Туманова Юлия. Богинями мы были и остались

   — Как бы я хотела, чтобы это была твоя свадьба, — очень логично заявила она.
   — Успеется еще, — отмахнулась я и помахала Олегу, который настороженно наблюдал за мной из угла комнаты.
   — Марина, ты рассталась с Егором? — неожиданно резко спросила мама.
   Я поправила прическу. У меня очень непослушные волосы, и хотя я с утра вылила на голову пузырек лака, они все равно умудрялись лежать не так, как надо.
   — Марина! Я тебе вопрос задала.
   Дурацкие волосы! И я сама дура, это правда!
   — Зачем тебе знать, мам?
   — Значит, ты ему изменяешь, — удовлетворенно кивнула она, — и давно? Ты понимаешь, что делаешь вообще? Да, вы живете в гражданском браке, но это не повод, чтобы гулять на стороне! У тебя никогда не было совести… Ты никогда не думала о других…
   С изумлением я смотрела, как моя мама плачет. Все в голове у меня смешалось — мама встает на защиту Егора, которого терпеть не может, мама ревет как девчонка, моя мама, слезы которой я видела последний раз лет двадцать назад, когда она сожгла утюгом свои любимые летние брюки.
   — Мам, что происходит? — еле выдавила я.
   — То, что я вырастила законченную эгоистку! Я уже давно смирилась с тем, что ты забываешь о родной матери и можешь запросто не отвечать на звонки, не справляться о моем здоровье, не встретить меня, наконец, хотя мы договаривались… Плевать на то, что свою единственную подругу ты игнорируешь, ты плюешь ей в душу. К этому мы с Лелькой привыкли. Но этот мальчик… Он ведь действительно влюблен в тебя, и ты позволяешь…
   — Я не могу запретить ему любить! — вспылила я.
   — Дело не в этом, — устало возразила мама.
   Я вдруг увидела, что у нее под глазами темные круги, что на ее крутой, высокий лоб наползли морщинки, безжалостно приближая мою мамочку к старости, которой она так боялась. А может быть, вовсе не боялась, не знаю. Да и что я знаю о ней?
   — Ты ведь любишь Егора, — утвердительно сказала она.
   Я кивнула. Мне было невыносимо стыдно, но из-за этого я еще серьезней настроилась на ту игру, что затеяла, придя сюда с Олегом. Мысль о том, что я поступаю гадко, была невыносима, противна и… недопустима. Я не могу ошибаться, я все делаю правильно, потому что иначе и быть не может!
   — Марина, девочка моя, как же ты запуталась! Мама потянулась обнять меня, но этот порыв показался мне неуместным. Мне не нужна была жалость.
   — Я в порядке, ма, — сказала я.
   Она внимательно, недоверчиво посмотрела на меня, словно не узнавая. Презрение и обида сквозили в ее взгляде.
   — Что ты делаешь? Зачем? Я понимаю, мы достали тебя тем, что лезем в твою жизнь, но это была лишь своего рода игра, и ты это прекрасно знала. Зачем ты все рушишь, Марина? Ты же сама себе этого не простишь.
   — Да что случилось-то? Чего не прощу?
   — Нельзя так поступать с людьми, детка! Ты бесконечно врешь…
   — Мам, тебе о чем-нибудь говорит фамилия Грушницкий?
   Она мигом постарела, сгорбилась, и я уже проклинала себя за этот вопрос — неуместный, глупый и жестокий.
   — Ты встретилась с ним.
   — Да.
   — Он узнал тебя?
   — Нет, не узнал. У него есть дочь, мы жутко похожи.
   — Да? А его новая жена? Знаю, знаю, прекрасная, ухоженная стерва! Однажды мы столкнулись в магазине, я и его новая семья. Я не рассказывала тебе…
   — Вот видишь, и ты не все мне рассказываешь! Мама осеклась:
   — Для этого упрека ты вспомнила об отце?
   — Нет, — растерялась я, — просто вспомнила.
   — Какая же ты дрянь!
