удалось отнять у него этого несчастного. И тогда только этот глупец завопил, что нужно немедленно внести в палатку его паланкин, ибо там под коврами спрятана женщина из царского харима.
   Мы подумали было, что это одна из бывших невольниц матери Ади, которой известны обстоятельства ее смерти, и велели воинам стеречь евнуха, а сами пошли к паланкину, и сорвали с него занавески, и позвали невольницу. Но откликнулась нам Абриза.
   Она выбралась из-под дорогих армянских ковров, и бросилась ко мне, не закрывая лица, и обняла меня, а на Ади даже не посмотрела. И ее лицо пожелтело, и стан стал грузным, и по всем приметам было видно - она беременна.
   Поскольку Абриза не желала разговаривать с Ади и даже смотреть на него, я должен был куда-то отвести ее, чтобы мужчины не смотрели на ее лицо. Но своей палатки у меня не было, я жил вместе с Ади, и я окликнул Мансура ибн Джубейра, и он предоставил мне свою палатку. Туда я отвел Абризу, и усадил ее на ковер, и положил ей под бока подушки, набитые кусочками беличьих шкурок, и вытер ей слезы, - словом, утешал ее, как мать утешает ребенка, а Ади в это время ходил взад и вперед перед палаткой, ожидая печальных новостей.
   И вот что рассказала мне Абриза:
   - Твой брат поклялся Аллахом, Каабой и Кораном, что во дворце его отца я буду в безопасности, а со мной там совершили злое дело, о Джабир. Ты видишь, в каком я состоянии. И удивительно еще, что я осталась там жива! Не знаю, кто рассказал наследнику старого царя, Мервану, о моей красоте, только он стал подсылать ко мне женщин, и просить о свидании, и не было дня, чтобы я не находила у себя подарка от него. И я спросила у невольниц, которых приставил ко мне царь, как мне быть, и они развели руками, потому что этот юноша, у которого только прорезались усы, чванлив, взбалмошен, изнежен и избалован, потому что царь ни в чем ему не отказывает. Тогда я написала письмо к царю, и уговорила евнуха отнести это письмо, но ничего не изменилось. А одна старая женщина сказала мне: "Царевич Мерван ненавидит старшего брата, и он на все готов, лишь бы оскорбить и унизить царевича Ади! А его мать во всем ему потакает и помогает." И тут я поняла, что попала в ловушку. Как это Ади мог послать меня в столицу и поселить во дворце, зная, что там меня встретят его враги?
   На это я ничего не мог ответить. Мы оба были уверены, что царь станет для Абризы защитой и опорой.
   И она поведала мне, как подкупленная невольница одурманила ее банджем, из тех видов банджа, от которых человек сперва веселится, а потом впадает в полусонное состояние, так что плохо осознает, что с ним делают, и не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Она с плачем рассказала мне, как очнулась и поняла, что над ней было совершено насилие. А потом она стала очень осторожна, и заставляла невольниц пробовать еду и питье, но было уже поздно. Абриза почувствовала себя скверно, и пожаловалась невольницам, и те определили, что она понесла. И бедная девушка хотела избавиться от плода, и женщины принесли капустные семена, и жгли их, и дымом через трубку окуривали ее фардж, но плод не вышел, и вода с перцем тоже оказалась бессильной, и корица с красной миррой - равным образом.
   Я впервые услышал, какие снадобья используют женщины, чтобы изгнать плод, и поразился их количеству и разнообразию, а также их бесполезности.
   И завершила свой рассказ Абриза тем, что подкупила евнуха, отдав ему все свои драгоценности, и он тайно вывел ее из харима, и вывез из города в своем паланкине, и доставил в лагерь к Ади, а по дороге они едва избежали столкновения с франками.
   Я позвал невольников, приказал им поставить для Абризы палатку, и снести в нее все самое лучшее, что найдется из утвари и ковров, а сам пошел к Ади и осведомил его о случившемся. И Ади понял, почему Абриза не хочет видеть его.
   - Я поклялся и не сдержал клятву, о Джабир, и мне остается только умереть! - воскликнул он. - Где это видано, чтобы благородный жил после того, как клятва нарушена? Клянусь Аллахом, я должен искупить свою вину!
   - А кому станет лучше, если ты умрешь, о Ади? - спросил я. - Ты избавишься от всех бедствий этого мира, а Абриза, пострадавшая по твоей вине, останется без покровителя.
   - Есть ли спасение, о Джабир? - спросил он.
   - Прежде всего спасают честь, о Ади, - отвечал я. - Нельзя, чтобы ребенок Абризы родился без отца. А так как его отец - твой развратный братец, то нужно отдать за него Абризу, и пусть ребенок будет наследником престола после Мервана! Это - наилучшее, чего мы можем достичь, клянусь Аллахом!
   - Нет, о Джабир, - возразил он, - и не говори об этом, потому что я худшей из женщин не пожелаю такого мужа, как Мерван. Но ты навел меня на хорошую мысль. Ступай и передай Абризе, что, раз ее честь из-за меня понесла ущерб, я сам женюсь на ней!
   Оправдать нас обоих может лишь то, что мы выросли среди всадников, из женщин имели дело только с невольницами и понятия не имели, как надо разговаривать с дочерьми благородных. Я поспешил в палатку, чтобы обрадовать Абризу этим известием, но она наотрез отказалась выходить замуж за Ади, и, что мне теперь кажется особенно странным, - она лишь потом заговорила о том, что он верует в Аллаха, а она - в Ису. Сперва же Абриза ответила отказом совсем по другой причине.
   - О Джабир, как это ты позабыл, что Ади - из благородных арабов, и если бы свахи нашли для него женщину, которая раньше принадлежала другому, он бы не принял такую невесту! - сказала она. - Не надо во имя искупления вины лишаться гордости, о Джабир, иначе гордость жестоко за себя отомстит. Если я соглашусь стать женой Ади, он потом поймет, что этот брак для него унижение, и не простит мне этого унижения, и неизвестно, что между нами случится!
   Я согласился с ней, и пошел к Ади, и передал ее слова. Но он повторил свою просьбу, и я вернулся, и снова выслушал отказ, но доводы Абризы на сей раз были более обширны. И я ходил взад и вперед, так что невольники, стоявшие и сидевшие у входа в палатку Абризы, стали пересмеиваться, а в голове у меня совсем помутилось от речей, которые я передавал от Ади к Абризе и от Абризы к Ади.
   Наконец нам стало ясно, что ни за Ади, ни за кого другого Абриза выходить замуж не хочет. И это происходит из ее гордости, так как она предвидит упреки будущего мужа, а вовсе не потому, что она хочет пощадить гордость Ади. Так поняли мы ее отказ. А может, ей не хотелось иметь мужа, черного лицом, и упрекать ее в этом было нелепо.