— Я говорил, я пытался… ты не понимаешь… Хобби тут себе завела, хочет отыскать какую-то народность, то ли мессапийцы, то ли татурийцы…
   Урод! Это же осирийцы: по легендам, которые рассказывал мне один спившийся художник (кстати, Горькин товарищ), они были очень хитрыми и богатыми. Нормальное увлечение, по-моему, отыщу народность — отыщу и богатство. Стоп, я что-то недопоняла. Это ведь он обо мне говорил. Это, значит, меня надо лечить?! Это я сошла с ума?!
   Пока я успокаивала дыхание и считала про себя до десяти, чтобы привести в порядок нервы и не убить сразу же этого болвана, он уже перешел на крик. Вот кому нужен был психиатр!
   — Я так больше не могу, Лелька, я весь извелся, понимаешь? Вчера зашла в редакцию, на что уж все наши люди без комплексов, так все равно офонарели! Мне плевать, конечно, но ведь должны же быть какие-то рамки! Павлу Геннадьевичу, заму главного, она про этих своих папуасов раз пять рассказывала, напросилась сама сварить кофе, испортила электроплитку, потом волосы себе подожгла. Хоть бы в хвостик их собирала, что ли! А то идет вся нараспашку, космы во все стороны фиолетовые, ведьма натуральная…
   Ну да, ведьма, согласилась я мысленно. Лариса Филипповна так и говорила, правда, она еще убеждала меня в том, что это мужикам нравится. То ли Горька у меня ненормальный, то ли я чего-то не так сделала.
   — А на днях, ты понимаешь, все прояснилось. Я приехал футбольную команду фотографировать, вдруг смотрю — Маришка с этим своим коллегой, Андрей, что ли? Ну, я думаю, может, по делам зашли, хотел уж окликнуть. Так он ее до раздевалки проводил, а она оттуда уже с другим вышла, с нападающим «Динамо», ты представляешь? Ну конечно, просто знакомые, ты скажешь тоже! Сроду у нее таких знакомых не водилось! Тут все становится на свои места — любовь великая и внезапная, я все понимаю… Ну так скажи, чего молчать? А она все ути-пути, как будто я дурак слепой…
   Все, на этих словах я не выдержала.
   — Ты не прав, Горюшка! — распахивая дверь, заорала я.
   — Извини, — шепнул он в трубку и повернулся ко мне. — Что, ласточка? В чем дело? — тоном врача, беседующего с безнадежным больным, обратился ко мне Егор.
   — Я все слышала, и ты не прав! — повторила я с нажимом.
   — В чем же, дорогая?
   Мне мерещится или он на самом деле разговаривает со мной как с умалишенной?
   — Я этого футболиста, если хочешь знать, для тебя кадрила!
   — Не понял…
   В течение последующего часа я пыталась рассказать ему о Ларисе Филипповне, то и дело всхлипывая и повторяя, как я его люблю.
   — Ну допустим, допустим, — повторял ошарашенно Горька, — но зачем ты знакомилась с нападающим из той команды, за которую я в жизни не болел? Ведь «Динамо» — настоящее фуфло.
   Я кокетливо пожала плечиком и пробормотала:
   — Я ради тебя на все готова, а ты сменил меня на какую-то старую вешалку.
   Егор явно смешался и не знал, как реагировать. Вот так-то, милый, обвиняешь меня в измене, а у самого тоже скелетик в шкафу.
   — Это не то, что ты думаешь, — произнес он наконец.
   В общем, еще час мы потратили на выяснение отношений, только теперь оправдывался Горька, а я с видом оскорбленной невинности сидела на подоконнике. И все бы хорошо, только в памяти у меня отложилось виноватое и смущенное выражение его лица, когда я заговорила о другой женщине. Помириться мы помирились, а покоя на душе не было.