   Столько в ее словах было горькой убежденности в этом, что мне стало невыносимо больно. А еще захотелось ответить тем же, я даже открыла рот, я знала, что сказать, чтобы причинить ей боль. Передо мной стояла моя мать, и мне было наплевать на это, лишь бы посильнее ударить, не дать в обиду себя. Но я не решилась произнести это. Мама так отреагировала на его фамилию, что сказать о смерти Грушницкого я не смогла. Я злилась на себя за это, но одновременно чувствовала облегчение оттого, что вовремя опомнилась. Что происходит со мной? Что может произойти с человеком, чтобы он захотел обидеть собственную мать?!
   — Марина, тебе очень идет это платье, — металлическим голосом сообщила мама.
   — Спасибо. Это ведь ты мне его привезла. Спасибо, мам.
   Мама прижала меня к груди и потихоньку отвела на кухню, где усадила за стол и налила валерьянки — себе и мне. Влетевшая в кухню Лелька повела носом, учуяла запах и пробормотала:
   — Веселая у меня свадьба! Да, между прочим, чей это красивый мальчик с серыми глазками? Если бы я сегодня не выходила замуж, я бы… ух!
   — Это мой. Его Олегом зовут.
   Мама вдруг прыснула. Мы с Лелькой переглянулись и засмеялись тоже, и мне показалось на миг, что все прекрасно и так и должно быть.
   — Мы там у входа тебе подарки бросили. Помнится, ты мечтала о посудомоечной машине?
   — Марина, ты с ума сошла!
   — Это Олег, он богатенький.
   — Везучая! А что случилось с Егором?
   Мама, как я заметила, безуспешно строила Лельке предупредительные гримасы за моей спиной.
   — Девочки, пойдемте, гости уже заждались…
   — Так что с Егором? — настаивала подруга.
   — Пока ничего, а что с ним может быть?
   — Ты его поймала с поличным, да? Вы разошлись? Ну не томи, давай подробности!
   — Ольга, ты, между прочим, должна быть сейчас в загсе! — напомнила мама. — Быстренько в свой шикарный лимузин, а подробности узнаешь потом.
   — А вы уже в курсе, да? Расскажете, да? А то от этой кикиморы в последнее время ничего не добьешься! Марин, но мальчик клевый!
   — Знаю, — сказала я.
   Спустя некоторое время мы стояли многочисленной толпой за спинами Лельки и ее суженого. Аленка с Маринкой выглядели совершенно потрясающе в белых платьях с крылышками, Мишаня изображал амурчика. И все это так умилило меня и показалось таким нереальным, киношным, что я отчетливо поняла, у меня такого не будет. И не надо! Ни ангелов, ни Мендельсона, ни белого платья с фатой, ни даже розового, как у Лельки.
 
   Я ужасно напилась в тот день, и Олег остался у меня. На заре я проснулась и, бросив взгляд на его темные волосы, перепутанные с моими кудряшками, вскочила. Оделась, вышла купить сигарет, вернулась в дом, где все еще спал этот незнакомый мужчина, и вдруг остро почувствовала, что за все эти дни ничего не было, кроме моего неясного инстинктивного желания прижаться к кому-то. Да и как могло быть иначе? Егор был далеко от меня, я не верила в радостное солнце, не верила улыбкам людей, едущих в автобусе, в льющую через край жизнь городских улиц, и мне не нужен был Олег.
   Он проснулся, и мне стало совсем муторно, я и так чувствовала себя не очень после вчерашнего.
   — Поехали позавтракаем где-нибудь, — счастливым голосом предложил он, потянувшись на моей постели.
   — Я хочу, чтобы ты ушел. Спасибо тебе за все, но… — мелодраматично объявила я.
   Он поднялся:
   — Я что-то не так сделал? Мне не нужно было оставаться!
   На его лице, помятом, сонном лице юного красавчика, было написано отчаяние. Я вдруг подумала, что буду выглядеть так же, когда Егор соберет свои вещи.
   — Ты здесь ни при чем, — сказала я, и это была правда.
