Страница:
…Сущев с Юрой стали возле угольного люка. Ушков, Анатолий и Хлопунов быстро сошли по лестнице к двум играющим в карты под дверью котельной.
— Здорово! — весело сказал Анатолий. — Как жизнь? Парень с длинной гривой густых черных волос молча начал подниматься по ступенькам. Лейтенант Хлопунов приказал ему задержаться и, так как парень не подчинился, перехватил его за руку.
— Это что? — Хлопунов извлек из рукава парня финку.
Эдя-блондиичик сунул в рот два пальца и свистнул. Когда комсомольцы вбежали в котельную, там было темно. Анатолий посветил электрическим фонариком. На досках, уложенных на уголь, тесно сидели подростки. Посреди котельной стоял столик с бутылкой пива и стакан.. Марата не было видно. Старичок с эспаньолкой, в белом воротничке, вытянув руки, слепо двигался к двери.
— Оставайтесь на местах! — крикнул Анатолий и осветил стену у двери.
Хлопунов щелкнул выключателем, но свет не зажегся.
— Марат разбил лампочку! — раздался чей-то взволнованный голос.
— Услышал свист, схватил чемодан и ударил по лампочке, — добавил еще кто-то. — А что случилось?
Луч фонарика обежал всю котельную. Марата не было видно.
— Вам, гражданин, придется задержаться, —предупредила Ася Графа, протискивающегося к двери.
— Боже мой! В чем дело? —запричитал Граф. — Меня пригласили читать по-русски английский текст с листа. Я приватное лицо, пенсионер, принял деловое предложение. Согласитесь, я здесь человек посторонний. Не светите в глаза. Дайте выйти на свет…
— Несу лампочку! —крикнул Ушков, потрясая ею в воздухе.
Он влез на столик, ввинтил лампочку, вспыхнул свет.
Юра Кубышкин, Сущев, Хлопунов ввели в котельную Марата с чемоданом в руках, Эдю и длинноволосого парня. Марат весь был вымазан угольной пылью.
— Вылез через люк, — пояснил Юра.
— Явление Христа народу! — кривляясь, сказал Марат.
— Объясните, для чего вы собрали в котельной ребят? — спросил Хлопунов.
— Я что? Я ничего! — забормотал Марат. — Нельзя и книгу почитать… как в красном уголке…
— Хорош «красный уголок»! — заметила Ася, брезгливо оглядывая грязную котельную и перепуганных подростков.
— В чемодане книги? — спросил Хлопунов.
— Просто книги! А что здесь такого? Это не атомная бомба.
— А зачем же ты пытался скрыться через угольный люк с «просто книгами»? — съязвил Анатолий.
— А кто ты такой, чтобы меня допрашивать?
— Я командир оперативного комсомольского отряда.
— Первый раз о таком слышу.
— Еще не раз услышишь, да и не ты один!
— Я отказываюсь отвечать. Мы ничего преступного не совершали.
— Спекуляция, — заявил Анатолий, — обираловка детей, чтение малопристойной литературы. Перепечатка и подпольное распространение бандитской литературы. А ну, раскрой чемодан и покажи свою бухгалтерскую книгу и «просто книжки». Сколько сенсаций сегодня купил у мальчишек?
— Ничего я показывать не буду. Я только сейчас узнал, что надо иметь разрешение райфинотдела. Штраф я уплачу, не волнуйтесь. Сколько?
— Гражданин Безуглый, — обратился к нему лейтенант Хлопунов. — Вот мое удостоверение. Откройте чемодан.
— Зачем? Повторяю, я абсолютно ничего преступного не делал!
— Вы растлевали молодежь и наживались на этом. Продолжает действовать постановление ЦИК и СНК СССР от седьмого апреля тысяча девятьсот тридцать пятого года. Оно гласит: «Лиц, уличенных в подстрекательстве или в привлечении несовершеннолетних к участию в различных преступлениях, а также в понуждении несовершеннолетних к занятию спекуляцией, нищенством и т. п. — так и сказано: и тэ пэ, — карать тюремным заключением не ниже пяти лет».
— Это ко мне не относится.
— Пройдемте в детскую комнату милиции и там разберемся.
— Вот что, любитель сенсаций, — зло начал Анатолии, — если ты не понимаешь всей вредности своего бизнеса, мы тебе объясним! И навсегда запомни эти последние мгновения навеки закрытой «чертовой читалки»!
Прошло около получаса, пока закончился опрос ребят. Подростки, сначала испуганно жавшиеся, осмелели, наперебой стали рассказывать, кто сколько уплатил Марату и сколько заработал на сенсациях. Всей гурьбой они так и вошли в детскую комнату милиции.
То ли Марат Безуглый испугался и решил облегчить свою судьбу искренним раскаянием, то ли он понял, что зашел слишком далеко, но он рассказал о своих связях с Джоном Лисневским и его приятелем. Такими делами детская комната милиции не занималась. Этим заинтересовался майор, который и прибыл по вызову Хлопунова.
Поздно вечером, после школы, едва только Анатолий вошел в комнату, он встретил встревоженный взгляд матери. Слишком хорошо он изучил все оттенки тревожных взглядов Ольги Петровны. Значит, что-то случилось.
— Валентин Петрович просил тебя срочно позвонить ему на работу. Зачем?
— Сейчас выясню! Скажу!
Всякие бывают стили общения между людьми. Есть стиль эпистолярный. Времени много, вот и пишут друг другу длиннейшие письма. Существует стиль телеграфный. Корсаков разговаривал с Анатолием в телефонноавтоматном стиле. Это значит, что время для разговора ограничено и не всегда можно называть вещи их именами.
— Я не буду сегодня-завтра дома, — сказал Корсаков. — Но так как тебя кое-что интересует, сообщаю: невод вытащен. Поймали четыре акулы, в том числе Цыгана. Пятая акула, прорвав невод, ушла. Ловим.
— Чума сбежал?
— Он самый.
— Как же так? — Голос Анатолия дрожал от негодования.
— Это не телефонный разговор, но кое-что могу сообщить: опергруппа накрыла их, когда они совершали крупный грабеж. Отстреливались. Цыган тяжело ранен. Чума легко ранен в ногу.
— Значит, сейчас он не опасен…— Анатолий радостно засмеялся.
— Именно сейчас, разозленный, как змея, на которую наступили, он может ужалить. Наше прежнее условие — предупреждать, куда идешь, — остается в силе.
— Значит, Чума в Москве?
— Сейчас не знаю… возможно. Все!
— Жаль, конечно, что не захватили, но хоть на время обезвредили Чуму, и то хорошо.
В голосе Анатолия прорывались радостные нотки.
Глава XXVI
Шел февраль 1955 года. Все было бы прекрасным в эти сверкающие снегом солнечные дни с небольшим морозцем, если бы Анатолию не надо было каждый раз извещать дежурного в милиции, куда он идет.