 
   Я лежала в постели и думала о том, что моя любовь делала меня безгранично счастливой. Это я понимала не очень отчетливо, но прекрасно чувствовала. С другой стороны, любовь делала меня ужасно уязвимой. Этого я боялась, с детства не терплю боли, даже самой пустяковой. Да, заниматься самоанализом на ночь глядя не очень-то разумно, но я давно уже не претендовала на звание разумного человека. Это Горьку любовь облагородила, у него даже походка изменилась. Если раньше он передвигался нехотя, вразвалочку, словно его переполняла гордость за себя любимого и свои бессмертные творения и одновременно одолевала лень, то теперь его шаг стал быстр, элегантен и тверд. Не говоря уже о том, что исчезли манеры избалованного дитя богемы.
   А я, полюбив, разом потеряла самоконтроль. Разумно мыслить не получалось, разговаривать тоже разучилась — одни нелепые вопросы да восклицания типа: «вау! ОХ! ну! ваще!» Полный бздец, как выразился недавно Владуня.
   — Горюш, ты спишь? — спросила я, только чтобы прервать поток своего бреда.
   — Да, — соврал любимый.
   Я обняла его широкую спину, уткнувшись лицом в острые мальчишеские лопатки. Зашептала что-то, какую-то ерунду, любовную, глупую, бабскую чушь. Уже безразлично было, слушает или нет. Вдруг Горька повернулся. Обхватил мое лицо крепкими ладонями и сонно поцеловал в висок. И я подумала, нет, мне показалось, точнее сказать, все стало вдруг на свои места — моя ревность, мои подозрения, мысли о том, когда же наконец он предложит мне пожениться, все это растворилось в нежном касании его губ. Мир не перевернулся, ночь за окном оставалась такой же темной и промозглой, земля — круглой, море — соленым, луна — одинокой. Но будущее уже не пугало меня. Я просто перестала задумываться о завтрашнем дне, Егор всегда учил меня этому, и мне вдруг стало понятно, что он имел в виду. Не знаю, сумею ли я пронести это через всю жизнь или по дороге споткнусь и расплескаю, растеряю все свое знание, но сейчас оно уже мне помогло. По крайней мере, я заснула счастливым человеком.
   А утром в который раз убедилась, как наивны люди в своей вере в добро, справедливость и чистую любовь.
 
   Я проснулась раньше Горьки, напевая, приняла душ и поскакала на кухню. У меня было превосходное настроение, несмотря на то что большая стрелка часов едва подползла к шести. Даже яичница у меня не подгорела, а это уже предвещало хороший день.
   Когда я вернулась в комнату, чтобы разбудить Егора, запищал его пейджер. Мне пришлось посильнее пнуть любимого, но тот никак не отреагировал. Тем временем противная пищалка все не умолкала.
   — Милый, — позвала я в сотый раз, — тут твои друзья уже достали!
   И стала вслух читать сообщение:
   — Ты слушаешь? Значит, так. «Пусик! Я уже встала! С добрым утром!»
   Егор?!
   Я посмотрела на безмятежно спящего Горьку и снова перевела взгляд на сообщение. Может, ошиблись пейджером? Интересно, такое бывает? Ну придумали же, «пусик»! Кто такой этот «пусик»?! Я аккуратно положила пищалку на прикроватный столик, вышла в кухню и закурила, хотя обещала никогда больше этого не делать. Плевать на обещания, невозможно быть честной даже с самим собой! Пусик!!! Я! Уже! Встала! Кто бы это мог быть? Голову даю на отсечение, что это сообщение пришло не из Парижа, где выставлялись Горькины друзья. И это явно не Павел Геннадьевич из Горькиного журнала. И даже не алкоголик Санкин, помешанный на осирийцах, вряд ли у него хватило бы фантазии на такую шутку. А шутка ли это, подумалось мне. Я закурила вторую сигарету, в то время как в пепельнице еще тлела первая.
 
   Из дома я ушла, так и не разбудив Горьку. Что делать, я не знала. Вернее, наоборот, знала — работать. Жить стало невозможно, значит, надо работать, только работать. Но было еще совсем рано, полвосьмого. И я поехала к Лике, вернее, к Леониду Григорьевичу, что, впрочем, было теперь одно и то же. Непонятно, что моя сестренка нашла в нем, но, похоже, это было всерьез и надолго. Как-то не верилось, что Лика не могла подождать еще немного и решилась сбежать от мамочки прямо в объятия лысого донжуана. Не иначе — любовь. От этой мысли я содрогнулась, но успокоилась быстро. Если я перестала верить в любовь, это не значит, что ее нет. Другим просто больше повезло, а я с детства была не очень удачлива.