   Он стал одеваться, руки его тряслись. Я вспомнила, как в первые моменты нашего знакомства мне показалось, что Олег просто решил включить меня в свой донжуанский список. Мой возраст, мое отчуждение, мои насмешки злили его и возбуждали. Я ошиблась, должно быть. Если это и было, то очень быстро прошло, и Олег действительно влюбился. Я стояла и смотрела, как он одевается. Я думала о том, что и сама, пожалуй, смогла бы полюбить это упругое, молодое тело, эти худые мальчишеские руки, эти бездонные глаза, из которых сейчас лилась тоска.
   — Прощай, — сказала я, закрывая за ним дверь.
   Он не ответил, избегая смотреть на меня, касаться меня и цепляться за меня словами. Он ушел из моей жизни еще более несчастным, чем был до этого, и я знала, что никогда себе этого не прощу.
   Словно в наказание, вслед за Олегом сразу же раздался телефонный звонок — это была его мать.
   В первое мгновение мне стало жарко и страшно: вот сейчас она начнет биться в истерике и умолять меня оставить ее мальчика в покое. Стыд окрасил мои щеки багрянцем. Но мать Олега заговорила о другом. Оказывается, у нее обнаружились дальние родственники, которые мечтают купить квартиру в Москве. И финансы им позволяют приобрести огромные апартаменты Эльмиры. Кстати, для меня до сих пор оставалось загадкой, зачем она их продает.
   — Мне ужасно неудобно, Мариночка, — лебезила она, — но родственники есть родственники. Тем более этот ваш покупатель как сквозь землю провалился.
   — Он не провалился, — заступилась я за своего клиента, — звонил вчера, готов дать задаток. Я собиралась с вами созваниваться, но раз такие дела…
   — Что, правда звонил? — В голосе Эльмиры послышалась заинтересованность.
   Это была чистая правда. И я, вдохновленная неуверенными нотками в тоне клиентки, стала убеждать ее, что отношения между родственниками очень сильно портятся из-за чисто деловых вопросов, что этот мужик — настоящий покупатель и нельзя так подставлять человека, что будет ли подарок его жене, зависит сейчас только от Эльмиры. И даже что первое слово — дороже второго! Наконец, исчерпав все аргументы, я замолчала.
   — Марина, вы же понимаете, я оказалась в сложной ситуации, — вздохнула моя собеседница, — то ли он покупает, то ли нет — нужна же определенность.
   — Да покупает он, покупает!
   Я вдруг прониклась жалостью к Эльмире. Быть может, это чувство было направлено на ее сына, не знаю, но мне захотелось сделать что-то приятное для нее, как-то ее обнадежить. Смешно, конечно, эта женщина ворочала, должно быть, миллионами, имела личного водителя и красавчика сына, преуспевала, а я вдруг решила ее облагодетельствовать.
   — Ну раз покупает… — неуверенно протянула она. Меня удивил ее тон. До этого момента Эльмира казалась мне уравновешенной, совершенно непробиваемой женщиной. Она двигалась и говорила плавно, с таким достоинством, что ей могла позавидовать английская королева. И теперь вдруг эти неуверенные нотки!
   — Эльмира Анатольевна, а можно вопрос? — мягко спросила я.
   — Конечно, Марина.
   — Зачем вы продаете квартиру?
   Я снова покраснела — на этот раз от собственной наглости.
   Но Эльмира неожиданно заговорила своим прежним голосом — медленно, убежденно, тщательно проговаривая слоги:
   — Дело в том, Мариночка, что у квартиры этой плохая аура. Это сказывается на всех членах моей семьи. Когда-то давным-давно мой прапрапрадедушка изменил моей прапрапрабабушке прямо в супружеской постели. С тех пор у нас в роду ходит легенда…
   — Простите, — перебила я, — а что, ваши прапрапра жили в этой же квартире?
   — Ну да. Мне она досталась от родителей, и, с одной стороны, продавать ее не очень хочется, а с другой…
   Теперь голос ее дрожал от пафоса. Что ж, мне не было никакого дела до переживаний Эльмиры Анатольевны, но только вот почему-то казалось, что всю эту речь она заранее отрепетировала. Слова так и отскакивали от нее, словно аккуратные, тщательно свернутые бумажные катышки.
   — Так что, вашим родственникам вы откажете?