Двадцать третьего февраля (Анатолий запомнил это число), когда он возвратился из школы и сел ужинать, мать сообщила, что звонил Маленький маршал и опять позвонит. У Анатолия даже аппетит пропал. Всегда занятый Коля просто так звонить не будет. По-видимому, на автозаводе появилась долгожданная вакансия. Как быть? Ему нравится теперешняя работа шофером у Кленова. Она дает возможность хорошо, даже отлично закончить школу. Как же быть с Колей, с автозаводом?
А так ли уж твердо он решил быть автоинженером? Юра уговаривает специализироваться на радиоэлектронной аппаратуре, чтобы стать телемехаником. А для этого надо заочно закончить физико-математический факультет в МГУ. Да и Кленов обещал помочь стать конструктором ракет и для начала после школы перевести из шоферов в лабораторию. Ох, как не хочется разочаровывать Колю отказом… а ведь придется.
Анатолий негромко играл на баяне, когда его позвали к телефону — звонил Коля.
— Толя, я еду на целину!
— Ты! Куда? На какую целину?
— На Алтай или в Казахстан, еще не уточнили. А что тебя удивляет? Буду налаживать машины и механизмы. Или, ты думаешь, я не выдержу? Буду жить на первых порах в палатке среди бескрайней заснеженной степи. Я трудностей не боюсь. Недаром тренировался.
— «Я трудностей не боюсь», а сам, как в детстве, ищу их, чтобы преодолевать, — весело добавил Анатолий и быстро, чтобы Коля не успел обидеться, поправился: — Это, конечно, не те детские опыты закалки духа и тела, но ты, конечно, справишься. А мама как?
— Как все мамы. Отговаривала. А сейчас собирает так, будто я еду не один, а сам-десят, на сто лет, на Северный полюс. Ничего, пригодится. Беру с собой много всякого инструмента, подарок автозаводских комсомольцев. Тебя, до окончания десятилетки, не приглашаю следовать моему примеру. Но вот что. Ты слесарь пятого разряда и можешь теперь же занять мое место слесаря, в группе мастера, я уже договорился… При желании.
— Что значит «при желании»?
— Так вот, ты не обидишь меня, если останешься в той же школе, на той же работе, с перспективой там же перейти на более интересную. Я в курсе дела — разговаривал с Юрой. Предупреждая о вакантном месте, я просто выполняю свое обещание.
— Спасибо. Дорог открылось передо мной много. Даже не знаю, которую выбрать. Ты когда отправляешься?
— Эх, Толь, где-то я вычитал такое: «Только вдали от родного гнезда, среди иных условий жизни, человек осознает свои силы, свое призвание, находит себя»… Зайди послезавтра вечерком.
Боб почти блаженствовал. Прошла неделя, идет вторая, третья — и нет Пашки! Не ловит возле дверей квартиры, нет его и на улице, не звонит. Наконец-то он, Боб, отделался от этого прилипалы. Или Пашка укатил на гастроли с Цыганом, или же испугался Русакова?
Все же Боб нет-нет, да и струхнет. В школу и из школы, для безопасности, он ходит в компании.
Рудя тоже перестал названивать. Конечно, все это ура-ура-ура! А все же в чем тут фокус-покус? Интересно. Неужели Рудя и Пашка отстали навсегда? Надо бы узнать, да боязно…
Боб преуспевал, и не только в учебе. В шахматном матче трех школ он завоевал первое место, и, когда в школе появилась какая-то комиссия, завуч с гордостью показал на Боба: «А вот и наш Ботвинник!»
Доклад Боба на слете юных астрономов в Планетарии о фазах Луны признан одним из лучших. Лика занимается своими делами и больше не привязывается, да и Анатолий Русаков не приходит к ним, не лезет с поучениями. Даже Женька и Гарик перестали дразнить «полетом на полюс». Боб блаженствовал бы «на все сто», если бы его не точил червь сомнения.
Агния Львовна торжествовала. Как только приходили гости, она тотчас шумно принималась рассуждать о талантах, определившихся с детских лет. Назывались имена гениальных ученых, которые уже в детстве самозабвенно увлекались тем, чем потом прославились на весь мир, на вечные времена.
«Не хочу быть нескромной и не буду в присутствии сына говорить о „детской гениальности“, но за примерами ходить недалеко. Взять хотя бы Боба! Он типичный пример ребенка с гениальными задатками!»
»Лика все это время была очень занята и редко появлялась при гостях. Но однажды она услышала эти восторженные рассуждения матери и возмутилась. После ухода гостей она зазвала мать в свою комнату, плотно прикрыла дверь и сказала:
— Мам, я тебя очень прошу… Неужели ты не понимаешь, что своими славословиями ты выбиваешь Бобку из нормальной колеи, на которую он едва-едва ступил? Анатолий прав. Наш Боб — бесхарактерная тряпка. С хорошими он хороший, с плохими он плохой. Надо же в конце концов воспитывать у парня твердый характер. Анатолий советовал…
— «Анатолий говорил, Анатолий советовал»!.. Я не желаю, ты слышишь, я не желаю больше слышать ни одного слова о твоем Анатолии! С меня довольно! Твой отец — педагог, доцент, его лекции о воспитании пользуются огромным успехом. А какой-то шоферишка берется поучать! Он сам из каких-то подонков, судился и меряет всех на свой аршин!
— Мама!
— Что — мама? Кто мне советовал отправить Бобика в колонию? Твой Анатолий. Кто травмировал душу мальчика? Тоже Анатолий. Подумать только, ему ничего не стоило втоптать в грязь честь нашей семьи. Боже мой, так ужасно клеветать на нашего Бобика!
— Но ведь это же правда!
— И ты с ним заодно? Стоит лишь появиться в нашей квартире этому бригад милиционеру, и Бобик меняется в лице, а у меня начинается ужасная мигрень. Папа нервничает. Ты хочешь, чтобы у твоего отца был инфаркт? Ты хочешь отправить меня в могилу? Ты этого добьешься! Чтобы ноги этого Русакова не было в нашем доме, чтоб я его голоса не слышала по телефону! Он враг нашей семьи!
— Мамочка, что с тобой? В своем ли ты уме?
— Да как ты смеешь мне возражать в таком тоне? Я-то в своем уме, а ты? Вот оно — тлетворное влияние этого Анатолия Русакова. Я, как мать, требую от тебя, чтобы раз и навсегда ты прекратила знакомство с ним. И если у тебя не хватает на это характера — а я не еле пая, я вижу, что ты, как кошка, влюблена в него, — то это сделаю я сама…
— Мама, одумайся! Ты хочешь поссорить меня с теп, кто спас меня от негодяев, вытащил Боба из ямы, наконец— спас нашу машину… Ведь Боб снова ожил и преуспевает только благодаря Анатолию. Вспомни историю с твоей сумочкой, с картами!
— А я утверждаю, что твой Русаков — несчастье нашей семьи!
— Ты говоришь чудовищные вещи! — воскликнула Лика, вытирая слезы. — Ты чудовищно несправедлива! Бобку хотели сделать соучастником в ограблении квартиры. Анатолий помешал этому. Бобку терроризировал Пашка. Анатолий освободил Бобку от вредного влияния Пашки. Боб стал исправляться. Надо благодарить Анатолия, а не ругать.