   Лика не задала мне ни одного вопроса, что в другое время, наверное, ошеломило бы меня до беспамятства. Но сейчас я ни на что не реагировала. Просто отключился в организме какой-то рычажок, и все.
   — Девочки, — раздался в кухне игривый бас Леонида, — пошли завтракать, оладьи готовы.
   Я не заставила себя упрашивать, мне было все равно — лопать оладьи, сидеть в кресле, лететь на Луну или гнить где-нибудь в сточной канаве. Во всяком случае, я была уверена, что разницы не почувствую.
   — Ты ей сказала? — шепотом поинтересовался у своей юной возлюбленной Леонид.
   — Тсс, не до этого сейчас. Видишь, у человека проблемы.
   — Мы их враз решим, — Журавлев решительно рубанул крепкой ладонью воздух, — а ты скажи все-таки, а то получится, что таим.
   — В БТИ когда пойдем? — спросила я, делая вид, что не слушала их перешептывания.
   Невинный, казалось, вопрос привел обоих в смущение. Господи, я начинала понимать, в чем дело. Нет-нет, пожалуйста, только не это. Хотя какая разница?
   — Значит, решили не продавать? — уточнила я у Леонида.
   Он кивнул, счастливо улыбаясь.
   Вот так, я шла к метро и слышала, как в моей голове кто-то разговаривает. Один голос что-то шептал о предательстве, второй завистливо вздыхал, третий призывал заняться делом. Итак, подсчитаем, посмотрим, так сказать, результаты сегодняшнего утра. Я потеряла любимого человека. Я потеряла клиента Леонида Григорьевича. Я потеряла сестру, потому что вряд ли Лика станет общаться со мной после того, что я высказала им обоим на кухне. Проклятая любовь! И вот уже Леонид никуда не уезжает, ничего не продает, а я, получается, два месяца просто так с ним возилась. Дырка от бублика. Не утро, а сплошные потери, и что-то подсказывало — они не последние.
   Надо было позвонить Баландину.
   Идея продать ему квартиру была, конечно, не так уж блестяща. Сначала я думала о том, чтобы самой вложить деньги, и попыталась посоветоваться с Горькой. Но тот еще не до конца оправился от идеи моего сумасшествия, и, хотя на фоне пресловутого халата на трех пуговицах, розысков племени осирийцев и знакомства с нападающим «Динамо» мое желание купить недвижимость выглядело вполне невинно, Егор проявил твердость.
   Сначала он вообще словно ничего не понимал.
   — Зачем нам вторая квартира? В твоей полно места…
   — Во-первых, у меня однокомнатная, — напоминала я, — нам в любом случае придется расширяться. Дети пойдут, и все такое…
   Горька реагировал исключительно на последнее слово:
   — Что — такое?!
   — Не пытайся скрыть за этим вопросом свое отношение к будущим наследникам!
   — Ты сама поняла, что сказала? — радовался он. Я кивала, наглым образом обманывая любимого, и продолжала выдвигать аргументы в пользу своей идеи.
   — Значит, во-вторых, мы покупаем эту квартиру вовсе не для расширения…
   — Ясно. Все понятно. А главное — очень логично, — издевался Горька, — зачем нужно было говорить о расширении?
   — Для массы. В общем, слушай, — я быстренько считала в уме прибыль (уже не по первому разу), — мы можем заработать на этом кучу денег. Начнем сами торговать недвижимостью. То есть я начну.
   — Значит, кучу? Мне позволено будет узнать величину этой кучи?
   Я назвала примерную сумму.
   — Из-за этого весь геморрой? Я больше заработаю на фотографиях Киркорова и Бабкиной.
   — Ты станешь папарацци? — возмущалась я.