   — Если вы внесете задаток, то откажу, — медленно сформулировала она свое условие.
   — Хорошо, я буду звонить этому господину, — в тон ей ответила я. — Давайте сразу договоримся, когда мы встретимся.
   — Жду вас сегодня до шести вечера.
   — Сегодня? — обалдела я. — А если его нет дома? Тогда как?
   Эльмира притворно вздохнула:
   — Что ж, тогда прошу прощения.
   — Но вашим родственникам тоже будет мешать аура! — отчаянно выкрикнула я нелепый аргумент против ее покупателей.
   — Ничего, они дальние родственники, можно сказать, седьмая вода на киселе.
   Спорить дальше было бесполезно, я попрощалась с Эльмирой, окончательно проникаясь к ее приторному голоску неприязнью. Со мной часто происходят подобные штуки — сначала, с первого взгляда, человек нравится, просто приятно с ним беседовать, наблюдать за ним, хочется почаще с ним видеться, а потом вдруг ну ни с того ни с сего он становится противен. Вроде бы ничего в нем не меняется, ни манера разговора, ни движения, ни его взгляды и интересы. Только мое отношение к нему уже другое. Близорука я в этом вопросе и никогда не умела разбираться в людях.
 
   Пока я мысленно костерила себя на все лады, пальцы машинально набирали номер покупателя. Никто не брал трубку. Отчаиваться, конечно, было рано, но мне почему-то уже казалось, что мужика я сегодня не найду и квартирка — прелестная квартирка Эльмиры — уплывет. Мои комиссионные, кстати, тоже.
   За завтраком мне пришла в голову бредовая идея. Можно было найти Олега и попросить его замолвить матери словечко за меня, вернее, за покупателя. Я даже потянулась снова к телефону. Но тут же одернула себя — насколько надо быть черствой, чтобы позвонить ему только для того, чтобы попросить об услуге. И все это ради денег!
   Между тем покупатель не отвечал. Сотовый был вообще отключен, домашний безропотно гудел до тех пор, пока у меня уши не заложило. И где мотается этот кретин? Черт бы его побрал!
   К обеду у меня совершенно расшатались нервы и пришло убеждение, что надо действовать самостоятельно, а не ждать у моря погоды. Мне нужна эта сделка? Нужна. Значит, вперед.
   Я решила взять денег у жениха Лики, даже не взять, а просто спросить разрешения оставить у себя на время его задаток за квартиру. Бог мой, кругом одни задатки. Того и гляди, я заплачу вперед за любовь и собственное счастье. А что? Выложу кучу денег и попрошу кого-то там наверху не мешать моему благополучию…
   Словом, я решила взять денег у Журавлева и самой заплатить задаток. В конце концов, я ничем не рискую. Еще вчера я разговаривала с покупателем и уладила все вопросы. Я не скажу ему, что сама внесла за него задаток. А как только он появится, возьму у него нужную сумму. Не думаю, что у Эльмиры возникнут вопросы по поводу оформления, так что все под контролем.
   Окрыленная своей идеей, я понеслась к Журавлеву.
   — Нет у меня денег, Марина, — грустно сказал Журавлев и икнул.
   Он был пьян вдребезги, в квартире царил полный бедлам. Обрывки газет, бечевка, какие-то пакеты валялись на полу, в кухне висел сигаретный дым.
   — Мяса хочешь? — гостеприимно улыбнулся Журавлев. — Давай, чего ты? Жрать надо, вот что, сил не будет, если не жрать.
   — Леня, что происходит? — тихо спросила я.
   — А? — Он икнул и поморщился. Затем положил вилку рядом с тарелкой. — А что? По-го-ди, ты чего? Я тебе не звонил, что ли?
   — Нет, — отрезала я и встала, — мне ты не звонил. И Лика не звонила. Я ни черта не знаю, что тут у вас случилось, понял? Выкладывай давай.
   — Надо же, и Лика не звонила, — задумался он.
   — Вы что, поругались, что ли? — начинала догадываться я.
   Журавлев тупо жевал огурец.