— Как это так «освободил от Пашки»?
— А так, что Пашку отправили в воспитательную колонию.
— Не знаю, не знаю… И все же я требую, чтобы Русаков не звонил, не приходил… Он действует мне на нервы. Это не твоего круга человек.
— Мы комсомольцы, он мой товарищ, мы выполняем одно комсомольское поручение, как бригадмильцы.
— Ну как ты можешь об этом всерьез говорить? Моя Лика —бригадмилец! Анекдот! Я сейчас же позвоню в милицию и потребую, чтобы отменили это головотяпство. Нашли для интеллигентной девушки занятие— бригадмильство!..
— Этого не будет. Ты знаешь, мама, какой упрямой я могу быть… Оставим эту тему… Анатолий не появится у нас в квартире, можешь быть спокойной, но дружить с ним я буду.
— Ах, так? Пусть с тобой поговорит отец. Пусть и он отвечает за твою судьбу!
Уходя, Агния Львовна с силой распахнула дверь. Толчок бросил Боба на колени.
— Ты?.. Что случилось? Или ты подслушивал?
— Подумаешь, секреты… орете на всю квартиру.
— И ты подслушивал? Нехорошо! Скажи, как называет папа тех, кто подслушивает?
— К черту! Оставь меня в покое, слышишь? Учи свою влюбленную дуру!
Лика размахнулась и влепила брату пощечину.
— Проси сейчас же прощения, дрянь! — вскипела Агния Львовна, наступая на Боба.
— Не буду! Идите вы…— огрызнулся Боб, отступая к двери.
А еще через час Агния Львовна униженно просила:
— Ну, Бобик, миленький, ну прости свою мамочку. Я понимаю, твое поведение — результат психических травм. Но ведь и я нервничаю. Надо сдерживаться. Ну обещай держать себя в руках. Ну поцелуй свою мамочку…
— Занукала!
Боб снова чувствовал себя царьком в доме.
Боб сидел в своей комнате за столом, свистел и тихо напевал: «Все хорошо, прелестная маркиза, все хорошо, все хорошо». Неужели правда, что Пашку отправили в колонию? Если взяли Пашку — то это «очень даже хорошо, хорошо-отлично». Но за что взяли? Если за спекуляцию Рудиной музыкой на рентгеновской пленке со скелетами, то «хорошо-отлично». А если за воровство в книжных магазинах, если узнали про кражу денег у старушки в магазине, то очень и очень нехорошо… Этот Пашка может наговорить и про него, Боба…
Неизвестность стала невыносимой. Боб (эх, была не была!) отправился на разведку на Пашкину квартиру.
Мать Пашки встретила Боба воинственно:
— Как? Тебя еще не забрали?
— Меня? — Боб сразу смертельно испугался. — Зачем? За что?
— И ты еще спрашиваешь! Будто сам не знаешь. Ага, допрыгались голубчики! Так вам и надо! Из-за вас, чертей, самой можно влипнуть…
— А Рудя тоже?..
— Какой Рудя? Никаких я Рудей Миличей не знаю и знать не хочу. Черт его знает, откуда Пашка пластинки доставал. Я так и сказала Русакову.
— Значит, Рудя в Москве?
— Я же сказала милиции — ничего не знаю… Наверное, в Москве пижон…
— Так где же сейчас Пашка?
— А тебе, чурбан, адресок его колонии требуется? Хочешь сам туда явиться на исправление? Ты лучше прямо в тюрьму двигай!
— Что вы? Зачем?
— А затем, что были вы с Пашкой одна шайка-лейка. Пашку забрали — и тебе туда же дорога. А Пашка какой? Молчит, молчит, а потом молчать не станет. Отвечать за вас, за всех дураков? Нет. Ты его подбивал, ты пограмотней. А он уши развесил. Все расскажет.
— Ч-ч-что р-р-рас-с-скажет?
— Все! Хоть ты и ловко, видать, скрываешься, а все равно бригадмилец Русаков тебя под землей найдет.
Боб попятился и опрометью помчался домой. Он ходил, вернее, метался по своей комнате и думал, думал…
А что будет, если Пашка наябедничает? Не лучше ли сейчас же уехать к тете Оле в Свердловск? Но, может быть, он сам себя напрасно пугает? Если Рудю не забрали, то и ему, Бобу, тоже нечего беспокоиться. Ведь мало ли что могла сболтнуть Пашкина мать!
Трусливому Бобу везде мерещилась опасность. Чтобы его разговор не услышала Лика, а потом не передала Анатолию, он из автомата позвонил Руде.
Ответил незнакомый голос.
— Мне Рудю…— замялся Боб.
— Кто спрашивает?
— Его друг.
— Какой друг?
Боб испугался и поспешно ответил:
— Я в другой раз позвоню…
— Это ты, Вундербоб? — Голос на другом конце провода сразу изменился.
— Рудя! — радостно воскликнул Боб. — Да, это я, Вундербоб. Пашку услали в колонию, а ты как?
—Я-то ничего, прыгаю… А ты… Да, твои дела неважнецкие.
— Мои? Почему? — с замиранием сердца спросил Боб.
— По телефону не могу. Сыпь ко мне, расскажу.
Боб бежал к дому Руди, задыхаясь от страха.
— Плохи твои дела, Вундербоб! — Этими словами встретил его Рудя.
— А что?
— Был налет на Чуму и его дружков. Слыхал? Цыгана и еще троих замели. Чума ранен, но сбежал.
— А какое это имеет отношение ко мне?
— Ты же вместе с Пашкой и Цыганом обворовал старушку в магазине «Три поросенка».
— Так это же Цыган и Пашка действовали.
— Ты на других не вали. Этим делом заинтересовался Анатолий Русаков и готовит криминально-судебное, уголовно-процессуальное, показательное дело по обвинению Троицкого Бориса Павловича по строгой статье уголовного кодекса и прочее. Понимэ?
У Боба дрожали губы, дрожал подбородок, дрожали веки. Еще немного — и он заплачет.
— Если будешь меня слушаться во всем, то ни суда над тобой не будет и никуда тебя не зашлют.
— Что же мне для этого сделать?
— Вот и слушай. Кто хочет тебе зла? Анатолий Русаков. Почему? Он ухаживает за твоей сестрой, а ты ему мешаешь. Ему надо доказать твоей маме, что он прав насчет тебя. Но я знаю, как можно прикрутить Русакова.
— А как?
— Для этого кое-кому нужно потолковать с Русаковым с глазу на глаз, вправить ему мозги. А то он всех засадит по колониям и тюрьмам, а сам будет ходить героем. Он ведь все про тебя и про меня знает.
— Это ты правильно! Что же делать?
— «Что, что»! — передразнил Милич. — Очень просто. Ради собственного твоего спасения узнавай, когда и куда Русаков будет ходить сам или в крайнем случае с твоей сестрой, подальше от нашего района, вечером.