   — А ты — спекулянткой!
   — Сейчас такого слова в природе не существует. Тебя испортил совок. И вообще, Егорушка, я не о том, — я сбавила тон и ласково взлохматила жесткие вихры любимого, — давай ты мне денежку дашь…
   — На это не дам.
   — А на то? — разозлилась я. — Что значит — на это? Я на «этом», как ты выражаешься, зарабатывать буду.
   — Не надо, давай зарабатывать буду я, а ты будешь работать.
   Перед самой дверью зазвонил телефон.
   — Я проспал, — сообщил Горька, — ты почему не подняла меня?
   — Мне так жалко тебя стало, — пробормотала я.
   — Тебе тут Андрей звонил, сообщение на автоответчике оставил. Они тебя в налоговой будут ждать в три.
   Значит, все нормально. С Андреем все нормально, Андрей не подвел. Почему так дрожат руки?
 
   У Кожевниковой тоже дрожали руки. Она открыла мне дверь и стояла теперь в прихожей со своими трясущимися руками. Так противно стало, просто невмоготу.
   — Вы чего до сих пор в халате? Мы же договаривались.
   Мутным взглядом Татьяна обвела коридор, наткнулась глазами на меня и пролепетала:
   — Может, на посошок?
   — Быстро! В ванную! Умыться, почистить зубы! Халат долой! У вас пять минут!
   Она жалобно застонала, метнулась от меня, закружила по квартире — нелепая, похмельная и несчастная. Я ненароком поймала взглядом свое отражение в пыльном зеркале. Зверское выражение моего лица могло напугать кого угодно. Мне самой стало страшно. Что происходит вообще?
   Я вспомнила, сколько сил мне стоило расселить эту коммуналку. Коммуналки — они такие, фиг расселишь, упрутся рогом, и весь разговор. А клиент у меня бешеный, ему подавай эту квартиру — и знать ничего не знает. Ох я намучилась! Андрей подсказал вселить сюда алкаша. Пусть, говорит, обделается пару раз на общей кухне, или там эпилепсия его долбанет при детишках-то. Враз разъедутся, еще спасибо скажут, что избавили.
   Нашла я алкаша, подселила, и ничего — даже совесть не мучила. С волками жить… Словом, цель оправдывает средства. Клиент потирал руки и готовился к переезду, а мне оставалось вытащить из коммуналки Таню Кожевникову — юную, но уже беспробудную пьяницу. Ей что алкоголик, она только рада компании. Ладно, утрясли кое-как все вопросы, хотя застать ее трезвой было почти невозможно, но сейчас мы все-таки ехали смотреть квартиру.
   У подъезда нас поджидал агент, молодой парень, представившийся Александром. В квартире оказалось чистенько и уютно, кухонный гарнитур было предложено оставить, если нужно.
   — Даром?! — удивилась Татьяна до такой степени, что взгляд ее стал почти осмысленным.
   Я перебросилась с агентом парой фраз, еще раз договорились об условиях. Я чуть не прыгала от радости — надежда сплавить Таньку из коммуналки давно испарилась, я мучилась с этой пьяницей буквально по инерции. И вот пожалуйста…
   — Мариночка, я прямо не знаю! Такая квартирка! — умилялась на улице Татьяна.
   — Балкончик! Матрасик! Шкафчики! Это ж надо, это ж как мне вас благодарить?
   Она вдруг резко остановилась, осененная какой-то идеей:
   — А мы сейчас в магазин, а? И красненькую. А, Мариночка?
   — Завтра к девяти я подъеду. И начинайте вещи собирать.
   — А как же! — затарахтела она. — Соберу, все соберу.
   Не слушая, я ушла вперед.
   Я не хотела, чтобы этот день кончался. Пусть бы не было ночи, и мне предстояло без передышки, час за часом, снова и снова уговаривать и лебезить, угрожать и соблазнять, продавать и покупать. Лишь бы не встречаться с Егором.
   Однако я точно знала, что скоро это случится. Клиенты Андрея и мой покупатель были сегодня последними, больше дел не предвиделось. А там — домой, где ждет меня мой любимый с ясными, лживыми глазами.