   — Я аванс привезла, — сообщила я, доставая из кошелька пачку купюр, — там ничего не получается. Как что другое подвернется, я вам свистну. Я хотела спросить, можно мне пока у тебя эти деньги взаймы взять?
   Журавлев снова икнул, глядя на меня осоловелыми глазами.
   — Погоди, погоди. Так ты не знаешь… Вот что! А я-то думал!
   — Что ты думал-то?!
   — Думал, Лика тебе в первую очередь расскажет. Вы же с ней эти… родственницы… тьфу, сестры.
   — Что расскажет, Лень? Что она должна была мне рассказать?
   Придерживаясь за стол, он поднялся во весь рост, приосанился, напыжился и, дернув кадыком, проревел:
   — Американский подданный! Я! Вот так! Он снова нашарил стул и сел.
   — Это в каком смысле? — строго спросила я. — Все-таки решили ехать?
   — Решили?! Я решил!
   — А что Лика? Она ведь не хотела институт бросать…
   — Она и не бросает… Не бросает она ни хрена! А я не могу так, что мне тут делать, а? — Он беспомощно посмотрел на меня. — Там ведь меня ждут, понимаешь? Клиника целая ждет, ты понимаешь? А тут я что? «Новым русским» геморрой лечить, что ли? Я их видеть не могу больше, этих скотов! Ты представляешь, нанимали меня на месяц — консультантом! Что я, сиделка? Я врач! А она говорит, заработать можно и здесь. Можно! Я вон сколько заработал, но противно, муторно все. Мне скоро полтинник, а меня имеют, как мальчишку! Того нет, сего нет, извольте попросить по-человечески… Я не зарабатывать хочу, а работать, ты понимаешь? Она не понимает! Ей институт, березки подавай, родную речь. Тьфу, какая речь, один мат кругом! Что ты молчишь, Марина? Я не прав, ты скажи, я не прав?
   Журавлев замолчал, глядя на меня совершенно трезвыми, усталыми глазами. Потом потер щеки ладонями и по-собачьи встряхнулся, окончательно сбрасывая пьяную одурь.
   — Ну что ты молчишь?
   — А что тебе сказать? Лика — девчонка, тебе бы схватить ее и увезти отсюда силой, раз так надо. Если ты уверен, что там ей будет лучше…
   — Не уверен! Ни в чем теперь не уверен. Я думал, раз мы так… что она меня любит… я думал, без разговоров. А тут видишь что — березки! Да другая бы…
   — Другая тебе не нужна.
   — Точно, — вздохнул он. — Вон Валентина, стерва, сына не дает. Первая моя. Не дает, и хоть тресни! Озверели все… Все равно потом увезу, приеду и увезу. А Лика пусть с березками!
   — Дались тебе эти березки! — не выдержала я.
   Он запустил пальцы в сальные волосы.
   — Не мне они дались, ей! Я вот пью какие уж сутки, и не надо мне ничего! Думал, смогу, а не получается, ты ведь знаешь, я еще когда собирался… сколько мы с этой квартирой-то мучились, потом Лика, я думал, справлюсь…
   — Может, правда, справишься?
   Он покачал головой, руки его сжались в кулаки. Журавлев поднял на меня глаза — взгляд был злой и беспомощный.
   — Поговори ты с ней, а! Уговори ее.
   — Попробую, — сказала я, хотя уже была уверена — ничего не выйдет. Лика — сильная девочка, упертая, и вряд ли она, любя Журавлева, просто из-за каприза отказывалась уехать с ним.
   — Попробуй, а!
   Впрочем, в его голосе не было надежды.
   — Квартира-то вам точно не нужна? Может, передумаешь?
   — У меня билет на десятое.
   Я почувствовала легкое головокружение. Вот так — несколько дней, и все в этой жизни меняется до неузнаваемости. Физиономия у меня, должно быть, сильно вытянулась.
   — Ну чего ты? — спросил Журавлев. — Ладно тебе, на других заработаешь.
   — Кретин, — выругалась я, хотя передо мной сидел немолодой мужчина, страдающий от несчастной любви.