— Лика мне не докладывает об этом.
— Опять учи тебя! Подслушивай разговоры сестры с Русаковым. Как узнал что-нибудь — позвони. Только разведывай аккуратно, чтобы не спугнуть.
— У нас есть телефонная трубка-отводка. Они, бывает, по часу болтают, а я слушаю.
— Очень хорошо! Помни: чем скорее обезвредить Русакова, тем лучше для тебя. У него у самого рыльце в пушку, и есть средство поубавить его активность. Старайся!
Милич записал это сообщение на листке бумаги, вложил в конверт, заклеил и приказал Бобу «как из пушки» доставить письмо по адресу.
— Так я же сейчас занят, Рудик, никак не могу!
— Никаких отговорок!
Рудя поднес кулак к носу Боба, тот испуганно втянул голову в плечи. Он снова стал тем Бобом, которого приручил Пашка. Ох, как хотелось Бобу остаться в стороне, а не получается.
— Это письмо никому не показывай и сам не читай. Отнесешь по этому адресу. В квартире спросишь Машужучку, то есть буфетчицу. Отдашь только ей в руки. Без ответа не приезжай. Алле-гоп!
Боб поехал. Конверт приняла Маша-буфетчица, полная, кругленькая женщина, украшенная серьгами, кольцами, браслетами и ожерельями. Она попросила Боба подождать и колобком выкатилась из комнаты.
Распахнулась дверь. В комнату вошли двое. В одном Боб узнал Огурца. Огурец перечитал письмо, взглянул на Боба, осклабился, но тут же напустил на себя суровость, сунул письмо парню со шрамом и сказал:
— Снеси Авторитетному.
— Я жду ответа, — напомнил Боб.
— Письмо не мне, не мне и ответ писать. Обождешь. А ты письмо читал?
— Нет.
— Не верится что-то… Зря его Рудька с тобой послал… Возись теперь…
— А чего возиться? Долго еще ждать?
— Куда торопишься? Успеешь в тюрьму.
— Ка-ак в тюрьму? За что?
— Ты книги воровал?
— Воровал Пашка.
— Он на тебя уже показал.
— Подлец! Доносчик!
— Ты в магазине «Три поросенка» вместе с Пашкой я Цыганом работал?
— Так это не я, это они!
— А суду наплевать на твои объяснения. Был ты с ними? Был! Значит, соучаствовал в воровской шайке. Это тебе не тру-ля-ля, а групповой грабеж, бандитизм!
— Они на меня не будут валить.
— Уже показали на тебя.
Лоб Боба покрылся испариной. Ноги его вдруг так ослабли, что он привалился к стенке.
— А главное не это. Помнишь, как в сквере Цыган вытащил деньги у рабочего?
— Так я же только смотрел, я ничего…
— Брось притворяться! Не в милиции! Ты свою долю получил? В дележке награбленного участвовал?
— Мне всунули…
— О твоем соучастии в ограблении рабочего Цыган рассказал на следствии. Значит, как ни крути-верти, за все, по совокупности, тебе двадцать годиков, как пить дать, припечатают, — врал Огурец.
— Двадцать лет! — ужаснулся Боб.
— А ты, дурак, спешишь уйти отсюда. Да тебе на улицу, пока там ходят милиционеры, и нос показать нельзя. Понял теперь?
— Так что же делать? — прошептал Боб.
— Пей, живи здесь, веселись. Будешь с нами — мы тебя в обиду не дадим. Надо будет — в другой город переправим.
— В Свердловск?
— Хоть в Свердловск! Только вор не должен распускать слюни.
— Так я же не вор!
— Здрасте! Начинать говорить сначала? Теперь мы одной веревочкой, повиты. Эй, Машка-жучка, угощай человека! Водку неси, закуски давай. Ты, Вундербоб, для того чтобы войти по-настоящему в компанию, должен еще малость подучиться делу, доказать, на что ты способен! А когда тебя примут в шайку, тогда ничего не бойся. Будешь «законным» вором.
— А если я не хочу?
— Куда ты сейчас можешь податься? В тюрьму на двадцать лет? Мы тебя спрячем на годик, пока твои преступления за давностью времени не потеряют силу, — врал Огурец. — Сменим тебе фамилию — и знай гуляй!
— Пожалуйста, спрячьте меня пока, — со вздохом ответил Боб. — А вдруг Анатолий явится? Помните, как он нашел меня и Лику, а вас прямо в милицию доставил?
— Ты и себя не пугай и меня не пугай. Я пуганый. О Мамоне — не твоя забота. А твоих домашних мы успокоим. Есть приемчик. Будешь долдонить за мной слова в телефон. Вот так-то, Вундерпопугай.
В эту ночь Боб не ночевал дома, а утром у Троицких зазвонил телефон. Отозвалась мать. Боб начал странно:
— Я жив, здоров, чего и вам желаю!
Агния Львовна, не спавшая всю ночь, обзвонившая все больницы, не поверила своим ушам.
— Бобик? Ты ли это? Где ты? Что с тобой? Почему не ночевал? Откуда ты звонишь?
А сын продолжал хриплым голосом:
— Да, это я… собственной персоной, наше вам с кисточкой.
— Сейчас же приезжай домой, слышишь!
— Не глухой! Не ори! Будешь запугивать, век не увидишь… Я приду через несколько дней, а до тех пор не ищи и в милицию не заявляй… А если уже заявила — бери заявление назад, иначе совсем не вернусь!
— Бобик, сыночек, миленький, ну ради бога, ну что ты такое говоришь! Пожалей нас!
— Боб, это ты? — послышался строгий голос Лики.
— «Я милого узнаю по походке…» — пропел Боб. — Ты Анатолия узнаешь по походке?
— Кто тебе подсказывает? Сейчас же перестань дурачиться! Мы требуем, чтобы ты сейчас же явился.
Послышались рыдания. Плакала Агния Львовна.
— Бобик, — сказала она всхлипывая.
В трубке раздался свист и короткие гудки.
— Ты, попугайчик, держался, в общем, как надо. — Огурец хлопнул пьяного Боба по плечу. — Не робей! Чума на воле, значит, не пропадем!
…Секрет пленения Боба был прост. Огурец, получив через Боба очень важное письмо, решил не отпускать его до конца «операции». Огурец рассуждал: «Уж очень ненадежен этот шкет. Хлюпик. Черт его знает, может, он по дороге прочитал письмо? Испугается, передумает, раскается, выдаст, чего доброго, Русакову или в милицию сообщит. Самое скверное, что адрес этой квартиры узнал… Фрукт этот Рудик. Сам сдрейфил, пачкаться не захотел и мальчишку послал… За это взыщу, а пацана придется задержать».
Лика сообщила Анатолию об исчезновении Боба и его диком звонке.
— Я подумаю о мерах и позвоню завтра, — обещал встревоженный Анатолий, — а пока надо сообщить об этом Хлопунову, в детскую комнату милиции.
Накануне своего пленения Боб подслушал телефонный разговор Лики с Анатолием. Дело обстояло так.