 
   — Марин, да что с тобой сегодня?
   Андрей смотрел на меня укоризненно, остальные тоже покачивали головами. То ли я не то подписала, то ли не там, не знаю, с чего они взъелись. Я же специально тянула время, разве непонятно? Я не хочу возвращаться, я боюсь.
   — Давай подвезу, — предложил Андрей, когда мы вышли из налоговой.
   — Ты торопишься? — неожиданно спросила я. — А то попили бы где-нибудь кофейку, я вымоталась ужасно.
   — А когда было по-другому? — Андрей понимающе вскинул брови. — С этой собачьей работой всегда так!
   Мы остановились у маленького кафе.
   — Слушай, я тебя все хотел спросить, — задумчиво произнес Андрей, когда мы сделали заказ, — а что ты сама квартирой не займешься?
   — В смысле?
   — Ну чего вам, охота мне платить, что ли?
   — За что? — не понимала я.
   Андрей прикусил язык. У него был совершенно растерянный вид, мне даже стало жаль его. А потом себя, когда он сказал, в чем дело.
   — Я думал, ты знаешь, я думал, что вы квартиру вместе покупаете. Еще на свадьбе мечтал погулять, и на новоселье заодно.
   Я тупо размешивала сахар в чашке.
   — Какой же я лопух! — сокрушался Андрей. — Так подвел человека, а? Марин, ты уж не проговорись, он ведь тебе сюрприз, наверное, хотел сделать. Вот я мудак!
   Сюрприз вкупе с сообщением на пейджер и моими давнишними подозрениями насчет любовницы-старухи выглядел просто потрясающе. У самого Егора денег на квартиру нет, он потратил все свои сбережения на какую-то навороченную аппаратуру. Значит, квартиру ему покупает та дамочка, что годится ему в матери. Андрей, конечно, ничего этого не знал и искренне полагал, что подвел сейчас клиента. Риелтор наивно думал, что Егор хочет сделать мне подарок в виде шикарной двухкомнатной квартиры.
   Итак, он покупает квартиру. Втайне от меня. Сначала Лелька видит его в обществе бабульки, потом странные сообщения, а та давняя встреча у дверей чужой квартиры — все в кучу. И теперь он покупает квартиру, еще несколько дней, и его не станет в моей жизни. Как пришел, так и уйдет, решая жилищный вопрос.
   Мне вдруг вспомнилась жена продюсера — всклокоченная, нервная женщина, изо всех сил пытающаяся удержать свое счастье. Какой глупой показалась мне ее затея, но сейчас я прекрасно понимала бедную Аллу. Это со стороны легко судить обо всем и давать умные советы, это чужие проблемы кажутся пустяковыми. Но вот теперь мы с Аллочкой были в равном положении, и я почувствовала, должно быть, то же самое, что и она — горечь и отчаяние. Только кого подкупить мне? Андрея? Это нелепо, так же нелепо, как и Аллочкина идея дать мне денег. Я судорожно сцепила пальцы и приказала себе успокоиться. Надо думать, думать, необходимо все тщательно взвесить, а не наматывать сопли на кулак.
   Я допила кофе, прочистила глотку и спросила у Андрея:
   — Вы задаток уже оформили?
   — Пока нет, ты же знаешь, Горька постоянно в разъездах, то-се…
   — Квартирка-то хоть стоящая? — стараясь выглядеть заинтересованной, спросила я.
   — Обижаешь. Неужто я знакомым буду подсовывать ерунду какую? Все чин чином, у метро, кирпич, лоджия через все комнаты…
   — Ладно, не надрывайся. Можешь меня с продавцом свести?
   — Зачем? — он недоуменно нахмурился.
   — Сама хочу внести задаток, пусть Егорке тоже сюрприз будет.
   Главное — тянуть время, непонятно зачем и что от этого изменится, но главное — тянуть! Внесу задаток, квартира Егору обломится, он никуда пока не переедет, и мы…
   И что — мы?