   Он не понял:
   — Да не переживай ты так… Мы ведь тоже… Конечно, думали, квартирку, ремонт, все дела. Кухонька, арочки там, спаленки. Дудки! — Он взял со стола деньги, сунул в карман и сказал, словно очнувшись: — Прости, конечно, но сейчас я тебя проспонсировать не могу. Не имею права! Сам весь в долгах, так что прости.
   — Да ничего, — усмехнулась я горько. Хорошая была идея. Хорошая пара была. И все, лопается все в одночасье, как мыльный пузырь. Остается прошедшее время — были, любили.
 
   Я шла по улице и думала о том, какая я неделовая. Мне бы вцепиться мертвой хваткой в Олега — он хорош собой и очень богат. Мне бы трезво оценить обстановку у Журавлева и вовсе не возвращать деньги, даже разговор о них не заводить. Странно, но думать о себе хуже, чем я есть на самом деле, мне еще не приходилось.
   Чем занять этот свободный день, было непонятно. Я шла и шла по улицам и неожиданно оказалась возле собственного дома. Там-то мне точно нечего было делать, однако я уже пришла. Может, пообедать, я давно не ела горяченького. Готовить для себя одной — эта мысль показалась невыносимой, и я обошлась бутербродами с кофе. В тот момент, когда я поднесла ко рту кусок хлеба с сыром, зазвонил телефон.
   — Ты как, Марин? — Это был голос Андрея.
   — Нормально.
   — Что с деньгами-то?
   — Ничего. Продавай Егору, как собирался.
   — Не понял, — возмутился Андрей, — я тут ее жду, жду…
   — Чего ты ждешь? Все равно Егора в городе нет, тебе так или иначе ждать.
   — Да мы бы эту квартирку еще неделю назад оформили! Ну ты даешь!
   — Отстань!
   — Слушай, а что с двушкой в Отрадном? У меня покупатели есть, они тебе даже дозвониться пытались. Тебя нет и нет. Слышишь, Марина, где ты пропадаешь-то? Работа стоит… Двушка-то хоть приличная?
   — Приличная.
   — Ну ты с ними договорись…
   Я положила трубку и бутерброд. Я действительно медленно соображала, а пока разговаривала с Андреем, вдруг поняла, что квартира Журавлева так и остается непроданной и что это еще один выгодный клиент. Пускай себе чешет в Америку, а мы тут разберемся как-нибудь. Не думаю, что Лика захочет купить его квартиру после всего, после счастливых, бессонных ночей и нежного солнца, лучи которого путались у них в волосах. Надо срочно искать покупателя.
   Мой ищущий взгляд вдруг наткнулся на письменный стол. Там, в недрах ящика, лежали деньги Уклюйко. Нет, все-таки это смешно — в последнее время столько людей оказывало мне доверие, что я при желании могла бы сама купить квартиру. А у меня пока есть только одно желание — вернуть Егора. Или нет, сохранить Егора. Удержать, связать, усыпить и любить его, любить до изнеможения.
   Мысли мои неожиданно повернулись в другую сторону — деньги, лежащие в ящике стола, можно было отдать Эльмире. Я испугалась собственных планов, но в голове уже отчетливо вырисовывалась картинка. Беру, прихожу, отдаю — и сделку можно считать удачной. Покупатель Эльмиры возвращает мне деньги, я вношу следующий задаток, уже за Уклюйко — и вторая удачная сделка. Вот и все, так просто на самом деле.
   Я подхватилась, быстро собралась, зачем-то покидала купюры в спортивную сумку и выскочила из дома. Я так торопилась, что снова налетела на рабочего.
   — Все, закончили мы тута! — заревел он радостно.
   — Наконец-то, — вздохнула я, потирая ушибленную коленку, — значит, и вода горячая скоро будет, да?
   — И лифт заработает, — хохотнул мужик. Посчитав все это за хороший знак, я прибавила шагу.
 
   Лика выглядела очень худой и очень взрослой и, наверное, оттого была похожа в этот момент на меня сегодняшнюю. Мы столкнулись во дворе моего дома, когда я возвращалась от Эльмиры.
   — Ты уезжала куда-то? — спросила сестра, кивая на мою сумку.