— Здорово! — весело сказал Анатолий. — Как жизнь? Парень с длинной гривой густых черных волос молча начал подниматься по ступенькам. Лейтенант Хлопунов приказал ему задержаться и, так как парень не подчинился, перехватил его за руку.
— Это что? — Хлопунов извлек из рукава парня финку.
Эдя-блондиичик сунул в рот два пальца и свистнул. Когда комсомольцы вбежали в котельную, там было темно. Анатолий посветил электрическим фонариком. На досках, уложенных на уголь, тесно сидели подростки. Посреди котельной стоял столик с бутылкой пива и стакан.. Марата не было видно. Старичок с эспаньолкой, в белом воротничке, вытянув руки, слепо двигался к двери.
— Оставайтесь на местах! — крикнул Анатолий и осветил стену у двери.
Хлопунов щелкнул выключателем, но свет не зажегся.
— Марат разбил лампочку! — раздался чей-то взволнованный голос.
— Услышал свист, схватил чемодан и ударил по лампочке, — добавил еще кто-то. — А что случилось?
Луч фонарика обежал всю котельную. Марата не было видно.
— Вам, гражданин, придется задержаться, —предупредила Ася Графа, протискивающегося к двери.
— Боже мой! В чем дело? —запричитал Граф. — Меня пригласили читать по-русски английский текст с листа. Я приватное лицо, пенсионер, принял деловое предложение. Согласитесь, я здесь человек посторонний. Не светите в глаза. Дайте выйти на свет…
— Несу лампочку! —крикнул Ушков, потрясая ею в воздухе.
Он влез на столик, ввинтил лампочку, вспыхнул свет.
Юра Кубышкин, Сущев, Хлопунов ввели в котельную Марата с чемоданом в руках, Эдю и длинноволосого парня. Марат весь был вымазан угольной пылью.
— Вылез через люк, — пояснил Юра.
— Явление Христа народу! — кривляясь, сказал Марат.
— Объясните, для чего вы собрали в котельной ребят? — спросил Хлопунов.
— Я что? Я ничего! — забормотал Марат. — Нельзя и книгу почитать… как в красном уголке…
— Хорош «красный уголок»! — заметила Ася, брезгливо оглядывая грязную котельную и перепуганных подростков.
— В чемодане книги? — спросил Хлопунов.
— Просто книги! А что здесь такого? Это не атомная бомба.
— А зачем же ты пытался скрыться через угольный люк с «просто книгами»? — съязвил Анатолий.
— А кто ты такой, чтобы меня допрашивать?
— Я командир оперативного комсомольского отряда.
— Первый раз о таком слышу.
— Еще не раз услышишь, да и не ты один!
— Я отказываюсь отвечать. Мы ничего преступного не совершали.
— Спекуляция, — заявил Анатолий, — обираловка детей, чтение малопристойной литературы. Перепечатка и подпольное распространение бандитской литературы. А ну, раскрой чемодан и покажи свою бухгалтерскую книгу и «просто книжки». Сколько сенсаций сегодня купил у мальчишек?
— Ничего я показывать не буду. Я только сейчас узнал, что надо иметь разрешение райфинотдела. Штраф я уплачу, не волнуйтесь. Сколько?
— Гражданин Безуглый, — обратился к нему лейтенант Хлопунов. — Вот мое удостоверение. Откройте чемодан.
— Зачем? Повторяю, я абсолютно ничего преступного не делал!
— Вы растлевали молодежь и наживались на этом. Продолжает действовать постановление ЦИК и СНК СССР от седьмого апреля тысяча девятьсот тридцать пятого года. Оно гласит: «Лиц, уличенных в подстрекательстве или в привлечении несовершеннолетних к участию в различных преступлениях, а также в понуждении несовершеннолетних к занятию спекуляцией, нищенством и т. п. — так и сказано: и тэ пэ, — карать тюремным заключением не ниже пяти лет».
— Это ко мне не относится.
— Пройдемте в детскую комнату милиции и там разберемся.
— Вот что, любитель сенсаций, — зло начал Анатолии, — если ты не понимаешь всей вредности своего бизнеса, мы тебе объясним! И навсегда запомни эти последние мгновения навеки закрытой «чертовой читалки»!
Прошло около получаса, пока закончился опрос ребят. Подростки, сначала испуганно жавшиеся, осмелели, наперебой стали рассказывать, кто сколько уплатил Марату и сколько заработал на сенсациях. Всей гурьбой они так и вошли в детскую комнату милиции.
То ли Марат Безуглый испугался и решил облегчить свою судьбу искренним раскаянием, то ли он понял, что зашел слишком далеко, но он рассказал о своих связях с Джоном Лисневским и его приятелем. Такими делами детская комната милиции не занималась. Этим заинтересовался майор, который и прибыл по вызову Хлопунова.
12
Поздно вечером, после школы, едва только Анатолий вошел в комнату, он встретил встревоженный взгляд матери. Слишком хорошо он изучил все оттенки тревожных взглядов Ольги Петровны. Значит, что-то случилось.
— Валентин Петрович просил тебя срочно позвонить ему на работу. Зачем?
— Сейчас выясню! Скажу!
Всякие бывают стили общения между людьми. Есть стиль эпистолярный. Времени много, вот и пишут друг другу длиннейшие письма. Существует стиль телеграфный. Корсаков разговаривал с Анатолием в телефонноавтоматном стиле. Это значит, что время для разговора ограничено и не всегда можно называть вещи их именами.
— Я не буду сегодня-завтра дома, — сказал Корсаков. — Но так как тебя кое-что интересует, сообщаю: невод вытащен. Поймали четыре акулы, в том числе Цыгана. Пятая акула, прорвав невод, ушла. Ловим.
— Чума сбежал?
— Он самый.
— Как же так? — Голос Анатолия дрожал от негодования.
— Это не телефонный разговор, но кое-что могу сообщить: опергруппа накрыла их, когда они совершали крупный грабеж. Отстреливались. Цыган тяжело ранен. Чума легко ранен в ногу.
— Значит, сейчас он не опасен…— Анатолий радостно засмеялся.
— Именно сейчас, разозленный, как змея, на которую наступили, он может ужалить. Наше прежнее условие — предупреждать, куда идешь, — остается в силе.
— Значит, Чума в Москве?
— Сейчас не знаю… возможно. Все!
— Жаль, конечно, что не захватили, но хоть на время обезвредили Чуму, и то хорошо.
В голосе Анатолия прорывались радостные нотки.
Глава XXVI
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
1
Шел февраль 1955 года. Все было бы прекрасным в эти сверкающие снегом солнечные дни с небольшим морозцем, если бы Анатолию не надо было каждый раз извещать дежурного в милиции, куда он идет.
Двадцать третьего февраля (Анатолий запомнил это число), когда он возвратился из школы и сел ужинать, мать сообщила, что звонил Маленький маршал и опять позвонит. У Анатолия даже аппетит пропал. Всегда занятый Коля просто так звонить не будет. По-видимому, на автозаводе появилась долгожданная вакансия. Как быть? Ему нравится теперешняя работа шофером у Кленова. Она дает возможность хорошо, даже отлично закончить школу. Как же быть с Колей, с автозаводом?