   Черт, не буду дальше думать.
   Первостепенная задача — задержать его. Итак, сколько я теряю в деньгах?
   — Какой задаток? — выплывая из раздумий, спросила я у Андрея.
   Тот сказал и попытался было меня отговорить, а то Егор может все понять, обидится на риелтора, что тот проговорился.
   — Ну сделай вид, что ничего не знаешь, ну что тебе стоит? — упрашивал Андрей. — Пускай он сам свой задаток вносит, что, у тебя деньги лишние?
   — Давай так… — Решительности в моем голосе не было, но я продолжала: — Скройся пока, не показывайся ему, я найду деньги и прозвонюсь. Я быстро.
   Андрей задумчиво потер переносицу:
   — Что за геморрой? Пускай бы сам… Ладно, не смотри ты так, хочешь сюрприз, делай сюрприз! Сколько раз зарекался с сумасшедшими работать!
 
   Теперь где взять деньги? Кое-какие сбережения у меня имеются, но отдавать их в качестве задатка не хотелось. А что, как останусь без Егора и без средств к существованию?! Хотя зачем мне это существование, если не будет Егора?!
   Стоп, надо сосредоточиться. Сначала нейтрализовать на сегодня Горьку. Потом я, должно быть, привыкну к тому, что его правдивые глаза лгут и, как видно, лгали всегда. Я смирюсь. Но сегодня слишком трудно, нужно время.
   Я послала сообщение ему на пейджер. Просто и ясно: «Не приезжай сегодня, мама возвращается из отпуска». Надеюсь, он послушается. Я смело отправилась домой и принялась думать. А что, если… Завтра моя очередная клиентка из расселяемой коммуналки оформляет сделку, и мы несем деньги в банк. Доступ к сейфу у меня будет. Восемнадцать хрустящих бумажек легко уместятся в кармане. Восемнадцать тысяч… а зачем мне такая прорва денег? Есть ведь еще задаток Уклюйко, все до копеечки лежит у меня дома. Чужие копеечки опять же, но…
   Пока опустим угрызения совести. Забудем о риске, о долге и чести. Значит, возьму деньги, внесу задаток — то есть буквально отдам за просто так две тысячи баксов, я ведь не собираюсь на самом деле покупать квартиру. Допустим, внесла задаток и снова тяну время, чтобы покупатели как можно дольше пребывали в уверенности, что я вот-вот расплачусь окончательно, и отказывали Егору. Дальше не придумывалось.
   От бессилия я заплакала, впервые за этот день откровений. В двери повернулся ключ, и мне стало совсем плохо. Невзирая на предупреждение, Егор вернулся, наверное горя желанием пообщаться с моей мамой. Как себя вести, я не знала. Просто уткнулась носом в его плечо и заплакала еще громче.
   — Что случилось, Мариш?
   — Все нормально. Ты голодный? Я ничего не успела приготовить, с ног валюсь. Такой день сегодня сволочной. Устала, просто устала…
   Он что-то ласково забормотал, щекоча мне ухо своим дыханием.
   — Ну успокойся, ну что ты! Твоя мама приехала?
   Я помотала головой, не желая придумывать никаких объяснений. Может, плюнуть? Может, как в омут с головой? Сказать ему все сейчас и посмотреть в любимые глаза, когда он станет изворачиваться и лгать. Или не станет? Наверное, последнего я и боюсь, вдруг Горе со всем согласится, быстро соберет свои вещи, посидит на дорожку и тихо шепнет мне «пока». А потом хлопнет входная дверь, я подбегу к окну и увижу широкоплечую фигуру, размашисто удаляющуюся со двора. С тоскливым воем я разобью стекло и упаду вниз, на раскаленный за день асфальт или, быть может, на клумбы с пионами, и мое скрюченное тело будет валяться в зелени и цветах до приезда «скорой». Красиво?
   — У тебя истерика, по-моему. — Егор тряс меня за плечи, а я хохотала не переставая. — Ну-ка рассказывай, что произошло! С мамой что-то? С Никой? На работе?
   — Некрасиво!!!