   Я неопределенно пожала плечами.
   — Давно ты меня ждешь?
   — Только подошла.
   Мы зашли в квартиру, обе какие-то измученные, с усталыми лицами.
   — Ты была у Журавлева? — спросила Лика, пока я раскладывала вещи по местам.
   — Ага. Ничего толком не поняла.
   — У меня нет сил рассказывать. Я просто так пришла, знаешь, дома сейчас невыносимо. Мать все время злорадствует… Хорошо еще, что ей неизвестно, от чего я отказалась, иначе она меня со свету сжила бы!
   Мне пришла в голову гениальная мысль:
   — Оставайся у меня. Если хочешь, можешь пожить некоторое время.
   Лика посмотрела на меня недоверчиво:
   — Пожить? А твой Егор, он где сейчас?
   — Далеко. И он вряд ли сюда вернется.
   Мы вдруг расхохотались, правда, в нашем смехе была одна только горечь.
   — Стало быть, мы обе свободные и несчастные, — констатировала Лика, отдышавшись.
   — Предлагаю по этому поводу выпить, — подумав, добавила она.
   Я воздела руки к небу:
   — Пожалей, мне вчера уже довелось напиться, и не скажу, что мне это понравилось. Но если хочешь, стаканчик-другой я тебе налью.
   — Не-а, так не пойдет. Пить в одиночку я не согласна.
   Мы прошли на кухню, я поставила чайник на плиту и села напротив сестры.
   — Что думаешь делать?
   Она правильно поняла мой вопрос.
   — Я не поеду с ним, это решено. Буду искать квартиру.
   — А Ленькина тебе не подойдет?
   — Нет, — отрезала Лика.
   — Ладно, я так и думала.
   — Ты что, хочешь заняться ею? Будешь искать покупателя? — Ее голос звучал возмущенно, словно я собиралась заняться чем-то постыдным.
   — А ты против?
   — Так ты думала об этом? — продолжала обвинять Лика.
   — Была такая мыслишка, — призналась я со смешком, — но если тебе это неприятно, я забуду об этом. Клиентов, правда, сейчас маловато…
   — А я? Я хороший клиент.
   — Так у тебя есть деньги на квартиру? Я думала, ты истратила их, когда вы решили с Леней жить вместе…
   — Журавлев был очень щедр.
   Она произнесла это с такой грустью, что мне стало ясно — сейчас мы обе расплачемся. Обычно так и бывает после беспричинного, невеселого смеха, который недавно нами владел.
   Точно, в глазах сестры заблестели слезы.
   — Лика, в моем доме попрошу без этой мокрухи! — попробовала пошутить я, но она даже не услышала, сидела, тупо уставясь в пол, и хлопала мокрыми ресницами. — Между прочим, еще неизвестно, кто из нас больше страдает. Это ты должна меня сейчас утешать, у тебя-то по крайней мере все впереди, а мне, старой кошелке, уже ничего не светит!
   — Тоже мне кошелка! — фыркнула Лика, размазывая по щекам слезы.
   Я разлила чай, достала печенье, варенье. Скромный пир двух разбитых сердец.
   — Ну что, — я подняла свою чашку, — помянем любовь?
   — Ты говоришь такие страшные вещи!
   — Абсолютно житейские! Но если хочешь, могу кое-что получше. — Я хихикнула, вспоминая среднюю дочку своей подруги, и провозгласила тот самый женский тост, которым Аленка однажды нас поразила.
   Лика рассмеялась, на этот раз искренне и весело.
   — Это ж надо, — повторяла она, — пусть плачут те, кому мы не достались! Пусть сдохнут те, кто нас не захотел! Целая философия.
   — Пей давай.
   Чай с печеньем показался мне чрезвычайно вкусным и даже экзотическим блюдом. Наверное, все дело в обстановке, нам с Ликой довольно просто было общаться. Никого другого я не хотела сейчас видеть и никому бы вот так запросто в двух словах не призналась в своей несчастной любви. Лика, несчастная по-своему, меня понимала и не расспрашивала. В этом не было равнодушия — только деликатность: молчание не тяготило нас.