А так ли уж твердо он решил быть автоинженером? Юра уговаривает специализироваться на радиоэлектронной аппаратуре, чтобы стать телемехаником. А для этого надо заочно закончить физико-математический факультет в МГУ. Да и Кленов обещал помочь стать конструктором ракет и для начала после школы перевести из шоферов в лабораторию. Ох, как не хочется разочаровывать Колю отказом… а ведь придется.
Анатолий негромко играл на баяне, когда его позвали к телефону — звонил Коля.
— Толя, я еду на целину!
— Ты! Куда? На какую целину?
— На Алтай или в Казахстан, еще не уточнили. А что тебя удивляет? Буду налаживать машины и механизмы. Или, ты думаешь, я не выдержу? Буду жить на первых порах в палатке среди бескрайней заснеженной степи. Я трудностей не боюсь. Недаром тренировался.
— «Я трудностей не боюсь», а сам, как в детстве, ищу их, чтобы преодолевать, — весело добавил Анатолий и быстро, чтобы Коля не успел обидеться, поправился: — Это, конечно, не те детские опыты закалки духа и тела, но ты, конечно, справишься. А мама как?
— Как все мамы. Отговаривала. А сейчас собирает так, будто я еду не один, а сам-десят, на сто лет, на Северный полюс. Ничего, пригодится. Беру с собой много всякого инструмента, подарок автозаводских комсомольцев. Тебя, до окончания десятилетки, не приглашаю следовать моему примеру. Но вот что. Ты слесарь пятого разряда и можешь теперь же занять мое место слесаря, в группе мастера, я уже договорился… При желании.
— Что значит «при желании»?
— Так вот, ты не обидишь меня, если останешься в той же школе, на той же работе, с перспективой там же перейти на более интересную. Я в курсе дела — разговаривал с Юрой. Предупреждая о вакантном месте, я просто выполняю свое обещание.
— Спасибо. Дорог открылось передо мной много. Даже не знаю, которую выбрать. Ты когда отправляешься?
— Эх, Толь, где-то я вычитал такое: «Только вдали от родного гнезда, среди иных условий жизни, человек осознает свои силы, свое призвание, находит себя»… Зайди послезавтра вечерком.
2
Боб почти блаженствовал. Прошла неделя, идет вторая, третья — и нет Пашки! Не ловит возле дверей квартиры, нет его и на улице, не звонит. Наконец-то он, Боб, отделался от этого прилипалы. Или Пашка укатил на гастроли с Цыганом, или же испугался Русакова?
Все же Боб нет-нет, да и струхнет. В школу и из школы, для безопасности, он ходит в компании.
Рудя тоже перестал названивать. Конечно, все это ура-ура-ура! А все же в чем тут фокус-покус? Интересно. Неужели Рудя и Пашка отстали навсегда? Надо бы узнать, да боязно…
Боб преуспевал, и не только в учебе. В шахматном матче трех школ он завоевал первое место, и, когда в школе появилась какая-то комиссия, завуч с гордостью показал на Боба: «А вот и наш Ботвинник!»
Доклад Боба на слете юных астрономов в Планетарии о фазах Луны признан одним из лучших. Лика занимается своими делами и больше не привязывается, да и Анатолий Русаков не приходит к ним, не лезет с поучениями. Даже Женька и Гарик перестали дразнить «полетом на полюс». Боб блаженствовал бы «на все сто», если бы его не точил червь сомнения.
Агния Львовна торжествовала. Как только приходили гости, она тотчас шумно принималась рассуждать о талантах, определившихся с детских лет. Назывались имена гениальных ученых, которые уже в детстве самозабвенно увлекались тем, чем потом прославились на весь мир, на вечные времена.
«Не хочу быть нескромной и не буду в присутствии сына говорить о „детской гениальности“, но за примерами ходить недалеко. Взять хотя бы Боба! Он типичный пример ребенка с гениальными задатками!»
»Лика все это время была очень занята и редко появлялась при гостях. Но однажды она услышала эти восторженные рассуждения матери и возмутилась. После ухода гостей она зазвала мать в свою комнату, плотно прикрыла дверь и сказала:
— Мам, я тебя очень прошу… Неужели ты не понимаешь, что своими славословиями ты выбиваешь Бобку из нормальной колеи, на которую он едва-едва ступил? Анатолий прав. Наш Боб — бесхарактерная тряпка. С хорошими он хороший, с плохими он плохой. Надо же в конце концов воспитывать у парня твердый характер. Анатолий советовал…
— «Анатолий говорил, Анатолий советовал»!.. Я не желаю, ты слышишь, я не желаю больше слышать ни одного слова о твоем Анатолии! С меня довольно! Твой отец — педагог, доцент, его лекции о воспитании пользуются огромным успехом. А какой-то шоферишка берется поучать! Он сам из каких-то подонков, судился и меряет всех на свой аршин!
— Мама!
— Что — мама? Кто мне советовал отправить Бобика в колонию? Твой Анатолий. Кто травмировал душу мальчика? Тоже Анатолий. Подумать только, ему ничего не стоило втоптать в грязь честь нашей семьи. Боже мой, так ужасно клеветать на нашего Бобика!
— Но ведь это же правда!
— И ты с ним заодно? Стоит лишь появиться в нашей квартире этому бригад милиционеру, и Бобик меняется в лице, а у меня начинается ужасная мигрень. Папа нервничает. Ты хочешь, чтобы у твоего отца был инфаркт? Ты хочешь отправить меня в могилу? Ты этого добьешься! Чтобы ноги этого Русакова не было в нашем доме, чтоб я его голоса не слышала по телефону! Он враг нашей семьи!
— Мамочка, что с тобой? В своем ли ты уме?
— Да как ты смеешь мне возражать в таком тоне? Я-то в своем уме, а ты? Вот оно — тлетворное влияние этого Анатолия Русакова. Я, как мать, требую от тебя, чтобы раз и навсегда ты прекратила знакомство с ним. И если у тебя не хватает на это характера — а я не еле пая, я вижу, что ты, как кошка, влюблена в него, — то это сделаю я сама…
— Мама, одумайся! Ты хочешь поссорить меня с теп, кто спас меня от негодяев, вытащил Боба из ямы, наконец— спас нашу машину… Ведь Боб снова ожил и преуспевает только благодаря Анатолию. Вспомни историю с твоей сумочкой, с картами!
— А я утверждаю, что твой Русаков — несчастье нашей семьи!
— Ты говоришь чудовищные вещи! — воскликнула Лика, вытирая слезы. — Ты чудовищно несправедлива! Бобку хотели сделать соучастником в ограблении квартиры. Анатолий помешал этому. Бобку терроризировал Пашка. Анатолий освободил Бобку от вредного влияния Пашки. Боб стал исправляться. Надо благодарить Анатолия, а не ругать.