   — Что — некрасиво? Кто тебя обидел? Мариша, милая, ответь что-нибудь, а?
   Я словно очнулась, отшатнувшись, чтобы лучше его разглядеть, впилась взглядом в Горькино лицо. Оно было изможденным, но каким-то светлым, искрящимся, как будто все в его жизни не ладилось, зато сама жизнь в целом удалась. Словно что-то самое главное, самое важное для него уже свершилось. Это было лицо человека, который устал и счастлив.
   Он не отвел взгляда, не подмигнул мне, не улыбнулся и ничего больше не говорил. Он отнес меня в комнату, и я, совершенно обессиленная, уснула, прижавшись к нему. Среди ночи я проснулась. Голова была ясной и требовала работы мысли. Покосившись на мерно похрапывающего Горьку, я прошлепала на кухню, сделала себе кофе и разложила на столе несколько чистых листков бумаги. Надо было все еще раз прикинуть, и я, задумчиво разрисовывая схемами листы, пыталась выйти из ситуации с наименьшими потерями. Этому научила работа — выкраивать, убалтывать (и клиентов, и свою собственную совесть), угадывать и доверять интуиции, а главное — не трусить. Блеф — вот что сейчас мне необходимо, но с такими картами на руках блефовать трудно, почти невозможно, однако я рискну.
 
   Сегодня мне было абсолютно все равно, что он подумает обо мне. Егор стоял надо мной, а я лежала, скрючившись, в кресле на кухне и смотрела на него.
   — Почему ты здесь? Что случилось?
   Я просто пожала плечами в ответ. Раньше я всегда заботилась о том, чтобы его мнение обо мне и моих поступках было адекватным, сейчас это не волновало. Безразлично было даже то, что я лежу в неудобной позе и, должно быть, выгляжу не лучшим образом.
   — Давай я отнесу тебя в постель. — Он вздохнул, протягивая ко мне руки.
   Я не потянулась навстречу, но и не отстранилась. Только один вопрос не давал мне покоя: почему Егор до сих пор здесь, со мной? Что его держит — привычка, жалость, нерешительность? Нет, не последнее, точно. Может быть, просто лень?
   — Марина, что у тебя с лицом? — серьезно спросил мой любимый, опуская меня на кровать.
   Я машинально ощупала лоб, щеки.
   — Ты где-то далеко, и тебе там явно нехорошо, — пояснил Горька, — может, объяснишь, в чем дело?
   — Все нормально.
   Действительно, все нормально, он и она, утренний бестолковый разговор, сонные глаза, сонные губы, солнечные блики на простынях. Неужели это моя жизнь? Я вдруг сказала Егору, что люблю его. Он ответил нежным поцелуем, но на душе не стало спокойней. У меня было такое ощущение, словно я подглядывала за ним в замочную скважину, и еще теперь я знала, что навсегда обречена искать во всех его словах и поступках какой-то подвох. Это было сродни ожиданию обмана, еще не мнительность, не болезнь, но нечто похожее. Так, наверное, чувствуют себя мои клиенты, подозрительно рассматривая мои документы, мое лицо, мои фразы под микроскопом.
   — Телефон, — обронил Егор, кивая на аппарат, который назойливо жужжал уже некоторое время. Я просто не в состоянии была реагировать на внешний мир, так как была занята препарированием собственных ощущений.
   — Включи автоответчик, — посоветовал он, видимо прочитав на моем лице секундное недовольство.
   — Да ладно, — вяло откликнулась я и взяла трубку.
   — Привет, Марин, это Журавлев, — бодро прозвучал голос Леонида Георгиевича.
   — Привет, — сказала я, даже не удивившись, хотя повода звонить мне у него, на мой взгляд, быть не могло.
   — Я тут мучаюсь угрызениями совести, — весело пояснил он, — ты вчера так убежала… Лика переживает…
   Ясно, Лика переживает, а сей благородный сэр решил ее утешить, выяснив, что со мной все в порядке.
   — У меня все в порядке, — озвучила я свои мысли, — можете не беспокоиться.