— Как это так «освободил от Пашки»?
— А так, что Пашку отправили в воспитательную колонию.
— Не знаю, не знаю… И все же я требую, чтобы Русаков не звонил, не приходил… Он действует мне на нервы. Это не твоего круга человек.
— Мы комсомольцы, он мой товарищ, мы выполняем одно комсомольское поручение, как бригадмильцы.
— Ну как ты можешь об этом всерьез говорить? Моя Лика —бригадмилец! Анекдот! Я сейчас же позвоню в милицию и потребую, чтобы отменили это головотяпство. Нашли для интеллигентной девушки занятие— бригадмильство!..
— Этого не будет. Ты знаешь, мама, какой упрямой я могу быть… Оставим эту тему… Анатолий не появится у нас в квартире, можешь быть спокойной, но дружить с ним я буду.
— Ах, так? Пусть с тобой поговорит отец. Пусть и он отвечает за твою судьбу!
Уходя, Агния Львовна с силой распахнула дверь. Толчок бросил Боба на колени.
— Ты?.. Что случилось? Или ты подслушивал?
— Подумаешь, секреты… орете на всю квартиру.
— И ты подслушивал? Нехорошо! Скажи, как называет папа тех, кто подслушивает?
— К черту! Оставь меня в покое, слышишь? Учи свою влюбленную дуру!
Лика размахнулась и влепила брату пощечину.
— Проси сейчас же прощения, дрянь! — вскипела Агния Львовна, наступая на Боба.
— Не буду! Идите вы…— огрызнулся Боб, отступая к двери.
А еще через час Агния Львовна униженно просила:
— Ну, Бобик, миленький, ну прости свою мамочку. Я понимаю, твое поведение — результат психических травм. Но ведь и я нервничаю. Надо сдерживаться. Ну обещай держать себя в руках. Ну поцелуй свою мамочку…
— Занукала!
Боб снова чувствовал себя царьком в доме.
3
Боб сидел в своей комнате за столом, свистел и тихо напевал: «Все хорошо, прелестная маркиза, все хорошо, все хорошо». Неужели правда, что Пашку отправили в колонию? Если взяли Пашку — то это «очень даже хорошо, хорошо-отлично». Но за что взяли? Если за спекуляцию Рудиной музыкой на рентгеновской пленке со скелетами, то «хорошо-отлично». А если за воровство в книжных магазинах, если узнали про кражу денег у старушки в магазине, то очень и очень нехорошо… Этот Пашка может наговорить и про него, Боба…
Неизвестность стала невыносимой. Боб (эх, была не была!) отправился на разведку на Пашкину квартиру.
Мать Пашки встретила Боба воинственно:
— Как? Тебя еще не забрали?
— Меня? — Боб сразу смертельно испугался. — Зачем? За что?
— И ты еще спрашиваешь! Будто сам не знаешь. Ага, допрыгались голубчики! Так вам и надо! Из-за вас, чертей, самой можно влипнуть…
— А Рудя тоже?..
— Какой Рудя? Никаких я Рудей Миличей не знаю и знать не хочу. Черт его знает, откуда Пашка пластинки доставал. Я так и сказала Русакову.
— Значит, Рудя в Москве?
— Я же сказала милиции — ничего не знаю… Наверное, в Москве пижон…
— Так где же сейчас Пашка?
— А тебе, чурбан, адресок его колонии требуется? Хочешь сам туда явиться на исправление? Ты лучше прямо в тюрьму двигай!
— Что вы? Зачем?
— А затем, что были вы с Пашкой одна шайка-лейка. Пашку забрали — и тебе туда же дорога. А Пашка какой? Молчит, молчит, а потом молчать не станет. Отвечать за вас, за всех дураков? Нет. Ты его подбивал, ты пограмотней. А он уши развесил. Все расскажет.
— Ч-ч-что р-р-рас-с-скажет?
— Все! Хоть ты и ловко, видать, скрываешься, а все равно бригадмилец Русаков тебя под землей найдет.
Боб попятился и опрометью помчался домой. Он ходил, вернее, метался по своей комнате и думал, думал…
А что будет, если Пашка наябедничает? Не лучше ли сейчас же уехать к тете Оле в Свердловск? Но, может быть, он сам себя напрасно пугает? Если Рудю не забрали, то и ему, Бобу, тоже нечего беспокоиться. Ведь мало ли что могла сболтнуть Пашкина мать!
4
Трусливому Бобу везде мерещилась опасность. Чтобы его разговор не услышала Лика, а потом не передала Анатолию, он из автомата позвонил Руде.
Ответил незнакомый голос.
— Мне Рудю…— замялся Боб.
— Кто спрашивает?
— Его друг.
— Какой друг?
Боб испугался и поспешно ответил:
— Я в другой раз позвоню…
— Это ты, Вундербоб? — Голос на другом конце провода сразу изменился.
— Рудя! — радостно воскликнул Боб. — Да, это я, Вундербоб. Пашку услали в колонию, а ты как?
—Я-то ничего, прыгаю… А ты… Да, твои дела неважнецкие.
— Мои? Почему? — с замиранием сердца спросил Боб.
— По телефону не могу. Сыпь ко мне, расскажу.
Боб бежал к дому Руди, задыхаясь от страха.
— Плохи твои дела, Вундербоб! — Этими словами встретил его Рудя.
— А что?
— Был налет на Чуму и его дружков. Слыхал? Цыгана и еще троих замели. Чума ранен, но сбежал.
— А какое это имеет отношение ко мне?
— Ты же вместе с Пашкой и Цыганом обворовал старушку в магазине «Три поросенка».
— Так это же Цыган и Пашка действовали.
— Ты на других не вали. Этим делом заинтересовался Анатолий Русаков и готовит криминально-судебное, уголовно-процессуальное, показательное дело по обвинению Троицкого Бориса Павловича по строгой статье уголовного кодекса и прочее. Понимэ?
У Боба дрожали губы, дрожал подбородок, дрожали веки. Еще немного — и он заплачет.
— Если будешь меня слушаться во всем, то ни суда над тобой не будет и никуда тебя не зашлют.
— Что же мне для этого сделать?
— Вот и слушай. Кто хочет тебе зла? Анатолий Русаков. Почему? Он ухаживает за твоей сестрой, а ты ему мешаешь. Ему надо доказать твоей маме, что он прав насчет тебя. Но я знаю, как можно прикрутить Русакова.
— А как?
— Для этого кое-кому нужно потолковать с Русаковым с глазу на глаз, вправить ему мозги. А то он всех засадит по колониям и тюрьмам, а сам будет ходить героем. Он ведь все про тебя и про меня знает.
— Это ты правильно! Что же делать?
— «Что, что»! — передразнил Милич. — Очень просто. Ради собственного твоего спасения узнавай, когда и куда Русаков будет ходить сам или в крайнем случае с твоей сестрой, подальше от нашего района, вечером.
— Лика мне не докладывает об этом.
— Опять учи тебя! Подслушивай разговоры сестры с Русаковым. Как узнал что-нибудь — позвони. Только разведывай аккуратно, чтобы не спугнуть.
— У нас есть телефонная трубка-отводка. Они, бывает, по часу болтают, а я слушаю.
— Очень хорошо! Помни: чем скорее обезвредить Русакова, тем лучше для тебя. У него у самого рыльце в пушку, и есть средство поубавить его активность. Старайся!
5
И Боб старался. Очень старался. Уже через три дня он прибежал к Миличу с сообщением, которое тот назвал «суперсенсационным».Милич записал это сообщение на листке бумаги, вложил в конверт, заклеил и приказал Бобу «как из пушки» доставить письмо по адресу.
— Так я же сейчас занят, Рудик, никак не могу!
— Никаких отговорок!
Рудя поднес кулак к носу Боба, тот испуганно втянул голову в плечи. Он снова стал тем Бобом, которого приручил Пашка. Ох, как хотелось Бобу остаться в стороне, а не получается.
— Это письмо никому не показывай и сам не читай. Отнесешь по этому адресу. В квартире спросишь Машужучку, то есть буфетчицу. Отдашь только ей в руки. Без ответа не приезжай. Алле-гоп!
Боб поехал. Конверт приняла Маша-буфетчица, полная, кругленькая женщина, украшенная серьгами, кольцами, браслетами и ожерельями. Она попросила Боба подождать и колобком выкатилась из комнаты.
Распахнулась дверь. В комнату вошли двое. В одном Боб узнал Огурца. Огурец перечитал письмо, взглянул на Боба, осклабился, но тут же напустил на себя суровость, сунул письмо парню со шрамом и сказал:
— Снеси Авторитетному.
— Я жду ответа, — напомнил Боб.
— Письмо не мне, не мне и ответ писать. Обождешь. А ты письмо читал?
— Нет.
— Не верится что-то… Зря его Рудька с тобой послал… Возись теперь…
— А чего возиться? Долго еще ждать?
— Куда торопишься? Успеешь в тюрьму.
— Ка-ак в тюрьму? За что?
— Ты книги воровал?
— Воровал Пашка.
— Он на тебя уже показал.
— Подлец! Доносчик!
— Ты в магазине «Три поросенка» вместе с Пашкой я Цыганом работал?
— Так это не я, это они!
— А суду наплевать на твои объяснения. Был ты с ними? Был! Значит, соучаствовал в воровской шайке. Это тебе не тру-ля-ля, а групповой грабеж, бандитизм!
— Они на меня не будут валить.
— Уже показали на тебя.
Лоб Боба покрылся испариной. Ноги его вдруг так ослабли, что он привалился к стенке.
— А главное не это. Помнишь, как в сквере Цыган вытащил деньги у рабочего?
— Так я же только смотрел, я ничего…
— Брось притворяться! Не в милиции! Ты свою долю получил? В дележке награбленного участвовал?
— Мне всунули…
— О твоем соучастии в ограблении рабочего Цыган рассказал на следствии. Значит, как ни крути-верти, за все, по совокупности, тебе двадцать годиков, как пить дать, припечатают, — врал Огурец.
— Двадцать лет! — ужаснулся Боб.
— А ты, дурак, спешишь уйти отсюда. Да тебе на улицу, пока там ходят милиционеры, и нос показать нельзя. Понял теперь?
— Так что же делать? — прошептал Боб.
— Пей, живи здесь, веселись. Будешь с нами — мы тебя в обиду не дадим. Надо будет — в другой город переправим.
— В Свердловск?
— Хоть в Свердловск! Только вор не должен распускать слюни.
— Так я же не вор!
— Здрасте! Начинать говорить сначала? Теперь мы одной веревочкой, повиты. Эй, Машка-жучка, угощай человека! Водку неси, закуски давай. Ты, Вундербоб, для того чтобы войти по-настоящему в компанию, должен еще малость подучиться делу, доказать, на что ты способен! А когда тебя примут в шайку, тогда ничего не бойся. Будешь «законным» вором.
— А если я не хочу?
— Куда ты сейчас можешь податься? В тюрьму на двадцать лет? Мы тебя спрячем на годик, пока твои преступления за давностью времени не потеряют силу, — врал Огурец. — Сменим тебе фамилию — и знай гуляй!
— Пожалуйста, спрячьте меня пока, — со вздохом ответил Боб. — А вдруг Анатолий явится? Помните, как он нашел меня и Лику, а вас прямо в милицию доставил?
— Ты и себя не пугай и меня не пугай. Я пуганый. О Мамоне — не твоя забота. А твоих домашних мы успокоим. Есть приемчик. Будешь долдонить за мной слова в телефон. Вот так-то, Вундерпопугай.
В эту ночь Боб не ночевал дома, а утром у Троицких зазвонил телефон. Отозвалась мать. Боб начал странно:
— Я жив, здоров, чего и вам желаю!
Агния Львовна, не спавшая всю ночь, обзвонившая все больницы, не поверила своим ушам.
— Бобик? Ты ли это? Где ты? Что с тобой? Почему не ночевал? Откуда ты звонишь?
А сын продолжал хриплым голосом:
— Да, это я… собственной персоной, наше вам с кисточкой.
— Сейчас же приезжай домой, слышишь!
— Не глухой! Не ори! Будешь запугивать, век не увидишь… Я приду через несколько дней, а до тех пор не ищи и в милицию не заявляй… А если уже заявила — бери заявление назад, иначе совсем не вернусь!
— Бобик, сыночек, миленький, ну ради бога, ну что ты такое говоришь! Пожалей нас!
— Боб, это ты? — послышался строгий голос Лики.
— «Я милого узнаю по походке…» — пропел Боб. — Ты Анатолия узнаешь по походке?
— Кто тебе подсказывает? Сейчас же перестань дурачиться! Мы требуем, чтобы ты сейчас же явился.
Послышались рыдания. Плакала Агния Львовна.
— Бобик, — сказала она всхлипывая.
В трубке раздался свист и короткие гудки.
— Ты, попугайчик, держался, в общем, как надо. — Огурец хлопнул пьяного Боба по плечу. — Не робей! Чума на воле, значит, не пропадем!
…Секрет пленения Боба был прост. Огурец, получив через Боба очень важное письмо, решил не отпускать его до конца «операции». Огурец рассуждал: «Уж очень ненадежен этот шкет. Хлюпик. Черт его знает, может, он по дороге прочитал письмо? Испугается, передумает, раскается, выдаст, чего доброго, Русакову или в милицию сообщит. Самое скверное, что адрес этой квартиры узнал… Фрукт этот Рудик. Сам сдрейфил, пачкаться не захотел и мальчишку послал… За это взыщу, а пацана придется задержать».
Лика сообщила Анатолию об исчезновении Боба и его диком звонке.
— Я подумаю о мерах и позвоню завтра, — обещал встревоженный Анатолий, — а пока надо сообщить об этом Хлопунову, в детскую комнату милиции.
***
Накануне своего пленения Боб подслушал телефонный разговор Лики с Анатолием. Дело обстояло так.